Глава VIII
До улицы Базарной я добирался пешим ходом около часа. Все-таки город я знал не настолько хорошо, чтобы практически среди ночи без подсказки редких прохожих найти нужный адрес. При этом я старался прикрывать нижнюю часть лица ладонью или выбирать места потемнее, чтобы моя физиономия не отпечаталась в их зрительной памяти.
Ничем непримечательная улица кроме как чисто местечковой архитектурой и зданиями постройки XIX века. Наверное, тут много чем торговали когда-то, судя по названию, но сейчас по пути к дому?13 мне попалась лишь одна скобяная лавка. Сам же номер дома особого суеверия у меня не вызвал. Если кому-то и грозят неприятности, то пусть это будут его нынешние обитатели. Вернее, отдельная их часть, собравшаяся на этой «малине», оказавшейся одноэтажным деревянным домом на кирпичном фундаменте, запрятанным в глубине двора.
Здесь, если верить словам Червонца, должно было находиться 5–7 человек.
Двое москвичей, а остальные — представители местной криминальной братии. Это не считая хозяйки — подслеповатой и глуховатой старушки, потерявшей здоровье еще по молодости на каторге, куда угодила за участие в банде грабителей. Видно, бойкая была девчушка.
Огнестрел, говорил покойный урка, у одного столичного точно имеется, а также у одного местного. Червонец описал мне их приметы, так что я знал, кого нужно будет убирать первыми. С остальными в рукопашной должен был справиться, вряд ли ко-то из них обладает соответствующей боевой подготовкой. В этом мне должен был помочь конфискованный у Червонца нож, больше смахивающий на небольшой тесак. Крови, понятно, прольется немало, но что делать… Каких-то моральных терзаний по этому поводу я не испытывал. Уголовники должны либо пахать на лесоповале, либо стоять у стенки с намазанным зеленкой лбом, а не устраивать охоту на ни в чем неповинного человека. То, что я в Москве завалил какого-то отморозка — так здесь не моя вина, он первый рыпнулся с пером на меня. Так что сейчас я должен нанести упреждающий удар, чтобы перерубить этот тянущийся за собой хвост, включая местные зацепки.
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Не успел я подойти к слабоосвещенному окну, прикрытому занавеской, чтобы провести рекогносцировку на местности, как входная дверь распахнулась, и на крыльцо вышли трое. Я мигом нырнул за угол, в надежде, что в потемках этой тройке не удалось разглядеть постороннего.
Они задержались на крыльце, продолжая, видимо, начатый еще в помещении разговор, и хоть говорили негромко, да еще и дождик мелко барабанил по крыше, но я отчетливо слышал каждое слово.
— Надеюсь, у вашего Червонца все получилось, — говорил один. — Не хотелось бы, чтобы случилась осечка.
— Вы еще Червонца не знаете, — ответил сиплый голос. — Это вам не марвихер, ему человека порешить — что папироску выкурить. Особенно за бабки.
— Тот тоже не лыком шит, нашего кореша голыми руками уделал… Лады, мы пошли, если что — адресок нашей съемной хаты знаете, или мы завтра зайдем поспрошать, чем все закончилось. А тогда и вторую часть гонорара скинем.
— Зря не остались. Мы бы вам нашли место, куда кости кинуть. А то охота тащиться два квартала под дождем…
— Ничего, не сахарные.
Я отпрянул в сторону, и мимо меня, ссутулившись под накрапывающим дождичком, прошли двое. Оба в темных плащах, примерно одинакового роста, только один в шляпе, а второй в кепке.
Так-так-так, планы меняются. Забить на московских и заняться местными? Или проследить, куда пошлепали эти двое, и разобраться сначала с ними? Наверное, этот вариант предпочтительнее, а местных стоит оставить на десерт. Вот только валить их по пути или проследить до самого дома? И вообще дождаться, когда они уснут, после чего забраться в дом или квартиру и пришить их во сне? Хм, как-то не катил мне такой вариант. Хоть и гады они конченые, а все ж достойны более честной смерти. Ладно, попробуем решить проблему по ходу движения. Лишь бы не успели выстрелить. Вот тоже еще вопрос: у кого из этой пары пистолет? Раз выяснить нельзя, то придется действовать быстро. Главное же условие — отсутствие случайных свидетелей. Несмотря на позднее время и ненастную погоду, вполне можно было встретить запоздалую парочку или вообще какой-нибудь патруль.
Подходящий случай представился, вероятно, уже на подходе к их съемному дому, поскольку урки свернули в подворотню, направляясь к стоявшему чуть на отшибе одноэтажному строению. Хорошо, что шел пусть и не сильный, но все же дождь, скрадывающий шаги. К тому же луну заволокло тяжелыми облаками, а фонарей поблизости не наблюдалось. Идеальные условия для атаки, и я этим воспользовался.
Конечно, атаковать сзади ничего не подозревающего противника — не есть признак хорошего тона. Но в данном случае выбирать не приходилось. Их было двое, к тому же кто-то с огнестрелом, а играть в рулетку с судьбой мне не совершенно не хотелось. Первой моей жертвой стал товарищ в кепке. Не знаю, почему решил начать с него, интуиция, что ли… Лезвие с размаху легко вошло основание черепа. Тот рухнул как подкошенный. Труп — тут даже можно не сомневаться.
