Бочка задрал башку и по́шло, не по-военному, заржал, сообщая о своей персоне пока еще невидимым чужим лошадям. Запыленный отряд как раз огибал каменистый горб, в который вцепились доцветающие дикие розы; сколько таких осталось позади, одинаковых и при этом неповторимых, как большинство жизней человеческих! А время равнодушным всадником едет мимо, не глядя на скромные кустики, которым только и остается, что цвести, цвести, цвести… До зимы.

Разожравшийся на кагетских харчах рысак опять заржал, попытался прибавить, и тотчас до путников донесся лихой адуанский свист – добрались-таки! Вот и славно – Матильда уже подумывала об отдыхе, но время поджимало, а неизбежное супружеское квохтанье больше злило, чем умиляло, правда, обойтись без него женщина уже не могла. Вот так и становятся курицами, коровами, комнатными, позабывшими об охоте дайтами… Сказал бы ей кто год назад, а тем более – сорок, сама заржала б не хуже Бочки!

– Все в порядке, душа моя. – Поминаемый в мыслях супруг ловко оттер конем кобылу Дугласа. – С полчаса назад к переправе прибыл гайифский разъезд. Превосходительные вот-вот нагрянут, только и успеем, что ноги размять. Ничего, спровадим еретиков и возрадуемся.

– На камушках? – хмыкнула алатка. – А где казароны с мясом и вином? Я к ним привыкла.

– Казароны едут, вино есть, а вот мясу не время! У Старого Рцука вкушать не рыбу – богохульство и ересь, место же здесь для лагеря по сухим погодам недурственное.

– Поверить, что ли? – Принцесса сдержала зачуявшего воду Бочку. – Пить не дам, не воображай! И драться не дам! Герой…

Герой фыркнул и попробовал растащить; Матильда привычно направила поганца в круп идущего впереди адуанского мерина. Она могла сто раз пересесть на лошадь без придури, но боевых друзей не бросают, и потом, рысак был земляком. Последней памятью о черных горах, старом замке, первом поцелуе…

– Нам вниз, – указал кивком супруг, – к Обросшему Яйцу.

– Куда-куда?

– Разуй очи дивные, узришь.

Пришлось зреть. У источенного временем и ветрами обелиска дорога разветвлялась. Налево тракт отворачивал от реки и в обход низкой, но когтистой гряды устремлялся к отвергнутому монастырю; направо дорога ныряла вниз, к переправе через Старый Рцук. Холодный и быстрый, он слегка замедлял свой бег, русло становилось шире и, видимо, мельче – в начале осени, во всяком случае, здесь обходились без моста. Речная долина была просторной и более или менее ровной, однако на горизонте вновь синели горы, а на саму переправу накатывалось пресловутое Обросшее Яйцо, словно бы оставленное на берегу чудовищной черепахой. С острого его конца к вершине вела вполне приличная тропа, теряющаяся среди невысоких горных сосен.

– Там и родник есть, – супруг хвастался, словно Яйцо было его собственностью, – и дрова… Ну, ядовитая, кто алкал казаронов? Любуйся.

Они подъезжали по монастырской дороге, пара разряженных красавцев и свита, довольно-таки по местным обычаям и неспокойным временам скромная: до сотни кагетов и десяток бириссцев – доверенным лицам казара без «барсов» никак. И все же заметней всех был обвешанный оружием великан-казарон – будто зубр в коровьем стаде!

– Жабу ж его соловей, – прошептала для порядка Матильда.

– Воистину, твою кавалерию! – откликнулся супруг. Ему было проще: пригладил волосню, и готово, хотя… Нет, Матильда честно волокла с собой сундук с женским барахлом и к переговорам собиралась переодеться, но раз уж ее застали в таком виде…

– Так и буду, – отрезала сестра великого герцога, воинственно тряхнув запыленной гривой. – Во-первых, поздно, а во-вторых, не скакать же по камням в юбках. А еретики потерпят.

– Оно так, – не стал спорить Бонифаций. – Еретики ныне не только тебя, они козлов вытерпят, лишь бы те в землях их не резвились. А щеку все же утри, ибо пятно!

Матильда хмыкнула и дала Бочке шенкелей. Лицо ее высочество вытерла лишь тогда, когда между ней и супругом набилось с дюжину адуанов.

– Капитан при особе регента, пора. Это надобное место. – Жакна, приглашая, взмахнул рукой, и сопровождавший отряд сержант-варастиец уважительно присвистнул. Валме как-то сдержался.

