Глава десятая
И кто-то считает, что это подвох,
А кто-то кричит, что провал.
И каждое слово — признак того, что мы
В комнате, лишенной зеркал.
Борис Гребенщиков, «Комната, лишенная зеркал»
1
Не переживайте, сказал Модест
— Есть кто-нибудь?
Арлекин проскользнул следом. Обнюхал этажерку для обуви, фыркнул с презрением. Родился бы собакой, подумал Ямщик, задрал бы лапу. Прихожая была просторной, хоть в настольный теннис играй. Вдоль боковой стены — от края до края, а если вверх, то до высокого, метра четыре, потолка — установили циклопический, а главное, зеркальный шкаф-купе, и обстановка радовала своей устойчивой плотностью. Все выглядело так же вещественно, как если бы Ямщик явился по вызову, а не проник в квартиру Веры самовольно, на манер обычных гостей, открыв дверь — ну хорошо, дубликат двери! — и распушив дымные хвосты от копии к оригиналу.
— Эй, хозяева?
Кого я зову, подумал Ямщик. Зачем?
Родители Веры его в любом случае не слышали. Слышала ли Вера? Впервые Ямщик явился незваным и не знал, какие правила действуют в этом случае. Ничего, сейчас разберемся.
— Веди себя прилично, — велел он Арлекину.
Ага, читалось на кошачьей морде. Ага, щас.
Из взрослой спальни, расположенной дальше по коридору, неслись приглушенные голоса. Папа с мамой, отметил Ямщик. Дома. Где Поля? Слышу, на кухне. Он принюхался: пахло куриным бульоном и луком. Мелко нарезанным, а может быть, даже перетертым в блендере луком. Тефтельки из курицы, из белого мяса. Диетические. Бабушка готовила для меня, когда я болел, и кидала в бульон, где плавали кружочки вареной моркови.
Эй, Вера, ты чего?
Он уже понимал, чего. Со вчерашнего визита, случившегося в первой половине дня, когда подвиги Гарри Поттера приняли монструозный характер, Вера — чудо из чудес! — больше не выдергивала Ямщика к себе. До вечера он радовался внезапной свободе, как радуется молодая пара, если старики забирают внука из детского сада, да еще с ночевкой, освобождая молодежь от родительской каторги. Ночью Ямщик занервничал, но списал это на возбуждение после встречи с гнусом. Утром сердце забило тревогу, и холодный душ разума не совладал с сердечной горячкой. К обеду Ямщик выяснил, что стоит на знакомой вдоль и поперек улице, а раз стоит, то нечего корчить невинность, давай по лестнице, дальше видно будет.
Зинке он велел ждать у подъезда, а если проголодается, то терпеть. Если уж совсем невтерпеж, так напротив, в подвале, тренажерный зал. Посиди там, полегчает. Экспериментальным путем Ямщик успел выяснить, что в тренажерках Зинка — даже если она не облизывает ничьи бритые, в красных складках, затылки — веселеет, делается бодрей, а на щеках объявляется слабое подобие румянца.
— Ты поняла?
Зинка поняла.
— Ты хорошо поняла?!
Зинка поняла хорошо.
В детской царил сиреневый полумрак. День выдался погожий, но солнце зря лизало задернутые шторы — Зинка, кыш с твоими ассоциациями! — потому что в комнату проникал лишь слабый рассеянный свет, окрашенный в тона цветущей азалии. В детской Ямщик оказался впервые: Вера принимала его, если так можно выразиться, в гостиной, столовой, на балконе, на кухне, случалось, что и в ванной — кто же стесняется собственного отражения?! — но в свою отдельную комнату, какой способен похвастаться далеко не каждый ребенок, Ямщика не приглашали. Почему? Кто ж ее знает, стрекозу? Охвачен неясным, чертовски подозрительным смущением, Ямщик замер на пороге. Зато Арлекин не растерялся — шмыгнув между ног хозяина, кот рыжей молнией преодолел расстояние до кровати, запрыгнул на нее и свернулся клубком поверх одеяла, в ногах у спящей Веры. Ноги вряд ли что-то почувствовали; впрочем, коту это было без разницы.
На прикроватной тумбочке лежал термометр в футляре. Вокруг него, как соратники у тела павшего бойца, сгрудились флаконы с пилюлями, пакетики с порошками и стакан черносмородинового, судя по запаху, компота.
— Все ясно, — вслух произнес Ямщик.
И повторил:
— С вами, барышня, все ясно.
Его не услышали. Сон ли был тому причиной, или без вызова Ямщик числился для Веры, как и для прочих добропорядочных граждан, в нетях — стоит ли докапываться до причин? Ямщик вспомнил отца, большого любителя выяснять постфактум, где сын мог простудиться, от кого подхватил заразу, как будто это способствовало выздоровлению. Мама раздражалась, вмешивалась в дедуктивный процесс, слово за слово, и начинался скандал, а гриппующий Борька Ямщик с беспомощной злостью кусал губы, не в силах помешать ссоре.
Вера заворочалась, перевернулась на другой бок. Одеяло сползло с острого детского плеча, и край ночнушки тоже сполз. Дернув плечом, будто на него села муха, Вера шумно задышала ртом: нос, очевидно, был заложен. Не просыпаясь, девочка взмахнула рукой — раз, другой — хлопнула ладонью по тумбочке, схватила зеркальце, которого Ямщик поначалу не приметил, и сунула его под подушку. Дыхание выровнялось, даже нос, кажется, попустило. Нафтизин, подумал Ямщик. Этот, как его… Хэпилор. Полоскание из хлорофиллипта. Парацетамол. Знай простуженный люд секрет выздоровления — аптеки бы разорились. Ну, или торговали бы одними зеркалами.
— Свет мой, зеркальце, — хрипло произнес Ямщик.
Он не знал, к кому обращается. Не знал, о чем просит.
— Ничего. Это грипп. Сейчас кругом грипп.
Вера что-то промычала, словно в ответ. Нет, простонала. Бывают такие выдохи, которые сами собой превращаются в стон.
— Врача вызывали? Что говорит?
