Среда, 11 сентября

Наступление Западного фронта началось в 3.30 ночи, за считаные десятки минут до восхода. Оно предварялось массированной артиллерийской подготовкой, в которую фронт вложил все силы своей артиллерии без остатка. Ствольная и ракетная артиллерия с 40-х годов XX века являлась одним из козырей отечественных Вооруженных сил; к сегодняшнему дню – одним из немногих козырей. И эта карта прохудилась еще не до конца. Боеприпасы были на вес золота, системы управления были, наверное, на вес изумрудов с жемчугами; в остром дефиците были специалисты. Но они не зря столько недель отказывали себе во всем: теперь у них имелось, чем ударить.

Командующий Западным фронтом был артиллеристом. Еще в начале 90-х он командовал ракетной батареей «Град» в ГСВГ; в ходе первой чеченской – уже корпусным реактивным дивизионом из трех батарей «Ураганов». Начиная с марта сего года немолодой уже генерал-лейтенант неотлучно находился в войсках: командуя, командуя, командуя. Замещая убитых и дезертировавших, обучая, бросая на непоправимо перекошенную чашу весов жуткой, неправильной войны вес своего опыта и своего таланта. Нужда, беда заставили полного, наполовину седого и наполовину лысого человека невысокого роста стать не просто жестким, а совершенно беспощадным и к себе, и к людям. Он не спал по несколько суток кряду и не давал спать ни одному из офицеров своих штабов. Он участвовал в полстакилометровых гусеничных маршах. Он освоил новые навыки, о которых понятия не имел пять лет назад. Он гнал в бой кое-как вооруженных сопляков-добровольцев, чтобы выиграть дни и часы кадровым частям. Он смещал тупых и невезучих командиров, и он расстреливал трусов без всякой оглядки на закон: просто руководствуясь своими принципами. Вколоченными в него родителями, Суворовским, а затем высшим военным училищем, – и офицерской кастой, имевшей честь служить настоящей, могучей стране.

В конце мая принятая им под начало сводная корпусная группа, с бору по сосенке собранная из остатков разбитых и едва-едва пополненных частей, нанесла единственный за тот месяц эффективный контрудар Восточного фронта. Тогда ему удалось неожиданно серьезно потрепать сразу две вражеские дивизии – американскую 3-ю дивизию Корпуса морской пехоты и японскую 3-ю дивизию Сил самообороны, выиграв драгоценные сутки для отвода на новый рубеж обороны нескольких истекающих кровью мотострелковых бригад. Смерть Командующего Западным фронтом в марте, самоубийство его преемника в апреле, гибель уже третьего Командующего в июне – все это имело значение, но сейчас сливалось в памяти генерал-лейтенанта в одну сплошную полосу, перемежаемую бумагами, бумагами, бумагами, компьютерными расчетами. Забитым воплями погибающих людей радиоэфиром, лавой текущего по земле напалмового огня, вспышками стартующих ракет. Месячное командование сводной армейской артиллерийской группой отпечаталось в нем яростью, которую генерал уже перестал даже пытаться сдерживать, – надрывающиеся Западный и Восточный фронты сражались в те дни реально из последних сил. Он с болью в сердце выставлял почти на прямую наводку драгоценные «Грады», «Примы» и «Торнадо-Г», выскребая все до последней машины. Он бросал самоходки и оставшуюся почти голой пехоту в демонстративные атаки, покупая время, выигрывая темп, выгрызая у сошедшей с ума часовой стрелки очередные деления циферблата. И они пятились, пятились, пятились все дальше и дальше к центру страны, теряя и теряя боевые и вспомогательные машины, и людей, людей, людей. Но выжигая все чужое, до чего могли дотянуться снарядами своих пушек. Заставляя врагов платить собственным железом и жизнями за каждые сто километров пути, за каждый занятый город и городок.

К концу августа постаревший еще на десять лет человек принял под командование то, во что превратился Западный фронт, став его четвертым Командующим за полгода. К середине сентября он поставил на кон все. Генерал-лейтенант обоснованно считал себя убежденным реалистом. Он понимал, что в апреле и мае, когда все рушилось, они удержались не просто так. Враг, совершенно очевидно, бил их не в полную силу. При всей тяжести своих ударов – не в полную. Почему? На эту тему он слышал настолько тупые гипотезы, что даже уже перестал удивляться. И даже та теория, которую он счел самой правдоподобной сам, была шита белыми нитками и вызывала очень большие сомнения. Все же, чтобы решить хоть что-нибудь, генерал решил тогда, что слишком уж легкая и быстрая победа над ВС России была НАТО и прочим «миротворцам» не нужна. Им нужны были кровавые бои, героизм и превозмогание, жертвенность и отвага своих «хороших парней» в жестокой схватке со страшным русским медведем. Первый удар обеспечил, гарантировал им успех, их превосходство в силах было безоговорочным, но… Они по очереди задерживались на всех рубежах, принимая бой. Они раз за разом втягивались в полноценные общевойсковые сражения – с маневрами, с обменом артиллерийскими и ракетными ударами, с вкладом со стороны «приморских флангов» и речных флотилий. Зачем? Бои были совершенно точно тяжелыми для обеих сторон. И те, и другие теряли в них людей, технику, тратили жуткие объемы боеприпасов, топлива и вообще всего. Но если русские несколько месяцев подряд дрались на пределе и даже за пределом сил, оккупанты демонстративно осторожничали. Вводили в бой далеко не все имеющиеся резервы, предпочитали иногда отойти назад, а не добить изнемогающих, уже побежденных русских, врывшихся, вгрызшихся в свою землю – и решивших умереть вот прямо здесь и сейчас, но удержать очередной рубеж.

Что, война должна была стать для них тяжелой, должна была сопровождаться тяжелыми потерями, именно чтобы оправдать огромные оборонные бюджеты? Мол, после простой и легкой победы над русскими с победивших генералов спросили бы – а зачем им столько десятилетий подряд нужно было так много денег? Вряд ли. Это же не отопительный сезон, специально затягиваемый котельной, чтобы успеть сжечь весь мазут, – иначе «срежут фонды». Такая ассоциация была совсем уж смешной…

Скорее все это время враги учились. Неторопливо осуществляли ротацию частей, чтобы дать всем серьезный опыт. В смысле, чтобы успеть дать, пока русские еще живы и действуют всем спектром своих сил и средств. Ни один воюющий сейчас американец, немец, француз, японец в жизни не был под воздушным ударом, в жизни не видал, каково это: когда позиции твоей части атакует хотя бы рота современных танков. Что, кто-то наверху их пирамиды командования готов был нести потери в обмен на получение такого опыта как можно большим числом своих солдат и офицеров? Генерал-лейтенант не видел других правдоподобных вариантов, кроме этого. Можно было предположить, что далеко впереди перед «западным миром» в целом и присоединившимися к нему Японией и Южной Кореей маячила следующая цель. Великий Китай. И именно эта перспектива заставляла их ценить получаемый сейчас опыт настоящей, масштабной, тяжелой войны.

А потом силы начали как-то равняться. И безнадежность попыток русской армии выиграть для какого-то отдаленного будущего еще один день, еще одну неделю, еще две-три – сменились на злую, страшную рубку, уже имеющую очевидный смысл. Вдруг выяснилось, что численность резервных, еще вообще не понюхавших пороха вражеских дивизий и бригад имеет какой-то предел. Что их запасы высокоточного оружия не бесконечны. А здесь им приходится драться в основном тем же самым, что и русским, – оружием и боеприпасами разработки и производства 70-х, 80-х и 90-х годов. И еще выяснилось, что у кого-то из их уже получивших боевое крещение командиров вдруг иногда могут в нехороший, шаткий момент не выдержать нервы. И что отношения между командирами, офицерами и солдатами разных национальных компонентов «миротворческих сил» далеки от идеальных. И даже что среди них вполне возможно такое, как подставить соседа, позаботиться в первую очередь о самом себе, наплевав на успех общего дела, на исход идущего сию секунду боя и так далее, на много вариантов.

Вообще очень многое стало ясным только тогда, когда масштабная война перестала быть компьютерной симуляцией. Выяснилось, что ствольная артиллерия совершенно не потеряла того значения на поле боя, которое было присуще ей со времен едва ли не Наполеоновских войн. И что у русских такой артиллерии все еще осталось много, и что беречь ее на отдаленное будущее они не собираются. Что у НАТО и его союзников, разумеется, есть РСЗО того же класса, что и русские «Смерч», «Ураган» и «Торнадо», но что они весьма дефицитны, и размен в соотношении 1:1 для врага неприемлем. Что ставка на истребительную авиацию как единственное средство завоевания господства в воздухе в ходе полномасштабной войны – ставка неудачная. Даже объектовая ПВО у НАТО оказалась слабоватой, а войсковая устарела на полные 30 лет по сравнению с тем, что имелось у Вооруженных сил Российской Федерации. Истребители оказались равными по классу, но да, у агрессора их имелось в 10–12 раз больше. И это стало бы, разумеется, решающим, если бы не тот факт, что уцелевшие остатки русской системы ВВКО до сих пор сохраняли организованность. И эти «остатки» были остатками не чего-то там второразрядного, а прекрасной, великолепной, лучшей в мире системы, других эпитетов генерал-лейтенант придумать не мог. Системы, созданной талантливейшими людьми, отлично помнившими, как выглядят силуэты германских «Юнкерсов» и «Хейнкелей» в небе над собой.

