Лишних людей и лишних вещей в жизни хватает, вот чего не бывает, так это лишних умений. Кэналлийской посадке еще даже не унара Лионеля обучил гостивший в Савиньяке Росио Алвасете, теперь пригодилось. Вне всякого сомнения, одолженная у «фульгатов» рыжая кобыла, спрятанные под косынкой волосы, подтянутые повыше стремена, и готово – кэналлиец из свиты Вальдеса, на которую никто не смотрит, потому что все смотрят на Бешеного. Ну кроме полудюжины Мишеля, но эти все равно в заговоре, чем и счастливы. Алаты сейчас тоже счастливы. Дракой и добычей – как-никак заячьего полковника поймали.

– Не повезло поганцу, – весело доложил адмиралу Лагаши. – Улица узкая, лошадь споткнулась, упала, всадник стукнулся о стену, мы его и взяли.

– Шмякнулся, – хмыкнул явно не додравшийся Вальдес. – Мне очень нравится это слово, и оно так подходит поганцам.

Шмякнувшийся уныло молчал и бросаться на победителей не торопился. Росио по долгу службы знал чуть ли не всех полковников Талига, Ли, само собой, нет, но именно этого вспомнил. Средний капитан сделал среднюю карьеру и был сплавлен к посредственному Залю, а тот возьми да и пустись во все тяжкие.

– Итак, – сощурился на добычу адмирал, – вы и есть ХренЗнаетКто? Я вас представлял в точности таким. Что скажете?

– У меня есть приказ командующего. – Средний полковник с кротостью принял новое имя. – Взять под охрану город во избежание беззакония.

– Но вы предпочли взять город под беззаконие во избежание охраны, – Вальдес подкинул пистолет. – Стоунволл, это ратуша или здесь оно называется иначе?

– Ратуша, – со своим всегдашним достоинством подтвердил лысый драгун.

– Если это ратуша, – адмирал спрыгнул наземь точнехонько между двух трупов, – гоните сюда и остальных «зайцев». Можете не прибираться, но горожан соберите, а я, если загорится, внутри. Да, Стоунволл, расспросите-ка этого красавца, я наверняка что-нибудь забуду.

Понимавший свой маневр эскорт дружно спешился вслед за начальством – «фульгаты» и кэналлиец сопровождают командующего, дело обычное. Городишко тоже самый заурядный, но Излом свое наломать успел. Трупы в мундирах, перевернутая телега, брошенное оружие… Черно-белый плащ на ограде молчащего фонтана изображает из себя сорванный флаг, дверь ратуши висит на одной петле, ее подпирает мертвец, похоже, из чиновников. Высунулся, поймал пулю и конец циркулярам, ябедам, взяткам…

– Не терплю смерть, – Вальдес, морщась, перешагивает покойника. – А на берегу она везде, да еще, пакость такая, жизнью прикидывается!

В ратушной прихожей на полу красноречивые пятна, но дальше крови не видно. В коротком коридоре пахнет пылью, гербовый зальчик словно бы караулит бледный осанистый господин, похожий на вдруг постаревшего Сабве, за ним толчется пяток всяческих советников и ревизоров. Любопытно, куда делись остальные, в городишке восьмого разряда начальства должно быть человек пятнадцать. Больше – возможно, но чтоб внесенные в коронный реестр кормушки пустовали? Да скорей амбарные мыши уйдут в зимние поля!

– Вы из этих? – осведомился Вальдес, пока «фульгаты» обнюхивали ближайшие углы, – из дядьев города?

– Я… Вы… – подобный Сабве затоптался на месте и стал подобен Карлиону, когда его уличали в родстве с Эгмонтом. – Господин командующий, меня ввели в заблуждение! Письмо губернатора… Согласно ему я оказывал посильную помощь… уполномоченному регентом лицу…

– У зайца не может быть лица, – рявкнул Вальдес, – только морда! Дайте главному манифест и отправьте к Стоунволлу. Остальных – взашей!

