Айседора и карнавал мертвецов

И вот она снова в России, словно в насмешку, опять окружена белым, сверкающим и невероятно холодным снегом, как будто бы судьба снова хочет, чтобы ее чувства остыли, превращая ее в из пылкой женщины в ледяную статую.

Она совершенно одна. Не спасают русские танцовщики, которые вновь вовлекают Айседору в свою жизнь, новые знакомства. Да, в прежние времена она бы из кожи вон вылезла, доведись ей вот так запросто принимать у себя принцев крови, актеров и певцов с мировым именем, теперь она больше сосредоточена на себе. Ее тело уже не столь легкое, как было до родов, в движениях появились плавность и медлительность, груди болят, а во время танцев туника нет-нет да и заливается молоком. В театре на гримерном столике она пишет бесконечные письма, в Берлин маме и сестре, во Флоренцию Крэгу, Марии, Элеоноре. Грустное, печальное время. Айседора едва отрабатывает намеченное, отказываясь от новых выгодных предложений, напоследок согласившись на подвернувшееся приглашение от голландского театра выступить на их сцене, справедливо полагая, что из Голландии рукой подать до Берлина. Она заболевала, не понимая этого и списывая недомогания на счет недавних родов. Едва закончив выступление на сцене амстердамского театра, Дункан упала в обморок и пришла в себя только в гостинице. Доктор определил неврит, честно сообщив, что это заболевание пока еще не умеют лечить, впрочем, Айседора была молодой, сильной и достаточно выносливой. Поэтому он прописал ей полный покой, запретив раздвигать тяжелые занавеси, которые не пропускали света. Так длинные дни и ночи она и лежала в полубредовом состоянии, обложенная со всех сторон мешками со льдом и получая вместо еды молоко с опиумом. Засыпала, во сне являлась к своим близким, кормила ребенка, спорила с братом, вдруг обнаруживала себя в Афинах или Париже… дни плавно объединялись в недели, недели перерастали в месяца. явившийся из Флоренции Крэг, забыв обо всем, ухаживал за своей умирающей подругой. Три недели он дежурил у постели больной и сбежал, только получив нетерпеливый вызов Дузе: «Выступаю в “Росмерсгольме” в Ницце. Сцена неудовлетворительна. Приезжайте немедленно».

И он поехал, понесся к человеку, с которым априори не умел правильно общаться и который не собирался подстраиваться под него. В результате случилось то, что и должно было случиться. Они наговорили друг другу ужасные вещи и расстались навсегда.

Оказалось, что, не дождавшись Крега, его восхитительные декорации были разрезаны на куски, после чего какой-то местный Kulibin кое-как приладил их к сцене.

Крэг устроил бешеную истерику, крича на Дузе и брызжа слюной. Огромный и яростный, он всерьез напугал и смертельно обидел ни в чем не повинную актрису, которая не привыкла, чтобы кто-то вообще повышал на нее голос, а тут… Оскорбленная Элеонора указала ему на дверь. Так закончился альянс Крэга и Дузе. Больше они уже никогда не будут работать вместе.

Все старания Айседоры пошли прахом, деньги, время… Крэг и Дузе, как разобиженные карапузы, расползлись по своим углам и ни за что не желают мириться. Обиделись на весь мир и на нее – на Айседору – в частности. Скоро каждый из них станет требовать от Дункан невозможного – признать его правоту и перестать дружить с противником. Но Крэг – отец ее ребенка и любимый мужчина, а Элеонора – подруга и потрясающая актриса. Не обращая внимания на протесты врачей, шатаясь от слабости, Айседора садится в поезд до Ниццы. В дорогу ей выдают немного опиума, чтобы она могла снимать боль. Но танцовщица явно не рассчитала свои силы, на вокзале в Ницце ее уже буквально выносили из поезда на руках и уложили в коляску.

– Куда? – поинтересовался возница.

– В гостиницу, быстрее, – слабо попросила Айседора. В это время в Ницце проходил уличный карнавал. Люди в костюмах и масках, играли музыканты, плясали веселые Коломбины, боясь покалечить кого-нибудь из пирующих на площади, извозчик повез Айседору кружной дорогой, стараясь объехать эпицентр основного веселья. Зябко кутаясь в шаль, Дункан смотрела на небо, которое то и дело озарялось разноцветными огнями, с шипением взмывали к облакам развеселые шутихи, кто-то поил шампанским лошадей, белый плащ смерти гонялся за прохожими, посреди улицы перед трактиром, название которого Айседора не сумела прочитать, были выставлены длинные столы, на которых среди полупустых бутылок и кружек плясали уже весьма пьяные девчонки. Неожиданно целая компания белых призраков окружила экипаж Айседоры. Маски скелетов, опухшие, посиневшие лица мертвецов, маски животных с окровавленными клыками, возница отбивался кнутом, честно защищая свою пассажирку. Ослабленная из-за болезни, Дункан могла только таращиться на пытавшегося вытащить ее из коляски, как устрицу из раковины, безумного призрака, который тянул к ней свои окровавленные ручищи, крича «Танцуй! Танцуй!». На мгновение Айседоре показалось, что она уже умерла и черти тащат ее в самое пекло. Ее действительно тащили, целовали, разрывая одежду и дыша в лицо перегаром.

Карнавал в Ницце в начале ХХ века

На счастье, опытный возница все же сумел заставить лошадь двигаться быстрее, щедро потчуя не в меру развеселившихся гуляк кнутом и сдабривая каждый удар заковыристым напутствием. Наконец, измученную и растерзанную Айседору получилось с третьей попытки устроить в отель. Не в тот, где жила Дузе, из-за карнавала все номера оказались заняты, так что, немного поплутав по сошедшему с ума городу, извозчик наконец доставил Айседору в достаточно приличный отель, минутах в двадцати пешей прогулки до центра, в котором ей удалось снять пару комнат.

