ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
АХ ТЫ, МЕРЗКОЕ СТЕКЛО!
Глава девятая
Зеркала вы мои, зеркала!
Потому что я пьяница, что ли,
Возвращаюсь я к вам поневоле,
Позабыв про другие дела…
Борис Гребенщиков, «Русская симфония»
1
Да всю правду…
— Что такое инцест?
— Что?!
— Инцест.
— Зачем тебе инцест?
— Там Рон говорит Гермионе…
— Ты мне это брось! Задрала своим Поттером…
— Ну хорошо, там Колин говорит Тессе: «Значит, ты ему сказала, что он, возможно, плод инцеста?» Он плод чего?
— Боже, куда катится этот мир? Посмотри в Википедии.
— Свет мой, зеркальце, скажи, — с ласковостью маркиза де Сада, помноженной на гуманизм Фредди Крюгера, произнесла Вера, — да всю правду доложи… Что такое инцест?
Википедия, подумал Ямщик. Будь ты проклята, Википедия! Зеркало, видимое только ему, треснуло, разлетелось осколками, ища ответ со скоростью, которой позавидовал бы и братец Гугль. Экран за экраном, страница за страницей. Губы Ямщика шевельнулись сами собой:
— Инцест (на латыни «преступный, греховный») — кровосмешение…
— Это когда братаются? — не поняла Вера. — Ну, режут руки, а порезы соединяют, да? Костя так делал с Арамом, а потом всем показывали шрамы. Тоже мне шрамы, за три дня сошли… Дальше рассказывай!
— Кровосмешение — половая связь между близкими кровными родственниками: родителями и детьми, братьями и сёстрами. Понятие «близкий» в разных культурах определяется по-разному, хотя почти во всех культурах имеется табу инцеста…
— Табу? Что значит «табу»?
— Табу, — завел шарманку Ямщик, радуясь возможности сменить тему, — термин, заимствованный из религиозно-обрядовых установлений Полинезии и ныне принятый в этнографии и социологии для обозначения системы специфических запретов…
Вера надула губы:
— Фу! Скучно!
— А ты не читай что попало!
— И вовсе не что попало! Это ты мне, между прочим, посоветовала! Ты посоветовала, а там были эпизоды, — Вера гордо подбоченилась. В ее положении, да еще в инвалидном кресле-коляске, это сделать было трудновато, но Вера справилась. Слово «эпизоды» в применении к отрывкам из книг она узнала от Ямщика месяц назад, и чрезвычайно гордилась своей эрудированностью, — которые мне читать рано.
Ямщик встал у окна, спиной к девочке:
— И ты, конечно, же, не стала их читать.
— Конечно. Я не стала их читать два раза, а тот, который самый-самый — три. А вообще, я даже плакала. Ну, когда Гарри Поттер умер от нервизмы…
— Аневризмы!
— Ну хорошо, аневризмы…
Гарри Поттер, подумал Ямщик. Приятель Гарри, с тебя-то все и началось. Месяц назад, за десять дней до Нового года, на голову Ямщика свалилась кара Господня — Вера, помешанная на приключениях юного волшебника со шрамом в виде половинки эмблемы СС, дочитала всю многотомную сагу и задала зеркальцу вопрос: «Что еще написала Джоан Роулинг?» Связанный по рукам и ногам убийственным диктатом «да всю правду доложи…», Ямщик помянул «Случайную вакансию», и грянул гром. Вера мигом скачала книгу из интернета и проглотила на лету, как голодный пес — брошенный ему кусок колбасы. Персонажей она переименовала на свой лад: Барри Фейрбразера — в Гарри Поттера, супругов Уолл — в Рона и Гермиону, Джаванду Сухвиндер — в Полумну Лавгуд. Когда Ямщик вслух возмущался таким беспардонным издевательством над литературой, Вера — пай-девочка! — возвращала несчастным героям их прежние имена, демонстрируя чудесную память, но вскоре начинала по новой: Гарри, Рон, профессор Дамблдор, он же председатель Пэгфордского местного совета, владелец кулинарии «Моллисон энд Лоу»…
— Ты хоть что-нибудь поняла? — спросил Ямщик, не оборачиваясь.
Он уже знал, что отражение в Веркином зеркальце в данный момент ведет себя, как хочет, не подчиняясь законам физики и логики. Может, стоѝт у окна, а может, сидит на диване — или полностью соответствует позе и движениям самой Веры, как и подобает хорошему отражению. Впрочем, стоило Ямщику сосредоточиться на Вере, пристально взглянуть на нее во время разговора, поставить ребром задачу добиться от девочки ответа или проявить отношение к происходящему иным способом — отражение тут же начинало копировать его действия, не выходя за границы зеркальца.
В квартире они были одни, не считая Арлекина. Родители Веры разъехались с утра: отец — в банк, на заседание наблюдательного совета, мать — в миграционный центр, подать документы на оформление нового загранпаспорта. Домработница Поля — при виде ее Ямщик напевал на известный мотив композитора Книппера: «Полюшка-Поля, Полюшка широка Поля…» — обещала вот-вот вернуться из супермаркета с багажником, доверху полным съестного. Закупалась Поля на две-три недели вперед, в средствах не стеснялась и по возвращении давала таксисту солидные чаевые, чтобы тот занес пакеты в дом. Оставлять Веру без присмотра никто не боялся — свою самостоятельность девочка успела доказать словом и делом. Туалет, кровать, диван, кресло перед компьютерным столом — при необходимости Вера с ловкостью обезьянки выбиралась из верного «байка» и забиралась обратно. Смотреть на это Ямщик не любил: отворачивался. Помочь он не мог, комментировать не хотел и вообще чувствовал гаденькое смущение — будто за раздеванием «лолитки» подглядывал.
В школе Вера тоже справлялась, как писали в старых книгах, «на ять», верховодя одноклассниками со сноровкой урожденного тирана. Сегодня, правда, ее оставили дома — кашель, насморк, ну ее, эту школу. На почве образования у Ямщика с Верой случился первый серьезный конфликт. В начале декабря Вера заявила: «Свет мой, зеркальце…» — и потребовала решить задачу на неправильные дроби. Понимая, что поступает антипедагогично, Ямщик дал ей верный ответ — не мог не дать! — и способ решения продиктовал, но потом пригрозил, что еще один такой случай, и он обо всем расскажет Елене Анатольевне, строгой математичке.
— Да ну! — усомнилась Вера. — Как ты ей расскажешь?
— А что, — в свою очередь спросил Ямщик, — думаешь, Елена Анатольевна никогда в зеркало не смотрится?
Он блефовал и сорвал банк: Вера, оправдывая имя, поверила. На Ямщика обрушился град обвинений в предательстве: «Ты чье отражение? Ты же мое отражение!» — но задачи Верунчик отныне решала сама, не прибегая к зеркальным шпаргалкам, и природоведение учила сама, и информатику тоже.
