Ставший августейшим отец настаивал и имел на то все основания – наследник булочника и тот должен быть при пекарне, что уж говорить о будущем герцоге?! Фельп, конечно, не Талиг, но и не пекарня, а крысы, то есть дуксы, хоть и притихли, случись что, сразу вылезут. Да они и сейчас наверняка вредят, только скрытно. Нет, отца нельзя оставлять, а Хексберг без одной галеры не пропадет.

Последнее было обидно, однако Луиджи не мог не видеть, что север выбрал не весло, а парус, и потом здешняя война становилась малопонятной и малоприятной.

Капитан Джильди уселся за стол, намереваясь сообщить великому герцогу Фельпа о своем возвращении, он даже написал пару фраз, но потом скомкал лист и засмеялся. Если поторопиться, «Влюбленная акула» войдет в родную гавань немногим позднее, чем сухопутный курьер въедет в городские ворота со стороны Веньянейры. Проплывут полосатые скалы Монти-Остро, с прибрежного бастиона радостно ударит сигнальная пушка, в круге подзорной трубы теплая синь сменится белизной палаццо и темной зеленью кипарисов. Как же давно он всего этого не видел!

– Я возвращаюсь! – объявил капитан Джильди вдруг ставшим очень чужими стенам, но они промолчали, а о принятом решении хотелось говорить и говорить. С хозяевами, с командой, с готовым пуститься в негоции дриксенским шкипером. Ближе всех находился вернувшийся с последним приливом Вальдес, и Луиджи отправился к нему.

Дверь в апартаменты вице-адмирала была распахнута настежь, фельпец счел это приглашением и вошел. В гостиной никого не оказалось, но слева, из обычно пустовавшего кабинета, доносился странный шум, на который Луиджи и взял курс. Бешеный обнаружился именно там – закатав рукава, он опорожнял ящики бюро. По цветному ковру раскатились потускневшие сморщенные каштаны, разнокалиберные монеты и какие-то флакончики, на одной куче бумаг чернел роскошный веер, другую придавила бронзовая рыбина, за плавник которой зацепились жемчужные бусы. Рядом красовалась россыпь винных пробок и тускло блестел стилет, а на следующей бумажной горе чесалась унаследованная от Фельсенбурга кошка.

– Ты что-то потерял? – вопросил пораженный разгромом Луиджи. – Что-то важное?

– Я потерял дядю, – буркнул Кэналлиец, переворачивая последний ящик, откуда посыпался какой-то порошок. Остро запахло то ли пряностями, то ли благовониями, кошка чихнула, в безумном прыжке сорвалась со своего пьедестала, который тут же рухнул, и выскочила вон. У Луиджи защекотало в носу, и капитан, к собственному неудовольствию, тоже принялся неудержимо чихать. Вальдес стремительно ухватил его за плечо, выволок прочь из комнаты и захлопнул дверь.

– Это понсонья, – объяснил он. – Вот уж не думал, что она там окажется… Хорошо хоть листья, а не цветочки.

Выяснять, что такое понсонья, Луиджи не собирался. Продышавшись и шмыгнув носом, капитан осведомился:

– Что-то произошло с генералом Вейзелем?

– Убили. – Кэналлиец уже держал в руках бутылку «Порченой крови». – Дриксы, причем свихнувшиеся. Правда, дядюшка прихватил с собой чуть ли не весь «гусиный» полк. Как-то странно, что его нет, бедняга казался таким вечным… Ненавижу смерть! За тетушку. Чтобы родила!

– Здоровье баронессы! – Луиджи честно ополовинил сунутый ему стакан. – Она знает уже?

– Она мне и написала. Теперь я, видите ли, старший в бергерском роду, опекун целого выводка, и у меня скоро будет двоюродный братик Рокэ. Таково было последнее желание дядюшки. Рокэ Вейзель… Я уже боюсь этого ребенка, чтоб ему как следует родиться!

– За твоего кузена! – поспешно согласился Луиджи. – Ты что-то искал, когда я пришел?

