Глава 10
Шостакович

Благодаря Ростроповичу, вскоре после замужества Вишневская сошлась с семьей Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Собственно, они были и прежде знакомы, но никогда до этого Галина не бывала дома у этого великого композитора. Впрочем, как раз дома у Шостаковича ей и не понравилось. Совсем недавно, в 1954 году умерла супруга Дмитрия Дмитриевича, оставив его с двумя детьми, дочерью Галиной 17-ти и сыном Максимом 14-ти лет.

В доме не чувствовалось хозяйки, дети росли на руках домработниц, по словам Галины, она «росли очень избалованными и неорганизованными. Он любил их какой-то ненормальной, болезненной любовью и жил в вечном страхе, что с ними может что-нибудь случиться».

Для Вишневской, у которой дом полная чаша, везде чистота и красота, такая жизнь немыслима. Тем более странно видеть подобное запустение в доме, где есть прислуга. Еще больше поражал обеденный рацион великого композитора: «В те годы он был очень стеснен в средствах, и на столе обычно, кроме куска колбасы, сыра, хлеба да бутылки водки, ничего не было. Но сам он, казалось, не замечал, что ест, а гости, естественно, смотрели не на стол, а на Шостаковича». Наверное, не было бы каждый день на столе водки, цена которой в то время составляла 21 руб. 20 коп., можно было бы позволить себе еще что-нибудь, но «русские люди пьют водку, а не вино во время обеда. Дмитрий Дмитриевич тоже пил только водку, причем не любил маленьких водочных рюмок и наливать предпочитал только сам. Наливал себе полстакана и выпивал сразу. Потом начинал есть, выпивал еще столько же – это была его «норма». Пьянел он довольно быстро, особенно в последние годы, и в таких случаях незаметно исчезал – уходил к себе и больше уже не появлялся до конца вечера».

Должно быть, Шостакович тоже понимал, что без женщины дом не дом, во всяком случае, он подозрительно быстро нашел себе вторую жену, Маргариту Кайнову, сотрудница ЦК ВЛКСМ. Ключевую роль тут сыграло внешнее сходство Маргариты с покойной Ниной Васильевной. Увидел и решил, что все повторится. Решение жениться пришло к Шостаковичу молниеносно, приметил Маргариту на каком-то совещании, подошел и без лишних предисловий спросил: «Не хотите ли вы стать моей женой?», та ответила: «Хочу». Они расписались.

Отношения не сложились. Дети Дмитрия Дмитриевича не приняли мачехи, да и Шостаковичу она, судя по всему, не подходила. По словам секретаря Д. Шостаковича Зинаиды Александровны, «я говорю ей, этой Маргарите: ведь вы же вышли замуж за гения, вы должны понимать его психологию, ведь он же музыкант… И что, вы думаете, она мне ответила? «Ну и что, что музыкант, у меня первый муж тоже был музыкант – на баяне играл!»», – неудивительно, что брак вскоре распался.

Дмитрий Шостакович и Мстислав Ростропович. «Мне посчастливилось быть рядом с Шостаковичем и Прокофьевым с самой юности. И они мне очень доверяли, сердцем чувствовали». (Мстислав Ростропович)

В 1960 году на свадьбе сына Дмитрий Дмитриевич вышел проводить гостей на лестницу, шутил, смеялся, и вдруг оказался распростертым на полу. Оказалось, что у него тяжелая, мучившая его много лет болезнь, при котором постепенно отмирали мышцы. Должно быть, поэтому он все время боялся, что выйдет из строя, что не сможет содержать семью, сделается беспомощным и никому не нужным. К этому времени на шее Шостаковича находилось 15 человек: сам Дмитрий Дмитриевич с женой, дочь Галина с мужем и двумя детьми, сын Максим, тогда еще студент, с женой и сыном, старая нянька, прожившая у него всю жизнь, домработница в московской квартире, другая домработница и истопник на даче, шофер, секретарь. Сотрудникам и прислуге Дмитрий Дмитриевич, разумеется, платил зарплату из своего кармана. «Вы подумайте, – восклицал, бывало, он, – ведь только на завтрак нужно две дюжины яиц, килограмм масла, два килограмма творога, несколько литров молока! Это моя семья – что станется с ними, если я перестану писать?..»