— Ну? — повторил Ямщик, барабаня пальцами по подоконнику. — Поняла хоть что-нибудь? Я имею в виду, кроме инцеста?
— Все я поняла!
Кажется, Вера обиделась.
— И о чем книжка?
— О гвозде!
— О гвозде? — опешил Ямщик. — Каком еще гвозде?!
— Стишок знаешь? «Потому что в кузнице не было гвоздя!» Вот и здесь: Гарри Поттер… Ну хорошо, хорошо, Барри Фейра… Фейбра…
— Барри Фейрбразер.
— Ага, точно. Он и был гвоздь. На нем всё держалось, а как он выпал, так всё посыпалось. Хорошие люди испортились, плохие стали еще хуже… Ты сама представь: висит на стене картина, а гвоздь раз — и выпал. Бац! Стекло вдребезги, рамка поломалась, в картине дырка…
М-да, отметил Ямщик. А ведь она поняла. Она поняла больше, чем тьма экспертов, заваливших интернет кучей дурнопахнущих мнений. Прости, Верунчик, я тебя недооценил. Черт с ней, с математикой, с дробями! Гвозди — вот в чем сила. Зря, что ли, фамилия Фейрбразер означает Честный Братец?
— Ты, кстати, заметила, — Вера сменила тему. Мотнула головой так, чтобы челка упала наискось, кончиками пальцев тронула высоко, не по-детски подбритый затылок, — что я постриглась?
— Заметила, — буркнул Ямщик.
— Точно?
— Ну еще бы я не заметила!
Вера звонко рассмеялась, хлопнув себя ладонью по лбу. «Ну да, — читалось в ее жесте. — Какая же я дуреха! Еще бы ты — и не заметила!» Ямщик вздохнул: он успел привыкнуть к тому, что Вера именует его в женском роде — а как девочка должна воспринимать собственное отражение? — но отвечать в женском роде на вопросы ему было тяжко. Временами он ошибался, по привычке используя мужские глаголы, что приводило Веру в бурный восторг; временами подумывал категорически вернуть себе мужское достоинство, и будь что будет, хоть с глаголами, хоть без, но боялся последствий. Следом за демонстрацией мужества вполне мог последовать вопрос «почему?», подкрепленный максимой «да всю правду…», а Ямщик был не готов выкладывать Верунчику свою трудную биографию.
— Прическа, — напомнила Вера. — Как тебе?
— Всю правду? — ехидно осведомился Ямщик.
— Что?
— Всю правду докладывать? Или сделать тебе приятно?
— Приятно!
— Мне нравится. Так ты выглядишь старше.
— Старше, и всё?
— И умнее, чем есть на самом деле. Хорошая прическа, полезная.
— Ты язва! Язва двенадцатипервой кишки!
— Двенадцатиперстной. Перст — это палец, если по-древнему. Запомнила?
— Ты кишка! Кишка с пальцами! С двенадцатью!
У стены, дальней от входа, мерцал фальш-камин. В нише, декорированной «под старину», мрамором и изразцами, билось пламя, которое не было пламенем. Отсветы его гуляли по черному полю — экрану домашнего кинотеатра. Дразня Ямщика, Вера хохотала, как умеют лишь дети, и казалось, что смеется ложный огонь, делаясь настоящим.
2
Гарри Поттер на одной ноге
Слушая заливистый девчоночий смех, Ямщик глядел в окно. Снаружи валил снег: машины, припаркованные у обочины, он превращал в сугробы, а деревья — в иллюстрации Бёрдсли, мастерски играющие с черными и белыми пятнами силуэтов. Зажглись фонари, их желтый свет ложился на графику января случайными мазками, нарушая гармонию. Зима в этом году выдалась — Ямщик втайне извинился за тавтологию — на удивление зимняя. Больших холодов не грянуло, как и внезапных оттепелей, народ щеголял в чем придется: кто в дубленках, кто в осенних куртках, многие без шапок. Шубы скучали в сумраке платяных шкафов, дожидаясь следующего сезона. Еще вчера, нет, позавчера, на дворе подтаяло и сразу, без предупреждения, ударило морозцем: ветки лип, кленов и тополей сковало панцирем, тончайшим и хрупким, будто яичная скорлупа. В присутствии Веры, когда девочка в руках держала зеркальце, мир делался для Ямщика исключительно плотским, вещественным, детальным. Он сказал бы — обычным, из прежней жизни — и солгал бы. Раньше Ямщик принимал бытовую оформленность мироздания, как факт, не заслуживающий особого внимания. Сейчас же он, пожалуй, согласился бы продать душу, лишь бы вернуться обратно, оказаться по ту, правильную сторону зеркала. С двойником — Ямщик пару-тройку раз забегал домой, сам не зная, зачем — все получалось иначе. Присутствие двойника не влияло на зазеркалье, не превращало кисель в асфальт, а тени в ступени. Разгадка тут, наверное, крылась в характере связи, разной для пары Ямщик-Вера и пары Ямщик-двойник, но Ямщику меньше всего хотелось выдвигать гипотезы и выстраивать теории. Жизнь в городе, зависящем от качества отражений, в городе, где логика была не царицей, а мальчиком на побегушках, перекроила Ямщика на особый лад, и он принимал изменения без ропота.
