Фантазии об изнасиловании

Как они распинаются об этом в журналах – подумаешь, открытие сделали, вакцину от рака открыли, да? И на обложке новость большими буквами: а только откроешь журнал – и там эти вопросники, которые обычно печатают, типа хорошая ты жена или нет, эндоморф или эктоморф (помните?), а на 73-й странице вверх ногами ответы с баллами, а дальше полезные советы типа: ИЗНАСИЛОВАНИЕ: ДЕСЯТЬ ПРАВИЛ, КОТОРЫЕ НУЖНО ЗНАТЬ ВСЕМ, прямо как десять новых причесок. Подумаешь, удивили!

Вот и на работе все только об этом и говорят, ведь какой журнал ни открой, вот она, эта новость – стреляет тебе меж глаз, да и на телевидении уже мусолят тоже. Лично я и днем и ночью готова смотреть фильмы с Джун Эллисон, жаль, их убрали из вечерней сетки и такое кино больше не снимают. Например. Это было позавчера, то есть в среду – значит, как говорится, сегодня пятница, слава богу! – мы обедали в комнате отдыха, но и тут никакого покоя, потому что Крисси захлопывает журнал и вдруг говорит:

– А что, девочки, у вас бывают фантазии об изнасиловании?

Мы вчетвером, как водится, играли в бридж, у меня чистых двенадцать взяток и король без прикрытия, так что особой нужды торговаться не было. Поэтому я сказала «раз», надеясь, что Сондра помнит, насколько это условно, потому что, когда в прошлый раз она решила, что я в самом деле играю трефы, и сказала «три», а у меня было всего лишь четыре козыря, самый крупный шестерка, мы остались без двух, не сказать уж о глубине понесенной моральной травмы. Сондра явно не чемпион мира по бриджу, ну вообще-то я тоже, но всему есть предел.

Дарлин сказала «пас», но игра уже подпорчена, Сондра закрутила головой, будто она у нее на шарнирах, и переспросила:

– Какие-какие фантазии?

– Как тебя насилуют, – ответила Крисси. Она работает в приемной, потому так и выглядит. Она красивая, но вся такая холодная и полированная, будто ее покрыли лаком для ногтей, если вы понимаете, о чем я. Налаченная. – Тут пишут, что у всех женщин бывают фантазии об изнасиловании.

– Слушай, я ем бутерброд с яйцом, – сказала я. – Ты лучше играй. Я сказала «раз», Дарлин сказала «пас».

– Это, в смысле, как ты идешь по темному переулку, а на тебя нападает мужик? – уточнила Сондра. Она тоже ела свой ланч, мы все едим за игрой, и Сондра как раз положила в рот сельдерей, она всегда приносит сельдерей, и принялась жевать его, и вся так размечталась, а мне сразу стало ясно, что наша игра сдохла.

– Да, вроде того, – сказала Крисси и слегка покраснела, даже под слоем косметики видно.

– Просто не надо ночью выходить из дому, – сказала Дарлин, – сама подставляешься. – И может, я ошиблась, но она в этот момент смотрела на меня. Дарлин старше всех нас, ей сорок один, хотя по ней не скажешь, и она не знает, но я подглядела в ее личном деле. Я люблю отгадывать возраст коллег, чтобы потом подсмотреть в личном деле, права я или нет. Если отгадала – покупаю себе лишнюю пачку сигарет, а вообще-то я пытаюсь бросить. А что я подглядела – не страшно, только вы не выдавайте, ладно? По личным делам нельзя лазить, это все-таки более-менее секретное. Впрочем, ничего страшного, что я с вами поделилась, вряд ли вы когда-нибудь познакомитесь с Дарлин. Хотя кто знает – мир тесен. Ну, не важно.

– Я тебя умоляю, это ж Торонто, – сказала Грета. Она три года прожила в Детройте и теперь всю жизнь будет про это говорить, прямо как герой войны: может, нам теперь ей в ноги кланяться, что она вообще ходит по земле, хотя на самом-то деле она жила в Уиндзоре, а в Детройт только на работу ездила. По-моему, это не считается. Ведь квартира-то в Уиндзоре.

– Ну так что? – сказала Крисси. Ее явно подмывало рассказать про свои фантазии, но она не хотела начинать первой. Хитрая какая.

