Глава XXIV. В малине

Фон Дассель гнал милицейский «Форд» подальше от центра Москвы по пустым ночным улицам ровно 20 минут. Почему он решил, что именно столько времени понадобится полиции, чтобы очухаться и объявить по городу план «Перехват», Алексей не знал, но, по-видимому, замысел тевтонца удался. Никто за ними не гнался, и вояж на сумасшедшей скорости через весь город получился на славу. Через двадцать минут после всего происшедшего у «Балчуга» беглецы уже очутились рядом со станцией метро «Бабушкинская».

Алексей чувствовал, что фон Дассель думает о Глафире и переживает, удалось ли ей уйти от преследования. Вообще было странно, что такой сильный, помеченный шрамами самых разнообразных схваток, огромный человек, который, очевидно, ничего и никого не боится, откровенно робеет перед Глафирой и смотрит на нее с плохо скрываемым обожанием.

А сегодня ночью… Они зашли в приготовленный им номер, и Глафира прильнула губами к губам Алексея, но потом вдруг решительно отстранилась и громко скомандовала фон Дасселю:

– Ты спишь в прихожей на диванчике, а мы – в спальне на кровати.

Глафирины намерения в этот момент были совершенно очевидны. Но море обожания в глазах фон Дасселя даже не подернула рябь мельчайшего сомнения. Алексей был поражен, как этот огромный сильный человек поспешно кивнул, как будто он был прислугой, а она – госпожой. Но ведь он не был прислугой, Глафира рассказывала. В его истории были тевтонцы, рыцари, сотни сожженных и убитых людей в Средние века, да и в наше время тоже. Короче, какой-то хоррор. И тут самый главный персонаж этого хоррора бегает, поджав хвост, вокруг маленькой девочки, пусть и владеющей парой приемов карате (Алексей видел их вчера в парке).

А потом была ночь. И, конечно, этот тевтонец все слышал. Их прерывистое ночное дыхание, и когда Глафира стонала, подбадривая Лешу в его неумелых движениях. И вот сейчас этот большой сильный человек совершенно очевидно думает о Глафире, мечтает о ней, скучает, мучается, а она позволяет себе такое!

Машина остановилась, прервав размышления юноши.

Припарковав полицейский автомобиль около какого-то торгового центра, рыцарь вышел из него, аккуратно захлопнул за собой дверь и махнул рукой Алексею.

Тот вышел из машины, растирая плечи – они до сих пор болели после того, как его руки самым бесцеремонным образом были заломлены за спину фон Дасселем. Впрочем, юноша понимал: именно благодаря такому отнюдь не декоративному болевому приему спецназовцы, штурмовавшие «Балчуг», поверили в то, что мимо них ведут действительно задержанного и пощады ему не будет.

Райнальд фон Дассель уверенно двигался куда-то в глубь дворов, минуя многочисленные многоэтажные «коробки». Их тандем забавно смотрелся со стороны: поджарый, огромный, покрытый шрамами горбоносый воин, решительно вышагивающий впереди, и семенящий за ним рыжеволосый юноша, потирающий плечи и боязливо озирающийся вокруг.

А озираться было от чего. Алексей обратил внимание, что, как только они немного удалились от метро, уже в первом полутемном дворе, уставленном безликими многоэтажками, вместе с иллюминацией улетучилось ощущение большого города, цивилизации и хотя бы относительного спокойствия. Все реже стали попадаться освещенные места, а в воздухе почувствовалась сгущающаяся тревога.

Впрочем, Дассель шагал до того широко и невозмутимо, что его уверенность начала передаваться и Алексею. К тому моменту, когда они подошли к какой-то двенадцатиэтажке, юноша уже уверился в том, что все складывается очень хорошо и именно в этом доме их будет ждать приют и ночлег. Так и получилось. Фон Дассель набрал какую-то хитроумную комбинацию из цифр на домофоне. Дверь подъезда с лязгом отворилась. Что за приют и ночлег их ждет, Алексей пока даже не догадывался, а если бы догадался, то, наверное, пустился бы бежать со всех ног куда глаза глядят. Но он не догадался, а рыцарь ничего не мог ему сказать. Да даже если бы и мог, наверняка ничего бы не сказал.

На лестничной площадке седьмого этажа было сильно накурено, а общая дверь, открывающая путь к квартирам, оказалась снята с петель и прислонена к стене здесь же, у лифтов. Лампочек не было, и по коридору к самой дальней квартире пробирались в темноте. Фон Дассель по-прежнему шел уверенно и твердо. Пару раз дернув за ручку двери и убедившись в том, что она закрыта, он сильно нажал на кнопку звонка. Раздался неприятный дребезжащий звук, и за дверью послышалось какое-то движение.