Да уж, приехали… Дорога-тропа вывела всю компанию к обрыву, внизу выл и плевался один из не то пяти, не то шести кагетских Рцуков. Единственная на несколько дней пути переправа была ниже, однако форсировать реки и штурмовать бастионы можно и в неудобных местах. Некоторые так и поступают, а другие бегут рядом и удивляются – не неудобникам, самим себе.

– А почему именно оно – надобное? – Марсель, реноме есть реноме, заставил себя подмигнуть адуану. – Что в нем такого?

– Камни. – Бакран вновь махнул рукой в сторону теснины. – Спускаться можно везде, переходить – нет.

– Логично. – Валме спрыгнул с мориски и отдал повод адуану. – Хоть она и кобыла, ее зовут Капитан. Не удивляйтесь, это в честь одной бордонской дамы, которая командовала галеасом. – Сержант явно не понял, и Марсель пояснил: – Это большая лодка и долгая история. В любом случае, у дамы ничего не получилось, зато она вышла замуж по любви. Вы тут поосторожней без нас и вообще берегите его высокопреосвященство. Кардиналом в наше время быть опасно.

– Так вы тоже, того… – Адуан поднапрягся и присоветовал: – Шеи не сломайте!

– Как можно?! – возмутился желавший себе того же Валме и занялся Мэгнусом. На сей раз краснеть не пришлось: прихваченная у ценителя поющих часов лепешка окончила свой земной путь с честью. Виконт потрепал рогача по могучей шее и развернул к реке, отдавая себя на волю судьбы и козла.

Первые бакраны были уже на середине спуска, Мэгнус горделиво мемекнул и ринулся догонять. Нет, ну что бы мы без этих рогатых красавцев делали! Сами ведь дорогу выбирают, и безошибочно; острые раздвоенные копыта ступают уверенно, никаких тебе ненадежных камушков, срывающихся из-под ног, никаких просчетов и спотыканий. Воистину, хочешь жить – доверься козлу, не хочешь… Виконт хотел, он всегда хотел жить, но, когда влезал в какой-нибудь штурм или лодку, это чувство становилось особенно сильным.

Марсель вверялся, еще бы! Попробуй виконт сейчас направлять своего скакуна – и лететь бы им, ну или ему одному, вниз до тех самых «подходящих» каменюк, окруженных омерзительной белой пеной. А так ничего, пусть не горделиво, зато надежно – это как царствовать, но не править… Главное, чтобы козел, то есть маршал, кардинал, кансилльер, знал, куда ступить! Мэгнус сиганул через два уступа, селезенка виконта екнула и растолкала сомнения.

Руки чуть было не дернули повод, но Валме удержался: козлов на спуске воспитывать – это как Алвой на бастионе командовать.

Тряхнуло, рядом что-то посыпалось. Сверху… Конечно, они же не последние. Разрубленный Змей, да они чуть ли не впереди всех и уже у самой реки! Пара прыжков – и все, вот она, ровная земля под ногами и гнусная река впереди. И вот эти валуны – «подходящее место»?! Кем надо быть, чтобы туда лезть? А еще течение… Данар со всеми своими бревнами и бурунами – едва ли не пруд, сонный такой, мирный, милый.

– Капитан для особых поручений, – в глазах Жакны светился какой-то девичий восторг, – ты рожден на козле! Кто ходил с тобой, говорит, ты беседуешь с Бакрой. Я сейчас слышал это сам, и Бакра слышит. Он отвечает тебе – и ты идешь куда правильно, а мы идем за тобой. Куда? Где Зло? Где наша дорога?

– На том берегу! – Язык виконта был куда храбрей его самого. И глупей. – Там и Зло, и грушаки, и часы со шпалерами. Там все, кроме нас!

– Мы там будем!

Бакран описал рукой круг, видимо священный, и послал своего скакуна в реку – то есть не в реку, а через нее. Косматый рогач собирался не плыть, а скакать, его поход в Гайифу не пугал, Мэгнуса – тоже. Чернозеленорог сердцем чуял, что Валмон должен быть быстрее. Виконт не успел ни с мыслями собраться, ни схватить за шкирку внутреннего труса, а козел уже отталкивался от ближайшей из мокрых глыб. В лицо плюнуло брызгами, вокруг завыло и заревело. Ничего отвратительней беснующегося Рцука виконту еще не попадалось. Никакой бастион, никакой абордаж, да что там, никакой обрыв не могли равняться со скачущим по камням потоком. Одинокий валун… Россыпь, водяная пыль. Ничего, козлы переберутся, а в воду лучше не глядеть. В самом деле лучше… Мэгнус споткнулся? Чушь! Ненадежный камень? К кошкам!