– У меня точно не бывает, – сказала Дарлин и наморщила носик – вот так, – я даже рассмеялась. – По-моему, это отвратительно. – Дарлин разведенная – это тоже есть в ее личном деле, но она никогда об этом не рассказывает. Видно, давно это было. Она встала и подошла к кофейному автомату – мол, вы как хотите, а я в этом не участвую.

– Ну-у… – неуверенно протянула Грета.

Я видела, что между ней и Крисси наклевывается разговор. Они обе блондинки, я не имею в виду, что в смысле – стервы, но одеваются одна хлеще другой. Грета мечтает вырваться из регистратуры и тоже работать в приемной, там легче познакомиться с кем-нибудь. А в регистратуре что? Одни регистраторши. Мне, например, все равно. У меня другие интересы есть.

– Ну-у… – повторила Грета, – я иногда представляю… Помнишь мою квартиру? Там такой балкончик, летом я люблю там сидеть, и еще я цветы выращиваю. Мне так все равно, закрыт у меня балкон или нет, у меня там такие раздвижные двери, стеклянные, и я вас умоляю – восемнадцатый этаж, замечательный вид и на озеро, и на телебашню, и все такое. И вот я сижу вечером у себя в комнате на диване, во всем домашнем, смотрю телевизор, тапки скинула, ну, понятно, и вдруг вижу мужские ноги. Они скользят вниз, и вдруг этот тип уже на балконе, потому что он, значит, спустился с верхнего этажа, с девятнадцатого, спустился вниз по веревке, зацепился кошкой и спустился, и я не успеваю вскочить с дивана, а он уже передо мной в комнате. Весь-весь в черном, а на руках черные перчатки… – Я сразу просекаю, из какого фильма черные перчатки, я его тоже смотрела. – И тут он, ну, ты понимаешь, ну, это…

– Что – ну это? – спросила Крисси, но Грета сказала:

– А потом, после… он мне, значит, рассказывает, что таким образом передвигается по всему дому, с этажа на этаж, забрасывает на балкон кошку, подтягивается и снова бросает… А потом он выходит на балкон и в самом деле бросает кошку, хватается за веревку, забирается по ней наверх и исчезает.

– Прямо Тарзан, – заметила я, но никто не засмеялся.

– И всего-то? – сказала Кристи. – И ты никогда не мечтаешь… ну… что лежишь в ванне, вся голая…

– А ты видела, чтоб мылись одетыми? – говорю я, ну не дура, скажите? – а она продолжает:

– …и вся в пене – у меня «Витабат», она, конечно, дороже, зато так расслабляет, волосы на затылке убраны, и тут вдруг открывается дверь, и он стоит на пороге…

– А как он туда попал? – спросила Грета.

– Ну, не знаю. Через окно, может. А я и выбраться-то не могу из ванны, ванная, она такая маленькая, а он еще загораживает проход, вот я и лежу, а он начинает медленно раздеваться, а потом забирается ко мне.

– И ты не кричишь? – спросила Дарлин. Она вернулась с чашкой кофе, ее зацепило. – Я бы визжала как сумасшедшая.

– А кто бы меня услышал? – ответила Крисси. – И потом, во всех статьях пишут, что лучше не сопротивляться, а то нарвешься.

– Да тебе пена в нос попадет, – заметила я, – потому что будешь тяжело дышать. – Клянусь, все четверо посмотрели на меня, будто я какая пошлячка, Святую Деву оскорбила. А что такого, это ведь шутка. И вообще, жизнь коротка, между прочим.

– Знаете, – заявила я, – это не фантазии об изнасиловании. Потому что вас не насилуют. Вы просто представляете себе иллюзорного мужика, да еще чтоб красивше Дерека Каммингса… (Это наш заместитель заведующего, у него ботинки с внутренним каблуком, во всяком случае, толстую стельку он точно подкладывает, и он еще так смешно говорит, и мы его зовем Утка Дерек.) И вы просто мечтаете, как вам хорошо вместе. А изнасилование – это если кто-то с ножом и прочее, а вы не хотите.

– А сама-то чего, Эстель? – спросила Крисси. Разозлилась, что я посмеялась над ее фантазией, думает, я ее унизить хочу. Сондра тоже разозлилась: она как раз дожевала свой сельдерей и собралась выдать свою фантазию, но не успела между нами вклиниться.