Работал он много, в том же 60-м году были созданы Седьмой квартет, который Дмитрий Дмитриевич посвятил памяти своей покойной жене Н. В. Шостакович. Восьмой квартет посвящен памяти жертв фашизма. «В квартет он включил все важнейшие события своей жизни, использовав музыку Первой симфонии (1924–1925), оперы «Леди Макбет Мценского уезда» (1930–1932), Второго трио (1944) – памяти И. Соллертинского, лучшего друга Шостаковича, умершего от голода во время войны, а также музыку Десятой симфонии, написанной сразу после смерти Сталина, в 1953 году, и Первого виолончельного концерта (1959), посвященного Ростроповичу, – последнего к тому времени сочинения крупной формы.

Четвертая часть звучит как реквием. В ней Шостакович использовал свою музыку к фильму «Молодая гвардия» – сцену казни молодогвардейцев – и включил мелодию всем в стране известной старинной песни политкаторжан, начинающейся словами «Замучен тяжелой неволей, ты славною смертью почил…». Этим эпизодом Шостакович как бы настаивает на автобиографичности сочинения». Ростропович тут же загорелся играть это замечательное произведение. Первый концерт состоялся в Ленинграде в малом зале Филармонии, М. Ростропович выступил в квартете вместе с М. Вайманом (скрипка), Б. Гутниковым (скрипка), Ю. Крамаровой (альт).

Рассказывая о жизни Галины Павловны Вишневской, невозможно обойти стороной ни ее друзей, в жизни которых она принимала живейшее участие, ни события, происходившие в жизни страны. Собственно, сама Вишневская никогда не вела жизнь серенькой затворницы, она много читала, вращалась в обществе, общалась не только с мастерами сцены, но и бывала в Кремле, где собиралась верхушка власти. В общем, она видела и слышала немало.

Одной из важнейших страниц в своей жизни Галина Павловна считает судьбу романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго», вернее, ту бурю, которая поднялась в СССР вокруг этого произведения. Началось все с того, что в 1953 году журнал «Знамя» опубликовал подборку стихотворений под общим названием «Стихи из романа в прозе «Доктор Живаго»». Самого романа еще никто не видел. Возможно, издатели решили сделать такой рекламный ход, тем не менее, читатели напрасно ожидали скорого выхода самого романа. О нем ничего не было слышно еще по крайней мере три года. А весной 1956 года Пастернак отнес готовую рукопись в журналы «Новый мир» и «Знамя», а также предложил ее в альманах «Литературная Москва». Пастернак подождал до лета, после чего передал рукопись итальянскому издателю Джанджакомо Фельтринелли. Возможно, на него повлияла встреча с итальянским журналистом Серджо Д’Анджело, не каждый же день общаешься с представителем зарубежной прессы. Кто решится упустить такую возможность?

В сентябре 1956 года Пастернак получил документальное подтверждение того, что в СССР его роман, скорее всего, все равно не напечатают. Вот ответ журнала «Новый мир»: «… Как люди, стоящие на позиции, прямо противоположной Вашей, мы, естественно, считаем, что о публикации Вашего романа на страницах журнала «Новый мир» не может быть и речи… Возвращаем Вам рукопись романа «Доктор Живаго».

Б. Агапов, Б. Лавренев, К. Федин, К. Симонов, А. Кривицкий».