– Кого там еще нелегкая принесла? – Густой бас из-за двери не предвещал ничего хорошего. Фон Дассель еще раз сильно надавил на кнопку звонка. – Ну я тебе щас позвоню по башке-то! – пообещал обладатель баса, и дверь открылась.

Появившийся желтый прямоугольник загородили две рослые фигуры, которые начали угрожающе надвигаться на кельнского архиепископа.

– Дядя, ты че попутал, ах…? – Фраза, которую начал говорить один из громил, закончилась сипением, потому что фон Дассель крепко взял говорившего за кадык и спокойно отодвинул в сторону. Второй громила сам отодвинулся в другую сторону и спросил Алексея с некоторым уважением:

– Слышь, парень, ты с ним, что ли?

Алексей кивнул и двинулся следом за фон Дасселем, который уже вошел в квартиру. Прямо напротив входной двери оказалась кухня, обрамленная полукруглой аркой, сделанной во время первого и последнего ремонта в далеких девяностых годах. Впрочем, в этой квартире девяностые, кажется, не заканчивались. За большим круглым столом сидела многочисленная компания татуированных мужчин разной степени оголенности. Над столом висел сигаретный дым, на грязной скатерти были хаотично расставлены тарелки с засохшей едой, заляпанные жирными пальцами стаканы и доверху набитые окурками пепельницы.

Собравшиеся за столом одновременно подняли головы и внимательно посмотрели на вошедшего. Чувствовалось их удивление и непонимание происходящего.

– Э! Вы кто такие, черти? – произнес огромный человек с заплывшими чертами лица, блеснув передним железным зубом – фиксой.

Но тут один из сидящих, большой круглый и лысый, вдруг произнес:

– Немой! Ты, что ли?

Фон Дассель величаво кивнул.

Лысый встал из-за стола и со словами «Братаны, так это ж Немой!» полез к фон Дасселю обниматься. Архиепископ сам не обнимался, но и не уходил от объятий лысого человека, назвавшего его Немым.

– Слышь, Кудрявый, ты расскажи братве, че за тема? – неуверенно сказал громила с фиксой. Из одежды на нем были только «семейные» полосатые трусы, что позволяло детально разглядеть десятки татуировок, покрывающих его лохматое тело. Особенно бросались в глаза большие многоконечные звезды, наколотые на плечах и коленях.

– А вот, Шило, такая тема! – словоохотливо откликнулся Кудрявый, оторвавшись от фон Дасселя. – Братан это наш. В Мордовии вместе чалились! Немой у него погоняло. Гладиатор. Любого завалит. Вот так штука. А я думал, грохнули тебя! – С этими словами он еще раз хлопнул пришедшего по плечу.

– А это что за чудо с ним? – продолжал допрос тот, которого назвали Шилом, вперившись своим колючим взглядом в Алексея. Алексею стало неловко под этим взглядом, и он отвел глаза.

Фон Дассель шагнул вперед так, что Алексей оказался у него за широкой спиной, и внимательно посмотрел на татуированного персонажа.

– Шило, ты бы пыл приумерил, – тихо и как-то очень ласково сказал Кудрявый. Впрочем, Шило был человеком опытным и про бесстрашного гладиатора по кличке Немой слышал неоднократно. Поэтому среагировал мгновенно.

– А я чо? Я – так, для порядка, – быстро пошел он на попятную и потеснился, жестом приглашая фон Дасселя и Алексея присаживаться к столу.

Двое громил, которые так неудачно встречали пришедших на входе, принесли из комнаты две табуретки и усадили гостей за стол.

Публика, собравшаяся за столом, не оставляла никаких шансов даже предположить, что она никак не связана с криминальным миром. Угрюмые лица, потухшие взгляды, многочисленные наколки и странная, по-собачьи прерывистая короткая речь – все это красноречиво свидетельствовало о том, что собравшиеся большую часть своей жизни провели в местах заключения и на путь исправления вряд ли стали. Как бы в подтверждение этой мысли в дверь аккуратно постучали.

Двое громил тут же выдвинулись на исходную позицию. Через секунду в кухню вошел ангельского вида подросток в джинсовой курточке, неся на вытянутой руке красивое черное портмоне из крокодиловой кожи. Положил на стол, встал у стеночки и тихо сказал приятным детским голоском:

– Братве на общак. Это от Вшивого. На гоп-стоп взяли.

– Не крысятничали? – строго спросил Кудрявый.

– Не, дядя Витя, мы ж не беспредельщики, – все тем же голоском-колокольчиком ответил малыш.

– Похоже, и правда, не крысятничали, – объявил Шило, с удовлетворением вынув из бумажника внушительную пачку пятитысячных купюр.