Наверняка вызывали. Тут к гадалке не ходи.
— Где ж ты ее подхватила, заразу?
Ага, обрадовался Ямщик-отец, кларнетист и фанатик гладкого бритья. Где-то там, далеко, он ликовал, словно анализ ДНК окончательно подтверил его отцовство над подозрительным Борькой. Моя кровь! Сынуля, давай вместе: где же ты заразилась, Верочка? В школе? На улице? По̀ля вирус занесла?! Надо выяснить, обязательно надо, иначе не полегчает…
— Три дня. Если температура будет держаться больше трех дней, пусть тебе дадут антибиотик. Ты когда затемпературила? Вчера, к ночи? Когда я был у тебя, ты ходила бодрячком…
Слово «ходила» больно царапнуло язык.
— У вас есть аугментин? Если что, начинай пить с пятницы. Хотя не думаю, что он понадобится, — говорить, зная, что тебя не слышат, было неловко, а главное, бессмысленно. Молчать было невозможно. — Ты спи, во сне болезнь дохнет…
С неудовольствием Ямщик отметил, что изъясняется словами двойника, хлопочущего над больной Кабучей. Отец с его манией выяснять источник вируса, двойник с его взглядами на антибиотики — кто еще? Кто сидит в Борьке Ямщике, блудном принце зазеркалья? Кто только и ждет повода, чтобы выскочить наружу, оседлав пружинку, как чертик из табакерки?
Чертик. Бес. Нет, это лишнее.
Выскочить из табакерки, чтобы загнать в табакерку конкурента.
Нет, это тоже лишнее.
— Спи, отдыхай. Вот и Арлекин с тобой полежит. Ты потом скажи, чтобы ему дверь открыли. Если станет проситься, орать у дверей — пусть откроют. В первый раз, что ли? Он меня сам найдет, тут близко. Не потеряется, старый башибузук… Знаешь, кто такой башибузук? Сорвиголова, вот кто. Я одну книжку так хотел назвать: «Башибузук». Издатель запретил: мол, публика не поймет, публика не в курсе. Незнакомые слова публику раздражают. Назвали: «Лейтенант Сорвиголова». Хотели сперва капитана, но тут уж я встал стеной. Спи, не обращай внимания…
Не оглядываясь, он вышел в коридор. Во взрослой спальне, кажется, ссорились. Теряясь в догадках, зачем он это делает, Ямщик двинулся на шум ссоры. Велеть родителям заткнуться? Вера, мол, заснула, не будите? Сказать-то можно, сказать можно все, что угодно. Когда тебя не слышат, когда тебя, считай, не существует — говори, не хочу, хоть язык до корня сотри!
— Да, я была у Модеста!
— Зачем ты ходила к Модесту? Мы же договаривались, что пойдем все вместе, когда Верунчик выздоровеет! Почему ты вечно…
— Я вечно? Это я вечно? Я вся на нервах, места себе не нахожу!
— А у Модеста нашла?
— Представь себе!
— И что он тебе сказал? Что он тебе мог сказать без обследования?!
Врач, понял Ямщик. Готовят к операции?
— Всё он мне сказал! Нормальные игры в ее возрасте, нет причин для беспокойства…
— Нормальные?! Ребенок беседует с зеркалом!
— Ну и что?
— Ничего! Просто прекрасно! Ребенок общается с собственным отражением! Нормальные игры, нет причин для беспокойства! Модесту самому нужен психиатр! Помнишь, что было, когда я попытался отобрать у нее зеркальце?! Нет, ты помнишь эту истерику?!
— Отлично помню. А еще я помню, что через пять минут она успокоилась.
— Конечно, успокоилась! Она заперлась в ванной, устроилась напротив стенного зеркала и стала выяснять, что значит «вектор»! Они в школе, оказывается, еще не проходили векторы!
— А зачем выяснять, если уже проходили?
— Издеваешься?
— Ни капельки. Между прочим, ты сам позже вернул ей зеркальце. Никто не заставлял тебя это делать.
— Я что, идиот? Какой смысл прятать от дочери карманное зеркальце, если она прекрасно болтает с зеркалом в ванной, в гостиной, с дверьми шкафа-купе, наконец?! С любым зеркалом вообще! Помнишь твою пудреницу?
— Помню. Она выясняла у пудреницы, что значит «нестояк». Ты говорил по телефону с Артемом, жаловался на нестояк, а Верунчик услышала. Ты очень громко жаловался. Она обсудила с пудреницей твой нестояк и посоветовала тебе супер-капсулы XL. После этого ты сразу вернул ей любимое зеркальце.
— Ты что, всерьез думаешь, что ей отвечала пудреница?
— Нет, конечно. Ей отвечал интернет. Она всё выяснила заранее, а тебя она попросту разыграла. Верунчик — ребенок, развитой не по годам…
Взрослую спальню оформили в шоколадных тонах. Обои, шторы, мебель, люстра — от черного, горького с повышенным содержанием бобов какао, до молочного, светло-коричневого. Отец Веры сидел на кровати, голый по пояс. Крупный от рождения, обладатель широкого деревенского костяка, за годы малоподвижности и отменного питания он набрал лишний вес, обзавелся внушительным животом. Аристократическая бородка «а ля граф де ля Фер» забавно контрастировала с купеческим обликом. Сейчас бородка обиженно подрагивала: отец сердился и не знал, как дать выход обиде.
Верина мама, одетая в темно-розовый халат из велюра, с иронией наблюдала за мужем. Халат делал ее больше, чем на самом деле, то есть очень большой. Отложной воротник, широкие манжеты рукавов, декорированные эффектным кружевом; длинный, небрежно завязанный пояс — не женщина, праздничный торт.
— Сенечка, Модест — умница. Он профессионал, нравится тебе это или нет. Зачем нам таскать Верунчика на сеанс, зачем нервировать ребенка? Модест скажет тебе то же самое, что и мне. Девочка разговаривает с зеркалами? В ее возрасте, а главное, в ее положении, — слово «положении» мать выделила голосом. На отца это подействовало, как холодный душ, — естественна любая игра, где в наличии поиск собеседника, друга, спутника-невидимки. Верунчик общительна в школе? Да. У нее есть реальные приятели и подруги? Да. У нее отличное настроение? Да, тыщу раз да. Не переживайте, сказал Модест. И ребенка не мучьте зря. Наиграется, вырастет, перестанет.