Дураки, придурки, ослы, болваны… Они лезут в реки, садятся в лодки, куда-то плывут, и пусть их, а он будет сидеть сиднем! Хватит с него рек и морей, он переселяется в Полвару, там сухо. В Валмоне тоже сухо, там астры, папенька и капканная хворь. Ну и мать с братцами, но это лучше воды, даже если над ней привесили радугу. Четырежды радужные… Мерзость! Не нужен нам берег гайифский, и радуга нам не нужна, но придется терпеть ее, а заодно часы, шпалеры, чиновников…

Особенно дикий прыжок, хруст гальки, Мэгнус встает на все четыре ноги и больше никуда не скачет. Перебрались и даже не слишком вымокли, а радуга над водой и белая пена по большому счету красивы. Когда становятся прошлым, ну и на шпалерах, а также в стихах и письмах, которые так ценят дамы. Не все – некоторые. Принцесса Юлия была бы в восторге, и Свободная Дженнифер тоже, но их тут нет – и слава кошкам, а вот адуаны есть.

Виконт обернулся, помахал сгрудившемуся на кагетском обрыве разъезду и поскакал отвращать Зло. Которое если здесь и обитало, то исключительно на твердой и, самое главное, сухой земле, а следовательно, было не таким уж и злом.

На Обросшем Яйце Матильда ожидала найти разве что собранный второпях хворост и брошенные на траву плащи, однако кагеты знамя гостеприимства не уронили и здесь. Паршивцы успели и полог из плотной ткани натянуть – шатер не шатер, но от солнца защищает, и ковры расстелить, а на них – хочешь верь, хочешь нет – разбросать подушки. Притомившаяся в пути принцесса едва не шмякнулась на ближайшую, круглую, с медузьей бахромой – не дала гордость. Высокородная дама небрежно бросила на затканный угрожающего вида малиновками ковер перчатки, сама же, не сутулясь и не отставляя умученный седлом зад, промаршировала к речному обрыву. В нависавшие над пропастью камни вцепилась мертвая сосна, напомнившая о сгоревшей Белой Ели; женщина оперлась о прохладный, почти белый ствол и глянула вниз. Чуть ли не под ногами переливался Рцук, в нем исчезала серая от пыли дорога, дальше, за рекой, виднелась неширокая долинка, огороженная грядой желтых холмов. Из-за них и должны были вынырнуть переговорщики, пока же на гайифском берегу валяли дурака несколько остолопов в зеленых мундирах. Неподалеку паслись оседланные лошади, а на кагетской стороне под обрывом бездельничали вояки из охраны казаронов и составившие им компанию парни Коннера, да стояла непонятно как здесь очутившаяся обозная повозка. Прочие оставили за Яйцом, а эту за какими-то кошками приволокли. Вокруг толкались кагеты, которым что-то втолковывал Коннер, и крутились два волкодава. Принцесса сперва вяло удивилась – с чего бы это генералу бросать кардинала и бежать на берег, потом вспомнила про рыбу и наклонности варастийца. Если б не «павлины», генерал уже полез бы в реку, а вот Матильде лезть никуда не хотелось, даже подушки и ковры больше не манили…

Женщина бездумно поглаживала лишенную коры древесину, наслаждаясь пронизанным солнцем покоем и странным чувством, что все уже хорошо, а будет еще лучше. До зимы далеко, да и сама зима не так уж страшна, если есть огонь и вино, а рядом – нужный человек. У Матильды Алатской все это было, прошлое смыла вода и унесла в море, где слезы становятся солью, а печали – шумом прибоя, но горечь моря – не горечь сердца, она вечна, она прекрасна, она рождает не слезы, а песни. Море поет о дальних берегах, а река – о море, к которому спешит, желая отдаться и отдать влившуюся в ее воды горечь…

– Ваше высочество, разрешите нарушить ваше уединение, пока это не сделали другие. – Утративший акцент густой голос больше не казался ни глупым, ни напыщенным, зато напоминал о прошлом беспардонном вранье. Нужном, кто спорит, только чувствовать себя дурой на старости лет все равно неприятно. Особенно если хочешь забыть, если почти забыла и просто слушала реку и смотрела на солнце.

