Глава XIV

Я находился в старой березовой роще, ветер чуть слышно шумел в высоких, мощных кронах, а напротив меня, прислонившись к стволу одной из берез, стояла Варя. На ней было простенькое платье в горошек с отложным воротником по современной моде, с тонким пояском на талии, на ногах — легкие сандалии. Варя молчала и улыбалась мне, а легкий ветерок трепал ее выбивающиеся из-под красной косынки волосы.

— Здравствуй, Варя, — тихо сказал я.

— Здравствуй, Ефим, — так же тихо ответила она, продолжая улыбаться.

— Ты знаешь мое настоящее имя?

— Конечно, ты же сам мне его сказал.

— Правда? Хм, что-то не припомню… А что ты здесь делаешь, и где мы, вообще?

— Это место называется Безвременье. Здесь ты можешь чувствовать себя в полной безопасности.

В глубине души я понимал, что все это сон, но очень хотелось верить, что эта роща и Варя напротив меня — самая настоящая реальность.

— А где находится это место?

— Я же сказала — это Безвременье. Оно находится между прошедшей секундой и еще не наступившей, оно в прошлом и будущем одновременно, но и в прошлом, и в будущем его нет. Здесь не властвуют законы привычного нам мира.

Блин, кто из нас двоих в свое время обчитался Пелевина и обсмотерлся «Твин Пикс»? А может, это ближе к «Алисе в Зазеркалье»? Понятно, что это всего лишь продукт моего воспаленного воображения, результат стресса и переутомления. Но какой, однако, реалистичный сон!

Где-то вдалеке начала свой отсчет кукушка. Один, два, три…

— Ты еще долго будешь жить, — вывел меня из задумчивости голос Вари. — Судьба уготовила тебе много испытаний, но ты их все преодолеешь и выйдешь победителем.

— А ты… Что судьба уготовила тебе? Встретимся ли мы когда-нибудь?

Варя грустно улыбнулась, глядя на меня так, как когда-то моя мама глядела на меня маленького, спросившего однажды, почему люди умирают.

— Мне нужно идти, Он зовет меня, — сказала она, продолжая стоять у березы.

— Я хочу с тобой.

— Тебе туда нельзя, твое время еще не пришло.

— Но… Постой!

Ее образ начал медленно таять, я рванулся вперед, но каждый шаг давался с огромным трудом. Я что-то кричал, по моему лицу градом катились слезы, а ее истонченный силуэт тем временем окончательно растаял в воздухе, остался только легкий аромат сирени, запомнившийся с нашей первой встречи…

Просыпаться совершенно не хотелось, но усилием воли я выдернул себя из липкой паутины сна, кое-как разлепив веки. Приснится же… К чему вообще этот сон? И, что самое странное, моих обонятельных рецепторов касался чуть уловимый запах сирени. Здесь, в тайге, посреди зимы сирень? Бред, да и только!

Подышал на окоченевшие пальцы и поскреб ногтями заиндевевшее стекло маленького оконца, через которое едва пробивался слабый утренний свет. По ощущениям, часов восемь. Снег и впрямь прекратился, засыпав стоявшие между деревьями аэросани до дна кабины. Да и на кабине наверняка образовалась приличных размеров снежная подушка. Если вдруг надумают поднимать из-за одного сбежавшего зека авиацию, то с воздуха обнаружить транспортное средство будет крайне затруднительно, тем более в лесу.

Распахнув дверку, прежде чем спрыгнуть вниз, я огляделся. Ни движения, волков нет, только потрескивают на морозе деревья. Действительно, температура заметно упала. Жуть как не хотелось никуда идти, но нужно. Это хорошо, что до меня еще погоня не добралась. Однако перед дальней дорогой нужно перекусить, хотя есть почему-то хотелось меньше, чем несколько часов назад, когда я отходил ко сну. Впрочем, эффект известный, спросонок ни есть, ни пить особо и не хочется, а вот перед сном — самый жор.

Жаль, что нет фляги со спиртом, так бы вон в баклажке развел со снегом… Кстати, можно и чайку вскипятить, снега вокруг навалом, и заварка имеется, даже сахарок. Вряд ли маленький костерок меня демаскирует, а уж как разводить бездымные костры — в этом деле я был дока.

