Часть III. Бей своих!
После следственного изолятора Хоша сильно изменился. Стал более нервным, настороженным. И следа благодарности за то, что его вызволили, он не испытывал, а демонстрировал лишь растущую подозрительность. Своей нервозностью заражал всю команду. Братву все больше охватывало какое-то заразное безумие.
Каратист Брюс и Башня продолжали свои сумасшедшие вылазки. Они в последнее время повадились насиловать по вечерам загулявших в городе девиц.
– Садись, овца, в тачку, не пожалеешь, – кричит Башня, распахивая дверцу.
– Да пошли вы!
– Садись, не то костей не соберешь.
– Кричать буду.
– А пером по морде?..
Потом – в глухое место, там утолить свою страсть, лучше поизвращеннее, избить девушку, да еще серьги сорвать – не потому, что деньги нужны, а чтобы для полноты кайфа, и пообещать все лицо исполосовать, если в милицию заявит.
В порядке вещей было познакомиться с девушкой, узнать ее адрес, заявиться в квартиру, набить морду папаше, оттаскать за волосы мамашу и потащить девицу в машину.
Ну а уж прийти на рынок, перевернуть азербайджанский лоток, потом обобрать какого-нибудь безобидного жучка, торгующего в переходе дезодорантами, и дать ему в глаз, отметелить кого-нибудь, кто косо посмотрел, около бара – это вообще их любимые милые забавы.
Время от времени они влетали в милицию, приходилось их оттуда выкупать. Но Хоша относился к этим выходкам снисходительно – двое психопатов были его личной гвардией и опорой. Он считал, что только на них может положиться, тогда как Художник своенравностью все больше раздражал его и пугал.
Но больше всего крови портил Блин. Ощущая общий раздрай в команде, он совсем отбился от рук, пил так, что не просыхал сутками. Мог не исполнить поручение. А мог не приехать, когда нужен. И все чаще заявлял о том, что пора отваливать и создавать собственное дело, а не «кормить там всяких». Под «всякими» подразумевались Хоша и Художник. Пару раз он намертво сцеплялся с главарем – находила дурь на дурь. Тогда Блин бил себя мощным кулаком в грудь:
– Чего ты мне лепишь горбатого? Ну пошли. Хоть на кулаках, хоть на ножах. Тоже мне пахан. Я таких паханов… – Дальше следовала длинная нецензурная тирада.
Длилось это недолго. Блин с Хошей замирялись, до очередной склоки.
Но однажды, когда команда собралась в домике в деревне, Блин перешел все границы. Он заявился уже слегка поддатый. Как раз была дележка месячного заработка с вещевого рынка у Северного порта. На столе лежала груда мятых купюр, некоторые грязные, замызганные, но от этого они не переставали быть деньгами. Деньги эти делились на множество частей. Доля отстегивалась начальнику местного отдела внутренних дел и заместителю главы администрации, курирующему рынки. Немало уходило на покрытие расходов, возникающих при работе на рынке. Потом шла зарплата охранникам и получателям, собирающим на рынке деньги. А потом уже начиналась дележка того, что оставалось, – не более трети, но суммы все равно накапливались достаточно приличные. Часть шла на общак ворам, часть на общак команды, а остальное распределялось между верхушкой шайки соответственно заслугам.
Хоша любил раздавать деньги сам. Он ощущал какое-то блаженство, когда отсчитывал купюры и отдавал их с шутками и прибаутками.
– На, купи детям мороженого. – Пачку денег он перетянул резинкой и толкнул по гладкому столу в сторону Брюса.
– Эскимо, – скривился Брюс, засовывая пачку себе в карман.
– На рюмку коньяка хватит, – следующую пачку Хоша передал Башне.
– Етить ее, – покачал головой Башня.
– Чего, маловато? – уставился на него Хоша.
– На эти бабки… А, ладно! – махнул рукой Башня.
И от Брюса, и от Башни не слышали ничего, кроме того, что деньги им отстегивают слезные, что они в команде давно и должны получать куда больше. У Художника было на этот счет особое мнение. Он им вообще бы только на сигареты давал, поскольку пользы с троглодитов было как с козлов молока, а выступления их на совете стаи сводились в основном к предложениям ограбить Ахтумское отделение банка «Менатеп» или захватить в заложники генерального директора нефтеперерабатывающего завода и продать его за миллион баксов.
Художник без звука бросил свою пачку денег в «дипломат». Дядя Леша потер руки довольно – он всегда потирал руки, получая деньги, потому что страстно и беззаветно любил их – «зелененькие», «деревянные», какие угодно.
– Это чего?! – взвился Блин, глядя на свою долю. – Ты мне скажи, чего это? Последняя шестерка больше получает!
– Стоп, Блин! – резко осадил его Хоша. – Давай считать. За месяц ты сорвал нам две деловые встречи. И не приехал по вызову, хотя тебе прозванивали. Знаешь социалистический принцип – кто не работает, тот не ест. Но мы – не большевики. Мы тебе отстегнули по совести.
– По совести, да? Ах ты сука! – Блин порвал деньги и бросил их в лицо Хоше.
Тот побледнел:
– Ну это ты зря!
– Да я тебя в белых тапочках видал, фуфел дешевый! – заорал Блин, распахивая пиджак, чтобы все видели засунутый за пояс пистолет. – Ну, чего сделаешь, а? Что ты против меня? Ты кто вообще? Тебя кто вообще башли распределять поставил? Ты – дешевка! И на зоне дешевкой был! Повезло, что не опустили!
Хоша вскочил, двинулся к Блину, но тот дернулся ему навстречу. Бодаться в лобовую с Блином – все равно что переть на танк.
Все повскакали с мест. На Блина поглядывали недобро. И Хоша стоял набычившись, понимая, что решается сейчас очень многое.
– Брейк, парни, – подал голос дядя Леша. – Ну чего вы взбрыкнули? Давайте сядем, побазарим спокойно. И возьмем слова обратно.
Неожиданно его спокойный тон возымел действие. Блин, не застегивая пиджак и не отводя руку от пистолета под мышкой, уселся на диван и стал сверлить взором присутствующих. Он понимал, что наговорил лишнего, но на попятный идти не собирался.
– Пошли, Хоша, перекурим, – предложил Художник и почти насильно вывел главаря на крыльцо. – Закури, – протянул сигарету.
Хоша был в бешенстве. Руки его тряслись.
– Вот сука, падла такая! Я ему…
– Надо что-то решать, – покачал Художник головой. – С ним дальше нам не по дороге.
– Он ублюдок. Опустить его и прогнать в три шеи. – Хоша покачал головой. – Заложит ведь. Он же скотина подлая. По всем статьям нас заложит – и ментовке, и кому хочешь. Что делать-то?
– А ничего, – отмахнулся Художник. Он повернулся и зашел в дом.
Блин икал, вытирая рот, и тянулся к бутылке водки, стоявшей на столе. Он поднял глаза и напоролся на взгляд Художника.
– Блин, – произнес тот спокойно, – мы прикинули, что тебе пора отваливать из бригады, забрав свою долю. Мы не поскупимся.
– В общаке моих бабок немало? И кой на чего еще у меня право есть, – Блин приосанился. Он уже давно решил отвалить, и тут все неожиданно сложилось, как он хотел.
– Обсудим. – Художник присел напротив него на стул. – Вот только слова свои по поводу Хоши надо бы обратно взять. Нехорошо так.
– Ах обратно… – Блин задумался и засопел.
Из рукава рукоятка финки скользнула в ладонь Художника. Рывок – и острие вошло в грудь Блина. Ювелирно, точно в сердце.
Блин всхрапнул, качнулся, откинулся, дернулся и закатил глаза. Изо рта пошла кровь.
Художник посмотрел на остальных:
– Возражения есть?
– Ну ты и быстрый, – прошептал Башня зло…
* * *
– Сиди спокойно, не суетись, – напутствовал хозяина квартиры Влад, уютно устроившись в мягком кресле из черной кожи и положив ноги на телефонный столик.
– Что будет? Что будет? – не переставал причитать Леха, сидя на пуфике и раскачиваясь из стороны в сторону. – Они меня убьют.
– Не убьют, – отмахнулся Гурьянов. – Будешь вести себя тихо – не убьют.
Во взгляде Лехи были отчаяние и паника.
– Все Вика… Зачем я с ней связался? Чтобы за удовольствие так платить! Да провались она, тварь тощая. – Он всхлипнул. – Ну за что? Почему я?
– Правильно, почему ты, – кивнул Гурьянов. – Всю жизнь жил как у Христа за пазухой. Стриг купюры. Жрал икру, пил мартини, мял баб. И ни за кого, ни за что не отвечал. А тут дошло до проверки на вшивость. Пришли к тебе, надавили чуток, и ты лапки с готовностью кверху – всех уже продавать и предавать готов, лишь бы снова оставили в покое и ты опять жрал, пил, мял баб.
– Почему вы меня все время оскорбляете?
– Потому что ты предатель и трус, Лешенька.
– Почему я родился в этой дремучей, дерьмовой стране? Почему на меня все это свалилось? Почему? – все ныл и ныл Леха. – Все из-за шлюхи этой… Ох, Вика.
Гурьянов органически не переваривал предателей. И само слово «предательство» вызывало у него физическое отвращение. Вместе с тем так уж получалось, что довелось ему жить во времена, когда предательство стало почти нормой, когда предатели научились читать мораль и доказывать, что предавать хорошо, и оттого ненавидел их Гурьянов еще больше.
– Звони. И не трясись. – Гурьянов передал Леше трубку. – Говори нормально, чтобы они не насторожились. – Он нащелкал на аппарате номер.
На третий звонок послышался голос уже знакомого Виктора.
– Это Алексей.
– Леха, дружище! Ну как?
– Она здесь… В ванной.
– Значит, так. Задержи ее. Башкой ответишь, если уйдет. Слов на ветер не бросаем…
– Я понимаю.
– Хороший мальчик… Жди…
Ду-ду – гудки.
Леха отбросил трубку, будто змею, и снова закачался из стороны в сторону, как раввин на службе:
– Что будет? Что бу-удет?
– А будет так. Ты откроешь дверь. Вежливо улыбнешься. Пропустишь их в квартиру, – инструктировал Гурьянов. – А потом не путайся под ногами.
