Глава 17

Капли одна за другой срывались с прозрачной сосульки, в которой преломлялись разноцветными искрами лучи ещё не жаркого, но уже прилично пригревающего мартовского солнца. Выше карниза крыши простиралось бездонное весеннее небо такой насыщенной синевы, что казалось, его можно зачерпнуть ладонью.

Почему-то каждую весну, когда природа понемногу оживала, пробуждаясь от зимней спячки, на генерал-полковника КГБ Семёна Цвигуна накатывала грусть. Наверное, это было связано с воспоминаниями. Также в марте, двадцать с лишним лет назад, ушла из жизни мать – самый близкий для него человек на свете. И каждый март у него непроизвольно ассоциировался с самой большой утратой в его жизни.

Второй человек в иерархии КГБ отошёл от окна и сел за стол, приступив к работе над документами. Однако в голову то и дело лезли посторонние мысли. Причём всё больше о состоявшейся на прошлой неделе встрече с начальником Главного разведывательного управления Петром Ивашутиным. Это была не первая их беседа за последние месяцы, но на этот раз Пётр Иванович очень близко подошёл к черте, которая разделяла просто трёп и разговор, который может привести к серьёзным последствиям. Конечно, в их среде и безобидный, казалось бы, трёп нередко заканчивался проблемой для слишком неосторожного на язык собеседника, но всё же это больше относилось к временам НКВД, причём больше довоенной поры, чем послевоенной.

Вчерашняя беседа как раз была из разряда, когда за словами стоят серьёзные поступки. Началось всё, впрочем, как обычно, с расспросов о семье, увлечениях, при этом рабочие вопросы изящно обходились обоими собеседниками. Не на заводе как-никак работают, а в закрытых ведомствах, где малейшая утечка информации может стоить погон, а то и вовсе жизни.

Как бы между делом разговор перешёл на внутриполитические дела в Советском Союзе. И здесь Цвигун напрягся, почувствовав, что Ивашутин готовится сказать что-то важное. Так и случилось, когда начальник ГРУ, отхлебнув из свой чашки подостывший чай, напрямую сказал:

– Вот ходим мы с тобой, Семён Кузьмич, всё вокруг да около, а ведь ты и сам наверняка не раз задумывался над тем, что товарищ генеральный секретарь работает практически на пределе. Возраст давно уже пенсионный, трудно справляться с такой нагрузкой в семьдесят один год. За всем не уследишь, а страна-то огромная, вот и получается, что где-то что-то упускается из вида, а недобросовестные люди, назовём их так, этим пользуются.

– Есть отдельные моменты, – согласился Цвигун, догадываясь, куда клонит собеседник.

– Вот и я говорю, что на месте Леонида Ильича подумал бы над кандидатурой преемника. Молодого, энергичного, воспитанного в духе марксизма-ленинизма…

– Есть кто-то на примете?

– Да тот же Кулаков, или Романов, Машеров… Романов, кстати, помоложе, у себя в Ленинграде навёл порядок, вполне вероятно, что и в стране получилось бы сделать то же самое.

– Пётр Иванович, ты что же, хочешь сказать, что у нас в стране непорядок?

– А ты не замечаешь, что темпы социально-экономического развития СССР затухают? Это в шестьдесят первом Суслов заявил, что развитие страны будет идти фантастическими темпами. Только темпы уже давно не фантастические. Оборонка ещё барахтается, и то на пределе. А как разрослась теневая экономика?! Хорошую мину при плохой игре удаётся сохранять пока за счёт нефтяных долларов, благо в мире идёт нефтяной бум. Но зависеть от мировых цен на нефть чревато, тем более строить на этом экономику страны.

– Тут я с тобой согласен, за счёт «чёрного золота» пытаемся решать многие проблемы. Пока это удаётся, но нефть ведь когда-нибудь может и закончиться, а мы окажемся к этому не готовы.

– Вот-вот, имеются, назовём так, достоверные прогнозы, что в ближайшее десятилетие цена на нефть резко упадёт. Это – затишье перед бурей. И где мы окажемся? У разбитого корыта? Мы серьёзно отстаём в технологическом развитии от ведущих западных держав, на наших заводах стоят станки с довоенных времён, тогда как за рубежом уже вовсю используются станки с числовым программным управлением. Фактически провалена задача, поставленная на двадцать четвёртом съезде КПСС, где предлагалось значительно усилить социальную ориентацию экономики, увеличив темпы развития отраслей народного хозяйства, производящих предметы потребления. Почему у нас сельское хозяйство убыточное, почему при наших огромных посевных площадях мы закупаем пшеницу у Канады? Колхозы и совхозы себя исчерпали? Или кто-то наверху в чём-то где-то просчитался, а вся страна теперь расхлёбывает? Ты считаешь, это нормально?