– Господин командующий, я буду счастлив прочесть! Безотлагательно! – Про манифест, коль скоро о нем знают мелкие торговцы, чинуша не слышать не мог, но обуявшей его невинности хватало на дюжину невест. – Я был бы счастлив принять вас в своем доме. Моя супруга будет счастлива…

– А я не буду. Мишель…

«Фульгат» был убедителен – несостоявшийся счастливец убрался чуть ли не вприпрыжку, остальные с готовностью потрусили следом.

– Вроде бы Талиг, а сколько Бе-Ме! – посетовал Вальдес, отходя к окну, в каковое и уставился. «Кэналлиец» Савиньяк проследовал за адмиралом, не забыв оглядеть зальчик. Все было как положено, особенно подзабытый Фердинанд в золоченой раме. Портрет заслуженно считался удачным, нравился королю и при этом почти не врал, вот его и повторяли до бесконечности.

– У тебя есть виды на полковника? – Вальдес стянул окровавленную перчатку и взялся за свой изумруд. – Или как решили?

– Как решили, – Ли невольно поморщился. – Твое дело потрясти обывателей и вынудить Заля прыгнуть.

– Угу, – зеленая искра знакомо взлетела к потолку. – Никакого удовольствия! Дрался, как пиво пил. Вроде и хмельное, только ни в одном глазу, вкус мерзкий, а запах того гаже.

– Мне тоже не понравилось. – Любопытно, что за образы бродят сейчас в головах у бергеров? Явно не пивные.

– К Рамону я не вернусь, – Ротгер сжал кулак, – пока не приберемся. Такое за спиной оставлять нельзя, и не за спиной – тоже. Тетушка, само собой, решит, что я увиливаю… Закатные твари, ну почему так тошно? Ты, чего доброго, вообразишь, что я никогда мрази не видел.

– Ты ее видел в море.

– А то я в Олларии не бывал! Сколько там сволочи, и ведь ничем до недавнего времени не пахло!

– Не только в Олларии.

– Эйнрехт нюхали не мы. – Адмирал огляделся, судя по всему – в поисках жертвы, каковую и нашел в виде добротного стула с высокой резной спинкой. Невинные часто отвечают за виновных, стул и ответил. Первый и последний раз вспорхнув, он ударился о стену и с грохотом развалился. Этого не вынес уже Фердинанд, державшийся на своем гвозде не крепче, чем на троне. Портрет ткнулся лицом в пол, по изнанке величия заметался растерянный паук. Он верил в незыблемость Талига, он разом лишился всего.

– Скверна скверной, – укорил Ли, – но стулья-то зачем ломать?

– Затем… Постой! – Вальдес был уже на середине комнаты. – Слышишь?

– За шкафом.

Неясный то ли вскрик, то ли стон из дальнего, полускрытого здоровенным резным гробом угла, грохот, куда там погибшему стулу, выхватившие клинки «закатные кошки», топот… Из-за шкафа вылетает некто в офицерском мундире, приостанавливается, окидывает помещение взглядом. Злым, но разумным. Миг – и офицер, не пытаясь ни напасть на адмирала, ни прорваться к двери мимо «фульгатов», порскает к боковой стене, верней, к небольшому – раму выбить, пролезешь – окошку. Мишель тянет из-за пояса пистолет, и Ли с невольным смешком вскидывает руку:

– Не стоит.

Ротгеру пистолет не нужен ни свой, ни чужой. Буквально пролетев весь зал, адмирал хватает гостя за шиворот и дергает в сторону. Не сильно, как раз, чтобы вместо вожделенного окна с разбегу врезаться в стену плечом, а затем и головой. Бесчувственное тело валится под ноги подскочившим «фульгатам». Они имели шагов десять форы, но Вальдес это Вальдес.

– Жаль, у поросят не бывает воротников. – Какое просветленное лицо, хоть святого Адриана пиши! – Насколько с ними было бы проще.