Второй успел обернуться, что, впрочем, ненадолго продлило его существование на бренной земле. Я даже не стал применять холодное оружие. Мой любимый и безотказный удар в кадык напрочь разворотил трахею, и буквально через минуту все было кончено. На всякий случай я проверил пульс у обоих… Нет, упокоились, уже ведут общение либо с Богом, либо с Сатаной, смотря куда угодили их души. Хотя более вероятен второй вариант.
Обыскал тела, наскреб с обоих около трех тысяч рублей, чему откровенно порадовался, а вдобавок у того, чья слетевшая с головы кепка валялась рядом с грязи, во внутреннем кармане пиджака обнаружил «браунинг» с заряженной обоймой на 13 патронов и еще одной запасной. Интересно, как такая машинка попала к уголовнику? Ладно бы револьвер, их в Союзе сейчас пруд пруди, а тут бельгийский огнестрел… В любом случае, полезная вещичка, оставлю-ка я ее себе, раз уж не рискнул захватить револьвер Шляхмана из Москвы. А с «браунингом» мне будет куда как сподручнее разобраться на «малине» с местными урками.
Так, а что делать с телами? Бросить здесь? Утром их по-любому обнаружат, а затем найдут и тела в бандитской хате. Само собой, пробьют биографии и сопоставят эти насильственные смерти, тут связь прослеживается даже невооруженным глазом. И начнут искать того, кому насолили и столичные гости, и местные урки. В принципе, пусть ищут, даже если кто-то из одесских уголовников еще в курсе того, зачем приехали сюда их столичные коллеги, вряд ли они побегут рассказывать это в первый же отдел НКВД.
А если… Внезапно возникшая в голове мысль заставила меня аж привстать с корточек. А если устроить инсценировку с расстрелом местной братии московскими урками? Правда, для этого необходимо, чтобы кто-то один остался в живых и мог потом свидетельствовать перед своими, что это именно залетный расправился с его подельниками.
Работа тонкая, но оно того стоила. Но для начала нужно позаимствовать у одного из покойных плащ и головной убор. Пожалуй, шляпа, полями которой можно прикрыть глаза, подойдет для этой цели лучше. Шляпа почти чистая, а плащик, конечно, малость извалялся в грязи, но пока иду до «малины», под дождем он немного отмоется. Правда, тесновато сидит сверху моей куртки, но ничего, потерпим. Драться, имея «браунинг», я не собирался. Так, теперь нужно избавиться от тел, чтобы в ближайшее время их никто не обнаружил. Черт, так не хочется с ними возиться, а деваться некуда, если я хочу, чтобы мой план удался в полной мере. Хотя, конечно, гарантировать ничего нельзя, но, во всяком случае, это лучше, чем ничего.
И куда все-таки их тащить? Быстренько обследовал окрестности, про себя молясь, чтобы сюда не забрел случайный прохожий, и решил, что наилучшим местом для упокоения станет канализационный люк. Надеюсь, покойнички не забью сток, и не всплывут в вонючей воде.
Была еще мысль изуродовать их лица при помощи конфискованного у Червонца мини-тесака, чтобы в случае чего затруднить опознание, однако от этой идеи все же пришлось отказаться. Не только потому, что такая работа была мне не по нутру, уж как-нибудь я бы себя переборол. Просто оба в свое время побывали в руках кольщика, то бишь татуировщика, и имели отличительные знаки, по которым их все равно могли бы опознать. Нет, далеко не факт, что эти «нательные картинки» занесены в какие-нибудь милицейские каталоги, но исключать этого было нельзя. Мысль о том, чтобы вырезать соответствующие куски кожи, вызвала у меня отвращение, все ж таки даже у такого отмороженного мокрушника, как я, существуют какие-то принципы.
Ладно, пора двигать на малину, пока люди не разбежались, хотя при таком дожде я бы на их месте спокойно переночевал в хате, как сиплый и советовал москвичам. Вполне вероятно, уже дрыхнут, так что придется как-то нарушить их покой.
Однако разбойнички, вопреки моим предположениям, еще вполне себе бодрствовали. Заглянув в щелку между шторками, я мог увидеть заставленный бутылками и едой стол, чьи-то руки, периодически тянущиеся к спиртному или съестному, и расслышать глухой бубнеж. Что ж, дальше выжидать нет смысла, нужно действовать.
Стучу в дверь, и спустя несколько секунд щель между занавесками расширяется, вижу небритую рожу с залысиной, пялящуюся на меня с прищуром, которая почти тут де пропадает. Секунд через десять со скрипом приоткрывается входная дверь.
— Золотой, а ты чего вернулся? — спрашивает все тот же сиплый голос. — И чего один, без Козыря? Червонца почему-то еще нет…
Я поднимаю голову, и говоривший видит, что перед ним совсем не Золотой, а какая-то незнакомая физиономия. Хотя, вероятно, что и знакомая, вдруг у этих столичных было с собой что-нибудь вроде фоторобота — портрета по устному описанию. Как бы там ни было, не давая ему времени на принятие решения, бью ножом точно в сердце, подхватываю бьющееся в агонии тело и аккуратно укладываю в сенях, а сам быстро распахиваю дверь, ведущую в хату. На мгновение, во время которого я на автомате успеваю пересчитать присутствующих, возникает немая сцена. Пять человек, плюс хлопотавшая возле печки бабка. Решение созревает мгновенно. Словно в компьютерном шутере, перевожу ствол с одного объекта на другой, нажимая спусковой крючок, и отыгранные, словно сбитые кегли, один за другим валятся на пол. «Браунинг» стреляет не настолько громко, чтобы привлечь внимание даже случайных прохожих, не говоря уже о жителях соседних домов.
