Глава двенадцатая

На следующее утро Даймонд явился в учительскую раньше всех, если не считать миссис Строу, и принес с собой купленные в магазине «Сделай сам» две трехлитровые банки матовой краски цвета под названием «Абрикос». Судя по квадратику в таблице, такая краска будет прекрасно гармонировать с мебелью – Даймонд быстро убедил себя в этом, ознакомившись с рекламой единственной и неповторимой выгодной скидки на товар. Из магазина «Сделай сам» он направился в магазин игрушек и на сэкономленные деньги приобрел машинку с инерционным моторчиком. Он подарит ее Клайву. В его душе есть место и для этого школьного вандала, хотя из-за него придется изрядно потрудиться.

Облачившись в комбинезон, Даймонд катал по стене валик, когда без десяти девять появились первые педагоги.

– Что тут творится? – спросила Салли Труман, занимающаяся с младшими детьми.

– Маскировка.

– Ах, это вы!

Даймонд обмакнул валик в краску и провел очередную полосу абрикосового цвета. С приходом педагогов он не собирался бросать инструменты и был полон решимости реализовать свой общественно-полезный порыв.

– Привет. Как самочувствие? – обратился он к Салли.

– Вымоталась. А вот увидела этот цвет и словно возродилась.

– Вам нравится?

– Краски обычно тускнеют, когда высыхают. Так всегда бывает. Как она называется?

– «Абрикос».

– По-моему, напоминает помидор. Не возражаете, если я отодвину пленку и поищу свой стол?

В следующие полчаса на Даймонда обрушился шквал похвал, однако педагогический коллектив все же пришел к согласию, что ему бы следовало разориться еще на фунт-другой и купить вместо «Абрикоса» «Магнолию» или какую-нибудь другую краску более спокойного тона. Он добродушно слушал и продолжал уничтожать терзающие глаз настенные фрески Клайва. К десяти Питер был готов прерваться на кофе, но это означало, что нужно передвинуть столы, чтобы добраться до чайника. Даймонд привел в порядок две стены. И теперь, отступив на расстояние, решил, что цвет действительно больше похож на красный, чем на абрикос.

Однако его порыв оценили, и никто не жаловался на возникший в учительской разгром. Педагоги вытаскивали из-под укутывающей мебель пленки стулья и, рассевшись с чашками, обсуждали последние события. Вчерашний портрет Наоми стал главной темой. В маленькой школе учителя знали каждого ребенка.

– Хорошие новости, Питер, – сказал заместитель Джулии Джон Тафлер. – Вас можно поздравить.

Даймонд был менее оптимистичен. Ночью он хорошенько обдумал происшедшее.

– Меня бы больше порадовало, если бы она сделала нечто такое, чему научил ее я.

Тафлер погрозил ему пальцем:

– Не будьте неблагодарным, друг мой. Это признание. Ваше имя. Она заметила, что вы существуете.

– Я бы за это не поручился.

– Тогда с какой стати ей рисовать ромб? Ей известна ваша фамилия.

Питер оглядел лица окружавших его людей:

– Откуда Наоми известно, как символически, рисунком, изобразить мою фамилию? Ей не говорили об этом.

– Может, она играет в покер? – предположил кто-то, и все рассмеялись.

– Ясно одно, – заявила Салли Труман, – она говорит по-английски. Это теперь очевидно.

Даймонд возразил, что до сих пор девочка не произнесла ни слова.

– Поймите, – произнесла Салли, – Наоми услышала вашу фамилию и соотнесла с фигурой. Девочка пытается наладить общение.

Сомнения Питера поддержал кто-то из работающих на полставки учителей, заявив, что ромб у Наоми, возможно, получился случайно, и больше она никогда не нарисует такую фигуру.

– У нее скорее всего не будет такой возможности! – бросил Тафлер тоном человека, который знает больше других. – Во всяком случае, здесь. Слышали? Приходивший вчера психиатр Ойли Дикинсон подтвердил диагноз «аутизм». Наоми отправят в Америку, как только уладят формальности.

Хотя Даймонд и опасался услышать нечто подобное, от слов Тафлера его кровяное давление поднялось. Он со стуком поставил кружку на стол и, расплескав кофе, горько заметил:

– Наихудший выход для всех. Школа и социальные службы расписываются в том, что не способны помочь ребенку. Полиция прекращает дело. Дикинсон кладет в карман жирный гонорар. Посольство, раскошеливаясь, тешит свое коллективное сознание. В Америке обналичивают чек и добавляют еще одно имя в список учеников школы. Все в восторге, кроме одной маленькой девочки, которая не в состоянии сказать ни слова, чтобы предотвратить подобную развязку.