В то же время Пастернака вызывают в КГБ для разговора, где его заставляют написать итальянскому издателю, что он отказывается издавать у них роман. Телеграмму он написал под диктовку, ее тотчас отправили, после чего автору, по всем разумным правилам, следовало забиться в самую глубокую норку и молить бога, чтобы наверху забыли о том, что его роман когда-либо существовал. А еще лучше – написать что-нибудь менее провокационное. Поначалу Борис Леонидович поступил именно так: просидел почти год, ожидая, что страсти как-нибудь сами улягутся. Но потом, буквально в августе 1957 года вдруг не выдержал и поведал итальянскому слависту Витторио Страде, как недавно под нажимом властных чиновников был вынужден отказаться от итальянского издания. После чего попросил передать Д. Фельтринелли просьбу не принимать в расчет «запретов» с его стороны на публикацию романа, если они еще поступят, «чтобы книга вышла во что бы то ни стало». «Он сказал мне с глазу на глаз», – писал В. Страда.

В результате, несмотря на запрет советских властей, в ноябре 1957 года роман издали в Милане на итальянском языке, после чего в 1958 году в Голландии тиражом 500 экземпляров было выпущено «пиратское» издание на русском языке. «Это было неслыханно! – пишет в своей книге Г. П. Вишневская. – Москва гудела, как улей, люди ни о чем другом не говорили, строили догадки, какие меры предпримут власти против крамольного писателя».

Казалось бы, 500 экземпляров, да еще и черт знает где. Как и чем это может навредить СССР? Но тут за дело взялось ЦРУ, и книга переиздалась одновременно в Великобритании и США. Таким образом, на Всемирной выставке 1958 года ее раздают бесплатно всем советским туристам. Вместо аннотации было написано следующее: «Эта книга имеет огромную пропагандистскую ценность не только благодаря ее важному содержанию и свойству побуждать к размышлениям, но и благодаря обстоятельствам ее издания: у нас есть шанс заставить советских граждан призадуматься, что не в порядке с их правительством, если литературный шедевр человека, который слывет величайшим из ныне живущих русских писателей, не могут достать, чтобы прочесть на языке оригинала, его собственные соотечественники на его собственной родине».

В общем, произошло страшное, КГБ и ЦРУ схлестнулись между собой: последнее бывало не однажды, но на этот раз на линии огня оказался писатель Борис Пастернак, человек, неспособный, подобно мифическому богатырю, противостоять столь грозным силам.

В то время в Москве усиленно готовились к первому Международному конкурсу имени Чайковского, инцидент с первым изданием «Доктора Живаго» произошел за три месяца до начала конкурса.

Вот-вот приедут иностранные гости, не при них же расправляться с зарвавшимся писателем! Придется обождать. Тем более, что тут же обнаружилась серьезная огреха организаторов. Председателем оргкомитета конкурса уже давно числился Дмитрий Дмитриевич Шостакович, тот самый, которого совсем недавно критиковали как завзятого формалиста. С одной стороны, было бы неплохо на его место поставить другого, но да он уже заявлен как председатель, и смещение такой заметной фигуры буквально накануне конкурса, несомненно, вызовет ненужные расспросы. Можно, конечно, соврать, «мол, заболел», но ведь западная пресса тут же хай поднимет, еще решат, что композитора запытали до полусмерти.

Думали, гадали, как поступить, а потом нашли более чем разумный ход: вместо того, чтобы удалить Шостаковича, дали ему Ленинскую премию. Всегда бы так поступали!!!

Теперь получалось, что власти никакого зуба на композитора не имеют, он не только прощен, но и в явном, абсолютном фаворе. По окончании конкурса в газетах вышло партийное постановление «об исправлении ошибок в оценке творчества ведущих советских композиторов». В общем, через 10 лет Шостакович был полностью реабилитирован, хорошо хоть не посмертно.

Про Пастернака вроде как тоже начали забывать, и тут как гром среди ясного неба: в октябре «Доктор Живаго» удостоен Нобелевской премии.

С этого момента началась настоящая рвакля. «Отклики трудящихся» в газетах начинались так: «Я Пастернака не читал…» и т. д. Тем не менее, все критиковали непрочитанный роман, но, главное, требовали публично распять писателя. По телевидению выступил секретарь ЦК ВЛКСМ (будущий председатель КГБ) Семичастный и задал тон: «…паршивую овцу мы имеем в лице Пастернака… пусть убирается вон из нашей страны… Свинья не сделает того, что он сделал…» и далее все в таком же духе.

