Глава 8
Когда дядя Феодор выкатился из комнаты, Катюша не сразу пришла в себя. Но когда дыхание восстановилось и способность соображать тоже постепенно к ней вернулась, девушка подбежала к двери и подергала ее. Так и есть.
– Заперто!
Мерзкий, развратный, гадкий старикашка запер ее тут! Отдышавшись, Катя подбежала к зеркалу, чтобы оценить размер ущерба, нанесенного горбуном ее внешности. Ущерб был велик. На шее проступали следы от пальцев. Одна щека покраснела и ощутимо увеличилась в размерах. Ухо оттопыривалось. И даже волосы – главная Катюшина гордость, и те вроде как поредели.
– Гад горбатый! – рассердилась Катюша. – Чтобы тебя самого всего перекосило да скрючило! Как меня изуродовал всего за пару минут.
Но тут же на нее снова навалился страх. Да, опасность отдалилась, но она не миновала окончательно. Сейчас дядя Феодор занят разборками с полицией, но он вернется и тогда… Катя содрогнулась и с отвращением взглянула в сторону смятой кровати, на которой ее чуть было не изнасиловали. Голова ее принялась лихорадочно соображать, как избежать опасности.
– Полиция! Там приехала полиция!
Горбун пошел разбираться с приехавшими в поселок полицейскими. А те приехали по поводу пропавшей из монастыря девушки. А кто пропал? Она, Катя, и пропала! Значит, за ней приехали. Значит, ее скоро спасут. И ничего ей делать для этого даже особо не нужно. Катя попыталась успокоиться. Она опустилась на лавочку, прикрыла руками лицо, распустила волосы и приняла полную скорби позу. Пусть полицейские, когда придут ее спасать, в полной мере оценят ее страдания.
Но время шло, а никто что-то за ней не приходил. И голосов не было слышно. И шагов. И Катя внезапно осознала, что могут и вообще не прийти. Если дядя Феодор так хитер, что сумел прибрать к рукам целый поселок, то он и полицейских сумеет вокруг пальца обвести. И он вернется сюда. К ней! Вернется один, чтобы закончить то, что начал раньше.
– Ой, нет, не хочу!
Катя бросилась к двери. Она бросалась на дверь всем телом, но заперто было крепко. И дверь сама прочная: ни просвета, ни щелочки, сделана из дубовых досок, да еще потом для надежности обшита сверху и снизу железом. Такую дверь не сломаешь. Даже со специальным инструментом с такой дверью придется повозиться. А уж с голыми руками и думать нечего, чтобы ее одолеть.
Взгляд Катюши устремился к окошку. Маловато, что и говорить. Но в принципе, если постараться, то пролезть сквозь него можно. За сутки она должна была здорово постройнеть. Ведь вчера Катюше пельменей не досталось, спать она легла натощак. Сегодня ухватила пару кусочков картошки со сковороды, все остальное подъел Игнатий.
– Игнатий! – всплеснула руками Катюша. – Вот кто меня спасет! Только бы мне до него добраться. А там уж я сумею его вдохновить. Один в поле не воин, а двое уже сила.
И Катюша вновь уставилась на окошко, примеряясь, как бы ей ловчей до него добраться. Внезапно ей послышалось, что по коридору кто-то идет. Отчаяние придало Катюше силу. Она подбежала к кровати и попыталась ее поднять с одного конца.
– О-о-ох!
Кровать была дико тяжелой. Сработанная на совесть, она весила не меньше центнера. Катюша изо всех сил тянула кровать поближе к окну. Если ей удастся поставить кровать вертикально и прислонить к стене, то по ней девушка сможет вскарабкаться к самому окошку. Вот только открыто ли оно? И хватит ли у нее сил, чтобы приподнять кровать?
Катюше казалось, что она толкает кровать целую вечность. Все силы на это ушли. Но когда Катюша остановилась, чтобы оценить проделанную работу, то едва снова не расплакалась. Ей удалось лишь самую малость сдвинуть кровать с места. До заветного же окошка было еще как до Северного полюса. А между тем сил у Катюши уже совсем не осталось.