– Да, да…
– Возьми игрушку. Пригодится. – Гурьянов протянул Владу свой пистолет – единственное их оружие. – Контролируешь с лестничной площадки. Если чего – бей на поражение.
– Ты один справишься? – угрюмо осведомился Влад.
– А ты сомневаешься?
Влад кисло улыбнулся. Полковник – последний человек на земле, в котором он бы сомневался. Да вот только захваты так не проводятся. Сколько захватов и задержаний провел Влад – не сосчитаешь. Для захвата нужно несколько человек – сечь подходы, отходы. Во всяком случае, бойцов должно быть больше, чем преступников. Иначе начинается русская народная игра – стенка на стенку. Правда, нет такой стены, которую не разнес бы Гурьянов.
Вдруг Владу на миг стало дурно – в какую же историю он ввязывался. Но назад пути уже не было. И вообще, другого пути у него не было. Он сжал рукоятку пистолета и произнес как можно беззаботнее:
– Решено.
На лестничной клетке он присел на подоконник и стал наблюдать за стоянкой перед домом.
Они приехали через полчаса на скромных «Жигулях». Двое парней – сверху черт разберешь, но похожи на тех, которых сбивчиво, глотая слова, описал Леха.
– Гости, – произнес Влад в рацию. – Двое. Оба идут к вам.
– Понял. – В квартире Гурьянов поднялся с дивана. – Жду с нетерпением!
Он поставил рацию на буфет, размял пальцы, как перед игрой на гитаре. Привычно накатили дрожь и волнение, как всегда перед началом активных действий. Появилась какая-то волна силы, готовая вырваться наружу.
А Влад сидел на подоконнике. Через прутья лестницы внизу он видел, как раздвинулись двери лифта и эти двое уверенно направились к двери Лехиного жилища. Один – повыше, в замшевой просторной куртке – нажал на звонок.
Дверь начала открываться. Влад оторвался от подоконника, вытащил пистолет, спрятав его под ветровкой, и пошел вниз по ступенькам.
Леха открыл дверь.
– Ну? – спросил «замшевый».
– Она… – Леха запнулся, отступая. – Она…
Гурьянов стоял в стороне от двери и был скрыт от гостей.
Все шло по плану. Но вдруг Леха отпрянул и взвизгнул:
– Я не виноват! Это они!
Влад ринулся вниз.
И началось.
«Замшевый» выдернул из-за пазухи руку и выстрелил.
Гурьянов ударил ногой по двери, и дверь врезала по руке стрелявшего, так что выстрел прошел мимо. Потом снова распахнул дверь и дернул «замшевого» в прихожую.
Напарник «замшевого» увидел Влада, ринувшегося вниз, и выбросил вперед руку с пистолетом, которую держал за пазухой просторного свитера.
Влад это видел и отшатнулся. Пуля ударила над головой, срикошетила, отщепив кусок штукатурки, и разбила оконное стекло.
А сам Влад целился в бандита. Палец уже пополз по спусковому крючку. На миг задержался.
Если бы бандит попытался еще выстрелить, то Влад завалил бы его вглухую. Но тот прыгнул на ступени и бросился вниз. Палец снова дрогнул на спусковом крючке. Влад еще секунду мог бы его свалить, но не решился. А бандит обезумел от страха.
Все, время упущено.
Влад оставил в покое скрывшегося и распахнул дверь Лешиной квартиры, готовый ко всему.
Леха сидел на полу. Он был в ступоре, безумными глазами смотрел перед собой.
Гурьянов склонился над «замшевым». Тот кулем лежал на полу.
– Не прижмурился? – кивнул Влад на тело.
– Живой. Сейчас в порядке будет.
Взяв со стола чайник, полковник вылил воду на пленного. Похлопал его по щекам. «Замшевый» сдавленно застонал.
Гурьянов приподнял его, прислонил к стене и продемонстрировал удостоверение:
– Милиция. Ты, сволочь, задержан по подозрению в совершении преступления. Ясно?
– Да пошел ты!
Гурьянов нажал на болевую точку, и глаза у «замшевого» расширились, он захрипел. Еще удар по щекам.
– Будешь хамить – будет больно… Пошли, – приказал резко полковник.
Пленного вывели из подъезда, поддерживая с двух сторон, усадили в машину.
«Замшевый», очухавшись, попытался дернуться на заднем сиденье, но усевшийся рядом с ним Гурьянов быстро его угомонил. Пленник проскрипел:
– Вы же не знаете, на кого бочку катите. Вы, менты, лучше бы бакланами занимались.
– А ты крутизна?
– Посмотрим, чья возьмет, – буркнул бандит. Рации, оружие, повадки задержавших – все вполне подходило для милицейских.
– Наша возьмет, – заверил Гурьянов и зажал шею бандита, глаза того закатились. Из бардачка извлек наполненный зеленоватой жидкостью одноразовый шприц и вколол ему в вену…
Потом Гурьянов вышел из машины, вернулся в квартиру. Встряхнул сидевшего на диване Леху:
– Бери деньги, документы и двигай отсюда.
– Как это? – непонимающе произнес Леха.
– Сюда еще придут люди, – пояснил Гурьянов. – И сделают из тебя мясное рагу. Так что торопись…
Долго уговаривать Леху не пришлось. Тот распахнул шкаф, извлек пакет с деньгами, документы.
– Это нехорошо. Некрасиво. Вы меня должны защитить, – бормотал он. – Я из-за вас…
– Заткни фонтан, – прикрикнул Гурьянов, и поток слов как оборвало. – Кому-нибудь расскажешь об этой истории – пеняй на себя. Не было этого ничего.
– И что мне теперь? Бомжевать по России? Что я должен делать?
– Вернешься недели через три и будешь жить, как жил, – сказал полковник.
Времени дал с запасом. Он надеялся управиться быстрее.
* * *
Второй раз схлестнулись со спортсменами руднянские из-за винного контракта. Один делец попросил у Хоши поддержки – он собирался ввести контрабандой несколько десятков тысяч бутылок итальянского вина и раскидать в магазины Ахтумска. Навар обещал быть жирным, а без хорошей «крыши» такие сделки не совершают. Ведь все взаиморасчеты строятся на честном слове. А какое может быть честное слово у новорусского бизнесмена, если за его спиной не стоит дуролом с гранатометом?
Самое неприятное было то, что дельца все-таки объегорил один из оптовых покупателей на двадцать тысяч долларов. Когда Хоша и Художник подъехали к мошеннику в офис и намекнули на предстоящий разбор, тут и подкатили на новеньком, с иголочки, джипе «Паджеро» беспардонные, космически самоуверенные соратники Боксера.
– Знаешь крылатую фразу «Вас здесь не стояло»? – сказал Рома, подручный Боксера, окинув презрительным взором представителей «крыши» пострадавшей стороны.
– Нашего человека кинули, – пояснил Хоша.
– А мы кто, чтобы запрещать кидать? – выпятил челюсть Робот.
За пострадавших лохов заступаться считалось западлом. Кидала бандиту куда ближе, чем лох. Кидала – это коллега. А лох на то и лох, чтобы его стричь.
– Ну что за тема нарисовалась? Где тут непонятка? – гаркнул Рома. – Или бицепсами мериться будем?
– Не будем, – покачал головой Художник.
– Это вы умно поступаете, – оценил Робот.
Куда руднянским мериться бицепсами с Боксером, у которого вышло интервью в «Известиях», где он расписывал перспективы развития бизнеса в области и именовался не иначе как «известным бизнесменом и меценатом»? И все чаще его видели в компании с шустрыми и вечно голодными ребятами из администрации области. Боксер становился политической фигурой. А Рудня как была, так и оставалась в глазах людей пусть чуть приподнявшейся, но все-таки шарагой голодраной шантрапы.
– Падла. – Хоша застонал, когда они вернулись на съемную хату, где их ждал дядя Леша. – Падла Боксер. Что с ним делать?
– Чмо он, и больше никто. – Художник улыбнулся.
– Чего такой веселый? – подозрительно посмотрел на него Хоша.
После свидания со спортсменами у Художника было какое-то странное состояние. Не подавленное, а приподнятое. Так всегда бывает у энергичного, смелого человека, который доходит до какой-то преграды и перед ним возникает выбор – или ты идешь дальше, карабкаешься, сбивая в кровь пальцы и коленки, а то и просто ломаешь преграду, или сдаешь назад, и тогда нет у тебя иных путей, кроме кривых да окольных.
– А потому что время пришло. Или мы их, или они нас, – просто и легко произнес Художник.
– Ты Боксеру предъяву решил сделать? – выпятил челюсть Хоша. – Ну Художник…
– Предъява. Разбор по понятиям. Что еще у нас в арсенале? Можно на него жалобу в милицию написать: мол, не дает честным братанам трудиться… Хоша, ты что? Гниду надо давить пальцами.
– На, бери, – Хоша вытащил пистолет из «дипломата». – Иди, мочи его. И заодно сотню его «быков»! Давай! – Глаза его налились кровью. Он кричал, и голос становился тоньше. Получалось по-щенячьи, а не по-волчьи.
– Хорошо, валим Боксера, – сказал дядя Леша. – А что потом? В его «совхозе» человек десять спят и видят, как его место занять. Мы им поможем.
– А они в благодарность нас и окучат, – поддакнул Хоша.
– Верно, – кивнул Художник. – У нас время есть, чтобы подумать…
Через неделю он повстречался с положенцем Тимохой в бане, в которой собирались по четвергам криминальные авторитеты. В отдельном, хорошо обставленном номере, с мягкой мебелью и видеодвойкой воровской авторитет отдыхал душой и телом с двумя пятнадцатилетними шлюхами – у них был «субботник», то есть работали бесплатно.
– С глазу на глаз бы словом перекинуться, – сказал Художник, стягивая рубашку и присаживаясь на скамью.
– Брысь, мелкота! – прикрикнул Тимоха.
Шлюх как ветром сдуло.
– С жалобой к тебе, Тимоха, – сказал Художник. – И за советом.
– Ну что ж, поможем правильному пацану, – кивнул Тимоха, поглаживая объемный волосатый живот густо татуированной лапой. – Мало вас, правильных, осталось.
К Художнику положенец относился с двойственным чувством. С одной стороны, где-то уважал его, помнил хорошо, как тот, еще пацаном, на воровском разборе принял у него из рук финку и замочил того самого беспредельщика, поднявшего руку на вора в законе. С другой стороны, эти воля, решительность и способность не останавливаться ни перед чем пугали.