А что мне остается, думал он. Что? Я подсаживаюсь на Веру, как на наркотик. Это не может длиться вечно. Чем дальше, тем труднее мне будет соскочить с иглы. Отказаться от эрзац-бытия в пользу жизни подлинной, сделанной, как сейчас пишут на упаковках, из продуктов естественного происхождения и без ГМО; принять решение, вернее, смириться с ним, уже принятым, начать действовать, прокладывать путь наружу, продираться, выламываться, прогрызать, менять шило на мыло — да, чем дальше, тем труднее…
С энергией оголодавшего беспризорника, который волей случая дорвался до сокровищ кондитерской, Вера вызывала Ямщика по десять раз на дню. К счастью, теперь его путь к девочке, где бы та ни находилась, сделался коротким: шею прихватывал тесноватый, но не слишком, ошейник, затем следовал рывок поводка-невидимки, перед глазами мелькал бетонный забор, исписанный граффити и похабщиной — почему забор, Ямщик не знал — и вот уже ходячий справочник, энциклопедия по вызову, стоит перед хозяйкой, выслушивая очередную порцию вопросов. Что подарить Карине на день рождения? Где скачать The Sims 4, бесплатно и без вирусов? Как поднять самооценку? Как сделать тату с бабочкой, чтобы мама не узнала? Где найти хорошую статью о плетении из резиночек? Что имела в виду Поля, когда сказала, что Гиви, ее друг, в постели мышей не ловит? Да, про мышей — что делать, если ты серая мышка? Нет, не я, а Карина. Ты отвечай мне, а я ей передам…
Иногда, если пауза между возникновением ошейника и рывком позволяла, Арлекин успевал запрыгнуть к Ямщику на руки — и это, к слову, частично освобождало Ямщика от каторжной игры в «Что? Где? Когда?» Оказавшись рядом с Верой, кот выходил из зазеркалья в реальность так, как умел только он — с трех шагов, вильнув всем телом, и начинались бесконечные уси-пуси. Арлекин терся о бесчувственные ноги девочки, о край дивана или колеса инвалидной коляски, вздымал хвост трубой, после чего запрыгивал к Вере на колени, сворачивался клубком, зевал, демонстрируя широкой публике клык, сломанный при драматическом бегстве через окно — и засыпал беспечным сном младенца. Вера гладила рыжего прохвоста, трепала за уши, чесала жесткий Арлекинов лоб, ладонями забиралась под раздобревшее на ворованных харчах пузо. Кот мурчал, позволяя делать с собой все, что угодно. Вначале Ямщик побаивался, что визиты Арлекина станут проблемой — в реальности кот был видим не только для Веры, но и для Вериных родителей, а также «широкой Поли». Зря боялся — Вера грудью встала на защиту нового приятеля. Да, кот. Да, приходит. Да, ко мне. В гости. Как? В форточку залезает. Или в дверь: Поля дверь открыла, а он шмыг, и здесь. Как уходит? А так же. Нет, он чистый. Нет, не заразный. Нет, не гадит. Нет, не поцарапает. Поля, отвари ему рыбы, он сырую не ест. Хек? Лучше минтай, он минтай любит. Я по глазам вижу, что любит. Мама, все хорошо. Купи ему антиблошиный ошейник. Ну и что, что зима? Ты купи, а то он чешется. Нет, ничего я не подхвачу. Мама, мне нужен кто-то от депрессии. Да, помогает. Видишь, я улыбаюсь. Да, я вымою руки. Да, с мылом.
Диктатура, думал Ямщик. Верка, заноза, твое второе имя — Диктатура. Думаешь, чего вы с Арлекином так быстро спелись? Свояк свояка видит издалека. Хорошо хоть Зинка к тебе не рвется, мне только Зинки здесь не хватало. Да, зомби. Да, в форточку. Нет, не заразная. Поля, дай ей затылок полизать, она кушать хочет. Нет, минтай не годится…
Это хорошо, иногда думал Ямщик, глядя на кота. Пусть привыкает. Так будет лучше. Так будет легче. Потом, когда… Тут его размышления обрывались. Думать дальше Ямщик боялся.
Семейная жизнь Ямщика проходила без детей. Сам он не рвался заводить потомство, хотя в первые годы после свадьбы принял бы Кабучину беременность, как вынужденную, хотя и не слишком приятную часть соглашения и не стал бы настаивать на аборте. Но Кабуча, моложе Ямщика на пять лет, никогда не заговаривала с мужем об увеличении семейства, а ее месячные циклы ни разу не намекнули на добавление к статусу жены нового статуса матери. Ямщик, случалось, предполагал, что он бесплоден, а может, бесплодна Кабуча, а может, она принимает какие-то препараты, исключающие зачатие, но идти к врачу на обследование он не хотел, и посылать Кабучу не хотел, и вообще не желал затрагивать эту малоинтересную для него тему, ожидая, что все рассосется само, и все рассосалось, когда он потерял интерес к Кабуче, как к женщине.
Ребенка он завел лишь сейчас. Нет, это ребенок завел его, произнеся заветные слова. Вера требовала постоянного внимания, отвлекала, теребила, звала днем и ночью, будто малыш, плачем поднимающий мать из нагретой постели. И на исповеди Ямщик не признался бы, что раздражение плавится в нем, перерождаясь в странное, незнакомое чувство.
Ответственность? Привязанность?
Как ни назови, а Вера платила ему той же монетой, и Ямщик знал, почему. Девочка видела в зеркале свое собственное отражение, точную копию с одним-единственным, зато существенным отличием — отражение, этот язвительный автоответчик, расхаживало на двух здоровых ногах, а не сидело в инвалидном кресле. Если вторым именем Веры была Диктатура, то вторым именем Ямщика стала Надежда.
— Еще! — потребовала Вера. — Почему ты молчишь?
Ямщик понял, что отвлекся. Задуматься так, чтобы не услышать вопроса маленькой хозяйки — это надо было уметь.
— Чего тебе еще?
— Еще Роулинг! У нее есть другие книжки?
— Есть. «Зов кукушки», «Шелкопряд»; эта, как ее… — Ямщик порылся в памяти. — «На службе зла».
— Хорошее название, — одобрила Вера. Пальцы ее со скоростью пианиста, играющего «Полет шмеля», долбили планшет. — А шелкопряд — это кто?
— Червяк такой. Китайский.
— Фу, гадость!
— Хорошо, не червяк. Гусеница, а потом бабочка.
— Бабочка лучше. Красивая?
— Не очень. Грязно-белая, жилки бурые. Летать разучилась, есть — тоже.
— Вообще не ест?!
— Вообще.
— Если не кушать, быстро умрешь… Нет, погоди! Ты чего меня обманываешь? Тут написано: Гэлбрейт! Роберт Гэлбрейт, а вовсе не Джоан Роулинг!
Хотел Ямщик, не хотел, а пришлось читать Вере лекцию о псевдонимах: зачем их берут и с чем едят. Вера сомневалась, упорствовала, требовала доказательств: «Мало ли что в интернете понапишут! Ты мне сама расскажи, своими словами…» — а когда сдалась, затребовала краткое содержание.
— Лондон, — начал Ямщик. — Наше время.
Ему давненько не приходилось составлять синопсисы на чужое творчество, но это было как езда на двухколесном велосипеде: раз научился, никогда не забудешь.
— Лондон, — с удовольствием повторила Вера.
Глаза ее подозрительно заблестели. Кажется, она видела вокзал Кингс-Кросс, платформу 9¾ и толпу юных магов с ручными совами в клетках.
— Главный герой — частный детектив, ветеран войны в Афганистане…
— Гарри Поттер?!
— Гарри, — не стал возражать Ямщик. — Под псевдонимом Страйк Корморан. С ним работает помощница…
— Гермиона Грейнджер!
— Угу, она. А у Гермионы есть жених, Рон, — Ямщик успел первым, и Вера захлопала в ладоши. — Рон вырос, стал вредным, скучным, ревнует Гермиону… Ты в курсе, что значит «ревнует»?
— В курсе, не беспокойся. Что дальше?
— Дальше Воландеморт. Супермодель упала с балкона, мозги всмятку, как тут без Воландеморта? А Гарри Поттер — инвалид, потерял ногу в Афгане…
Ямщик прикусил язык: больно-больно.
— Ходит? — голос Веры сел, словно насморк-кашель превратился в ангину. — Свет мой, зеркальце, скажи: ходит?!
— Бегает.
— От кого?
— За кем. За преступниками. И боксирует неплохо.
— Как?
— На протезе, он привык…
— Дальше!
