Глава VI
Оказалось, что поезда в сторону Крыма следуют не с Киевского, а с Курского вокзала. И моего удостоверения — вернее, удостоверения Василия Яхонтова — было вполне достаточно для того, чтобы купить билеты на вечерний поезд для себя и пацана. Тем более по деньгам тоже укладывались, учитывая, что билеты пришлось приобретать в плацкартный вагон по 25 рублей за место. Других в продаже попросту уже не имелось, да и нам приходилось экономить — делать деньги из воздуха я еще не научился.
Повезло еще, что мнимый Яхонтов пока не был объявлен в розыск. Выходило, что настоящий уроженец Змиево послушно ожидает вызова в милицию. Ну и пусть ждет, пока не надоест.
Поезд «Москва-Симферополь» двигался, минуя Курск, Белгород, Харьков, Днепропетровск и так далее. От Симферополя до Судака как-нибудь доберемся, на автобусе или еще каких перекладных. Может, там даже ходит что-то типа электрички… Хотя какая электричка, в эпоху паровозов!
Главное — мне самому свалить подальше от Москвы, где наверняка идут усиленные поиски сбежавшего бандита Ефима Сорокина, убившего двух честных партийцев. В том, что и Шляхман член партии — я не сомневался. Для комсомольца следователь был уже староват, а на такой должности, не имея партбилета, он вряд ли бы оказался. Про Фриновского речи и не шло, беспартийный заместитель наркома — конкретный, товарищи, нонсенс!
Перед отъездом я не удержался и предпринял еще одну попытку достучаться до небес, то бишь до товарища Сталина. Зашли в почтовое отделение рядом с вокзалом, где я, натянув на глаза козырек кепки, усадил Леху в сторонке с купленной для него плюшкой — пусть пока жует — а сам приобрел тетрадку, конверт и, воспользовавшись халявными пером и чернилами, сел писать письмо. На вырванном из тетрадки листе принялся выводить, старясь не поставить кляксу:
«Уважаемый Иосиф Виссарионович!
Пишет Вам советский гражданин Ефим Николаевич Сорокин. Возможно, вы уже слышали мое имя от тов. Ежова, хотя и сильно в этом сомневаюсь. Не в его интересах предавать большой огласке мое дело. А между тем мне пришлось, спасая собственную жизнь, убить заместителя наркома внутренних дел СССР Фриновского и следователя Шляхмана. Уж об этом-то Вы наверняка слышали, хотя не знаю, как вам все это представили. У меня попросту не было другого выхода, либо я — либо они, а погибать ни за что у меня не имелось никакого желания.
Чтобы внести некоторую ясность, добавлю, что я родился в 1980 году. Это не ошибка, так оно и есть. Просто по чудесному стечению обстоятельств, прыгая с парашютом в 2017-м, я приземлился в 1937 году. Думал, что это какой-то розыгрыш, как так, игнорируя законы физики, человек может оказаться на 80 лет в прошлом? Но суровая действительность быстро привела меня в чувство. Меня арестовали, кинули в следственный изолятор Бутырской тюрьмы, а потом, так и не разобравшись, едва не расстреляли как иностранного шпиона. В последний момент нарком Ежов, познакомившись с моим делом, дал отбой и велел доставить меня к нему в кабинет. Узнав интересовавшие его вещи из недалекого будущего, прежде всего касающиеся его самого, нарком, видимо, решил, что я потерял для него интерес, дал команду Фриновскому и Шляхману расстрелять меня в подвале Лубянки. Там мне пришлось использовать свои боевые навыки, так как в будущем я служил в спецназе, и убивать, в том числе голыми руками, было моей профессией. После этого, переодевшись в форму Шляхмана, я покинул здание НКВД. Пока я вынужден скрываться, в то же время не теряю надежды встретиться с Вами с глазу на глаз. Мне есть что рассказать о ближайших событиях, которые Вас наверняка заинтересуют. Речь в том числе идет о безопасности нашей страны, и поверьте, это очень важно! Я не могу оставить, к сожалению, обратный адрес, тем более что пока я на положении бездомного, да и не хочется рисковать. Если это письмо все же дойдет до адресата, и Вы решите со мной встретиться, то прошу дать знать об этом до конца октября в газете „Правда“. А именно опубликовать материал для любителей орнитологии под заголовком „Сорока-белобока и другие пернатые обитатели леса“. После этого дайте распоряжение охране Спасских ворот, чтобы они провели к Вам человека, назвавшегося Ефимом Сорокиным. Когда объявлюсь — не могу точно сказать, но по прочтении статьи постараюсь не затягивать.
Наверняка, прежде чем оказаться у вас на столе, это письмо будет перлюстрировано. Возможно — даже скорее всего — его сочтут чьей-то шуткой или бредом умалишенного, и отправят в утиль, либо попробуют разыскать отправителя, с мыслью примерно наказать. Но все же надеюсь, что здравый смысл возобладает и нам удастся встретиться и обсудить будущее СССР, которому я со своими знаниями мог бы принести немало пользы».
