Мэллит вошла к хозяйке замка, радуясь – похожий на первородного Робера генерал не разгадал ее хитрости, значит, поверит и служившая безумной. Любопытство, некогда гнавшее дочь Жаймиоля то в ночной город, то в чертог ары, вновь подняло голову, и девушка желала знать, кто попал в ловушку – глупая курица или ядовитая крыса? В то, что охотники, получив свою добычу, вернутся и все расскажут, гоганни не верила, но повелевающий Волнами не оставит сестру в неведении, так почему бы не отнести роскошной шаль?

– Мелхен, – первородная Ирэна поправила волосы, – как мило…

– Я принесла шаль, – объяснила гоганни, и нареченная Юлианой покачала головой.

– Мне не холодно, – сказала она, – но ты кстати. Мы говорим о твоих утках.

Мэллит улыбнулась, ей нравилось отдавать то, что она взяла в доме своем. Они говорили об утиных грудках и могучих бедрах нухутских петухов, пока служанка не объявила, что пришел граф Савиньяк. Гоганни, не желая мешать тому, кто был маршалом и Проэмперадором, поднялась, но ее удержали.

– Сударыня, – попросил отмеченный пламенем Флоха, – прошу вас остаться. Я собирался склонить хозяйку Альт-Вельдера к посредничеству, но ваше и баронессы Вейзель присутствие здесь вряд ли случайно. Кто-то упорно хочет от всех нас откровенности, и я не намерен с ним спорить.

– В последние дни мне досталось слишком много правды. – Нареченная Ирэной расправила поясную ленту. – Я не уверена, что смогу вынести еще больше.

– Моя просьба, сударыня, будет неприятна не вам, а баронессе. – Проэмперадор наклонил и поднял голову. Мэллит нравился этот способ просить прощения, но он годился лишь для мужчин.

– Что вам нужно, командор?

Нареченная Юлианой повернулась в кресле и теперь смотрела на человека, у которого было так много званий и дел.

– Я понимаю, как вам сейчас нужна поддержка дочери, и все же прошу отпустить Мелхен со мной и бароном Райнштайнером. Надеюсь, вы нас поймете.

– Хорошо, – твердо сказала осиротевшая. – И не надо мне ничего объяснять. Мы с Мелхен приехали, потому что у нее было важное дело, и оно не завершено. Всю жизнь я провожала мужа, теперь я буду провожать детей, но вы поклянетесь защищать Мелхен так, как это делал бы Курт.

– Госпожа Юлиана, – Проэмперадор коснулся своей шпаги; первородные, когда обещают, любят ощущать рукой оружие, – я не могу заботиться о Мелхен так, как генерал Вейзель, я буду защищать ее, как граф Савиньяк. Вы вправе требовать клятвы – что ж, я клянусь своей кровью.

– Мелхен, – роскошная положила руку на чрево, губы ее дрожали, – решать тебе, но Курт хотел бы, чтобы ты исполнила свой долг… Ты нужна командору Горной марки, а обо мне здесь позаботятся.

– Конечно. – Первородная Ирэна тоже поднялась. – Я давала клятву перед алтарем, я ее как могла исполнила, но в этом году кровь стала значить больше слов. Я тоже клянусь кровью… Мелхен, я сделаю для госпожи Юлианы все, что в моих силах.

– Спасибо, девочка, – поблагодарила потерявшая Курта. – Мелхен, надеюсь, ты едешь?

– Да, – ответила гоганни и поняла, что плачет, но не знает отчего. – Я еду с подобным… Проэмперадором, и да будет Луна добра к Озерному замку… Я буду вспоминать старое и искать следы тени…

– Весной в следах тени вырастет девять и один цветок света, – пообещал удивительный. – Госпожа Юлиана, возможно, ваш супруг упоминал о порученце герцога Алва, сейчас он адъютант моего брата. Я надеюсь, что сестра Герарда и Мелхен станут добрыми подругами.

– Курт говорил… Да… Молодой человек подавал… подает блестящие надежды. Девочка моя, обязательно скажи ему… скажи…

– Мы будем ждать вас, Мелхен. – Голос первородной Ирэны вновь стал ровен и светел, как дорогой жемчуг. – Эр Лионель, садитесь. Если не секрет, что вам дают рассказы о гоганских обычаях? Это наверняка любопытно, к тому же нам нужно успокоиться.

