Джейн держалась стойко, считая, видимо, что ей следует лишь сидеть и ждать. Сидеть, ждать и быть красивой, с такой интересной бледностью. Сидеть, ждать и любить. Сидеть и ждать, пока мистер Бингли не освободится от сестер и не вернется за ней. Так было заведено у молодых леди, к коим, несомненно, относилась мисс Джейн Беннет.

С Сарой дело обстояло совершенно иначе. Она не располагала ни красотой и очарованием Джейн, ни ее благородством, ни ее тысячей фунтов под четыре процента. Мысли Сары не одушевляло то единственное слово, которое дает ответ на все вопросы и способно положить конец всяческим сомнениям, даже если не принесет счастья и останется навеки без ответа, – слово «любовь». Короче говоря, у Сары не имелось ничегошеньки, за что можно было бы ухватиться, ничего, что помогло бы ей прельстить мужчину, отвлечь его внимание от иных удовольствий и возможностей. Ничего, кроме приглашения Тола последовать за ним.

В день, когда пришло огорчительное известие, Беннеты были званы отобедать у Лукасов. Это позволило самым несчастным, подавленным и раздраженным немного отвлечься, а кое-кому отдохнуть от готовки для других. Джеймс был занят, он правил экипажем семейства. Полли, по обыкновению небрежно, подметала полы и наводила глянец на мебель. Миссис Хилл чинила панталоны мистера Коллинза: петли на них были до крайности растянуты, а некоторые пуговицы висели на одной ниточке, очевидно не без воздействия поглощенных кексов. Сара чистила башмаки барышень, сплошь покрытые грязью после прогулки в город: отскребала комья засохшей грязи, дочиста отмывала кожу мокрой тряпицей, а потом до блеска натирала ваксой.

В трех милях отсюда, в нетопленом незерфилдском салоне, миссис Николс натягивала чехлы на мебель, пока мистер Николс запирал поочередно винный погреб, комнату для хранения охотничьих ружей и буфетную; звон ключей эхом отдавался в пустом коридоре. Прочие пожитки семейства Бингли – сундуки и саквояжи вместе с несколькими предметами мебели, отобранными для перевозки в дом мистера Хёрста на Гровнор-стрит, – тряслись сейчас в крытом фургоне на дороге в Лондон, а Тол Бингли оглядывал раскинувшийся перед ним мокрый, слякотный край со своего места на козлах рядом с возницей и недоуменно прислушивался к пока еще смутной, подавленной, ноющей боли оттого, что покидает эти места (и эту девушку, Сару) – чего ему еще вчера хотелось больше всего на свете.

В ту ночь Сара прислушивалась к тому, как шаркает и возится миссис Хилл, запирая двери на засов, и наблюдала в лунном свете за Полли, вздрагивающей и поскуливающей во сне, как щенок. Когда все затихло и Полли мирно засопела, Сара вытянула из-под кровати деревянный сундучок и уложила в него гребень, домашние туфли, книжку. Там же, всегда надежно упрятанная, лежала потрепанная тряпичная кукла с пуговичными глазами разного цвета.

Где-то вдали на мерзлой пустоши затявкала лисица, внизу часы пробили один раз. Сара тихонько сидела и прислушивалась, набросив на плечи одеяло. Часы пробили два, она вздрогнула, очнувшись от неглубокого сна. Подождала еще несколько минут. Дом теперь совсем затих.

Она прокралась из комнаты, башмаки в одной руке, тяжелый сундучок под локтем в другой. Неслышно прикрыла за собой дверь. Спустившись на кухню, натянула и зашнуровала башмаки, приласкала кошку:

– Прощай, Пусси. Счастливо оставаться.

Тол Бингли уехал в Лондон. Сара решила последовать за ним.

В газете она как-то прочла историю об одной молодой испанке, которая надела бриджи и сбежала на войну. Она даже командовала отрядом, который сражался против войск Бони в Испании. Еще в газете говорилось – Саре пришлось продираться сквозь иносказательные выражения, но постепенно она приноровилась понимать намеки, – что у той испанки были возлюбленные, но не солдаты, ее однополчане, а женщины, что следовали в обозе. Были там и другие истории, о Матушке Росс, которая в давние времена тоже ушла воевать и ни в чем не уступала мужчинам, даже сквернословила. Никто так ни о чем бы и не догадался, когда бы не ранение в бедро. Когда ее раздели, чтобы осмотреть и перевязать рану, ученик лекаря мельком увидел то, что не показывают. На миг ему показалось, что там еще одна рана, хуже прежней. Парень лишился чувств. Только после того, как ее осмотрел другой человек, более опытный, стало ясно, что Росс – женщина. А еще те ирландки, что подолгу и не без прибыли плавали на каперских судах Джона Рэкхема, рядясь мужчинами, и избежали петли – по крайней мере, оттянули неизбежную расправу, – объявив, что беременны.