Со всеми потерями, со всеми сбоями, с многочисленными провалами в работе – эти самые «остатки ВВКО» не просто не дали вражеской авиации действовать привычно безнаказанно. От одиннадцати бригад ВВКО, с которыми Россия встретила войну, уже к июню осталось пять, из них две были вынужденно перевооружены расконсервированной старой техникой. Плюс действовали еще несколько отдельных батарей. Этого было отчаянно мало – и тем более удивительным являлось то, что к началу августа все они вместе если не гарантировали, то по крайней мере довольно надежно обеспечили «чистое небо» на сотни километров от линии фронта. Пунктирной, вовсе не проведенной траншеями по земле. Чего это стоило – спросите у тысяч погибших и искалеченных бойцов. И у тысяч выживших и научившихся драться так, что…

К сегодняшнему дню это конкретное достижение было неоспоримым: считавшаяся всемогущей авиация НАТО реально умылась кровью. Даже оснащенные самыми последними модификациями «Боевых Соколов» и «Орлов» эскадрильи уже не демонстрировали исходную агрессивность и чаще занимались прикрытием уязвимых ударных машин, чем «свободной охотой» в глубине территории, сохраняемой русскими за собой. От туч А-10 и «Торнадо» в русском небе осталось уже совсем немного. И можно было только гадать: оказался в результате совместный вклад зенитчиков и драгоценных истребительных эскадрилий большим или меньшим для агрессора, чем вклад собственно «технической составляющей». Дефектов конструкции, выявляющихся только при тяжелой эксплуатации в далеких от идеала условиях. Поломок, сбоев техники и усталости людей, нехватки запчастей к железу и сменных блоков к электронным системам. То есть в совокупности именно того, что стало яркой и очевидной причиной быстрого стачивания «Еврофайтеров», они же «Тайфуны». Исчезнувших из русского неба уже полностью и давно, причем именно в результате небоевых потерь и почти тотальной утери боеготовности уцелевшими. В отличие от этого мертворожденного творения объединенного европейского творческого авиаконструкторского гения, А-10 и «Торнадо» были надежными, хорошими машинами, и их у врага имелось очень и очень много. Однако основная доля боевых потерь вражеской авиации приходилась именно на эти типы. И через несколько месяцев боев тактика использования уцелевших к этому времени ударных самолетов резко изменилась. Вместе с эффективностью.

Наконец, вражеские боевые вертолеты, так много сделавшие для успеха агрессора на первом этапе войны, теперь очень редко появлялись над полем боя. Становившегося все более и более «горячим» по мере того, как русские вводили в строй все больше бронированных боевых машин и артиллерийских систем. Выведенных из консервации, доведенных хоть до какой-то степени оснащения электроникой и – что главное – освоенных экипажами. Генерал помнил, что в начале этой войны вражеские вертолеты над Дальним Востоком пилотировали отлично подготовленные, агрессивные пилоты. Теперь на каждого такого приходилось по крайней мере по одному новичку. Русским вертолетчикам тоже приходилось не сладко: на старые «Крокодилы» (они же «Полосатые») и новые «Акулы» и «Крысы» тоже сажали ветеранов Афганистана и Чечни вперемешку с зелеными сопляками, понятия не имеющими о тактике и теории. Но по всем прикидкам выходило, что наши живут больше вылетов. Как ни считай – больше. Это было непривычно и даже немного странно.

– Товарищ командующий, 107-я докладывает.

– Слушаю.

– Боевая задача выполнена, все цели достоверно поражены.

Генерал-лейтенант с коротким наслаждением прикрыл усталые выше любого предела глаза. Все, теперь все. Он знал, что роты и батальоны уже давно идут вперед, что сейчас к концу подходит время, отведенное им даже для буксируемой и самоходной артиллерии, не то что для реактивных систем залпового огня. Что скоро придет время стрелкового оружия. Но «Искандеры» были самым любимым его оружием. Не самым мощным, вовсе нет. Но самым любимым. Их эффективное применение требовало самой высокой квалификации, их боеприпасы стоили дороже всего. Каждый пуск «Искандера» был огромным риском, но стоил и риска, и потерь, и всего остального. Если 480 килограммов боевой части «Искандера» попадали в цель – а они обычно попадали, – это вызывало отдельный всплеск некрологов в чужих газетах и воя в чужом телеэфире.

– Передайте Мазаненко и 107-й мое удовлетворение.

Командующий отлично знал, что это смешное слово. Даже в очаровательном XIX веке говорили всего лишь «изъявляет свое удовольствие»; сейчас говорили еще проще. Но он так привык.

107-я Мозырская ракетная бригада Восточного военного округа, а затем Восточного фронта, была у него такая одна. Других уже не было. 26-я ракетная оказалась потеряна в окружении к востоку от Санкт-Петербурга, 1-я ракетная – далеко на юге. Полегшая в полном составе 26-я стала единственной, перевооруженной на «Искандеры» еще до начала войны и успевшая полностью освоить новую технику. Две остальные прошли перевооружение лишь частично, но 107-я была в лучшем состоянии. Ну а остальное – судьба. Ее ни разу не накрыли на марше, ни разу серьезно не бомбили; в ходе охоты на Мозырскую бригаду враг потерял несколько авиаразведчиков и потратил тысячи часов спутниковых съемок, но бригада до сих пор была жива и боеспособна. Еще прошлый Командующий Западным фронтом с мясом вырвал ее у своего «коллеги», и тогда артиллеристы Восточного фронта голосили, будто волки на луну. Сейчас удар «Искандеров» завершил артиллерийскую подготовку наступления его фронта, Западного. И этот драгоценный удар не пропал впустую. 10 пусковых установок, двадцать 3,8-тонных ракет. Шесть целей: 2 командных пункта, 1 запасной командный пункт, 2 аэродрома, 1 «стратегический мост». Мост был на самом пределе дальности полета этой громадной ракеты: больше ничем, кроме авиации и до сих пор не пошедших в дело «трансконтинентальных баллистических», его было не достать, а свою авиацию на этом этапе Командующий берег изо всех сил, с не свойственной ему нежностью. И тот же мост фактически обозначал его дальний прицел: вот дотуда, до этой конкретной точки он надеялся дойти в ходе этого конкретного наступления. Первого настоящего за все время.

Враги переборщили со своей осторожностью, со своим желанием поучиться за счет русских, демонстративно окупить деньги своих налогоплательщиков и получить у них кредит на будущее. За это время, за странную паузу двух последних месяцев, русские собрались с силами сами, и собрали все возможное тяжелое железо в один действительно серьезный кулак. Командующий считал полным и безоговорочным бредом теории младших офицеров о том, что какое-то значение может иметь пандемия парагриппа. Плевал он на такую пандемию. На оккупированных территориях многие миллионы граждан России умерли от самых настоящих эпидемий. Эпидемий тяжелых, смертельных, без организованной квалифицированной медицинской помощи заболеваний. Тех самых, что именуются «особо опасными инфекционными». Их студенты-медики изучали без особого пиетета, потому что это всегда была чистая теория. Умерли от дизентерии, холеры, сыпного и брюшного тифа. Ходили слухи о вспышках самой настоящей чумы, от которых полностью вымирали целые города, – но у этих слухов действительно серьезного, доказательного подтверждения пока не было. И на фоне вот этого всего – страдания и цивилизованного мира, и диких негров в Африке, и нецивилизованных русских в их тундре от хронического насморка? Да тьфу! Когда четверть солдат в роте одновременно лихорадит, дрищет и блюет, – это гепатит А, это он видал. За такое снимают с должностей медиков в погонах, до корпусного уровня включительно. Насморк как причина снижения боеспособности вражеских бригад и дивизий? Да вы охренели уже совсем, в своих теплых Европах. Знаете, каков неформальный девиз той же 107-й ракетной Мозырской ордена Ленина Краснознаменной бригады? «Солдату бригады не бывает холодно, ему бывает свежо». А знаете, какой их формальный и даже уже совершенно официальный, даже утвержденный каким-то номерным приказом девиз образца текущего 2013 года? «Мсти. Убивай».

– Товарищ Командующий, докладывают 35-я и 37-я. Вступили в соприкосновение с противником.

– С богом, мальчики… Давайте, родимые…

Мальчики, ну да. Генерал-лейтенант знал обоих комбригов лично. 35-я отдельная гвардейская комплектовалась алтайцами, а 37-я отдельная гвардейская – жителями Республики Бурятия, в том числе собственно бурятами. Репутация у обеих этих бригад у противника была по-настоящему пугающей. Обе давно действовали вместе, и генерал-лейтенант, не стесняясь, звал обоих комбригов «мальчиками». Они были совершенно не похожи один на другого внешне, и уж точно не были похожи на него, старого человека. Но они были одной с ним волчьей породы, вот что важно.