Даймонд встал и направился в кабинет Джулии Масгрейв. Распахнул дверь и прямо спросил:

– Когда ее увезут?

Джулия подняла голову от бумаг на столе, взгляд скользнул по его комбинезону. Директриса еще не заходила в учительскую.

– Почему бы вам не присесть, Питер?

– Потому что я чертовски зол! Скажите, сколько у меня осталось времени? Это все, что меня интересует.

– Времени для чего?

– Разве не очевидно? Найти ее родителей.

Джулия побледнела:

– Не сочтите меня неблагодарной за все, что вы сделали для Наоми, но хочу вам напомнить, что вы волонтер. У вас нет места в будущем девочки.

Нет, он не стал грозить ей кулаком, просто рубанул крепко сжатыми пальцами по воздуху перед собой:

– Вы рассуждаете о ее будущем. А я пытаюсь восстановить прошлое Наоми, которое вы со своими приятелями собираетесь уничтожить.

Джулия вздрогнула, словно Даймонд ударил ее, и тихо произнесла:

– Я оскорблена этими словами. Глубоко оскорблена. Кстати, я возражала, уговаривала оставить девочку у нас до тех пор, пока не станет очевидно, что все наши усилия тщетны. Однако осталась в меньшинстве – одна против всех.

Возникла неловкая пауза.

– Извините. – Совершенно подавленный, Даймонд сделал пару шагов к ее столу и в знак того, что понимает, насколько был не прав, поднял руки. – Опять меня понесло прежде, чем я оценил факты. Не представляете, как мне стыдно, Джулия.

Она покачала головой, давая понять, что больше не надо слов, и сказала:

– Наверное, в воскресенье.

Воскресенье. Четыре дня.

Когда Даймонд вернулся в учительскую, там никого не было. За валик он больше не взялся. Достал телефон и, отыскав под пленкой телефонный справочник «Желтые страницы», стал обзванивать телевизионные компании, транслировавшие передачи, которые, по его мнению, подошли бы к истории с Наоми. При этом просил позвать самых главных начальников. Если его отсылали к мелким сошкам, не стеснялся представляться бывшим полицейским чином и требовал сотрудника поважнее. В грубоватом стиле своих прежних деньков он общался с телевизионщиками из Би-би-си, компании «Темза» и «Скай», перебирал программы: утренние шоу, дневные дебаты, женские, вечерние и ночные. Не упустил ни одной детали, уговаривал дать в эфир рассказ о нераскрытой тайне девочки, приведшей в действие сигнализацию в универмаге «Харродс», личность которой спустя два месяца так и не установили. В большинстве случаев получал неопределенный ответ. Ему советовали обратиться куда-то еще, обещали перезвонить, если редакторская коллегия – или как ее там – проявит интерес к теме.

В итоге не осталось ничего иного, как снова взяться за валик. К обеду Питер закончил покраску стен, но из телевизионщиков никто не позвонил. Болели плечи, от запаха краски пересохло во рту. Явилась миссис Строу и, упорно не замечая безукоризненно чистых, сияющих стен, показала на несколько пятен краски на полу. Он заверил ее, что краска на водной основе и легко смывается. Но оттирать пятна не спешил, и миссис Строу устроила представление: схватила ведро и швабру и к приходу педагогов на обеденный перерыв намочила в учительской весь пол.

Но было и нечто такое, что подняло Даймонду настроение. И отнюдь не похвалы его искусству маляра. Тафлер взял его под руку, приглашая:

– Пойдемте посмотрим, приятель.

Он вывел Питера в сад, где у детей началось время игр. Наоми сидела на отделяющей огород низкой стене и увлеченно рисовала что-то в альбоме. Даймонд незаметно подкрался сзади и заглянул ей через плечо. Девочка изобразила штук пятнадцать ромбов – каждый отдельно от другого.

– Ну как? – улыбнулся Тафлер. – Случайность? Нет. Она штампует их партиями.

Питер хоть и порадовался, но смысл рисунков Наоми остался для него загадкой.

Тафлер наклонился к девочке и ласково произнес:

– Прекрасная работа, дорогуша. Красиво! Ромбы. – Он постучал пальцем по нескольким из них. – Ромб, ромб, ромб. – Затем поднял палец и указал на Питера: – Это мистер Даймонд. Ты это нам хочешь сказать?

Девочка прервала работу и посмотрела на Даймонда. Но в ее взгляде не было ничего такого, что подтверждало бы предположение Тафлера. Ничего, что бы свидетельствовало о том, что она в этот момент думает о Питере. Затем Наоми нахмурилась и отвернулась.