А что, это была неплохая мысль. Не цепляться за мужчину, а вместо того смело встретиться с миром – на полях Франции и Испании, в океане, да все равно где. Не сбежать с первым встречным, у которого якобы есть цель в жизни, а просто взять и уйти.

Так подбадривала себя Сара, шагая впотьмах, но в сердце уже проклюнулось и тронулось в рост семя тревоги.

Чуть подальше, в полях, плотно сбившись, стояли овцы. Сара оскальзывалась на льду, спотыкалась о камни. На фоне звездного неба вырисовывались голые ветви деревьев, над головой скользнула бледная тень совы. Девушка вскарабкалась по склону, оказалась на верхней пастушьей тропе и остановилась на перепутье. Здесь заканчивался знакомый ей мир. Склон холма расстилался под ней, широкий и пустынный, и казалось, что вокруг нет ничего, одни только звезды и ночные птицы.

Но Сарино одиночество разделял человек, о присутствии которого она и не догадывалась. Бесшумно, как его учили, за ней следом шел Джеймс.

Иногда ночью ему удавалось уснуть. В другие ночи, когда вдруг вспыхивала старая боль и сотрясала все тело, не давая покоя, сон не шел вовсе. Джеймс грешил на погоду: стоило безоблачным дням смениться ненастьем, в груди у него начинало пульсировать красное пламя, так что нечего было и пытаться заснуть. Тогда он старался отвлечься с помощью книг, читал при тусклом свете, завернувшись в одеяла и благодаря щедрую судьбу, что дарила ему новую свечу всякий раз, как старая догорала до последних капель и лужицы воска. В такие ночи ему казалось, будто это его плоть спит и видит сны, тело словно вспоминало иные времена и места. И это живо напоминало Джеймсу: ничто не длится вечно, даже боль не мучает постоянно, порой она наваливается, а порой отпускает.

Сегодня Джеймс услышал, как скрипнула открывшаяся и тихо притворенная кухонная дверь. Шаги Сары по двору ощущались им так ясно, как если бы она прикасалась пальцами к его коже. Когда же она прошла мимо конюшни и пропала, он почувствовал, что между ними натянута нить, скользящая все дальше в темноту ночи. Шла Сара неровно, наклоняясь вбок – видно, несла что-то тяжелое. Скорее всего, деревянный сундучок с запором, такие нравятся всем молодым женщинам и девицам; единственный, кроме их собственного тела, островок личного пространства в этой жизни с общими спальнями, под постоянным надзором. И уж если Сара забрала свой сундучок, это не простая бессонница, девушка не просто отправилась погулять – она ушла совсем.

В памяти Джеймса высвечивались недавние события, одно за другим: обезлюдевший Незерфилд, отъезд Птолемея Бингли в Лондон, а потом мысли спутались в клубок, катящийся вниз с обрыва. Джеймс со страхом думал о будущем Сары, о хрупкости ее наивной надежды на счастье и об опасностях большого мира, к которым она совсем не подготовлена. А еще он представил себе, каким станет без нее Лонгборн: никто не взглянет на него с дерзким прищуром, не дернет плечом, не закатит со вздохом глаза; ее стройная фигурка никогда уж не покажется из-за поворота, никогда он больше не ощутит присутствия этой девушки рядом с собой… Джеймс тяжело вздохнул и вдруг замер: а ведь он рассуждает как влюбленный. Он любит ее. Этот несложный вывод потряс его до глубины души.

Ну и ну!

Конечно, это ничего не меняет.

То, что чувствует он, не имеет значения.

Но кто бы мог подумать, что такое возможно!