– Беспредельничают в нашем городе, – выдал с грустью Художник.
– Обидели, да? – жалостливо посмотрел на своего гостя Тимоха. – И кто ж тебя, малыш, обидел?
Художник на «малыша» не обратил внимания. Он привык не обижаться ни на что, просто мотать на ус и в определенный момент ставить обидчика на место. Тимоху поставить на место он пока не мог.
– Боксер.
– Ага, – кисло скривился Тимоха. – И тебя, бедолагу, задолбал это дятел.
– Я с Боксером сидел. – Художник взял бутылку холодного пива, которую протянул ему положенец. – Тот на зоне беспредельничал. Зону без основания, лишь по дури своей, на бунт поднял. Люди пострадали. На воле беспредельничает. Он плохой человек.
– И что же ты с ним делать хочешь?
– Мочить, – просто произнес Художник.
– Ага. – Тимоха посмотрел на гостя зло, из-под сросшихся кустистых бровей. – Кто ты такой, чтобы Боксера мочить? Ты Япончик? Или Паша Цируль? Или, может, ты Вася Бриллиант, восставший из гроба?
– Мы перед ним лапки сложили, да?
– Ты хочешь сказать, Художник, что право на такой базар заработал?
– Хочу заработать.
Тимоха напряженно посмотрел на него и сказал:
– Мочить, так всех. Одну осу раздавить – другие больнее кусаться станут.
– Ничего. Жало им повыдергиваем. Крылышки подпалим. Много не налетают, – пообещал Художник.
– И кто это сделает?
– Мы сделаем.
– Быстрый ты пацан. Резкий…
– Только риск большой. Правильно как: много сделал – много получил.
– Что ты хочешь получить?
– Когда Боксер отбудет в мир иной, ликеро-водочный комбинат без смотрящего ока останется.
– Хочешь к раздаче поспеть?
– Хочу.
Тимоха задумался.
– Что, дорого прошу? Так оно никогда ничьим, кроме Боксера, не будет, – сказал Художник.
– Ага, – согласился Тимоха. – Ты на ходу подметки режешь, малыш… Отвечаешь за свои слова?
– Отвечаю, – сказал Художник. – Только помощь нужна будет. Всех боксерских парней мы при всем желании на колбасу не пустим.
– Поможем, чем можем. Только главную работу ты сделаешь.
– Сделаем… Месяца полтора на раскачку – и тушите свечи.
– Я тебя за язык не тянул, Художник, – с угрозой произнес Тимоха. – Ты сам это сказал.
– Сказал – отвечу.
– Еще как ответишь…
Вышел из бани Художник, когда светила полная луна. На улице шел пушистый снег. Было не слишком холодно, но Художника бил озноб. Все, пути назад он отрезал.
В машине его ждал Шайтан. Он скучал, листая книгу Лазарева «Диагностика кармы», зачитанную им до дыр.
– Быстро ты, – сказал он, заводя машину.
– Так вопрос небольшой. Теперь или мы…
Или нас…
– Художник, конечно, мы, – уверенно произнес Шайтан. – Надо было давно этим бугаем заняться.
– Давно – не надо. Сейчас – самое время.
Художник давно понял, что одно из основных искусств выживания в мире – совершать не только правильные и продуманные поступки, но, главное, своевременные.
И сейчас настало время бить Боксера и его команду со всех стволов.
* * *
Дважды Влад использовал этот подвал в качестве «гауптвахты». Первый раз, когда чеченцы похитили двенадцатилетнего сына одного коммерсанта и в привычной манере прислали отцу ухо, требуя двести тысяч долларов. Действовала банда очень четко – звонили бизнесмену только с телефонов-автоматов, разговор тянулся не больше двух минут. Но однажды они прокололись, и группа «наружки» засекла переговорщика. Тот повесил трубку, вышел из телефонной будки, сел в иномарку, и она дернула со скоростью – водитель проверял, нет ли «хвоста». Но обложили его крепко.
– Ничего не знаю, – заявил гордый горец, когда его вытряхнули из белого «Сеата» и спросили, где они держат ребенка.
Оперативники прошлись ему башмаками по бокам. Но он молчал. Это была ваххабитская нечисть, просто так таких не возьмешь. Болевой порог у фанатиков, это знает любой врач, резко повышен, они просто не ощущают порой боли, а принять смерть от неверного – это с гарантией попасть в рай.
Тогда Влад с напарником, старшим опером Глебом Ваниным, и отвез его в этот просторный подвал домика на территории заброшенной войсковой части в Подмосковье.
– Бить будешь? Бей! Ничего не скажу, шакал русский! – крикнул горец, безумными глазами глядя на Влада.
– Не буду. – Влад снял ремень. – Я тебя просто повешу. – Он захлестнул ремень вокруг жилистой шеи.
Глаза у бандита выкатились. Он захрипел и потерял сознание. Потом пришел в себя и на этот раз смотрел на оперов со страхом.
– Ну что, снова? – спросил Влад.
После повторной экзекуции бандит, тяжело дыша, произнес:
– Ладно. Все скажу. Все, шакал!
По Чечне Влад отлично знал, что для фанатика-мусульманина самая страшная смерть – от удушения. Так не умирают воины. Душа умершего от удушения обречена на адские муки.
Второй раз подвал использовали, когда выбивали данные о складе взрывчатки, припрятанной под Москвой пособниками террористов. Там тоже попался упертый парень, говорить не хотел, но в подвале образумился очень быстро.
И вот теперь третий раз. Сейчас привезли сюда «замшевого».
– Первый вопрос – самый простой. На кого работаешь, родной? – спросил Гурьянов, присаживаясь рядом с пленником на колено.
«Замшевый» сквозь зубы выругался и прикрыл глаза. Он был крепкий: качок, с лицом, похожим на морду хорька, – хищным и злым.
– То, что ты скажешь все, тут смешно даже сомневаться, – сказал Гурьянов. – Другой вопрос, как дорого тебе это станет.
– Да вы два покойника, – бросил пленный. – Потешься пока… Слушайте мое предложение. Вы меня выпускаете, отдаете девку, и мы расходимся.
– Зачем тебе девка?
– Пригодится. – «Замшевый» в наглой ухмылке обнажил зубы – шикарные, белые, металлокерамические. – Соглашайтесь. Козырное предложение. Больше такое не предложат… Еще на бабки можем сторговаться…
Влад впечатал ему ботинок в ребра, пленник крякнул.
– Не надо, – сказал Гурьянов. Полез в сумку, вытащил аптечку, из нее достал инъектор. – Сейчас тебя подлечим от наглости. И ты все выложишь как на духу, сынок. Сам. С радостью.
– Э… – пленный отодвинулся.
– Но потом будешь пускать пузыри и не сможешь вспомнить свое имя… Ничего не попишешь. Жизнь жестока.
– Вы чего?
Гурьянов сжал его руку и приблизил к ней инъектор.
– Э, вы чего? – Бандит дернулся – Ну ладно, ладно… Будет базар… Чего вам надо?
– Ты убил бизнесмена? В «Саабе». С семьей.
– Не знаю вообще, о чем речь…
– Без инъекций не обойтись… Больно будет, но будь мужчиной. – Гурьянов вновь взял «замшевого» за руку, тот тщетно попытался вырвать руку, но ему уже вкатили полную инъекцию.
Тактика допроса – это то, чем Гурьянов владел в совершенстве. С любыми подручными средствами – при помощи кулаков, предметов, фармацевтики, которую можно приобрести в любой аптеке, – он мог выбить из человека все.
Через час все стало известно. «Замшевый» в самом убийстве не участвовал. Он следил за обстановкой, наблюдая за ней с рацией в двадцатичетырехэтажной башне напротив. Он следил, когда Гурьяновы выйдут из подъезда, чтобы дать по сотовому телефону сигнал. После его звонка подъехал «Иж Комби» с киллерами, которые изрешетили «Сааб».
– Им какие-то документы нужны были. Но у этого фирмача их не оказалось. А перед тем девка, Вика эта, вышла из дома с сумкой через плечо. Мы знали, что она его знакомая. Вот и подумали – документы у нее.
– Что за документы?
– Бухгалтерия какая-то. Я не знаю ничего…
– На кого работаешь?
– На ахтумских. У их пахана погоняло такое – Художник. Его я не видел. Сам он почти ни с кем не встречается. Хоронится по хатам, и никто не знает где. Но мы на него работаем.
– Вся бригада ахтумская хоронится?
– Когда столько врагов, чего не хорониться?
Влад выключил диктофон. Из «замшевого» вытащили все, что он знал. Из прошлых дел он участвовал с ахтумскими в трех убийствах и одном разборе.
Влад кивал, потом обернулся к Гурьянову:
– Это самая отмороженная бригада в Москве. Перегрызлись со всей столицей. Все вопросы решают через стрельбу. Блатота от них сама стонет.
– Бабки-то хоть хорошие платят? – спросил Гурьянов «замшевого».
– Штуку-другую подкидывают. За заказы – отдельно…
Явки, склады оружия – ничего «замшевый» не знал. Он был москвичом, в бригаде наемником. А бригада организована была жестко, никто не знал больше того, что положено. Когда «замшевый» был нужен, ему сбрасывали на телефон сообщение, и он появлялся в условленном месте для получения соответствующих инструкций. Главари команды с ним не общались.
– Что с ним теперь делать? – спросил Влад, глядя на потерявшего сознание пленника.
– Подождем, пока придет в себя, – сказал Гурьянов.
«Замшевый» пришел в себя через пару часов. Он стонал.
Полковник вкатил ему тонизирующий укол, и пленник быстро ожил.
– Пойди покури, Влад. И посмотри машину, – сказал Гурьянов.
Влад пожал плечами, но вышел.
– Как самочувствие, бандит? – спросил Гурьянов.
– Ну вы и суки… Что со мной делать будете?
– Земля таких носить не должна, – произнес негромко полковник.
И «замшевый» как-то обмяк, обреченно вздохнул.
– Может, договоримся? Я все равно вложил корешей. Мне к ним хода теперь нет. А на вас поработаю. Стреляю хорошо. Язык знаю.
– Что? – не понял Гурьянов.
