Ловушки бывают всякие. Бывают медвежьи и волчьи, а бывают маршальские и проэмперадорские: угодишь в яму с обещанием или, того хуже, с законом – не выберешься. Арно Савиньяк не зря приходился родичем экстерриору: слегка успокоившись, он понял – Гизеллу Ли с Райнштайнером не помилуют, как бы они ни сочувствовали бедолаге-полковнику. Именно поэтому братец не желает ее видеть и о ней слышать. Более того, он прав: нельзя миловать преступницу, которую осудил целый город. Своди кудлатая дурочка счеты с разлучницей, ее бы пожалели. Подругу законченного подонка, ничего не знавшую о его делишках, – тоже, но весь ужас был в том, что полковничья дочка знала про своего капитана все. Она мстила за получившего по заслугам мародера, и мстила человеку заведомо непричастному. Другое дело, что девица фок Дахе вряд ли соображала, что затевает.

В детстве Арно частенько ненавидел то братцев, то ментора – случалось, и ногами топал, и вопил. В том числе и об убийстве. Выкрики Гизеллы имели ту же цену. По-хорошему, злюку следовало ткнуть носом в окровавленные трупы стариков, которых она знала с детства и чьей дружбой с отцом воспользовалась. Не проведай паршивка «дядю Густава», не выспроси, когда кто приходит, кто уходит, как стучит, налетчикам просто не открыли бы. Город узнал и об этом – разбойники оказались разговорчивыми, их слушали два десятка бергеров и фульгатов, а уж заставить молчать вырвавшуюся из погреба кухарку…

Вина Гизеллы была бесспорной, приговор, особенно по военному времени, тоже; хромой полковник это понял и сдался. Окажись Арно на месте бедняги, он тоже сжал бы зубы и пошел хоронить убитого друга, однако виконт смотрел с другого берега, и еще он твердо знал: выход есть всегда. Чтобы в Аконе был порядок, а власти пользовались уважением, Гизелла фок Дахе должна умереть. Чтобы в мире стало чуточку больше надежды, Гизелла фок Дахе должна жить. Ни Лионель, ни Райнштайнер свести эти концы вместе права не имеют, но виконт Сэ свободен.

Решение пришло, когда Арно переходил пятый за сегодняшний день мост. На ходу лучше думалось, и теньент мало что замечал, но визгливый женский вопль «Да я скорей утоплюсь!» не расслышал бы только глухарь. Арно глянул в темную речную воду и понял – вот оно! Конечно, виновника выставят на год-два в Торку или, того хлеще, в Сагранну, так он и сам не прочь, все равно северную войну Ли прекратил.

Виконт бросил в Вибору монетку – поблагодарил за подсказку. Всего-то и требовалось подделать записку Проэмперадора, пожелавшего допросить девицу фок Дахе лично, забрать Гизеллу и препроводить в Старую Придду к матери, а в городе объявить, что преступница, когда ее везли через мост, изловчилась и прыгнула в реку. Было темно, тела не нашли. Что ж, если кому охота разменять пулю на воду, так тому и быть…

Вчерне план сложился за пару минут, но по плану только парады проходят, да и те не всегда – то конь захромает, то дождь польет. Первой загвоздкой стал приказ. Что и какими словами писать, Арно знал, но сам был неспособен подделать хотя бы точку… Правда, Герард успел сообщить, что в Акону вернулся Придд. Этот изобразит любой почерк и не поморщится, Сузе-Музе не впервой!

– Как ты смогла? – воскликнул нареченный Герардом. – После всего?! С больными ногами?! Такое только в королевском дворце подавать… Нет, как ты только смогла?!

– Но если не я, то кто? – удивилась Мелхен. – Добрая Бренда потрясена, и у нее подгорела капуста. Я велела ей идти к дочери и выпить пива. Оно омерзительно по цвету, вкусу и запаху, но отяжеляет, а тяжесть тела не дает летать страхам души.

– Я теперь люблю пиво. – Брат Селины взглянул на общее блюдо, где оставался еще один кусок мяса, и быстро отвернулся. – Бергеры так славно его пьют. Йоганн Катершванц мне рассказал про пену, в Кошоне я не думал, что это так важно…

– Доедай, – велела Селина. – Тебе завтра ехать.

– После полудня. На утро Проэмперадор пригласил Придда, а маршал – генерала Ариго.

– Хорошо, что Монсеньор еще и Проэмперадор, – заметила Селина, – так о них проще говорить. Когда братья вместе, их не перепутаешь, а вот за глаза трудно. Вы их между собой как зовете?