Джеймс принял эту мысль благоговейно, точно священник – чашу с причастием, дивясь не ей самой, но тому, что в ней заключено. Если его догадка верна, это означает, что, несмотря на все, что он натворил, и все, чего не сумел совершить, он еще может любить, еще способен быть бескорыстным. Ведь ему ничего от нее не нужно, этому щедрому, свободному чувству не требуется никакого вознаграждения, кроме чистой радости от сознания, что на свете живет некий человек. Джеймс был благодарен Саре, благодарен за то, что она, сама не ведая, подарила ему это чувство.

И если любовь не требовала действий, то их требовала благодарность. Она заставила его вспомнить о своем долге.

Джеймс соскочил с постели, натянул бриджи, сунул ноги в сапоги и схватил плащ, не обращая внимания на боль. Он выбежал в ночь, озираясь в поисках тени, движущейся сквозь почти осязаемый мрак. Вскоре он ее увидел: темный силуэт на фоне темно-синего неба скользил по выгону. Джеймс направился следом, незаметно пробрался вдоль стены и отпрянул назад, когда девушка повернулась, открывая калитку.

Следовать за Сарой было нетрудно: простая и бесхитростная, девушка даже не пыталась скрываться. Шла она совсем медленно, такая маленькая в необъятной ночи под бескрайним небом, согнувшись под тяжестью сундучка. Возле рощи она пропала из виду, вступив в еще более глубокий мрак. Джеймс продолжал идти, однако теперь его походка была уже не такой уверенной и твердой.

Чего он хочет добиться? На что, собственно говоря, надеется? На то, что несколько его резких слов разом заставят ее одуматься, осознать ошибку, понять опасность и вернуться с ним в Лонгборн, на эту тихую каторгу? А даже если такое случится, может ли он пожелать ей подобной участи? Такой ли должна быть его благодарность?

Кто знает, а вдруг она и впрямь найдет счастье с Птолемеем?

Сара вышла из рощицы на открытый склон холма. Ярко светила луна. Джеймс медлил в тени деревьев. Она решительно карабкалась по склону к скотопрогонной тропе. Он, стиснув зубы, глядел ей вслед: она уходит, уходит от него. Эту женщину ничто с ним не связывает, и кто он такой, чтобы ее останавливать? Нужно повернуть назад, домой, и лечь спать, а утром, когда обнаружится, что она сбежала, искусно разыграть удивление. Нечего ему лезть на рожон. Его судьба – день за днем влачить жалкое существование. Пройдут недели, месяцы, годы, и он начнет забывать о ней, забывать о чувстве, которое она заставила его испытать, даже о том, какое это было чувство. И верно, так бы все и случилось, не остановись Сара на развилке дороги. Она словно замерла, ее силуэт четко вырисовывался на фоне звездного неба. Потом она поставила поклажу на землю и потерла лоб тыльной стороной руки, оглядывая безмолвную равнину.

Путь был открыт, ночь тиха, сейчас ее останавливало только одно – собственная неуверенность.

А Сара, хотя Джеймс, конечно, не мог этого знать, думала сейчас о морских раковинах, и о том, как он закатывал рукава, вытирая посуду, и о вкусе табака и лука, и о поцелуе. Она совсем не была уверена, что ей так уж понравилось целоваться, но ведь этот небывалый поцелуй означал крохотную надежду на иную жизнь, совсем недавно казавшуюся ей совершенно недоступной. Еще она пыталась представить, каково это: вот так ездить вместе куда-то всю жизнь, а не только до дома. Тут она оглянулась, и мерцание звезд отразилось в ее больших глазах.

Слово вырвалось раньше, чем Джеймс успел себя остановить:

– Постой.

Потрясенная Сара медленно повернулась на звук его голоса. Джеймс подошел ближе, громко шаркая сапогами по камням, чтобы она могла по звуку понять, где он находится. Она его узнала, судя по тому, как ее тело чуть расслабилось, но почти сразу снова напряглось: ногой она торопливо отодвинула сундучок, будто надеялась, что он не заметит. Хотя какое теперь это имело значение? Джеймс невольно улыбнулся.

– Лучше б ты осталась, – заговорил он. – Тебя здесь будет не хватать.

– Да никто и не заметит. Наймут другую служанку. – Сара отвернулась.

Казалось, она все-таки решилась. Где-то вдали, в северной стороне, раздался крик кроншнепа. Когда Джеймс решился заговорить снова, у него пересохло во рту.

– Что ж, тогда ладно, – сказал он. – Если так, храни вас обоих Господь.

Сара промолчала. Глядя куда-то в сторону, она носком башмака ковыряла дерн.