– Лучше порадуйся, что воротники есть у «зайцев», иначе тебе бы пришлось хватать его за ногу. На алатский манер. Теньент… В Кадельской армии таких сотни полторы.

– Мне нравится думать, что круг замкнулся и путь от свиньи до свиньи не случаен. Мишель, глянь, из какой норы выскочило это счастье и чего ему там не сиделось.

Первым, кого увидел Капрас на въезде в очередной трактир-резиденцию, был Калган. При виде маршала пес сдержанно шевельнул хвостом – то, что человек с перевязью чем-то важен, умник уразумел, однако навязчивой шумной любви это не породило. Кагетские овчарки, в отличие от самих кагетов, чрезмерной дружелюбностью не страдали, видать, и впрямь являлись наследством непонятных саймуров. Как и растущие на крови розы.

С мысли о собаках и цветах маршала сбил рыбоглазый Анастас. Носитель первой молнии северной гвардии столбом торчал под украшавшим просторный двор старым орехом, тут же на скамьях расселись истуканы из конвоя прибожественного. Еще двое украшали лестницу на террасу, где выпячивал грудь уже капрасовский часовой. Маршал подавил вздох и как мог незаметно пересчитал молниеносцев. Без носителя выходило полтора десятка – значит, Лидас внутрь никого не потащил.

Будь на месте Анастаса кто другой, Карло попытался бы узнать, с чем легат пожаловал, но одержимая рыба вызывала оторопь, и при этом ее хотелось пристрелить. Сдержавшись, Капрас послал белоногого Солнышка к подножию лестницы. Против самого Лидаса маршал ничего не имел, но неожиданный визит имел все шансы обернуться ссорой прибожественного с загодя не отосланным отцом Ипполитом. И таки обернулся – выскочивший навстречу начальству Йорго шепотом доложил, что легат решил дождаться маршала, хозяин оккупированного Капрасом заведения водворил гостя в обеденный зальчик для проезжих господ, и тут Леворукий, то есть, конечно же, Создатель, принес священника.

Отец Ипполит потребовал приватного разговора с легатом, прибожественный скорчил рожу, однако согласился. Оба велели беседу не прерывать, расписная дверь красноречиво захлопнулась, и оставшимся снаружи осталось лишь ждать. И слушать, потому что разговор выходил, мягко говоря, громким.

На второй этаж Капрас почти взлетел, чудом не сбив машущего руками трактирщика, и уперся в крайне недовольного Фуриса. Этот, числясь по военному ведомству, имел формальное право приказы легата не исполнять. Увы, зануда из добродетельной Кирки был не только отважным, но и глубоко верующим, а отца Ипполита он еще и уважал. Прямое указание священника ни в коем случае не мешать Фурис исполнил, хоть и скрепя сердце.

– Внутри помещения столовой на протяжении получаса раздавались звуки усугубляющейся ссоры, – заговорить буквоеда по-человечески не заставил бы и сам Создатель. – Около полутора минут назад имел место непонятной природы грохот, после которого наступила тишина, вызывающая множественные вопросы и…

– К Леворукому!

Маршал вломился в запретную комнату, как рогоносец в спальню, и с облегчением перевел дух. Худшего не случилось, не случилось и просто плохого. Прибожественный Сервиллионик с побагровевшей щекой держал за обе руки отца Ипполита. Слегка помятого. Оба шумно дышали, но крови не было.

– Что здесь происходит? – как мог по-маршальски вопросил Карло.

– Видимо, миссионерство, – Лидас выпустил добычу и уселся. – Ваш эсператист не знает даже основ рукопашной, хотя некоторые способности у него имеются. Рука тяжелая.

– В приемной слышали грохот.

– Я сбросил цветок, – легат кивком указал на опрокинутую кадку с краснолистным деревцем. – Святоша слышит только себя, мне было что возразить, но привлечь к себе его внимание словесно я не мог.