– Я разбирал бюро. – Вальдес плеснул себе «крови» и выпил не чокаясь. – Дядюшка пытался меня на это сподвигнуть лет пять. Теперь я это делаю… В память о нем, кошки б разодрали этих дриксов. Впрочем, их уже разодрала дядюшкина картечь.

Лучше всего было помолчать, и фельпец это понимал, но понимать – отнюдь не значит сдержаться.

– Ты потерял родственника, хоть и уважаемого, но докучливого, и сам на себя не похож, а я… Я наполовину умер с Поликсеной, мне остались только море и долг. Попробуй это понять хотя бы сейчас!

Вальдес вскочил, но к словам Луиджи это никакого отношения не имело – вице-адмирал всего лишь впустил Гудрун, немедленно вцепившуюся ему в штанину. Кэналлиец взял кошку на руки.

– Ну, твое высочество, – поморщился он, – ты и сравнил… Дядюшка Везелли, с которым мы грызли друг дружку лет двадцать, и незнамо что.

– Ротгер, я уважаю твою потерю…

– Не уважаешь, иначе не нес бы чушь. Наливай, у меня руки заняты.

– Любовь – не чушь!

– Только ты, в отличие от дядюшки, ни кошки не любил. И кошку тоже не любил. Ты не знаешь, как твоя любовь чихает, как сопит во сне, как смеется. Она ни разу не влепила тебе пощечину, не велела надеть теплый набрюшник, не уселась, когда ты прокладывал курс, на карту, чтобы услышать, как ей идет новая ленточка… Ты умозрителен, а потому твои страданья – дым. В отличие от моих. Я-то дядюшку от сапог до пробора знал, а теперь его больше не будет. И для меня, и, что куда паршивей, для Юлианы… А, к Леворукому! Не сходить ли нам прогуляться, не зря же я бусы нашел.

– Ты что, собрался к ведьмам?! Но ведь ты, кажется, страдаешь?

– Страдаю, – кивнул Бешеный, – но где сказано, что это надо делать с постной физиономией и на трезвую голову? Только не пеняй мне Кальдмеером. У меня такое ощущение, что адмирала цур зее спасали, дабы он ввалился в Рассвет согласно действующим эсператийным циркулярам и все там опошлил.

– Кальдмеер?! Почему?

– Да потому, что вечное блаженство подразумевает радость! Чтить Создателя, или кому мы там обязаны что звездами, что виноградом, можно лишь дорожа им созданным, пусть не всем, но хотя бы главным. Здесь дорожа, кальявэра, на этой вот самой земле!

Ойген аккуратно разложил на столе принадлежности для чистки пистолетов и закатал рукава рубашки.

– Я совершил ошибку, отпустив тебя на встречу с графиней Гирке одного, – признался он. – Я видел, что тебе приятно общество этой дамы, и предполагал, что вы станете гулять по парку и говорить о цветах и прочих приятных вещах. Я даже не исключал, что на прощание ты поцелуешь ей руку, однако вы против всякой логики отправились искать Проэмперадора и обсуждать с ним убийства. Это меня озадачивает.

– Ну не мог же я ей отказать! – огрызнулся Ариго. – Пойми, она не решалась довериться Савиньяку…

– Ей следовало довериться брату как главе фамилии и предоставить действовать ему.

– Валентин младше!

– Он способен решать, а это умение перестает зависеть от возраста еще до того, как нас отправляют в Лаик. Однако я не прав, выговаривая тебе за женщину, пока еще не ставшую твоей женой.

– Ойген… Что ты несешь?!

Сосредоточенно орудовавший ершиком бергер поднял взгляд на собеседника.

– Извини еще раз, но совершенно очевидно, что ты влюблен. Не столь очевидно, но более чем вероятно, что предмет твоей любви не испытывал к покойному мужу нежных чувств и уклонялся от полноценного исполнения супружеского долга, принимая настой алатской ветропляски, который выращивал в своем саду.

То, что графиня сделала поверенным своей тайны тебя, говорит о многом, тем более что она несомненно привязана к брату, а брат к тебе относится с удивительной для Приддов теплотой. Все вместе однозначно указывает на то, что по истечении разумного срока ты женишься на графине Гирке и получишь в управление Альт-Вельдер. Это очень хорошо, потому что ты сможешь жить на севере, который стал тебе родным, и в корне пресечешь претензии на эти земли со стороны сомнительных особ. Кроме того, браки по любви угодны небесам.