— Наверное, ты права. Извини, вспылил. Кстати, я договорился с Вайнбергом. Он берется оперировать Веру.
— Вайнберг? Мы уже не летим в Израиль?
— Я звонил в Тель-Авив, Гоше. Гоша сказал: Вайнберг — лучший вариант. В Израиль мы улетим на реабилитацию. Гоша предлагает «Бейт Левинштейн», у него там связи. Двадцать минут от Тель-Авива, специалисты экстра-класса…
Операция, подумал Ямщик. Реабилитация. Обождать, пока ситуация прояснится? Чего там ждать, я ведь сам отвечал: будет ходить. Или все-таки пусть сначала Вайнберг, Гоша, «Бейт Левинштейн»? Бес тянет резину, ходит вокруг да около. Но ведь и я тяну? Чем же мы тогда отличаемся друг от друга?
Все, хватит. Пора решаться.
2
Взять ее, Зинка!
Мороз пощипывал, снег поскрипывал.
Мороз — нос и щеки, снег — под ногами.
Раньше Ямщик устроил бы себе жесточайший разнос за такие словесные пируэты, а сейчас ничего, шел да улыбался. Сугробы, груды сокровищ Али-бабы, искрились на солнце, играли мириадами блесток. В воздухе стояли, толкались, перекрещивались радуги — праздничная канитель, тончайшая ледяная пыль до отказа заполнила мир волшебным рождественским сиянием, хотя оба Рождества, и католическое, и православное, миновали. У Ямщика слезились глаза. Это ничего, это ерунда, главное — все вокруг материальное, надежное, безопасное. Безопасное! Даже когда идет снег. Снег вам не дождь, снег — другое дело…
Снегопада не было. Что же до наполнявшей воздух нестерпимо сверкающей взвеси — это была всего лишь иллюзия. Одна из множества оптических иллюзий зазеркалья; в качестве приятного исключения, безвредная. Ямщик полагал ее побочным эффектом от пересечения и наложения бесчисленных микро-отражений в миниатюрных ледяных гранях. Из чего состоят сугробы? То-то же!
Так ли это на самом деле, он не знал.
Напротив знакомой арки Ямщик остановился. Протер глаза, зажмурился, постоял с минуту, унимая резь под веками. Ну, здравствуй, «Красотка»; в смысле, парикмахерский салон «Beauty». Сколько же мы тебя не навещали? Месяц? Два? С того самого дня, когда Ямщик с Дашкой-хулиганкой обзавелись персональными контактами, он не заходил в салон, да и Дарью, кстати, больше не видел.
Зайти?
И внутренность арки, и ступеньки входа благодаря сугробам-отражателям не вызывали сегодня ни малейших опасений. Вообще-то Ямщик намеревался заглянуть в супермаркет, облюбованный из-за количества зеркал на панелях и в витринах — пополнить запас продуктов для себя и Арлекина. Но это успеется, времени полно. Зайти, присесть в удобное кресло, дать отдохнуть глазам, а то уже огненные круги роятся…
И под пыткой, вопя на дыбе с вывернутыми суставами, он не признался бы в остром кошачьем любопытстве. Кресло? Отдых? Жалкий предлог! Кому ты врешь, Ямщичок? Тебе ведь так и свербит разузнать: как там Дашка? Раскрутила парикмахершу на «менку»? Или всё еще окучивает, резину тянет, как и ты?
— Ну, свербит. Где свербит, там чешут…
Чего я хочу больше, подумал он. Чего? Выяснить, что Дашка уже махнулась с Люськой местами? Получить болезненный пинок: ты, болван, ворон ловишь, а люди жизнь устраивают! Или мне охота убедиться, что Люська — по-прежнему Люська, а значит, Ямщик, не гони лошадей? Помнится, старик Шекспир говаривал: что нам Гекуба, и что мы Гекубе?!
За спиной скрипнули шаги. Зинку Ямщик узнал на слух, по походке.
— Жди здесь. Я быстро.
В ответ Зинка замотала головой. Глаза-пуговицы с собачьей преданностью уставились на благодетеля: «Я с тобой!» И не слезятся ведь, глаза-то!
— Тут жди!
Зинка мотала головой, как заведенная.
— Ладно уж, — снизошел Ямщик. — Пошли.
После тренажерки Зинка выглядела сытой и умильно-благостной, насколько может быть благостна зомби. Проблем с ней не будет, решил Ямщик. Что же до Арлекина, то кот подрядился в домашние доктора, способствуя излечению Верунчика своим здоровым сном поверх пациентки. За него Ямщик не беспокоился.
Парикмахерша Люся была на месте: завершала поединок с буйной шевелюрой юного оболтуса. Оболтус кипел от гормонов, уши его напоминали пунцовые локаторы. Будто невзначай, парикмахерша задевала плечо клиента грудью, локоть — крутым бедром, а руки ее возились с чужими кудрями гораздо нежней общепринятого в сфере косметических услуг.
Похудела она, что ли?
— Дарья?!
Парикмахерша и ухом не повела. Дались мне эти уши, разозлился Ямщик. Ножницы с залихватским вжиканьем мелькали, блестели, щелкали. Когда бы Дашка успела так наловчиться? Ей битой размахивать, не ножницами… Или ей Люськины навыки передались?
— Люся?
Ноль внимания. Ямщика бросило в жар, на лбу выступила испарина. Он должен выяснить, кто перед ним! Кому должен? Должен, и всё! Пальцы не слушались, Ямщик с трудом расстегнул пуховик. Шагнул ближе, навис над лопоухим парнем:
— Дашка, ты?
Он втиснулся между креслом и зеркалом. Ноги въехали в клиента, но сейчас Ямщику на это было плевать.
— Дарья! Ты меня видишь?