Закончив, поворачиваюсь и так же быстро исчезаю. В живых оставляю только бабку. Мой расчет строился на том, что подслеповатая старушка сумеет разглядеть только плащ и надвинутую на глаза шляпу, которые недавно видела на московском уголовнике, и соответственно, укрепится во мнении, что это именно он и наведался на «малину», зачем-то перестреляв всех местных уголовников и по какой-то причине пощадив лишь ее одну — старую, болезную женщину.
Впрочем, я не исключал, что кто-то из подстреленных мною всего лишь ранен и сумеет выкарабкаться. Ничего страшного, в темном дверном проеме, откуда я вел огонь, разглядеть мою физиономию было бы проблематично даже и обладающему стопроцентным зрением человеку. А тут еще состояние стресса, когда не до разглядывания деталей лица из-под надвинутой шляпы. Так что я совершенно не переживал по поводу того, что ночная бойня может иметь для меня серьезные последствия.
Спустя полчаса я стоял на дамбе, о которую с грохотом разбивались волны неспокойного Черного моря, обдавая меня солеными брызгами. Шляпу я завернул в плащ, стянул поясом, а внутрь запихал пару булыжников. Затем этот небольшой тюк зашвырнул подальше в воду, чтобы не выбросило на берег. Ну а «браунинг», предварительно протерев на случай отпечатков пальцев, припрятал возле нашего дома, ни к чему таскать его с собой.
Дверь открыл своим ключом, чтобы не разбудить Костю. Но тот все же заворочался, кинув заспанный взгляд на висевшие на стене ходики, которые показывали половину третьего утра.
— Тебя где носит-то всю ночь? — сонным голосом спросил он.
— Да-а… С девушкой гуляли, а потом домой ее провожал, на другой конец Одессы, — сыграл я экспромтом. — Ты спи, спи.
— Девушку он провожал… У нас смена в 8 утра, не забыл? Так что тебе самому спать меньше 5 часов осталось. Ложись давай.
Слухи о кровавой бойне в одном из домов на Базарной, где среди прочих упокоился и какой-то авторитет Лева Шац, наводнили Одессу уже на следующий день. Историю я услышал за обеденным перекусом от нашего докера Фимы Клявера.
— Говорят, какой-то залетный, чуть ли не из Москвы, нынче ночью порешил всех из пистолета, — выковыривая из консервной банки свиную и отнюдь не кошерную тушенку, и намазывая ее на кусок хлеба, заявил Фима. — Там в живых одна бабка осталась да еще вроде бы один тяжелый в больничке, без сознания, может и не выкарабкаться. А остальные на глухаря.
Костик как-то странно покосился в мою сторону, но ничего не сказал.
— Это за что ж их так? — оторвавшись от кружки с горячим чаем, поинтересовался Мишка Трушин.
— Кто ж знает, милиция разбирается. А еще, поговаривают, одного из этой шайки в овраге нашли, зарезанного. Вот и думай, что да зачем.
Посыпались разные предположения, только мы с Костиком молчали. Понятно, он как-то связал мое ночное отсутствие с расправой над уголовниками, и сейчас прокручивал в голове этот момент, а я молчал, потому что и так знал всю хронологию событий. Утешало, что если даже у Костика в мой адрес появятся какие-то подозрения, то он их будет держать при себе. На НКВД он явно не работал, и особой болтливостью тоже не отличался. Правда, вечером все же как бы между делом спросил:
— Шо у тебя за краля, если не секрет, с которой ночами гуляешь?
— Варя Мокроусова, секретарь комсомольской организации порта.
— Ого, губа у тебя не дура! Как тебе удалось, она ж недоступная, даже Валентина Иваныча отшила.
— Какого Валентина Иваныча?
— Начальник отдела кадров, не бывал у него еще? Ну, может, когда проведут официально — если, конечно, проведут — и познакомитесь.
— Небось старик какой-нибудь?
— Ну, старик не старик, а в прошлом году сорок пять отметил. Живет один в 3-комнатной квартире со всеми удобствами, пожалованной ему за боевые заслуги в борьбе с бандитскими формированиями после Гражданской.
— В НКВД служил?
— Не, тогда НКВД еще не было, в губернском ЧК, замначальника. Лично бандитов к стенке ставил.
— Значит, такого героя Варвара отшила? — не без иронии сказал я. — А претендентов помоложе на ее руку не нашлось?
— Увивались тут двое, один наш, портовый, а второй лейтенант, в отпуск приезжал, друг ее детства вроде как. Даже дрались из-за нее. А она им обоим заявила, что они не в ее вкусе. А ты, видать, чем-то ей приглянулся.