От отчаяния она расплакалась. Села на сдвинутую ею же самой кровать и заревела. Слезы сами потекли по ее лицу. Спасения не было. Участь ее была решена. Она умрет от рук жестокого насильника. Только сперва намучается так, что и самой смерти будет рада.
Внезапно она услышала, как в двери щелкнул замок. Вскрикнув, Катюша спряталась за кровать. Никакой логики в этом ее поступке не было, один лишь дикий страх. Хоть несколько секунд выгадать до того, как мерзкий горбун накинется и снова примется терзать ее тело. Но в дверь вместо косматой башки дяди Феодора просунулась хорошенькая белокурая головка в украшенном вышитым жемчугом кокошнике.
На вид девочке было лет десять. Глазки у нее были смышленые, а на личике играла отчаянная улыбка.
– Слышь, новенькая!.. – прошептала она. – Ты еще живая?
Катюша выглянула из-за кровати.
– Прячешься? – хихикнула девчонка. – Брось! От дяди Феодора не спрячешься! Знаешь, скольких он таких, как ты, на тот свет отправил? Считать пальцев ни на руках, ни на ногах не хватит.
– Ты кто такая?
Но девчонка не ответила.
– Иди сюда! – поманила она Катюшу пальцем.
И видя, что та не торопится, рассердилась:
– Да не мешкай ты, корова! Дяденька сейчас с полицией пошел, глаза им отводит. Но если вернется и застукает меня тут с тобой, не миновать мне дыбы и розг. Ну а тебе, сама понимаешь, что светит.
И схватив Катю за руку, девчонка поволокла ее за собой.
– Ты куда меня ведешь?
– Спасаю тебя, дурища! Из терема выведу, из поселка путь укажу, а дальше ты, как знаешь, сама действуй. Дальше я тебе не помощница.
– Постой! А Игнатий?! Он как же? Тут останется?
– Игнатий – это тот, что в холодной сидит? Дружок твой?
– Не дружок, но знакомый.
– Хочешь, чтобы я и его спасла?
– Выручи, а?
– Ох, опасно это, – покачала головой девчонка. – Ну да уж ладно. Семь бед – один ответ. Ключ от холодной я для тебя припасла. Как чувствовала, что ты дружка милого захочешь из беды выручить. Но чур, сама я туда не сунусь.
– Боишься?
– Боюсь. И ты, если тебя схватят, меня не выдавай. Будут пытать, кто тебя выпустил, кто ключ от холодной дал, про меня молчи. Вместо меня ты дядьку Филимона укажи. Ага! Так и сделай! Дядька Филимон, он дико злой, жену свою каждый день колошматит. Поделом ему будет.
– А мне поверят?
– Еще как! У дяди Феодора на Филимона давно зуб имеется. Вечно они баб между собой поделить не могут. Так горбун поверит, что это Филимон пытался у него новую забаву спереть. Обозлится. Может, самого Филимона велит высечь.
И девчонка снова захихикала, предвидя потеху, которую сама же сейчас и подстраивала.
– Зачем ты мне помогаешь?
Девочка перестала смеяться. Личико ее приняло серьезное выражение. И она печально сказала:
– Дядя Феодор мою старшую сестру Аксинью до смерти затерроризировал своей любовью. Он у нас такой, кого уж к себе в терем из девок молодых возьмет, та считай что покойница. Иной раз, если хилая, через неделю исчезает. Другая, так та месяц-другой продержится. Только конец у всех невест дяди Феодора все равно один. Могила. Очень уж дядя Феодор до любовных ласк лют. И по мужской части хозяйство у него, бабы поговаривают, очень уж велико. Чисто конь. Никто из его баб долго не выдерживает.
Это Катюша и сама успела прочувствовать. Выходит, не колбасу с собой в постель притащил горбун, а кое-что другое. Жуть!
– А люди куда смотрят? Родичи девушек почему не возмущаются таким произволом?