Тактический планшет мигнул экраном, обновив информацию. Спутник шел с запада на восток, охватывая с огромной высоты почти всю картину в целом. Мощности процессора планшета ни при каких условиях не могло хватить для распознавания объектов, но это был просто экран – и распознавание, и преобразование шли на совершенно других, очень и очень серьезных машинах. Спрятанных под метрами бетона и обслуживаемых десятками компьютерных специалистов в погонах и без. Значки и иконки на 10-сантиметровом экранчике были результатом их непростого труда. И генералу стоило сил понимать: каждый из этих значков – за исключением фантомов, прошедших все фильтры ложно-положительных сигналов, – состоял из вражеского железа и живых врагов. У него уже создалась правильная привычка, он не имел соблазна считать происходящее командной игрой или даже просто учебой, проводимой на компьютерной модели. Пропущенная, не принятая во внимание иконка могла обернуться тысячей бумажных «похоронок». Бесполезно потерянной на марше бесценной зенитной батареей или накрытым на исходной позиции драгоценным ракетным дивизионом. И в конечном итоге – поражением.

– Видите?

– Так точно, видим… Ну ничего ж себе, а?..

Это только в дурных фильмах Командующий, сурово наморщив лоб, непрерывно отдает приказы усталым, но уверенным голосом. На самом деле, сейчас, сию минуту, комфронта был скорее наблюдателем. Огромная подготовительная работа, проведенная и его штабом, и им самим, и тысячами офицеров всех рангов, должна была сейчас или начать окупаться, или с треском отправиться прямым ходом в жопу. И он с настоящим, буквальным замиранием сердца смотрел: «Ну, ну, ну?» Пришелся ли их удар по цели или лег в пустоту, по многим десяткам и сотням надувных макетов, изображающих танки, бронемашины, вертолеты в капонирах? По имитационным командным пунктам, расположение которых бережно скармливалось его разведчикам, партизанам, гражданским наблюдателям? Еще и жизнями платившим за эти данные, которые вот сейчас окажутся ненастоящими?

Каждый офицер знал: любой план может оказаться ничем, пшиком. Сколько уже было таких случаев в его собственном опыте, далеко не всегда гладком и победном? Много, слишком много. Какова вероятность того, что и он сам, и его штаб недооценили или вообще не приняли во внимание один или несколько факторов? Что один или несколько из десятков компромиссов, на которые они пошли, оказался в корне ошибочным? Невозможно сосчитать, никакой компьютер на это не способен. Надо было или принимать этот риск и нанести наконец свой давно планируемый удар, или продолжать копить силы на неизведанное будущее. Зная, что продолжают гибнуть миллионы людей.

– Пошла Кантемировская… Пошла, родимая…

– Вижу, вижу. Пошла. Командиру Кантемировской генерал-майору Комбарову!

– Слушаю, товарищ Командующий.

– Одно слово. «Дави».

Подполковник-штабист оскалился. Этот тоже волк. Полный, с некрасивым лицом давно пьющего человека, неспособный ни разу отжаться или подтянуться – этот тоже волк. Профессиональный военный, отдающий войне себя всего целиком. Талантливый без всяких преувеличений; работоспособный, как ломовая лошадь. Агрессивный и хищный, как вот эта самая серая зверюга. Еще один.

Комфронта знал, что воссозданная в самом начале войны Кантемировская, дважды разбитая и дважды с тех пор переформированная – единственная полностью укомплектованная танковая дивизия в его распоряжении. Было бы странно, если бы он об этом позабыл. И еще он отлично знал, что наносить лобовой удар танками, поставленными в первый эшелон наступления, – противоречит всем стандартам, всем академическим доктринам, которые в него вбивала служба. Но времена установившихся линий фронта, обозначенных на поверхности земли и картах тысячами километров траншей, колючей проволоки и минных полей, давно прошли. Сейчас все было не так. Если он ошибся, и их первый удар не достигает цели, если американцы и британцы отвели свои части, оставив позади чисто номинальные заслоны в опорных пунктах, и развернув тысячи муляжей, и приготовив десятки «огневых мешков», – им конец, всем. Если они бездарно растратили боеприпасы, если потеряют сейчас подготовленных мотострелков, и танкистов, и летчиков, и давшую им хоть сколько-то приблизиться числом к штату технику… Другого шанса у фронта не будет. И у страны тоже.

Однако и у Командующего, и у его штаба до сих пор сохранялась значительная степень уверенности в том, что завершение переформирования 4-й гвардейской танковой Кантемировской и ее выход на исходный рубеж не вскрыты противником или вскрыты не полностью. Основывается ли его убежденность на иллюзиях, покажет уже сегодняшний день. И в любом случае, танковая дивизия на хвосте у стремительно отходящего врага, под последовательными ударами всех его сил и средств – гораздо меньшая ценность, чем та же дивизия уже в боевых порядках, давящая гусеницами всех подряд по фронту своего наступления.

– 35-я несет потери, просит поддержку огнем.

– Работай…

Командир артиллерии был еще одним его любимцем. Они много месяцев воевали плечом к плечу, они понимали друг друга уже почти без слов. 35-я… Просто так командир 35-й ничего просить не будет. Если ему не хватает той артиллерии, которая есть у него по штату и которая придана ему приказом, значит, дело действительно серьезно с самого начала. В полосе наступления 35-й отдельной гвардейской мотострелковой бригады находится стык между зонами ответственности 2-й пехотной бригадной боевой группы американской 3-й Пехотной дивизии с севера и британской 11-й пехотной бригады с юга. Еще несколько недель назад этот участок занимали немцы: 37-я панцергренадерская – то есть механизированная, – бригада бундесвера. Сейчас немцев на этом месте не было, и американцы с британцами неизбежно должны были растянуть свои боевые порядки, чтобы прикрыть уязвимый участок перед Александровским. Дорог тут мало, хороших дорог еще меньше. Партизаны, деятельность которых комфронта ценил, но совершенно не переоценивал, сообщали о десятках вышедших из строя единицах техники, отмечавших маршруты американцев и англичан, спешащих затянуть брешь. Да, это была еще одна причина спешить с началом наступления. Громкий, со скандалами и нотами выход из войны Франции не имел никакого значения, кроме политического, или пусть морального. Выход из войны Германии как бы не произошел, но бундесвер и люфтваффе перестали давить на русских с запада и минимум последнюю неделю вели себя полностью пассивно. Кое-где они явно готовились к отходу, кое-где нет, но в любом случае командование НАТО должно было что-то по этому поводу делать. В миролюбие немцев генерал-лейтенант не верил ни на грош: после призыва резервистов у них под ружьем стояли свыше 120 тысяч человек. И процентов девяносто из них сейчас размещались в «зонах урегулирования» от Калининграда до Братска, а не где-то на охране священных рубежей Мекленбурга и Баварии. И в их планы совершенно точно не входило ни кормить русских колбасой, ни бить американцев и британцев в спину.

Мат в стороне – приглушенный, но отчетливый. Этот не может без мата, но все военные так привыкли к нему, что пропускают мимо ушей. Это как «артикли» в чужих языках. Но когда матерится генерал-майор, это почти всегда важно.

– Что там?

– 288-я, из моих… Ну как чувствовал же я, а?.. Товарищ генерал-лейтенант, товарищ комфронта… Не лезь ко мне сейчас, Христом-богом прошу…

– 35-я, – снова сказали сбоку. – Еще просит. Очень просит.

Комфронта растянул нужный участок экрана на максимальный уровень детализации, быстро оглядывая квадратные километры нарезанной алтайским мотострелкам полосы. Он не думал, что сопротивление на их участке сразу станет настолько серьезным, что командир бригады второй раз за четверть часа обратится к его артиллеристам напрямую.

– Даем. Все свое ему даем. Жора!

– Там британцы.

– Знаю, не слепой. Британцам даем. Всем даем.

Накрытая вражеским огнем 288-я артиллерийская бригада была слабой: сколько раз ее ни пополняли, слабой до сих пор. Бывшей 20-й гвардейской Армии вообще пришлось очень тяжело, еще тяжелее многих. Армия была давно расформирована, 3 из ее 4 бригад воевали в составе двух других армий, и воевали нормально, но больно им всегда не везло. Больно дорого они платили техникой и людьми за каждую выдержанную на отведенных рубежах неделю, больно часто попадали под самые серьезные удары с воздуха.

– Жора, еще.

По планшету прошла горизонтальная светлая полоса – как развертка по старому кинескопу. Одна из иконок размылась и исчезла, будто стертая.

– От Комбарова, Кантемировская.

– Что?

Сзади, за спиной, коротко всхрапнули, не удержавшись. Генерал ждал.

– Тоже одно слово.

– Ну?

– «Давлю».