Разводил в сторонке от занесенных снегом аэросаней, под большой раскидистой елью, утоптав снег. Удалось разжечь с первой спички, благо неподалеку обнаружил сухостой, а пара капель вытрясенных из канистры бензина способствовали розжигу. Уф, хорошо-то как! Маленький — а греет, и дыма нет. Подержал над пламенем ладони, почувствовав, как кровь бодрее начинает циркулировать по сосудам, и занялся приготовлением чая.

В кабине нашлась относительно чистая баклажка без следов мазута и прочих ГСМ. Вполне возможно, что ее и использовали под воду. В крайнем случае, я мог соорудить стакан и из куска коры, но до этого, к счастью, все же не дошло.

Первый снег в жестяной банке растаял, воды подкинул еще. Затем, когда воды набралось почти до краев и она бодро забулькала, высыпал в нее пару щепоток заварки, а вдогонку кинул кусок сахара, размешав жидкость прихваченной из столовой ложкой. Относительно стерильности снега я даже не волновался, в этих девственных лесах он точно экологически чистый.

Когда ароматный чай был готов, вскрыл ножом консервную банку, и озадаченно хмыкнул. Ну а чего я хотел, на улице холодина, вот и тушенка превратилась в кусок льда. Твою ж мать! Ладно, сунем банку в огонь, пусть тает. А хлеб, который на морозе тоже превратился в кусок кирпича — за пазуху. Надеюсь, тепла моего тела хватит, чтобы довести буханку до нужно кондиции.

Чай, чтобы не остыл, поставил рядом с костерком, пусть поддерживается нужная температура. В общем, приступил к завтраку чуть позже запланированного. Но зато, как говорится, нагулял аппетит. Так что, когда я откромсал от буханки горбушку и густо размазал по ней свиную тушенку, от вида и запаха этого нехитрого блюда едва не захлебнулся слюнями.

Ел я неторопясь, смакуя каждый кусок бутерброда и каждый глоток чая. Жаль, кончено, что в столовой не нашлось сухарей, для дальнего путешествия они пришлись бы в самый раз. Знал бы, что придется так быстро линять — сделал бы где-нибудь в лагере заначку с сухарями. Хотя, честно сказать, и откладывать особо не из чего было, посылку — и ту по-братски разделил с зеками. А вот почему взял всего одну буханку… Вполне ведь мог еще парочку прихватить, лентяй.

Закончив с завтраком, я тщательно закидал костерок снегом, баклажку сунул в котомку, туда же отправилась и карта, а винтовка — за спину. Вроде бы ничего не забыл. Хотя…

Я произвел кое-какие манипуляции со снегоходом, на который ушло около пяти минут. Удовлетворенно хмыкнув, я оглядел плоды трудов своих. Теперь завести этот агрегат будет ой как непросто. Вот теперь можно и двигать.

Бросив последний взгляд на снегоход, я поправил вещмешок и, более не оглядываясь, двинулся вперед. Изредка бросал взгляд на компас, стараясь не сбиться с пути. Постепенно небо все более прояснялось, из-за деревьев показался край солнца. Похоже, денек будет морозным. Но пока холода не чувствовалось. Во-первых, спасали конфискованные у конвойного одежда и валенки, а во-вторых — преодоление сугробов высотой по колено требовало изрядных физических усилий, и минут через двадцать такого хода я даже вспотел. Захотелось снять шапку, но благоразумно не стал этого делать. Если простужусь — лечиться, кроме горячего чая, нечем. Спичек, кстати, в коробке осталось десятка два, опять же, не догадался экспроприировать у кашевара в столовой. Все-таки в суматошных сборах есть свои минусы. Хорошо еще, что я хоть как-то подготовился, не рванул на волю налегке, в чем был, и заглянул в эту самую столовую.

Периодически мой путь пересекали следы всяких зверушек. Какие-то помельче, принадлежащие, возможно, грызунам типа белок, какие покрупнее, вроде волчьих или лисьих. А одни были вообще похожи на рысьи. Хоть я и не был в той жизни заядлым охотником, мне и чеченской кампании хватило, где я вволю наохотился на бандитов, но кое-какие познания в этом плане у меня имелись. Медвежьих еще не встретилось, да и не хотелось бы пересечься с хозяином тайги. Бродящий по зимнему лесу медведь-шатун — явление опасное, такого одной пулей из трехлинейки вряд ли остановишь.