Арлекин замурчал и перевернулся кверху пузом, смешно разбросав лапы. А Ямщик понял, что у сериала про Корморана Страйка только что появилась новая фанатичная поклонница.
3
Звать беса на зеркало
— Чего тебе надобно, старче?
Ямщик включил ноутбук и поморщился, будто клопа раскусил. Фраза на язык не ложилась. Применительно к широкоплечему карлику-вожаку слово «старче» — седло на корове.
— Какого черта вам от меня нужно?
Уже лучше. Хотя… Бесы, которым нужен черт? Может, и нужен. Сейчас выясним… Знакомая заставка — бой тигра с драконом — капризничала, мигала, грозя сгинуть в электронной нирване. Нет, картинка передумала, снизошла: осталась в грешной сансаре зазеркалья, обросла ракушками иконок-ярлычков. Ага, и вай-фай пашет. Яндекс или Гугль? Гугль или Яндекс? Вот в чем вопрос!
Яндекс безбожно глючил, и вопрос решился сам собой.
«Бесы зеркала», ввел Ямщик поисковый вопрос. Повторил вслух, улыбнулся: нет, не «бесы зѐркала», а «бесы, зеркала̀», просто без запятых и ударений. Братцу Гуглю все эти финтифлюшки без надобности.
— Ну же, давай!
Давать братец Гугль не спешил, взяв затяжной тайм-аут. По опыту Ямщик знал: если сидеть и пялиться в экран, система будет тормозить сколь угодно долго. Любой, кто стоял над закипающим чайником, в курсе: пока не отвернешься, сделав вид, что на чайник тебе плевать — не закипит. Ямщик встал, потянулся до хруста — уж что-что, а хрустел он исправно: всеми суставами, какие имелись, а также дюжиной иных, неизвестных медицинской науке. Хруст был приятен, обнадеживал: скрипим, коптим небо, живы еще, всем чертям назло!
Он прошелся по тренерской из угла в угол. Остановился в двух шагах от стола, нарочито спиной к ноутбуку:
— Что мы знаем о зеркалах? — говорить о себе «мы» было приятно, еще лучше, чем хрустеть. — Нет, иначе: что мы знаем о нечисти и зеркалах?
И с сарказмом ответил:
— Ничего, и с боку бантик. Ну, допустим, вампиры не отражаются в зеркалах. Тоже нам, подарок на Новый год…
Подарок, мимоходом отметил он. Если вампир не отражается в зеркале, значит, тут, в зазеркалье, вампира не встретишь. Очень, знаете ли, кстати.
После встречи с бесами Ямщик готов был поверить в кого угодно: в Годзиллу, Ктулху, в Песочного Человека. Но поверить не означало узнать, а он хотел именно знать: чего легион хочет? Бесы, против ожидания, Ямщика не преследовали, не докучали — но и не пропадали, регулярно обозначая свое присутствие на периферии. Мелькали на краю поля зрения, чтобы сгинуть через секунду; делали ручкой: «Приветик!»; ноздри ловили ядреную вонь папиросного дыма, хотя никого из бесовской компании поблизости не вертелось.
Изматывают, уверился Ямщик. Вываживают, как рыбу на крючке. А потом — раз! — подсекут: добро пожаловать на сковороду! Дружить семьями? Ага, щас! Дружил волк с кобылой…
На днях дружба семьями получила развитие, хотя и куцее, урезанное, можно сказать, одностороннее. Бес-вожак заявился в гости — прямиком в лицей, но один, без шебутного «семейства». Мрачное осознание собственной правоты: «Я ждал, ждал!» — не доставило Ямщику ни малейшего удовольствия. Искушать прибыл, мысленно спросил он беса. Да? Договор втюхивать?! Ожиданий бес не оправдал. Соблазны? Щедрые посулы? Шиш тебе, Ямщичок! Слово за слово, и Ямщик сам не заметил, как втянулся в беседу с карликом — циничным, умным, харизматичным. Здешние мытарства, подлость натуры человеческой, судьба-злодейка, жисть-копейка… Бес даже мельком посочувствовал: вот ведь, попали мы, как кур в ощип! Вышибли нас в Задрищенск-Зеркальный, и фамилии не спросили…
«Мы», «нас» — нутром Ямщик чуял, что его покупают. И ничего не мог поделать со слабостью характера: беседа о пустяках оказалась той валютой, в которой он нуждался, пожалуй, острее, чем в воздухе для дыхания.
После ухода беса табачный смрад за пять минут выветрился из тренерской без остатка. Чертова дюжина окурков, скопившаяся в щербатом блюдце с синей каймой, расточилась без следа. Зачем приходил, без слов крикнул Ямщик вослед ушедшему собеседнику. В доверие втирался?! Набивался в товарищи по несчастью?! Ну, набился. Втерся.
Дальше-то что?
Бес тянул резину, и это доводило Ямщика, заклятого врага неопределенностей, до белого каления.
Беса на зеркало звать9 дней до вызова держат пост безкровны и пост телесный.также неоскверняют себя бранным словом.На девятый день берут зеркало средних размеров.На стол стелят черную скатерть,на ето скатерти мелом рисуют круг,внутри круга пишут большими буквами слово ,,,НАРАН,,...
Поисковая система пробудилась от зимней спячки, выдала на-гора̀ первую страницу ссылок. «Беса на зеркало звать»? Двоечник писал, грамотей хренов: ошибки, потерянные пробелы. Привет политэлите, чьи эпистолы правит двойник! Безграмотность текста терзала эстетическое чувство Ямщика ржавым рашпилем, но он упрямо продолжил читать:
...Внизу круга рисуют один крест.просто две перекладины..Внутри круга устанавливают зеркало так чтобы оно стояло вертикально,за зеркалом устанавливают черную свечу,по бокам зеркала,да за чертой круга ,две восковые свечи.По правую сторону за чертой круга кладут кусок черного хлеба,по левую сторону тарелку с молоком.Вечером когда за окном стемнеет,зажигаются свечи.Левой ногой три раза необходимо сильно топнуть…
Далее шел заговор:
«,,,вызываю стуком,выкликаю стуком,заклинаю стукомДа стук сей в темные дверенькиДа за дверьми теми столы длинныеДа за столами длинными мертвяки восседаютСизые личины,потухшие глазиныДа есть среди них ключник,дверей всех отворительЕму под силеньку двери небесные да двери адовыеДа не замком а ржавым клинком,открыть да закрытьА коли двери он открыть сдюживаетТако ходом обратным все укрыть способливает.Да я его молитвой,да не поповскойКнигой черной,да не людскойНе словом а заговором,заклинать стану...»
Бред! Надо показать эту ахинею вожаку, когда снова заявится — то-то посмеется! Или не посмеется? В любом случае, это ерунда. На кой нам бес в зеркале? Мы сами полгода в зеркале, у нас самих на посылках мертвячка с потухшими глазинами — без всяких заговоров. Жаль, Арлекин рыжий — был бы черным, порадовались… Что там еще?