– Вынужден с тобой согласиться, Пётр Иванович, нормального тут мало. Но ты же сам должен понимать, сколько нашей стране пришлось вынести, из какой разрухи поднимали экономику. Тридцать лет прошло, как выиграли войну.

– Германия проиграла эту самую войну, тоже восставали из разрухи, а живут немцы так, что нам до них, как… Я имею в виду Западную Германию, хотя и в ГДР приличный уровень жизни.

– Тут не поспоришь, в прошлом году был я в ГДР, видел, как они живут. И даже немного позавидовал. А ведь мы не только им, но и другим странам соцлагеря помогаем. В той же Болгарии или Венгрии живут лучше, чем в Советском Союзе. Но они ведь для нас как младшие братья, а брата не бросишь.

– Только сами «братья» как-то не особо рады такому родству. Помнишь, Венгрия, пятьдесят шестой год? Или «Пражская весна», «Познанский июнь»? Даже на Кубе в шестидесятом и то всколыхнулось. А по нашим сведениям, в Польше назревает очередная волна недовольства социалистическим строем, мутит там воду некий Лех Валенса на пару с Каролем Войтылой, готовящемся занять папский престол. Откуда такие сведения? Ну, по роду службы мне всё положено знать… Ладно, не об этом пока разговор, нас немного в сторону увело. Так вот я и хочу тебя спросить, Семён Кузьмич, хочешь ты добра своей стране или так и будешь глядеть со стороны на то, как ржавчина проедает каркас Родины? Как хлопководы Рашидова перевыполняют план только на бумаге?

– Ты мне прямо скажи, Пётр Иванович, чего от меня хочешь? А то сижу тут второй час и мучаюсь в догадках, – невесело ухмыльнулся Цвигун.

– Вот я тебя прямо и спрашиваю: согласен ты влиться в ряды людей, озабоченных будущим Советского Союза? Если нет, тогда забудь об этом разговоре. Так как?

– Хм, задал ты мне задачку… И много вас, таких людей?

– Достаточно, Семён Кузьмич. Причём люди не из последнего десятка.

– И наверняка среди них кандидаты на замену Леониду Ильичу? Из числа тобой перечисленных?

– Этого я тебе не говорил, всё только твои догадки. Может, это мои личные измышления.

– Ну да, как же, личные… – Цвигун перевёл взгляд на окно, за которым сгущался вечерний сумрак, и лишь спустя пару минут снова посмотрел на Ивашутина. Вздохнув, спросил: – Время на размышление есть?

– Конечно, Семён Кузьмич, никто от тебя немедленного ответа не требует. Недели хватит?

– Думаю, да.

– Только думай хорошо, помни, что от твоего решения зависит во многом не только твоё будущее. Иначе я бы к тебе с такими разговорами не лез.

И вот теперь он наконец принял решение. Далось оно ему нелегко, пришлось пережить несколько бессонных ночей. Линчевал себя мысленно, вспоминая поговорку: «Для продажной псины – кол из гнилой осины», а заодно и брошенную в отчаянии фразу Цезаря: «И ты, Брут!» Получается, он предаёт Брежнева, человека, которому по существу обязан своей карьерой. Да и родственные связи… Но когда на первом месте стоит благополучие страны, РОДНОЙ страны, то здесь миндальничать не приходится. Тем более Леонид Ильич и сам должен понимать, что для его же пользы лучше будет отойти от дел и заняться своим здоровьем.

Генерал-полковник протянул руку к телефонной трубке, снял её, набрал прямой номер и, дождавшись фразы «Ивашутин на проводе», сказал лишь два слова:

– Я согласен.

– Старик, ты и в самом деле провидец или ясновидящий! Называй как хочешь – суть не меняется. Я до сих пор в шоке. Слушай, нам нужно срочно увидеться.

Звонок от Высоцкого раздался 28 марта, на следующий день после того, как на взлётной полосе испанского острова Тенерифе столкнулись два авиалайнера. Трагедия произошла в воскресенье вечером, и если о ней у нас расскажут, то только в понедельник, в программе «Время». Ну или по всесоюзному радио, которое я не слушал. Да и западные голоса тоже, хотя коротковолновый приёмник имелся. Володя же, регулярно слушавший эти самые «вражеские голоса», уже с утра был в курсе событий и сразу отзвонился мне.

Договорились встретиться вечером у меня на даче. Я же ждал понедельника ещё по одной причине: сегодня в Лос-Анджелесе должны были объявить победителей кинопремии «Оскар». Жаль, не удалось попасть в Голливуд, пришлось по просьбе Машерова сказаться больным. Сам понимал, что всё правильно говорит Пётр Миронович, печётся о моей же безопасности, но всё равно хотелось посмотреть мир.