Не стал я товарища разочаровывать рассказом, что на самом деле всего лишь проводил девушку до дома, и даже не удостоился чести быть приглашенным на чашку чая. Нет, а вдруг у нас и правда что-нибудь склеится? Девица симпатичная, я б с такой замутил. Хотя вряд ли, оборвал я сам себя, надолго здесь я задерживаться не собираюсь, случай подвернется — и вперед, к неизведанным землям! Неизведанным мною, во всяком случае, в это время, потому что в своем будущем я успел много где побывать, даже в таких экзотических местах, как чеченские горы и ущелья. Вариант с видом на жительство в Одессе я не рассматривал, подозревая, что рано или поздно выйдут на мой след. Оставался еще вариант с газетой «Правда» и личным знакомством со Сталиным, но на него я слабо надеялся. Пока, кстати, ни одного номера не пропустил, причем мои ежедневные походы к газетному киоску вызывали у парней усмешки, а Лексеич, паразит такой, обещал обязать меня проводить политинформацию. К счастью, дальше угроз дело не пошло.
А между тем близилась 20-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции. И в ее преддверии должен был состояться обещанный городской смотр-конкурс художественной самодеятельности. А накануне я принял участие в генеральной репетиции. Оказалось, что помимо меня, братьев-чечеточников и частушечницы от порта планируется выставить еще и ложечника. Докер Шквырин работал в пакгаузах Карантинной гавани — это был бородатый, неулыбчивый мужик, всем своим видом демонстрировавший, что этот смотр ему даром не сдался, и он всего лишь делает одолжение. Справедливости ради стоит отметить, что играл Шквырин на ложках виртуозно, выводил такие чечетки, что братья Демины тихо сопели в углу. Если, конечно, можно сравнивать чечетку ногами и на ложках.
Я выступал последним, без помарок исполнил обе песни, после чего триумвират членов комиссии вынес свое одобрение увиденным номерам, и всем было велено завтра в пять вечера — за час до начала конкурса — стоять возле служебного входа Дворца пионеров. По такому случаю мне официально выписали отгул, хотя до сих пор я трудился в порту на птичьих правах, так и не проведенный еще на полную ставку. На мой вопрос, когда уже я начну зарабатывать на общих основаниях, Лексеич только отбрехивался. Мол, не нужно бежать впереди паровоза, лезть вперед батьки в пекло, и вообще любопытной Варваре кое-что оторвали.
Кстати, о Варваре, то бишь Варечке, как я ее про себя называл. Как-то так получилось, что мы с ней покидали актовый зал последними. Просто я как бы невзначай подзадержался, лелея мысль еще раз проводить Варю до дома, а комсорг в это время за столом заполняла какие-то бумажки. Ну и я, думая о своем, то есть о ней, между делом что-то на автомате наигрывал на вполне неплохом инструменте, который мне выделили во временное пользование от щедрот своих в нашем ДК, и который же перед уходом я должен был сдать под расписку дежурному.
— А что это? Тоже что-то новое? — спросила вдруг Варя, оторвавшись от бумаг.
Так, а что я, собственно, сейчас играл? Блин, это же тема из песни «Потерянный рай» в исполнении Кипелова. Понятно, без всяких сольных партий, на обычной шестиструнке с моими скромными музыкальными способностями такое не изобразишь. Но мелодия вполне прослеживалась. А ведь когда-то я и пел ее в узком студенческом кругу, она тогда как раз вышла на диске.
— Называется песня «Потерянный рай», я ее недавно сочинил от нечего делать, — нагло приписал я себе чужие лавры.
Все ж таки до Кипелова с «Арией» еще целая вечность, да и не факт, что в эту эпоху песня приживется, даже если ею заинтересуются профессиональные музыканты. Как-то слабо я себе представлял того же Утесова в качестве хард-рокера, а ведь он считается чуть ли нес самым прогрессивным исполнителем на данный момент.
Как бы там ни было, Варя настояла на том, чтобы я исполнил вещь немедленно. Я не стал ломаться, словно красна девица на первом свидании, и душевно спел рок-балладу, краем глаза поглядывая на мою единственную слушательницу. А ей нравилось, ей-богу нравилось! Вон как щечки раскраснелись, глазки заблестели… Теперь она и сама мне нравилась, так что окончание вещи я исполнил на таком подъеме, так прочувственно, что и сам от себя не ожидал.
— Какая замечательная, необычная песня, — прошептала Варя, когда затих последний аккорд.
Я скромно пожал плечами, мол, ничего особенного, подумаешь, я еще и вышивать могу, и на машинке тоже.
— А почему ты не хочешь ее сыграть на конкурсе? — спросила она, незаметно для себя переходя на «ты».
— Почему не хочу? Мне никто не предлагал.
— Так никто и не знал, что она у тебя есть.
Логично, что, впрочем, и неудивительно, поскольку я вообще не задумывался над тем, чтобы предложить песни из далекого будущего.
— Эх, жаль, что отбор уже закончился, а Федор Кузьмич и Вольдемар Юрьевич уже ушли.
— Может, устроить завтра сюрприз? — легкомысленно предложил я.
— В каком смысле?
— Ну, исполнить «Шаланды» и «Темную ночь», а затем в качестве подарка слушателям еще и «Потерянный рай».
— А неплохая идея… Вот только слово «рай» звучит как-то не по-советски, — сникла разом Варя. — Да и демон этот, дыхание который похищает… Мистикой попахивает.