– А дядя Феодор сирот в дом берет, – хладнокровно объяснила девочка. – За них и заступиться некому. Вот мы с Аксиньей без отца, без матери растем. Одна тетка Глафира у нас в опекунах. Только тетка наша во всем дядю Феодора слушается, в рот ему смотрит, святым прозорливцем урода считает. Сказал ей горбун, что он Аксинью в паломничество в дальний скит на Урале отправил за особую праведность, тетка ему и верит. Сидит, писем от Аксиньи ждет. Только я-то знаю, Аксинья бы, не простившись со мной, никуда не уехала. А значит, допек ее дядя Феодор своей любовью. В земле нынче моя сестрица лежит. Как и все другие невесты дяденькины.
– Вон оно что.
Так они добрались до выхода из терема. Там девочка помогла ей нацепить на голову платок и надеть припасенный тулуп. Тут же на вешалке висела и чья-то мужская одежа, которую Катюша, не задумываясь, прибрала к рукам. Пригодится, когда они с Игнатием будут бежать из этого жуткого места.
К этому времени уже стало смеркаться, завьюжило. И народу на улице совсем не было.
– Ты лицо-то в воротник спрячь, – поучала ее девочка. – Спрячь, чтобы тебя в лицо не вызнали. Так за здешнюю и сойдешь. Никто тебя не остановит. Мало ли какая баба по какой надобности бежит.
И когда уже Катюша шагнула через порог в пургу, девочка внезапно ее остановила, сказав:
– А хочешь всю правду знать, почему я тебе помогла?
– Ты же говорила из-за сестры.
– Минувшей ночью во сне сестрица ко мне приходила, – очень серьезно произнесла девочка. – И сказала она мне, что завтра горбун новую забаву себе найдет и чтобы я в память о ней, о сестре своей, об Аксинье, этой девушке помогла. То есть теперь поняла?
И что могла сказать на это Катюша? Только еще раз поблагодарить, что она и сделала.
– Спасибо тебе. И сестре твоей спасибо, если еще придет, ты ей передай от меня.
– После поблагодаришь, коли спасешься.
И когда Катюша уже зашагала от нее прочь, девочка прошептала ей вслед едва слышно:
– Верю, что через твою смерть, сестричка, нам всем свобода от горбуна выйдет. Своей душой чистой ты нас всех из его власти и выкупишь.
Катюша последних слов ребенка не слышала. Шагала себе через снег и думала только о том, чтобы не нарваться на кого-нибудь из слуг горбуна. Теперь ей была предельно ясна та судьба, которая ее ожидала. И она содрогалась от холодного липкого ужаса, стараясь не думать о том, что могло ее ожидать в самом ближайшем будущем.
Игнатий появлению девушки на пороге темницы обрадовался до судорог. Бросился ее обнимать, даже с поцелуями полез. Но Катя, которой на сегодня мужских объятий было уже предостаточно, решительно пресекла его поползновения.
– Валим отсюда!
– Валим!
Катюша заставила его надеть припасенный для него тулуп, высокую шапку и цветной кушак, нарядила, как всех мужиков в деревне. Теперь они с Игнатием ничем не отличались от прочих обитателей Залесья. Выскочив из темницы, они побежали сквозь снег прочь из этого страшного места. Никто их не остановил. Никому не было до них дела. Как потом выяснилось, Феодор в это время еще потчевал полицейских наливочками и закусочками из собственных погребов, не без успеха уверяя тех в собственной благонадежности.
Такие уверения запивались сначала зубровкой с солеными груздочками, потом ореховкой с закусочкой из пирожков с белыми грибочками, а потом и калгановкой, к которой на закусь подали и жареные бараньи ребрышки, и свиные котлетки, и телячьи отбивные. А уж солений, маринадов и прочих закусок было просто не счесть. Под такую закуску и выпивку как-то охотней верилось в искренность здешних обитателей во главе с самим дядей Феодором.
Из всех полицейских к еде не притронулась лишь одна Чапа. Собака сначала с укором смотрела на хозяина, наворачивающего за обе щеки в чужом доме, а потом с почти человечьим вздохом улеглась на пол, накрыв морду лапами, чтобы даже и не видеть этого безобразия. Умная собака чуяла в поведении дяди Феодора какой-то подвох. Но на поведение Чапы никто из мужчин не обращал внимания. Они говорили и говорили со своим гостеприимным хозяином.