– Английский, правда… Договоримся… Мне ни в ментовку, ни к своим…
– Нет, брат. Ты свою кровь уже перебрал.
«Замшевый» побледнел, зажмурился…
– У тебя есть шанс. – Гурьянов снял с него наручники, усадил на табуретку, стоящую перед грубым, шатающимся столом, на котором светила керосиновая лампа, положил со стуком перед собой пистолет и сел напротив на скрипучий стул. – Пистолет заряжен.
– За дурака меня не держи, – нервно хмыкнул «замшевый». Гурьянов взял пистолет, выстрелил в стену, у уха «замшевого», и произнес:
– Не держу. Остался один патрон. Кто-то из нас двоих останется жив.
– Ты псих. Ты просто психический.
– Я отойду на расстояние, так что можешь успеть. – Гурьянов сделал два шага назад.
– Ха, – бандит провел дрожащей ладонью по рукоятке пистолета. – Рэмбо, да?
– Рэмбо – просто жалкий уродец. Он сдох бы за час там, где мы спокойно работали.
– Я тебя пристрелю, а тот «бык» меня замочит.
– Не замочит. – Гурьянов взял рацию. – Влад, если его возьмет – отпустишь.
– Никита! – донеслось из рации, но он уже отложил ее в сторону.
– Крутой. – «Замшевый» расслабился.
Гурьянов видел, что этот человек тренирован и знает, как действовать в сложной обстановке. А сейчас просто заговаривает зубы. Полковник прекрасно понимал, когда он рванется.
«Замшевый» бросился к пистолету, Гурьянов ему навстречу.
Парень отклонился в сторону, махнув рукой, будто ударяя, но он просто отвлекал внимание, а другой рукой сграбастал пистолет.
Полковник работал в боевом режиме. Поставил блок, вышел на линию атаки… Стук падающего пистолета, хруст ломающихся костей… Довершающий удар. Все, сделано…
Влад ворвался в подвал:
– Никита, ты взбесился?
– Ты знаешь, Влад, ведь это моя война, – устало произнес Гурьянов, перевернув ногой безжизненное тело. – За мной не стоит государство. Это мои личные долги. Я всю жизнь просчитывал каждый шаг с точки зрения целесообразности и делал только то, что нужно, дабы не сорвать операцию. Тут – другое. Знаешь, как на Руси определяли правого и виноватого?
– Ну и как? – Влад поморщился, покосившись на труп.
– На честном поединке. Один на один. Кто побеждал, тот и прав. Потому что побеждает не сильнейший, а тот, за кем Бог. Не такая дурная мысль.
– Может быть. Но только больше так не делай.
* * *
У каждого коллектива возникают со временем традиции. У спортсменов одной их главных традиций стало проводить сходняки в спортзале ахтумской школы бокса.
В тот памятный день в спортзале собрались паханы и бригадиры сильно разросшейся организации.
Боксер как-то признавался, что организация настолько расширилась, что даже бригадиров он не всех в лицо знает, не то что обычных бойцов. У спортсменов были и «быки» для массовок, и киллеры, профессионально и чисто глушившие недовольных в городе и даже выезжавшие для выполнения заказов в рамках бандитского обмена специалистами с дружественными бригадами в другие регионы, и коммерсанты, и адвокаты, и бригады по выбиванию долгов, по разрешению споров.
Система у спортсменов была отлажена так, чтобы в течение часа поставить под ружье сотню бойцов, а всего они могли задействовать две сотни человек. Практически у всех был автотранспорт, имелось несколько складов с оружием, так что времени на вооружение много не понадобилось бы. Спортсмены ныне пытались организовать свое частное охранное предприятие, чтобы за Боксером и другими авторитетами ходили «быки» с зарегистрированным табельным оружием.
Сходняк представлял нечто среднее между производственным совещанием, встречей старых друзей, заседанием бухгалтерской комиссии и товарищеским инквизиторским судом. Морды присутствующих были по большей части мятые, с переломанными носами – костяк организации составляли действительно боксеры, хотя находилась в ней теперь и масса другого люда: бывшие офицеры вооруженных сил, уголовники, пара действующих сотрудников милиции, даже чекист в отставке и много кто еще. Всего собралось человек тридцать.
Собравшиеся по традиции сначала припомнили своих тренеров, которым они обязаны воспитанием спортивного бойцовского характера, потом помянули павших соратников. А затем перешли к делам.
Главный мотив – какой бы кусок еще урвать и не подавиться. Спортсмены, не желая довольствоваться малым, постоянно находились в состоянии войны. В последнее время их сильно донимали черные. Правда, чеченцы с началом боевых действий в их мятежной республике притихли. Да и интересы у них были иные – они активно приватизировали шинный завод, гоняли какие-то банковские документы. Но зато начали сверх меры наглеть татары, у которых в городе была большая община, да еще стали поднимать свой голос цыгане. Их всех надлежало проучить как можно быстрее.
Еще одна проблема – героин.
– Нигеры детей травят, – сказал Робот. – А на крытом стадионе на рок-концертах фантики с ЛСД и таблетки «экстази» бесплатно раскидывают, пацанва тут же на наркоту и садится. Детей-то жалко.
– Эти сопляки если не будут колоть героин, будут нюхать клей. И ничего тут не попишешь. А деньга длинная, – изрек Боксер. – Так что от этого дела мы никуда не уйдем. Нигеры и азеры с героина исправно платят?
– Исправно, – поддакнул Жлоб, бригадир, отвечавший за эту часть работы. – Но таджики стали деньгу зажиливать. Чисто обурели. На прошлой неделе учить пришлось.
– Деньга длинная, – повторил Боксер. – А может быть еще длиннее. Нужно потихоньку начинать переключать на нас пути доставки зелья. Это очень большие деньги. Кому не нравится?
– А чего тут может нравиться? – поморщился Робот.
– Понравится, когда «хрусты» зашуршат, Робот. – Боксер похлопал своего товарища по плечу.
Вопросов накопилось немало. Пришлось попереть с бригадиров одного за дурной нрав и бездеятельность. А Мерина – бригадира с авторынка – вышибли из команды на веки вечные.
– Я исправлюсь… Я уже завязал, – лепетал Мерин.
– Наркоманов в организации не будет, – отрезал Боксер. – Прочь с глаз.
В серьезной организации наркомана терпеть не будут, потому что наркоман – это потенциальный предатель.
Мерин что-то пробурчал под нос и вышел из спортзала. И этим спас себе жизнь.
Он направился к своей «Ауди». И тут его оглушило, толкнуло волной в спину. Он пролетел несколько метров и потерял сознание.
Хлестнуло пламя. И спортивный зал сложился аккуратненько, как карточный домик…
Художник верил в Шайтана. Как только увидел его в первый раз, сразу понял, что бывший вояка из тех ненормальных, которым по плечу любое дело. И оказался прав на триста процентов.
Шоферню и «быков», сидевших в машинах или кучковавшихся на улице, частью смело взрывной волной. А оставшиеся на ногах обалдело смотрели, как огонь пожирает то, что недавно было спортзалом.
Вой сирен пожарной охраны, «Скорые» одна за другой, милиция – и все без толку. Из-под обломков спортзала извлекли изуродованные тела большинства тех, кто прибыл на сход. Выжили пять человек – два из них в течение месяца скончались в ожоговом центре.
На следующий день еще троих подручных Боксера отстрелили. И спортсмены перестали существовать как организованная мощная сила.
Начальник областного УВД генерал Копытин обронил при последних известиях:
– Ну и кому премию от управления выписать за Боксера?
Генерал Боксера ненавидел, глядя с бессилием, как тот стремительно перекрашивался из отмороженного бандита в солидного бизнесмена. И был в целом удовлетворен бойней.
Оставшиеся в живых спортсмены попробовали было прибрать наследство Боксера, но много они не получили. Обширные владения поделили еще до того, как Шайтан заминировал спортзал.
После бойни Художник начал осуществлять свой план, обещавший золотой дождь…
Когда замдиректора по коммерции ТОО «Эльбрус», в народе известного как «ликерка», приехал в свой излюбленный кабак «Ивушка», где обедал каждый день, к его столу подсели двое молодых людей, вполне прилично одетых, в дорогих костюмах, с галстуками.
– Извините, здесь занято, – несколько нервно произнес замдиректора Гринберг, суетливый, похожий на колобка.
– Извиняем, – вызывающе хмыкнул Хоша, поправляя давящий его галстук.
– Лев Вениаминович, – произнес примирительно Художник, – разговор на пять минут. Вы слышали, чтобы кто-то дурное о руднянских сказал?
– Я не понимаю, о чем вы говорите. – Гринберг начал нервно ковырять вилкой отбивную.
– Проблемы у тебя, Лева, – лыбился своей предельно циничной улыбкой Хоша. – «Крышу» твою унесло могучим ураганом. Нет больше Боксера.
– И что? – Гринберг ковырял вилкой отбивную все глубже.
– А то, что в нашем северном климате без «крыши» не живут. – Хоша взял бутылку минеральной воды, стоявшую перед замдиректора ТОО «Эльбрус», налил в фужер и выпил махом. – Теперь мы твоя «крыша»…
– Предложение несколько неожиданное. – Гринберг взял себя в руки, вытер салфеткой губы. За отбивную он так и не взялся.
Ликеро-водочный комбинат был золотым дном. И заместитель директора по коммерции был там основным спекулянтом. За последние годы в ближайшем пригороде Ахтумска он отстроил вызывающе роскошный кирпичный дом в стиле помещичьей усадьбы. Он относился к тем людям, кто не понимает, зачем столько воровать, если наворованным не похвастаешься.
– Рекомендации нужны? У Мартынова с «Гранта» спроси. – Хоша назвал имя одного из клиентов, которому руднянские выбили долги. – Кстати, Тимоха не против. Знаешь, кто это?
– Знаю, – кивнул Гринберг, конечно же, знавший о воровском положенце.
– Только поторопитесь, – все так же улыбаясь, произнес Художник. – А то как бы нам не пришлось договариваться с тем, кто сядет на ваше место.
– Что?
– Жизнь неспокойная. Всякое случается. Вот. – Художник поднялся из-за стола и положил на стол визитную карточку.