– Ладно, слушай мою фантазию, – сказала я. – Я иду по темному переулку, ночью, этот тип подходит и хватает меня за руку. А у меня случайно в сумочке пластиковый лимон, ну, знаете, всегда пишут, чтоб мы носили с собой пластиковый лимон. Я вообще-то не особо его ношу, однажды взяла, а он у меня протек и залил чековую книжку, но в фантазии лимон при мне, и я говорю этому типу: «Что, хочешь меня изнасиловать?» Он кивает, тогда я сую руку в сумочку, за пластиковым лимоном, а его там нет! Куча всякого барахла: сигареты, клинексы, кошелек, помада, водительские права, ну, сами знаете, чего только нет. И я прошу его подставить руки, вот так, и вываливаю все из сумочки, а на дне лежит этот самый пластиковый лимон, но я крышечку не могу открыть и я прошу, чтобы он мне помог, и он очень мил, отвинчивает крышечку и отдает мне лимон, и тогда я брызгаю ему прямо в глаз!

Только не считайте меня жестокой. Ну, конечно, немного подло, ведь он такой любезный и вообще.

– И что, это и есть твои фантазии об изнасиловании? – спросила Крисси. – Я не верю.

– Она у нас большая оригиналка, – сказала Дарлин. Мы с ней работаем здесь дольше всех, и она никак не может забыть ту нашу корпоративную вечеринку, когда я напилась и кричала, что сейчас спляшу под столом, а не на столе: я сплясала «казачок» вприсядку и стукнулась головой о крышку стола, большой такой канцелярский стол, короче, когда я уже поднималась, я сильно стукнулась головой и вырубилась окончательно. Ну что тут особенного? А Дарлин решила, что это, значит, потому что я оригинально мыслю, и теперь всем новеньким про это рассказывает – по-моему, это нечестно. Хотя «казачок» я действительно плясала.

– Да я не вру, – сказала я. Я всегда говорю, что думаю, и они это знают. Что толку притворяться, рано или поздно правда все равно откроется, и зачем распинаться. «Слыхали анекдот про средство для чистки кухонных плит?»

Но обеденный перерыв уже подходил к концу, и эта партия в бридж пошла к чертям собачьим, а на следующий день весь обед спорили, начинать ли новую партию или восстановить старый расклад, и из-за этого Сондре так и не удалось рассказать, как она представляет свое изнасилование.

Тем не менее с того дня у меня самой начали появляться такие фантазии – может, я ненормальная, не знаю. Ну и я представляла всяких красивых незнакомцев типа мистера Чистота из рекламы чистящих средств и как они залезают в окно, и я лишь просила бога, чтобы у него не было плоскостопия или пятен пота под мышками, и чтобы он был не метр с кепкой, а повыше, вот уж плохо быть дылдой, хотя сейчас все меняется и высоким мужикам теперь не обязательно подавай коротышек, чтобы только до пупка еле доставали. Но если уж говорить честно, это все не фантазии об изнасиловании. Потому что в настоящей фантазии об изнасиловании вам не по себе, как будто у вас дом горит, а вы не знаете, то ли убегать на лифте или по лестнице, то ли просто обмотаться мокрым полотенцем, и вспоминаете все, что читали про пожары, а сделать ничего не можете.

Например, иду я ночью по темному переулку, и вдруг такой уродливый коротышка подбегает ко мне, хватает за руку, и не просто какой-то там урод, с опухшим никаким лицом, типа тех банковских служащих, которые вам заявляют, что кредит превышен. Конечно, я не настаиваю, что все банковские так выглядят, но у этого просто ужас – все лицо в прыщах. Он хватает меня, прижимает к стене, он хотя и коротышка, но тяжелый, и давай расстегивать ширинку, только тут у него заедает молнию. Это, считай, торжественный момент в жизни девушки, почти как выйти замуж или ребенка родить, а у него вдруг ширинку заело!

И тут я произношу, вроде как с презрением: «Ну конечно!» И он начинает плакаться, что ничего толком не умеет сделать в жизни, и это последняя капля, и сейчас он пойдет и сбросится с моста.