А поговорить им было о чем. Сначала речь шла только об испорченном мясе и маленькой девочке, прибегавшей в монастырь из Залесья с какой-то запиской к пропавшему Азару. И горбун держался уверенно, даже нагло, отрицая всякую свою причастность к случившемуся.
– Мы – взрослые обитатели Залесья – ни под каким видом не ходим к отцу Анатолию, не общаемся с этим дьяволом в овечьей шкуре. И детям я запрещаю даже приближаться к его гнезду разврата.
– Но девочка была. Ее видели.
Тогда горбун предложил вызвать всех девочек, подходящих под описание, и спросить у них, прибегал ли кто-нибудь из них в монастырь. Полицейские так и сделали. Девочек оказалось всего восемь штук, от пяти до двенадцати лет. Все они дружно отрицали свою причастность к посещению владений отца Анатолия. Особенно усердствовала одна из малышек, одетая в красивый расшитый мелким жемчугом кокошник. Она так трясла головой, что казалось: жемчужинки разлетятся сейчас по всей комнате.
– А можно побеседовать наедине с каждой из них?
Горбуну это не понравилось, но он взял себя в руки и разрешил. Не спорить же с полицией в открытую? После того как дядя Феодор вышел, одна из девочек – та самая в кокошнике – призналась, что бегала в монастырь по просьбе какого-то незнакомого ей дяденьки на большой черной машине.
– Я с речки возвращалась, мы там по льду на коньках катались. Ребята домой пошли напрямки, а я по лесной дороге. Там я его и встретила.
Девочка сперва испугалась высокого худого дяденьки, который неожиданно вышел из машины и преградил ей путь. Но мужчина разговаривал с ней ласково, спросил, не может ли она ему помочь в одном деле. И девочка решила уточнить, в чем будет заключаться ее помощь.
– Понимаешь, мне нужно поговорить с моим родственником, а он не отвечает на мои звонки. Живет мальчик в монастыре у отца Анатолия. Сходишь туда?
Девочка объяснила, что не может, ей это запрещают. Но мужчина ее продолжал упрашивать, чуть ли не плакал. И девочка согласилась помочь. На самом деле ей было интересно взглянуть, как обстоят дела в запретном для всего Залесья месте. Дядя Феодор стращал детей тем, что в монастыре пьют кровь младенцев, и маленьким детям там показываться просто опасно. Но девочка ему не очень-то верила.
И потом, как всякому любопытному ребенку, ей хотелось своими глазами все увидеть. Оправдывала она свое любопытство тем, что ведь не для потехи пойдет в монастырь, а чтобы сделать доброе дело. Доброе дело сделать – это не грех, оно и ослушание перевешивает. Так рассуждал ребенок, взяв записку и передав ее Азару.
В монастыре оказалось совсем не страшно. И здешние обитатели на людоедов были совсем не похожи.
– И что Азар тебе сказал?
– Ничего. Поблагодарил просто.
– А передать ничего не велел?
– Сказал, чтобы я передала, что он придет.
– Придет? Куда придет?
– К тому дяденьке, который меня посылал.
– Куда придет?
– Я не знаю. Мальчик сказал, что он придет. Я передала. Дяденька был доволен. Дал мне конфет, денег предлагал. Только я деньги не взяла, потому что это плохо – за доброе дело деньги брать. Вот конфеты можно, конфетами я потом других ребят угостила.
Оставив в стороне вопрос, что могло случиться с девочкой, если бы на месте того доброго дяденьки с конфетами оказался бы кто-нибудь не такой добрый, пусть даже тоже с конфетами, полицейские сосредоточились на описании мужчины и его машины. Но девочка смогла лишь сказать, что дяденька был очень высокий, худой и уже в возрасте.
– Волосы у него были седые, а глаза черные. И кожа смуглая. И вообще, такие загорелые люди в горах живут или в пустыне.
Но по-русски мужчина говорил с девочкой чисто и без акцента.
– А машина?
Про машину девочка опять же смогла сказать немного. Кроме цвета машины – черный, девочке запомнился только подвешенный у зеркала на лобовом стекле полумесяц, он ярко блестел и больше всего привлек внимание ребенка.