Первый привал я сделал, когда солнце почти выкарабкалось в апогей. Не в зенит, прямо над головой, конечно, чай не лето, но мне хватило опыта догадаться, что на часах примерно полдень.

Снова развел костерок по примеру утреннего, вскипятил чайку, сделал бутерброд… Заварки с сахаром при таких раскладах хватит на несколько дней, тушенки — дня на три, а вот хлеб подъестся к завтрашнему вечеру. Либо резать куски еще тоньше, чем в этот раз, тогда можно, как и тушенку, растянуть еще на лишние день-другой.

Отдохнув, собрался с силами и потащился дальше. После привала шагалось не в пример тяжелее, я едва переставлял ноги. Сколько я уже покрыл километров? Десять, пятнадцать, двадцать? В прежние времена я бы тоже мог сказать это с точностью до плюс-минус пары километров, но сейчас от усталости мой внутренний шагомер начал давать сбои. Да еще и после лагерный паек организм был изрядно истощен, не говоря уже о том, сколько энергии было выплеснуто за последние сутки, начиная с «битвы при Чибью» и заканчивая побегом.

Двигался просто на автомате, механически переставляя ноги. Так, в одном темпе, дышалось полегче, но и мир сузился до нескольких метров впереди и редкого взгляда на компас.

В какой-то момент меня озарила мысль — почему бы не соорудить снегоступы?! Я примерно представлял, как это делается, однако на практике все оказалось куда как сложнее. Не скажу, что у меня руки из одного места растут, но то, что получилось из веток — развалилось через сто метров. Тут-то я и пожалел, что не открутил лыжи с аэросаней. Хотя… Чем откручивать, если отвертки не было? Не ногтями же.

Так и пришлось дальше бороздить сугробы естественным образом. А морозец уже начинал давать о себе знать. Деревья вокруг бодро потрескивали. Где-то в прошлом-будущем вычитал, что волокна живого дерева содержат воду, а вода в морозы замерзает и увеличивается по размеру. Так вот этой воде словно становится тесно и она, расширяясь в виде льда, разрывает волокна, издавая характерный звук.

Кстати, о воде… Несколько раз пересекал замерзшие русла речушек, пока наконец не добрался до вполне себе приличных размеров реки. Судя по карте, это была Вымь. То есть я оказался на полпути между лагерем и поселком Кослан. А там еще примерно день пути до границы с Северной областью. Я еще когда в прошлый раз на карту глянул, краешком сознания зацепился за это название, теперь же рассмотрел, что в Северную область входят Архангельск и Вологда. Выходит, соответствующие области еще утвердились в известных мне границах. Впрочем, сути дела это не меняло, мне все равно предстояло тащиться в сторону Архангельска.

Солнце клонилось к закату, когда я остановился на ночевку. Для начала следовало как-то обустроиться, чтобы не окоченеть на усиливающемся морозе. До захода солнца руками — хорошо хоть не голыми — выкопал в снегу у ствола крупной лиственницы что-то вроде берлоги. Затем с помощью ножа нарубил лапника, выстлав им дно своего лежбища. Сверху тоже прикроюсь лапником. Перед тем, как улечься, снова сварганил чайку и пожевать. Сидел у костерка, ел, а у самого глаза слипались. Мда, бери меня хоть голыми руками. Отужинав, наконец забрался в нору. А ничего так, терпимо, хотя и мороз снаружи градусов 25, пожалуй, есть. Тут же по ассоциации вспомнился Яков Мороз, которого я почти сутки назад оставил на снежной целине. Добрался ли он до лагеря? Сильно ли осерчал по мою душу? Наверное, сильно, прежде всего от унижения, и попадись я ему — три шкуры спустит. Так что лучше не попадаться.

Под эти мысли я и уснул. Наверное, так измотался за минувший день, что проспал до самого восхода, то есть где-то часов до восьми утра. Снова солнце, снова морозно, но уже почему-то нет того пессимизма, что накрыл меня вчерашним вечером. Подумалось даже, не сделать ли зарядку, но я отогнал от себя эту мысль. Сейчас топать по тайге еще целый день, потренируюсь. Достал из кармана фото Вари, глянул, подмигнул ей:

— Ну что, Варюха, живы пока еще. Даст Бог, свидемся с тобой когда-нибудь. Но если такое и случится — то очень нескоро.