Взгляд блондинки равнодушно скользнул по Ямщику — по отражению парня в зеркале? — и вновь уткнулся в макушку оболтуса.
«Не видит? Не слышит? Или притворяется, зараза?! Не видит, потому что Люська? Потому что Дашка?! Сохраняют ли те, кто вернулся, способность видеть зазеркальцев?»
Двойник его видел. Не то слово, видел — задницей чуял! О Вере и речи нет. А посторонний человек? Ранее отметившийся в зазеркалье? Скрипя зубами от злости и бессилия, Ямщик выбрался из тесного пространства. От дверей на него с сочувствием смотрела Зинка. Помочь мертвячка ничем не могла, но хотя бы не мешала, и на том спасибо.
Хотя почему это — не могла?!
Прежде чем перейти к экстремальным методам, он честно предпринял еще одну попытку. Встал рядом с блондинкой, замахал руками, как ветряная мельница; с интонациями старорежимного диктора новостей произнес:
— Дарья! Это я, папик! Не хочешь отвечать, просто мигни. Левым глазом. Слышишь, Дашка?!
И не выдержал, сорвался на крик:
— Мигни мне! Мигни! А то хуже будет!
Парикмахерша в последний раз щелкнула ножницами, отстранилась и с удовлетворением оглядела фронт работ. Отложила ножницы, взялась за пульверизатор.
— Я тебя предупредил! Теперь пеняй на себя!
Он обернулся к зомби:
— Зинка, иди сюда!
Мертвая женщина послушно заковыляла к нему.
— Эй, Дашка! Видишь, кто со мной?!
Парикмахерша включила фен. Под басовитый гул занялась укладкой.
— Зинка, обед! Кушать подано.
Зинка остановилась.
— Давай, лижи ее. Можно! Я разрешаю!
Если Дашка водит «папика» за нос — от зомби она шарахнется на рефлексе. Ямщик ждал, Зинка перетаптывалась с ноги на ногу, виновато косилась на грозного хозяина — словно не понимала, чего от нее хотят. Не понимала — или отказывалась понимать?!
— Взять ее, Зинка! Фас! Лижи, я сказал!
Не двигаясь с места, покойница глядела на него со странной смесью вины и укоризны. Любые чувства — тени, призраки чувств — с великим трудом проступали на восковом лице женщины, но за полгода Ямщик научился различать едва уловимые оттенки Зинкиных переживаний. «Что же ты, благодетель, так со мной? Я как собака, только не собака. И рада помочь, да не могу, прости…»
Стыд ошпарил Ямщика: словно ковш кипятка в лицо выплеснули.
— Прости, Зинка, — буркнул он, отводя взгляд. — Погорячился. Нервы. Извини дурака. Ты лизни ее, хорошо? По-человечески прошу: пожалуйста!
Зомби поникла плечами.
— Лизни разок! Чего тебе стоит? Не бойся, от этой кобылы не убудет! Ну давай, а?
Ссутулившись, женщина заковыляла прочь, к выходу.
— И ты, Зинка?! — в сердцах бросил Ямщик.
Зинка споткнулась на ровном месте, но шагу не сбавила, только сгорбилась еще больше.
— Спасибо!
Лопоухий парень, расплывшись в довольной улыбке, пялился на себя в зеркало. Придирчиво оглядев его, Ямщик, независимый эксперт, вынужден был признать: парикмахерша сотворила чудо. Или, если угодно, создала парадокс: уменьшившись вдвое, буйная шевелюра клиента приобрела благопристойный вид, но при этом выглядела даже более пышной, чем раньше. А главное, уши — господи боже ты мой! — по-волчьи прижались к черепу, утратив сходство с локаторами.
Может, и правда Люська? Напрасно он разорялся, зря пытался натравить на нее Зинку. И перед зомби неудобно вышло… Где же тогда Дашка? Если еще не раскрутила блондинку на «менку» — почему не здесь, почему не окучивает?
Люся? Дарья?!
Оставив Даше-Люсе щедрые чаевые, клиент утопал в холл: расплачиваться на кассе по прейскуранту. Минут пять Ямщик потерянно бродил из угла в угол, силясь придумать, что бы еще предпринять. Ничего в итоге не надумав, он признал свое поражение.
— Люська ты, Люська, — вздохнула кассирша, рыжая лиса, заходя в зал. — Шалава ты безбашенная! С дитём шуры-муры крутишь? В смущение мальчика вводишь?
В голосе кассирши звенела сочная, ядреная зависть.
— А тебе завидно? — отбрила Люся-Дашка. Уж что-то, а бабьи голоса она читала с листа, как отец Ямщика читал партитуру. — Забирай, мне не жалко!
— И заберу! Тебе ни к чему, ты у нас замуж собралась…
— А и собралась! Тебе-то что?
— На свадьбу пригласишь?
Ямщик навострил уши.
— Ага, мой Арменчик только о тебе и мечтает! Не спит ночами, лично приглашение подписал!
Армен, значит. Джигарханян? Нет, вряд ли. Точно, Дашка — она только про «замуж» и тараторила. С другой стороны, почему бы и Люсе-разведенке не устроить личную жизнь?
— Тогда с тебя поляна, — припечатала кассирша.
— Поляна? Без проблем!
— Точно?
— Не переживайте, девчонки, проставлюсь! В лучшем виде!
Хлопнула дверь. В холле забу̀хал сапогами очередной клиент, отряхивая снег. Все умолкли, как по команде, лиса-кассирша заторопилась назад.
Больше здесь ловить нечего, понял Ямщик.
3
Пара слов за одержимость
— Закурить есть?
— Не курю.
— А если найду?
Ямщик машинально расстегнул пуховик, чтобы рогатка была под рукой. Шайка бесов зашлась хохотом. Держась за животики, сгибаясь в три погибели, перхая горлом и чихая от восторга, они галдели сквозь чих и смех:
— Мобилу!
— Мобилу отжимай!
— Бабки заныкал, сволочуга!
— Кота! Кота пусть в залог оставит!
— Где кот?
— Отобрали! Конкуренты…
— Цыц! — гаркнул вожак.
— Ты с какого района?! — не удержался самый мелкий.