Он быстро и толково раскидал содержимое бумажника по грязному столу: в одну сторону – пластиковые карточки, в другую – водительские права, отдельно положил какие-то бумажки, записочки, чеки – для последующего детального изучения. Деньги он разделил на две равные кучки, одну из которых протянул подростку:

– На, держи, шкет. Передай Вшивому, что все молодцы, отдыхайте, шпана.

– Спасибо, Виктор Васильевич, – прошептал мальчик и быстро исчез из кухни.

Помолчали с минуту.

– Выпить, пожалуй, надо. За встречу, – сказал Кудрявый и разлил водку по стаканам. Несмотря на то, что пришедшим пододвинули два относительно чистых стакана, фон Дассель к водке не притронулся, Алексей, посмотрев на него, тоже пить не стал.

Кудрявый показал остальным жестом, мол, все нормально. Компания чокнулась, ловко и организованно выпила. Все шумно задышали, зачмокали и потянулись за закуской.

– Ну что, молодой человек, видимо, тебе предстоит рассказывать вашу историю, – осторожно подбирая слова, Кудрявый обратился к Алексею. – Спутника твоего мы уважаем. Но и послушать вас хотим. Это справедливо. А он, к сожалению, рассказать не может, сам знаешь… – И Кудрявый склонил голову набок, рассматривая Алексея.

Алексей взлохматил рыжую шевелюру и вопросительно посмотрел на фон Дасселя. Тот едва заметно кивнул. Алексей набрал в легкие побольше воздуха и начал:

– Тут такое дело… Мы в переделку такую попали. Непростую. И сейчас за нами гонятся, а мы прячемся.

– Кто гонится-то? – спросил Шило.

– Полиция, наверное, даже не знаю…

– Давай-ка по порядку. Ты вообще кто? – Кудрявый вопросительно посмотрел на юношу.

– Я Леша, я с компьютерами работаю. – Алексей понимал, что его объяснение выходит как-то несуразно, но ничего с собой поделать не мог – он боялся этих людей за столом.

– Хорошо. Рассказывай, Леша, что с тобой приключилось, – медленно проговорил Шило.

Алексей с ужасом посмотрел на грубо скроенное лицо человека с железным зубом, которого называли Шило, еще раз взъерошил волосы и попробовал начать рассказ еще раз. Вторая попытка оказалась удачнее.

– Так получилось, что мы попали к людям, которые изучают человеческие сны. У них там охрана, автоматчики, заборы с электрическим током, собаки… Оказывается, во снах всеми нами можно управлять, в сны можно вселяться и там, внутри снов, даже жить. А еще выяснилось, что уже сейчас, без всяких этих изучений, в наших снах и так уже кто-то живет. И этих «кого-то» очень много! – все это Алексей выпалил на одном дыхании и остановился только для того, чтобы перевести дух.

Слушатели молчали и ждали продолжения. Невысокий вор-рецидивист с сорокалетним стажем по кличке Махно тихо произнес:

– А если, к примеру, зона снится?

– Любой сон можно объяснить и расшифровать. Я, если хотите, потом поподробнее расскажу, – Алексей еще раз оглядел собравшихся за столом и продолжил: – Меня взяли работать в этот проект, чтобы я написал компьютерную программу, которая позволяла бы внедряться в человеческие сны. От меня долгое время скрывали, что от этих опытов умирают люди. Я просто не знал этого. Там людей отбирают для опытов, которых никто искать не будет. Люди умирают, а они их в специальных холодильниках держат, а потом закапывают.

– Как собак, что ли? – присвистнул Кудрявый.

– Ну да. Они там всеми брошены, никому не нужны, и над ними опыты ставят. Мне сначала объясняли, что это все для науки, да я и про смерти, честно говоря, ничего не знал. И проникал в сны подопытных людей. Это очень просто, если настроиться на правильную волну. Я и понятия не имел, что все, происходящее во сне, влияет на реальную жизнь человека. Первый раз я задумался об этом, когда к Олимпиаде Тарасовне в сон зашел.

– К кому? – каким-то странным голосом спросил Шило.

– Там бабулька одна жила, в этом спецблоке. У нее родни никакой не было, а гипнозу она поддавалась практически мгновенно. Поэтому туда и попала. Милая такая бабулька была, добрая. Мы ее все любили.

– А откуда она была? – опять спросил Шило, и опять голос его был какой-то необычный.