– И еще в самой машине коврики были очень мягкие. Дяденька меня вперед посадил, я всю дорогу коврик щупала. Такие гладкие, прямо шелковые! У козляток шерстка мягкая и шелковая, да все не такая.
Полюбившиеся девочке коврики на сиденьях были зеленого цвета и с вышитыми на них серебром узорами.
– А дяденька был один?
– Один. У него ножка больная, на тросточку опирался.
– А какая ножка у дяденьки болела?
– Вот эта. – И девочка указала на свою правую ногу.
Что же, кое-какую пользу беседа с юной свидетельницей все же принесла. Теперь у полицейских было описание машины и ее владельца. Встреча с девочкой произошла как минимум за несколько часов до исчезновения Азара. И если предположить, что все это время таинственный дяденька с палочкой провел в окрестностях монастыря, его самого или его машину могли видеть и другие люди.
– Будем искать свидетелей.
Разобравшись с этим вопросом, перешли снова к испорченной свинине. Но Феодор клялся, что продал отцу Анатолию отличное мясо.
– При них поросенка забивали, при них разделывали, при них фарш крутили. А уж что они там потом в этот фарш добавили, этого я не знаю.
– Значит, вы им продали разделанного поросенка, и все?
– Двух поросят продал. Одного забили при них, а второго они живьем взяли. Матушка сказала, что в монастырь скоро должен важный гость прибыть из самой епархии, вот его они молочным поросеночком и собирались потчевать.
– Да ведь монахи мяса не едят.
– Монахи, может, и не едят. А вот архиепископы ихние очень даже поросятину уважают.
По тону горбуна было ясно, как невысоко он ставит этих самых архиепископов. Пока обсуждали поросят, отравившихся их мясом волков и доверчивых девочек, садящихся в машину к незнакомым добрым дяденькам, от матушки Галины пришло сообщение о пожаре, который случился в монастыре у отца Анатолия. Она просила полицию поскорее прибыть для разбирательств всех обстоятельств случившегося.
– Потому что не исключена диверсия. Баллоны с газом были у нас все новые. Сам по себе баллон взорваться не мог, ему в этом кто-то помог.
Полицейские с сожалением взглянули на стол, уставленный винами, наливками и закусочками, ими еще не отведанными, и начали собираться.
– Остались бы! – просительно восклицал дядя Феодор, ловко скрывая свою радость от ухода незваных гостей.
– Остались бы, да служба зовет.
– Так съездите и возвращайтесь, – ластился к ним горбун.
И снова полицейские поверили в его добрые намерения. Одна лишь Чапа выразительно оскалила зубы, когда горбун попытался погладить ее по голове. Но ей же еще за это и попало. Чапу отругали, как простую дворнягу, что обидело честную собаку чуть не до слез. Но стоило полицейским попрощаться и двинуться к выходу, как им поступило сообщение от самого отца Анатолия. Он не только не просил их вернуться в монастырь, но, напротив, заклинал остаться в Залесье и выяснить там судьбу одной из тамошних красавиц.
– Выясните в Залесье, не пропадала ли у них девушка? Приметы следующие. Высокого роста, блондинка. Волосы роскошные, доходят до талии, вьются. На вид лет семнадцать-восемнадцать. Очень красивая.
– А одета как была?
– В том-то и дело, что насчет этого ничего сказать не могу. Нашли мы ее нагую.
– Она жива?
– Нет.
Разумеется, после этого полицейские резко передумали уезжать. Вместо этого они расспросили собравшихся в доме у Феодора людей. Все отвечали отрицательно, но вели себя как-то очень уж странно. Кисли, мялись, да еще и поглядывали в сторону горбуна, словно в поисках ответа, правильно ли они отвечают и поступают. Это их поведение не укрылось от глаз полицейских и пробудило в них задремавшую было бдительность.
Особенно сильно насторожился молодой следователь Завирухин.
Он первым и сказал своим коллегам:
– Что-то тут нечисто. Держите ухо востро.
Оставив горбуна с его приближенными, они отправились по домам остальных жителей. Горбун пытался пойти с ними, но полицейские были начеку.