На следующий день Гринберг позвонил Художнику на сотовый и сказал:
– Ну что ж, можно обсудить условия…
* * *
Влад махнул рукой и подсел в здоровенную пяти-дверную светло-голубую «Тойоту Лендкрузер» – такой крутой бандитский танк. За рулем сидел типичный братан по виду – кругломордый тяжеловес с прищуренным, оценивающим взором, из тех, кто готов, только свистни, хоть на стрелку, хоть на разбор, хоть на развод клиента. Правда, он был в костюме и при галстуке, и ему сильно не хватало золотой цепи в палец толщиной и золотого кольца с бриллиантом на толстом пальце. Бритые затылки, золотые цепи и спортивные костюмы уже не в моде.
– Привет, Крошка, – сказал Влад, усаживаясь на мягкое кожаное сиденье рядом с водителем в салоне, где спокойно могло разместиться семь человек.
– И тебе здравствовать, Бронепоезд, – пробасил Крошка.
– Как дела? Как «зелень», стрижется? – поинтересовался лениво Влад.
– Когда стрижем, тогда стрижется, – осклабился самодовольно Крошка.
– Это для бандитского сердца главное – чтобы все вокруг в зелени. И чтоб весь в шоколаде.
– У тебя-то самого дела, поговаривают, под откос поехали.
– Врут. Здоровье у меня отличное. А разве не это главное?
– Да. Здоровье не купишь. А служба – дело наживное, – кивнул Крошка. – Могу с работой подсобить.
– Замочить кого? – криво улыбнулся Влад.
– Э, я давно это уже перерос. Тут бизнес. Чистый, аккуратный. Загранпоездки. Рауты. И ноль напрягов.
– Что ж, звучит заманчиво. Только не по мне.
– А чего тогда звал?
– Ну не в качестве работника биржи труда. Кой-чего узнать у тебя надо.
– Ты же не при делах, – Крошка побарабанил пальцами по рулевому колесу. – На кого-то решил подработать?
– На себя.
– А я при чем?
– Ну да. Когда Бронепоезд в конторе был, тут ему почет, уважение, помощь. А как решил передохнуть немного, тут уж он не человек. Ты чего, только на милицию работаешь, Крошка?
Крошка недобро посмотрел на Влада и процедил:
– Я работаю на себя.
– Вот и позаботься о себе… И не забывай, кто есть ты, а кто есть я.
– Ну и кто ты сейчас?
– Бронепоезд. А ты – Крошка. И есть ли у меня корки красные в кармане, нет ли – это не влияет ни на что. А почему, объяснить?
– Не надо. – Крошка вынул «Кэмел», закурил, жадно затянулся.
– Пока этот базар дешевый я тебе прощаю. Дальше – накажу, Крошка. Ты меня знаешь…
– Да ладно меня напрягать, как чужого. Свои люди-то…
– Свои, – улыбнулся Влад.
Ох как быстро люди начинают отбиваться от рук! Свою агентуру нужно постоянно держать в напряге и не отпускать с крючка.
– Ну так что нужно?
– Что знаешь об ахтумских бандитах?
– Работает в Москве бригада. Полные отморозки. Выполняли заказы. Ну кого угрохать надо – тут они доки. Разборы устраивали – только перья летели. И в Москве с братвой воевали не раз, и у себя дома. Они как дезинфекция хорошая действуют. После себя ничего живого не оставляют. У них кровников по Москве – тьма.
– А с блатными как они?
– По-разному. В общак отстегивают Ростику исправно. Но, по большому счету, на них ни у кого управы нет. Их надо мочить всех поголовно.
– И чего не мочат?
– Реутовские пытались. Где они теперь?
– Тот разбор? – спросил Влад.
– Говорят, их.
Это был большой разбор несколько лет назад, когда от реутовской бригады под предводительством Гибона почти никого не осталось.
– И Леха Разбой пытался. – Глаза Крошки затуманились воспоминаниями. – И что? Где теперь Леха Разбой?
– В земле сырой.
– И никто не знает, где именно.
Главарь подмосковной группировки Леха Разбой прилетел из Америки. Облобызался со встречающими, шофером и ближайшим помощником, отбыл с ними из Шереметьева-два. И больше их никто не видел.
– Такие крутые? – спросил Влад.
– Просто без тормозов. И надо сказать, у бригадира их котелок варит.
– Чем занимаются?
– Водкой занимались. Разборы были большие по этому поводу и в Подмосковье, и в Тульской области. Под ними работали сутенеры на северо-западе, но недолго. Дела эти – больше нервов, чем дохода. И бабки вышибали всегда по заказу. Это их конек.
– Где их искать?
– А кто знает… Хаты меняют. Не найдешь. Иначе давно бы прихлопнули.
Крошка больше ничего не мог рассказать.
– Вот что, братец-кролик. Тебе три дня, чтобы найти для меня какие-то концы – контакты ахтумских, людей, хаты.
– Да ты чего! – возмутился Крошка.
– И еще, – не замечая его негодования, продолжил Влад, загибая пальцы на руке. – С кем у них в последние время разборы были, по какому поводу. В общем, все нужно.
– Слушай…
– Крошка, три дня. Иначе ты меня сильно обидишь.
– Трудно с тобой, Бронепоезд.
– А кому сейчас легко? – Влад похлопал Крошку по плечу. – И еще, друг мой, не балуй. Ты понял, о чем я.
Крошка понял. Потому что уже не раз думал о том, как бы избавиться от опера, включая самое радикальное средство от этой занозы – удаление головы. Но еще понимал – никуда ему от него не деться. Это его крест.
– Слушай, Бронепоезд, а может, я тебе отвальные дам? – Крошка с надеждой посмотрел на оперативника. – Неплохо отбашляю. Тебе не нужно будет напрягаться, чего-то по заказу раскручивать. А…
– Крошка, у меня баксофобия. Я ненавижу большие деньги.
– О-хо, – озадаченно произнес Крошка.
– И еще, Васек с Леликом твой «БАРС» кинуть с кредитом хотят и на попку какого-то списать. Ты учти это.
– Правда, что ли? – взвился Крошка.
– Правда, – кивнул Влад, открывая дверцу и вылезая из машины.
– Э, давай побазарим! Это для меня не шутки, – заволновался Крошка.
С людей нельзя только требовать. Выгода от общения обязательно должна быть обоюдная. И тут Владу пришлась очень кстати информация, полученная недавно о том, что Крошку с его фирмой «БАРС» хотят кинуть его же кореша.
– Через три дня продолжим, – пообещал Влад. – Когда принесешь в клювике весточку.
Теперь Крошка носом будет землю рыть, чтобы узнать остальное. Потому что дело с этим кредитом и правда нешуточное – башкой можно ответить.
Влад сел в свою машину. У него было еще несколько важных визитов.
* * *
– Чувствую, продашь ты меня, кровный брат, – пьяно всхлипнул однажды Хоша, когда руднянские гуляли в лечебном профилактории ликеро-водочного комбината.
Им прислуживала обернутая в простыню Галка – в последнее время Хоша перестал обращать на нее внимание, Художник – тоже, это ее злило, и она повисла на дяде Леше. Впрочем, старого мента женщины интересовали постольку-поскольку – он посвятил свою жизнь зеленому змию, и тот был его главной любовью, но к Галке он относился снисходительно, добро, как к дочке.
– Продашь, Художник, – повторил Хоша. – Но я тебя все равно люблю. Вот такой я хороший парень.
– Хоша, я таких шуток не понимаю.
– Не понимаешь. – Хоша икнул. – Ты много чего не понимаешь… Ты вообще стал непонятливым…
– Ладно. Гнилой базар какой-то. – Художник встал и стянул покрывало. – Я пошел…
– Сядь, я сказал! – Хоша кивнул Брюсу, и тот подался вперед.
Шайтан напрягся и подбросил вилку – он знал, что этот инструмент может быть не хуже ножа.
– Ну сел. – Художник устроился опять на лавку и завернулся в простыню.
– И не вставай, пока я не скажу. Когда я скажу, тогда можешь идти. А когда не скажу… – Хоша икнул, посмотрел на помощника с трезвой, оформившейся ненавистью.
– В игры играем, да? – насмешливо посмотрел на него Художник. – Проспись, Хоша. У нас завтра серьезная встреча. Или отменим? – Он опять встал.
– Сядь!
Художник, не оборачиваясь, вышел. Шайтан внимательно посмотрел на присутствующих и двинулся следом.
– Мальчики, ну зачем так? – начал было дядя Леша.
– А ты, старая шлюха, рот завари! – оборвал его резко Хоша.
Иногда на Хошу после таких выходок находило раскаяние, и он мог извиниться. Но не в этот раз. На следующий день он смотрел на Художника зверем. Однако проходившие в номере люкс гостиницы «Восход» переговоры с заезжими из Подмосковья клиентами по водке, на которых Гринберг просил его подстраховать, прошли успешно.
После переговоров Гринберг потащил Хошу и Художника в тихий, дорогой испанский ресторан «Андалузия».
– С вами приятно работать, господа, – заместитель директора «ликерки» потер руки, глядя на заставленный деликатесами стол.
Он неделю назад договорился по дешевке впаривать по десятку машин «левой» водки в неделю. Упиралось в то, как договорятся «крыши». В Московской области давно основная часть торговли продуктами и спиртным была подконтрольна преступным группировкам. «Крыши» договорились.
– Можно было бы дела куда крепче завернуть. Мешает Палубов, – вздохнул Гринберг. – Красный директор. Партбилет закопал на огороде, ждет, когда власть сменится. Устарел он, как паровоз. Ох устарел. С ним становится трудно.
– Сильно трудно? – спросил Художник.
– Сильно. У него значительная часть акций. И авторитет. Но если директор отбывает в мир иной, ситуация кардинально меняется.
– Короче, ты хочешь прибрать завод, – кивнул Художник. – Ну и аппетиты у тебя, водочных дел мастер.
– Истина простая – чем лучше мне, тем лучше вам, – добродушно улыбнулся Гринберг. – И наоборот.
– Понятно… Условия? Что мы будем иметь с этого?
Начался торг, который, к удовлетворению обеих сторон, оказался удачным.
– Сегодня день конструктивных переговоров, – отметил довольно Гринберг. – Хотелось бы решить проблему до ноября.
– Решим, – заверил Хоша.