Ну ничего, дай бог, не последний день живём, и Штаты поглядим, и Австралию, и Антарктиду… А имена оскароносцев придётся, наверное, узнавать всё же из «Голоса Америки» или по «Радио „Свобода”», сидя часами у приёмника в ожидании выпусков новостей. Ведь пока наша делегация вернётся в Москву, пока отзвонится Тарковский – если будет смысл отзваниваться, – пройдёт несколько дней. Я же от такого ожидания с ума сойду!

Высоцкий приехал без Влади, весь какой-то посеревший и осунувшийся. Чтобы как-то его взбодрить, предложил посидеть за чашкой чая с малиновым пирогом, который специально к приезду гостя испекла Валя.

– Выпить нет? – негромко спросил Высоцкий, когда Валя ушла наверх к сыну.

– Выпить есть, но в этом доме ты пить не будешь! – чётко заявил я, поражаясь собственной решимости. – Во-первых, ты за рулём, хотя и мог бы в принципе у меня переночевать… Но всё равно – завязывай с этим делом, или хочешь, чтобы сбылись худшие прогнозы?

– Чёрт, меня как-то потряхивает… Обычно в такие моменты стакан водки выручает… Ну или доза на крайний случай.

– Так, Володя, тем более никаких «доз». Ты же сам себе могилу роешь!

– А что ты предлагаешь? Я же ведь вернусь сейчас на Малую Грузинскую, один чёрт не выдержу. Каждый раз под капельницу ложиться?

– Можешь какое-то время пожить у нас, на свежем воздухе. Думаю, Валя будет не против. Затаишься на месяц-другой, отоспишься, отъешься… В театре отпустят?

– Да причину-то можно найти, хотя Любимов – калач тёртый, захочет – пронюхает, что к чему. Но как я без Маринки?

– Она в Москве сейчас?

– Послезавтра улетает в Париж.

– Ну вот, чем не вариант? Провожай её и прячься на моей даче. Сиди себе в тишине, спокойствии, сочиняй песни на новый альбом, телик смотри, радио слушай… Моя вот живёт тут безвылазно – и ничего, не жалуется. Да ей и скучать некогда, если честно, с малым на руках. В общем, думай, организму нужна передышка. Был бы я любителем гор, предложил бы на полгода куда-нибудь в Приэльбрусье махнуть. Но как-то не сложилось, поэтому предлагаю вот такой вариант.

– Горы… – мечтательно протянул бард, устремив взгляд куда-то мимо меня. – Там я чувствую себя по-настоящему свободным. Не то что среди этих серых многоэтажек.

Обратно в столицу Высоцкий уехал следующим утром, предупредив Влади, что останется ночевать у меня. Хотя он и не пил ничего крепче чая, однако его так и продолжало колотить, пока он наконец не уснул тревожным сном чуть ли не за полночь.

А с утра был вполне бодр и даже улыбался.

– Старик, спасибо тебе за поддержку. Ты не представляешь, как мне было хреново вчера. Одно дело, когда тебе говорят, что, может, ты умрешь через месяц, а может, через десять лет, и всегда надеешься на лучшее, и совсем другое, когда тебе точно предсказывают дату ухода. Но после нашего вчерашнего разговора я понял, что действительно можно самому взяться за ум. Послать к чертям таких друзей, которые тебе в стакан подливают и шприцы подсовывают. Вот взять и послать, пусть идут лесом! И спасибо за предложение, может, и правда поживу у тебя какое-то время. Кстати, не хотел говорить… Мне сегодня приснился Лёня Енгибаров. Грустно так на меня смотрит, а потом говорит: «Володька, живи столько, сколько тебе Богом отпущено, а встретиться мы всегда успеем». Вот именно так и сказал. Эти слова словно впечатались в мой мозг.

Распрощавшись с Высоцким, я подумал, что если он и впрямь надумает пожить у нас с Валей, то первым делом я пойду в магазинчик на станции и предупрежу, чтобы Владимиру Семёновичу не вздумали продавать спиртное. Потому как может сорваться, а так хоть какой-то тормоз будет.

А тем же вечером диктор программы «Время» Вера Шебеко без тени радости на лице – эмоции вообще были нехарактерны для советских дикторов – сообщила, что советский фильм «Марсианин», снятый по одноимённому роману Сергея Губернского, получил высшую награду в области киноиндустрии – премию «Оскар» как лучший зарубежный фильм. После чего перешла к другим международным новостям. Блин, могли бы хоть сюжет с церемонии сделать, интервью взять у того же Тарковского. Не сказать, что я был уверен в победе нашего фильма, и потому не прыгал с воплями до потолка. Если бы я находился лично на церемонии, то наверняка дал бы какую-то волю своим эмоциям. А так просто сообщил Вале о нашей общей победе. По такому случаю чуть позже, уложив сына, супруга извлекла из своих запасов бутылочку наливки, и мы пропустили с ней по стаканчику. Ну вот, приятно, чёрт возьми, когда твоё имя внесено в скрижали киноистории. Да, книга не моя, что уж тут скрывать, но я же не виноват, что меня забросило в это время с «ридером», откуда мне пришлось черпать материал для того, чтобы прокормить себя и жену, а заодно и для собственного продвижения наверх. Интересно, дадут хотя бы подержать в руках позолоченную статуэтку? Или спрячут её в архивах «Мосфильма»? Нужно будет озаботиться этим вопросом по возвращении Тарковского из Америки.