– Будем благодарны за то, что имеем. – Даймонд дал себе установку мыслить позитивно. – Она пользуется фломастером, это уже прогресс.

– Вы правы. – Тафлер распрямился. – Хорошо уже то, что Наоми вышла из состояния полного безразличия. Однако, – добавил он на обратном пути к школе, – тревожит, что она рисует одно и то же. Похоже на навязчивую идею.

Даймонд был не в том состоянии духа, чтобы мужественно встретить угрозу. А встреча в учительской с доктором Этлингером и вовсе не прибавила радости. Психиатр распространялся перед аудиторией из одного человека – а именно, миссис Строу – о цвете рабочей зоны. Абрикосовый или оранжевый, как определил его Этлингер, был неудачным выбором для общей комнаты, поскольку провоцировал агрессию. Этот цвет также подогревал сексуальность. Красный и оранжевый Этлингер считал цветами гнева и страсти. Слушая его рассуждения, Даймонд не мог дождаться, когда же наконец сумеет насладиться чашкой кофе и сэндвичем с сыром. Не удовлетворившись тем, что внес в сознание миссис Строу мысль о чувственных наслаждениях, психиатр заявил, что человек, выбравший подобную неудачную краску, нуждается в срочном лечении. В его личности глубоко укоренилась опасная агрессия.

На что одетый в заляпанный краской комбинезон Даймонд произнес:

– Будьте спокойны, доктор, попадись он мне, задушу голыми руками.

Услышав его слова, миссис Строу поспешила уйти, позабыв в учительской ведро и швабру. Суровый доктор Этлингер изобразил на лице улыбку. Он мог оценить психологическую остроту, даже если выпад был в его сторону.

– Не знал, что вы подвержены суицидальным настроениям, – глубокомысленно изрек он. – Только слышал, что самоудушение – жестокая штука.

Странно, но этот нелепый разговор перевел общение между ними на более земную основу. Даймонд признал, что разозлился, но отнюдь не собирался порешить себя из-за намерения отправить Наоми в Америку. Этлингер впервые об этом слышал и разделил его возмущение. Он считал себя психиатром местной детворы.

Даймонд предложил выпить кофе и включил чайник.

– Не следует так отзываться о коллеге, но я скажу, – произнес Этлингер. – Оливер Дикинсон должен стыдиться. Я не признаю психиатра, который за один осмотр ставит диагноз «аутизм». Особенно в случае с Наоми, чье поведение преимущественно пассивно.

– Может, он ошибается?

– У меня на сей счет нет мнения.

– Помню, помню вашу позицию. – Даймонд прощупывал способ вытянуть из своего нового знакомого побольше информации. – Можете не связывать себя обязательствами, но есть ли иное объяснение тому, что она отказывается говорить?

– Хотите поймать рыбку в мутной воде? – усмехнулся Этлингер.

– Нет. Так вопрос не стоит – просто рыбачу.

– Не исключено, что это пример избирательного мутизма.

– Повторите для малопонятливых.

– Психологическое расстройство, поражающее детей с трех лет и старше. Что-то блокирует их речь. В отдельных случаях заболевание проявляется только в школе, а дома дети нормально говорят. При самой тяжелой форме молчат месяцами и даже годами.

– Болезнь лечится?

– Лечения как такового нет. Обычно дети приходят в норму с возрастом, кое-кто получает медицинскую помощь. Но я затрудняюсь сказать, связано ли их выздоровление с тем, что их водили к врачу. Лучшие результаты достигаются, когда с ними работают один на один. Помещать их в класс не всегда желательно, особенно если другие дети тоже страдают какими-нибудь недугами. Ребенок может сознательно или бессознательно подражать им.

– Обезьянничать?

Этлингер кивнул.

– Например, начать кусаться, как другие?

Психиатр лукаво улыбнулся:

– Почему бы нет?

Теорию избирательного мутизма Даймонд счел вполне правдоподобной.

– Можно ли этим также объяснить невозможность добиться зрительного контакта?

– Я бы не утверждал, что это тот тип поведения, на который ребенок способен обратить внимание в других людях. Хотя, если Наоми не хочет говорить, она скорее всего станет избегать требующих ответа ситуаций. И поэтому отворачивается от людей.

– Вы сказали, что причина этого избирательного… как его там… неизвестна.

– Мутизма. – Этлингер пожал плечами. – Обобщить не получится. Иногда импульс дает страх школы. Однако сто́ит перевести ребенка в другую школу или класс, и речь возвращается. Но в большинстве случаев проблема возникает в более раннем возрасте, и ее не так легко распознать и устранить. Она возникает из-за каких-то эмоциональных срывов, о которых взрослые не имеют представления.