Когда, собравшись на хате, использовавшейся для сходняков, руднянские обсуждали план устранения директора ТОО «Эльбрус», Художник заметил:
– Надо аккуратно валить. Шуму будет много. Это не Боксер, а директор крупного завода. Тут властные интересы.
– Да какая, к хренам, разница? – махнул рукой Хоша.
– Лучше вообще все оформить как несчастный случай. Шайтан, это возможно? – обернулся Художник к своему приятелю.
– Очень трудно, – протянул Шайтан.
– Чего, страшно, Шайтан, да? – осклабился Брюс.
– А я отвык бояться. Ты бы дерьмо ложкой жрал там, где я побывал, – скучающими, прозрачными глазами уставился на Брюса Шайтан.
– Ладно, хватит, – поднял примирительно руку Художник. – Так как, Шайтан?
– При чем тут Шайтан? – вдруг раздраженно воскликнул Хоша. – Художник, ты что тут поручения раздаешь?
Художник только пожал плечами и замолчал.
– Брюс, ты что думаешь? – спросил Хоша.
Тот произнес бесшабашно:
– А что тут думать? Чего мы, какого-то козла не завалим? Ха…
– Неделю вам. Двенадцать тысяч зелени.
– Они завалят не тело, а дело, – негромко произнес Художник.
– Вы одни здесь доки. А остальные так, лохи необученные, – со злостью произнес Хоша. – Так?
– Да нет. Пускай работают, – махнул рукой Художник. – Они парни реактивные.
– Гы, – ухмыльнулся Башня.
Все произошло так, как и ожидал Художник.
Башня и Брюс не нашли ничего лучшего, как взять два автомата и четыре магазина. Прихватили с собой еще одного, такого же отвязного, как и они сами, «быка» по кличке Стручок. И отправились чинить неправедный суд.
Было известно, что к престижному дому на улице Ворошилова утром подъезжает серая «Шкода» – машина для директора такого предприятия вызывающе скромная. Охранник поднимается наверх, спускается с директором «Эльбруса» вниз, и последний едет на завод ударно трудиться и заливать область водкой.
То утро ничем не отличалось от других. Охранник, привычно прикрывая Палубова, оглядываясь, вышел из подъезда. Тут и вырулила из-за угла машина с веселыми киллерами.
Застрекотал автомат.
Шофер «Шкоды» вывалился из машины, схоронился за ней. Охранник, успев оттолкнуть Палубова, простреленный, рухнул на асфальт. А директор, не задетый пулями, кинулся обратно в подъезд. Он умудрился распахнуть дверь, когда его настигли пули. Стручок ринулся за ним добивать, тут водитель «Шкоды» из-за своей машины и всадил в него пулю, после чего открыл по киллерам огонь.
Стручок сумел добежать до «жигуля», который они угнали только что, и упал на заднее сиденье. Башня рванул машину вперед, а Брюс высадил весь магазин в отстреливающегося шофера, но так и не попал.
«Жигули» вырвались, как ошпаренный мул, со двора и, резко набирая скорость, устремились по улице Ворошилова, сбив бабку с авоськами.
Брюс и Башня вернулись в полуразвалившийся домик на окраине города, который снимала команда для разных деликатных дел. Там ждали Художник и Хоша, которые увидели своих бойцов не с победным рапортом, а с повисшим на руках Стручком в полубессознательном состоянии. Иногда разум его прояснялся, и он хрипел:
– Врача, братаны… Умираю… Плохо, больно… Пожалуйста…
– Так получилось, да… Случайность, – возбужденно бормотал Брюс. – Охранники очень быстрые оказались, да.
Хоша зло посмотрел на него. Его тоже уже начинали доставать залеты этой парочки.
Тут на сотовый Художника позвонил Гринберг. Водочный заправила истошно кричал, нисколько не стесняясь, зная, что сотовые телефоны не прослушиваются:
– Он жив! Понимаешь, жив!
– Понимаю.
– И говорить начнет! У его палаты двое ментов!
– Ничего, решим проблему, – сказал Художник и отключил телефон. – Гринберг в гневе. Говорит, директор жив.
Хоша повернулся к покрасневшему Брюсу:
– Ты говорил, что он мертв.
– Может, ранили.
– Бабки с вас снимаются, опездолы! – воскликнул Хоша и ударил ладонью о ладонь. – Что делать?
– Надо разузнать ситуацию, – сказал Художник.
Он сел в машину и отправился на разведку. К вечеру расклад был ясен.
– Два омоновца у палаты. Сам Палубов пока в сознание не пришел, – сообщил он Хоше. – Клистир сказал.
Такая кличка была у своего человека в горбольнице. Он работал врачом и часто оказывал команде услуги – выковыривал у бойцов пули после перестрелок.
– Он подъедет Стручка посмотреть? – осведомился Хоша.
– Обещал… Надо доводить дело до конца, – сказал Художник. – Только Брюса и его оруженосцев к этому не подпускать. Им в «Зарницу» бы играть, дуроломам…
Клистир подъехал в дом вечером. Осмотрел Стручка и заключил:
– Плохо дело. Его бы в стационар надо.
– Хорошо, подумаем, – кивнул Хоша и протянул врачу деньги.
Когда Клистир уехал, Художник сказал:
– Стручка надо кончать.
– Надо, – со вздохом кивнул Хоша.
– Пусть кто заварил кашу, те и кончают…
Брюс, услышав, что надо убить кореша, резко воспротивился:
– Не я! Стручок, он же… Это братан настоящий! Верный братан! Нет!
– Брюс, ты виноват, – спокойно произнес Художник. – А вину надо заглаживать.
Брюс сглотнул, потом вынул пистолет.
– Ты стрелять будешь? – спросил Художник.
– Ну…
– Брюс, так не делается. Ты переполошишь всю округу. На, – протянул Художник ему подушку.
Брюс потряс головой.
– Что, привык из пистолета шмалять, чистоплюй! А ты ножом поработай! – Художник протянул ладонь, и Брюс нехотя отдал ему пистолет.
– Я так не могу! – воскликнул он.
Художник передернул затвор, невзначай направил ствол ему в лоб и змеино улыбнулся.
Брюс, шатаясь, пошел в соседнюю комнату. Не было его долго. Наконец он появился и выдавил:
– Сделано…
Теперь надо было решать, как поступить с директором. Зашвырнуть в его палату гранату? Проникнуть в палату через окно? Заскочить в коридор, расстрелять омоновцев… Варианты один другого хуже. А время подпирало…
Но утром позвонил Клистир и сообщил:
– У нас несчастье. Умер Палубов.
– Вот ведь судьба какая, – сказал Художник.
После этого Художник отщелкал номер Гринберга.
– Дела на поправку идут.
– Что?! – воскликнул замдиректора по коммерческой части «Эльбруса».
– Проблема решена.
– Как?!
– Остап Бендер говаривал – у нас длинные руки. – Художник отключил телефон, положил трубку перед собой и только тогда перевел дыхание. Хорошо, когда проблемы решаются сами собой. И плохо, когда они возникают от тех, кто должен помогать их решать.
Художник физически ощущал, что в команде приблизилось время внутреннего разбора. И дядя Леша, который все замечал и все понимал, сказал однажды, когда они остались с глазу на глаз за бутылочкой джина:
– Художник, у тебя остается месяц-два. Они тебя похоронят.
– А тебя? – исподлобья посмотрел на него Художник.
– Я-то тварь безобидная и полезная. Но, может, и меня. Так что думай.
– Я и думаю…
Для себя Художник пока твердо решил стараться не подставлять спину и не есть из рук Хоши. И не появляться нигде без Шайтана.
* * *
После встречи с Крошкой предстояло еще важное рандеву. В переулках за метро «Шаболовская» Влад встретился со старшим лейтенантом Балабиным. Тот опасливо озирался, когда садился в машину. Устроился на переднем сиденье, втиснул папку между сиденьями.
– Чего трясешься? – насмешливо спросил Влад.
– Есть причины, – недовольно произнес Балабин. – По-моему, о тебе не забыли. Какой-то гнилью все сильнее несет. Нам негласно посоветовали меньше общаться с бывшими сотрудниками, которые сейчас работают неизвестно где и неизвестно на кого.
– Имели в виду, конечно, меня, – улыбнулся Влад. – И от кого шорох весь?
– От Ломова. Он вообще весь перекривился, когда я обмолвился, что ты не за дело пострадал.
– Любопытно, что он имеет против меня?
– Да он непонятно как начальником отделения стал, – скривился недовольно Балабин. – Кто-то его хорошо двинул. И теперь он самый правильный. Выслуживается, как только может. Перед руководством у него стойка по команде «служить». Ну а по отношению к нам – рык по команде «фас». Что с людьми власть делает. Мужик как мужик был. А как дорвался до власти, сразу другим человеком стал.
– Ты Лома плохо знаешь. Он всегда таким был. Просто косил под своего парня.
– Влад, ознакомься с материалами. – Балабин погладил пальцами папку, с которой ему не хотелось расставаться. – Потом лучше уничтожь. Мне спокойнее будет.
– Обязательно… Ну что, старлей, бывай. – Влад протянул ему свою широченную ладонь.
– Бывай, – Балабин вяло пожал руку. Держался с Владом он как-то отстраненно, как общаются с тяжелобольными, безнадежными людьми – с жалостью и состраданием.
Еще одна встреча ожидалась с Гурьяновым. Они договорились встретиться у дома Влада и в спокойной обстановке, без Вики, обсудить положение.
Влад жил в двухкомнатной квартире в Кунцеве. Странно, но когда ушла Люся с ее несносным характером, он вдруг ощутил дома глухую пустоту. Жилье стало чужим.
Влад заехал на тротуар перед домом. Вышел из машины. Снял дворники, дабы не вводить во искушение слабые души. И вдруг услышал:
– Ложись, старшина!
По привычке, как много лет назад, в Афгане, заслышав этот голос, он рухнул на землю. Послышался грохот, и пулями разнесло телефонную будку за его спиной.
* * *
Башня и Брюс гудели. Гудели так, что запирай ворота. Они сорвались с катушек полностью. Художник попытался их достать по одной срочной проблеме, но телефоны не отвечали. Это означало, что парни вышли на охоту.
Они уютно обустроились в однокомнатной квартире, которую снимали для плотских утех. Башня взял «Газету вечерних объявлений».