«Черта на зеркало вызватьНечетного числа вечером надобно на полу углем крест начертить. Да на середку кладут зеркало отражением наверх. Шагом надо все измерить, да в полу шаге от зеркала черную свечу на полу установить. После полуночи,отрезают цыпленку голову,зеркало мажут кровю…»
Игнорирование пробелов после точек и запятых, похоже, входило в ритуал: к грамотным бесы приходить отказывались. Я, подумал Ямщик, исключение из правила. Нет, не исключение: я их не звал, сами явились.
"Бесы" как зеркало русской интеллигенции:— Предлагаю фоумскому молодняку (который слаще морковки и не видел ничего) всё-таки перечитать этот роман Фёдора Михайловича. Он дорогого стоит. "Интеллигентов" и "Либеральную общественность" он покзал во всей её красе, за что и был предан анафеме как черносотенец.»— «...давно и широко известно, что в "Бесах" Достоевский рисует довольно узкую, но четко выраженную группу радикалов с террористическими склонностями - народников - предтеч социалистов и ВКП(б) в том числе...»
Живо, как наяву, Ямщик представил себе ватагу бесов-недомерков. Да, насчет «радикалов с террористическими склонностями» — это в точку.
«Зеркала используют при экзорцизме. Больного, в котором сидят бесы (демоны), сажают на стул, привязывают, ставят напротив зеркало. Бес видит себя в зеркале, выходит из человека и входит в зеркало. После зеркало разбивают, чтобы бес не смог выбраться. Также зеркала ловят призраков, тогда призрак живет в «своем» зеркале либо бродит из одного в другое...»
Тепло. Горячо! И писал не двоечник. Экзорцизм, одержимость: рвется из пут ребенок, сидящий на стуле, рот распялен в крике, летят брызги слюны, бесы-изгнанники гурьбой уносятся в зеркало… Подтверждение? И что с того? Ну, по крайней мере, убедился: не врал карлик, не морочил иллюзиями. Это не значит, что бес не обманет в другой раз…
Ямщика охватил азарт. Правильный ответ прятался где-то рядом, может быть, на следующей странице. Однако братец Гугль заартачился, завис, и Ямщик в ожидании, пока загрузится страница, мог только метаться по тренерской. Что? Что нужно бесам?! Искушение? Одержимость?! Ничего другого в голову не приходило. С искушением ясно: поддался, подписал договор — получил желаемое, и привет: в ад на пожизненное… Вернее, на посмертное: до скончания веков, без права на апелляцию.
— Я ли это? — вслух усомнился Ямщик.
Он споткнулся на ровном месте, застыл в шатком равновесии. Желчный скептик, Фома неверующий, ты всерьез рассуждаешь о душе, об адских муках? И не для сюжета повести, а в самом что ни на есть практическом аспекте?
— Да, это я. И псих, который говорит сам с собой — тоже я.
Ямщик представил чаши, лежащие на ладонях: в левой — искушение, в правой — одержимость. Натуральная Фемида, только повязки на глазах не хватает. Что перевесит? Искушать нас не спешат, значит?.. Правая рука налилась свинцом, пошла вниз.
Одержимость?!
Он припомнил все, что знал об одержимости: книги, фильмы. Увы, сплошь художественный вымысел. В титрах «Обряда» мелькало: «Основано на реальных событиях». Хопкинс играл конкретного святого отца, действующего экзорциста, живого и поныне… Ямщик не сдержался, фыркнул: шумно, по-лошадиному. Услышь фырканье Вера — пришла бы в восторг. Написать письмо: «На деревню, Хопкинсу. Любимый дедушка Энтони, подкинь адресок прототипа…»
И все-таки одержимость.
Ну что, спросил Ямщик невесть кого. Сыграем моноспектакль внутри одного отдельно взятого за шкирку Ямщика, он же режиссер, автор пьесы, труппа, художник, осветитель, рабочий сцены? Да, шизофрения. Хочешь встать на место бесов, превратиться в легион, понять их способ мышления, желания и цели? Придется влезть в шкуру шизофреника.
Главное, потом выбраться обратно.
…Я один. Меня много. Я — легион.
Как на дискотеке — десятки клонов, сотни дубликатов-отражений. Меня много, но есть Я-Вожак. Остальные — дурачье безмозглое, ходячие инстинкты. Вот, идем, ищем. Кого ищем? Человечка ищем. Войдем в бедолагу, вселимся — и повеселимся!
Нашли!
Он ни низок ни высок, он ни узок ни широк — среднестатистический гражданин. Топает навстречу, в ус не дует. И изъянчик подходящий имеется, червоточинка в левом бочку. Кто же у нас без изъяна-то? Кто без греха? Чай, не святой!
— Вселяемся, охламоны?
— Ага!
— Угу!
— Ого-го!
— Ну, вперед и с песней!
— Уррра-а-а!
Гул, визг, хохот. На приступ! Летим, несемся, улюлюкаем. Чпок! Лопнула пленочка на боку человечка, облепила легион на манер зеркальной мембраны, обтекла — и сомкнулась позади.
С новосельем!
Вот вы где, ниточки-веревочки нашей марионетки. Струны души? Ладушки, пусть струны. Сыграем! Дернулся человечек, запаниковал, да поздно! Струны-нити, ваги-крестовины уже в наших лапках. Друг твой рядом стоит, лясы точит? А накося, дружок, для начала по морде! Выкуси!
— За что?!
— А ни за что!
С носка ему, другану! Скрутило другана, да и человечка нашего корежит. Из глотки — лай, вой, пена, матюги, богохульства. Падучая человечка бьет, дугой выгибает, добрые самаритяне уже «скорую» вызвали.
Гуляем, братва!
Отголоски бесовского кавардака медленно затихали в отдаленных уголках воображения. Ямщик потряс головой, проморгался. Он не ожидал, что картина вообразится столь явственно, что едва не сведет его с ума. В зазеркалье с такими экспериментами надо поосторожнее…
Никудышный из меня театр, подумал Ямщик. Чуть крышей не поехал, а толку чуть. Не сходится! Ну, вселились, овладели телом. Заставили бедолагу всякие гадости вытворять. И что? С искушением понятно: не устоял, подписал доброй волей договор — погубил душу. А тут? Ведь не сам человек непотребства творит — бесы заставляют. Одержимый, может, в душе своей криком кричит, на помощь зовет, молится-кается, если верующий.
Разве ж так его душу погубишь?
Версия чистого садизма, издевательства ради издевательства, выглядела совсем уж притянутой за уши. Овчинка не стоила выделки. И душой не завладели, и с треском вылетели в зазеркалье. Вожак не идиот, он бы по-дурному размениваться не стал.