Вот, если разобраться, кто она мне, эта девушка из порта? По существу малознакомый человек, которого я еще вряд ли когда-нибудь увижу, даже если повезет остаться в живых. А кто-то даже скажет, что именно из-за нее я угодил в переплет, решив защитить девичью честь от посягательств хулиганов. Но нет, Варя для меня превратилась в некий фетиш. Должна же быть у человека в болоте жизни какая-то вешка, цель, пусть и несбыточная, но которая внутренне поддерживает в нем жажду борьбы, которая являет собой смысл жизни. Варя для меня была тем самым смыслом жизни, поддерживавшем во мне желание жить и бороться.

Ладно, собрался — и снова в путь. С утра шагалось более-менее легко. Даже напевать начал себе под нос какую-то песню. Так, напевая, часа через два добрался до небольшой прогалины, на которой остановился передохнуть, и не успел скинуть с плеч опостылевшие вещмешок и винтовку, как услышал подозрительный гул. Причем гул вроде бы доносился сверху.

«Черт, самолет!» — промелькнуло в голове.

Я тут же бросился под защиту ближайшей ели, прильнув к ее стволу. А гул тем временем нарастал, уже можно было различить темный силуэт, приближавшийся с той стороны, откуда я шел. Твою ж мать, в такую солнечную погоду пропаханную мною борозду даже между деревьев должно быть видно с высоты нескольких километров, а тут метров пятьсот от силы, идут практически на бреющем.

От напряжения я даже слегка вспотел. А может, сказывались пройденные к этому моменту километры. Во всяком случае, радовало одно — сесть самолету в этих местах было затруднительно. Даже если найдут приличных размеров полянку — кто знает, что там под чуть ли не метровой высоты снегом? Одна крепкая коряга — и кранты шасси, к тому же на скорости немудрено вообще перевернуться. Да и взлететь потом из сугроба уже не получится. Но вот передать координаты они вполне могут тем, кто преследует меня верхами и на вторых аэросанях.

А с другой стороны, каким образом? Вряд ли у моих преследователей с собой рация. Сбросят с самолета записку? Еще маловероятнее. Но как-то они должны поддерживать связь, в конце концов! Как бы там ни было, мне ничего другого не остается, как продолжать путь, что я и сделал, едва самолет скрылся из виду.

Темнело быстро, часа через три ходу тайга погрузилась в сумрак и встал вопрос об очередной ночевке. Снова костерок, который мне удалось разжечь с первой спички, подслащенный чай, бутерброд с тушенкой… На пару дней запасов еще должно хватить, дальше будем думать.

По моим прикидкам, я должен был находиться где-то на полпути между рекой Вымью и Косланом. Выходить к жилью я опасался, вряд ли среди местных обывателей я найду понимание. Даже форма бойца НКВД может вызвать подозрение. Мол, что он делает тут, в тайге, весь обросший, словно беглый каторжник? С другой стороны, если запасы продовольствия окончательно иссякнут — а это более чем вероятно — то мне все же придется заглянуть в поселок. Выглядела заманчивой идея забраться под покровом ночи к какому-нибудь местному боссу, экспроприировать еду и, возможно, что-то из одежды и медикаментов, а свидетеля завалить, чтобы не мог никому рассказать о моем визите. Но еще далеко не факт, что я выйду прямо к поселку, а не пройду стороной километров за 50-100. На таких огромных просторах и сотня верст выглядит каплей в море, а я не местный охотник, чтобы ориентироваться в тайге как в своей городской квартире.

Был бы дрон — запустил в небо и осмотрел окрестности. А так… А так я, пожалуй, через денек попробую взобраться на деревце повыше и на манер того же дрона, как делали наши предки, оглядеть окружающую местность на предмет наличия человеческого жилья.

Ночь я провел плохо, то и дело просыпался, снилось, что по моим следам идет лично Ежов, размахивая огромным маузером. Так что утро для меня началось рано. Скудный завтрак, а когда более-менее рассвело — двинулся в путь.

В отличие от второго дня побега, на этот раз я, наверное, вошел в ритм, и пусть медленно, но верно форсировал сугробы, стараясь по возможности избегать открытых мест. А после обеда погода начала портиться. Может, оно и неплохо в плане заметания следов, но ветер, как назло, дул навстречу, в лицо впивались тысячи маленьких иголок, и я похвалил себя, что не выбросил очки, в которых рассекал по тайге на аэросанях, сейчас они оказались весьма кстати. Еще бы борода побольше была, а то эта поросль не выдерживала никакой критики. Ну да ничего, к концу путешествия, если я до него доживу, мое лицо украсится вполне приличного вида бороденкой.