– Из-под Воронежа, что ли. Я плохо помню. Помню другое. Говорят мне – добавь к ней в сон побольше подсознания. Я и добавляю. Я и не знал, что у нее подсознание такое. Гляжу, бац – к ней во сне какие-то странные монстры приближаются. Ну, как динозавры, только страшнее – с кровавыми клыками, огромные такие. А она по берегу реки бежит с маленьким мальчиком. Монстры эти мальчика клюют, а она его своим телом защищает. И получается, что у нее все тело в кровавые клочья изорвано, она кричит: «Витенька, спасайся!» Мальчик не понимает, к ней жмется. А чудищ все больше. И тут появляются эти…

– Кто? Кто появляется? – закричал Шило.

Кудрявый, Махно и остальные посмотрели на подельника с недоумением:

– Эй, Шило, ты чего?

– Да так, ничего. Дальше, дальше что было? – хрипло произнес Шило и вперился взглядом в Алексея.

– Понимаете, те, кто живет в наших снах, они очень разные. Но, как правило, они очень добрые. Ну, давайте считать для простоты, что это наши далекие предки. Они многим в этих снах управляют, и если у нас там случаются какие-то нехорошие вещи, они нам иногда помогают.

– А с чего это они помогают? – спросил Махно.

– Они говорят, что есть только любовь. Все остальное – ненастоящее. Вот они и любят людей. – Алексей развел руками.

– Всех? – хмыкнул Кудрявый.

– Конечно, всех. Вот они на помощь этой бабушке и устремились. Ну это как, знаете, ангелов на картинах рисуют? Или «Звездные войны» какие-нибудь? Когда с неба такие молнии бьют? А у меня это все на мониторе. А мне говорят: «Можешь молнию отзеркалить?» А чего зеркалить-то? Конечно, могу. Это любой подросток сможет. Ну и, значит, я эту молнию зеркалю, и она бьет назад, ну, по этим, по предкам, короче, нашим. Там, на небе, у них грохот, шум, гам. А еще тут чудища эти… Короче, у меня монитор полетел, пробки повыбивало. И больше я Олимпиаду Тарасовну не видел. Пока не понял…

– Чего не понял? – тихо спросил Шило, сцепивший руки на груди и весь рассказ пристально наблюдавший за Алексеем.

– Что нет ее больше. В яму ее эту свалили. Погибла она в том сне. И многие те, которые людям во снах помогают, те тоже погибли. Я позже это сообразил, потому что потом друга потерял. Рудик его звали. Над ним тоже опыты ставили. А у него любовь была. А мы, получается, и его погубили, и ее…

– Су-у-ука! – вдруг заорал Шило и бросился на Алексея.

Это было настолько неожиданно, что опешили все. Все, кроме фон Дасселя. Немец оказался неожиданно готов к этому прыжку и, оказавшись за тысячную долю секунды до броска между Алексеем и нападавшим, выставил вперед огромный кулак. Шило наткнулся на этот кулак и отлетел в угол кухни.

– Э, братан, ты чего творишь-то? – закричал Кудрявый на Шило. Тот молча зыркнул по сторонам и бросился вон из квартиры, сопровождаемый недоуменными взглядами присутствующих.

– Что с ним случилось, кто-нибудь понял? – Кудрявый пожал плечами. – Давай, малец, продолжай свою историю.

И Алексей рассказал о том, как он бежал из «Сосен», про стрельбу в парке Горького, про Рудика и про Эо. Рассказал про Глафиру и про «Балчуг». Про своих преследователей и про фон Дасселя. Про таинственных гипербореев и про Ивана Ивановича. А еще он рассказал о великой силе любви, которую пока не могут постичь люди.

А в это время на общем прокуренном балконе воровской малины горько плакал рецидивист Виктор Осокин по клике Шило, воровской авторитет, отъявленный разбойник и хладнокровный убийца. Шило размазывал слезы по лицу, как когда-то в очень далеком детстве, когда мама надолго уходила из дома. Он слышал, что она давно живет в каком-то хорошем подмосковном пансионате, и не видел ее несколько десятков лет. Он был уверен, что детская любовь к маме давно прошла, вместе с первой отсидкой по малолетке, когда он надолго покинул дом. Но вдруг оказалось, что любовь никуда не делась, что она может возвращаться внезапно и может быть горькой в своей безысходности. Шило чувствовал, как его придавливала эта безысходность, и ему неожиданно становилось стыдно и грустно. Руки дрожали, впустую чиркала зажигалка, сигарета никак не прикуривалась.

Небо озарилось предрассветной акварелью зарниц, и плачущему человеку вдруг показалось, что во всю безбрежную ширину этого лилового и стремительно розовеющего неба на него смотрят грустные мамины глаза, окруженные сеткой старческих морщин. Глаза Олимпиады Тарасовны Осокиной, несчастной старушки, рано лишившейся сына, как бы она ни старалась спасти его от страшных сказочных чудовищ в его кошмарных детских снах.