Даймонд заварил кофе и подал психиатру кружку.

– Если говорить о Наоми, она рассталась с родителями. Не исключено, что они ее бросили. Может ли это считаться эмоциональным срывом?

– Да. Скорее даже эмоциональной травмой.

– Травмой? Час от часу не легче. Только этого нам не хватало.

– Я бы определил травму как глубокую эмоциональную рану, нанесение вреда психике.

– Она способна лишить ребенка дара речи?

– Безусловно.

– Это можно вылечить?

– Скажем так: обычно это состояние ограниченной длительности.

– То есть речь девочки восстановится?

– Я не обсуждаю конкретный случай.

Даймонд кивнул:

– Еще одно объяснение. До этого мы имели аутизм, избирательный мутизм, а теперь еще и травма.

Этлингер улыбнулся:

– Замутили воду – довольны?

– Да, – кивнул Питер.

Он привлек эксперта, чтобы понять, аутистка Наоми или нет. У него недостаточно влияния, чтобы предотвратить посадку девочки на воскресный рейс в Бостон. Но зато прояснилось в голове, и Питер убедился, что вправе протестовать.

К вечеру пришла еще одна приятная новость – позвонили из Би-би-си. Великодушный продюсер, который утром не дал ему ни капли надежды, с тех пор успел переговорить за обедом в телецентре с чьей-то секретаршей, она рассказала о Наоми своему продюсеру, и тот был сейчас на линии. По Би-би-си-2 запустили новую программу. Даймонд о ней не слышал, но программа шла уже две недели по пятницам вечером. Называлась «Дети о детях», потому что детей в ней представляли тоже дети. Сюжеты, как правило, длились две-три минуты. Дети пели, танцевали, показывали цирковые номера, дрессированных животных, демонстрировали игрушки, играли в слова, брали интервью у детей, которых показывали в новостных передачах, и взрослых – писателей, артистов, работавших для детей.

На первый взгляд невозможная мешанина, однако у Даймонда хватило ума сдержаться и промолчать.

– Не сомневаюсь, что детям нравится, – похвалил он.

– Странно, но рейтинги зрительской аудитории не обнадеживают, – пожаловался продюсер, которого звали Седрик Ательхемптон. – Но мы идем ноздря в ноздрю с «Тинтином» и сериалом «Джеканори». Ревизоры согласны терпеть скромные цифры, если программа содержит образовательный и социальный аспект. Стараемся включать значимые темы.

«Значимая тема – это я», – игриво подумал Даймонд.

– Вы ищете серьезный материал? – спросил он.

– Именно. Только его нужно преподносить прямо и просто. И в нем должны участвовать дети. Поэтому я навострил уши, услышав про вашу японку. Это та девочка, которую нашли в «Харродсе»?

– Да.

– И она до сих пор не говорит ни слова?

– Нет.

– И ее по-прежнему никто не опознал? Теперь, мистер Даймонд, я объясню, как мне видится развитие темы. У меня возникла довольно креативная идея. Мы преподнесем это как вызов. Вы слушаете?

Питер, проявив небывалую выдержку, ответил, что он весь внимание. От предвкушения голос Седрика Ательхемптона стал более зычным, в нем появились даже хриплые нотки:

– Мы вовлечем в процесс зрителей. Дети обожают играть в сыщиков. Может, кто-нибудь знает вашу японку по школе, по прогулкам в парке или на улице, где они вместе резвились. Скажите, мистер Даймонд вы-то какое отношение имеете к этой девочке?

Питер был готов к его вопросу:

– Я заинтересовался ее случаем. Кстати, я сам бывший коп.

– Прекрасно.

С такой формулировкой Даймонд столкнулся впервые. Однако была деталь, которая стала ложкой дегтя в бочке его эйфории. Седрик планировал поставить материал о Наоми в программу через пятницу.

– Извините, нет, – возразил Даймонд. – Есть возможность передвинуть сюжет на эту неделю?

– Я бы с удовольствием, голубчик, но сценарный план уже на красной стадии обсуждения.

– Какая разница? – Питер старался не взвиться на его «голубчика».

– Мы, мистер Даймонд, выходим в прямом эфире и не хотим рисковать больше, чем необходимо.

– Прямой эфир с детьми?

– В нашем шоу нет ничего обычного, поэтому оно такое захватывающее. Вы сумеете прийти через неделю?

– Нет. Через неделю она будет в Америке.

– В Америке? Зачем?

– Приглашена на передачу в прайм-тайм, – без колебания ответил Питер. – Как мне сказали, это будет настоящая сенсация. – Когда припекало, он тоже мог генерировать креативные идеи.