— Тогда обойдемся без сюрпризов, — легко согласился я.
— Жаль… А может быть, объяснить, если вдруг шум поднимется, что рай и демон — всего лишь… как их… метафоры!
— Что на самом деле в песне описывается борьба светлого будущего и темного прошлого, и светлое будущее по-любому одержит победу?
— Точно! Может быть, под таким соусом и ничего, и получится?
— Ой, не знаю, не знаю… Предлагаю все же не рисковать, — сказал я ей, побуждаемый прежде всего мыслью, что лишняя шумиха насчет репертуара мне тоже ни к чему. — Да ты не расстраивайся, и этих двух песен за глаза хватит.
— Пожалуй, что и так, — вздохнула, соглашаясь, Варя.
Как расстроилась-то. Предложу-ка я ей менее спорный вариант, провел рукой по струнам и, сыграв короткое вступление, запел:
«Повесил свой сюртук
На спинку стула музыкант…»
Варя, затаив дыхание, дослушала песню до конца, а затем восторженно попросила исполнить ее снова. Что ж, мне не жалко.
— Здорово! — констатировала она после повторного прослушивания. — А это кто сочинил?
— Тоже знакомый, только другой, Костя Никольский.
— Вот эту ты можешь спеть без вопросов!
— Ладно, уговорила, — рассмеялся я. — А давай, я тебя снова провожу. А то уже поздно, а тут, видишь, дела какие творятся, людей пачками убивают.
— Ой да, ужас какой, хоть и бандиты, а все равно, живые же люди… Свои своих стреляют. А сам не боишься назад по темному потом один идти.
Я снисходительно усмехнулся. Это лучше меня бояться. Но вслух ничего говорить не стал.
Минут через пятнадцать Варя накинула коротенький плащик, и мы двинулись к ее дому. Выходили — на небе не было ни облачка, а не успели и пары кварталов пройти, как заморосило. Я поднял воротник своей куртки, подумав, как здорово было бы пригласить девушку, например, в ресторан. Тем более что деньги имелись. Часть я припрятал, а тысячу в разных купюрах захватил сегодня с собой, в надежде, что меня не станет обыскивать первый встречный патруль.
В этот момент мы как специально проходили мимо кафе «Гиацинт». За большой витриной играла легкая музыка и кружились в танце пары, и я не выдержал, придержал девушку за локоток.
— Варя, а не заглянуть ли нам в это приятное заведение? Как ты смотришь на такое предложение?
— Да ты что, там же цены какие! Да и вообще все эти кафе и рестораны — пережиток буржуазного прошлого.
— Вот и покажем, что пролетарии тоже имеют право на культурный отдых. А на счет денег не волнуйся, у меня имеются.
— Ну, я не знаю… Если только недолго, родители ждут… Там, наверное, и мест свободных нет.
Места сразу нашлись, как только я помахал перед носом официанта 10-рублевой купюрой. Тут же организовали столик в укромном уголке, откуда легко просматривался весь зал. Не ресторан, понятно, не столица, но с виду выглядит неплохо. Правда, мы с Варей в наших скромных нарядах смотрелись на общем фоне довольно серо, отчего моя спутница сжалась, словно воробушек. Ладно, посмотрим, как с обслуживанием. Принесли меню, я предложил Варе выбрать и, видя, что она испытывает затруднения, повернулся к кельнеру:
— Записывай! Две осетрины под маринадом, две эскалопа из телятины с овощным гарниром, два цыпленка «табака», бутылку хорошего… Варя, ты красное или белое предпочитаешь? Давай говори, хватит стесняться. Красное? Бутылку хорошего красного вина и штофик… э-э-э… рябиновой на коньяке. Парочка пирожных «бизе» для дамы и два кофе. Тебе со сливками? Один со сливками и сахаром.
— Василий, я же столько не съем! — прошептала Варя, когда умащенный еще одной 10-рублевкой официант помчался выполнять заказ.
— Ничего, я попрошу, тебе завернут, возьмешь домой, родителей угостишь. А пока давай, что ли, потанцуем. Только сними пожалуйста косынку, у тебя же вроде шикарные волосы.
Танцевала Варя плохо, но я старался как мог подстроиться под свою партнершу. Как раз оркестр, состоявший из пары духовиков, простенькой ударной установки, пианино, контрабаса и акустической гитары играл что-то медленное, и мы вальсировали, легко соприкасаясь телами.
Как же она мило краснела, как томно трепетали ее темные ресницы, пряча стеснительный взгляд карих глаз, как дрожали тонкие пальцы в моей мозолистой ладной… Я был готов растерзать это юное тело прямо здесь, на ресторанном столике, раскидав в сторону тарелки и бокалы, как в каком-нибудь банальном музыкальном клипе из будущего. Еще бы мы здесь были одни… И в то же время одергивал себя. Будь скромнее, старый ты конь, даже в мечтах. Может быть, что-то у тебя с этой девочкой и получится, но только если она сама захочет. Давить не буду, у меня всегда контакт с противоположным полом случался по обоюдному согласию.
Наконец принесли горячее, и мы приступили к трапезе. Я был голоден как волк, но старался держаться прилично, словно дворянин, воспитанный в лучших домах Парижа. Варя, поначалу немного растерявшаяся, подсмотрела, как я держу приборы, и вскоре вполне прилично орудовала ножом и вилкой, неторопясь отправляя в рот маленькие кусочки.