Он огреб затрещину, кубарем покатился в сугроб и заерзал, закопошился в снегу. Настала тишина. Ямщик смотрел на бесов, бесы смотрели на Ямщика, и каждый подмигивал ему левым глазом: черным, влажным, будто испанская маслина.
— Идем? — предложил вожак.
— Куда?
Вожак мотнул кудлатой головой:
— Посидим? По кружечке, а?
Бесы перехватили Ямщика вечером, за три дома до лицея. Здесь был поворот налево: от потешной рубежной будки, сделанной под старину, начиналась дорожка из желтого кирпича. Вела дорожка к двум ресторанам: шикарному пивняку, где по вечерам устраивались мальчишники со стриптизом, и тихой корчме, равно славящейся варениками с вишнями и фаршированной щукой. Щуку, как помнил Ямщик, следовало заказывать за два дня; вареники подавали сразу. Кабуча объясняла это трудностями щучьей ловли, Ямщик — особенностями национальных темпераментов.
По дорожке следовало идти с опаской: окна углового дома, если смотреть с торца, на первом этаже были забраны решетками, а на верхних этажах кое-где заляпаны краской. В зазеркалье это означало мертвую зону по краю дорожки. Там дышали голодные ямы, дыры, местами заросшие безлистыми ветвями, плетями бешеного винограда, паутиной, сетью келоидных рубцов. Ямщик хорошо помнил, как летом из одной такой дыры выбралась Зинка.
— А толку? — спросил он. — Сиди, не сиди…
Ямщик имел печальный опыт посещения злачных мест. Даже если в зале хватало зеркал, и вещность интерьера, а главное, блюд и напитков не вызывала сомнений, большого удовольствия трапеза не доставляла. Сделать заказ официанту, разумеется, было невозможно, но оторвать дубликат от того, что стояло на чужих столах, не представляло труда. В первый раз Ямщик возликовал, раскатал губу на ежедневные Лукулловы пиры — и жестоко обломался. Вкус и запах у ресторанной еды оказались слабыми, еле выраженными: скорее воспоминание, догадка, намек на действительные ароматы. Сытости ждать не стоило, напротив, спустя полчаса ты был голоден, как волк, еще голодней, чем до ресторана.
Со спиртным выходила та же история, если не хуже: едва заметное, не доставляющее особой радости опьянение, и как только Ямщик покидал заведение, начиналась «гусарская рулетка»: убийственная трезвость или дикое похмелье, как повезет.
— Вспомним? — предположил бес. — Вспомним, как оно бывает?
Воспоминания о прошлой жизни не слишком привлекали Ямщика. Скорее мучение, чем счастье; впрочем, бесам и положено мучить людей. Но бес звал не просто так, а Ямщик устал ждать, пока вожак расколется на правду. Пора торопить события, и если все равно надо начинать, то почему не с беса?
— Давай! Ты платишь?
Шайка хихикнула, вожак остался серьезен:
— Нет проблем, Ямщичок. Счет за мной.
Шагая к корчме, Ямщик пару раз обернулся через плечо. Бесы гуськом топали за ним, и было видно, что дышащих ям они избегают с осторожностью, во сто крат большей, чем это делал сам Ямщик. Притворяются? Разыгрывают? Или им действительно страшно? Зинка лазит, и ничего… В ямах, едва кто-то из бесов приближался сверх допустимого, закипал мрак — вязкий, плотный, вещественный, словно отраженный в тысяче зеркал. Он вспухал манной кашей, закипающей на медленном огне, пузырями выпячивался между корнями, ветвями, рубцами. Казалось, горе-повар плеснул в кашу щедрую порцию чернил. Ямщику даже чудилось, что он слышит звук натужно лопающихся пузырей. Мелкий бесенок, главный объект затрещин, словно против воли повернул голову, уставился на глянцево блестящий пузырь, качнулся к яме, сделал лишний шаг. С липким чмоканьем пузырь лопнул, бесенка дернуло вперед, с дорожки в кашу, словно звук был поводком, пристегнутым к ошейнику.
— А-а-а!
Омут засосал жертву быстрей, чем Ямщик успел сообразить, что происходит. Яма блаженно всхлипнула, по сети корней пробежала мелкая рябь. На миг они срослись, подсохли, превратились в шершавую коросту…
— Чего встал? — спросил вожак. — Шевели ногами.
И шайка откликнулась:
— Н-но!
— Цоб-цобе!
— Хать-хать!
— Аллюр три креста!
— Барьер! Прыгай!
Казалось, не легион только что потерял одного из своих, а кто-то другой, далекий. Так выбрасывают обрезки ногтей. Ямщика передернуло: равнодушие к гибели бесенка ударило по нервам больней, чем ожидалось. Надо учиться, велел он сам себе. Если хочешь вернуться, учись равнодушию.
— Я-то шевелю, — он показал бесам средний палец. — Вы, главное, шевелите. И смотрите под них, под ноги. Иначе с кем я пить буду, с воспоминаниями?
— С чем? — удивился вожак.
— С кем. Вы одушевленные, или мимо проходили? Шли, значит, такие, да не дошли, царствие им… э-э… Смола им пухом!