– Кому?!

– Я не расположен к богословским беседам, – Райнштайнер уже вернулся к своему занятию. – К тому же твои мысли поглощены другим.

– Ойген!!!

Ошалевший Жермон шарахнулся к окну, на котором обнаружил свою собственную шляпу, перчатки и кусок вчерашнего пирога с вареньем из ревеня. Генерал, сам не понимая зачем, потащил его в рот.

– Когда вы поженитесь, – припечатал бергер, – тебе придется класть свои вещи на место и есть исключительно с тарелки. Думаю, в конце концов ты к этому привыкнешь.

– Да! – заорал Ариго, жуя подсохшее тесто. – Я ее люблю… Леворукий знает, как это вышло! Ее загораживал Савиньяк, потом он отошел, Ирэна на меня посмотрела, и… всё!

– Я неоднократно слышал, что так бывает, – Райнштайнер отложил ершик и взялся за промасленную ветошь, – причем не только у людей несобранных. Собственно говоря, подобным образом женился генерал Вейзель, и брак оказался очень удачным. Вам не следует тянуть.

– Это ты ей скажи!

– Я уже сказал это главе фамилии.

– Ты уже… что?!

Остаток пирога тоже был поражен, так поражен, что крошки проскочили не в то горло. Ариго задыхался и кашлял, видя сквозь навернувшиеся слезы, как Райнштайнер откладывает пистолет и встает. Пушечный удар по спине выбил зловредные крошки, и генерал, вытирая глаза, уставился на побратима, успевшего налить воды из цветочной вазы в подвернувшийся стакан.

– Выпей, – велел Райнштайнер. – Рисковать собой, увлекая солдат в атаку, в некоторых случаях необходимо. Рисковать собой, перекусывая на ходу, глупо всегда. Если бы тут не оказалось меня, ты мог задохнуться и не дожить до такого важного события, как свадьба.

– Ты скха-скхазал Вален-тхину… – прокашлял Жермон. – Кто тебя просил?!

– Это мой долг перед тобой. – Ойген выглядел слегка удивленным. – Я обещал найти тебе невесту, ты ее нашел сам, но женщин часто теряют из-за нерешительности и неумения с ними обращаться. Валентин достаточно умен, чтобы объяснить сестре то, на что ты, находясь в помраченном состоянии, неспособен, однако я не собираюсь читать тебе мораль.

– Разрубленный Змей, а что ты делаешь?!

– Прошу твоей помощи. Я намерен довести одно из начатых дел до конца, а именно – понять, что же произошло в Васспарде, когда туда приехал Юстиниан.

– Так ясно же все! – Жермон поискал глазами, куда бы деть пустой стакан, но в пределах досягаемости повсюду валялись какие-то вещи, пришлось ставить на тот же подоконник.

– Что тебе ясно? – невозмутимо уточнил бергер, возвращаясь к пистолету.

– Что в семье нет сыноубийцы.

– Послушай, Герман, ты меня поражаешь. – Таким тоном обычно просят передать соус или горчицу. – Что убийца не принадлежит к семейству Приддов, а само убийство есть следствие разветвленного заговора, я говорил тебе еще зимой. Узнать истину нам помешали неприятные события и проистекающая из скрытности сестры убежденность Валентина в том, что виноват их с Юстинианом отец. Теперь мы узнали, что герцог Вальтер хотел порвать с мятежниками и посвятил в свои замыслы жену, зятя, дочь и брата. Сыновьям и двоюродным братьям ничего известно не было. Ты думал об этом?

– Нет.

– Иногда ты меня удручаешь. Попробуй объяснить, почему сыновья ничего не знали о намерении отца.

– Валентину только исполнилось пятнадцать.

– Допустим. А Юстиниан? Почему мать ему ничего не сказала? Почему не прервала безобразную сцену за столом?

– Вальтер хотел все объяснить наследнику лично.

– Несомненно, но почему?