Подпись, дата. На конверте, не мудрствуя лукаво, написал: «Москва. Кремль. Секретарю ЦК ВКП (б) тов. Сталину лично в руки». Авось дойдет.
Уже опустив письмо в почтовый ящик, задним числом подумал, что сотрудники НКВД, если им дадут соответствующую команду, могут вычислить местонахождение этого самого ящика. А раз он расположен на Курском вокзале, то у моих преследователей может появиться мысль, что именно с этого вокзала я куда-то и ломанулся, не исключено, что и куда подальше. Хотя бы в тот же Крым. Мда, ну что уж теперь, кулаками махать после драки.
Дабы не терять время даром, до поезда мы смотались снова на Тишинку, где я прикупил потертый вещмешок. С ним добрались до заброшенного дома, где я переодевался, там я захватил из тайника бритву, мыло и помазок, сложив все это в вещмешок. Туда же кинул и трусы, не в кармане же их все время таскать. Подумал было о револьвере, но решил все же не рисковать.
— Все, теперь на вокзал и к твоей тетке в Крым, — подмигнул я Лехе.
До отправления поезда оставалось полтора часа. Это время мы использовали с толком, затоварившись продуктами в магазинчике возле вокзала. Буханки хлеба, по четыре банки гречневой и перловой каши с тушенкой на пару дней нам должно хватить. Оставалось около двадцати рублей. Честно говоря, я не знал, как мы будем экономить, ведь помимо пропитания нам предстояло еще добираться от Симферополя до Судака. И вряд ли удастся сделать это бесплатно. О том, что мне еще потом надо будет как-то выживать, я уже и не задумывался. Разве что жалел с запозданием, что не проверил карманы убитого мною Фриновского. Наверняка покойный имел при себе какую-никакую наличность. Можно было бы и часы с него снять, загнать после на толкучке… Нет, ну ее на фиг, до такого уровня мародерства я и сейчас бы не опустился.
Еще за рубль, невзирая на возражения Лехи, я в ближайшей парикмахерской попросил обрить наголо его русую шевелюру, разрешив оставить лишь намек на челку. Вшей и гнид, как ни удивительно, пожилой мастер — обладатель развесистых усов — на голове парня не обнаружил. Ну ничего, для профилактики все равно бритая голова лучше заросшей.
Пуская клубы пара, паровоз с красной звездой на выпуклой «морде» подтащил к перрону вереницу пассажирских вагонов. Спустя несколько минут объявили посадку. Нам предстояло загрузиться в «счастливый» 13-й вагон. Леха, до последнего не веривший, что мы вот так просто возьмем и уедем в Крым, буквально цвел от счастья. Меня же порадовало, что нам достались места не в проходе, а две нижние полки — одна против другой. Но в то же время кольнуло тревожное предчувствие: показалось, будто в толпе провожающих мелькнуло знакомое лицо. Тот ли это парень, что был с Лютым, или просто похож? Мелькнуло и исчезло, поселив в моем сердце сомнения.
Нашими ближайшими соседями по вагону стала веселая компания комсомольцев с гитарой и семья военного, который вместе с семьей, как позже выяснилось, был откомандирован к новому месту службы в Харьков. Семья его состояла из вполне миловидной супруги и пацана, с виду ровесника моего Лехи. Гляди ты, «моего»… Ну, по легенде он и есть мой сын, надеюсь, до конечного пункта назначения ни у кого из посторонних вопросов по этому поводу не возникнет. Мы и с Лешкой договорились, что он будет называть меня папкой, а я его сыном. И что он у меня один, про сестер пока придется забыть.
В общем, Леха и Серега — как звали сына майора РККА — быстро нашли общий язык, и еще не успели мы отъехать от Курской, как они принялись с воплями носиться по вагону. Самого же майора величали Степаном Федоровичем Кузнецовым, а его молчаливую супругу Вероникой. Сам он называл ее Никой. Семейство военного занимало две верхние полки в нашем закутке, и еще одну верхнюю в проходе напротив. Билеты они купили уже после нас, поскольку буквально днем майору позвонили и приказали выезжать уже сегодня, а не через три дня, как они планировали. Будучи джентльменом, я тут же предложил Нике поменяться местами, та было замялась, но в итоге благодаря моей настойчивости размен состоялся.
За окном мелькали уже деревянные дома окраины Москвы. Обладатель двух золотых галунов в красных петлицах распоясался, впрочем, портупею с кобурой держа возле себя, и выставил из чемодана на стол полулитровую бутыль с самодельной пробкой и чуть замутненным содержимым. Следом на столике появились съестные припасы в виде стандартного дорожного набора: жареная курица, десяток вареных яиц, огурцы и помидоры, похоже, позднего сбора, перья лука, соль и хлеб. Я было дернулся выставить с внутренним вздохом пару банок каши с тушенкой, но майор махнул рукой:
— Не надо, уберите, Василий Матвеевич, вам еще пригодится. Мы не последнее выставляем. Ник, крикни там парней, пусть присоединяются… Ну что, за знакомство? — улыбаясь, предложил он.