– Вы уже нарушили, – сдержанно произнесла женщина. – В чем дело, господин Бурраз? Обязательные комплименты моей красоте вы исполнили, с удачным браком поздравили, что-то еще?

– Довольно много. – Казарон и не подумал обидеться, послы вообще не обижаются, а этот к тому же еще и кагет, принимающий гостей. – Хотя признаю, что это место не способствует деловым беседам. Я с трудом заставил себя вспомнить о долге.

– И зря. – Матильда вновь погладила вдруг показавшееся лошадью дерево и окончательно сосредоточилась на приставленном к ним Баатой пройдохе. – О том, что ваши интересы совпадают с нашими и вы всемерно готовы помогать драгоценным друзьям, мой супруг осведомлен. То, что казару хочется узнать побольше о планах и намерениях регента, особенно в свете творящейся вокруг неразберихи, понятно, но об Алве лучше говорить с виконтом Валме. Вы с ним, кажется, в дружбе?

– В определенном смысле. – Кагет улыбнулся, как улыбнулся бы разболтавшийся с дайтой лис. Черно-бурый такой, с белым воротником. – Ее высочество Этери заметила, что мы с виконтом Валме похожи. Это облегчает взаимопонимание и делает приятным совместное застолье, но всегда ли сходство порождает дружбу?

– Не всегда. Ваш спутник, ээ-э… достойный и верный сподвижник казара Бааты, не сочтет вашу отлучку заговором?

– Маргупу-ло-Прампуше, так же как и мне, велено обеспечить успех переговоров. Я лучше знаю талигойцев, ло-Прампуша представляет себе положение, в котором оказались власти Кипары и Мирикии. Могут ли они поддерживать у себя порядок, имеет ли смысл им доверять и, если все же договариваться, сдержат ли они слово.

– Не сомневаюсь, – проникновенно сказала Матильда, – что казарон Прампуша скажет казару правду, но что он будет говорить нам? И, чтобы избавить вас от дурацкого разговора, я не знаю, как события в Гайифе влияют на планы Алвы. Вы могли бы спросить меня прямо, не заходя кругом через Паону и Кипару.

– Зачем спрашивать о том, чего вы не можете знать? – Кагет наклонился и поднял что-то с усыпанной иголками земли. – Кусок коры, но как похож на спящего льва… Ваше высочество, вы не спрашиваете об Олларии, а ведь я там был. В городе остались люди, которых вы знали, я счел, что это заслуживает разговора наедине.

– Не с вами! – с нежданно проклюнувшейся злостью рявкнула алатка. – Эпинэ жив, Альдо мертв. Что вам еще?

– Мне – ничего. Но я обязан принести вам извинения за свое прошлое поведение. Лучшее, что я мог сделать для своего казара и для будущего, – это изображать чванливого петуха.

– Вы не петух. – Матильда остановилась и посмотрела разряженному красавцу в глаза. – Вы орел. Немного стервятник, но орел.

– Благодарю вас.

– Не за что! Просто запомните, что о своем внуке я ни слышать, ни говорить не желаю.

Она не только не желала, она бы не успела: ло-Прампуша, или как его там, показался из-за янтарных стволов, он явно не собирался оставлять напарника без присмотра.

– Казарон Бурраз, – быстро сказала алатка, – вы спасали людей в Олларии, и вы дрались вместе с Робером Эпинэ… Я на вас зла, но я вам верю, зато не верю вашему казару! И вашему спутнику, между прочим, тоже, а он идет сюда.

– Вы ошибаетесь, – так же тихо и быстро поправил стервятник. – Мой казар и мой спутник умны, а в нынешние времена предать сильного союзника ради мелкой выгоды может лишь глупец.

Подъем на гайифский берег, не менее крутой, чем кагетский, одарил Марселя весьма сильными впечатлениями. Само собой, неприятными, однако затем все наладилось. Козлы неутомимо петляли хитрыми местными тропами, взбирались на горки, спускались, снова поднимались – и, разумеется, никакого «Зла», от которого требовалось защитить достойных участников переговоров, не попадалось. Часа через полтора Валме не то чтобы заскучал, но молчать надоело, только светский разговор в новом обществе просто так не заведешь. Виконт перебрал в уме несколько способов и наконец принялся без слов мурлыкать песенку о белом козленке.