– Всем оставаться на своих местах.
И вышли. Как только полицейские ушли, Феодор кивнул нескольким своим людям:
– Предупредите всех, чтобы помалкивали о… сами знаете о ком.
Получив указание, слуги поспешили выскочить из дома через черный ход. Но там их уже ждала повеселевшая Чапа. Чувствуя, что к ней вернулось доверие хозяина, она оскалила зубы и громко залаяла на этих людей. Появились полицейские, под пристальными и выразительными взглядами которых прислужникам горбуна пришлось молча вернуться назад в дом.
– Что-то подозрительная суета началась, а? – заметил Завирухин.
– Плохо дело, – согласился с ним другой сотрудник. – И Чапа вон сама не своя. Зря я ее отругал, собака лучше нас подвох чует!
Расспрашивая жителей, полицейские ходили из дома в дом. Большинство жителей лишь качали головами, когда полицейские расспрашивали их о пропавшей высокой блондинке с чудными золотистыми до пояса косами. А вот в одном доме, где им сначала открыла какая-то старуха, которая тут же отрицательно помотала головой, мгновение спустя на пороге появилась знакомая полицейским девочка. Та самая в кокошнике.
Одета она была все в тот же сарафанчик и уставилась на старуху с нескрываемым удивлением:
– Тетенька, да как же вы не понимаете? Это же они про Аксинью спрашивают.
– Уймись, голова стоеросовая! – накинулась на нее тетка. – Аксинья в скиту живет. Феодор сам ее туда благословил уехать.
Но девчонка притворилась дурочкой. И ткнув пальцем в полицейских, воскликнула:
– А что же они тогда про нее спрашивают?
Тут уж полицейские не сплоховали и накинулись на женщину:
– Аксинья – это кто?
– Да никто, – залопотала перепуганная тетка. – Не слушайте вы девчонку. Она с придурью уродилась. По-хорошему, так ее в интернат для умственно отсталых отдать нужно, да мне ее жалко. Племянница как-никак. Родители у ней померли. Вот и держу при себе, дуреху.
Но полицейские не поддались на эту уловку. Девочка им умственно отсталой не показалась. Глазки у нее были умненькие. А на старуху она смотрела враждебно.
– Аксинья – это кто? – повторил вопрос Завирухин, но уже обращаясь к самой девочке.
– Сестричка моя! Старшая!
– И что? Она пропала?
– Да!
– Говорю же, – тут же вмешалась тетка, – на Урале старшенькая живет! Замуж вышла!
– Вы же говорили, что в скиту обитается.
– Сначала в скиту жила, после замуж вышла. Долго ли, дело-то молодое.
– Связаться с ней можно?
– Конечно!
Но телефон, который дала им старуха, был местный. Да еще и принадлежал он женщине по имени Тамара, что полицейские выяснили очень быстро, просто позвонив по номеру.
– Как же тогда с Аксиньей быть? Куда племянница девалась? Выходит, вы с ней связи не имеете?
– А на что она мне? Уехала, не сказавшись. Небось, за любовником увязалась. На что мне такая шалава? Еще младшую мне спортит своим поведением.
– Тогда вам придется проехать с нами.
– Куда это? Никуда я не поеду! Мой дом тут!
– Не поедете добром, повезем силой. Имеем право.
Старуха начала возражать. Но тут вперед выскочила девочка.
– Я поеду! Я вам все скажу!
– Ах, ты шельма! Куда еще собралась?
Старуха хотела схватить ребенка, но девочка увернулась и оказалась рядом с Чапой. Собака немедленно оскалила клыки, но рычала она не на ребенка, а на старуху.
– Тебя как звать-то? – спросил у ребенка Завирухин.
– Надей.
Девочка положила руку на голову Чапе и потрепала ту за уши. Собака завиляла хвостом и коротко гавкнула, словно одобряя такое поведение. Чапа была собакой внушительных размеров, ссориться с ней как-то желания ни у кого не возникало. И девочка, чувствуя себя в полнейшей безопасности рядом с такой защитницей, смело показала своей тетке язык, оказавшийся у Нади к тому же необычайно длинным.