Из-за пурги скорость передвижения значительно снизилась, и на ночевку пришлось останавливаться раньше. А наутро я едва встал: в носу шмыгало, в горле першило, хорошо хоть температуры вроде бы пока не наблюдалось. Только этого не хватало! Ослабленный плохим питанием и отсутствием необходимых витаминов организм дал сбой, и не факт, что сам справится

Горячий чай немного взбодрил, и я потихоньку двинулся в путь. Сидеть и чего-то выжидать смысла не было. Может быть, двигаясь в высоком темпе и хорошо потея, я выгоню хворь? Правда, силы были не беспредельны, я до обеда два раза останавливался на отдых. Еще и кости начали поламывать. ОРЗ налицо. Жаль, нет под рукой антибиотиков, которые в это время, насколько я помнил, еще даже и не изобрели. Я бы не отказался и от аспирина, но и о нем оставалось только мечтать. Под вечер я едва переставлял ноги. Кое-как вырыл себе нору в снегу, бросил туда лапника и просто упал, не имея никакого желания разжигать костер, чтобы погреться и скипятить чаю, даже на бутерброд не было ни сил, ни желания.

Проснулся среди ночи оттого, что кто-то трогал мою обутую в валенок ногу. Чей-то темный силуэт склонился надо мной, я слышал лишь ровное сопение. Небо прояснилось, но не настолько, чтобы можно было определить, человек передо мной или загулявший среди зимы мишка. Медленно достал из кармана револьвер, взвел курок…

— Охолонись, парень, не дури.

Окающий голос принадлежал ориентировочно мужчине никак не младше сорока лет. И что-то мне подсказывало, что он не принадлежал к числу моих преследователей, хотя за его спиной я и разглядел что-то вроде высовывающегося из-за плеча ствола. И рядом явно нарисовался собачий силуэт. Вроде бы лайка. Однако на всякий случай убирать наган я не торопился.

— А вы кто? — просипел я и тут же зашелся в надсадном кашле.

— Охотник я местный, пушниной промышляю, сдаю в заготконтору. Фролом Кузьмичом кличут. А тебя как звать, бедолага?

Я промолчал. Называть свое настоящее имя или то, под которым я сидел в лагере, было бы неосмотрительно. Мало ли, что за человек этот Фрол Кузьмич. Может, они тут все подрядились отлавливать беглых и сдавать их за вознаграждение. Другое дело, что в голову не приходило никакой версии, как же мне себя достаточно правдоподобно идентифицировать.

— Ну, если не хочешь говорить — дело твое. Только выглядишь ты не ахти. Идти-то вообще можешь?

— Надеюсь, что да, перед ночевкой как-то еще передвигался.

— Ну, тогда попробуй встать, я тебе свои снегоступы отдам, на них всяко идти полегче. Тут у меня зимовье верстах в десяти, там и травки всякие имеются, от болезней разных. Ежели не совсем себя запустил, можно попробовать хворобу вывести. Так как, готов?

— Хорошо, я попробую.

Кое-как принял вертикальное положение. Меня покачивало, но, всунув носки валенок в ремешки предложенных снегоступов, я почувствовал, что идти все же смогу. Эти снегоступы не в пример качественнее тех, что я пытался соорудить. Между тем лайка меня обнюхала и пробежала вперед, словно призывая идти за собой.

— Одежка на тебе милицейская, а все ж видно — с чужого плеча, — усмехнулся Фрол Кузьмич. — Из лагеря, небось, сбежал, с охранника снял? То-то я гляжу, самолет летает, не тебя ли ищет? А я на твой след вчера днем еще вышел, мне-то как раз к зимовью нужно было, вон, белок набил, ну и ты в ту сторону двигался. Метель разгулялась, но все ж след за тобой глубокий был, наткнулись мы с Айвой на твою лежанку.

Айва, значит, кличка собаки… Что ж, запомним. Вроде как в отношении меня миролюбива, может, и подружимся, коли жив буду. А на поясе охотника, приглядевшись, я и впрямь рассмотрел целую вереницу шкурок белок и еще кого-то покрупнее, похожего на куницу. Значит, не брешет, да я и без того ему поверил. Что-то было в этом Кузьмиче такое, что ему хотелось сразу и безоговорочно верить.