– Из-за Габриэлы, наверное…

– Герман, я понимаю, ты сейчас не склонен к размышлениям, но неужели братья, узнай они правду, стали бы растравлять душевную болезнь сестры? Напротив, поняв, как обстоят дела на самом деле, Юстиниан воздержался бы от споров за столом в присутствии графини Борн.

– Хорошо, – сдался Ариго, – из меня и в обычное-то время отгадчик никакой, а сейчас и вовсе. По твоей милости, кстати говоря… Ну зачем было говорить Валентину…

– Я тебе уже объяснил, – бергер чуть повысил голос, – твою любовь нельзя предоставлять лишь тебе. Что до загадки, над которой ты не желаешь думать, то Вальтер Придд не мог не понимать, что уклонение от участия в мятежах вызовет у сообщников подозрение. С другой стороны, он, будучи супремом, знал, что Манрик и Колиньяр ищут доказательства причастности Приддов к заговору. Что это означает?

– Ойген!!!

– Это означает, что в Васспарде был или мог быть шпион. Ссора Юстиниана с Габриэлой при полном невмешательстве дяди и матери свидетельствовала, что глава семьи решения еще не принял, наследник же лоялен власти. Юстиниана убили. Почему?

– Закатные твари, спроси Савиньяка!

– Проэмперадор полагает, что это не является первоочередным, но до конца следует доводить любое дело. Хотя бы потому, что шпион мог уцелеть и теперь пойдет на все, чтобы его не разоблачили.

– А почему именно «теперь»? – не понял Жермон. – Что случилось-то?

– Кто бы ни был покровителем шпиона – Колиньяр, Манрик, кто-то из иноземных послов, он сейчас ему ничем не поможет. Изменилось, как ты понимаешь, и положение Приддов.

– Допустим, – пробормотал Жермон. – Значит, ты думаешь, что шпион все еще здесь и он опасен?

– Я отнюдь не уверен, что Гирке утонул по собственной неосторожности. В случайности смерти Габриэлы сомневаться не приходится – я выяснил, кто и где находился. Единственным возможным убийцей могла быть вдова Вейзель, что, согласись, абсурдно. С Гирке все не так просто, от подозрений свободна лишь жена. Она спустилась в цветник, когда граф еще был в своих комнатах, и оставалась там, пока ее не позвали к телу мужа.

То, что обещания надо выполнять, Юхану объяснил дед-боцман, от души выдравший будущего шкипера за почти уморенную соседкину герань, которую боцманский внук взялся поливать в отсутствие хозяйки. Герань оклемалась, а выдранный навеки усвоил нехитрое правило: не можешь, не хочешь – не берись, а взялся – делай. Через двадцать лет дедова наука обернулась таким прибытком, что Добряк окончательно уверовал в то, что держать слово нужно, сейчас же речь шла, ни много ни мало, о просьбе Фельсенбурга.

Правду сказать, шкипер с удовольствием променял бы визиты к Ледяному на собственноручную разгрузку бочек с ворванью, но деваться было некуда. Раз в четыре дня Добряк надевал выходную куртку и топал в дом Бешеного, где развлекал шкафы и стулья портовыми сплетнями. Шкафы и стулья молчали, Кальдмеер внимательно слушал, дергал щекой, задавал ровно два вопроса и угощал гостя можжевеловой. Выпивка знаменовала конец аудиенции, которую приходилось запивать отдельно, что Клюгкатер и проделывал в обществе окончательно выздоровевшего Лёффера, однако сегодня до компаньона не дошло. Пожелав подопечному доброго здоровья, Юхан привычно ринулся прочь, но на лестнице его перехватил хозяйский адъютант. Бешеный желал видеть шкипера, а от таких приглашений, господа селедки, лучше не увиливать. Если ты, само собой, не Бермессер.

Адмирал сидел на подоконнике распахнутого окна и дразнил Фельсенбургову трехцветку, норовящую цапнуть нахала за руку. Безуспешно.

– Прошу. – Фрошер кивком указал на кресло у стены. – Так и ходите?

Добряк пожал плечами.

– Хожу. Вроде как никто не против.

– Вам воздастся. Кэналлийским. Разрешение о закупке подписал глава дома Салина, отменить его может только соберано, но такое он не отменяет. Вы любите гордиться?