– Мелхен, – роскошная вытерла глаза, – дай мне шаль. И пару слив…

Мэллит принесла и то, и другое. Больше всего девушке хотелось устроиться возле ног той, что даже в своем несчастье согревала других, но в присутствии хозяйки замка подобное было неуместно. Мэллит вернулась в свое кресло, слишком большое и высокое, чтобы в нем было приятно сидеть.

– Я рада, – старательно произнесла гоганни, – что мои слова принесли пользу.

– И очень большую, – заверил Проэмперадор. – Даже не будь встречи под яблоней, я остался бы вашим должником, ведь теперь я знаю о Кубьерте из первых рук. Однако начать мне придется издалека. Милые дамы, полагаю, вам не доводилось встречать настоящих морисков? Не лошадей.

– Этого еще не хватало! – Роскошная положила косточку на блюдо. – Впрочем, от морисков хотя бы нет вреда. Лучше бы мараги имели соседями их, а не дриксов.

– Фелипе Рафиано пишет, – мягко вмешалась нареченная Ирэной, – что багряноземельцы просты, как меч, и не терпят золота. Это в самом деле так? Вы, граф, их видели?

– Видел. В Алвасете и в зеркале… Внешне я истинный агирниец, сударыня. Жители Дигады и Межевых островов черноволосы, как марикьяре, но им дано право называть себя морисками. Зегинцев и садрийцев я не встречал, но, по словам Алвы, внешне они мало отличаются от его родичей. В Багряных землях нет рыжих и желтоглазых. Кроме гоганов.

Что до обычаев и веры, то и здесь правнуки Кабиоховы не имеют с соседями ничего общего. Гоганы не воюют в привычном для нас понимании, прячут и откармливают своих женщин, не обращаются друг к другу напрямую, избегают называть имена, не подшивают одежду, носят желтое и черное… Перечислять можно долго. Нам эти обычаи могут казаться верхом нелепости, но точно так же нас смешит и холтийская манера каждое царствование менять столицу и шарахаться от моря. Но продолжим ли мы смеяться, узнав, что запрет родился из пережитого уцелевшими ужаса? Холтийцы бегут от воды потому, что в свое время чудом не утонули. Мы в Золотых землях подобного пока еще не испытали.

– «Пока»? Это не слишком обнадеживает.

– Неужели вы хотите, чтобы вас обнадежили?

– Мы хотим, чтобы выросли наши дети. – Роскошная так и не сняла ладонь с живота. – И поэтому мы хотим знать все, как есть.

– Но не сейчас, – отказалась от разговора про страшное первородная Ирэна. – Я готова слушать, что мы все утонем, лишь после ужина и в присутствии брата. Сейчас будет лучше, если Проэмперадор откроет нам тайну неподшитых платьев.

– Она проста, сударыня. Проста и трагична. Вспомните, как победители-бириссцы поступили с побежденными бакранами, а потом представьте другую войну и другое поражение, вынудившее некогда благополучный народ под угрозой гибели покинуть насиженные места. Это было давно, очень давно, только обычаи хранят старые беды, как янтарь – мух.

Толстые женщины – это память о голоде, поварское искусство, кстати говоря, тоже. «Жизненные соки» невесты, когда она становится матерью, позволяют выносить и выкормить ребенка. Неподрубленная ткань? Ниток хватало лишь на то, чтобы не разваливались платья, а желтое и черное носили, скрываясь среди песков и камней. Странное для нас выражение «встать к жаровне» – отголосок скитаний, когда изгнанники вместо постоянных печей имели разве что набиваемый угольями переносной железный короб. Отсутствие воинов – воля победителей, цена за хоть какую-то жизнь. Запрет на оружие вынуждает искать спасения в магии, страх накликать беду – подменять имена и говорить о себе в третьем лице. «Блистательные» и «недостойные» – тени былых унижений во имя выживания, но победители вымерли, а проигравшим удалось спастись. Я почти уверен, что гоганы в Багряные земли явились из Бирюзовых, и мориски чужаков приняли, хоть и без особого восторга…

Проэмперадор с лицом огнеглазого Флоха сказал, и Мэллит поняла – так и было! Непокорная Сунилли любила царя сердца своего в иных землях, и был он врагом племени Сунилли по слову, а не по крови. Мэллит никогда не хотела, чтобы медноволосая красавица отдала свое сердце хмурому шаду, и так и стало.