В общем, до самых сумерек посидели хорошо, майорская жена тоже пригубила вполне неплохо самогона от какой-то тети Клавы. Пацаны, чуть перекусив, отправились слушать, как комсомольцы, отправившиеся на Украину с какой-то агитационной миссией, распевают песни под уже порядком расстроенную гитару.
— А вы, значит, в Судак путь держите? — спросил майор, смачно хрумкая огурцом.
— Туда, к родне в гости. На работе отпуск дали, вот, решили в бархатный сезон к морю съездить.
— А жена что?
Я тяжело вздохнул, с грустью глядя в стол:
— Нет ее, в прошлом году схоронили.
— Извините…
— Да не стоит, жизнь — такая штука, что неприятности могут поджидать в любую минуту. Хотя случаются и приятные моменты. Вон — один из них, — с улыбкой кивнул я в сторону пробежавшего по коридору Лехи.
— Это да, дети — они всегда кстати, — тоже улыбнулся майор и тронул жену за руку. — Мы вот с Никой еще одного ждем через полгодика. Она девчонку хочет, я не против. Пусть будет девчонка, Аней назовем, в честь моей бабушки.
Ника тоже улыбнулась, переглянувшись с мужем, и положив свою ладонь на его. Ну хоть кто-то счастлив в этом мире, если, конечно, не считать сиюминутной радости моего названого сына, носящегося с новым другом по вагону. И хорошо, что майор и его жена не знают о грядущей войне, на которой, вполне вероятно, этому вполне положительному человеку Степану Федоровичу Кузнецову придется сложить голову. Кто знает, вдруг и мне доведется с орудием в руках защищать честь Родины. И даже сложить голову на ратном поле. Все ж лучше, чем быть глупо расстрелянным на за что ни про что.
О себе я старался много не говорить, чтобы потом не запутаться. Сказал лишь, что работаю на чаеразвесочной фабрике, и вот решили в отпуск смотаться с сыном к родне в Крым. Кузнецов тоже не слишком распространялся о своей работе, его вообще больше интересовала международная обстановка.
— Вот в прошлом месяце мы заключили договор о ненападении с гоминьдановским Китаем, и даже отправляем военную помощь для борьбы с Японией. Не знаю, не знаю… Гоминьдановцы, они же против коммунистов выступают, выходит, наши противники. Конечно, наверху виднее, там знают, с кем и когда дружить, если так решили — значит, так выгодно СССР. А вы как считаете, Василий Матвеевич, правильно мы поступили?
— Я, Степан Федорович, линию партии не обсуждаю. А то такие сомнения могут нас завести совсем не туда, куда надо. Вы правильно сказали, там, — я показал глазами в потолок, — сидят не дураки. Опять же, Китай — своего рода прослойка между СССР и профашистской Японией, и эту прослойку поневоле придется поддерживать. Ни к чему нам враг у ворот.
— Это точно, с какой стороны ни глянь — окружены врагами. И каждый норовит устроить нам какую-нибудь пакость. Но нас голыми руками не возьмешь, сейчас Красная армия совсем не та, что была еще десять лет назад. У нас уже есть несколько танковых корпусов. Об этом писали и в газетах, — добавил майор, видимо, опасаясь, как бы я не подумал, что он выболтал засекреченную информацию.
Между тем Ника принялась сворачивать остатки еды в газету «Красная звезда», причем с портретом Сталина на первой полосе.
— Ника, ты что делаешь?!!
Бедняга аж вздрогнула от возмущенного шепота мужа.
— Что случилось, Степан?
— Ты посмотри, куда мусор заворачиваешь!
— Ой, и правда, это же товарищ Сталин.
Оба испуганно посмотрели на меня, но я сделал вид, что глазею в окно, на проплывающие мимо сумеречные пейзажи. Наверное, думают, настучу я или нет, переживают. А скажу сейчас, что промолчу, не сдам — еще больше изволнуются. Мол, успокоил, а сам уже думает, как донос составить.
Я зевнул, прикрыв рот рукой. Насыщенным сегодня получился день, столько всяких событий.
— Наверное, спать уже нужно ложиться, — сказал майор. — Поезд прибывает в Харьков рано утром, не проспать бы. Хотя вроде и предупредили проводника, но лучше не рисковать. Сережка! Хорош носиться, давай в туалет тебя отведу — и на боковую.
Отпрыск подчинился беспрекословно, причем Степан повел его справлять нужду, не забыв прихватить упряжь с кобурой, а по пути попросив комсомольцев заканчивать шуметь.
— И нам пора, Леха, а то, смотрю, уже глаза трешь. Сейчас тоже в туалет сходим, и ложимся спать.
— Да я не хочу!
— Вижу я, как не хочешь… Если и правда не спится — лежи и смотри в окно. Все равно уснешь.
— Ага, снизу неудобно смотреть. Пап, давай я на верхнюю полку лягу, там в окно хорошо глядеть.