– Смотря чем…

– Вы единственный дрикс, получивший такое право. Джильди собрался домой, вы успеете проскочить до штормов.

– Вот спасибо, господин адмирал! – Бешеный тоже слово держит, даже самое ерундовое, потому-то ему и везет! – Точно впору нос до небес задрать. Когда его высочество уходит, не скажете?

– Послезавтра. – Вальдес изловчился и опрокинул кошку на спину. – Ветер будет попутным.

Тут-то Юхана и накрыло. Все складывалось одно к одному – и решение фельпца, и бумага от Салины, и погода. В том, что на юге ждет немалая прибыль, Добряк тоже не сомневался, но идти в Померанцевое море было невозможно, и отнюдь не из-за карауливших «Утенка» гадостей. Добряка схватила не осторожность, а нечто, не понятное ему самому и сильное, как дюжина китов.

– Не пойду я в Фельп, – отрезал Юхан. – Сейчас не пойду.

– Любопытно. – Вальдес присвистнул и спрыгнул с подоконника. – Вы же так стремились торговать кэналлийским! Подумайте, вдруг вы найдете новое вино и назовете его «Слезы Бе-Ме»?

– Да хочу я! – взвыл шкипер. – Как вы про бумагу сказали, чуть в пляс не пустился, и вдруг – бац, понял, что нельзя.

– Боитесь?

– Это я весной боялся. И прошлой осенью, когда в штормягу со всеми не полез… Торстен его разберет, что оно такое, но пусть уж его высочество другую лоханку прихватит, вон их сколько в порту киснет. Что брать, я прикинул, а дальше его дело.

Бешеный снял кольцо, подкинул, поймал, снова подкинул. Ну, тут хоть не пропадет, а вот в море такими изумрудами играть – дурь несусветная. Ага! А фельпский фрахт вместе с принцем коту под хвост посылать – не дурь?! Если то, что Джильди заплатит, сложить с тем, что на «Верной звезде» нашлось, и пустить на кэналлийское, можно не один кораблик прикупить, а пару. Старый Канмахер – готовый шкипер, а что ему теперь на берегу делать? Без внука-то… Лёффер – не моряк, конечно, зато грамотный и надежный, его в порту посадить самое то. Три лоханки уже склада требуют, и для кэналлийского, и для седоземельских мехов – не бросать же задумку, уж больно хороша!

– Ну что, шкипер, не передумали?

«Трехцветная кошка» и еще один, пока безымянный, кораблик, качнув парусами, отправились в Закат. Клюгкатер громко вздохнул и безнадежно махнул ручищей.

– А кошку Фельсенбургу отвезете? – внезапно предложил Вальдес. – Правда, придется посуху.

Такого фортеля Юхан не ожидал, только Бешеный, похоже, не шутил. Смотрел в упор, будто в тот вечерочек на палубе своей «Твари», и играл кольцом; вроде и не глядя играл, а оно, как и тогда, никак не падало. Рука Клюгкатера сама полезла за пазуху, где скрывались «цыпочки», и вытащила флягу. Спрашивать совета змеехвосток вслух при фрошерском адмирале Добряк все же не стал. Просто щелкнул лыбящуюся красотку по отполированному до блеска пузу и твердо сказал:

– Отвезу.

Отказать сразу и Ойгену, и Валентину Ариго не мог, хотя не представлял, какой от него прок. В Борне он в последний раз был лет тридцать назад, в Васспарде не бывал вовсе, а допрашивать умел разве что пленных. Генерал обреченно подкрутил усы и отправился в бывший кабинет Гирке, которого Райнштайнер во избежание путаницы предложил называть Альт-Вельдером. Комната Жермону внезапно не понравилась, оказалось, что он не переносит дубовых панелей и тяжелых бронзовых штуковин, годящихся для швыряния в опротивевших гостей, но не для украшения жизни. Вот вид из окна открывался чудесный; спускающийся к озеру парк немного портила лишь дальняя стена замка. Уходящие в воду скалы были бы куда красивее, но замок без внешних укреплений – просто усадьба. Такая, как Гайярэ, в которую рано или поздно придется ехать, чтобы вступить во владение всем, включая фамильный склеп.

