Глава XXV. Смерть Нерона
Опять древний Рим. Опять жара, раскаленное солнце и заполненные до отказа трибуны ипподрома. Горячий песок арены. Толпа гудит, раскаленное солнце в зените. Только теперь и арена, и гудящая толпа, и трибуны – все перевернуто, опрокинуто. И глаза заливает кровь. И надменный взгляд императора тоже перевернут. Глафира понимает, что ей, наверное, очень больно, но боли не чувствует. Она чувствует ненависть к этому красивому надменному человеку, на голове которого – золотой венок, искусно изображающий лавровую ветвь.
– Любовь… Любовь, – шепчет кто-то ей в ухо низким грудным голосом. – Возлюби его, он несчастен, он не ведает, что творит. Только любовь может спасти этот мир. Не умножай печали.
Но Глафира не хочет любить этого человека на императорской трибуне. Она ненавидит его, и он это чувствует. Смотрит прямо ей в перевернутые зрачки, протягивает в ее сторону руку и демонстративно сжимает кулак. На ярком солнце блестят драгоценные камни.
Глафира понимает, что это сон, но на всякий случай проговаривает про себя и готова, в случае опасности, громко произнести слова про мясо. Вдруг – вспышка, и она уже видит происходящее с другого ракурса.
Арена теперь не перевернута, и небо, как и положено ему быть, вверху, а не внизу. И глаза не застилает кровавая пелена. Глафира отчетливо видит распятого, огромный крест перевернут и воткнут в заранее приготовленное на арене углубление своей верхней частью. Человек стонет и скользит по окровавленному бревну вниз в сторону земли, пока вдруг движение тела не останавливают крупные гвозди, вбитые в ноги и ладони несчастного.
Нерон театрально протягивает руки к бушующей толпе и громко вопрошает:
– Свободные граждане великого Рима, скажите мне, чего достоин подлый поджигатель ваших жилищ?!
– Смерти! – ухают трибуны.
Нерон поднимает руки вверх:
– А если он каждую ночь приходит к вашему великому императору в ужасных сновидениях и смущает его покой?!
Толпа молчит, не зная, что ответить.
– Тогда он повинен мучительной смерти! – отчаянно жестикулируя, громко подсказывает Нерон, и публика охотно подхватывает его слова.
– Свободные граждане великого Рима! Великий понтифик, Принцепс Сената, Отец Отечества, Лучезарный Император Нерон Клавдий Цезарь Август Германик произнес свой приговор! – задыхаясь, обращается к трибунам придворный философ Сенека. Он то и дело вытирает куском белой ткани лицо и шею, на лысине выступают обильные капли пота. Видно, что громкая речь дается ему с большим трудом, но он собирается с силами и продолжает: – Разбойник Шимон из Вифсаиды Галилейской, имеющий прозвище Петрус, приговорен нашим императором к мучительной смерти!
– Аааааааааах! – разносится по трибунам многоголосый рев восторженной публики.
Перевернутый вниз головой человек тихо стонет от нестерпимой боли, но пытается искоса взглянуть на императора. Нерон смотрит на Петруса с нескрываемой ненавистью, потом переводит взгляд на трибуны и воздевает руки к небу.
По трибунам опять проносится рев восторга.
Губы Петруса шевелятся, он что-то говорит. Глафира удивительно свободно, легко и очень быстро подлетает к страдальцу и отчетливо слышит последние слова, которые вместе с кровью и страшным хрипом вырываются из горла Петруса:
– Я буду там, где к тебе придет раскаяние, Нерон.
Но, конечно, этих слов никто не слышит. Гулко ревут трибуны, трубят трубы, начинается праздничный заезд колесниц. Про Петруса забывают, и он остается висеть вниз головой с закрытыми глазами, медленно испуская дух.
Перед глазами Глафиры все опять превращается в непроглядную мглу. Но Глафира не боится, она уже знает, что скоро вынырнет из этой мглы прямо на площади Святого Петра в современном Ватикане. Такое с ней во сне уже случалось. А еще она помнит, что она находится во сне, и почему-то ощущает себя в нем очень спокойно и уверенно.
Действительно, скоро мрак рассеивается одной-единственной яркой вспышкой, но Глафира не видит вокруг себя строгие геометрические линии современной площади перед собором Святого Петра в Ватикане. Она находится в каком-то древнем римском доме. На небе – звезды. Ночь. На каменных ступенях у бассейна сидит человек в разорванной тоге. Он плачет и воздевает руки к небу. Лунный свет причудливо оттеняет его медалевидный профиль. Глафира подлетает ближе и видит, что этот человек – Нерон. Сейчас он совершенно подавлен, отнюдь не величествен, и из глаз его текут слезы. Рядом с ним, на ступеньках, валяется короткий гладиаторский меч.
– Все бросили меня, все! – Нерон раздирает на себе одежду, потом хватает меч и неумело пытается воткнуть его себе в сердце. Кожа на груди расцарапана в кровь, меч в очередной раз летит на каменные плиты. – Вот она, верность! Все только и ждали, когда можно будет наброситься на меня всей стаей и разорвать, разорвать, разорвать!
Нерон машет скрюченными руками, показывая, как ими можно разорвать что-то человеческое, еще теплое и живое. Он сам не раз видел, как это делается. Но это всегда происходило по его приказу и всегда – с кем-то другим, не с ним! И большая шумная императорская свита улюлюкала и свистела ничуть не хуже любого из плебейских ярусов ипподрома. А теперь никого из этой свиты нет рядом, никого из военачальников! Даже рабы разбежались, предчувствуя беду! Нерон заламывает руки и кричит, надрывно кричит, и крик этот звонким эхом разносится в пустом доме. Впрочем, нет. Один человек здесь есть. В углу, на резной скамье, притулился прекрасный юноша. Светлые кудри обрамляют чистое открытое лицо. Ровные прямые губы и нос образуют на этом лице правильный геометрический узор, оттененным ласковым светом луны. Голубые глаза полны слез. Юноша печально смотрит на своего императора.