— Ладно, забирайся, если так хочется, мне еще лучше.
В общем, понемногу вагон угомонился. Увидев, как свесилась вниз тонкая рука уснувшего Лешки, я повернулся на бок и моментально отрубился.
Проснулся в половине седьмого, когда поезд подъезжал к Харькову, и семья майора вовсю готовилась к высадке, пакуя чемоданы.
— А, проснулись, — улыбаясь, негромко сказал он. — Извините, если мы тут пошумели.
— Да нет, все нормально, я всегда рано просыпаюсь, — тоже улыбнулся я, с легким стеснением натягивая штаны поверх купленых вчера трусов.
Тихо, чтобы не разбудить Леху, попрощались, пожелав друг другу удачи. Ну вот, вполне милые люди! Побольше бы таких. А на смену им тут же заселились новые постояльцы — немолодая чета и девушка в круглых очках. Девица сидела сама по себе, и вышла в Днепропетровске, а старики ехали навестить сына в Симферополе, который работал начальником цеха на консервном заводе «Трудовой Октябрь». То есть, получается, с нами до конечной.
— У вас ведь две верхних полки? — спросил я.
Выяснив, что так оно и есть, снова предложил поменяться. Бабка и так, понятно, внизу устроилась бы, но и ее старику не с руки скакать по верхним полкам. Так что в итоге все равно следующую и последнюю в поездке ночь мне предстояло провести под потолком.
Когда Лешка проснулся, мы собирались позавтракать тушенкой, но и на этот раз откушали за чужой счет. Сердобольные старики, умилившись видом бритого наголо Лешки, тут же выставили на стол бутыль молока с домашними пирожками, и пацаненок резво принялся их уплетать за обе щеки. Ну и я не отказался, съев для приличия парочку, но запив заказанным у проводника чаем. А ничего так пирожки, даже еще теплые, видно, ни свет, ни заря бабка пекла. Соскучился я по домашней выпечке.
Симферополь встретил нас солнечной и по-настоящему летней погодой. Середина сентября в Крыму — бархатный сезон, это я помнил еще по давнишней поездке с матерью по профсоюзной путевке в санаторий «Мисхор». Тогда же, кстати, в девять лет я и плавать научился. Эх, какие были времена… вернее, будут. Канувшее в Лету беззаботное детство, которого еще нет, но которое ушло безвозвратно. Вот такие парадоксы времени!
Выйдя из вагона, мы какое-то время постояли на перроне, осматриваясь, затем я обратился к катившему тележку грузчику с номером на грязном фартуке:
— Товарищ, не подскажете, на чем лучше добраться до Судака?
Тот остановился, сдвинул на лоб фуражку с треснутым плексигласовым козырьком, почесал затылок и изрек:
— Да отсель разве что автобус ходит. Народ как раз забирает от вокзала, слева, выйдите из здания и там спросите.
Поблагодарив за совет, отправились в указанном направлении. И впрямь на одном из пятачков на краю привокзальной площади была стоянка маршрутных автобусов, на одном из них как раз под стеклом красовалась табличка «Симферополь-Судак». Здесь в будке продавались билеты. Детский, что любопытно, стоил на тридцать копеек дешевле взрослого, хотя ребенок занимал точно такое же место. Ну и ладно, небольшая экономия — а приятно.
Перед тем, как занять места в автобусе, купил в киоске свежий номер местной газеты «Красный Крым». Покупать «Правду» пока рано, вряд ли в центральной прессе даже в случае успешного решения моего вопроса так скоро успели бы опубликовать нужную мне статью. А местную прессу всегда почитать полезно, чтобы быть в курсе происходящих здесь событий.
Итак, о чем пишет «Красный Крым»? Там перевыполнили, тут недовыполнили, но реже, здесь дадим отпор троцкисткам… Мда, в принципе, то же самое, что я вычитал пару дней назад в «Правде», только местечкового масштаба, с учетом местных реалий. Скукота!
Лучше уж в окно пялиться на проплывающие мимо пейзажи. Лехе вон как интересно, буквально прилип парень к стеклу. Я же сидел ближе к проходу, который был заставлен тюками и чемоданами, принадлежащими пассажирам автобуса. Судя по лицам и одежде — все местные. Я же свой опустевший к концу путешествия вещмешок держал свернутым на коленях.
И вот Судак — небольшой, уютный городишко на берегу Судакской бухты, окруженный невысокими, поросшими редколесьем горами. Спрашиваем нужный нам адрес, оказывается, до улицы Таврической топать нам минут десять. Еще минут двадцать мы двигались по пыльной дороге до дома под?16, почти в другой конец Таврической. А ничего, приятный такой домишко с дымящейся трубой, верандой, окруженный виноградными лозами и плодовыми деревьями. Налитые соком яблоки, поспевающие персики и инжир, уже отплодоносившие в этом году вишня, еще какие-то деревья, наверное, какие-нибудь абрикосы и алыча… Приличный сад, наверняка в подвале десятки банок с вареньями и прочими фруктовыми закрутками.