– Ты чем-то недоволен? – как мог участливо спросил Ойген. – Если тебе настолько неприятно…

– Не «настолько»… – Верхний парк был пуст, то есть какие-то люди там возились, но лиловой женской фигуры среди них не наблюдалось. – Просто я из-за здешних убийств и выходцев подумал про своих… родителей. Тревожить мертвых скверно, но от того, что мать и отец рядом, мне не по себе. Почему он за ней не пришел? После всего…

– Возможно, она приняла какие-то меры, а возможно, он не захотел возвращаться или не понял, что убит. Или обознался, как Удо Борн.

Стук в дверь отправил родительские тени назад, в Гайярэ. Ойген молчал, пришлось крикнуть «Войдите!». Женщина средних лет, с обернутыми вокруг головы косами, сделала положенный в хорошем доме книксен и вопросительно уставилась на Жермона. Расположившегося в кресле у печи Ойгена она пока не заметила.

– Господин генерал, – обеспокоенной служанка не казалась, – меня к вам послали.

– Как тебя зовут? – спросил Ариго, испытывая сильнейшее желание дружески огреть затаившегося Райнштайнера кочергой.

– Эмилия, господин генерал.

– Ты ведь из Борна? – Проклятье, о чем с ней говорить?! – Давно оттуда?

– Двенадцатый год, господин.

– А твой муж родом из Васспарда?

– Из Васспарда.

Вдаваться в подробности Эмилия не собиралась, так и стояла, глядя на хозяйского гостя неглупыми голубыми глазами. От этого взгляда и молчания Райнштайнера становилось все неуютнее. Хоть бы научили, о чем спрашивать!

– И что? – наугад выстрелил Ариго. – В Борне колдовали?

– Нет! – Женщина решительно махнула головой. – Разве нам можно?

– А кому можно? – подал голос со своего кресла теребящий какой-то шнур Райнштайнер. – Единокровной сестре хозяина? Это она учила графиню Борн?

– Ну… – служанка замялась, – откуда ж нам знать такое?

– Ты принесла собачку герцогини Придд своей хозяйке. Ты знала, для чего?

– Нет!

– Не знала?

– Я левретку эту восьмой дорогой обходила… Уж больно злая была.

– Но госпожа велела ее поймать?

– Господин барон, ничего такого она мне не велела.

– Тебя видели.

– Неправда ваша, Создателем клянусь!

– Им часто клянутся.

– Господин генерал! – Зайцы порой шарахаются от собак к охотнику, Эмилия шарахнулась к Ариго. – Господин генерал! Не колдовала я и собачку не трогала, ошибка это! Я – честная эсператистка…

– То есть уже преступница, – продолжал загонять добычу Райнштайнер. – Агарисская ересь, даже не усугубленная колдовством и предательством, подлежит наказанию.

– Да что ж это такое! Мы с Эдуардом господам хорошо служили… Спросите… Госпожу спросите, как я с сестрицей ее маялась, а уж Эдуард… Он же их всех на лошадках катал, как маленькие были… Эрэа Габриэлу, эрэа Ирэну, эра Юстиниана… Вы эра Валентина спросите! Он нас знает!.. Предательство, скажете тоже…

– Да. – Райнштайнер с несвойственной ему яростью дернул несчастный шнур. – Предательство, приползшее из Борна. Герцог Валентин слишком молод, чтобы помнить, но улика есть, и мы ее найдем, а заодно и свидетельство колдовства, убившего графа Гирке и графиню Борн. Сейчас мы обыщем…

– Господин барон! – Раскрасневшаяся растрепанная Мелхен вбежала в кабинет, даже не постучав. – Господин генерал! Идемте со мной! Скорее!.. Это очень важно… Это важно, как дрожжи для хлеба, как масло для…

– Быстрей, Ариго!

Райнштайнер схватил остолбеневшего Жермона под руку и поволок вслед за метнувшейся прочь гоганни.

Что-то случилось со вдовой Вейзеля – умом Жермон это понимал, но ужас, которого генерал еще не испытывал, рычал про Ирэну. Утонувшую, свалившуюся с лестницы, угоревшую, застреленную бродящим по замку злодеем.