– Хорошо. – Капрас зачем-то поднял почти не пострадавшее растение. – Отец Ипполит, я правильно понимаю, что вы набросились с кулаками на…

– Еретика, – припечатал священник, и Капрас не сдержал дурацкого смешка – в гвардейские годы на него точно так же налетел тучный отец хорошенькой дочки. Убивать разбушевавшегося родителя Карло не собирался, а тот не собирался слушать. История вышла дурацкой, и над ней ржали всем эскадроном. Капрас тоже ржал: смешней разъяренного отца в те поры мог быть только разъяренный муж; муж, впрочем, тоже случился… Где-то через полгода, и вот у него основания были.

– Отец Ипполит, – поморщился маршал, – оставьте нас!

– Не раньше, чем этот… уверовавший в избранность мерзости человек узнает о судьбе хозяев Белой Усадьбы и той, что пыталась их спасти.

– Я матушку Тагари увидел прежде вас, – Карло позволил себе слегка повысить голос, – и я сам расскажу. Идите.

Священник расправил одеяния и удалился. Карло хмуро глянул на легата.

– Отец Ипполит не военный. Не знаю, что он пытался вам втолковать, но ваши люди в Белой Усадьбе ошиблись…

Капрас не умел и не любил объяснять и объясняться, тем более по делам внеслужебным, но, похоже, так и не спасшая ни дочку, ни хозяина покойница все это время была с ним и теперь заговорила. Карло чувствовал, что лучше не орать, и не орал, но о выражениях не задумывался. Он вообще не задумывался, втаскивая легата в давно рассеявшийся туман. К заваленным дверям выгоревшего амбара. К стене, за которой умерли две девочки, девушка и мужчина.

– Граф успел убить дочерей, но потом кинжал сломался. Скорее всего… Скорее всего, ваши орлы прикончили мать, когда те, в тайнике, еще жили. «Пособница… – чуть ли не прорычал Карло, – надо было пихнуть к любовнику…» А ведь она на гайи кричала, только умники не слушали. Они радовались! Радовались, бацуты кошачьи! И когда жгли, и когда любовались на телеги с кольями – тоже. Разбойники получили по заслугам! За то, что ублюдки творят, петли или пули мало, но облизываться…

– Хватит! – легат вскочил, не забыв мотнуть патлатой головой. – Эта матушка появляется, хотя по ней отслужили? И царапает стену? Но ведь в тайнике никого больше нет?

– Нет, – каркнул маршал и понял, что охрип. – Я в призраках не разбираюсь… Вроде бы они чаще не понимают, что с ними, чем понимают. Эта женщина рвалась к тем, кто пекся заживо, своей смерти она просто не запомнила…

– Я сказал, хватит! – Лидас с силой рванул оконную раму и, высунувшись чуть ли не по пояс, заорал: – Анастас! Чтоб через три минуты верхом у ворот!

– Господин… Сфагнас, – когда Капрас выговорился, его отпустило. Настолько, что маршал снова понимал: его ссора с легатом не нужна даже Турагису. И уж тем более она не нужна корпусу и Мирикии. – Видимо, я погорячился, а у вас ко мне дело.

– Оно терпит, – легат что-то искал глазами. Оказавшийся на полу плащ… – Мы едем в Белую Усадьбу и там ночуем. Пусть уроды посмотрят, что натворили.

Изловленный Вальдесом теньент оказался новоявленным партнером местного торгового ревизора. Тот его и спрятал под лестницей у черного хода, не ко времени заваленного всякой рухлядью. Дескать, уляжется, выпущу, только о наших делах молчи. И все бы хорошо, но местный писаренок, решив под шумок откусить кусочек от начальственного пирога, сунулся под лестницу прятать уже свою добычу. Нежданная встреча для воришки кончилась ударом по голове, и тут Ротгер принялся крушить мебель. Бывший и без того на взводе теньент счел, что выдал себя, и пошел на прорыв, не озаботившись добить свидетеля.