– Ага. Досуг, – нашел он фирму, в которой их еще не знали. Набрал номер и осведомился: – Две шкуры на час сколько стоят?.. Дороговато заламываешь, подруга… Ладно, вези по адресу: Садовая, пятнадцать, пятая квартира. И побыстрее. Не томи.
Через сорок минут амбал-охранник привез двух девах – блондинку и брюнетку лет по двадцать.
– Сойдут? – скабрезно улыбнулся он.
– Сгодятся для сельской местности, – Башня неохотно отслюнявил баксы.
– Через час заеду, – уходя, пообещал амбал.
– Заезжай, – улыбнулся многообещающе Брюс.
И пошло удалое веселье.
– На счет «три» раздеться. Кто быстрее, – смеялся радостно Брюс. – А то накажу.
Девчонки скинули одежду в рекордное время. Брюс, развалившийся на диване, зевнув, осведомился:
– Башня, ты их хочешь?
– Ага. Утюгом горячим по заду.
Девчонки напряглись. По роду деятельности им приходилось видеть всяких садистов и извращенцев, особенно славились своими дурными манерами черные. И нередко встречи эти кончались побоями, унижениями. Но тут уж работа такая.
– Да нет. Жалко, – сказал Брюс. – Вот что, шкуры. Развлекайте клиентов. Гладиаторские бои.
Девушки непонимающе посмотрели на него.
– Бой подушками. – Брюс вручил каждой по подушке. – Кто победит в бою подушками, того трахать не будем. И поактивнее, шкуры, поактивнее! А то я за вас примусь. – И он наградил блондинку пинком.
И тут шлюхи показали себя. Сначала неохотно, с каждым ударом они распалялись, и под конец действительно получился гладиаторский бой. Они так вошли в раж, что долбили куда ни попадя, и руки уже тянулись к более тяжелым предметам. Тут одна подушка отлетела и ударила Башню по лицу. Не так чтобы больно, но со смаком.
На миг все замерло. Блондинка поняла, что сейчас начнется что-то страшное. Глаза Башни налились кровью.
– Убью. – Он бросился на нее, сшиб ударом с ног, навалился всем телом, взял за горло. – Шлюха! Сука! Убью!
Ее напарница в ужасе забилась в угол.
– Хорош, Башня! – прикрикнул Брюс.
Девушка уже хрипела.
– Да ты…
– Шабаш. – Брюс оттащил его от девушки. – Нам что, жмурик нужен?
– Меня шлюха ударила. Меня! Убью! Чтобы весь Ахтумск говорил, что Башню шлюха ударила!
– Наказать надо примерно. – Брюс посмотрел на пришедшую в себя, бледную, с широко распахнутыми от ужаса глазами жрицу любви. – Ну и чего с тобой делать?
– Я не нарочно, – всхлипнула она.
– Если бы нарочно, уже бы сдохла… Иди на кухню.
Она послушно пошла туда, съежившись, ожидая новых ударов.
– Вытаскивай все из холодильника, – показал Брюс на здоровенный немецкий холодильник стального цвета.
Ничего не понимая, блондинка вытащила все продукты.
– А теперь туда – охолонись.
– Куда?
– В холодильник. – Брюс заржал. – Давай. Или прибью, суку!
Она залезла в холодильник, и Брюс прикрыл дверцу.
– Ха, пингвиненок, – вернувшись в комнату, он посмотрел на брюнетку, которая ни жива ни мертва съежилась на диване. – А что с тобой делать?.. Что с ней делать, Серега?
– А чего. – Башня задумался, показал на антресоли под потолком, глухие, с дверцей. – Пусть лезет туда.
– Зачем?
– Увидишь.
Брюнетка с трудом забралась туда. А Башня заржал:
– А теперь, тварь, через каждые десять секунд будешь выглядывать и говорить «ку-ку».
– Часы с кукушкой.
– Ага…
Таким образом пролетел час. В дверь позвонили – это амбал явился забирать девочек.
– Ну чего, мужики, – сказал он, заходя в квартиру. – Время вышло. Пора в дорогу. Где мои девочки?
– Вот что, брат. – Брюс похлопал его по плечу. – Ты иди. Они потом придут. Сами.
– Тогда за ночь доплачивайте.
– Брюс, он с нас бабки просит или я не понял?.. Иди. Не доводи до греха, – порекомендовал Башня.
– Ну, мужики, это вы погорячились, – покачал головой амбал. – Дороже встанет.
– Двигай. А то у тебя никогда ничего не встанет. – Башня подтолкнул его к дверям. Захлопнув дверь, он зашел в ванную, где отогревалась вылезшая из холодильника блондинка.
«Крыша» приехала через десять минут. В дверь звонили настойчиво. Открыл Башня, и в брюхо ему уперся нож. Его втолкнули в прихожую. Ворвались трое, еще один ждал на лестничной площадке.
– Где еще один? – крикнул главный, двухметровый атлет со шрамом поперек лба.
– Ушел, – пожал плечами Башня.
– Вы влетели. Не надо было так, – сказал главный. – Теперь с вас бабки за ночь. И еще штраф. Или…
– Я заплачу, – поспешно произнес Башня. – Только не обижай, дядя!
Главный удивленно посмотрел на него. И тут ему в затылок уперлось что-то твердое.
– Свинцовой монетой заплатим, – сказал вышедший из ванной Брюс. – По стеночкам все.
«Крыша» послушно выстроилась лицом к стене.
– Штраф тебе? Получи. – Брюс нажал на спусковой крючок, пуля вошла в мякоть ноги, и главарь, заскулив, рухнул на пол. Пистолет с глушителем хлопнул негромко.
– Знаешь, за что? Потому что ты – это ты. А я – это я! Почувствуй разницу. – Брюс прицелился ему в лоб.
– Не надо, – просипел главарь.
– Забирайте эту козлину и валите, – махнул пистолетом Брюс. – Если добавки надо, заезжайте. У нас патронов на всех хватит.
«Крыша» уехала. А через полчаса заявилась милиция – в бронежилетах, с автоматами – и прервала веселье. Брюсу повезло, что он спрятал пистолет в тайник, который милиция так и не нашла. Оказалось, сутенер позвонил по «02» и заявил, что в квартире содержатся в заложницах две женщины.
В результате Хоше в который раз пришлось выкупать эту парочку из милиции, щедро раздавая взятки.
– Хоша, с ними все больше проблем, – устало сказал Художник, когда эта эпопея закончилась.
– У нас не детский сад. – Хоша упрямствовал. – Братаны развлеклись.
– Они только и делают, что развлекаются. Дела заваливают все. Нас в хрен не ставят.
– Это тебя не ставят, Художник. Тебя.
– Помяни мое слово – это только начало…
После залета со шлюхами сладкая парочка влетела по-крупному ровно через месяц. Художник и Хоша отправились по делам на Кипр. А когда вернулись, застали картину – пейзаж после битвы.
* * *
Звонок в дверь был долгим и настойчивым. Гурьянов напрягся. Влада он не ждал. Кто это может быть?
Он взял пистолет, засунул за пояс, встал в стороне от двери, чтобы недобрый гость случаем не прошил его вслепую из автомата.
– Кто там?
– Рэкет приехал! Открывай, покойничек!
Гурьянов на миг задумался, потом толкнул дверь, схватил человека, стоявшего прямо перед ней, втолкнул в коридорчик и тут же захлопнул дверь, распластал гостя по стене, взяв на болевой прием руку.
– Да вы что?! – воскликнул гость.
Он был одет в просторный хипюжный свитер. С длинным хвостиком волос, очкастый и перепуганный. На плече его болталась кожаная сумка, из которой торчало горлышко бутылки от шампанского.
– Ты кто? – спросил Гурьянов.
– Стасик. – Гость попытался приосаниться и скрыть страх и растерянность.
– И что тебе, Стасик, здесь надо?
– Мне нужен Димон. Сто лет старикашечку не зрил. Вот и решил нахлынуть внезапно.
– Димон в Америке.
– А, – разочарованно протянул Стасик. – Высоко взлетел. Ну чего, я пойду?
– Ну чего, иди.
– Ну пока.
– Пока.
Гость отбыл восвояси. А Гурьянов перевел дыхание. На этот раз пронесло. И вернулся в комнату.
Там на диване кошкой свернулась Вика. Она была напугана. Девушка все еще продолжала вздрагивать от взвывшей сигнализации за окном, от громких голосов, от хлопка двери лифта.
– Кто там был? – спросила она.
– Рэкет, – усмехнулся Гурьянов, но, увидев, что Вика напряглась еще сильнее, успокоил: – Клоун какой-то к хозяину квартиры приходил.
– Я с каждым днем становлюсь все более дерганой. Я чувствую себя спокойно только с тобой. – Она встала и обвила руками его шею.
Он тоже обнял ее, ощутил запах ее волос и почувствовал, что привычно уплывает куда-то, в благостный край, где можно расслабиться и хотя бы на несколько мгновений забыть обо всех тревогах и долгах.
То, что случилось между ними вчера, произошло как-то естественно, само собой, будто и должно было произойти. И Гурьянов ощутил, что нашел, пусть ненадолго, тихую бухту на одиноком острове в бушующем океане.
Он поцеловал ее и отстранил на миг от себя, чтобы лучше рассмотреть. Она снова уселась на диван и вздохнула:
– Как девчонка-пионерка. Влюбилась в старого учителя.
– Я старый?
– Мне иногда кажется, что ты просто древний. Как какой-нибудь волхв. И дело не в возрасте. В тебе есть что-то такое… Ты будто знаешь нечто, чего мы, простые люди, не знаем. Ты другой. Мне иногда неуютно с тобой. Чувствую себя недостойной. – Она кисло улыбнулась.
– Все будет в порядке, Вика. Мы с Владом все утрясем.
– Как?
– Как получится… Пора. – Он встал. Засунул пистолет в оперативную кобуру. Накинул пиджак. – Сиди тихо как мышь.
– Как серая мышь, – кивнула она.
У него была встреча с Владом. Договорились, что пересекутся в пять вечера у него дома. Пора уже…
По привычке Гурьянов бросил машину в квартале от цели. Купил в киоске пару сегодняшних газет. Прислонился к киоску, вытащил мобильник и набрал номер Влада.
– Привет. Я уже около тебя, – сообщил он.
– Я подъезжаю, – сказал Влад. – Буду минут через десять.