Что ж, нужно идти, иначе мой новый знакомый, как я думаю, тащил бы меня на себе, соорудив какие-нибудь волокуши. Псина тут вряд ли бы сильно ему помогла, насколько я помнил, в одни сани у северных народов таких лаек впрягалось не меньше десятка. А мне не хотелось лишний раз напрягать человека и его животное, пока кое-как я мог и сам переставлять ноги.

— Давай сюда винтарь и вещмешок, тебе все ж полегче будет, — сказал охотник, протягивая руку.

— Спасибо, — отблагодарил я, безропотно отдавая напарнику свое имущество.

Первой по насту легко бежала Айва, следом двигался Фрол Кузьмич, более-менее утаптывая мне путь. Его силуэт мерно пер сквозь сугробы, словно гусеничный трактор. Я вперил взгляд в спину нового знакомца, думая только о том, чтобы хватило сил добраться до зимовья. А там уже и подохнуть можно, но подохнуть в тепле и мягкой постели. Ну или какой-нибудь лавке, покрытой медвежьей шкурой — почему-то именно так мне представилось спальное место там, куда мы шли.

Шли молча, на разговоры понадобились бы дополнительные силы, да и Кузьмич, думаю, это понимал. К тому же наверняка привык во время ходьбы по лесу экономить физические ресурсы. Тем более по-любому все один да один, если только тихо самому с собой вести беседу.

Десять верст превратились для меня во все пятьдесят. Во всяком случае, когда мы наконец добрались до заимки, я едва держался на ногах. Зимовье представляло собой занесенную по самые окна бревенчатую избушку. Снег завалил и крышу, так что с воздуха, если вдруг тут будет пролетать самолет, угадать жилье можно будет лишь по курившейся трубе. Она торчала из-под крыши, рядом с узеньким окошком, больше похожем на горизонтальную бойницу толщиной в бревно.

Фрол Кузьмич поковырялся в снегу, покряхтел, достал из снежных недр ключ и отпер висевший на деревянном брусе приличных размеров замок.

— Так-то никто чужой сюда не заберется, — пояснил он, прежде чем открыть дверь. — Но мишка вполне может заглянуть из любопытства, потому и замок вешаю. В окошко не пролезет, узкое оно для него, и в подпол, где схоронка, не залезет, ежели только доски когтями не повыдирает, а это не всякому косолапому под силу. В общем, набедокурит, а мне потом вычищай… Давай, заходи, я сейчас свет разожгу.

Первой все же забежала Айва, я вошел следом. Свет исходил от толстой свечи на столе, мощности которой как раз хватило на то, чтобы как следует разглядеть пристанище охотника. Действительно, скромно: стол, табурет, да накрытая какими-то шкурами лежанка в углу, на которую я беспардонно уселся, привалившись спиной к бревенчатой стене. Взгляд выхватил на прибитой к стене полке нехитрую утварь типа миски, ложки и кружки, вроде бы алюминиевых. Еще одна плошка стояла в углу, судя по всему, для собаки. Пыли, что интересно, не наблюдалось, хотя не сказать, что Кузьмич тут часто бывает, вон ключ под каким сугробом нашарил. А хозяин тем временем пояс с добычей повесил на гвоздь и занялся розжигом печурки типа «буржуйки», от которой и отходила под крышу труба.

— Сейчас температуру подымем, сможешь скинуть свой мундир. Есть хочешь?

— Мне бы чего горячего попить да поспать, — просипел я с полузакрытыми глазами, пуская изо рта клубы пара. — Кстати, меня Ефимом зовут.

— Тогда наведу тебе, Ефим, один отварчик, из клюквы с медом и листьями ежевики. Пока можешь вздремнуть, чего себя мучить-то, я тебя разбужу, как отвар будет готов.

Я с радостью последовал совету охотника, прямо в одежде вытянувшись на топчане, и тут же провалился в забытье. Очнулся от того, что кто-то тормошил меня за плечо.

— Ефим, просыпайся, накось, отведай горячего. Только гляди, не обожгись.