Отлитый водой воришка клялся в любви к Вальдесу и доносил на всех, особо выделяя обокраденное начальство. Пришедший в себя теньент не доносил, а ругался. В потоке брани мелькали полезные рыбешки, но куда занятней было, что рывок альмиранте за добычей не стал для Ли сюрпризом, а ведь они на сей раз не фехтовали. Правда, Ротгер только что огнем не плевался…

– Господин командующий, – доложил адъютант Стоунволла, – людей собрали. Человек двести.

– Я счастлив, – Бешеный зыркнул на уцелевшие стулья, но этим и ограничился. – Поднимите короля. Подданные…

Труп на пороге больше не валялся, но кровавые лужи, обрывки, обломки, а кое-где и обрубки на брусчатке остались. Эдакой рамкой для будущей речи. Картину дополнял двойной ряд кавалеристов, городские чины на ступеньках и горожане внизу. Вальдес поморщился.

– Низковато. Впрочем…

Очередной адмиральский прыжок Ли не почуял, а скорей угадал. Став Вальдесом, которому скучно вещать хоть с крыльца, хоть с телеги. То ли дело фонтан! Утвердиться на каменной чаше, попробовать сапогом камень, подбоченившись, окинуть взглядом паршивую площадь, темноватые глотки улочек, негустую растерянную толпу, подмигнуть кому-то в первом ряду. Обязательно подмигнуть!

– Эномбрэдастрапэ! – Вальдес подбросил и поймал пистолет. – Позавчера на дороге я встретил торговцев, которых сперва попытались обмануть, а потом избили. Здесь, у вас. Бил пришлый, но обманывал местный. Оба пойманы и собираются на виселицу. Вместе с господином бывшим полковником и рядом иных господ. Сейчас не время прощать всякую сволочь, и я ее прощать не стану. За грабежи, насилия и прочие непотребства, причиненные «добрым горожанам», буду отправлять в Закат, причем немедленно. Заодно с дезертирами и лживыми доносчиками.

Спрятаться за приказы Заля и письма губернатора не выйдет. Заль никогда не был маршалом, а генералом перестал быть, удрав с границы, которую должен был стеречь. Он – заяц, а зайцы не приказывают даже в супе. Ваш губернатор – дурак, трус и взяточник, раньше за это не судили, но раньше у нас были добрые времена и добрый король, а теперь – Излом и регент. Герцог Алва. Он спросит с меня, а я спрошу с дураков, трусов и взяточников. И начну с Заля с его мародерами, вернее, уже начал. Господа, не желающие присутствовать при казни, у вас пять минут, чтобы покинуть площадь и заткнуть уши. Эномбрэдасоберано!

Говоря по чести, Капрасу хватило прибожественного. С избытком. Объясняться еще и с бушующим клириком маршал, мягко говоря, не рвался, но его никто не спросил.

Отец Ипполит явился, когда Карло корпел над бумагами. Фурис был столь безупречен, что составленные или утвержденные им счета и распоряжения можно было подмахивать, не читая, однако Капрасу захотелось прочистить мозги. Он как раз вникал в круговорот фуража, и тут Йорго доложил о визитере. Маршал поморщился, но отца Ипполита следовало убедить хотя бы не обличать императора и легата при посторонних. Адъютант понял начальственную гримасу по-своему.

– Мой маршал, – доложил он, – у отца Ипполита важное дело.

– Угу… – не сдержался Карло, – искоренить ересь. Давай.