Командующий Западным фронтом генерал-лейтенант Лосев ошибался в жизни очень во многом: и в крупном, и в мелочах. Во многом он ошибался и последний год, когда лихорадочно учился воевать заново, и в последние месяцы, когда готовил эту самую операцию, – главную во всей своей жизни. Но не бывает без ошибок войны, и не бывает без ошибок даже побед. Каждая операция полна ошибок в планировании, ошибок в командовании, ошибок и сбоев в выполнении приказов. Каждая представляет собой фактически огромный дом, выстроенный из отдельных кирпичиков, панелей и даже просто детских кубиков. Без исключения каждый из них может выпасть из стенки, в которую его вложили; лопнуть под весом груза, наваленного на него сверху. Не выдержать толчка ветра, вибрации, прицельного удара. Но некоторые здания рушатся, а некоторые, даже выглядящие неказистыми, держатся по полтысячи лет. Вопрос в том, являются ли неизбежные совершенные ошибки мелкими, средними или крупными и как много их в каждой из этих категорий. Бывают и отдельные непоправимые ошибки, – но обычно таковыми считают только последние, крайние из целой цепочки: на самом же деле важна совокупность, критическая масса совершенных ошибок. И еще – каков баланс между всем правильным и ошибочным с твоей стороны – против того баланса, который складывается у противника. Вошедшие в учебники бои, сражения, стратегические операции – это вовсе не бои и операции, проведенные совершенно и полностью без ошибок. Это те, в которых баланс верных и неверных решений оказался более выраженным в пользу тех, кто потом писал эти учебники.

К 11 сентября 2013 года, дню нехорошего юбилея событий в небе над северо-востоком США, обе стороны находились в далеко не лучшем состоянии. Выскребший все «по сусекам» Западный фронт продолжал количественно уступать агрессору по многим параметрам: начиная с числа боеспособных истребителей и вертолетов и заканчивая объемом накопленного за период затишья запаса высокоточных боеприпасов. Но время действительно играло на русских. Удерживаемая ими к этому моменту территория составляла максимум одну пятую от исходной площади государства, и это была, вероятно, наименее плотно заселенная «пятая»: перекошенная трапеция между Салехардом, Нижневартовском, Охотском и никому полгода назад неизвестным Певеком – теперь передовой базой Северного флота. Но и здесь жили миллионы людей, здесь располагались десятки «баз хранения военной техники» и стратегических складов. И к августу-сентябрю молотящие в три смены военные комиссариаты и учебки – впервые за все время – обеспечили Западному фронту значимое превосходство над теми соединениями противника, кто находился в «первой линии». Как минимум. А их плотность была уже не той, что раньше. Не той, что планировалась в штабах «миротворцев», в том числе в самых высоких.

Вопрос расхождения между планами и реальностью был, разумеется, совершенно банальным. Война в подавляющем большинстве случаев идет не по плану, это нормально. Не просто важно, а критично своевременно и адекватно корректировать свои планы и свои расчеты. Анализ показывал, что у продолжающегося снижения плотности боевых порядков «миротворцев» имелись совершенно объективные причины. В происходящем были виноваты Франция – как бы мало ни были исходно задействованы ее сухопутные войска в операции, – а также, разумеется, Германия. Предательски бросившая союзников Франция и сделавшая то же самое под явно надуманным предлогом Германия. В результате некоторые боеспособные части приходилось снимать с «линии боевого соприкосновения» на медленно сжимаемых границах русского анклава. Прежде всего для того, чтобы надежно контролировать теперь французов и немцев. Были части, которые приходилось передислоцировать для того, чтобы занять гарнизонами остающиеся без контроля точки и зоны. Расположенные на всем этом огромном, невозможном, не умещающемся в сознании пространстве.

– Генерал, сэр!

– Ы?..

– Генерал Хэртлинг, проснитесь!

– Что за черт? Сколько сейчас времени? Что случилось?

– 02.45 местного… Русские нанесли удар.

– Что за бред? Опять русские вывели пару своих танков на поле боя? И меня стоит будить? Вы же знаете, во сколько я лег. Неужели не можете…

– Боюсь, что все хуже, генерал, сэр.

– Черт…

Тон у полковника однозначно был серьезный, и генерал-лейтенант Хэртлинг окончательно проснулся.

– Кто доложил?

– Центральный сектор.

Та территория, которую русские сумели удержать остатками своих вооруженных сил, оставалась источником головной боли, раздражения, потерь. Все более и более серьезных потерь, что теперь приходилось признавать всем. Дома, имена и портреты погибших военнослужащих в локальных и общенациональных газетах и телепередачах уже перестали привлекать большое внимание. Соответствующие им комментарии журналистов уже воспринимались просто как фон к местным новостям. «Погиб в бою» и «Пропал без вести в бою» являлись просто словами, устоявшимися аббревиатурами, знакомыми уже всем. Но за каждым таким словом стояли пехотинцы, убитые в перестрелках, убитые снайперами, убитые при артиллерийских, ракетных, минометных обстрелах. Экипажи, сгоревшие в стальных коробках гусеничных и колесных боевых машин. Авиаторы, погибшие со сбитыми самолетами и вертолетами. Военные и гражданские моряки, уходящие на темное дно каждого из трех океанов в нутре перекошенных от взрывов, пылающих остовов кораблей и судов. Которые перестали быть красивыми в одну секунду после взрыва боеголовки русской противокорабельной ракеты или торпеды… Саперы, связисты, ремонтники, мучительно пытающиеся удержать расползающуюся, буксующую систему снабжения. Все это объединялось одним словом: «фронт». Он сжирал все больше людей и ресурсов, и он потреблял деньги в совершенно невообразимых количествах, превосходящих всякие планы. Впрочем, на это страны – члены коалиции, готовы были идти. Понимание стратегической важности уничтожения России и захвата ее территории никуда не делось. И то, что потери оказались выше ожидаемых, и очевидно будут еще выше, было приемлемо до сих пор.

Было понятно, что вооруженные силы русских оказались сильнее, чем ожидалось. И также теперь было понятно, что моральная устойчивость русских оказалось намного, на очень много, в разы выше ожидаемого, расчетного. Вместо того чтобы сбросить с себя ярмо путинского режима и государственного контроля с надеждой вернуться хоть к какому-то подобию прежней жизни, русские шли в вооруженные силы. Оказавшись в «зонах урегулирования», на освобожденных «миротворцами» территориях, по мере своих скромных сил сопротивлялись. Жгли, ломали, портили технику, мосты, дороги – на это русские оказались мастера. И резали, вешали, травили тех, кого считали предателями и коллаборационистами. И убивали тех, кого считали не освободителями, а врагами. Шли не только в новые «формирования охраны порядка» под контролем демократических сил, но и в террористы.

Да, все больше сил и средств отнимала борьба с «вооруженными террористами». Наносящими «миротворцам» все более значимые потери и на растянувшихся до предела коммуникациях, и на освоенных и зачищенных территориях в целом. Борьба с террористами велась как бы успешно – число ликвидированных отрядов, групп, одиночек, считали тысячами. Но тех становилось все больше и больше, и они действовали уже не просто отчаянно, а нагло и иногда уже даже организованно. При всей нехватке ресурсов, русское командование продолжало делать все возможное для снабжения их вооружением, боеприпасами, средствами связи и разведки, инструкторами. В обмен на это террористы убивали, поджигали, подрывали то, до чего могли дотянуться и на чем видели эмблемы войск государств – участников операции, призванной принести России свободу. И они явно снабжали информацией своих террористических хозяев в глубине своей бывшей страны. Можно было только догадываться, какая доля неожиданных успехов русской фронтовой авиации обусловлена работой тех самых террористов, – а сколько действиями штатной агентуры и войсковой разведки. Быть может, поровну.

– Какого хера?! Будь я проклят!

Это генерал-лейтенант считал картинку с экрана своего тактического планшета.

– Свяжите меня со 2-й Бронетанковой. И 3-й Пехотной. Срочно.

– Да, сэр.

– И командующего авиацией ко мне. И готовьте круговой звонок с командирами всех соединений в радиусе 300 миль от этого… чтоб его…

– Да, сэр. Делаю, сэр.

– Сколько прошло времени?

– С самого начала? Почти два часа, сэр. Но сначала это был просто артиллерийский и ракетный удары, какие уже бывали. Потом мы решили, что это разведка боем, в обычном их стиле.

– А потом?..

С формальной точки зрения во всем этом, в эскалации жестокости и массовой гибели гражданского населения были виноваты, ясное дело, сами русские. Западным обывателям с утра до ночи объясняли, что русские сами сожгли собственные города и поселки, и продолжают их жечь, и продолжают убивать друг друга, – чтобы очернить «миротворцев» и привлечь на свою сторону недалеких людей, не способных к критичному анализу. Как это им уже удалось с греками и восточноукраинцами – каша в этих двух регионах сейчас заваривалась крутая. Некоторое время это объяснение успешно работало, пока в августе в паре европейских стран вдруг не прошли в прайм-тайме сюжеты о кавказских, украинских и прибалтийских «эскадронах смерти». И о «шоссе смерти», как именовали десятки совершенно одинаково выглядящих мест по всему протяжению бывшей России. Покрытые выбоинами и копотью асфальтовые полосы, на многие километры заставленные ржавыми и издырявленными обломками гражданских легковых машин и автобусов, со скрюченными костяками пассажиров внутри. И десятки не сработавших суббоеприпасов с маркировкой западных производителей там и сям между ними.