— Иди, одушевленный. Нашел место лясы точить…
За то время, пока Ямщик здесь не был, корчму перестроили в креативный паб. Горшки, подсолнухи и вышитые полотенца уступили место голому, щербатому, зачем-то выкрашенному белилами кирпичу, черным панелям и кованой чертовщине неизвестного назначения. У окон, выходящих на банный комплекс, остались, как и раньше, столы на шесть персон; прочие столики, расставленные по залу в живописном беспорядке, были на четверых — или на большую компанию, с угловыми диванчиками. Барная стойка поменяла место, уехав из торца к боковой стене. К счастью, над стойкой хватало зеркал: полки со спиртным имели зеркальные «спинки», отчего ассортимент увеличивался вдвое. Вкупе с отражениями в темных по вечерней поре окнах этого хватало, чтобы Ямщик не слишком беспокоился о натуральности интерьера. Тем более что бес-вожак сходу занял место у окна, за столом, который в прошлом не раз принимал самого Ямщика. Ну да, решил Ямщик, бесов шестеро, вернее, было шестеро, теперь пятеро, плюс я…
Он ошибся. Во-первых, он не сказал бы с полной уверенностью, сколько было бесов: шестеро или нет. А во-вторых, к столу они сели вдвоем: Ямщик и вожак. Остальная шайка-лейка ринулась по залу, отрывая у редких посетителей дубликаты заказанных блюд и напитков. Посетители игнорировали налетчиков, те же старались вовсю: перед Ямщиком, как по мановению волшебной палочки, возник запотевший бокал пива с надписью «Kronenbourg» по стеклу, горячая, с пылу с жару, лепешка в форме раковины, приоткрывшей створки, розетка с хумусом, лаковое блюдо с утиной ножкой в клюквенном соусе и порция тушеной капусты в качестве гарнира. Вожаку к пиву достался поджаристый, сплошь в давленом чесноке, цыпленок и монументальный зиккурат кус-куса, сверху украшенный тушеными овощами. Сперва Ямщик не понимал, что же его ломает, раздражает, вызывает желание психануть — услужливость бесов? Противоречие между реальным видом еды и ее зазеркальным вкусом? — но вскоре понял, сообразил и чуть не задохнулся от гнева.
«Вчера мы ходили в паб, — Кабучина переписка с Тосей, как наяву, встала перед глазами. — Пили французское пиво, не помню, как называется. Он заказал утиную ножку в клюквенном соусе, а я цыпленка из печи, с кус-кусом…»
— Сволочь, — с чувством сказал Ямщик. Он наклонился к вожаку, борясь с острым желанием взять карлика за шкирку. — Подглядывал? Следил, да?!
— Делать мне больше нечего! — огрызнулся вожак; впрочем, не слишком убедительно. — Свинья ты неблагодарная! Мы к тебе со всей душой…
— Делать нам нечего! — подхватила шайка.
— Со всей душой!
— От чистых сердец!
— С мытыми руками!
— Подозреваешь? Свинья!
— Обидеть хочешь?
— Отдавай пиво! Утку верни!
«Вот, значит, куда двойник водил Кабучу, — размышлял Ямщик, пока бесы корчили из себя униженных и оскорбленных, пользуясь тем, что вожак медлил с волшебным «цыц!». — Нет, это не совпадение. Меня нарочно заманили сюда, нарочно подобрали заказ. Зачем? Хотели разозлить? Ну, в этом они преуспели…»
— Я, выходит, двойник, — Ямщик кивнул на свою утку. — Ты, выходит, Кабуча, если цыпленок. Мне что, в любви тебе объясниться? Прощения попросить?!
— На хрен мне твоя любовь? — вожак оторвал цыплячье крылышко, схрумкал с костями в один присест. Горестно плямкнул губами: вкус еды не пришелся бесу (здравствуй, каламбур!) по вкусу. — Нет, если хочешь, можешь любить, твое дело. Давай лучше сыграем. Ведь мы играем не из денег, а только б вечность проводить!
— Молчи! — с удовольствием подхватил Ямщик пушкинскую цитату. Он понимал, что бес ловит его на живца, на проклятую интеллигентскую слабость к цитированию, но ничего не мог с собой поделать: «Наброски к замыслу о Фаусте» пришлись очень уж кстати. — Ты глуп и молодѐнек. Уж не тебе меня ловить! Во что ты предлагаешь сыграть?
Ямщик пригубил пиво. Сквозь зазеркальную безвкусицу пробилась легкая кислинка. На нее наслоилась апельсиновая цедра, хмельной запах дрожжей — и все сгинуло.
— В вопросы и ответы, — вожак с хрустом разодрал цыпленка надвое. — Один вопрос — твой, другой — мой. Только чур, отвечать честно. И не говори, что у тебя нет к нам вопросов. Ты на пол плюнь, а?
— Зачем? — удивился Ямщик.
— У тебя в слюне больше вопросов, чем микробов. Все, хватит лясы точить. Спрашивай!
— Одержимость, — честное слово, Ямщик даже удивился всплывшей теме. Еще секунду назад он собирался встать и уйти из паба, оставив бесов в гордом одиночестве, если так можно сказать о легионе. — Пара слов за одержимость, как говорят в Одессе. С какой целью вы забираетесь в человека?
Вожак долго молчал, постукивая цыпленком о край блюда.
— Догадался, проклятый! — наконец бросил он. — Всегда был смышлен…
Ямщик хмыкнул:
— Булгаков, «Мастер и Маргарита». Реплика Варенухи, когда он явился пугать Римского. Слушай, постмодернист, мы играем или дульки крутим?
— Хороший вопрос, — признал бес. — Оригинальный. С гнильцой. Бьюсь об заклад, ты вначале хотел спросить, почему мы так наплевательски отнеслись к гибели «товарища по оружию». Потом ты хотел спросить, чего мы от тебя хотим. Не в смысле пива, а глобально. В итоге ты спросил про одержимость. Хитёр бобёр: одним выстрелом трех зайцев…
Ямщик приосанился. Комплимент вожака был ему приятен. Он не догадывался, как вопрос про одержимость пристрелит троицу вертких зайцев, но признание собственных, пусть сомнительных достоинств льстило Ямщику. Лесть, подумал он. Ну да, лесть. Умеет же, гад, я и не заметил, как заглотил.
— Душа, — предположил вожак. — Мы вселяемся в человечка с целью погубить его бессмертную душу. Что тебя не устраивает, Фома Неверный?
— Это твой вопрос? — подначил Ямщик.
— Нет. Это пока еще даже не мой ответ. Так что тебя не устраивает?
— Не морочь мне голову. Показания, данные под пыткой, судом не рассматриваются. Полагаю, даже Страшным судом. Сколько ты ни мучай одержимого, для его души все страдания — на пользу. А если она борется с тобой — двойная польза. Итак, зачем?
— Одержимость, — задумчиво протянул бес. — Корчи, пена изо рта. Брань, богохульства. Рукоприкладство. Недержание мочи. Непроизвольная дефекация. Антиобщественное поведение. Давай отвечать вместе, Ямщичок. Мы тебе кто?