Ага, хренушки! Если в той реальности режиссёр только в 80-х «завис» с семьёй на чужбине, выбрав солнечную Италию, то в этой всё произошло лет на пять-шесть раньше, и вместо Италии Тарковский выбрал Соединённые Штаты, причём оставив жену и сына в Советском Союзе. Видно, опьянил его воздух свободы. Об этом я узнал от товарища из «конторы», к которому явился по повестке через два дня, недоумевая по поводу своего вызова в здание на Лубянке.

– Здравствуйте, Сергей Андреевич, присаживайтесь.

Всё это мне живо напомнило визит в региональное управление КГБ в Пензе, правда, здесь обстановка в кабинете оказалась посолиднее. Единственной приметной особенностью сидевшего напротив человека была некрасивая родинка слева у основания крыла носа. Он практически не поднимал на меня глаз и разговор вёл как бы между делом, перекладывая и просматривая какие-то бумаги. Когда наконец выяснилось, зачем всё-таки меня пригласили в этот кабинет, я едва не выпал в осадок.

– Что?! Тарковский остался в Америке? Он попросил политического убежища?

– Пока официально ничего не подтверждено, ясно только, что Андрей Арсеньевич не вернулся в отель, и нашей делегации пришлось улетать без него. Сергей Андреевич, вот вам бумага, ручка, и излагайте всю историю ваших отношений с Тарковским. Как познакомились, как снимали фильм, как он уговаривал вас лететь в Штаты…

– Да не уговаривал он меня, сказал только, что попробует пробить поездку на церемонию вручения «Оскара».

– И это тоже упомяните. Пишите, время у нас с вами есть.

Лишь спустя два с половиной часа я покинул этот кабинет, при этом меня изрядно потряхивало. Подумалось, что, наверное, и Высоцкого так же колотило, когда он ехал ко мне. Ладно, с меня взятки гладки, я с Тарковским закулисных бесед не вёл, мне скрывать особо нечего. Да и в разряд стукачей вроде не попал, не донос же, в конце концов, писал. А жаль, очень жаль, подпортил прославленный режиссёр чувство радости от победы. Теперь вполне вероятно, что после таких событий «Оскар» я так и не увижу. Надеюсь, Тарковский хотя бы не присвоил статуэтку, перед тем как стать невозвращенцем, а то это было бы совсем по-свински с его стороны.

На следующее утро позвонил Боярский.

– Сергей Андреевич, приветствую вас! – прокричал он в трубку своим знаменитым голосом с хрипотцой. – Вот приехал в Москву на съёмки, заодно решил узнать, как там продвигается дело с песнями?

– Утро доброе, Михаил, с песнями всё нормально, я их даже успел в ВААП зарегистрировать. Давайте пересечёмся где-нибудь в центре, я вам отдам текст с нотами. Правда, без аранжировки, это уж сами там как-нибудь сообразите.

– А можете подъехать на Шаболовку часам к трём? Я как раз с записи должен освободиться.

– Не вопрос, тогда с трёх до четырёх дня буду ждать вас на Шаболовке, тридцать семь, у входа в здание.

Только положил трубку, как вновь раздался звонок. На этот раз оказался Высоцкий:

– Старик, можешь меня поздравить, на следующей неделе я улетаю в Тибет с командой Эдика Мысловского. Они по своим альпинистским делам, а я задержусь в какой-нибудь деревушке, поживу там какое-то время на воде и хлебе, или рисе – хлеба-то у них, наверное, нет. В общем, буду дурь из себя выгонять. Глядишь, познакомлюсь с самим Далай-ламой. Хотя он вроде в Индию сбежал… Ну не важно, короче, вот так.

– Ничего себе новость! И надолго задержишься?

– Пока сам не знаю, на месячишко пока постараюсь визу выбить, а там как получится. В театре я отпуск за свой счёт взял, хотя, если не уложусь, могут и уволить за прогулы, Любимов меня в последнее время что-то недолюбливает… Хм, интересная игра слов: Любимов недолюбливает… Одним словом, беру гитару и, как в песне, – за туманом и за запахом тайги.