Глафира откуда-то знает, что юношу зовут Спорус, он кастрирован и обручен с императором официальным браком, он верит ему и остался единственным, кто не покинул своего хозяина. Ему тоже страшно, но он не может бросить в беде человека, которого любит. А страшная развязка вот-вот наступит, потому что вооруженные люди уже два дня и две ночи ищут Нерона по всему Риму и уже, конечно, вышли на верный след.
Сегодня ночью все произойдет. Это понимают и Нерон, и Спорус, и почему-то Глафира.
Нерон опять кричит, и ему чудится, что вокруг сжимают кольцо его многочисленные жертвы: обезглавленные, повешенные, разорванные дикими зверями, с переломанными костями, выколотыми глазами, с содранной кожей, заживо сожженные и заживо закопанные – все они обступают своего императора и тянут к нему окровавленные руки. Нерон отбивается от них гладиаторским мечом и пытается объяснить им:
– Я был великий артист, вы же знаете! Я был великий артист! Артисту нужно вдохновение, артисту нужны искренние эмоции. Сейчас вы губите великого артиста. Какой артист погибает!
Он прыгает из стороны в сторону, размахивая мечом перед видимыми только ему призраками. Спорус плачет. По просьбе Нерона, он уже пытался лишить императора жизни и несколько раз приставлял этот короткий меч к императорской шее, которая от прикосновения холодного металла вдруг покрывалась маленькими капельками пота, а жилы натягивались как тетива варварских луков. Но меч дрожал в руке Споруса, у него не было ни решимости, ни сил, чтобы убить своего господина.
– Что же это такое?! – вопрошал Нерон у своих страшных призраков. – Меня даже убить некому! – В который раз со звоном ронял меч на мраморные плиты и продолжал рвать на себе одежды. Спорус плакал от бессилия, что ничем не может помочь любимому человеку.
– Живодер, тебя же любят! – прокричала Глафира. – Пока тебя любят, ты должен быть счастлив!
Нерон поднял голову и посмотрел на Глафиру.
– О чем ты говоришь? О любви этого раба? – И он махнул рукой в сторону Споруса. – Он же ничтожество!
Глафира опешила. Нет, не от черной неблагодарности этого странного человека, который даже в одном шаге от смерти отказывался признавать любовь, а от того, что Нерон вдруг заговорил именно с ней. До этого момента Глафира чувствовала себя лишь незримым наблюдателем в этом странном сне. Но тут ей на плечо легла рука. Она обернулась и увидела Куалькуно. Он улыбнулся.
– Когда человек сходит с ума, когда все чувства на пределе, когда рядом – дыхание смерти, в такие моменты человек слышит нас, а иногда и видит…
– Кто ты? Ты, это ты подстроила! – визжит Нерон и направляет меч на Глафиру. – Ты, женщина в черном, кто ты?!
Глафира делает небольшой шаг вперед, Нерон отпрыгивает, меч в его руке дрожит.
– Я не боюсь тебя! Смерть, смерть, это смерть, я знаю! О какой любви говоришь ты мне, Смерть? Мне, великому императору? Мне, великому актеру?
Спорус смотрит на своего правителя с жалостью. Глафира показывает на кастрата.
– Целуй ему ноги, Нерон! Только его любовь сегодня согревает тебя в твоем безумии и освещает твою страшную душу. Он – то единственное, что тебя спасает!
– Что говоришь ты, безумная черная женщина? Он – раб, бессловесная скотина для удовлетворения похоти! Ему неведома любовь!
Спорус плачет. Глафира ощущает стремительное приближение вооруженных людей. Они размахивают факелами уже совсем недалеко от ворот виллы, они ищут Нерона, и они его сегодня найдут. Спорус, как ни странно, тоже чувствует приближение этих алчущих крови людей, и у него в душе неспокойно. Он волнуется за господина, представляя, на какие муки будет обречен этот человек. Он долго смотрит на Глафиру, потом бросается перед ней на колени и кричит, молитвенно сложив руки на груди:
– Черная госпожа, сделай так, чтобы он не мучился. Ты же можешь, это же в твоих силах! Пожалуйста, сделай так, чтобы ему не было больно!
– Странно. Ты просишь за него, совершенно не заботясь о себе. Ведь тебя тоже ждет страшная участь?
– Он. Пусть он не мучается, пусть ему не будет больно. Он страдает… – Спорус размазывает слезы по румяным юношеским щекам и показывает на Нерона. Тому действительно плохо. Он только что услышал крики людей, окруживших виллу, и с ужасом ждет момента своего пленения. Еще раз нетвердой рукой хватает он короткий гладиаторский меч и нацеливает себе в сердце. Руки дрожат.
Спорус, не мигая, сквозь слезы смотрит на Глафиру, и губы его шепчут: «Пожалуйста! Помоги!» Глафира подходит к Нерону, одной рукой обнимает императора, другой берется за рукоятку меча и резко сводит руки вместе. Меч входит в тело Нерона одновременно с его смертельным вскриком. Именно в этот момент на террасу врывается вооруженная толпа горожан. Нерон, бездыханный, падает на глазах у сотен свидетелей. Глухо звякает о мрамор упавший гладиаторский меч. Глафиру не видит никто, кроме Споруса. «Спасибо», – шепчут его губы, он бросается оплакивать тело человека, которого спасла от страшных мучений всего одна любовь.