Я осторожно принял из рук Кузьмича кружку, в которой дымилось пахучее варево. Пальцы обжигало, но я терпел. Осторожно отхлебнул. Ничего так, терпкий, сладковатый вкус. Медленно опорожнил кружку и вернул ее владельцу.

— А теперь можешь снять тулуп с валенками, заимка уже нагрелась, я тебя одеялком прикрою. Оно у меня с виду неказистое, но теплое. Давай помогу раздеться… Хорошие валенки, с кожаной пяткой… Вот, теперь можешь спать сколько душе угодно, со сном и хворь будет выходить. А мы с Айвой пока перекусим, и я займусь кое-какими делами.

«Надеюсь, не информированием лагерного руководства о моем местопребывании», - подумал я, снова проваливаясь в сон.

— Товарищ Сталин, разрешите доложить!

— Докладывайте, товарищ Власик.

— Нашли мы Ежова. Он, оказывается, в поисках Сорокина в Ухтпечлаг забрался…

— В Ухтпечлаг? — приподнял левую бровь Сталин.

— Так точно, нам удалось выяснить, что наш путешественник во времени скрывался под именем Клима Кузнецова. Устроился докером в одесский порт. Там познакомился с руководителем местной комсомольской организации, некоей Варварой Мокроусовой. Зашел с ней в кафе, там у него случилось недоразумение с компанией местной молодежи. Закончилось все дракой…

— А из-за чего драка?

— Якобы молодые люди нелестно отзывались о спутнице Сорокина.

— И чем закончилось это… рукоприкладство?

— Главный в этой компании, сын местного партработника, с переломом челюсти отправился в больницу, остальные тоже пострадали, включая женщину.

— Он что, даже на женщину руку поднял?

— Там, товарищ Сталин, такая женщина, — доверительно понизил голос Власик, — что, простите за выражение, клейма ставить негде. По словам ведшего дело следователя, хотела глаза выцарапать нашему клиенту, да тот ей отвесил оплеуху, она и затихла. Одним словом, Сорокина привлекли к уголовной ответственности за членовредительство и дали шесть лет с конфискацией.

— А может быть, поделом этим молодым негодяям досталось, как вы считаете, товарищ Власик? Они же первыми начали оскорблять девушку, по законам чести в прежние времена за такое вызывали на дуэль.

— Полностью с вами согласен, я бы тоже начистил физиономии этим бездельникам. По ним уже, кстати, работает Одесский областной отдел НКВД.

— Так что там дальше с нашим Сорокиным?

— А дальше его этапом отправили отбывать срок в Ухтпечлаг. Там он довольно неплохо устроился грузчиком при ремонтном заводе, не отправили его на разработку месторождений в тайгу и болота. Ну да оно и понятно — уголовникам по сравнению с троцкистами и врагами народа все-таки делаются некоторые послабления…

— А я считал, что в системе лагерей не может быть никаких послаблений, — медленно процедил Сталин, пыхнув трубкой. — Если ты преступник, то и должен ответить по полной строгости закона, уголовник ты или политический. Я поговорю на этот счет с Берией.

Встреча с Лаврентием была намечена завтра на утреннем совещании в кремлевском кабинете Вождя. Берии предстояло официально вступить в должность народного комиссара внутренних дел СССР. А проинформирован он был об этом вчера вечером, во время неофициальной беседы на Ближней даче.

Сталин не смог сдержать улыбку, вспомнив, как его старый партийный товарищ, услышав о решении руководителя страны, вскочил с кресла и вытянулся во фрунт, выпятив свою обычно впалую грудь колесом. Этот будет стараться, во всяком случае на первых порах, а заленится — отправится следом за Ежовым. Кстати, что там с теперь уже бывшим наркомом?

Этот вопрос он адресовал своему начальнику охраны, взвалившему на себя обязанность по разгребанию этого довольно щепетильного дела.

— Ежов побывал в Одессе, а потом следом за Сорокиным полетел в Коми. Но опоздал на один день.

— А что там случилось? Сорокин погиб? — с плохо скрываемым напряжением в голосе спросил Сталин.

— К счастью, нет, но мог. И еще не факт, что выживет.

— Ну-ка рассказывайте, что там произошло.