– Слушайте, – говорю я ему. Мне его жалко. В моих фантазиях мне всегда становится жалко насильников, ну, наверное, потому что у них что-то не в порядке, потому что, если бы это делал Клинт Иствуд, может, все было бы по-другому, но ведь вот какая невезуха. В детстве я была из тех девочек, знаете, которые мертвых дроздов хоронят. Это доводило мою мать до белого каления, она запрещала к ним прикасаться – наверное, всякой заразы боялась. Вот я ему и говорю: – Слушайте, я знаю, каково вам. Вам нужно заняться своими прыщами, если вы их сведете, вы получитесь очень даже симпатичный, правда. И никого насиловать не надо будет. Я вас очень хорошо понимаю, у меня у самой однажды были прыщи… – Я его просто утешить хочу, хотя у меня они по правде были. Напоследок я даю ему координаты дерматолога, который меня лечил, когда я ходила в школу еще в нашем Лимингтоне, хотя на самом-то деле я ездила к дерматологу в Сент-Катарин. Точно вам говорю, мне поначалу было ужас как одиноко в Торонто. Я-то думала, что меня ожидает волшебное приключение и все такое, но в городе с людьми труднее сходишься. Хотя у мужиков, наверное, все по-другому.

Или я потом представляю, как свалилась с жутчайшим гриппом, лицо распухло, глаза красные, из носа течет, будто из крана, и тут он влезает в окно, а он тоже гриппует, потому что вокруг эпидемия. И вот он мне говорит: «Дэ дадо шумедь…» Простите, что я зажимаю нос, но мне так легче представить, и вдруг он страшно чихает и меня пока не насилует, хотя и я не красотка, надо быть извращенцем каким-то, чтобы захотеть меня насиловать в таком виде. Все равно что насиловать бутылку с сиропом от кашля, у меня же сопли по колено. И вот он шарит глазами по комнате. Оказывается, у него носового платка нет. «Водмиде», – говорю я и протягиваю несколько салфеток, одному богу известно, зачем он поднялся с постели, если собираешься лазить по чужим окнам, сначала нужно себя в порядок привести, разве не так? Ведь это дело напряжное. И я предлагаю ему закапать «неоцитран» и выпить виски, лично я так всегда и поступаю, простуда остается, но уже ничего не чувствуешь. Так что я ему все это приношу, он закапывает, пьет, а потом мы вместе смотрим «Ночное шоу». В конце концов они же не все время сексуальные маньяки, в остальное-то время живут как люди. И мне кажется, что они так же любят «Ночное шоу», как и все мы.

Или вот еще, это совсем страшное… Когда мужик говорит, что слышит ангельские голоса, и они ему твердят, что он должен меня убить, ну, вы знаете, наверняка читали. Ну и вот: я теперь не в своей квартире, а дома, у мамы, в Лимингтоне, и этот тип прячется в подвале и хватает меня за руку, когда я спускаюсь за вареньем, и в руке у него топор из нашего гаража, а вот это уже действительно страшно. С таким психом фиг поговоришь.

И тогда я начинаю дрожать, но уже через минуту беру себя в руки и спрашиваю так осторожненько, уверен ли он, что ангельские голоса имели в виду меня, потому что я тоже слышу голоса, а мне они говорят, что я рожу воплощение святой Анны, та родит Деву Марию, а та, в свою очередь, Иисуса Христа, и потом наступит конец света, и не станет же он всему мешать? Тут он теряется и слушает меня дальше, а потом говорит: может, я меченая, – и тогда я показываю прививку от оспы, видите, она такой странной формы, несколько раз воспалялась после того, как я корочку содрала, и это его убеждает, он извиняется и лезет обратно через угольное окно, он через него в подвал и спустился, а я думаю про себя, хорошо, что я выросла католичкой, хоть и не хожу в церковь с той поры, как там начали служить на английском, а это ведь не одно и то же, с тем же успехом можно и протестанткой быть. Надо написать матери, чтобы заколотила угольное окно в подвале – оно всегда на меня страх нагоняло. Забавно, я не представляю лица этого мужика, хотя точно знаю, в каких он ботинках, я их запомнила, когда он обратно через окно выбирался. Ботинки такие старомодные, зашнуровываются до самых лодыжек, хотя он молодой еще парень. Странно, да?

И я вся покрываюсь холодным потом, а потом, слава богу, он ушел. И я сразу иду наверх и завариваю себе чая. И особо про это не вспоминаю. Мама всегда говорила, что не надо зацикливаться на неприятностях, и я, в общем, с ней согласна, потому что если об этом думаешь, оно не забывается. А с другой стороны, если и не думаешь, оно все равно не забывается.