К августу число звонков в радио- и телеэфир с насмешками над «аналитиками и комментаторами», с прямыми оскорблениями журналистам и собственным правительствам перевалило за какую-то первую условную границу. А слова «гуманитарная катастрофа» стали звучать уже довольно громко. С этого момента наравне с русскими стали виноваты те «союзники и партнеры», без которых в операции было не обойтись: больно уж большая территория нуждалась в контроле и порядке. Турки, африканцы, азербайджанцы, грузины, поляки, эстонцы, латыши, литовцы, украинцы и те же русские коллаборационисты. Их поведение на занятых территориях оказалось не просто жестоким, а лютым. На их счету, по разным оценкам, были к текущему дню от сотен тысяч до миллионов жизней гражданских русских и пленных. Это вызывало ровно такую же ответную реакцию русских, и так заходило все дальше и дальше. Как, собственно, и было запланировано. Но это постепенно вызывало в мире и протест, и даже сочувствие к русским. Непонимающие целей и задач операции «Свобода России» тупые граждане были готовы сочувствовать кому угодно: так, они сочувствовали даже террористам ИРА и «Красных бригад» в 70-х годах прошлого века. Задрипанные макаронники, ожиревшие бельгийцы и голландцы, сумевшие выставить на поле боя считаные бригады весьма умеренной боеспособности, и немного большее число полицейских подразделений, – посмели говорить что-то о «преступном попустительстве». Смели угрожать какими-то международными расследованиями. Сейчас это уже начинало серьезно мешать.

– Генерал Питард? Дана, ты это видишь?

– Я уже знаю, сэр.

– Дана, когда тебя подняли?

– 5 минут назад, сэр. Может, уже 6.

– Ты второй, кому я позвонил. Эйб Абрамс погиб, ты знаешь?

– Что?

– Ты меня слышал. Один из их ракетных ударов пришелся по штабу 3-й Пехотной. Они там все спали, как детки в кроватках. И это было уже больше часа назад, дьявол; а мы не знали. 3-й теперь командует кто-то из штабных подполковников, я даже не запомнил, кто именно. Ты теперь вышестоящий офицер в секторе. И хозяин самого тяжелого кулака.

– Марк, у меня такое ощущение, что я еще не до конца проснулся. Мне все кажется пока не слишком настоящим. Ты думаешь, это серьезно? Действительно серьезно? Не батальонный уровень, как они любят? Не полковой, не дивизионный даже?

– Они сбили «Сентри» прямо над Омском. Истребителями. Теми самыми, которых у них так мало, что почти уже совсем нет. О да, я думаю, что это серьезно.

Что на всех их влияло еще все эти месяцы, когда они все никак не могли продвинуться вперед, сломать русских до конца, окончательно лишить их даже тени надежды? Еще была непонятная, вызывающая уже просто настоящий страх эпидемия суицида и дезертирства военнослужащих. Необъяснимая ничем: никаким «боевым стрессом», никаким фоновым воздействием массово применяемого в бронебойных боеприпасах обедненного урана, на которое грешили две войны подряд – иракскую и Балканскую. Вы знаете, что в Вооруженных силах США практически не было дезертирства всю Вторую мировую? Когда страна действительно дралась в полную мощь, с напряжением всех сил нации, когда несла серьезные потери и на равнинах Нормандии, и в итальянских предгорьях, и в джунглях тихоокеанских островов? Солдаты Армии США, – Корпуса морской пехоты, собственно Флота, армейских ВВС – гибли, иногда тысячами в день; превращались в инвалидов и уродов. Но призывные пункты не испытывали недостатка в добровольцах, а дезертирство фактически не являлось сколько-нибудь значимой проблемой. И ровно так же было еще много следующих лет и десятилетий. Почему это стало проблемой сейчас? Почему суицид и дезертирство превратились не просто в эпидемию – в угрозу боеспособности?

Число случаев самоубийства среди американских военнослужащих перевалило уже к 1 сентября за 2000, число подтвержденных случаев «убийство – самоубийство» (дурацкий термин, но совершенно официальный) – за 300. На фоне ежегодной статистики по США это было немного. Но на фоне обычных цифр по Вооруженным силам, в которых служили психически здоровые, психологически устойчивые мужчины и женщины… Находящиеся под наблюдением профессионалов, военных медиков, собственно и разработавших концепцию «посттравматического стресса»… На всем этом фоне происходящее казалось чем-то несусветным. Особо следовало отметить то, что вклад в статистику вносили не только непосредственные участники операции «Свобода России», но вообще все военнослужащие: в том числе расквартированные в тысячах километров от границ бывшей России. В среднем 300 суицидов в год за 2008–2012 годы – и 2300 за первые полгода этой операции: это не могло быть совпадением, и это не могло пока быть объяснено ничем, никакими медицинскими теориями. Поэтому это было реально страшно.

Более того, были отмечены случаи перехода военнослужащих США и участвующих в миротворческой операции подразделений Вооруженных сил демократических стран Европы и Азии на сторону противника. Побежденного, разгромленного, продолжающего безнадежное сопротивление только из присущей славянам негибкости, склонности к фанатичному самоотречению. Русские не просто были старым врагом: они были исчадием ада, олицетворением всего отвратительного, что есть на земле. Всего противоречащего и противостоящего демократии, свободе, правам человека. Миру и процветанию человечества в целом. Это в своем большинстве знали все «рядовые, обычные» жители западных стран, объединенные в глазах военных термином «lay people», – и это тем более знали сами профессиональные военные, которых воспитывали на этой аксиоме с юношеских лет. Десятки известных, достоверно подтвержденных и наверняка многие десятки замаскированных случаев перехода к противнику рядовых, унтер-офицеров и даже офицеров Вооруженных сил США не могли быть объяснены ни маргинальностью совершивших это лиц, ни их стрессом, ни чем иным. Один-два случая – могли бы. Десятки – никогда. Только презрение русских к пропагандистской работе либо нехватка у них ресурсов и средств для такой работы объясняли то, что они не разворачивали каждый такой эпизод в полноценную пиар-кампанию. Но и существующего более чем хватало для перманентного напряжения, для падения боевого духа, для потери уверенности в надежности боевого братства. И главное – казавшейся нерушимой уверенности в благородстве основной, главной цели всей этой операции, уже стоившей таких трат и таких жертв.

– Я вижу, вижу!

– «Колода» сообщает… Потери от ракетного удара умеренные; в основном пришлись на «Скандалиста». Но на поле русская бронетехника, и в воздух удалось поднять лишь несколько машин… Экипажи и техники ведут наземный бой… Русских мало, скорее просто маневренная группа силами до усиленной роты, но…

– Я вижу! Где 48-я? Она была ближе всех, какого черта?

– 48-ю боевую группу охватили уже с обоих флангов, оторваться полковник Симмонс не может. Просит помощи.

– Помощи ему? Дай мне Симмонса!

– Прямой связи нет, сэр. Русские глушат все частоты широким ковром: именно поэтому мы потеряли первую четверть часа.

– Черт побери, а как воюют они сами?

– Не знаю, сэр.

– К черту! Симмонса мне! Симмонса! Его 1-му батальону всего 3 мили до поля, это один рывок. Там гибнут летуны! Гибнут на земле, он что, не понимает?

– Мы вызываем Симмонса, сэр. Вызываем все время.

– «Хлопкоробы» на линии! 2-й батальон бронетанковой группы той же 3-й.

– Дай!

Треск, шипение, завывания, какими изображали привидений в дешевых кинофильмах времен его молодости.

– Генерал, сэр! Капитан Грин, 2-й батальон, временно исполняющий… Мы ведем встречный бой, русские танки по всему фронту соприкосновения… Я не слышу!

– Я тоже слышу плохо! Докладывай быстрее, капитан. Почему временно?..

– Майор Симпсон пропал без вести. Я принял на себя командование уже вторым, до меня был командир 1-й роты… Танки горят по всей гряде… Мы работаем, но у них численное преимущество, а над горизонтом все время ходят «Хайнды» и «Вампиры», мы несем потери и от ракет… Положение крайне серьезное, мы не можем ни опрокинуть их, ни оторваться. Их броня сожгла батальонную ПВО за первую же минуту, и…

– Какие «Вампиры»? Британцы?