Между тем в нашу сторону косились чуть ли не все посетители кафе. Понятно, мы тут выглядели, как бы помягче сказать, инородными телами. Но лично мне было плевать, у меня имелись деньги, желание нормально поесть и уделить толику внимание девушке, которая мне нравится. А вот одной компании, сидевшей через столик, было не наплевать. Трое охламонов лет по 25 и с ними девица весьма развязной наружности в какой-то момент принялись довольно громко обсуждать наш внешний вид. Вскоре, уже не стесняясь окружающих, они закатывались чуть ли не в голос. Если бы дело касалось только меня, я бы, может быть, и стерпел, давно научившись не обращать внимания на дебилов, тем более поддатых. Но когда дело касается чести моей спутницы — тут совсем другое. И в какой-то момент я не выдержал, спокойно поднялся и неторопливо прошествовал к столику хохмачей, невзирая на протестующий шепот Варечки, призывавшей не обращать на дураков внимания. При моем приближении смешки стихли, но пока они не выглядели особо встревоженными.
— Чего тебе, дядя? — лениво поинтересовался парнишка в белом костюме и белых штиблетах — мечте Остапа Бендера.
— Вы, молодые люди, имеете слишком много здоровья? — почему с еврейско-одесским акцентом поинтересовался я у ребятишек. — Так я могу вам его немного подпортить, если не укоротите свои языки.
— Ты чего, дядя, страх потерял? Да ты знаешь, кто я? — сплющив окурок в пепельнице, начал приподниматься зарозовевший говорун, но я легко надавил на его ключицу, заставив сесть обратно.
— Если молодые люди хотят себе проблем, то я имею честь их вам предоставить. Только не в этом приличном заведении, а на улице.
— Слушай, дядя, да ты борзый, да? — вскочил еще один искатель приключений на свои ягодицы, и тут же, выпучив глаза и раскрыв рот, сел обратно. А что вы хотели, тычок даже согнутым пальцем в солнечное сплетение на какое-то время заставляет потенциального соперника думать о том, как набрать в легкие воздуха, а не о том, как помахать кулаками.
Ну все, понеслась! Повскакали дружки, замахали ручонками… Блин, надо аккуратнее с ними работать, чтобы не разнести к чертовой матери этот «Гиацинт». Народишко-то вон уже начинает к дверям пробиваться, а официант помчался в подсобку, не иначе, звонить в милицию. Значит, и затягивать не надо.
Однако от красивого удара ногой в прыжке с разворота, как тогда в камере Бутырки, я все же не удержался. Захотел покрасоваться перед Варей, и отправил обладателя белого костюма в короткий полет на его же столик, тут же рухнувший под тяжестью тела. Хоть кино снимай, Ван Дамм отдыхает! Раздался звон разбитой посуды, чей-то женский визг, а я в этот момент ловко уклонился от ярко-красных ногтей спутницы моих оппонентов, мелькнувших в сантиметрах от моего лица. Все это сопровождалось такой заковыристой тирадой, что, будь я более хорошо воспитан, мог бы и покраснеть. Девушка, что же вы себя так ведете, словно портовая шлюха! Женщин я обычно не бью, но когда мне пытаются выцарапать глаза и при этом вспоминают нехорошими словами мою маму — это условие автоматически перестает действовать. Посему смачная оплеуха моментально охладила пыл драчуньи, заставив ее плюхнуться задницей на пол.
Оглядев поле боя и возившихся на полу соперников с размазанными по мордам кровавыми соплями, я удрученно покачал головой и пальцем подманил к себе выглядывавшего из-за дверного косяка подсобки давешнего официанта. Когда тот осторожно приблизился, поинтересовался:
— Милицию вызвал?
Тот молча кивнул. Я достал деньги, отсчитал пятьсот рублей, затем, секунду подумав, добавил еще пару сотен, и сунул ему в кармашек пиджака, откуда торчал платочек.
— Это за съеденное-выпитое и беспокойство. Думаю, покроет убыток.
Официант часто закивал, явно испытывая желание побыстрее испариться. Самое интересное, что оркестрик как ни в чем ни бывало продолжал наяривать «Рио-Риту». При этом парни довольно здорово пели хором на немецком языке, наверное, исполняли классический вариант. Невозмутимые, как тапер в салуне, где ковбои бьют друг другу морды. Хотя этих недоносков, ползающих на карачках у моих ног, ковбоями назвать язык не поворачивался.
Я вернулся к нашему столику, где Варя все еще пребывала в легком шоке, помог ей надеть плащ, и мы покинули это оказавшееся не совсем гостеприимным заведение. О том, чтобы захватить недоеденное, мысли как-то не возникло.
— Клим, зачем ты устроил это побоище? — высказала мне спутница на улице, когда мы на квартал отошли от кафе.
— Так они сами на меня накинулись.
— Ну и не надо было к ним подходить.
— Извини, они оскорбили твою честь.
— Так-то оно так, но все равно комсомол и партия рукоприкладство не одобряют.
Может, и не одобряют, но я-то видел, что ей приятен сам факт того, что за нее вступился мужчина, раскидавший троих… нет, четверых, включая мегеру с красными ногтями, соперников. Между тем мы добрались до ее дома.