Когда пятилетнего наследника Валмонов стали удручать музыкой, он и представить не мог, насколько эта наука облегчит жизнь, особенно личную. Милый мальчик возненавидел незатейливые мелодии, но в память они въелись намертво. Попев минут пять, Валме сделал серьезное лицо и окликнул трусившего рядом Жакну.

– Я не лучший певец, но эту песню часто поет регент. Он услышал ее в бакранском селении, но забыл спросить, о чем она.

– Это хорошая песня. – Бакран и не подумал удивиться. – Но ее поют иначе. Ее поют так.

Окажись здесь маэстро Гроссфихтенбаум или кто-то ему подобный, он сунул бы Жакну в мешок и уволок в свой театр. Голос у парня, хоть тот и старался петь негромко, был потрясающий, а уж в сочетании с внешностью!.. За Жакну хозяин любой оперы отдал бы душу, жену и лучшую шляпу, но загнать горца на подмостки смог бы разве что Бакра. Лично, а не через какую-нибудь премудрую. Самым же странным было то, что мотив несомненно походил на талигойскую детскую песенку – пусть как Котик на Эвро, но походил.

– Хотелось бы понять смысл, – заметил Валме, когда дувший в лицо ветерок унес последние ноты к Рцуку. – Мне почудилось слово «абехо»…

– Так и есть! – просиял, напомнив кого-то знакомого, Жакна. – Я пел о том, как приходит весна и расцветают деревья абехо. Это очень красиво, и становится еще лучше, когда на берег реки, очень высокий, выше того, где мы спускались, выходит девушка. Она говорит с тем, кого любит и кто сейчас далеко. Она просит Бакру сделать так, чтобы ее слова донеслись до ее любимого… Чтоб он знал, как она его любит, и делал, для чего ушел, а она его дождется и сохранит их любовь.

– Очень правильно, – согласился Марсель. – Ваши женщины умны, они умеют отпускать мужчин.

– Они привыкли, – кивнул певец. – Моя сестра познала мужа лишь по воле Бакры. Теперь ее ждет посох премудрой.

– Это как? – живо заинтересовался Марсель. – Я про премудрость… Она связана не только с высшей… с волей Бакры, но и с, гм, познанием мужа?

– Тропы Бакры знает лишь сам Бакра. – Горец говорил спокойно и охотно; еще немного, и можно переходить к чему-нибудь занимательному, а может быть, и полезному. – Девочку отдают в дом мужа, но не мужу.

– Это мне уже объяснили, – пришпорил разговор Валме, узнавший о горском обычае и выходках Ворона от Коннера. Хорошее тогда было время и война веселая, не то что теперь!

– Мужа сестры убили прежде, чем он… – Бакран задумался, явно подбирая талигойские слова, потом погладил своего скакуна и нашелся: – Он не успел покрыть жену, и она ждала, когда Бакра подарит ей непустую ночь. Многие ждут, но ей Бакра явил особую милость…

– Регент? – догадался Марсель. – Правда, тогда он был Прымпердором…

– Он дал нам все и только женщину оставил пустой. В этом есть смысл, и премудрая его разглядела. Бакра пожелал вывести нас из пыли, и стало так, как нужно. Значит, ему нужно, чтобы сестра не качала колыбель. Значит, к ней входил не мой брат, а посланец Бакры. Зачем? Дать ей мудрость, которой еще не знали.

Подвернувшийся обрывчик очень кстати прервал разговор, дав Марселю время для размышлений. Бакранскую вдову было ужасно жаль. Рокэ заморочил бедняжке голову и пропал… Ему не впервой: Клелию во второй раз он вовсе не заметил, хотя не заметить столь чудовищное платьице нужно суметь. Ничего, толстенькую бордонку выдадут замуж за какого-нибудь дожа, и худо будет уже ему. Еще бы не худо, если тебя каждую ночь будут сравнивать с Алвой, да не с настоящим, а с придуманным. Страстно влюбленным и осчастливленным ласками твоей жены, которая сейчас едва ворочается… В том, что Клелия в постели едва ворочается, Марсель не сомневался, но дело было не в ней, а в чуть не бросившейся с башни бакранке. Коннер, цапни его выдра, расписал тоненькую горскую девочку как живую, а Жакна со своими, надо думать, фамильными глазищами и песенными талантами нанес последний штрих…

Валме настолько был занят одинокой вдовой, что почти не заметил уступчатого спуска – похоже, последнего. Отряд выбирался из лабиринта скал, гор и холмов, пора было думать о деле, то есть о том, как и бакранов выгулять, и чего-нибудь не натворить, но судьба черноглазой малышки требовала вмешательства. Отдавать такую в бессемейные мымры было и глупо, и жестоко.