– Русские вертолеты… Мы их так зовем… Еще…

Связь оборвалась. Генерал-лейтенант медленно опустил руку с зажатым в ней стилом. Да, поднявший его с постели с таким опозданием полковник был прав: это даже не дивизионная операция, это больше. А он здесь, в Подмосковье. В сотнях, и сотнях, и сотнях миль к западу от бурлящего, кипящего, пылающего поля общевойскового сражения. В комфортабельном здании, превращенном в защищенный командный пункт еще много месяцев назад. Отсюда он командовал десятками дивизий, отсюда он отдавал приказы командующим флотами и авиационными соединениями. До сих пор все средства связи были весьма надежны, хотя русские так и продолжали сбивать иногда их сателлиты. Ожидалось, что это прекратится, когда русские потеряют последний из своих оборудованных космодромов и когда до конца истратят все противосателлитное железо, что висело у них на орбите. Но они продолжали выводить на орбиту спутники и противоспутники межконтинентальными баллистическими ракетами шахтного базирования. Одиночными. Каждый раз цинично и даже, кажется, насмешливо, предупреждая своих врагов через парламентеров о предстоящих запусках, чтобы те не были приняты за начало давно ожидавшегося ядерного удара. Каждый раз после такого предупреждения где-нибудь в Пентагоне собирались генералы и политики, каждый раз размышляли, что можно по этому поводу предпринять и в политическом смысле, и в военном. И каждый раз не решались сделать что-то серьезнее организации очередной пиар-кампании, с обвинениями русских в наглых провокациях, в обострении ядерной угрозы и так далее.

Сколько-то собственных военных или переориентированных гражданских спутников русские еще контролировали несмотря на все меры противодействия. И несмотря на все усилия и средства, которые десять с лишним лет вкладывались в то, чтобы этого не случилось. Начиная от банкротства конкретных ключевых русских производственных предприятий (с переориентацией остальных на зарубежные комплектующие) и заканчивая банальными убийствами ключевых же технарей и конструкторов вечерами в темных подъездах. Тем не менее оказалось, что этого было мало. Недостаточно. И именно поэтому русские до сих пор были способны работать по идущим через океаны конвоям своими ракетоносцами и субмаринами. Все же объединенный объем американской, японской и европейской группировок сателлитов разведки и связи был втрое большим, и это считалось достаточным. Считалось, что это гарантирует вскрытие любых передвижений серьезных количеств техники, переброску единиц самолетов и вертолетов. Позволяет достоверно отслеживать ход ремонтных работ по кораблям да и вообще почти любую значимую активность. Считалось до этих самых пор.

Что погибающий капитан хотел сказать, когда эфир сорвал связь? Что еще? Да, еще… Еще были странные, необъяснимые нервные срывы, и уходы, и публичные выступления, и полноценные сливы информации – оттуда, из дома. От действующих и отставных военных и политиков, до действующих и отставных разведчиков разных профилей: политических, экономических, прочих. Июньская история со сбежавшим в китайский Гонконг техническим специалистом ЦРУ и АНБ Эдвардом Сноуденом была просто самой известной, а на самом деле были еще несколько, не менее показательных. Случившиеся одновременно или почти одновременно. В какой-то степени оба чудовищных предательства со стороны союзников были исходом примерно таких же пусковых событий. Что путч в германском бундестаге, что поразительно резкая реакция французского Правительства на «открывшиеся обстоятельства» и рассекреченные документы, с отказом обеих этих стран от дальнейшего участия в операции. В самих США отлично налаженная система контроля пока продолжала блюсти «единство нации», но несколько историй уже прорвались наружу и совершенно очевидно уже начали оказывать свое действие. Если еще не разрушительное, то уже, по крайней мере, негативное.

Колин Лютер Пауэлл, генерал Армии США в отставке, бывший государственный секретарь, бывший председатель Объединенного комитета начальников штабов, бывший советник по национальной безопасности. Во время выступления перед студентами Университета Мичигана вдруг заявил, что «сожалеет о том, что решения о вторжении в Ирак в 2003 году и в Россию в 2013-м принимались на основе сведений из ненадежных источников». И на уточняющий вопрос какого-то умника даже не из числа студентов, а из числа университетских преподавателей – дал развернутый, минут на пять, ответ. Из-за ошибки выпускающего редактора не удаленный из состава текста его речи, опубликованной в дневном обновлении университетской веб-страницы. И оттуда мгновенно расползшийся по американским и иностранным СМИ. По словам Пауэлла, ставшая поводом к запуску операции «Свобода России» известная «вооруженная провокация России на границе с одним из прибалтийских государств» в реальности не имела места и являлась фактически «сфабрикованной и полностью виртуальной». Он также заявил, что не снимает с себя ответственности за произошедшее в 2003 году, но «требует от ЦРУ и Пентагона объяснить», как такие важные решения могли, в принципе, быть приняты на основе фальсификаций: и тогда, и сейчас, десятилетие спустя. Почему все это было сказано генералом в ходе дискуссии после рядовой университетской лекции, не мог объяснить никто из аналитиков. После произошедшего Колин Пауэлл быстро ушел в тень, и теперь категорически отказывался давать комментарии на тему своих высказываний, впрочем, и не отказываясь от произнесенных им слов.

Сенатор Билл Кэссиди, член Объединенного экономического комитета Конгресса США. В ходе закрытого заседания, посвященного определению политики США в отношении мировых цен на энергоносители в свете ликвидации России как одного из ключевых игроков на энергетическом рынке, заявил, что вторжение в Россию являлось и является «не миротворческой акцией, а чудовищным преступлением, не имеющим в истории аналогов по уровню проявленного цинизма и гибельности своих результатов». В ответ на лишение себя слова председателем комитета продолжил свое неожиданное выступление «с места». При этом цинично оскорблял и его, и остальных высокопоставленных членов комитета, используя медицинскую терминологию. В частности, заявил, что обладает достаточной врачебной квалификацией, чтобы поставить присутствующим диагнозы, объясняющие их поступки. Это теперь активно муссировалось в прессе: сенатор был довольно популярен.

Вильям Шворц, находящийся на низком уровне служебной иерархии технический сотрудник АНБ, Агентства национальной безопасности США. Пользуясь имеющейся возможностью, скопировал около четырех тысяч документов с грифом «Совершенно секретно» и «Секретно», имеющих отношение к политическим и дипломатическим аспектам проводившейся в 1996–2013 годах подготовки военной операции против России. В несколько приемов выложил эти документы в Интернет, произведя выгрузку на файлообменные сайты, относящиеся к доменам нескольких независимых государств. Одновременно он переслал CD-диски с архивами нерассортированных файлов в посольства этих же и нескольких других государств: пока даже не было известно, скольких именно. Документы имели разный формат, во многих случаях представляли собой сканы высокого разрешения с официальных документов со всеми грифами и колонтитулами, и попытки объявить их фальшивками выглядели сейчас просто смешно. Предатель был идентифицирован весьма быстро, но при попытке ареста оказал вооруженное сопротивление членам силового подразделения ведомства, а когда ситутация стала для него безнадежной, покончил с собой. Вдова Шворца сообщила СМИ, что ей официально запретили давать какие-то комментарии до окончания официального расследования, но ее муж являлся не русским шпионом, а американцем-патриотом, и время докажет: совершенное им пойдет Америке только на пользу, очистив ее от греха и скверны.

Рольф Бьерманн, профессор Университета Дрекселя, располагающегося в Филадельфии, штат Пенсильвания; по специальности – инженер-механик и робототехник. Совершил самосожжение в центре «молла» – грандиозного бульвара в сердце Вашингтона, столицы Соединенных Штатов, – на глазах у сотен участников патриотической манифестации в поддержку Вооруженных сил. По словам свидетелей, на нее он явился одетым в серый балахон с огромными желтыми звездами Давида на груди и спине, при этом держал в руках транспарант с изображением традиционной русской складной куклы, перечеркнутой зигзагами рун СС. Охраняющие манифестацию полицейские и сотрудники военной и гражданской охранной служб не остановили его, потому что не поняли, что означает его костюм и его транспарант. В припаркованном на одной из боковых улиц автомобиле, на котором профессор Бьерманн прибыл из Филадельфии, осталось написанное от руки письмо на трех страницах. В нем профессор выражал свое глубокое возмущение политикой, спланированной международным сообществом травли по отношению к России в целом и русскому православию в частности. А также глубокое разочарование потерей Америкой унаследованных ею гражданских свобод.

Во всех этих случаях сделавшие такие неожиданные заявления и предпринявшие такие резкие, опасные по своим последствиям шаги люди считались давними, убежденными сторонниками текущего курса США на дальнейшее расширение своего позитивного влияния в мире и лояльными гражданами. В каждом из этих случаев высказанные ими мнения и совершенные ими поступки становились неожиданностью и для общественности, и для их собственных коллег и близких. Например, семья, коллеги и студенты профессора Бьерманна были полностью шокированы его поступком и заявили, что он никогда не был ни интересующимся политикой, ни религиозным человеком. И, в частности, ни разу не выражал при них вообще какого-либо интереса к православной религии.