– Мелхен, – окликнул Проэмперадор, – надеюсь, вы на меня не обижены?

– Я рада, – призналась девушка. – Теперь я вижу смысл смыслов и тень великого в малом и привычном.

Победитель многих врагов встал и слегка поклонился – эта талигойская привычка Мэллит тоже нравилась, но сейчас гоганни думала о былом. О великой беде, от которой ушел ее народ, пережив беду меньшую. Там были желтые пески и черные скалы, теперь они стали сукном и шелком, смутным запретом, в котором больше нет смысла.

– Все-таки, эр Лионель, вы нас напугали. – Нареченная Ирэной улыбнулась и принялась зажигать свечи. – Чужое прошлое слишком печально, чтобы стать нашим будущим, а к этому, если я правильно понимаю опасения барона Райнштайнера, все и склоняется.

– Несомненно, графиня, но барон не учел одну вещь. Шар судеб останавливают первородные. То есть мы.

Можно было выехать и завтра утром, но Бруно велел отправляться немедленно, и Руппи отправился. Поручение было не лучше и не хуже предыдущих – доставить генерал-интенданту Неффе-цур-Фрохе, готовящему армейские тылы к маршу, рескрипт фельдмаршала и лично убедиться, что приказ выполняется. Личное убеждение подразумевало объезд не то семи, не то восьми обозов и разговоры с самыми жирными из тыловых крыс.

Руперт мог бы поклясться, что Бруно предъявляет его армии, как наутро после свадьбы предъявляют гостям рубашку добродетельной невесты. Дескать, вот он, наследник Фельсенбургов и внук Элизы фок Штарквинд, прибыл к армии и состоит при главе рода Зильбершванфлоссе. Все братья кесаря заодно, так что извольте-ка, господа хорошие, отринуть эйнрехтскую дурь и вести себя как положено. То, что Фельсенбург для особых поручений пристрелил вышедшего из подчинения генерала и перебил с дюжину его сторонников, придавало демонстрации дополнительный вес. Еще бы! При фельдмаршале болтается отнюдь не папенькин сын и бабушкин внучек – молодчик и с клинком в дружбе, и с пистолетами, а идет за старым Бруно и не брыкается. Ну и вы идите.

Изображать из себя плюмаж на фельдмаршальской шляпе было не слишком приятно, но Руппи старика понимал. Бруно старался пускать в дело все резервы, а резервов было не густо: что имеешь, с того и ходи. Подвернулся родич – зашли с родича… Имелись в этом и хорошие стороны – во-первых, обедать с адъютантами и крахмальными салфетками пребывающему в постоянных разъездах лейтенанту приходилось через раз, во-вторых, брат Орест принялся окормлять свою вооруженную паству, а с адрианианцем можно было говорить если не обо всем, то о многом. Ну и наконец, подворачивалась оказия под благовидным предлогом повидать ребят Роткопфа, объясниться и еще раз подтвердить дарение Краба, благо Коро, которого Руппи переименовал в Морока, нравился лейтенанту все больше. Может, жеребцы Савиньяков и были лучше, Руппи это ничуть не задевало. Сегодня же проведший три дня над кормушкой с овсом мориск явил себя по всей обещанной фрошерами красе.

Сытая застоявшаяся лошадь – отменное средство от дурного настроения и верчения в мозгах. Конечно, если вы умеете ездить и любите летать. Почуяв на спине уже привычного всадника, а под копытами – звонкую подмерзшую землю, Морок бочил, разносил из кентера в карьер и самозабвенно изображал испуг, под предлогом коего то осаживал, то шарахался. Когда через час подобных развлечений безобразник малость выдохся, в голове Руппи не осталось ни единой посторонней мысли. Потрудившиеся на совесть мышцы мелко подрагивали, зато на душе стало на удивление легко. Потрепав мориска по лоснящейся шее, Фельсенбург вернулся на дорогу, где смиренно рысил положенный доверенному лицу фельдмаршала эскорт.

– Зависть – грех, – признался брат Орест, – но я сейчас вам завидовал.