В душевном раздрае Ямщик сунулся к ноутбуку, но и здесь его ждал полный облом. Гугль завис мёртво, ни на курсор, ни на клавиши не реагировал. Ямщик едва не врезал кулаком по строптивому устройству — и ощутил давящий позыв в низу живота. Перенапрягся ты, Борис Анатольевич. Перевозбудился, хороший наш. Если срочно не стравишь лишнее давление, может конфуз выйти. Туалет в цокольном этаже был на ремонте, причем в самой безобразной стадии: старое раскурочили, ставить новое и не начинали.
Страдальчески постанывая, Ямщик засеменил к лестнице.
4
Гнус
Слава богу, здесь горел свет.
Отражений худо-бедно хватало, чтобы не красться вдоль стенки, на каждом шаге пробуя ногой лживый пол, терять драгоценные секунды, рискуя опоздать в самом постыдном смысле. Туалетов на втором этаже насчитывалось три, все двери рядышком: мужской, женский и… Нет, не для гермафродитов и трансвеститов. К счастью, даже нынешняя толерантность еще не дошла до такой изобретательности, особенно в школах. Третий туалет — барабанная дробь! Смертельный номер! — был универсальный, он же учительский. В него Ямщик и нырнул: тут над мойками висело сразу три зеркала, и четвертое — на кафельной стене, напротив дверей в кабинки. Располагались зеркала очень удачно. Еще одной удачей было то, что дверь в крайней кабинке у окна отсутствовала, как класс, обеспечивая незыблемую материальность «белого друга» и его ближайшего окружения.
Стравив подпирающее давление, Ямщик испустил гулкий вздох облегчения и целую вечность стоял в блаженной прострации, прислонившись плечом к стене. Из первобытно-бессмысленного состояния его вывел шум спускаемой воды в кабинке по соседству. Вахтер? Завуч Маргарита Станиславовна? Кто-то из учителей задержался в лицее допоздна?
Чуть скрипнув, стукнула дверца. Перед дымным прямоугольником зеркала остановилась секретарша. Одернула приталенный, кофейного цвета жакет с шелковыми лацканами, глянула вправо, влево, словно готовилась к ограблению и боялась свидетелей; ловко взбила копну светлых волос, достала из кармана помаду. Спохватившись, Ямщик принялся лихорадочно застегивать джинсы. Видеть секретарша его не могла, но рефлексы-то, рефлексы взрослого мужчины никуда не делись! Правила хорошего тона, если их вколачивать в подкорку без малого полвека, не вытравишь за полгода. Взвизгнула змейка ширинки, пальцы нащупали медную пуговицу…
Писк на грани слышимости, тонкий и гадкий, ввинтился в ухо. Пуговица вывернулась из пальцев. Ямщик нашарил беглянку вслепую, вернул в прорезь — взгляд его приковала мошка, летающая у прически секретарши. Ну, мошка. Безобидная мелюзга. Да, в разгар зимы. Да, пищит за целый рой. Ямщик моргнул, и мошек сделалось две.
Три. Четыре.
По сложным орбитам планеты-насекомые кружили вокруг солнца — женской головы. Глаза устали, подумал Ямщик. От монитора. Хорошо бы умыться.
Семь. Восемь.
Эскадрилья. Легион.
Он сбился со счета. Темной аурой мошкара зудела над секретаршей, наводившей марафет. Писк несся к горним высям, сулил мигрень; голова женщины целиком скрылась в зудящем облаке. Студенческие годы, вспомнил Ямщик. Стройотряд, «последний из могикан», куда я ухитрился попасть. Север, Новый Уренгой. Орды комаров-людоедов, мошка̀, но хуже всего — гнус. Легионы кусачей мелюзги, способной просочиться в любую щелку. Ни просроченная «ДЭТА», ни хваленый питерский «Беломор» не спасали от этой пакости.
Стройотряд запомнился Ямщику не столько мошко̀й, тундрой, ягодами и крутым заработком, сколько зыбучими песками, куда он, молодой балбес, умудрился влететь. Темная и сырая полоса, рассекшая дикий песчаный пляж, не вызвала у Ямщика подозрений, и зря. Слава богу, он ступил на предательскую зыбучку лишь одной ногой, левой — под правой осталась надежная сухая опора. Нога провалилась по колено, и чтобы вырваться из плена, насмерть перепуганному Ямщику довелось пожертвовать сапогом. Можно сказать, дешево отделался. Он не раз вспоминал тот зыбун, когда под ногами начинали проминаться лживые полы и мостовые зазеркалья. Может, потому и жив до сих пор?
Какой сапог оставить в зазеркалье, чтобы спастись?!
Из зеркала, бурлящего туманом, извергался сплошной поток гнуса. Рой вихрился угольным смерчем, словно намеревался подхватить и унести ничего не подозревающую женщину в страну Оз, на потеху злым ведьмам Гингеме с Бастиндой.
— Уходи отсюда, — прошептал Ямщик.
И сорвался, закричал в голос:
— Уходи!
Конечно же, его не услышали. Вернее, услышали, но не те, кто надо — дюжина-другая черных точек-одиночек, почуяв новую поживу, двинулась в сторону Ямщика. Они приплясывали в воздухе, словно в предвкушении пира. Ямщик вжался в стену. Бежать? Рвануть мимо облепленной гнусом секретарши? Затаиться: авось, пронесет? Решать следовало быстро: передовой дозор мошкары вился уже рядом. Вспомнив способы уничтожения пиявок, Ямщик от души плюнул в разведчиков, но позорно промахнулся.
С грохотом распахнулась входная дверь туалета:
— Александра?
— Валентин Петрович?
— А ну, марш отсюда!
Хрипатый рык ворвался в сортир, будто волна, полная колючего песка. Он наполнил помещение до краев — Ямщик ощутил это почти физически. И один ли Ямщик? Гнус колыхнулся, как от порыва ветра; разведывательный авангард унесло прочь. Секретарша вздрогнула, словно ее ударило током, и уронила помаду в умывальник.
— Валентин Петрович! Что вы себе позволяете?!
— Позволяю! Кыш, говорю!
— Вы грубиян! Кто вас учил так разговаривать с женщинами?!
У секретарши мелко задрожали губы. До сих пор Ямщик видел лишь затылок женщины, большей частью скрытый гнусом, сейчас же Александра развернулась к нему в профиль. Ямщик судорожно икнул, пытаясь столкнуть обратно в желудок подступивший к горлу комок. Лицо секретарши покрыла россыпь мелких гноящихся язвочек. Из-за них лицо плавилось, оплывало свечным воском, не в силах удержать форму. Правый глаз женщины съехал вниз, на щеку. Гнус облепил язвы и глазное яблоко, насыщаясь.
— Мамаша учила. Да иди уже!
— Что вы себе…
— Вали домой! Мне убраться надо!