Калитка была заперта на щеколду изнутри, а вот на двери замок не висел, значит, кто-то дома, скорее всего, был. Выскочившая из конуры лохматая собачонка принялась нас облаивать, натянув цепь, и через полминуты на крыльцо выплыла Женщина. Да-да, именно Женщина с большой буквы! Грудь, как у Седоковой, аппетитнейших размеров корма, крепкие руки и ноги, но при этом назвать женщину толстой язык не поворачивался. Это была дама в полном соку, на вид лет сорока пяти, в переднике, вытиравшая руки расшитым полотенцем.
— Ашот, ну-ка прекрати! Замолчи, я сказала!
Пес перестал брехать и нехотя забрался в тень конуры.
— Здравствуйте! — поздоровался я, по-прежнему стоя с Лешкой возле калитки.
— Здравствуй, мил человек! — с ноткой подозрения глядя на меня, ответила хозяйка, спускаясь с крыльца. Леху, скрытого высокой калиткой из плотно пригнанных реек, она еще не видела. — И чего надобно?
— Да вот, Екатерина Васильевна, племяша вашего привез из Москвы погостить.
Я подхватил жадно прислушивавшегося к нашему разговору парнишку подмышки и поднял вверх.
— Ой, Лешка! — охнула та, хватаясь за сердце, а затем протягивая руки к племяннику над калиткой, но, вовремя сообразив, что это как-то неудобно, все-таки ее отворила и смогла по-настоящему обнять родственника. — Я ж тебя во-о-от таким помню, а фотокарточку твою мне мамка твоя присылала, когда тебе семь лет исполнилось. Почти и не изменился… А исхудал, ой, исхудал. Голодный поди?.. Ой, а вы что же стоите! Тоже заходите, с дороги, небось, все головные…. Вы кем Лешке-то будете?
— Папка это мой, — опередил меня пацан.
— Как папка? Он же помер у тебя!
— Ну да, его родной отец помер, — попробовал я взять инициативу в свои руки. — А я с Людмилой сошелся, жили вместе, пока и она не померла.
— Как померла?! — аж присела тетка, зажав ладонью рот и выкатив глаза.
— Да вот так, туберкулез. Сгорела за три месяца.
— Ой мамочки, — на глазах тетки выступили слезы. Она присела на корточки, обняв — Как же вы теперь с сестренками, сиротинушки?!
— Нам дядя Вася был заместо папки. Только его в Казахстан в командировку отправляют, пришлось сестренок в детский дом отдать, а меня я уговорил дядю Васю к вам привезти. Если не выгоните.
И так печально посмотрел на тетку, что я внутренне зааплодировал актерскому таланту парнишки. Ну а Екатерина Васильевна, всхлипнув, торжественно заявила:
— Живи, Лешенька, сколько хочешь, я теперь тебе заместо мамки. А я и сестренок твоих вызволю сюда. Мой-то старший уже упорхнул из гнезда, Варьке девятнадцатый год, тоже, того и гляди, лыжи навострит. Она после семилетки в Симферополе на повара выучилась, сейчас ждет распределения. Хорошо бы в Крыму оставили, а могут ведь отправить к черту на кулички. Вот уедет, а я одна останусь, с тоски взвою. Моего-то Никифора как бандиты зарезали в двадцать втором — он у меня в ЧК служил — я так больше замуж и не вышла. Осталась с двумя на руках, а все ж выходила их. Конечно, мать и моя, и Никифора помогали, но все равно тяжко приходилось…
— Спасибо, Екатерина Васильевна, вы меня сильно выручили, — искренне поблагодарил я хозяйку, прервав ее словоизлияния. — Хорошо, Валя перед смертью успела адрес ваш написать, а то бы даже и не знал, что делать. Да и то, опасался, что не примете, или переехали куда, где ж вас потом искать. А мне в Казахстан через неделю отбывать, Лешку с собой как повезу? Там никаких условий, бокситовые рудники, хоть тоже в детдом сдавай.
По новой легенде, которую мы с Лешкой вызубрили заранее, я был горным инженером, и такая серьезная командировка в дикие места оправдывала невозможность отправления туда с ребенком. Потом пусть тетка проверяет сколько угодно, я все равно денек погощу и упорхну, не оставив следов. Хоть и прикипел малость к парню, но все же задерживаться на одном месте мне нельзя, раз уж наверняка за мою голову, выражаясь языком голливудских вестернов, обещана награда.
В общем, тетушка побожилась, что обязательно найдет время съездить в Москву, забрать сестер. Расспросила Лешку, на каком кладбище похоронили мать, оказалось, на…, в одной могиле с отцом. Пообещала и ее могилку навестить, цветов положить.