— Там случился самый настоящий бунт, вернее, бойня между урками и остальными, где-то человек пятьдесят на пятьдесят. Начальник лагеря Мороз даже Ежову не открыл всей картины произошедшего, а когда с ним начали работать мои ребята — сразу раскололся. Еще и мои подчиненные провели небольшое расследование. Началось все с того, что урки убили какого-то батюшку из заключенных, с которым сблизился Сорокин. Причем не просто убили, а еще и издевались, обливая его раздетого на холоде водой. Ну, наш подопечный и отомстил, как в Одессе, отправил зачинщиков в лагерную больничку. А блатные, как они себя называют, в свою очередь, вызвали Сорокина на толковище. Да только тот пришел не один, вот и получилось — стенка на стенку. Если в подробностях, то наш хронопутешественник своим тесаком порубил всех блатных главарей, ну и еще кого-то из шавок помельче. Там такое творилось, что очевидцы сами толком ничего не помнят.

— А дальше что? Сорокин жив остался?

— Живой, он же у нас везунчик! Его Мороз в карцер определил, в холодный, без телогрейки, а он возьми и обезоружь конвоира, который его вел в карцер. Забрал у него винтовку с патронами, снял верхнюю одежду, самого конвоира отнес в мертвецкую и там спеленал, оставив с кляпом во рту. Сторожа однорукого тоже связал, чтобы шум не поднял раньше времени. После этого завернул в столовую, взял три банки тушенки и буханку хлеба, нож со спичками, и покинул пределы лагеря.

— Что значит покинул? Просто так взял и вышел? Хороша же там охрана…

— Не вышел, товарищ Сталин, выехал. На аэросанях. Взял и угнал аэросани, представляете? Протаранил ворота — только его и видели. Самое смешное, что вместе с ним на этих аэросанях уехал и Мороз. Только не в кабине, а на капоте, вцепившись пальцами в передок. Можно сказать, его спиной или тем, что пониже, Сорокин ворота и таранил. А когда отъехали на несколько километров, он остановился, стащил с капота Мороза и отправил пешком в лагерь, предварительно отобрав у того наган.

— Экий ловкач, — цокнул языком Сталин. — И не пристрелил Мороза, хотя и следовало бы. Думаю, нам такие начальники лагерей не нужны, они позор исправительной системы. То бунт у них, то побег. Завтра Берии подскажу, что в Ухтпечлаг понадобится новый руководитель. Так что там дальше?

— Пропал в тайге наш Сорокин. Ежов прилетел на следующий день и тут же организовал поиски, в том числе с воздуха. К северу от лагеря километрах в двухстах обнаружили глубокий след, но с высоты трудно было понять, человек прошел или какой-нибудь лось. В общем, следы Сорокина затерялись в тайге, я дал команду продолжать поиски, но уже под нашей юрисдикцией, хочется верить, что клиент еще жив и мы все же его найдем. Больно уж он везучий.

Сталин поднялся, задумчиво прошелся по кабинету, попыхивая трубкой. Да, действительно, настоящий везунчик. Если и в этот раз выживет в зимней тайге почти без припасов… Очень хотелось бы с ним пообщаться с глазу на глаз.

Власик кашлянул, привлекая внимание Хозяина. Тот кивнул, мол, говори.

— Ежов арестован как изменник Родины, сегодня вечером самолетом его уже должны доставить в Москву. Я, пожалуй, поприсутствую на первом допросе. Хочется посмотреть, как эта гнида будет изворачиваться… А вот это, товарищ Сталин, я оставил на десерт.

— Что внутри? — спросил Вождь, принимая папку с завязанными тесемками. — Здесь на титульном листе ничего не написано.

— А это, товарищ Сталин, те самые показания из сейфа Ежова, — едва ли не светясь от гордости, доложил Власик. — Все, что рассказал наш Сорокин на допросах, собрано здесь. Я почитал только начало, смею заверить — показания очень любопытные.

— Что ж, сейчас же с ними и ознакомлюсь, — Сталин аккуратно положил папку на стол. — Еще что-то есть?

— Вроде бы все рассказал, товарищ Сталин.

— Тогда можете быть свободны… И кстати, пусть Ежов переночует не в самых лучших условиях, а с утра завезите его сюда. Хочу пообщаться ними лично, а затем уже поеду в Кремль на совещание.

— Понял, товарищ Сталин.

Власик ушел, неслышно прикрыв за собой дверь, а Отец народов сел за стол и неторопливо развязал тесемки. Открыв папку, достал первый лист и, в очередной раз пыхнув трубкой, углубился в чтение.