Ямщик не помнил ни одного случая, чтобы хрипатый Валёк убирал в туалете — да и вообще где бы то ни было. Сторожить — это пожалуйста, а мытье полов Валентин-свет-Петрович считал ниже своего хмельного достоинства. Тем не менее, когда Ямщик, отважившись, выглянул из своего убежища, в руке у грубияна сияло оцинкованное ведро. Через край ведра свешивалась тряпка небесно-голубого цвета, на удивление чистая. По щиту и копье — вооружился Валёк деревянной шваброй, родной сестрой той, с которой начались зеркальные мытарства Ямщика.
— А вежливо вы разговаривать не умеете?
Секретарша всё никак не могла выудить из умывальника упавшую туда помаду. Пластиковый цилиндрик выскальзывал из трясущихся пальцев женщины.
— А я и говорю вежливо: скатертью дорожка!
— Очень вам признательна, Валентин Петрович! Благодарю за заботу!
Ухватив беглянку, Александра сжала помаду в кулаке — крепко-крепко, так, что костяшки суставов побелели — и шагнула к выходу, заставив вахтера отступить к стене. Траурным шлейфом рой потянулся следом и с неохотой отстал, клубясь над мойками. Похоже, гнус не мог далеко отлетать от зеркала-логова.
В дверях секретарша обернулась:
— До свиданья, Валентин Петрович.
Уважаю, подумал Ямщик. Держит марку, молодец. В отсутствие гнуса лицо секретарши быстро восстанавливало прежнюю форму. Глаз вернулся в глазницу, язвочки подсыхали, затягивались; правда, не все. Лишившись жертвы, рой беспокойно колыхался, выбрасывая отростки-щупальца. Казалось, гнус изучал окружающее пространство. Часть отростков уже тянулась к Ямщику — реальность или зазеркалье, а случайного свидетеля явно собирались попробовать на вкус.
— И шо тут у нас за говно?
Дождавшись, когда секретарша покинет туалет, Валёк шагнул к умывальникам. Рой втянул щупальца и воспарил над вахтером грозовым облаком. Валёк сплюнул мимо мойки, прислонил швабру к стене, извлек из ведра пластиковую бутыль и принялся отвинчивать крышку. Минералка? Вода из-под крана? Зачем, если краны рядом, целых три штуки? Сейчас, пока гнус переключился на вахтера, было самое время ретироваться. Но любопытство, которое, как известно, сгубило кошку — и одну ли кошку?! — удержало Ямщика от бегства. В свете люминесцентных ламп, тускло горящих под потолком, вода в бутыли отблескивала слишком ярко, будто светилась сама. Вахтер поставил бутыль на широкий край умывальника у стены и резко вскинул освободившуюся руку — наискось и вверх. Пионерский салют? Нацистский «зиг хайль»?! Каратистский блок от удара в лицо? Ямщик даже пожалел, что плохо слушал объяснения лысого сенсея. Что бы это ни было, ладонь Валька нырнула в рой — и пальцы сжались в кулак. Похоже, вахтер изловил с десяток мошек.
«Он что, их видит?! Тогда почему не бежит отсюда со всех ног?!»
Вахтер поднес кулак ко рту, разжал пальцы и не торопясь слизнул с ладони добычу. К горлу Ямщика вновь подкатил кислый ком. Валентин Петрович сосредоточенно жевал, кривясь и хмыкая. Сплюнуть еще раз он не захотел: дернулся острый кадык, и вахтер с видимым усилием проглотил добычу. Вот и бутыль пригодилась — Валёк отхлебнул водички, прополоскал горло, утробно клокоча и булькая, после чего смочил принесенной водой тряпку, мятый лоскут неба. Бормоча под нос, с тщательностью маньяка-аккуратиста он начал протирать дымный омут перед собой.
Слов Ямщик не разобрал, как ни пытался.
Рой опустился ниже. Черная метель уже мела вокруг головы вахтера. Не обращая на гнус ни малейшего внимания, Валентин Петрович драил зеркало. Плоды его усилий не замедлили проявиться: туман укротил бурление, поредел, светлея и истончаясь утренней дымкой над озером, когда занимается восход. Проступила блестящая, давно забытая Ямщиком гладь. Рискуя заработать жесточайшую мигрень, а заодно подвергнуться нападению гнуса — гнусному нападению? — Ямщик подался вперед, вытянул шею, глазея из-за плеча вахтера. Сейчас, сейчас он увидит собственное отражение — впервые за полгода! Изменит это что-нибудь? Не важно! Он должен увидеть! Обязан…
Секунду помедлив, зеркало откликнулось на болезненный, иррациональный призыв. В нем возникло лицо. Мигнуло, затуманилось, расплылось — и наконец собралось воедино, словно там, по другую сторону, кто-то навел резкость. Увы, лицо в зеркале не принадлежало ни вахтеру, ни Ямщику.
В правую щеку вонзилась раскаленная игла. Мелкий кровосос добрался-таки до Ямщика. Жалила эта дрянь куда чувствительней таежного гнуса, и в отличие от секретарши, обитатели зазеркалья не были равнодушны к боли. Ямщик отвесил себе звонкую пощечину, размазав настырного упыря в кашу, но остался на месте.
— Гады… Убью!..
В зеркале шмыгал носом, утирая кровавые сопли, конопатый шестиклассник. Под левым глазом бедняги вспухал, наливался грозовой чернотой классический, хоть в энциклопедию, фингал. Ссадина на щеке, будто след шального метеора, перечеркивала звездное скопление веснушек. В грязных, утративших цвет волосах таяли хлопья снега. Déjà vu: это уже было, было! С ним, с второклассником Борькой Ямщиком: «Это твой дом, Приямок? Ты тут живешь?» — и пинок ногой в лицо. Слезы обиды, отчаяние; бессильная, выжигающая нутро, не находящая выхода злость. В ноздрях защекотала слабая, но отчетливая вонь: тухлятина и собачье дерьмо.
Нет, не забыть!
Мальчишка в зеркале поднял взгляд. Исподлобья уставился на вахтера с Ямщиком:
— Чтоб вы сдохли, уроды! Чтоб вы сдохли!
Он плеснул в лицо воды из-под крана:
— Гады, козлы…
Начал умываться, всхлипывая и бормоча:
— Убью, всех убью… Урою!..
С каждым словом, с каждым проклятием он выплевывал новую пригоршню гнуса. Мошкѝ прибавлялось, рой зудел, пищал, копился в зеркальном убежище. Похоже, гнусу было все равно, кого жалить. Вахтер, ненадолго прервавший мытьё — он тоже изучал бедолагу-пацана — с новой силой заработал тряпкой. В туалете сделалось заметно светлее. Оторвавшись от неприятного, но завораживающего зрелища, Ямщик выяснил, что рой — сегодняшний, а не тот, еще только зарождающийся, из прошлого — тает, расточается, как оставленные без присмотра дубликаты. Свет люминесцентных ламп утратил бледность, налился сочной желтизной. Изображение в зеркале отдалялось, лицо мальчишки растворялось в мягком перламутровом сиянии, голос превратился в шепот, сползая в тишину…
— Не наши это, не лицейские, — буркнул Валёк. — Шантрапа журавлевская. Ну, я их поймаю! Мало не покажется…
В последний раз он провел тряпкой по сияющей, чисто умытой глади, которая уже начала превращение в привычный Ямщику туман, и отстранился, словно художник, оценивающий законченную работу.