– Во дворе встретимся.
Гурьянов на ходу быстро пролистал газеты, по привычке вычленяя самое главное. Международные новости – локальные войны, землетрясения, грозные политические заявления. Городские новости – опять вопрос подорожания метро. Разборочное убийство, взрыв в торговом центре на окраине Москвы – восемь раненых. Война идет внутри страны. Настоящая горячая война.
Гурьянов скомкал газеты, бросил в урну и направился к шестнадцатиэтажному панельному дому Влада.
Он вошел во двор, когда зеленый «жигуль» уже остановился перед подъездом. А Влад вылезал из салона.
Гурьянов будто напоролся грудью на невидимую упругую преграду. Сначала на долю секунды его сковало ощущение беспорядка в окружающем мире. В следующий миг он понял источник этого самого беспорядка.
Он видел тронувшуюся машину – тертую синюю «Мазду». В ней – трое. Видел и автомат «АКС-74-У» – ствол укорочен, игрушка занимает мало места, штатное оружие танкистов и ментов, любимый инструмент братвы. И понимал, что у Влада не остается времени что-то предпринять.
– Ложись, старшина! – крикнул он, как когда-то, много лет назад, в Афгане, когда недобитый «дух» из каравана поднял автомат и уже нажимал спусковой крючок.
Все повторяется. Все в жизни ходит по кругу. Только декорации другие, лица другие, но те же ситуации, те же чувства. И все тот же выбор – умереть или остаться жить. И опять Гурьянов спасал Влада.
Влад, благо навыки выживания в бою остаются на всю жизнь, рухнул как подкошенный, и автоматная очередь разнесла телефонную будку.
Дальше полковник уже действовал механически. Рука скользнула под мышку. Кобура была американская, сделанная так, чтобы выхватить оружие как можно быстрее. Пружинка бросила рукоятку в ладонь. Затвор давно взведен. Одно движение, рычажок предохранителя вниз, и сразу – один патрон за другим – выпустить весь магазин. Расстояние до противника больше полусотни метров – на пределе прицельной дальности «макарова», так что ни о какой точности стрельбы речи не было.
Киллер с автоматом, высунувшись из окна машины, развернулся в сторону Гурьянова, но вдруг весь сдулся и рухнул в кабину. Автомат упал на асфальт.
«Мазда» взревела мотором, развернулась, въезжая в кусты, после чего устремилась прочь.
Гурьянов кинулся к Владу, который уже отполз за скамейки перед подъездом, привычно выбрав укрытие.
– Ух, нелегкая. – Влад встал, отряхнулся.
– Исчезаем. В темпе, старшина! – прикрикнул Гурьянов, подбирая автомат.
Влад распахнул дверцу своей машины, Гурьянов кинул на заднее сиденье автомат и сам упал следом.
– Ну залетные. – Влад рванул машину с места.
– На базу, – сказал Гурьянов.
– Подожди. – Влад свернул с главной дороги, закружился среди пятиэтажных домов, выехал к глухим рядам гаражей, остановился на пустыре. Здесь не было ни одного человека. Только пара черных собак рылась в мусоре.
Влад взял автомат, подошел к свалке. Разбросал ящики и железяки. Положил «калаш» и забросал его всяким хламом, потом вернулся в машину.
– Алло, – сказал он, нащелкав номер на телефонной трубке. – Николь, ты уже на месте? И что делаешь? Ничего. Садись в свою новую машину и двигай за оружием. Найдешь на свалке автомат. Какой автомат? Калашникова. А вот чей – это установишь сам. Записывай, как добраться…
* * *
Башня и Брюс, вооружившись пистолетами, однажды вечером отправились в обменный пункт на улице Мухиной. Как два зацикленных на сверхценной идее шизофреника, они столько лет мечтали об обменном пункте, и вот час настал. Они знали, что в нарушение всех правил инкассацию там проводят не каждый день, и считали, что тысяч пятьдесят «зеленью» поимеют влегкую. Каким-то образом умудрились убедить охрану после окончания работы обменника открыть тяжелую металлическую дверь. На пороге сразу же без разговоров застрелили сержанта милиции, потом – кассиршу. Денег оказалось меньше, чем ожидалось, но какую-то добычу все же захватили. Дураки прокалываются на деталях. Вот и они на радостях не додумались, что в обменнике работает скрытая видеокамера. Она зафиксировала налетчиков во всей красе. По картотеке в них опознали двух руднянских бандитов. И на них объявили гон.
Милиция поставила на уши всю Рудню. СОБР и ОМОН ураганом прошлись по кабакам и местам сбора братвы. Побросали в камеру человек тридцать, показательно отмордовали, заставляли ползать во дворе ИВС Ахтумского УВД и жрать землю. Один обкуренный отморозок в кафе «Ласточка» при виде милиции зачем-то выхватил нож, так его просто застрелили.
Потом милиция навесила на нескольких пацанов из руднянской команды различные статьи кодекса. Один после отработки в рубоповских застенках «поплыл» на рэкет на автостанции.
Урон команде был нанесен ощутимый. А сами виновники торжества схоронились на хате, которую держала команда на случай войн с конкурентами или необходимости скрываться от милиции. Художник с Хошей приехали туда.
По привычке у сладкой парочки оставались еще былой кураж и нахальство, но уже виден был и настоящий страх. Они впервые в жизни поняли, что перебрали.
– И что дальше? – спросил Художник.
– Ментам живым не дадимся, – бодро сообщил Башня.
– Лыжи вострить из города вам надо, – сказал Хоша. – Как можно дальше.
– Надо, – вздохнул Брюс. – Но как?
– Устроим, – пообещал Художник.
Когда он остался с Хошей наедине, то сказал:
– Надо их пока в деревне спрятать. А потом документы выправить и спровадить к такой-то матери. Поддерживаешь?
– Ну… Вот же падлы! Ну Брюс…
– Только сперва поучить надо вечером на природе. Чтобы неповадно было.
Вечером беглецов усадили в хлебный фургон – пришлось арендовать по случаю. За фургоном на двух машинах ехали Хоша с двумя своими приближенными «быками» и Художник с Шайтаном. Из города выехали без проблем. В укромном месте свернули с дороги.
– Выходите, – сказал Художник, отворяя дверь фургона.
Беглецы вылезли и озадаченно огляделись.
– Ты куда нас привез? – насупился Брюс.
– Да так, словечком добрым перекинуться. Поблагодарить вас за все, – Художник вытащил из-за пояса «глок», передернул затвор. – Вас, суки, валить за все ваши дела давно пора.
– Да тебя самого валить пора! – Башня обернулся к главарю. – Хоша, чего этот Леонардо недовинченный раздухарился?
– Прав он, Башня, – ледяным тоном произнес главарь. – Вас валить надо.
– Ты чего, Хоша?
– Чего?! Вы конкретный переполох, падлы, в городе устроили! Сколько пацанов наших из-за вас под ментовскую раздачу попало! За меньшее вилы бывают! – взвизгнул Хоша и врезал с размаху Башне по лицу. А Брюсу заехал ногой в живот, но тот выстоял, только крякнул. Хоша ударил их еще несколько раз. Те покорно снесли побои. Только Брюс сказал:
– Хоша, мы поняли… Не повторится.
– Надеюсь. Дальше – болота, Художник правильно сказал. – Хоша махнул рукой. – По машинам.
– Нет, Хоша. За такое надо по справедливости отвечать. – Художник вскинул пистолет и выстрелил в Башню.
Башня рухнул на колени, удивленно глядя на него. Но он не интересовал больше Художника. Тот выпустил две пули в Брюса.
– Ты что сделал? Ты что сделал, падла?! – воскликнул Хоша, отступая.
– А ты против?
– Да я тебя самого сейчас…
Художник пожал плечами и кивнул Шайтану. Тот широко улыбнулся, выхватил из-за пазухи пистолет-пулемет «Кедр». И выпустил очередь. Хоша сложился и рухнул на землю. Вместе с ним лег один из «быков», попытавшийся было дернуться. Второй стоял как статуя – ни движения, ни лишнего вздоха – и в награду остался жив.
Художник закусил губу. Резко вздохнул, прогоняя из головы туман. Он сейчас был счастлив, как тогда, когда вогнал нож в пузо Бузы в темном парке, и думал, что навсегда освободится от той тошноты, которая возникала у него при виде подобных скотов. Но не избавился. А сегодня наконец распрощался навсегда со своим кровным корешем Хошей.
Художник слишком рано утратил иллюзии и был благодарен жизни за этот подарок. Он слишком рано узнал, что в мире каждый встреченный тобой человек – изначально враг. И рано узнал, как вредна химера дружбы. Нет в мире друзей. Есть кореша. Кореш – это вообще тот же враг. Только с ним ты волей обстоятельств гребешь в одной лодке.
Сколько видел Художник банд, шаек, группировок! Практически все они рано или поздно погибали от разборов. Почему? Да потому что, когда расходились интересы, всю эту трескотню о верности друг другу до могилы, все эти клятвы на крови моментально как волной смывало, а оставалась обнаженная простая истина – человек человеку волк. С Хошей их пути разошлись давно, и настало время ставить точку.
На ногах остались один из «быков» и шофер хлебного фургона. Эти двое были корешами и вместе с тем верными Хошиными псами. Тут Художника погнала вперед какая-то упругая веселая волна.
– Ну а с вами что делать? – Он подошел к шоферу.
Тот начал ныть:
– Художник, не убивай… Я все сделаю, но не убивай…
Художник повернулся к «быку»:
– Тоже жить хочешь?
– Хочу, – прохрипел он. Его держал на мушке Шайтан.
– Вы с ним кореша, – кивнул в сторону шофера Художник и вытащил нож. – На. Убей его.
– Но…
– Своя жизнь дороже. Убей или умрешь…
«Бык» не решался. И Шайтан дал ему очередь под ноги. Тогда «бык» взял нож, подошел к своему другу. Постоял напротив него. Потом всхлипнул. Шофер широкими глазами смотрел на своего самого близкого друга.
– Извини, брат. – «Бык» размахнулся и ударил его ножом в живот.
– Добей, – велел Художник.
– А! – заорал «бык» и начал наносить один удар за другим.
– Ну что? Заработал ты жизнь, – кивнул Художник. – Давай грузи трупы. Сбросим их в болото вместе с машиной…