– По-разному. – Герард взял не только мяса, он слил себе на тарелку сок, и Мэллит не могла не возгордиться. – Ор-гаролиссцы, то есть те, кто из армии твоего Монсеньора, зовут его «наш» или «Леворукий». Понимаешь, на севере Леворукого рисуют черноглазым, а у Савиньяков еще и родовые цвета – черный с алым. И еще он очень хорошо фехтует левой. Не хуже, чем правой, только, Сэль, я к нему переходить не хочу. Я вообще ни к кому переходить не буду, разве что Монсеньор приедет. Настоящий.

– А тебя разве кто-то зовет?

– Нет, но ты же понимаешь…

– Что я понимаю? Погоди! Маршал пришел…

– Кто?!

– Мяк! Мя-а-ак!

Подруга вскочила и побежала к двери, за которой раздавались требовательные крики. Герард рассмеялся:

– Опять забыл про вашего зверя! Лучше бы вы его переназвали…

– Вот еще! – Сэль села, и черно-белый тут же оказался у нее на коленях. – Просто соображай лучше! Когда ты на службе и тебе говорят про маршала, ты же не думаешь, что пришел кот.

– Не думаю. Сэль, я в самом деле хочу остаться с маршалом Эмилем.

– А что, ты ему уже надоел? Ты можешь. Правда, Мелхен?

Мэллит улыбнулась:

– Надоедают противные и назойливые. Я слишком редко вижу твоего брата, он красив и приятен.

– Спасибо, Мелхен. Сэль, мне нужно с тобой серьезно поговорить. Иди речь о твоей чести, я, конечно, остался бы с тобой, но Проэмперадору можно доверять. Конечно, совсем одну я тебя оставить не могу, но ведь ты теперь с Мелхен…

– Я еще и с Маршалом. Оставайся с кем хочешь, но с Монсеньором спокойнее.

Нареченный Герардом не стал возражать, однако в глазах его билось несогласие, и Мэллит думала так же – воин с лицом огнеглазого Флоха нес в себе грозу. Немногие могут мирно спать под блеск молний.

– Мелхен, – прервала молчание Сель. – А ты что скажешь? Кто из Савиньяков лучше?

– Я не говорила с тем, кого зовут Эмилем, – начала объяснять гоганни. – Младший из трех братьев вобрал в себя солнце, словно янтарь, он радует и греет; старший же подобен бриллианту, что вырезает след на сердце. Но, когда он обнажит оружие, за его спиной будет мир.

– Он хороший Проэмперадор, – подтвердил Герард. – Сэль!!!

Именуемый Маршалом уже был на столе и неспешно пробирался меж тарелок, к чему-то принюхиваясь.

– Кошачий корень! – воскликнула Селина, подхватив кота под живот, однако могучие когти впились в скатерть и повлекли ее за собой. Зазвенело: масленка стукнулась о сотейник. – Ты в подливу кошачий корень клала?

– Я не знаю всех ваших имен наших трав…

– Давай! – Рука Герарда протянулась к коту и была встречена исполненной когтей лапой. – Разрубленный Змей…

– Он такого не любит… – начала Селина. – Слышите?

Стук дверного молотка напомнил о дневной беде, и Мэллит быстро взяла мясной нож.

– Кто-то пришел, – подтвердил Герард, забыв о крови на руке. – Я посмотрю.

– Там «фульгаты», они справятся. – Сэль взяла не кота, но манящее его блюдо, и понесла прочь. – Я заварю шиповник…

– Добрый вечер, сударыни.

– Монсеньор! – Селина торопливо поставила ношу на буфет. – Как хорошо! А я и не думала…

– Не нанести визит даме, которую собирались убить мне назло, верх невежливости.

Первородный Лионель переступил порог, и брат Селины, вскочив, выпятил грудь и щелкнул каблуками.

– Господин Проэмперадор, с вашего разрешения… Мы кушаем.

– Только, – перебила подруга, – мы уже все съели, но есть сладкий пирог и яблоки.

Нареченная Селиной рада, она верит молниям и не боится гроз; да пошлет этим двоим Кабиох всю радость, что отнята у недостойной.

– Я могу встать к печи, – предложила Мелхен. – Если запечь жесткий хлеб с сыром и мелко нарубленным…

– Мя-а-а-а!

– Маршал! Ну сколько можно тебе…

Кот стремился к вожделенной подливе, но не рассчитал: прыжок не достиг цели, а коготь зацепился за салфетку, на которой сушились зимние цветы. Погибая, они осы́пали словно бы набросившего плащ зверя легким розовым пеплом. Черно-белый чихнул и принялся отряхиваться, это было смешно, и все засмеялись.