Она колеблется, сомневается. Она не уверена в Толе Бингли, Джеймс это почувствовал:

– Или…

– Или что?

– Я хочу сказать, у меня нет желания вмешиваться…

– Тогда вы выбрали странный способ этого не делать.

– …но если ты не до конца уверена в своей… в своих чувствах или в его намерениях, ты могла бы отложить это, написать ему…

Сара понурила голову. На Джеймса она по-прежнему ни разу не взглянула.

– Быть может, не стоит столь решительно рвать с Лонгборном.

Она не отвечала.

– А может быть, – продолжал он, – ты захочешь, чтобы я написал ему вместо тебя?

Теперь-то она удостоила его взглядом! Ее глазищи так и впились в его лицо.

– А вы, я посмотрю, очень в себе уверены, да, мистер Смит? – Она шагнула к нему, откинув волосы со лба. – Думаете, вы здесь один-единственный, у кого есть мозги, да? А я так, пустое место. Безмозглая, как кукла или игрушка какая-то.

– Вовсе нет, у меня и в мыслях такого не было.

– Ну вы же явно подумали, что я не умею писать.

– Не все же умеют.

– В воскресной школе – так вы про меня думаете – ее, должно быть, научили читать Евангелие, и все. Но на самом деле мой отец был человек образованный, и он научил меня писать, когда я была еще совсем маленькой. Но вы и мысли не допускаете, ни на минуточку, что я могу быть такой, да? Ну конечно. Потому что вы на меня смотрите свысока. Совсем ни во что меня не ставите.

И вновь Сара предстала перед ним иной. В ней было целомудрие, была независимость, но, кроме этого, он вдруг разглядел неистовое желание быть замеченной, настоятельную потребность в том, чтобы с ней считались. Джеймс вдруг почувствовал к Саре такую нежность, что чуть не задохнулся. Ему хотелось сказать ей: «Не важно, что я о тебе думаю, это не имеет ни малейшего значения…»

– Вы воображаете себя таким умником, потому что у вас есть книги, потому что вы путешествовали и повидали свет. У вас даже есть доказательства – эти ваши затейливые ракушки, а теперь, когда я тоже пытаюсь что-то сделать для себя…

– Мои ракушки?

Она осеклась и замерла на полуслове, поняв, что проговорилась.

– Нет, не подумайте, я просто прибиралась…

Его обожгло, будто резко отодрали бинт вместе с присохшей кожей. Он выпустил воздух сквозь стиснутые зубы.

Она заторопилась:

– Я никому не сказала, так что можете не беспокоиться.

Джеймса пробрала холодная дрожь. Пустынный склон холма, бездонное небо над ними, и она так свободно рассуждает об этих вещах, свидетелях другой жизни, привезенных с другого конца света.

Сара отошла к своему сундучку и сердито пнула его, как видно, от смущения:

– Сейчас я была бы уже на полдороге к Лондону.

– Я тебя не держу.

Сара, скрестив руки, оглядела лежащую перед ними долину. На фоне бледнеющего неба четко вырисовывался ее профиль. И вдруг она нагнулась, обеими руками подхватила сундучок и решительно зашагала прочь по дороге.

– Сара! – Он бегом догнал ее, схватил за руку.

Она выворачивалась, отбивалась, пыталась освободиться. Джеймс чувствовал сопротивление тонкой, но сильной руки.

– Сара.

Она вырывалась – Джеймс держал, мягко, но непреклонно.

– Напиши ему. Я все улажу: договорюсь о бесплатной отправке письма, даже сам отнесу твое письмо на почту. Если он приедет сюда за тобой и возьмет тебя в жены, увезет в Лондон, если ты сочтешь, что будешь с ним счастлива… – Слова полились свободно, неожиданные, удивительные даже для него самого, заставив ее глядеть, не отрывая от него широко открытых глаз. – Я обещаю не мешать, не стоять у тебя на дороге. Я бы и не смог. Но сегодня я не позволю тебе уйти. Только не так. Меня совесть загрызет.

Он ждал, затаив дыхание, но она только дергала и крутила руку, пытаясь вырваться:

– Пустите меня.

– Сара. Это все изменит навсегда. Сейчас ты еще можешь вернуться в Лонгборн, и никто не узнает о том, что случилось этой ночью. Я умею хранить тайны. Действительно умею, клянусь тебе. Но, когда все проснутся и обнаружат, что ты убежала, возврата не будет. И это тебя запятнает.