— Сейчас накормлю вас с дороги, — суетилась Екатерина Васильевна, накрывая стол на тенистой веранде. — Небось устали, пока ехали, не ближний свет… А моя-то Варька на колхозном рынке. Урожай нынче в саду хороший, и нам хватает на варенья-компоты, и продать остается, тем более сейчас у отпускников сезон, море теплое… Вы на море-то сходите, водичка как парное молоко, особенно вечером… А когда уезжать собираетесь?
— Думаю, завтра и поеду, чтобы вас сильно не обременять.
— Да чего уж, не обременяете вы меня, я только рада гостям. Билеты ведь еще не брали?
— На поезд? Пока нет, я же не знал, как тут дела сложатся. А теперь можно с чистой совестью и на вокзал в Симферополь отправляться.
— Ну, как хотите, воля ваша, — не без доли сожаления вздохнула Екатерина Васильевна. — А я вам тогда покушать в дорогу соберу. У ведь меня и куры свои, и яички… Большую скотину не держу, под корову и свиней места нет, да и когда с ней управляться? Я ж в амбулатории посменно дежурю, сутки дежурю — две дома. Вот завтра как раз на смену. Удачно вы подъехали, как подгадали.
Где-то через час послышалось тарахтение, и возле калитки притормозил мотоцикл с коляской. За рулем сидел вихрастый парень, а из люльки с парой пустых корзин выбралась девушка в платье в горошек. Румяная дивчина, кровь с молоком.
— О, Варька приехала, вроде все распродала, — оживилась Екатерина Васильевна. — А это жених ее, Митька Кусков, он ее на базар и отвозит, и привозит. А то как же ей с двумя корзинами, вот он и помогает… Варька, это Лешка приехал со своим отцом приемным. Василием кличут, знакомься.
— Здравствуйте! — протянула мне руку Варя.
Рукопожатие ее было удивительно крепким для девушки. Ну да потаскай такие корзины, поневоле мышцы накачаешь.
— Беда случилась, Люда следом за мужем померла. Девчонки пока в детдоме, а Василий в командировку в Казахстан уезжает, вот привез к нам Лешку. Я говорю, пусть у нас остается, ты ж мало ил куда уедешь, а мне одной куковать не с руки. И девчонок хочу взять.
— Ой, горе-то какое, — по примеру матери прикусила кулачок девушка, и глаза ее предательски заблестели. — Как же так… Бедненькие.
Поохали, посочувствовали, после чего Варя высказалась, что, мол, конечно же, пусть детишки с ее матерью живут, дом большой, места хватит. А потом добавила, что через пару часов за ней заедет Митя, и они поедут на море. Могут и Лешку взять.
— Так и Василия возьмите, а то человек завтра уедет, так и не искупается. Вась, ты же не против?
— А за любой кипеш, кроме голодовки, — отшутился я. — А в море давно мечтал поплавать. Плавок, правда, нет, ну трусы вроде без дырок, — добавил я, вызвав общий смех.
В итоге, когда притарахтел мотоцикл, я уселся сзади Митяя, а Леха пристроился в коляске вместе с Варей.
— Л-300, завод «Красный октябрь», - гордо похлопал по топливному бачку Митька, прежде чем усилием ноги завести мотоцикл.
А ничего так смотрится, винтажная модель. В будущем за такой байк можно приличную сумму в евро или долларах поиметь, тем более, если он на ходу. Эх, была бы возможность найти какой-нибудь коридор между двумя мирами! Да тут на одном антиквариате из прошлого озолотиться можно!
Мда, мечтать не вредно, а пока есть время расслабиться в теплых волнах Судакского залива. Впрочем, расслаблялся я недолго. Оказалось, что Лешка не умеет плавать, и мне пришлось преподать ему первый урок плавания, в надежде, что хотя бы держать на воде он научится. Парень, что хорошо, воды не боялся, и уже через час вполне сносно плыл у берега по-собачьи, счастливо отфыркиваясь солеными брызгами. Варя с женихом плавали неподалеку, занятые исключительно друг другом, и наше соседство их совсем не смущало.
Вечером нам постелили в дальней комнате, я пристроился на тахте, а Лешка на кровати, впервые за долгое время разнежившись на мягкой перине.
— Пап, может, не поедешь ни в какую командировку? — шепотом спросил он, умоляюще глядя на меня.
— Не могу, Леха, — так же тихо ответил я. — Если останусь — меня могут арестовать и отдать под суд за убийство человека. А так я смогу когда-нибудь приехать и навестить тебя.
— Ну ладно, — вздохнул пацан. — Только обязательно приезжай.
На следующее утро я, уделив некоторое количество времени бритью и завтраку, сердечно попрощался с Лешкой, Екатериной Васильевной и Варей, закинул за плечо вещмешок и отправился вниз по улице, в сторону стоянки автобуса до Симферополя. Всем объявил, что возвращаюсь в Москву, но еще вчера начал продумывать планы отступления, и решил, что пока можно заныкаться в Одессе. Город шебутной, многонациональный, к тому же портовый, может, и повезет через контрабандистов или самому по себе оказаться на судне, уплывающем в загранку. Правда, денег осталось кот наплакал, дай Бог только до Одессы добраться. Ну, чай руки-ноги есть, да и голова на плечах присутствует, как-нибудь выкрутимся.