Валентин читал – впрочем, этот умник читал всегда. При виде Арно он заложил книгу тоненькой серебряной полосой, поднялся и протянул руку.

– Хорошо, что ты здесь, – не стал ходить кругами Арно. – Нужна твоя помощь. Дело скверное и деликатное… Перекусить у тебя найдется, а то я с утра не ужинал?

– Ужин из «Разгульного чижа» доставят к девяти. – Валентин приоткрыл дверь и велел удвоить заказ. – Столько твое дело терпит?

– Оно терпит до ночи. Знаешь, зачем тебя вытащили из Марагоны?

– Нет, но, поскольку там я приносил заметную пользу и твой брат это знает, жду чего-то важного.

– Тебя отправляют за кладом. Как сказочного простофилю… Ты слышал о золоте Ферры?

– Разумеется.

– Сэль Арамона с матерью не только видели клад, но и взяли несколько слитков и серебряную маску. По их словам, золота – целый колодец, но вся беда в том, что тайник им показали выходцы. Точнее, наш Свин и его посмертная жена. Сейчас скажешь, что я пьян и брежу.

– Не скажу. История с исчезновением Арамоны проходила через ведомство супрема, меня довольно подробно расспрашивали о том, что я видел, а из вопросов всегда что-нибудь да вынесешь. Кое-что мне известно и от отца, и оно неплохо согласуется с твоим рассказом: Свина вполне могли забрать выходцы. Еще что-нибудь о кладе Манлия известно?

– Он спрятан в подвале, а наверху покончила с собой какая-то дама.

– О даме меня уже спрашивали, хоть и не вдаваясь в подробности. К сожалению, я не смог припомнить подходящего по времени самоубийства. Возможно, имеет смысл начать с помещения.

– Селина расскажет, что сможет вспомнить. Понимаешь, Свин подарил этот клад ей.

– Очень удачно. Если она на правах хозяйки даст нам разрешение, мы сможем войти, но место, похоже, придется искать самим. В самом деле сказка, но бывают и более безнадежные поручения. У нас еще полчаса, мы вполне можем обсудить твое деликатное дело. С кем ты дерешься?

– Все гораздо хуже…

Объяснять Арно учили и научили родственнички, не терпевшие «э-э-э… бе-е… этот самый, который»; Спрут же, хоть после Мельникова луга и перестал кусаться, был немногим лучше Ли, так что рассказ Арно продумал по дороге. Вышло коротко и по существу. Придд, во всяком случае, задумался, ничего не уточняя и сведя брови на переносице. Арно однокорытника не торопил: чем больше Зараза отыщет в плане прорех, тем легче будет, когда дойдет до дела.

– Значит, – Валентин вновь глядел прямо, – Гизелла фок Дахе воспользовалась дружбой собственного отца с домоправителем? При этом она знала, что вдова органиста привечает аконских «висельников», хотя здесь их, видимо, зовут иначе. Кроме того, в день налета девица сказалась больной.

– Да, только что об этом теперь говорить?!

– Арно, если ты ничего не перепутал, предоставь сию особу ее участи. Я понимаю, какое впечатление производит хрупкая одинокая женщина в окружении стражи, – этим приемом драматурги беззастенчиво пользуются со времен Иссерциала, но Гизелла фок Дахе – не Элкимена и не плясунья-монахиня.

– Она дурочка, – охотно согласился Арно, – злющая, но это пройдет. Я же говорил, что отвезу ее к матери.

– Графиня Савиньяк достойна восхищения, но здесь, поверь мне, она бессильна. Эта девица переступила грань между человеком и тварью.

– Ты же ее не видел… Тоже мне «тварь», девчонка с белой ленточкой! Дело в мерзавце, который ее покорил, ну и в балладах, куда же без них! Девушки любят разбойников, над этим еще Веннен смеялся.

– Тогда назови книжного разбойника, который просто хотел денег. Много и сразу. У того же Дидериха всё первое действие, а иногда и второе, будущего разбойника изгоняют, несправедливо лишают наследства, проклинают, оговаривают. У несчастного не остается выхода, он уходит в лес, но и там стариков с женщинами не режет. Мне порой кажется, что разбойники Дидериха вообще кушали веточки…

– Валентин, мы не о том! Для капитана я и пальцем не шевельнул бы, даже если б передо мной на колени встали.