В это время ожидающая появления своей подруги Элеонора хворала в гостинице. Она была несказанно рада известию о прибытии Айседоры, но не могла нанести ей визит лично, попросив заехать к Дункан своего личного врача Эмиля Воссона, которому в результате пришлось лечить двух знаменитых пациенток, целыми днями курируя между Элеонорой и Айседорой и по совместительству исполняя роль почтальона.

Вероятно, именно в это время Айседора начинает привыкать к кокаину, что неудивительно, марафет продавался во всех аптеках и стоил сравнительно недорого. Что же до Айседоры, она не успела отойти от родов и тут же перенесла затяжную болезнь, во время которой лечилась исключительно болеутоляющим. Теперь же она никак не могла поправиться не только из-за того, что болезнь оказалась непосильной для ее хрупкого здоровья. Дункан во все времена слыла физически здоровой и весьма выносливой, теперь же на нее свалилась депрессия. Горден Крэг, который по определению должен был всячески помогать маме своей малютки, человек, понимающий искусство Дункан как никто другой, обижался, требуя, чтобы Айседора бросила дело своей жизни ради устройства его личной карьеры. Она и сама была не против рекламировать Крэга во всех салонах, где ей выпадало танцевать, там Дункан расхваливала его мастерство и талант, превозносила до небес, в единственном желании, чтобы Гордону наконец-то повезло, чтобы он мог зацепиться в каком-нибудь театре, где работал бы, отдавая себя искусству. Но подставить плечо – это одно, а приносить в жертву собственную судьбу – совсем другое.

Айседора оказалась перед выбором – либо быть с Крэгом, отдавая все силы его продвижению, либо танцевать и продолжать заниматься со своей школой. Ай, как бы было хорошо, чтобы каждый из них остался при своем, и они были вместе, но… много раз Айседора решалась признать искусство Крэга более важным и смириться перед судьбой. Обычно подобные мысли приходили ей одинокими ночами, когда она мечтала, чтобы рядом с ней была ее дочка и они вместе ждали с работы Крэга. При этом она находила множество разумных доводов, которые исчезали к утру, точно были сотканы из сплошного наваждения Действительно – бросить танец, сорок уже подросших и готовых работать на сцене дунканят? Которых она, кстати говоря, официально удочерила, дав свою фамилию⁶⁸, а следовательно, откажись Айседора от школы, всех этих девочек ждал бы сиротский приют. Так как связи с их биологическими родителями, если таковые и жили на свете, были утрачены.

Наконец, чтобы поддержать Айседору, в Ниццу приезжают ее мама с Дердре в сопровождении Марии Кист. Их приезд немного развеял Айседору, заставив ее хотя бы ненадолго отвлечься от проблем с Крэгом и заняться бытовыми потребностями своего семейства. Для начала, как минимум, снять дом, в который они вскоре все вместе и переехали. Наконец-то, она может пожить как простая, не имеющая других жизненных целей, нежели опекать собственное семейство, женщина. Каждый день они подолгу гуляют, рассуждая о пустяках и практически ни о чем не мечтая. Но и это безмятежное существование вскоре нарушается настойчивыми телеграммами и телефонными звонками импресарио. Необходимо срочно выезжать в Голландию. Контракт есть контракт.

И. делать нечего, Айседоре снова приходится переламывать себя. Все еще слабая после болезни, подавленная последними известиями о Крэге. нет, она уже привыкла к мысли, что в один прекрасный день он переругается со всем миром и ничего уже нельзя будет поделать. Об отвратительном характере ее любовника знают практически все, кто хотя бы раз имел сомнительное счастье личной встречи с последним. Даже его мать, несравненная Эллен Терри, которая, узнав о внучке, просит Гордона и Айседору заехать к ней в Лондон, даже она не питает иллюзий относительно того, что его взрывной характер хотя бы с годами сделается мягче. Да, Айседора практически уже смирилась с мыслью, что жизнь с Крэгом невозможна, единственное, что остается, – это время от времени встречаться с ним, гулять или выбираться куда-нибудь на выходные, и никогда даже не пытаться жить вместе. Но при этом она отнюдь не равнодушна к тому, что все остальное, свободное от нее время он проводит с новыми и новыми барышнями. Айседора ревнует, хотя никогда в жизни не предполагала, что способна на столь низменное чувство. Скажи ей года три назад, что она будет смотреть на живого человека как на свою собственность, она, пожалуй, сочла бы это дикой шуткой. После рождения маленькой Дердре ее уверенность в необходимости индивидуальной свободы подверглась суровой критике: «Я обожала Крэга, я любила его со всем пылом своей артистической души и все-таки сознавала, что разлука неминуема. Я дошла до того безумного состояния, когда не могла уже жить ни с ним, ни без него. Жить с ним значило лишиться своего искусства, индивидуальности, даже, вероятно, жизни и рассудка. Жить без него значило быть в постоянном состоянии подавленности и испытывать муки ревности, на что, увы, по-видимому, имелось достаточно оснований. Я рисовала себе Крэга, ослепительно красивого, в объятиях других женщин, и видения эти лишали меня ночью покоя и сна. Крэг мне представлялся говорящим другим женщинам о своем искусстве, женщинам, глядевшим на него с обожанием. Он мне снился счастливым с другими, я видела, как он смотрит на них с очаровательной улыбкой, улыбкой Эллен Терри, как он ласкает их, слышала, как он сам себе говорит: «Эта женщина мне нравится. Ведь Айседора, в сущности, нестерпима!» – откровенничает она в своих воспоминаниях.