— Не спят еще, — сказала Варя, бросив взгляд на освещенные окно второго этажа.
— А ты им не рассказывай про кафе и драку, скажи, что на работе задержалась.
— Комсомол и партия…
— …считают, что обманывать нехорошо, — закончил я за нее, не сдержав улыбки. — Ну что, по рукам?
Я протянул ладонь, думая, что Варя ее просто пожмет, как в прошлый раз. Тогда, кстати, она же и была инициатором рукопожатия. Она пожала и в этот раз, но вдобавок еще приподнялась на цыпочках и прикоснулась губами к моей небритой щеке.
— Спасибо. И до завтра.
И скрылась в подъезде. Ох ты ж, е-мое! Как у меня сердечко радостно подпрыгнуло! Как физиономия растянулась в непроизвольной улыбке! Так, улыбаясь, словно блаженный, я и шел домой, в нашу с Костиком хату, уверенный, что ничего плохого уже не случится, и строивший планы относительно нашего с Варей совместного существования. А плохие мысли я просто загнал внутрь себя. Пусть они там перебродят какое-то время, не портя мне настроение.
Дворец пионеров, он же Воронцовский дворец, представлял собой весьма помпезное зрелище. Здание на Приморском бульваре было выстроено больше века назад, все здесь дышало стариной, и даже лозунги типа «Из искры возгорится пламя!» или «Пионеры! К борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы!»
Зал на семьсот мест был заполнен полностью уже минут за пятнадцать до начала концерта. Детей и пионеров не наблюдалось, зато взрослых самого разного вида и племени было предостаточно. Тут и простые работяги сидели, одевшиеся в лучшее, но да все же внешним видом явно уступающие интеллигенции, которой тоже набилось прилично.
Гримерки было две — одна для артистов-мужчин, вторая — для прекрасной половины человечества. Обе большие, но и выступающих было немало. Один только народный хор джутовой фабрики чего стоил.
Я скромно сидел в уголочке на табурете и тихо тренькал на гитаре, когда в гримерку зашла директор Дворца пионеров — женщина неопределенного возраста в серо-зеленом френче и такого же цвета юбке.
— Товарищи, минуточку внимания! — произнесла она хрипловатым голосом, поднимая руку. — Обращаю ваше внимание на тот факт, что в зале помимо председателя Одесского областного исполнительного комитета совета депутатов трудящихся товарища Шевцова будет присутствовать наш земляк, известный исполнитель Леонид Осипович Утесов. Он сегодня один из членов оценочной комиссии.
— Ого! Неожиданно. Вот это да! — понеслось со всех сторон.
— Поэтому, — повысила голос директриса, — поэтому просьба отнестись к выступлению ответственно, не ударить лицом в грязь перед известным земляком.
— Не посрамим, — пообещал за всех руководитель хора джутовой фабрики.
Я выступал последним в первой части концерта, изрядно утомившись в ожидании своего выхода на сцену. Наконец звонкий женский голос объявил: «А сейчас выступает докер Одесского порта Клим Кузнецов! Он исполнит песни „Шаланды“ и „Темная ночь“». И аплодисменты, под которые я, мысленно перекрестившись, вышел на сцену, задник которой украшал большой портрет Сталина, глядевшего в зал с ленинским прищуром.
Утесов и в самом деле сидел в первом ряду среди членов жюри… то есть оценочной комиссии. Мда… Живой Утесов, мог ли я мечтать увидеть его когда-нибудь живьем… А вот гляди ж ты, довелось! Чуть постарше выглядел, чем в кинокартине «Веселые ребята», насколько он мне там запенился взлохмаченным и шустрым. Теперь добавилось солидности, но все же он не выглядел на свои года, а по идее ему уже должно быть в районе сорока.
А в боковой ложе для почетных гостей расположились несколько высокопоставленных чиновников, среди которых наверняка был тот самый Шевцов. Впрочем, я на них особо не пялился, а ждал, когда в зале установится тишина, чтобы приступить к исполнению. Без микрофона, потому как в это время, похоже, на эстраде ими еще не пользовались. Но вроде бы акустика здесь неплохая, надеюсь, не осрамлюсь.
Опыта выступлений перед такой массой народы у меня не было, так что меня слегка потряхивало, пока я сидел на специально приготовленном для меня стуле в ожидании тишины. Но с первым же аккордом все волнение моментально улетучилось и, негромко прочистив горло, я запел:
«Шаланды, полные кефали
В Одессу Костя приводил…»
Сказать, что публика была в восторге, значит, не сказать ничего. Тот же Утесов аплодировал, не жалея ладоней. Мне пришлось эту вещь еще дважды исполнять на бис, несмотря на умоляюще сложенные руки стоявшей сбоку за кулисами ведущей концерта и беззвучный мат директрисы Дворца пионеров.
Наконец я заявил, что в моем репертуаре имеется еще одна песня и, чтобы не задерживать других артистов, пора бы уже ее исполнить. И запел «Темную ночь». Тут уже случился совершенно обратный эффект. Нет, понятно, что песня зрителям также пришлась по вкусу, однако не было свиста и нескончаемых оваций с требованиями исполнить на «бис».