— Бесы, если не врешь.
— Имя, брат! Имя!
— Ну, легион. Имя вам легион.
— На латыни «сбор», «призыв». Центурии, когорты. Командиры, солдаты, слуги, рабы. Вспомогательные войска. Разведчики, врачи, секретари. Персонал метательных орудий. И все — как единое целое. Все — разные; все — одно. Что мы есть, Ямщичок? Имя?!
— Рой, — выдохнул Ямщик, вспомнив гнус.
Бес искренне, по-детски рассмеялся:
— Догадался, проклятый! Всегда был смышлен. Теперь понимаешь, почему мне плевать на потерю части меня? Если потеря некритична…
— Ты — королева? Королева роя? Э-э… Король?!
— Еще скажи, матка.
— Матка, — послушно произнес Ямщик.
— Папка! Так зачем нам кровь из носу надо лезть в человечка? Зачем селиться в нем всем роем?
— Улей?
— Тепло!
— Нет, тогда бы вы в человеке жили-поживали, мед откладывали. Вы же не мед, вы там черт знает что откладываете…
— Горячо! Черт знает что? Так зачем?!
— Что ты ко мне прицепился? Кто тут вопросы задает? Твое дело отвечать, а не душу из меня вытрясать…
Бес смял половину цыпленка в кулаке:
— Ты с бабой трахался? Как ты во время оргазма выглядишь? Если со стороны, а? Хрипишь, сопишь, дергаешься. Морда красная, губы гопака пляшут. «Да, да, да!» Даст ист фантастиш! Слюни текут, пот течет, сперма течет. Красавѐц! — вожак сделал ударение на «е», как Василий Шукшин в фильме «Калина красная». — Ален Делон! Тварь дрожащая! А теперь сравни: корчи, пена изо рта. Брань, богохульства. Антиобщественное поведение…
— Так вы что? Вы, суки поганые, в нас, в людях, в живых людях…
— Размножаемся, — бесстыже подтвердил бес. — Плодимся и размножаемся, согласно вѐленому свыше. Плодимся и размножаемся, и наполняем землю, и обладаем ею…
— Это нам было сказано! Нам, человекам!
— Вот поэтому мы в вас и плодимся, — непонятно объяснил бес. — Лучше места не найти. И если нас не изгоняют до того, как родится вторая матка, человечек благополучно даёт дуба, а два роя расходятся, как в море корабли. Веришь?
— Нет.
— Твоё дело. Ты спросил, я ответил. Теперь твоя очередь. Слушай внимательно, отвечай честно. На что ты готов пойти, чтобы удрать отсюда? Ты, Одиссей! На что согласишься, лишь бы вернуться на Итаку?
— На всё.
— Врешь.
— Вру, — кивнул Ямщик. — Или не вру. Как ты меня проверишь?
Сказать по правде, он и сам полагал, что врет. Как показало время, он ошибался.
4
Противные показания
«Хорошо, успел продукты сгрузить,» — подумал Ямщик, когда под потолком спортзала грянуло знакомое:
— Свет мой, зеркальце…
Он только что вернулся из супермаркета, до которого добрался лишь сегодня, на третий день после бесовской игры в вопросы и ответы. Они с Арлекином подъели последние запасы, и возмущенный кот буквально погнал Ямщика в магазин. Ну, сходил. Затарился. Вернулся, разложил добычу перед благословенной стеной, бурлящей седым туманом, присел, намереваясь полюбоваться трофеями — числилась за Ямщиком такая слабость — тут его и накрыло:
— Свет мой, зеркальце, скажи…
Потащило, понесло: мелькнул забор, исписанный граффити и похабщиной — может, именно так, в издёвку над измышлениями фантастов, и выглядит пограничный барьер между мирами? — и вот уже…
— …скажи, да всю правду доложи: мне суп с грибами можно?
Выздоровела, с первого взгляда определил Ямщик.
— С какими еще грибами?
Воображаемое зеркало раскололось на сотни осколков. Перед глазами замелькал калейдоскоп отражений: вешенка, маслята, шампиньоны.
— С белыми! Поля говорит, нельзя. Грибы — тяжелая пища! — Верунчик, язва эдакая, ловко передразнила домработницу. — Я белые знаешь, как люблю? Я от них сразу здоровею! В смысле, я уже здоровая, а с грибами еще здоровей буду!
Мутный поток информации «зеркального Гугля» (Зер Гугль, йа!) захлестнул Ямщика с головой. Бесконечный миг спустя он, отфыркиваясь, вынырнул на поверхность:
— …Питаться следует небольшими порциями, отдавая предпочтение дробленым продуктам, а именно разнообразным кашкам, киселям и вегетарианским супчикам, потому как для простуженного человека именно они являются наиболее подходящей…
— Вот! — Верка прыгала на кровати. — Вот!!!
Одеяло сползло ей на колени, явив взору ночную рубашку в сиреневый цветочек. Кружевной ворот, рукавчики до локтя: ми-ми-ми! Прыгала — это, конечно, сильно сказано; девочка скорее имитировала прыжки, дергая плечами, но Ямщик и под присягой подтвердил бы, что эти судороги — прыжки, и хватит о них, ваша честь.
— Веге… Вегетаранские супчики! Значит, с грибами можно!
— …следует на время отказаться от жареного, соленого и острого… — не в силах остановиться, бубнил Ямщик. — Ученые выяснили, что в период простуженности именно всеми любимые цитрусовые: лимоны, апельсины, мандарины, грейпфруты — противопоказаны. Хотя имеются и противоположные рекомендации. С особой осторожностью следует относиться к бананам. Морковь, капуста, свекла и другие овощи принесут нездоровому организму куда больше пользы…
— Не люблю грейпфруты! — Вера чихнула, потешно сморщив носик. — Про грибы давай!
— Температура у тебя какая?
С колоссальным трудом Ямщик обуздал ураган бесполезной информации, вклинившись с нормальным, человеческим вопросом.
— Тридцать шесть и три!