Слева направо: Иосиф Бродский, Михаил Барышников, Мстислав Ростропович. Манхэттен, США. 1974 г. «Я благодарен Соединенным Штатам за то, что они дали мне почувствовать себя здесь просто гражданином, после того как я был изгнан коммунистическим правительством, и именно Брежневым, из своей страны. Я очень это переживал, потому что бесконечно люблю свою страну и очень предан ей, несмотря на то, что они доставили мне очень много переживаний в моей жизни, даже можно сказать, трагического порядка». (Мстислав Ростропович)

В своей книге «Отмытый роман» Иван Толстой писал: «Потому что этот человек преодолел то, что все остальные писатели в Советском Союзе преодолеть не смогли. Например, Андрей Синявский посылал свои рукописи на Запад под псевдонимом Абрам Терц. В СССР в 1958 году был лишь один человек, который, подняв забрало, сказал: «Я Борис Пастернак, я автор романа «Доктор Живаго». И я хочу, чтобы он вышел в том виде, в котором он был создан». И этому человеку присудили Нобелевскую премию. Я считаю, что эта высшая награда присуждена самому правильному человеку в то время на Земле».

Мало того, что против Пастернака ополчился Союз писателей; газеты и журналы, заводы и фабрики, колхозы и птицефабрики считали своим долгом разбирать ситуацию на своих собраниях. «Группу студентов Литературного института под угрозой исключения заставили идти по улицам Москвы к Дому литераторов, неся плакат: «Иуда, вон из СССР!». Наконец, состоялось общее собрание московских писателей, где все выступавшие называли Пастернака «продажным писакой», «врагом, предавшим свой народ», приветствовали исключение его из Союза писателей и требовали изгнания его из СССР… Коллеги дошли до того, что цитировали хулиганское выступление Семичастного как самое удачное в определении качеств писателя».

Неудивительно, что под таким нажимом Борис Пастернак отказался от Нобелевской премии, но это ничего не изменило. Ростроповичу и Вишневской тоже предложили выступить с критикой романа, но Галина Павловна заявила, что она книгу не читала и не может вынести собственного суждения. А если согласиться выступить с критикой, что называется, за компанию, то не исключено, что после, будучи на очередных гастролях за границей, когда ее спросят, что именно ей не понравилось в романе, она будет иметь бледный вид, так как понятия не имеет даже, о чем он. Не может же она, в самом деле, признаться, что ее заставили так сказать! Что же касается Ростроповича, то Мстислав Леопольдович вместо заседания просто уехал в Иваново, где у него был назначен концерт.

В то время их еще не решались тронуть. Вишневская одновременно работала над несколькими операми и концертными программами. Керубино в «Свадьбе Фигаро», Катарина в опере В. Шебалина «Укрощение строптивой», «Аида» и «Мадам Баттерфляй» («Чио-Чио-сан»). В общем, Галина Вишневская с ее непревзойденным голосом была нужна и востребована. Добавьте к этому, что публика уже заждалась ее после декретного отпуска. В общем, на выходку примадонны не обратили внимания, ну, или сделали вид, будто бы не обратили.

Для спектакля «Аида» Вишневская распорядилась пошить ей простое красное платье, которое выгодно смотрелось в сочетании с черной кожей эфиопки Аиды и стройной фигурой Галины. Обычно на спектаклях Аиду как прислужницу египетской принцессы Амнерис одевают так же, как принцессу, но только победнее. Идея простая – она носит то, что дарит ей ее хозяйка. Галина же решила, что костюм Аиды должен передавать ее потрясающую индивидуальность, быть простым и изысканным. Таким, чтобы с первого появления на сцене она бросалась бы в глаза.