Зал задумчиво притих, а я, стоя в круге света, даже разглядел, как у некоторых в зале предательски заблестели глаза. Ну что ж, я и сам прочувствовал, когда пел, так что заканчивал с комом в горле.
— Друзья… Товарищи, — объявил я. — У меня для вас приготовлен небольшой сюрприз в виде еще одной, на этот раз незапланированной песни. Если вы не против, я готов ее исполнить.
— Давай! — крикнул кто-то из зала, и его подхватили еще семьсот глоток.
Я многозначительно поглядел на вип-ложу. Гладко выбритый товарищ лет за сорок во френче снисходительно кивнул — не иначе сам Шевцов — и я это воспринял как сигнал к действию. Тем более что и Утесов подмигнул. Начал играть проигрыш, забыв обо всем на свете, полностью погрузившись в музыку Никольского.
Народу понравилось, на этот раз обошлось без слез, и аплодировали дружно. И снова просьбе трудящихся пришлось исполнять на «бис». Приятно, черт возьми, побыть какое-то время звездой, пусть даже художественной самодеятельности. Откланявшись положенное, я скрылся за кулисами, где меня встретила разъяренная директриса.
— Вы что себе позволяете, товарищ Кузнецов?! — прошипела она.
— Что-то не так? — наивно поинтересовался я. — Народу вроде бы понравилось.
— Вы срывает график выступления других участников! — со свистом выдохнула она.
— Думаю, лишние пять погоды не сделали.
— Пять?! Да вы провели на сцене семнадцать минут, больше, чем остальные артисты!
— Послушайте, музу нельзя втиснуть в какие-то рамки, она не терпит ограничений ни по времени, ни по каким-то другим параметрам. Тем более что после моего выступления объявили перерыв.
— Вы мне тут демагогию не разводите…
— Что случилось?
О, а вот и Варя подоспела в своей неизменной алой косынке.
Директриса принялась было по новой возмущаться, но комсорг заявила, что у нас срочное дело, взяла меня под руку и увлекал за собой. На вопрос, куда она меня тащит, последовало лаконичное: «Увидишь». И я действительно увидел… Леонида Осиповича Утесова. Он находился в комнате для членов оценочной комиссии, с которыми в перерыве гонял чаи. Увидев меня, поставил чашку на стол и протянул широкую ладонь.
— Ну, здравствуй, Клим Кузнецов. Вот решил с тобой поближе познакомиться. Не против?
— Нет, конечно, Леонид Осипович.
— Да можно без отчества, я еще не старый. Короче говоря, очень уж мне твое выступление понравилось. Ты нигде раньше не пел, не играл?
Я отрицательно покачал головой, пожав плечами.
— Значит, самородок, как я, — хохотнул Утесов, крепко хлопнув меня по плечу. — Так вот, интересный у тебя репертуар, Клим, три совершенно разные песни. А кто же автор?
— Первые две один знакомый написал, а третью — другой.
— Так это композиторы?
— Нет, что вы, так, в свободное от работы время сочиняют.
Врать, конечно, нехорошо, как говорит Варя, комсомол и партия этого не одобряют, но не говорить же правду, в самом деле, про то, что песни еще не написаны. Сначала, может, и в дурку упрячут, но затем может всплыть моя настоящая биография, и я могу оказаться вновь в какой-нибудь Бутырке, и на этот раз Ежов уж точно добьется, чтобы приговор привели в исполнение. Блин, легче было авторство себе приписать.
— Вот видите, сколько у нас в стране самородков! — повернулся Утесов к остальным членам оценочной комиссии. — Послушай-ка, товарищ Клим, а не хочешь в моем «Теа-джазе» выступать? Всяко лучше, чем мешки в порту таскать.
Ничего себе, вот так предложение! Соглашаться? Но это значит, быть постоянно на виду, а мне лишняя публичность вроде и ни к чему. Отказать тоже неудобно может и обидеться. Черт, все же какое заманчивое предложение!
— А у вас что, вакансия образовалась?
— Вроде того, гитарист болеть часто стал, — Утесов выразительно щелкнул себя по горлу. — А у меня с этим делом строго.
— Ясно… Можно я хотя бы подумаю?
— Думай, никто тебя не торопит. Но учти — Утесов второй раз не предлагает. Я в Одессе еще пару деньков задержусь, если что, найдешь меня в «Бристоле». По-новому она «Красная» называется, но тут все говорят по старинке. Назовешь свою фамилию — тебя ко мне проведут.
На этом я с Утесовым расстался, и мы с Варей спустились в зал, где она приберегла мне местечко в третьем ряду. По итогам смотра конкурса я занял вполне приличное второе место, уступив только победителю прошлого года — хору той самой джутовой фабрики. Был поощрен почетной грамотой и довольно увесистой бронзовой статуэткой почему-то в виде буденновца верхом на лошади. Впрочем, дареному коню — тут уж в тему — зубы не смотрят, и свои призы я сразу же передал Варе, заявив, что пусть стоят в красном уголке и служат примером для остальных рабочих порта, которые все еще скрывают в себе таланты.
А на следующее утро я держал в руках свежий номер газеты «Правда», раскрытой посередине, и невидящим взглядом пялился в статью под названием «Сорока-белобока и другие пернатые обитатели леса».