Наконец, Карла Дель Понте, бывший прокурор Международного трибунала ООН по бывшей Югославии и Международного трибунала ООН по Руанде. В 2011–2013 годах член Международной комиссии по расследованию событий в Сирии под эгидой Верховного комиссара ООН по правам человека, а ныне председатель аналогичной комиссии в России. Она вдруг посмела заявить, что опустошающие территорию бывшей России эпидемии имеют «явно искусственное, причем скорее всего иностранное происхождение» и являются частью «спланированного ЦРУ и НАТО геноцида русских». Это прозвучало из уст члена комиссии, созданной специально, чтобы еще и еще раз демонстрировать мировому сообществу преступность поверженного русского режима, представлять доказательства совершенных русскими преступлений… Причем из уст проверенного человека, не раз подтверждавшего словами и делом свою приверженность единственно правильной точке зрения и на прошлых своих должностях, и на этой… Невероятно. Дель Понте была в значительной степени ответственна за успех международных усилий по дискредитации в глазах мира сербской стороны, приданию легитимности военному разгрому Югославии в 1999 году и ее последующему разделению. Она немало сделала для демонизации президента Сирии Асада, ждущего теперь своего трибунала в тюремной камере в пригороде Гааги. И в России Дель Понте тоже начала хорошо, правильно. Сделала ряд веских заявлений о нацеленности комиссии на беспристрастный и глубокий анализ недавних действий России по отношению к своим ближайшим соседям. Несколько раз к месту упомянула о помощи, которую та оказывала террористам всех мастей, и той роли, которую та играла в глобальном риске распространения оружия массового поражения. А потом вдруг такое – причем с самых высоких трибун, откуда сделанные заявления слышны многим, и слышны хорошо. Снять компрометировавшую себя Дель Понте пока не удавалось – и ООН была слишком уж ригидной организацией со своей собственной бюрократией, и швейцарское гражданство сошедшей с ума старухи давало ей слишком уж много преимуществ. Кроме нее в комиссию входили правильные люди, резкую отповедь ей дала Паулу Пиньейро, и было ясно, что Дель Понте скоро уберут. Но пока все было как есть. Пока она продолжала нагло выражать свои необоснованные измышления, а опровержения и встречные заявления – это удивительно малополезная, непродуктивная вещь. Происходящее приходилось просто терпеть.

Все это вместе было более чем странным: это действительно вызывало у военных очень серьезные опасения за устойчивость принятого гражданским руководством страны политического курса. В любой момент и у Конгресса, и у никогда не служившего образцом уверенности в себе Президента могли не выдержать нервы. Уже звучали призывы и «переосмыслить», и «переоценить» что-то там по отношению к русским. Уже не только маргиналы, но и заметная доля населения начинала ассоциировать проведенные в отношении временно пребывающих на территории США граждан России действия с тем, что делалось 70 с лишним лет назад по отношению к американцам японского происхождения. С одной стороны, риск осуществления террористических акций кем-то из десятков тысяч русских, кого март 2013 года застал в США, действительно был далеко не нулевым. С другой стороны, массовые задержания людей, находившихся в стране совершенно легально, и их депортация в Восточную Европу вместе с семьями многим показались излишними. Особенно на фоне заявлений половины о своей убежденной приверженности демократии, полной лояльности и даже поддержке правомочным и вынужденным действиям США по отношению к своей бывшей родине. Не помогло. Следы высланных в Европе терялись – и когда далеко не желтая газета Daily News в передовице одного из выпусков посмела употребить термин «отправлены на смерть», возникшую дискуссию удалось погасить не сразу.

Да бог бы с биологами, химиками, компьютерщиками и спортсменами – никогда русскоязычные сотрудники исследовательских лабораторий и преподаватели второразрядных университетов не играли большой роли в экономике великой страны. Но США всегда гордились стабильностью поддержки, оказываемой ее народом военнослужащим, выполняющим свой гуманитарный долг за океаном. И впервые со времен Вьетнама эта поддержка стала казаться вовсе не незыблемой. Причем поддержка не только моральная, но и самая конкретная, материальная. Так, например, запланированная на июль – август переброска на территорию бывшей России двух очередных дивизий Сухопутных войск Национальной гвардии США – 38-й на запад и 40-й на восток – так и не состоялась. Объединенный комитет начальников штабов пришел к выводу о том, что в сложившейся обстановке запланированная ротация слишком сильно ослабит силы, необходимые для борьбы с «возможными беспорядками» в континентальной части США. И ограничилось отсылкой на русский Дальний Восток единственной 204-й бригады боевой поддержки, что выглядело настолько несоразмерной заменой, что по этому поводу шутили даже на флоте.

– Они прошли… Они прошли их и рассекли дивизию. Вновь рассекли, уже натрое.

– Невозможно, невероятно… Сколько сейчас? О господи… Меньше двух часов?

– Спокойно! Всем спокойно! У нас достаточно сил. Слово «рассекли» ничего не значит, сплошной линии фронта нет и не будет, все с самого начала строится на очагах, и вы это знаете не хуже меня. У 3-й дивизии три бригадные боевые группы, и она будет драться тремя группами. Тем, что от них еще осталось, а это тоже не так мало. На тех позициях, что сохранила, и на импровизированных. Без четкого взаимодействия, да. Временно.

– И без поддержки с воздуха.

– Да, и без поддержки с воздуха. Тоже временно. Очень временно, потому что мы подняли всех, кого можно, до стратегических крыльев включительно. Но им нужно время, и 2-й нужно время, и британцам. Эйб погиб под ракетным ударом, но его штаб уже берет ситуацию под контроль, я уверен. А Дана подходит с юго-запада прямо к самому… В Дане я тоже уверен, как в себе.

– 2-я уже дважды сообщала, что имеет противодействие.

– Дана может иметь все, что хочет. Он должен двигаться вперед на полном газу.

– Встречный бой…

– Что?

– Русские, совершенно очевидно, будут втягивать подходящую 2-ю Бронетанковую во встречный бой. Последние данные показывают, что у них больше бронетехники в непосредственной близости от поля боя… В том числе именно тяжелой бронетехники…

– Те же ваши данные указывали сутки назад на совершенно другое. Почему мы поверили им тогда, и должны поверить совершенно другой картине сейчас? Какие алгоритмы анализа сменились с тех пор?

– Никакие, сэр. Но они сбили «Спартанцев» со своих позиций одним мощным ударом, ровно одним. Практически раздавили левофланговый пехотный батальон концентрированным артогнем и тяжелой техникой, и тут же отсекли следующий к северу батальонный опорный пункт от остальных сил дивизии. Сколько он продержится под таким напором? Вы слышали их крики в эфире? Их призывы о помощи, о любой? 3-я была слишком разбросана, чтобы ее батальоны могли помочь один другому, когда дело доходит до ближнего боя. В дивизии было семь батальонов и один эскадрон – и треть из них уже стерты с наших карт, а остальные отходят сейчас на север, едва удерживая дистанцию и бросая все, мешающее двигаться.

– И что? Это встречный?

– Это ни хрена не встречный. Но именно встречный бой на малой дистанции русские навязали 2-му батальону их 1-й Бронетанковой бригадной боевой группы, пытавшемуся оперативно заткнуть дыру между 3-й пехотной и британцами. И тот продержался сколько? 40 минут? 45? Именно гибель танкистов и позволила Лосеву окончательно выдавить из района 3-ю пехотную, разве нет? Уже на сколько, на 15 миль? Когда последний раз случалось, чтобы Армия США теряла батальон? Тем более танковый батальон? В Корее? Во Вьетнаме?

– «Хлопкоробы» попали под слишком хорошо спланированный комбинированный удар: ракеты, артиллерия, броня, противотанковые вертолеты. Русские тяжело ударили 3-ю, мы все теперь это видим. Теперь видим лучше, и осознаем лучше, чем полчаса назад. Но русские уже выкинули свои карты на стол, сейчас наш ход. Они никогда не были особо сильны в импровизации. А у нас достаточно сил. Более чем достаточно.

– Британцы отходят назад на всех парах. А это лучшая бригада их армии. Одна из лучших. По докладу командира 1-й британской дивизии, «он впечатлен».

– Британцы слабы. Они на «Оцелотах» и считаных новых «Фоксхаундах». Артиллерии у них и исходно было мало, ПВО слаба. Легкая пехота против русских Т-80 и Т-90 на средних и малых дистанциях…

– Британцы – одни из лучших солдат в мире.

– Так и есть. Русские – тоже одни из лучших солдат в мире.

В комнате совещаний повисло молчание. Девять генералов и старших офицеров, включая генерал-лейтенанта и двух генерал-майоров, один из них от ВВС. Было понятно, что они все на одной стороне. Но напряжение в воздухе тоже было очевидным. Неудивительно. В 750 милях к востоку от них гибли их товарищи по оружию. Гибли из-за того, что они совершили ошибку или серию ошибок. Было понятно, что виновный обязательно найдется. Будет найден.