– Вы неверно истолковали волю Бакры, – непререкаемым тоном объявил виконт. – Мудрость подождет до возвращения регента. В первый раз ничего не вышло, потому что рядом было Зло!

– Не так! – Бакран аж остановил своего козла. – Совсем не так! В деревню Зло не может войти, его гонят стены, козлиный помет и собаки, а женщины носят ожерелья из косточек абехо.

– Это другое Зло, – нашелся Валме. – Банальное. Регент его прогонял, оно уходило и возвращалось. Вы видели оруженосца Рокэ? Ну вот, все дело в нем, то есть в проклятии, из-за которого потом провалился целый замок. В других горах, не ваших… С вами обошлось, потому что регент любит ваш народ, но, чтобы вас защитить, потребовались все его силы. Потому-то никто и не родился, но это не повод отбирать у твоей сестры…

Переливчатый свист из-за рощицы слева донес, что фланговый дозор обнаружил нечто важное. Всех тонкостей бакранских сигналов Валме не знал, но сейчас, похоже, требовалось присутствие начальства. Жакна описал рукой уже знакомый круг и погнал своего козла на свист. Валме покосился на остальных бородачей и, подавая им пример, потихоньку тронулся следом.

– Это было откровение, – сообщил он Мэгнусу, – ниспосланное Бакрой. Должен же был его кто-то ниспослать, если до нас по-хорошему не доходило!

«Ни у кого из повелителей не останется наследников…» Еще бы, ведь повелителям нужны все их силы, иначе случится дыра, которую придется затыкать императору. Собой, между прочим. А если император, затыкая, покинет то, чем должен править, начнутся безобразия… Хотя может быть и по-другому. Наследников нет, чтобы не делиться, только чем?

– Госпадинприрегента! – доложил вынырнувший из-за акаций бакранский десятник. – Нашла странный! Надо смотрел.

Странным оказались два бездыханных тела на пятнистой осыпи. Человек и лошадь. Оба – «раздетые»: кобыла – без сбруи, всадник – без сапог и верхней одежды.

– Тут уже смотрели. – Жакна был собран и по-адуански деловит. – И там, внизу, тоже. За ним гнались от тех рощ. Пять врагов… или больше. Там земля есть, следы остались.

Проследив обозначенное взмахом посоха направление, Марсель живо додумал остальное:

– Бедолага понял, что понизу не уйти, и рискнул – вверх по склону. Но тут осыпь, его кобылка нашим красавцам не чета, свалилась, сломала ногу. Враги поднялись сюда, добили и обобрали.

– Недавно, – подсказал бакран. – Стервозники не успели. Надо хоронить?

– Надо рассмотреть.

Марсель спрыгнул наземь. Покатился серый камушек, склон наискось перечеркнула птичья тень – «стервозники» не опаздывают, значит, прошло не больше получаса. При желании убийц можно нагнать, чем не отвращение Зла?

Виконт неохотно присел на корточки, разглядывая трупы. Лошадка была хорошая, ухоженная и упитанная. Седок тоже от недоедания не страдал и со своим пузом боролся не слишком успешно. Лицо разбито, но то, что покойник чисто выбрит, разобрать можно… Прическа – от нее мало что осталось, но если попытаться представить себе «до»… Так, руки… И за ногтями следил…

– Я могу ошибаться, – вынес вердикт Валме, – но больше всего похоже на средней руки дворянина. Для лошади военного гнедая тяжеловата, на такой удобно ехать не спеша, наслаждаясь красотой садов… А не идти в бой и тем более не удирать от врагов.

– Они забрали все и ушли туда, откуда прискакали, – подхватил Жакна. – Я думаю, их мало, они ничего не делают нам. Они ничего не делают тем, кто едет на переправу. Но они плохие.

– Несомненно, – подтвердил Марсель. С полдюжины грабителей, напавших на одинокого путника, опасности не представляли, но что было не попросить брата Пьетро… скажем так, помолиться о здравии хотя бы Матильды.