Тем более еды на первое время хватит: добрая Екатерина Ивановна снабдила меня фруктами, источавшим одуряющий запах кругом копченой колбасы, буханкой ноздреватого хлеба, банкой домашнего джема и парой банок консервированной баклажанной икры. Не той полужидкой массы цвета детской неожиданности, что продается обычно в магазинах, а самой настоящей, которую еще моя бабушка крутила.
А заодно решил избавиться от документов на имя Василия Яхонтова, мелко порвал удостоверение личности и превратил все это в пепел с помощью купленного в магазине коробка спичек. Пепел растер пальцами и пустил по ветру. До Судака по прежней легенде меня вполне могли выследить, поэтому вполне логично, что я пришло время начать жизнь с новой биографией. Как я понял, в это время в Союзе проживала масса народу, не имеющих вообще при себе никаких документов, почему бы и мне не прикинуться одним из таких?
Решил, что буду представляться Климом Петровичем Кузнецовым. Кузнецова — девичья фамилия матери, своего рода дань памяти родительнице. Так-то она еще жива, слава Богу, но получается, что на свете ее сейчас еще и нет. А ее отец родился на берегу Енисея, в селе Ярцево, пусть и я как бы оттуда приехал в поисках лучшей доли в Москву, а после уже отправился дальше по бескрайним просторам СССР. Например, по причине приставаний сожительницы, требовавшей алиментов на явно чужого ребенка. Кому охота будет искать в такой глуши концы моей биографии… Если, кончено, я не вляпаюсь во что-нибудь серьезное. Но уж постараюсь обойтись без подобного рода косяков.
Еще бы документики сляпать… Может, сведет судьба с какими-нибудь мастерами, готовыми недорого вклеить твою фотку в бланк удостоверения и вписать нужные данные. Потому что с ксивой оно все-таки как-то спокойнее. Как говорится, без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек.
Думал я и насчет того, как изменить внешность. Был бы профессиональным разведчиком — что-нибудь придумал бы. А тут кроме как вариант отпустить бороду ничего в голову не приходило. Ладно, не горит, не думаю, что мои фотографии на каждом столбе развешаны, включая территорию братской Украинской республики.
Автобус подошел через полтора часа. На этот раз место досталось у окна. Глядя на крымские пейзажи, по-прежнему прокручивал в уме разные варианты своего будущего. В принципе, сценарий вырисовывался один — свалить в загранку, туда, где меня подручные Ежова точно не достанут. Правда, вспоминая историю еще не свершившегося убийства Троцкого в Мексике, я не был полностью уверен в своей безопасности, даже если окажусь по ту сторону океана.
Конечно, в политических масштабах я не столь серьезная фигура, чтобы устраивать за мной охоту по всему миру, но, с другой стороны, я слишком много знал, да и руки мои были обагрены кровью, так сказать, преданных ленинцев-сталинцев. Это уже не считая Лютого, если, конечно, НКВД нароет, что это я завалил бандита. Впрочем, на Лютого им, думаю, плевать, мелкий уголовник, но все равно копейка в копилку моих прегрешений по меркам власти.
Из Симферополя прямые поезда-автобусы в Одессу не ходили, пришлось добираться с пересадками. Сначала автобусом до поселка Черноморское, а оттуда паромом прямиком до Одессы-матушки. Тут уж поиздержался вконец, и ступил на одесскую землю, имея в кармане рубль с копейками.
Жизнь в порту кипела. Туда-сюда носился народ, то и дело на глаза попадались вооруженные люди, не иначе, охрана порта, сновали машины и подводы, у причала под погрузкой стоял сухогруз «Тургенев», а над всем этим стоял гул, словно я оказался в центре пчелиного улья. Гул, изредка нарушаемый гудками и сиренами пароходов, сухогрузов и прочих каботажных судов.
По эстакаде бегали электрические транспортеры, олицетворявшие технический прогресс, а у ее основания ютились жалкие лачуги, совершенно не вписывавшиеся в систему социалистического строя. Ладно, это не мои проблемы, надо завести в порту знакомства, и как бы между делом выяснить, каким макаром реально забраться на судно, уходящее в загранку. Наше или иностранное — особой разницы нет. И откладывать смысла я не вижу. Ну-ка, подвалим вон к тому грузчику в майке и широких штанинах, в одиночестве смолившему цигарку, сидя на поддоне.
— День добрый!
— Ну, добре, — прищурившись, глянул на меня снизу вверх небритый мужик лет тридцати с хвостиком.
— Меня Климом зовут, — протянул я руку.
Тот, чуть подумав, пожал руку.
— Константин.
Ладонь у него была крепкая и мозолистая, что, впрочем, для грузчика неудивительно.
— Прямо как Костя из песни про шаланды, полные фека… тьфу, кефали, — хмыкнул я.
— Шо за песня? — с неповторимым одесским акцентом поинтересовался докер.