– Я сам себе завидую, – усмехнулся Руперт. – Странное дело… Когда я в море, мне не надо ничего, кроме моря, а сел на лошадь – скакал бы и скакал! Все равно куда, лишь бы ветер в лицо.

– А когда вы в бою? В лощине вы казались не менее счастливым, чем сейчас.

– Даже так?

– Именно так.

– Буду знать. А несчастным я вам еще не казался?

– Разве что за столом у господина фельдмаршала, да и то, – монах подмигнул, – это было очень зубастое несчастье. Вы еще не говорили с командующим о талигойском способе борьбы с бесноватыми? Полковник Лауэншельд в этой части своей миссии не преуспел. Я, впрочем, тоже.

– Вся беда в Плютте, – живо нашел виноватого Руперт. – Взбесись он, Бруно поверил бы, но мерзавец просто решил переметнуться к Марге.

– Его сторонники не хотели терять победу, – напомнил монах. – Не забывайте, армейцы не видели эйнрехтских расправ, зато они отбили Гельбе и дошли до Южной Марагоны. Кажется, вам зимой предлагали повоевать на суше?

– Да, но кем бы я был, если бы бросил Олафа?!

– Я не об этом. Если б вы прошли маршем по фрошерскому берегу Хербсте, если б ломали и сломали врага у Трех Курганов, вы бы приняли перемирие?

– Вряд ли… Но то, что сделали с Гудрун…

– Я видел, что случилось с принцессой. Не надо мне об этом рассказывать. Вы, брат Ротгер, честный человек. Честный в том достаточно редком смысле, когда не лгут самому себе и не закрывают глаза на крайне неприятные вещи. Будь иначе, вы бы весной поручили вашего адмирала бабушке, кесарю и Создателю. Спросите себя, кого бы вы выбрали, если б стали обычным рейтарским капитаном. Фельдмаршала, что сговорился с фрошерами, или генерала, сказавшего сговору «нет»?

Брат Орест умел не только орудовать палашом и править каретой, но и спрашивать. Что можно увидеть из наконец-то ставшей победоносной Южной армии, где враг рядом, а от столицы требуются разве что жалованье и порох? Фридрих не скупился и не мешал побеждать, ну так и Марге не мешает, наоборот, а вот старый Бруно…

– Брат Орест, боюсь, в таком случае я согласился бы с Плюттом, но я – не капитан рейтар.

– Тогда думайте, что вы сможете сказать такому капитану! Словами, не пистолетом. Смена власти для простого вояки – столичные игрушки, не идущие ни в какое сравнение с правильной войной. Объяснить, чем Марге опасней Савиньяка, непросто. Доказать человеку, что один и один не обязательно будет два, можно; вы попробуйте доказать, что при этом один и один – еще и кит с голубыми крыльями.

– Зачем доказывать? – усмехнулся Руппи, сдерживая вновь задурившего мориска. – Я просто убью кита и покажу нашему капитану тушу. Крылья он увидит сам.

Те, кого Мэллит хотела встретить, вернулись со своей охоты поздней, чем думалось гоганни, и лица двоих были довольны. Лишь повелевающий Волнами скрывал свои мысли, как толща воды скрывает лежащие на дне раковины.

– Господин Проэмперадор… – Бергер Райнштайнер любил говорить первым и много, но кто осмелится назвать болтливым водопад? – Нам удалось внести некоторую ясность в обстоятельства гибели Юстиниана Придда. Мое предположение подтвердилось полностью.

– Интересно. – Первородный Лионель поставил бокал на стол. – Госпожа Ирэна, вы позволите гостям сесть?

– Садитесь, господа. – Рука без единого кольца, призывая слуг, дернула витой шнур. – Сейчас вам подадут приборы.

– Взгляните, монсеньор. – Нареченный Валентином протянул Проэмперадору бумагу и повернулся к сестре. – Эмилия хранила письмо-пропуск к графу Манрику, а ее супруг – некое подобие открытого листа. Он успел его разорвать, но не избавиться от обрывков. Пропуск не пострадал. При внимательном рассмотрении обе бумаги вызвали у барона Райнштайнера серьезные сомнения.