Иногда у меня бывают небольшие фантазии, где мужик хватает меня за руку, но я специалист по кунг-фу, представляете, в жизни-то меня стукни по голове, и все, это как если гланды удаляют, а потом просыпаешься – и ты готова, только в горле першит, спасибо, шею не сломали и все такое, да я в школе на волейболе толком по мячу ударить не могла, хотя мяч-то большой, ну вы знаете. И я тык ему пальцами в глаз, и готово, он падает, или я типа швыряю его об стенку. Но в жизни я никогда не смогу тыкнуть человеку в глаз, а вы бы смогли? Это как сунуть пальцы в горячее желе, я и холодное-то терпеть не могу, от одной мысли мурашки по коже. Только вот совесть мучает, потому что как теперь спокойно жить, зная, что кто-то по вашей милости на всю жизнь ослеп?

Хотя у мужчин, наверное, все по-другому.

Но самая трогательная фантазия, это когда мужик хватает меня за руку, а я говорю, грустно так, с достоинством: «Это как труп насиловать!» Он, естественно, ошарашен, а я ему объясняю, что у меня только что обнаружили лейкемию, и врачи дают мне всего несколько месяцев. Вот поэтому я и хожу по улицам одна ночью, подвожу, так сказать, итог жизни. На самом же деле у меня лейкемии нет, она есть только в этой фантазии; наверное, я потому лейкемию выбрала, что в четвертом классе у нас от нее одна девочка умерла, а до того мы все передавали ей в больницу цветы. Я тогда еще не знала, что она умирает, и тоже мечтала заболеть лейкемией, чтобы мне цветы приносили. Какие же дети глупенькие. И оказывается, у него самого лейкемия, и ему остается жить всего несколько месяцев, вот поэтому он ходит и всех насилует, ему очень горько, что он такой молодой, еще и не пожил, и приходится умирать. А потом мы тихо идем с ним по улице, горят фонари, весна, туман стоит, а потом мы заходим выпить кофе, мы счастливы, что нашли в этом мире единственных друг друга, единственную душу, которая тебя понимает, это почти судьба, и вот наши взгляды встречаются, руки соприкасаются, и он переезжает ко мне, и последние месяцы перед смертью мы живем вместе, пока оба не умираем, мы, собственно, просто однажды утром не просыпаемся, хотя я еще не решила, кто умирает первым. Если он, тогда мне нужно мечтать дальше и придумывать его похороны, если я – беспокоиться уже не о чем: тут все зависит от того, насколько я уже утомилась. Вы не поверите, но иногда я плачу. Я плачу в конце каждого фильма, даже если конец не грустный, по-моему, без разницы. И мама моя такая же.

Да, самое главное: этот мужчина обязательно должен быть незнакомец. Хотя по статистике, из того, что печатают в журналах, ну в большинстве из них, там говорится, что, наоборот, как правило, это кто-то из ваших знакомых, кого вы хоть немного знаете, начальник и так далее – но думаю, что только не мой начальник, ему за шестьдесят, он, бедняга, и бумажный пакет-то не сможет изнасиловать, нет, Утка Дерек еще куда ни шло (замнем про его толстые стельки), или кто-то из новых знакомых, он приглашает тебя в кафе, что же теперь, с людьми не общаться? Как теперь знакомиться, если не доверяешь людям даже в такой малости? Не сидеть же всю жизнь в регистратуре или дома в четырех стенах, окна и двери на запоре. Я, конечно, не пьяница, но люблю время от времени сходить куда-нибудь, выпить бокальчик-другой в хорошем приличном месте, даже если одна; тут я солидарна с движением за права женщин, хотя во многом я с ними не согласна. А в этом кафе меня знают все официанты, и если меня кто-то… ну побеспокоит… Не знаю, зачем я вам все это говорю, но так сразу просекаешь человека, особенно на первых порах, когда слушаешь, в какую сторону у него мозги варят. На работе меня зовут клушей-кликушей, но это не значит, что я хочу беду накликать, я просто понять хочу, как себя вести в экстремальной ситуации, я о том и говорю.

Во всяком случае, другая сторона фантазии в том, что там много разговоров, больше всего времени я трачу, ну, во время фантазий, представляя, что скажу я и что скажет он, главное не замолкать. Ну кто вас обидит, если вы с ним по душам поговорили? Пусть он поймет, что вы живой человек и у вас тоже есть своя жизнь, не представляю, как после этого можно насиловать, верно? То есть я знаю, что такое случается, но я этого не понимаю, вот этого я просто не понимаю.