Кровь стучала у него в ушах. Ему было страшно. А ведь прошли годы с тех пор, когда он в последний раз испытывал страх.

– Пожалуйста.

Она затихла. Джеймс ощущал биение пульса на ее запястье.

– Вернись сегодня со мной, – попросил он. – Не навсегда. Только сегодня.

И тут она сделала то, чего он никак не ожидал и даже не представлял себе, что такое возможно. Она выпустила из рук сундучок, и тот с глухим стуком ударился о замерзшую дорогу. Потом шагнула к Джеймсу, встала на цыпочки и поцеловала его.

Сара, девушка во многих отношениях практичная, отдавала себе отчет, что располагает недостаточными знаниями о предмете. Единственный поцелуй с Птолемеем в состоянии глубокого опьянения – вот и все, что имелось в ее распоряжении. Он показался ей не слишком приятным, но откуда Саре было знать, хорошо ли целуется этот мужчина? Откуда ей знать, чем было вызвано все, что она ощутила тогда, – головокружение, удовлетворенное самолюбие, неловкость и стеснение, – любовью к Толу Бингли или, возможно, только необычностью всего происходящего? А сейчас перед ней стоял Джеймс, положив ладонь поверх ее руки. Его прикосновение, его близость, его голос, неожиданно низкий и такой убедительный, – все это казалось исполненным значения, и с Сарой начали твориться странные и довольно приятные вещи. Она почувствовала, что напряжение уходит, ей стало легко и уютно, будто кошке, что нежится у теплого очага. И только теперь, в это самое мгновение, балансируя на грани между миром, который знала всегда, и другим, внешним миром, она поняла: если она не сделает этого сейчас, то так никогда и не узнает.

Неожиданный Сарин поступок просто ошеломил его. Ее губы приникли к его губам, застигнув Джеймса врасплох. Он чуть качнулся назад, преодолевая сопротивление руки, которую она положила ему на пояс. Губы у нее оказались мягкими, теплыми и неумелыми, она прижалась к нему всем своим худеньким телом. Джеймс сдался, он больше не мог противиться. Обеими руками он обнял ее за тонкую талию, привлек к себе и, перестав сдерживаться, ответил на поцелуй.

Сара, все еще стоя на цыпочках, чувствовала его губы, тепло его поджарого тела. Дыхание ее участилось, все тело охватило томление, сердце выскакивало из груди. Потрясенная, она опустилась на пятки и прижалась к нему.

– О! – выдохнула она.

Его руки обнимали талию Сары, не давая отстраниться. Она положила голову Джеймсу на грудь и услышала, как колотится его сердце. Сара сморгнула. К счастью, в темноте не было заметно, что глаза у нее полны слез. Ее не обнимали – никто, ни одна живая душа – с самого раннего детства.

– Уйдешь? – спросил он, помолчав. Кожа у нее была теплой, а волосы прохладными.

Долго она не отвечала и не двигалась. Потом он почувствовал движение: она мотнула головой, прижатой к его груди.

Возвращались они вдвоем. Джеймс нес на плече сундучок, ее рука была в его руке. Поднялась луна, но ниже по холму и в долине стояла непроглядная темень. Оступаясь, Сара чувствовала пожатие его ладони, холодных пальцев, которыми он твердо удерживал ее руку. Это куда больше занимало ее, чем каменистая тропа под ногами, ледяной воздух или окрестности.

Иногда они ступали на тонкий лед и, проламывая его, проваливались в грязь. Сара приподняла юбку повыше, а когда нога заскользила и почва вдруг ушла из-под ног, рука Джеймса сжалась крепче, не позволив ей упасть. Это заставило ее поднять на него глаза и подумать: как удивительно, как хорошо, что он здесь! Она слышала, как бьется жилка на его запястье, но самого Джеймса в потемках почти не видела.

Из мглы темной бесформенной грудой выступали неясные очертания дома. Они остановились на углу конюшни, постояли, всматриваясь, оглядывая двор. Сара заметила тусклый огонек в кухонном окне, а в остальном двор напоминал глубокую темную заводь.