— Блудне своей скажи, — дыша перегаром, бросил вахтер через плечо, — чтоб не лезла больше. Взяла моду лизаться! Язык вырву, не посмотрю, что дохлятина…
— Я, — прохрипел Ямщик. — Вы…
Хлопнула дверь, и он остался в туалете один.
Поговорили, значит.
5
Он хороший
«Он хороший. Любящий, заботливый. Когда я болею, он ухаживает за мной. Готовит завтраки, если я спешу на работу. Вчера мы ходили в паб. Пили французское пиво, не помню, как называется. Он заказал утиную ножку в клюквенном соусе, а я цыпленка из печи, с кус-кусом…»
Три фотографии среднего качества: утка, цыпленок, бокал с пивом. Бокал держала женская рука. Блики гуляли по обручальному кольцу, и казалось, что на кольце что-то написано. Должно быть, «Ash nazg durbatulûk, ash nazg gimbatul» на Черном наречии.
Зачем я это делаю, ужаснулся Ямщик. Зачем? Пытаюсь выбить клин клином? Чтобы вышибить из памяти сцену с гнусом, надо совершить что-нибудь подлое, отвратительное, из ряда вон выходящее? Гаденький кайф вуайериста сменится угрызениями совести, и гнус выветрится, сгинет, ляжет на илистое дно воспоминаний? Какого беса…
Стой, дурачина. Вот кого-кого, а беса поминать не следует.
Двадцатью минутами раньше Ямщик взломал Кабучину страницу на Фейсбуке. Взломал — громко сказано. Он знал электронный адрес жены, пароль, имя пользователя, подтвержденный номер мобильного телефона — короче, он знал все, чтобы войти как хозяин, верней, как хозяйка, и в самом скором времени убедиться, что ничего интересного «городу и миру» Кабуча не пишет. В личных сообщениях числилось одно непрочитанное, от Тосечки, близкой подруги. Близкой во всех смыслах — жила Тося в двух кварталах от Ямщика с Кабучей. Лицом к лицу дамы встречались в лучшем случае пять раз в год, но это не мешало Ямщику считать Тосечку соседкой по квартире: Кабучин смартфон аж дымился от ее звонков, а Skype мерцал и зудел сутки напролет, и Кабуча плотно закрывала дверь в свою комнату, чтобы муж не ругался.
«Он хороший. Ты знаешь, он прекратил звать меня Кабучей. Только по имени. Он думал, что я не знаю этого противного анекдота про Кабучу, а я не разубеждала его. Скажи я ему про анекдот, был бы скандал. Не люблю скандалов, всегда теряюсь. Я привыкла, перестала обращать внимание. А он взял и прекратил. Тосечка, мне чего-то не хватает. Иногда мне хочется, чтобы он назвал меня Кабучей…»
Кровь бросилась Ямщику в лицо. Переписку жены с Тосечкой он отмотал назад, к середине, и сейчас читал сообщения недельной давности. Ответы Тоси он пропускал, все эти «да что ты!» и «ой, не бери в голову!», зато Кабучины откровения били Ямщика под дых, в печенку и селезенку, будто кулаки опытного боксера. Он не знал, почему Кабуча переписывается с Тосечкой, когда есть Skype и телефон. Боится, что двойник подслушает? Так ей легче, чем в обычном разговоре? Какая разница, если каждый пассаж начинался сакраментальным «он хороший»?!
«Он хороший. Чистоплотный. Раньше как-то не очень, а сейчас очень. Представляешь, у него теперь два разных лосьона после бритья! Один, правда, не лосьон, а бальзам. И новая туалетная вода. И новая зубная щетка. И носки он меняет раз в два дня. Рубашки тоже. Купил новую кепку, зимнюю. Мне тоже понакупил всякого, но это при встрече…»
Тосечка возмутилась: почему при встрече, это еще сколько ждать! Возмущалась она долго, в подробностях, Ямщик рванул вниз по ее возмущению, как мальчишка на санках с ледяной горы. Он знал, почему. Кабуче было неинтересно рассказывать про обновы, она хотела показать, да так, чтобы подруга была не готова заранее. «Ты в курсе, что значит «ревнует»?» — спросил он себя, дословно повторив вопрос, который сегодня задал Вере. И сам ответил, повторив реплику девочки:
«В курсе, не беспокойся. Что дальше?»
Он не знал, что дальше. Повеситься, что ли? Интересно, в зазеркалье можно повеситься? Почему нет, главное, чтобы веревка и крюк хорошо отражались…
«Он хороший, просто изменился. На Новый год поставил елку. Представляешь? Настоящую елку. Вешал игрушки, звал меня посмотреть. Я даже не знала, что сказать. Тося, я думаю, он завел любовницу. Я уверена. Поэтому носки и лосьоны, и рубашки. И елка поэтому. По вечерам он дома, но днем я в институте, и он свободен. Он стал работать по ночам, чего раньше не делал. Точно, днем куда-то ходит.»
Налево, откликнулась Тосечка. И добавила подмигивающий смайлик.
«Он чувствует за собой вину. Твой чувствовал вину, когда гулял? Ага, вот и мой тоже. Комплексует, маскируется, пытается меня задобрить. Мы спим в одной постели. Ну, ты поняла. Нечасто, раз в неделю, или реже. Летом, когда все началось, было чаще. Но раньше он вообще ко мне не прикасался! Точно тебе говорю, любовница…»
Экран мигнул.
«Иногда мне хочется, чтобы всё стало по-прежнему. Кабуча, равнодушие, всё-всё. Чтобы без елок. Так спокойнее. Тосечка, я дрянь. Я рылась в его переписке. Читала СМСки. Я искала любовницу. Ну правда же, я дрянь?»
Нашла, заинтересовалась Тося. Кто она?
«Не нашла. Он умный, его не подловишь. Тося, он хороший. Я его боюсь. Я его очень-очень боюсь.»
Ну и дура, резюмировала Тося, дама опытная, трижды замужем. Любовница? Да ради бога! Если из-за любовницы он начал спать с тобой, ты должна ей ноги мыть и воду пить. Пусть твой страдает, мужикам полезно быть виноватыми. Их надо выдерживать в вине, как шашлык в маринаде. Тогда при жарке они получаются сочными и с корочкой.
Это и было свежим сообщением, которое Кабуча еще не читала.
— Эй! — произнес Ямщик, обращаясь к бесам, которых здесь не было. Или были? — Эй, придурки! Зачем вам моя душа? Она же и так ваша: вся, с потрохами…
Назад: Глава восьмая
Дальше: Глава десятая