Они с Ойгеном молча бежали за Мелхен, которой Райнштайнер не дал и рта раскрыть; мелькали шпалеры и статуи, то и дело приходилось куда-то сворачивать. Когда девушка выскочила к знакомой лестнице, Ариго немного перевел дух – комнаты Ирэны были в другом крыле, значит, все-таки баронесса, но зачем ей аж два генерала?! А гоганни уже толкала тяжелую дверь… Гостиная, в которой Юлиана рассказывала гостям о муже, была пуста и чисто убрана. В вазах топорщились рыжие зимние цветы, от печи тянуло теплом, к ней уютно жались удобные кресла.

– Садись, – распорядился Райнштайнер, – будем ждать.

– Кого?! – Жермон оторопело уставился на бергера и приглаживавшую волосы Мелхен. – Где баронесса?.. Что, Леворукий побери, случилось?!

– Прости, Герман. – Райнштайнер уже уселся, вытянув длинные ноги. – Я слишком уныл, чтобы изображать тревогу. Ты – другое дело, видел бы ты свое лицо на Мельниковом лугу! Я не мог этим твоим свойством не воспользоваться.

– Ойген, какого…

– Подожди, я как раз объясняю. Мы загнали Эмилию в угол, пригрозили ей и ее мужу обыском, и тут нас неожиданно, это самое главное, вызвали к баронессе Вейзель. Ее, кстати, сейчас нет.

– А где она?

– Госпожа Ирэна по просьбе брата увела ее к себе.

– Так ты и Валентина в это втянул?!

– Если быть откровенным, а с друзьями я предпочитаю откровенность, то план предложил Придд, я всего лишь не поставил тебя в известность. Твое лицо ввело бы в заблуждение не только Эмилию, но и самого Штанцлера.

– Первородный Валентин просил меня войти по звонку и научил, что говорить, – объяснила гоганни.

– Вы не вошли… – простонал Ариго. – Вы ворвались! На вас лица не было, я Леворукий знает что вообразил…

– Я открыла дверцу печи и ждала, пока лицо мое станет горячим и красным. Я сняла ленту и растрепала волосы.

– Сударыня, все было очень к месту, – одобрил барон, и гоганни в ответ опустила глаза и улыбнулась. Злиться на них было невозможно, а то, что он вобьет в голову глупость про Ирэну, никто предвидеть не мог. Глупость на то и глупость, что умный человек ее не придумает.

– Ну и долго нам здесь сидеть? – фыркнул Ариго, по примеру Мелхен приглаживая шевелюру.

– Не думаю. Эмилия должна воспользоваться случаем и броситься либо уничтожать улики, либо к мужу, если он ее сообщник. Разумеется, за ней проследят.

– А с чего ты решил, что она виновна?

– Мы исключили Приддов из числа возможных убийц, – напомнил барон, – но убийство графа Васспарда посторонним без помощи внутри замка невозможно. Кто-то должен был выманить жертву в сад, просто прогулка в такую погоду исключалась. Я вижу две возможности: либо Юстиниана просили помочь в поисках сестры, либо он шел на свидание. Предположение, что о встрече в этот день и в этот час он условился еще в Торке, я отверг как маловероятное. В дороге с молодым человеком находился граф Гирке, который после гибели племянника должен был вспомнить малейшие подробности. Конечно, самого графа мы не можем расспросить, но то, что было объявлено о смерти на охоте, говорит само за себя. Имей Вальтер Придд хоть какой-нибудь след, он бы так быстро не сдался.

– У Спрута могли быть улики, которые вредили бы ему самому или семье.

– В первую очередь ему вредило исчезновение тела. Покойного видели не только члены семьи и слуги, но и навязавшийся Приддам гость. О том, что Юстиниан стал выходцем, знал Валентин и могла знать Габриэла. Я говорю «могла», потому что неизвестно, как происходил обряд и видела ли колдующая дама его последствия. Возможно, ее окончательное сумасшествие – следствие неудачно проведенного ритуала. Как бы то ни было, пропажа трупа лишила Приддов возможности требовать королевского расследования, а их собственные поиски зашли в тупик, и теперь мы знаем почему.