– Так девица перед Проэмперадором и встала. После чего попыталась прислать ему голову, как она полагала, возлюбленной. Взгляни на это с другой стороны. Что ты скажешь, если невеста убитого солдата, чтобы отплатить спасенной тобой Гизелле, подожжет дом ее отца, а потом проберется в Старую Придду и зарежет твою мать?

– Чушь!

– Да, причем по двум причинам. Во-первых, увезти девицу фок Дахе ты не сможешь, во-вторых, она любит только себя. Соответственно, убив ее отца, больно ей не сделать. Она, похоже, сама его почти убила.

Полковник за какие-то четверть часа и впрямь превратился в привидение, но что поделать, если в девичью головку вмещается только одно горе?

– То есть ты отказываешься?

– В данном случае. На земле и так слишком много гадюк.

– Хорошо, я все сделаю один. Надеюсь, ты не донесешь.

– Нет, разумеется. Впрочем, не думаю, что будет на что доносить, и уж точно это не помешает мне накормить тебя ужином. Если ты, разумеется, станешь теперь ужинать.

– Стану, кляча твоя несусветная!.. Проклятье, я же рассчитывал на твои таланты. Ну не умею я письма подделывать! Ладно, приказ будет устным, а мою физиономию не спутаешь… Только ты, выцарапывая Алву, вряд ли думал о тех, кого при этом убьют. И выспрашивать у тех, кто тебе доверял, тоже не стеснялся. Ты – молодец, Гизелла – дура, но вели-то вы себя одинаково.

– Передергиваешь.

Придд и не думал закипать, Арно тоже не злился – просто было горько, что друг, а Валентин успел стать именно другом, отказывает в помощи. Не из страха, потому что не согласен, и его с этого несогласия не своротить.

– У меня была сестра. – Спрут подвинул кувшин с рябиновыми ветками и принялся собирать разложенные книги. – Если не трудно, положи вот это на бюро… Однажды она убила – видимо, из любви, как она ее понимала; семья ее защитила, и началась ненависть. Габриэла не желала ненавидеть себя и потому возненавидела нас. Смерть родителей сделала ее счастливой почти на месяц, потом ей захотелось большего. В конце концов сестра убила снова. Этого не доказать, но я не сомневаюсь, что графа Гирке утопила она. Меня Габриэла не трогала лишь потому, что ждала, когда я буду счастлив и очень не захочу умирать.

– Теперь до меня дошло… – Вот так и понимаешь, с чего Валентин был сосулька сосулькой! – Извини.

– Не за что. Будешь пить?

– Бокал выпью.

– Вино торское.

– Пусть.

Кислое вино и жирные колбаски с капустой… Герцог Придд, прежний герцог Придд, вряд ли такое взял бы в рот. Полковник Зараза и не заметил, как перестал быть сынком супрема.

– Ты очень изменился после Лаик, – негромко сказал Придд. – Я, видимо, тоже?

– Леворукий… Именно об этом я и думал! Но если изменились мы, почему бы не измениться Гизелле? Живой. Мертвые не меняются.

– Такие, как она или моя сестра, в известном смысле умирают при жизни. Ты согласен с тем, что заложники на войне – неизбежное зло?

– Пожалуй…

– Война списывает многое и еще больше требует, но тот, кто переносит правила войны в мирную жизнь, должен быть уничтожен. Вне зависимости от того, женщина он или мужчина, везло ему или нет. Если б гаунау принялись по ночам убивать наших солдат, твой брат за одного вешал бы десяток, а вот Бруно вешал марагов уже без всяких «если». Вздерни он в отместку за Ор-Гаролис тебя, ведь в Двадцатилетнюю дриксы так и поступали, мы в ответ расстреляли бы Фельсенбурга, но это война, а на войне нет места личному.

Война существует по законам смерти, мир – по законам жизни. На войне мы убиваем, обманываем, грабим. Врагов. У них нет лиц и имен, они нам лично ничего не сделали, но они носят чужой мундир и вредят Талигу. Ты мне напомнил о том, что я сделал в Олларии, но это тоже была война. Не скрою, обманывать тех, у кого есть лицо, голос, взгляд, – труднее. Не знаю, как бы я выдержал, если бы господин Альдо был таким, как герцог Эпинэ, а на месте Окделла оказался ты, только в Аконе нет вражеских солдат и нет узурпатора. Зато здесь живет девушка, готовая убить свою ровесницу, чтобы причинить боль другому человеку. Тебе ее все еще жаль?

– Да! А ты ее просто не видел.

– Ты это уже говорил. Это не аргумент.

– Аргумент, – Арно поднял бокал, – лучший из всех. Ты, господин Зараза, ее просто не видел.