Но вот незадача. Она не могла войти к себе в комнату незамеченной: Полли непременно догадается, что она уходила ночью. Не могла она и внести свой сундучок и засунуть под кровать, не попавшись никому на глаза. Башмаки и нижняя юбка насквозь промокли и перепачкались. Все сразу поймут, что она замыслила сбежать.

– Слишком поздно. Все всё поймут. Меня выгонят.

– Ну-ка, – сказал Джеймс. – Позволь мне… – И он опустился на колени к ее ногам, взял ее за лодыжку. Сара не противилась, позволив ему чуть приподнять ей ногу, и почувствовала, как он счищает грязь с ее обуви. Она видела перед собой темные очертания его головы, круглого затылка. Отпустив ее ногу, он взялся за другую, и она покорилась его теплой руке.

Джеймс поглядел на нее снизу вверх. Лицо его смутно белело во мраке.

– Опусти юбку, чтобы нижней не было видно.

Сара потрясла подолом, закрывая им грязь.

Джеймс поднялся.

– Теперь иди и не бойся, – произнес он тихо, нагнувшись к самому ее уху. – Просто пройди на кухню. Устройся поудобнее и постарайся заснуть, если сможешь.

Она кивнула, волосами задев его щеку в жесткой щетине.

– Когда все проснутся, вставай и начинай заниматься своими делами, как будто всю ночь спала в своей постели, как и все прочие.

– А как же ты?

Джеймс легко поднял на плечо ее деревянный сундучок:

– Я потом его тебе занесу, когда увижу, что путь свободен.

Он обнял ее за талию, легонько, просто дотронулся.

– Сара, – окликнул он.

– Да?

– Спасибо тебе, – и ушел. Скользнул за угол, крадучись прошел вдоль стены конюшни и утонул в густой тени.

Наверное, сразу проскочил внутрь, догадалась Сара, услыхав, как приветственно заржали лошади.

В половине десятого, за завтраком, когда она подала ему чашку чая, Джеймс открыто улыбнулся ей. Сердце у нее подпрыгнуло, и она робко и неуверенно улыбнулась в ответ.

Полли взяла из сахарницы два куска колотого сахара, а потом, поскольку никто не смотрел, прихватила и третий, сразу сунув его за щеку. Сахарницу она пододвинула мистеру Хиллу, и тот насыпал себе в чай сахарной крошки. Полли, с сахаром за щекой, посматривала на Джеймса и Сару, заинтригованная их молчанием.

– Ох, не нравится мне это: улизнуть, не сказав ни слова, не попрощавшись.

Сара и Джеймс, насторожившись, разом подняли головы. Но миссис Хилл, ворча, смотрела в кухонное окно.

Джеймс прочистил горло.

– Простите, что вы сказали, миссис Хилл?

Экономка кивком указала на окно:

– Куда это он собрался, хотела бы я знать?

Сара привстала, стараясь проследить за направлением ее взгляда, и увидела мистера Коллинза. Он торопливо семенил по двору, похожий в своем черном сюртуке на заблудившегося крота. Девушка незаметно вздохнула.

– Вряд ли он собрался в дальнюю дорогу, – заметил Джеймс, – иначе попросил бы заложить коляску.

Джеймс сделал глоток из чашки и помешал чай, громко звякая ложкой о фарфор, а миссис Хилл что-то бормотала об их непредсказуемом госте. Однако Полли все переводила взгляд с Джеймса на Сару и обратно. Она смекнула, что происходит нечто необычное. Вон какие у них обоих темные круги под глазами. И вздрагивают оба, как кролики, – и он, и она. Что-то случилось, точно. Не зная наверное, Полли с готовностью и радостью строила догадки.

Вечером, когда Сара, спотыкаясь от усталости, поднялась к себе на чердак, сундучок уже стоял под кроватью, как прежде, разве что исцарапанный чуть больше прежнего да с вмятиной на боку, появившейся, когда она его уронила. Но он был тщательно вычищен, и решительно ничего не позволило бы заподозрить хоть малейшее отклонение от правил приличия. Сара разделась, нырнула под одеяло и блаженно вытянулась. Как ни сильно она устала, голова была совершенно ясная, а спать ничуть не хотелось.

Этот мир оказался запутанным лабиринтом. Она металась, сворачивала то туда, то сюда, пробежала несколько шажков и сделала, кажется, окончательный выбор, как вдруг повернула в другую сторону и возвратилась к началу, на свое место. В Лонгборн.

Но теперь ей не казалось, что это так уж скверно.