– Лично я не знаю! – отрезал ошалевший от старых интриг Жермон. – Савиньяк плюнул на прошлые мерзости, и хорошо. Живые хотят жить, да и войну еще никто не отменял.

– Взаимные подозрения членов семьи не дали герцогу Вальтеру сложить целостную картину. – Сам Ойген означенную картину, похоже, почти сложил, и это ему ужасно нравилось. – Политические соображения вынудили «спрутов» скрыть правду, но ты меня отвлек. Тайная встреча в саду не могла бы состояться, если бы глава дома вернулся тогда, когда намеревался. Мы можем быть уверены, что вечер и большую часть ночи он провел бы с наследником. Те, кто выманил Юстиниана, должны были знать, что его отец задерживается. Напрашивается вывод, что у них были свои люди либо в замке, либо в свите Вальтера.

– Наверное…

– Тогда этим людям пришлось бы посылать весть о непредвиденной задержке, а это не так просто и требует времени. Представь, что кто-то ждет удобного случая убить Юстиниана.

Бергер принялся загибать пальцы.

– Он должен где-то скрываться, не привлекая к себе внимания. Он должен незаметно добраться до замка и незаметно же вернуться в убежище. При этом он знает, что жертва прибыла в замок и ожидает отца и других членов семьи. Придды – семейство многочисленное, к тому же при каждом из гостей будет свита. Разумнее всего покончить с делом, пока Васспард не переполнен, однако наш убийца дотягивает до последней ночи, которой, не случись у герцога Вальтера расстройства желудка, вообще не было бы.

– Когда ты так все расписал, выходит какой-то бред!

– Это потому, что ты не желаешь думать. – В голосе Ойгена послышалась укоризна. – Убийца ждал, потому что знал: Юстиниан в определенное время окажется в нужном месте. А откуда он мог это узнать, Герман?

– Ты же сам говорил! Шпион в доме…

– Скажи мне, как шпион заставит жертву сделать то, что ему нужно? И как поставит в известность сообщника?

– Генерал Ариго не помнит, что привезший письмо от нареченного Вальтером взял в жены Эмилию, – пролепетала Мелхен. Жермон совсем о ней позабыл, а девушка сидела на скамеечке у печи и слушала. И, царап ее котенок, понимала!

– То есть он привез не только письмо от герцога, – подхватил чужую догадку Ариго, – но и письмо Юстиниану, которое и выманило беднягу из дома? Но от кого?

– Утром на месте убийства нашли футляр с письмом. Якобы от королевы, но на самом деле оно было поддельным. Герцогиня Придд рассказала дочери, что ее величество не могла в указанный в письме день ничего написать, потому что накануне сильно обожгла руку. Маршал Савиньяк помнит этот случай, он сам с помощью ныне покойного государя обрабатывал ожог.

– Письмо про меня подделал Штанцлер! – Вот ведь гадина! – Он мог и второе написать.

– Я помню про дриксенского гуся, однако тессорий не менее опытен в работе с бумагами, чем кансилльер. Как ты понимаешь, письмо не объяснит, ни кем оно написано, ни как получено. Его мог передать как убийца, так и курьер убийцы. Менее вероятно, что курьеров было двое, но со счетов нельзя сбрасывать и этого.

– Барон Райнштайнер и полковник Придд сказали, что женатый на Эмилии Эдуард может скрывать многое, – вновь подала голос Мелхен. – Я могу принести закуски и напитки, это скрасит ожидание и сделает беседу приятной.

– Мелхен, вы – редкая умница. – Ойген неторопливо выбрался из кресла. – Но мы пробыли в комнатах баронессы Вейзель достаточно, чтобы усыпить подозрения. Пойдем, Герман, посмотрим, дал ли замысел Валентина плоды.

– Идем. – Жермон, которого все больше затягивала охота, с готовностью вскочил. – Мелхен, спасибо за гостеприимство, мы вам очень обязаны.

– Я счастлива быть нужной, – живо откликнулась девушка, и вдруг личико ее стало грустным. – Только… господин Райнштайнер, не называйте меня умницей. Никогда.