Священник выглядел смущенным, и это удивляло – обычно клирик глаз не опускал, хотя драка украшает гвардейцев, но не слуг Создателевых. Давая гостю успокоиться, Капрас утвердил отчет о фуражировке, просмотрел договор с управляющим усадьбы, с завтрашнего дня становящейся штаб-квартирой корпуса, и вытянул следующий лист. Фурис наконец-то исполнил свою мечту и поставил на довольствие весь, с позволения сказать, штаб. Вплоть до Пагоса с его псом и оказавшегося непревзойденным чистильщиком сапог балбеса Микиса, канцелярской волей превращенного в «вольнонаемного служителя высшего разряда Микиса Зевана». Прежде должному учету «лиц, имеющих непосредственное отношение к осуществлению надлежащего обеспечения плодотворной работы командования Малого Северорожденного экспедиционного корпуса» мешали Гирени и Пургат, вернее, отсутствие в циркулярах таких должностей, как «любовница командующего» и «докучливый придурок». Фурис, не жалея сил, бился над примирением действительности с инструкциями, но заноза выпала сама, и бумажная душа с облегчением припала к чернильнице. Не были забыты и «сопровождающие означенный корпус с благословения его преосвященства епископа Мирикийского» отец Ипполит и Пьетро, что позволяло начать разговор не с потасовки. Маршал поставил подпись под удачно подвернувшейся бумажкой и доброжелательно сообщил:

– Теперь вы с братом Пьетро почти офицеры.

– Это облегчает мой выбор. – Священник сцепил и тут же расцепил руки. – Господин Капрас, я решился нарушить тайну исповеди. Брат Пьетро умен, смел и по-своему исключительно наблюдателен, но слишком отрешен от мирских дел. Поймите, я далек от того… От того, чтобы вынуждать слугу Создателя…

– Отец Ипполит, – пришел на помощь Капрас, – брат Пьетро на исповеди сообщил вам то, о чем мне следует знать?

– Да, – теперь клирик смотрел прямо. – Брат Пьетро покаялся в умолчании, которое, как известно, есть частный случай лжи. Как врач он исполнил свой долг полностью и сообщил о состоянии… дорогого вам существа истинную правду, но есть еще кое-что.

Выбор блаженного Оноре был отнюдь не случаен – брату Пьетро дано чувствовать зло, и он встревожен. По его словам, в Олларии накануне бунта ощущалось нечто трудноуловимое, но отвратительное. Затем это чувство исчезло и вернулось лишь во время боя у переправы, когда разбойники перешли Рцук. Конечно, это может быть совпадением, однако в имении господина Турагиса брат Пьетро испытал то же отвращение и желание покинуть оскверненное место. Совет передать будущую мать на попечение ордена Милосердия был бы им дан в любом случае, и все же…

– Отец Ипполит, – перебил Капрас, дергая звонок, – вы, конечно, на меня обидитесь, но брата Пьетро я должен расспросить сам.

– Это необходимо, – твердо сказал священник. – В Речной Усадьбе та, за кого вы в ответе перед Создателем, а господин Турагис, как я слышал, чист душой и чрезмерно уверен в своей проницательности.

Старик упрям, как шестнадцать ослов, значит, если Пьетро не ошибается, придется врать и юлить.

– Йорго, – велел маршал вбежавшему адъютанту. – Разыщите брата Пьетро. Немедленно.

Молодой лекарь не так прост, иначе б он не выбрался из охваченного бунтом города, но у церковников свои правила и увертки. Исповедаться – разделить ответственность. Пьетро в корпусе недавно, откуда ему знать, что за птица командующий и как с ним говорить? Отец Ипполит решил, брат Пьетро подчинится.

– Отец Ипполит, раз уж вы здесь, я хочу вас попросить… Не трогайте Лидаса, то есть прибожественного. Он не так плох, как вам кажется, в смысле он не еретик, а гвардеец. Поймите, мориски рвались к Паоне, а новый император сумел их остановить. За ним идут – идут бить врага, который почти дошел до столицы. О Создателе никто не думает…

– Это и плохо, – не преминул ввернуть клирик, – но я вас понял.

– После разговора с вами, – развил наступление Капрас, – легат отправился в Белую усадьбу. Он хочет показать своим людям призрака, чтобы до них дошло – некоторые вещи не исправить.

– Я не верю, что спутники легата способны сожалеть. Я видел их глаза, так смотрят змеи и ящерицы, а их Создатель лишил тепла.