— …Рекомендованы лук и чеснок… куриный бульон… творог… Следует воздержаться от алкоголя, газированных напитков, орехов, фаст-фуда… Про грибы — ничего! Ни рекомендаций, ни противопоказаний.
Он и сам был удивлен: впервые на вопрос Верунчика не нашлось однозначного ответа.
— Если противных показаний нет, значит, можно!
— Можно, — пожал плечами Ямщик. — Все, что не запрещено, разрешено.
— Вот! Я так Поле и скажу!
С детской непосредственностью Вера резко сменила тему:
— А ко мне новый доктор придет знакомиться! На той неделе, во вторник.
— Рецепт на грибы выпишет?
— Мама сказала, это очень хороший доктор! Он мне операцию делать будет! Но сначала хочет познакомиться. Незнакомым девочкам операции делать не положено, да?
Сакраментальное «Свет мой, зеркальце, скажи…» не прозвучало, и Ямщик смог проигнорировать вопрос.
— Доктор Вайнберг, значит, — задумчиво пробормотал он.
— А ты откуда знаешь? Ну да, ты всё на свете знаешь! — Вера, актерствуя, хлопнула себя ладошкой по лбу. — Доктор Вайнберг сделает мне операцию, и я стану как ты!
В дополнительных пояснениях Ямщик не нуждался. «Как ты» означало не всеведенье. После операции Вера встанет на ноги, сравнявшись в этом со своим подвижным отражением. Но для Ямщика в словах девочки крылся иной, подспудный смысл. «Стану как ты» — не значило ли это, что Вера, сама того не ведая, предрекла собственную судьбу? Оригинал станет отражением, а отражение…
— После операции я буду ходить! Ведь правда, буду?!
На миг Ямщику почудилось: радостное возбуждение вот-вот поднимет Веру на ноги без всякого хирургического вмешательства. Сейчас вскочит и побежит! Надо ее успокоить, после гриппа вредно волноваться, температура подпрыгнет…
О ком печёшься, Ямщичок? О ней? О себе?
— Ты уже спрашивала, — как можно мягче напомнил он.
— А я еще хочу! Я тебя сто раз спрошу! Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи: я буду ходить после операции?!
Он хорошо понимал Веру. Пообещай ему самому кто-нибудь авторитетный, что скоро он вернется домой из постылого зазеркалья — Ямщик с жадной радостью выслушал бы подобные заверения десять, сто раз кряду, ловя каждое слово! И не надоело бы. Точно, не надоело! Пусть ребенок порадуется. Тем более, вариантов все равно нет: отвечать придется, хочешь, не хочешь…
Виртуальное зеркало рассекли изломы трещин. Превратили в мозаику осколков, в безумную круговерть…
Что это?!
…Вера в инвалидном кресле. Вытянувшаяся, угловатая девочка-подросток хмуро смотрит в сторону, слушая кого-то, стоящего рядом. Слов не слышно, но они и не важны, потому что кресло! Инвалидное кресло. Да, другое, самобеглое, с электроприводом: немецкая моторная коляска «TDX SP Invacare» о шести колесах, с изменяемой геометрией…
Да хоть с вертикальным взлетом! К этому времени Вера должна уже ходить. Бегать! Прыгать! Он же сам видел…
…Женщина в строгом деловом костюме восседает во главе Т-образного стола. Вера, ты?! Сколько тебе? Тридцать восемь? Сорок? Что это — офис компании? Банка? Вера жестко рубит воздух рукой, словно саблей. Глаза мечут молнии — не озорные и ехидные, как раньше, а колючие, опасные. Люди за столом вжимают головы в плечи, прячут взгляды. Повинуясь резко упавшей на стол ладони, торопливо встают, спешат к выходу. Вера ждет, пока все покинут зал совещаний, и лишь тогда касается пульта, приводя свое мотокресло в движение…
…Шевелятся мягкие, красиво изогнутые губы. Импозантный блондин с модной челкой шепчет что-то ласковое, возможно, даже проникновенное. Он на руках вносит Веру — девушке на вид лет двадцать пять — в спальню. Половину комнаты занимает роскошная кровать под балдахином с кистями. Такие Ямщик видел только в музеях да в кино. Блондин несет Веру к кровати бережно, как фарфоровую китайскую вазу эпохи Мин. Невеста и жених? Молодая жена в объятиях мужа? Ноги Веры свисают безвольно, как неживые — слишком тонкие, слишком сухие. Этого не скроешь ни ажурными чулками, ни модельными туфлями из крокодиловой кожи. Вера обнимает блондина за плечи, прижимается щекой к его груди. На лице — улыбка, в глазах — тоска…
…Скрывать седину в волосах при помощи краски она даже не пытается. В ее-то возрасте? Да и кого обманывать? Себя?! К ней склоняется безукоризненно вышколенный официант, предлагает бокал шампанского. Шампанского ей нельзя, но она берет бокал. Тарелочка с тарталетками и ломтиками сыра удобно пристроилась на откидном пластиковом столике, который входит в комплект кресла-трансформера на магнитной подушке. Тарталеток ей тоже нельзя. Вокруг фланируют респектабельные господа, дамы в вечерних туалетах. Они раскланиваются, иногда задерживаются на пару слов. Она кивает, зачастую невпопад. Взгляд ее прикован к огромному, во всю стену, панорамному окну. Стекло доходит до самого пола. Похоже, не армированное. Сто восьмой этаж. У кресла — отличный мощный электромотор. Если как следует разогнаться…
«Да всю правду доложи…»
Он зажал рот ладонью. Руку парализовало. Он прикусил язык. Ничего не вышло. Когда рот открылся сам собой, Ямщик сделал последнее, на что был способен: отчаянно закашлялся. Авось, Вера не расслышит, не разберет.
— Нет. Ты не будешь ходить.
— Что?
— Ты не будешь ходить.
— Ты врешь! Врешь! Врешь!!!
— Верочка, что с тобой? Тебе плохо?!
Домработница Поля, стоя в дверях, с ужасом смотрела на рыдающую девочку.
Назад: Глава девятая
Дальше: Глава одиннадцатая