Меж тем, в театры была введена новая мода – «декады». Например, декады искусства национальных республик. Во время «декады» отменялись все спектакли, а в театрах начинались концерты, состоящие из сольных выступлений певцов, хоров, танцевальных коллективов и музыкальных ансамблей. В течение десяти дней продолжалось это нашествие, во время которого раздавались ордена и медали, присваивались очередные и внеочередные звания.

Тогда «…министром культуры был Михайлов, до того много лет занимавший пост первого секретаря ЦК ВЛКСМ, а еще раньше, в буйной юности, – бандит и гроза московских окраин по кличке Каргузый», который однажды предложил ни много ни мало ввести в репертуар Большого театра оперы всех национальных республик Советского Союза. Логично: ставят же в том же Азербайджане оперы русских композиторов – Мусоргского, Чайковского, Глинки! Неизвестно, чем бы кончилась эта гениальная идея, если бы его не заменили Екатериной Фурцевой.

Новая министр Галине даже в чем-то нравилась, нормальная баба, правда, любит выпить, обожает золотые цацки, но да ведь это все можно понять. Например, согласно воспоминаниям самой Вишневской, госпожа министр не гнушалась и взятками: «Предпочитала брать валютой, что могу засвидетельствовать сама: в Париже, во время гастролей Большого театра в 1969 году, положила ей в руку 400 долларов – весь мой гонорар за 40 дней гастролей, так как получала, как и все артисты театра, 10 долларов в день. Просто дала ей взятку, чтобы выпускала меня за границу по моим же контрактам (а то ведь бывало и так: контракт мой, а едет по нему другая певица). Я от волнения вся испариной покрылась, но она спокойно, привычно взяла и сказала: «Спасибо…»». «Были у нее свои артисты-»старатели», – продолжает Галина Павловна, – в те годы часто выезжавшие за рубеж и с ее смертью исчезнувшие с мировых подмостков. После окончания гастролей такой старатель – чаще женщина – обходил всех актеров «с шапкой», собирая по 100 долларов «на Катю», – а не дашь, в следующий раз не поедешь. Мне это рассказывали артисты оркестра народных инструментов на гастролях в Англии. Собирала у них дань подруга Фурцевой, певица нашего театра по прозвищу «Катькина мочалка» (та ходила с ней вместе в баню). Она часто ездила именно с этим коллективом. От хозяйки были у нее специальные инструкции, так что она знала, что покупать, набивала барахлом несколько чемоданов и волокла в Москву. Охочая была Катя и до водки, частенько среди бела дня появлялась пьяная на театральных репетициях и просмотрах, особенно в последние годы. И все же было в этой простой русской бабе большое обаяние».

Общаясь с работниками культуры, Фурцева обычно старалась «заговорить им зубы», придет такой-то музыкант просить отправить его за границу, а она ему давай совсем о другом рассказывать, тот невольно включится в разговор, да и забудет, зачем приходил. С Вишневской такое не проходило, она спокойно выжидала, пока Катя изложит свою точку зрения, а потом продолжала гнуть свое, та перебивает и снова уводит в свое русло, Галина выждет пару минут – и заново к своему вопросу. «Главное было – не упустить, не забыть собственной мысли и, как только Катя умолкнет, успеть эту мысль протолкнуть. Она мне про Фому – я ей про Ерему».

Фурцева нравилась далеко не всем, время от времени ее ловили, ее пытались прищучить, вынудить подать в отставку. Вот однажды «по ее распоряжению сняли ковры во Дворце съездов и ими застелили полы на даче ее дочери, а потом выяснилось, что и вся дача построена даром, т. е. за счет государства, – ведь ее же буквально поймали за руку, но она, как кошка, выброшенная из окна, моментально перевернулась и встала на ноги».

С другой стороны, благодаря Фурцевой страну наводнили самодеятельные театры, выступающая на самой прославленной сцене страны. Вишневская не одобряла непрофессиональные коллективы, но для многих эти театры стали единственной отдушиной в жизни.