Блин, че-то я не подумал, песня-то из фильма «Два бойца», а его снимали, уже когда война шла вовсю. Надо как-то выкручиваться.
— Да это один знакомый песню сочинил, про Костю, который приводил в Одессу шаланды, полные кефали. Я что хотел спросить-то… Можно здесь какую-нибудь работенку найти, особо не засвечиваясь? И угол снять в долг недорого. Жить не на что, а в Москву вернуться не могу.
— А чего там набедокурил-то? — вроде бы без особого интереса полюбопытствовал Костя.
— Да-а, — махнул я рукой. — Сожительница с меня алименты требует, а сама залетела от какого-то кавказца — младенец черненький, на меня совсем не похож, А у нее в прокуратуре знакомый. Ну я и не стал дожидаться, когда меня за жабры возьмут, и на перекладных рванул куда подальше, где меня не знают. А по дороге в поезде документы какие-то урки умыкнули, теперь вот не знаю, как и быть.
— Вон оно шо, — протянул Костя. — С бабами — оно так, ухо треба держать востро. Да еще и документов лишился… Сам-то столичный, выходит?
— С Сибири я, приехал Москву поглядеть да подзаработать, там наши уже некоторые осели, меня и позвали. Грузчиком мешки с чайной трухой таскал.
— Ясно.
Он встал, потянулся, хрустнув суставами, затоптал окурок и, небрежно бросив: «Давай за мной», двинулся в сторону пакгаузов. Поправив на плече отощавший вещмешок, я потопал следом. Возле пакгаузов немолодой, усатый мужик в спецовке что-то выговаривал парню.
— Лексеич, можно тебя на пару минут?
— Чего тебе, Константин? — отвлекся он от разноса, покосившись в мою сторону.
— Да вот человека встретил, на работу просится.
— Ты, Серега, иди, — напутствовал он парня и повернулся ко мне. — А сам-то откуда будешь?
Пришлось повторять свой рассказ. Выслушав, Лексеич почесал заскорузлой пятерней лоб, крякнул, мотнул головой, дернул себя за вислый ус и резюмировал:
— Объект ведь у нас режимный, тут же иностранные суда почти каждый день швартуются, как бы чего не вышло… Да и после трагедии с «Семеркой» тут головы летели, хотя сейчас вроде бы успокоилось… Как же это ты за документами не уследил?
— Да вот так, — развел я руками. — Ночью из чемодана увели, утром уже обнаружил пропажу. И пятьдесят рублей тоже ноги сделали. Хорошо хоть несколько купюр в кармане завалялись.
— Угораздило же тебя… Ладно, Клим Петрович, нравится мне твоя честная физиономия, поверю тебе на слово. Не приведи Бог, ты там что-то действительно серьезное натворил, а нас тут за нос водишь… В общем, что-нибудь попробуем придумать. Стой здесь, а я управление к знакомой метнусь.
Вернулся Лексеич минут через двадцать.
— Договорился, проведем тебя на полставки, будешь 350 рублей получать. Пойдем в будку, там перо с чернилами имеются, распишешься. Грамоте вообще обучен?
— Обучен, — хмыкнул я.
Ставя свою подпись, чирканул что-то неразборчивое с заглавной буквой «К».
— Ну вот, — подув на чернила, констатировал Лексеич, — таперича ты в нашей бригаде. Но учти — с первой зарплаты с тебя коробка конфет. Большая, чтобы на весь ее отдел хватило. Да и мужикам можно бы проставиться.
— Да без вопросов!
— Ну и хорошо. Кстати, непьющий? Смотри, а то с любителями заложить за воротник у меня разговор короткий. Выпить можно по рюмашке, но в нерабочее время, а на смене — чтобы как огурчик. В общем, у нас завтра смена в 8 утра начинается, собираемся вон в этой будке.
— А ночевать ему где? — спросил Костя.
— Ну, извини, Константин, это уже не моя забота, — развел руками Лексеич. — Скажи спасибо, я твоего найденыша работой обеспечил.
— Тогда можешь у меня пристроиться, я уже два года как развелся, один живу, — предложил мне новый знакомый. — А хата моя вон как раз возле эстакады. Не хоромы, но жить можно.
— Спасибо, я постараюсь как можно скорее угол снять, а за постой заплачу с первой же зарплаты.
— Брось, — отмахнулся Костя. — Все равно одному скучно, будет хоть с кем поговорить… Ты это, покрутись тут пока, осмотрись, а мне работать надо — вон «трамп» причаливает, как раз по нашу душу. Если потеряешься — спроси Костю Седова, меня тут все знают. Или лучше подходи к той будке, что Лексеич показывал. У нас смена до восьми вечера, а после смены мы там собираемся. Кстати, послезавтра аванс, можешь его себе оставить, а там уже, если жилья не найдешь, будешь свой хавчик сам оплачивать. Ну все, я пошел, а ты особо не лезь на майдан, помалкивай больше и присматривайся. Сработаемся.