– Лидас не змея. – Он – щенок. Борзой щенок, только откровенничать хоть бы и с пастырем нынче непозволительная роскошь. – Прибожественный способен на добрые порывы, и ему даже не тридцать.

– У господина Сфагнаса живой взгляд, – согласился священник, – и он меня не убил, хотя я оскорбил его действием, а еретика Ореста – словом.

Блаженный Оноре учил, что есть слышащие слуг Создателевых и слово Его, и те, кого ведет собственная совесть. Последние могут быть злоязыки и на первый взгляд просто злы, но в Рассветные Врата они пройдут вперед тех, кто лишь повторял святые слова, лишая их смысла. Конклав не одобрял подобных мыслей, однако блаженный погиб во враждебном эсператизму Талиге, и его сочли уместным причислить к лику святых. А речи святых суть откровения.

– Да, – пробормотал стремительно тупевший от подобных рассуждений маршал, – конечно. Само собой.

– Я не могу знать, что ждет юного легата, – отец Ипполит что-то почувствовал и выбрался из церковных дебрей, – вернее, что он сделает из своей жизни, но вас бы в ваших трудах святой благословил. Вас, не обуянного гордыней паонского еретика.

– Даже если он спасет империю?

– Он не спасет, – нахмурился клирик. – С братом Пьетро вам лучше говорить наедине. Скажите ему правду обо мне, и он скажет правду вам.

Совет был странен, но Карло послушался. Белоголовый скромник выслушал спокойно и даже улыбнулся. Он был молод, но не юн и явно повидал больше Лидаса при всей его прибожественности.

– Я исповедовался брату Ипполиту, зная, что он, если примет мои слова всерьез, так их не оставит. В Речной усадьбе в самом деле очень неприятно, и я связываю это с ее обитателями. Разговаривая с госпожой Гирени, я ощущал разве что неявную тревогу, по дороге к конюшням это чувство усилилось, хоть и не слишком. Окружавшие меня люди казались дружелюбными и уверенными в себе, не более того, но, когда меня по приказу хозяина угощали обедом, я заметил на руке одного из слуг дурно наложенную повязку.

Долг врача, как и долг служителя Милосердия, требует помогать ближним. Обрабатывая рану, я узнал о собачьих боях, что проводят на бывшем гумне за рекой, и выразил желание увидеть это зрелище. Слуги нашли подобную просьбу со стороны монаха забавной и немедля ее исполнили. Не знаю, как относится к этому развлечению господин Турагис…

– Ему нравится, когда его люди развлекаются.

– Само зрелище вызывает отвращение, но я смотрел на тех, кто им наслаждался. У меня нет сомнений, что часть этих людей одержима жестокостью. Сейчас они подначивают псов, но рано или поздно осмелеют и примутся бесчинствовать так же, как им подобные бесчинствуют на дорогах. Я расспросил слуг и узнал, что прежде хозяин был очень разборчив и принимал в Речной Усадьбе лишь ветеранов зегинского похода и тех, за кого ручались доверенные слуги, однако в последние месяцы положение изменилось. Прямых вопросов я не задавал, но понять, что стратег собирает большой личный отряд, а то и полк, нетрудно. Только не всякий годный в солдаты стремится воевать с морисками. Они выучатся владеть оружием и ездить верхом, а что потом?

– Вы сможете указать… одержимых?

– Прежде чем они схватятся за оружие или бросятся оскорблять? Нет, господин маршал. Я чувствую их присутствие, особенно, когда они возбуждены, но и только. В Речной Усадьбе есть люди, которых от убийств и мучительства удерживает только страх, и отнюдь не перед Создателем.

– Брат Пьетро, – быстро, иначе бы он не решился, спросил Капрас, – вы помогали легату и его людям. Там, в смысле – среди его людей, чисто?

– Нет, – клирик отнюдь не казался удивленным, – но в этом я отцу Ипполиту не исповедовался.