– Но сначала, – голос барона был исполнен торжественности, – я должен отметить заслуги полковника Придда. Он не только придумал очень разумный план, но и лично проследил за Эмилией, поспешившей предупредить мужа о готовящемся обыске. Догадка о тайнике тоже полностью подтвердилась, хотя хранившиеся там письма вряд ли являются подлинниками. Во всяком случае, я никогда не слышал о подобных обязательствах как со стороны тессория, так и со стороны иных высших должностных лиц Талига. Бумаги составлены по образу и подобию гайифских открытых листов, выдаваемых шпионам, оказавшим империи серьезную услугу. Тем не менее подделка выполнена очень тщательно, Манрику будет непросто опровергнуть ее подлинность, если, разумеется, он в самом деле не имеет к ней отношения. Тот, кто задумывает убийство, должен озаботиться доказательствами своей непричастности, невиновному подобное просто не придет в голову.

– Согласен с вашими выводами. – Подобный Флоху посмотрел бумагу на свет. – Господин тессорий всегда пользовался именно этим сортом. Кто же и при каких обстоятельствах вручил сие приглашение?

– Некий господин с военной выправкой и ничем не примечательной, но приятной внешности. Никто из нас узнать его по описанию не смог. Скорее всего, это был чей-то доверенный слуга.

– Поразительное открытие! Что же в таком случае удалось прояснить?

– Обстоятельства убийства, но сперва я должен рассказать о некоторых предшествующих обстоятельствах. Для простоты я хотел бы называть дам Борн по именам. Герман, это тебя не слишком огорчит?

– Нет. – Похожий на первородного Робера был странно резок, и Мэллит это удивило. – Пусть будут имена.

– Спасибо, Герман. Эмилия – дочь камеристки матери Карла Борна. Ваша догадка, господин Проэмперадор, подтвердилась. Дамы Борн пытались заниматься магией, и слуги об этом знали. Прислуживать молодой графине Эмилия стала, когда Габриэла отослала прежнюю камеристку, свою молочную сестру, в Васспард.

– Она считала, что Беата слишком предана нашему дому.

Нареченная Ирэной смотрела на того, кого называли Германом, – наверное, она тоже была удивлена.

– Спасибо, сударыня, – поблагодарил Райнштайнер, – это все объясняет. Эмилия вышла замуж за доверенного слугу Приддов, особо привязанного к росшей у него на глазах Габриэле. Супруги сопровождали графиню в Васспард после убийства маршала Савиньяка; упомянутый человек с военной выправкой перехватил их в дороге. Эмилия и Эдуард, будучи допрошены по отдельности, показали, что им пригрозили Занхой за пособничество мятежникам, после чего предложили поступить на службу к графу Манрику. В случае согласия им обещали полное прощение и значительную для них сумму денег. Я, однако, склонен думать, что сговор произошел либо раньше, либо позже и что всё определяли деньги.

– Если раньше, то это было в Борне. – Первородная Ирэна поднесла руку ко лбу. – В окрестностях Васспарда слишком много преданных нам людей.

– Эдуарда могли уговорить в любом месте. – Первородный Валентин был задумчив. – Этот… человек всегда сопровождал отца в его разъездах.

– У них все решает Эмилия, – не согласилась сестра. – Хотя так ли это теперь важно? Что они сделали с Юстинианом?

– Ничего, Ирэна. – Нареченный Валентином поднял голову и теперь смотрел на Райнштайнера. – Господин генерал, я прошу разрешения досказать.

– Говорите, Валентин, – откликнулся вместо Райнштайнера Савиньяк. – Теперь мне окончательно ясен смысл пословицы «змей нужно искать в Борне». А господина с военной выправкой я поискал бы среди подручных Штанцлера.

– Юстиниан вышел в сад, чтобы отыскать и вернуть Габриэлу. – Первородного слушали шестеро, но говорил он лишь с сестрой. – Эмилия сказала ему то же, что и вам с дядей, только часом раньше. Больше от нее ничего не требовалось. Эдуард сделал больше. Он задержал отца, ему это было нетрудно, и привез приказ – выманить Юстиниана в сад ближе к полуночи и подстроить так, чтобы он пришел к дальней калитке, где к этому времени уже должен был лежать футляр с письмом. И муж, и жена думали, что граф Васспард просто найдет письмо, после чего с ним кто-то переговорит. Убийства они не ждали. Ирэна, я хотел и хочу их уничтожить, но они всего лишь предатели.