– У нас много сил. Очень много, – довольно негромко произнес наконец-то Командующий Единым центральным командованием миротворческих сил в операции «Свобода России», силами Армии США в Европе и 7-й Армией США генерал-лейтенант Марк Хэртлинг. – Странно сознавать, что они настолько глубоко эшелонированы, что вплотную к западной линии боевого соприкосновения у нас нет теперь практически никого полностью боеспособного, кроме 2-й Бронетанковой дивизии Питарда. Как я уже сказал, Питарду я верю, как себе. И его 2-я Бронетанковая – это громадная мощь. Какую-нибудь, прости господи, Францию, он захватил бы за две недели, Голландию или Бельгию на выбор – за 1–2 дня. Хватит ли этого сейчас? Учитывая те красные иконки, которые мы видим выползающими на наши экраны? Я думаю, интерпретация электронных сигнатур в целом закончена.

– О боже, – сказали сбоку. Совершенно искренне. И снова: – О боже. Где они все это взяли? Сколько они все это готовили?

На фоне все усиливающейся интенсивности противопартизанской борьбы во всех без исключения Зонах урегулирования – от самых восточных до самых западных… На этом фоне потеря двух полнокровных и свежих дивизий, не переброшенных в Россию из-за гипотетической потребности в них на родине, в континентальных США, – оказалась для Командования серьезным ударом. Ожидавшейся замены не произошло, и личному составу воюющих в России с марта и мая соединений приходилось мириться с отменой давно заслуженного возвращения домой на продолжительное время – к семьям, миру и комфорту. И с сокращением длительности отпусков либо полной их отменой. На фоне продолжающейся накапливаться боевой усталости. И связанного с этим роста небоевых потерь. И с продолжающим расти списком собственно боевых потерь, на фоне и в результате постепенного, неуклонного увеличения как числа, так и интенсивности боевых столкновений разных типов. Как с регулярами, так и с террористами – одиночными и организованными. Теперь иногда даже очень хорошо организованными.

Снижалась надежность боевой техники, сокращались межремонтные промежутки. Техники и запчастей просто становилось меньше – растянутые небезопасные коммуникации неизбежно означали потери грузов. Далеко не все можно было быстро и безопасно доставить воздухом. А морской путь был не только длинным и сложным, он неожиданно оказался вовсе не безопасным. Отладка взаимодействия между высокими штабами родов войск сопровождалась полноценными скандалами: из-за количества принимавшего в них участия генералов и адмиралов это было известно как «звездные войны». Да, немногочисленные надводные боевые корабли русских удалось постепенно загнать по импровизированным необорудованным базам – где они теперь, в большинстве медленно ремонтировались под зонтиком объектовой ПВО. Но их ракетоносцы продолжали появляться в воздухе, а их ударные субмарины еще продолжали иногда прорываться в океан, и почти каждый проведенный конвой приходилось оплачивать кровью моряков. А после портов и до складов тактического уровня был еще этап наземной транспортировки. На котором гибли трейлеры, и бензовозы, и водители, и охрана конвоев. Потому что почти каждый метр паршивой русской дороги мог скрывать под асфальтовой заплатой фугас, переделанный из 4,8-дюймового снаряда. А каждый метр «зеленки» вдоль обочины – гранатометный расчет или наводчика лазерной системы целеуказания для уже идущей к тебе издалека управляемой ракеты.

Постепенно перестало хватать беспилотников для прочесывания всего маршрута для каждого наземного конвоя. Постепенно перестало хватать числа доступных вылетов боевых вертолетов для всех «заказчиков», нуждающихся в прикрытии. А русские становились все более организованными, и уверенными в себе, и хорошо вооруженными. И все более жестокими… Взятых в плен авиаторов Миротворческих сил казнили и на севере, и на юге бывшей России одним и тем же способом – привязывали к дереву и сжигали заживо. Взятых в плен бойцов полицейских и охранных частей – по-разному, но неизменно страшно. Именно поэтому, кстати, словосочетание «мирные жители» почти перестали использовать во всей армейской документации. СМИ по всему миру ужасались, выражали возмущение, грозили международными судами за военные преступления для всей верхушки остатков русских ВС и их импровизированного «Правительства национального спасения» – русским, судя по всему, было на это глубоко наплевать. У тех бывших русских «мирных жителей», кто сейчас вешал и резал своих врагов, не было ни работающих телевизоров, ни возможности приема зарубежных и даже еще действующих отечественных телеканалов, ни времени на то, чтобы смотреть какие-то передачи.

Германия с Францией, не самая простая обстановка и дома, и на юге Европы, возрастание сопротивления кадровых русских Вооруженных сил в удерживаемом ими анклаве, возрастание эффективности и, главное, объема террористического сопротивления в зонах урегулирования. Все это вместе взятое подтачивало силы оккупантов: медленно, но уже давно весьма значимо.

И еще была та самая пандемия «русского парагриппа». Недооценка которой стала как бы не главной ошибкой и комфронта Лосева на русской стороне, и его штаба, и многих других. Что ж, ошибка «в свою пользу» – это полезная ошибка: очень жаль, что таких почти совсем не бывает. Ту же ошибку, ровно ту же, совершили и Хэртлинг, и Ставридис, и их штабы, и все остальные вместе взятые почитатели демократии. Им не повезло.

Долговременная, уже надоевшая истерия западных СМИ о несомненно русском происхождении вызвавшего пандемию вируса воспринималась всеми к этому времени со скепсисом. И здесь даже не играла большой роли ошибочность схожей по направленности пропагандистской кампании 2001 года. Тогда неполную неделю спустя атаки на «Башни-близнецы» и Пентагон началась рассылка адресатам в США уже не фиктивных/имитирующих (как в 1998 году), а самых настоящих писем со спорами сибирской язвы. Когда число заболевших перевалило за десять, а вскоре и за двадцать человек, скорость доставки корреспонденции по стране упала вчетверо, а часть почтовых отделений и даже сортировочных пунктов Почты США были временно закрыты. Хотя корреспондентам и телеведущим было совершенно очевидно, что это дело рук именно русских – всегда готовых продать оружие массового поражения любому вонючему террористу за пару тысяч долларов, – прямых доказательств этому тогда так и не нашлось. Непрямых было полно: русские ученые действительно голодали, биологические и конкретно микробиологические лаборатории и целые институты действительно закрывались за недостатком финансирования. Но это было там – в далекой и непонятной России, а письма были здесь и сейчас. Выделенный у части заболевших штамм оказался устойчив к пенициллинам и цефалоспоринам и способен преодолеть защитное действие некоторых вакцин. Эти обстоятельства выглядели настолько соответствующими исходной гипотезе, что были многократно озвучены во всех СМИ еще до того, как впервые был сделан неожиданный вывод из них же. Штамм был, по всей видимости, не русским, а предназначенным для действия на территории России. Пропаганда быстро начала затухать, и расследование ФБР продолжалось уже без большой огласки, и длилось аж до 2011 года. Единственным организатором и исполнителем бактериологической террористической атаки 2001 года был признан научный сотрудник Института инфекционных болезней Армии США в Форт Детрик, штат Мэриленд, умерший в 2008 году от передозировки противовоспалительных и жаропонижающих препаратов. Созываемые позже комиссии то опровергали выводы расследования, то вновь их подтверждали, но русских по этому поводу уже никто особо не обвинял.

Никто не устраивал особой истерики по поводу появления в мире «атипичной пневмонии», нескольких вспышек свиного и птичьего гриппа и даже лихорадки Западного Нила в Сербии в текущем 2013 году. Но когда мир охватил «русский парагрипп», все началось снова: и интервью понятия не имеющих о вирусологии политиков, и выполняемый привлекательными журналистками научный анализ, и редкие комментарии профессионалов. Да только работало хуже. Сейчас в мире создавалось впечатление о том, что русские были виноваты вообще во всем плохом, – и когда вслух из уст какого-то телевизионного умника вдруг прозвучало «как евреи в Средние века», это запомнилось многим и вдруг стало почти мемом. Как-то сказывались и другие детали, запомнившиеся части людей. История с провокацией в Берлине, когда русских обвинили в преступлении, совершенном на самом деле сошедшим с ума американцем, организовавшим собственную частную террористическую группу. История с отбитым охраной нападением на русскую атомную электростанцию, которое сначала объявили чудовищным провалом их системы безопасности и только полгода спустя начали рассматривать как достигнутый русскими в последний момент успех. В общем, несмотря на развитие технологий массмедиа, работали они уже не так эффективно, как раньше.

Между тем эпидемия действительно имела русское происхождение. И это не было доказано просто потому, что это практически невозможно было доказать, а любые обвинения на фоне прошлого вранья выглядели малообоснованными. Возбудителем являлся так называемый «авторский штамм», причем не вируса парагриппа, а вируса гриппа. Они относились к совершенно разным семействам – парамиксовирусов для парагриппа и ортомиксовирусов для гриппа соответственно. Вирусов парагриппа было известно мало, вирусов гриппа – удивительно много; название «русский парагрипп» было в корне ошибочным и основывалось на том, что симптомы заболевания больше напоминали именно парагрипп, а не грипп. Катаральные явления весьма умеренные, за исключением устойчивого и продолжительного – и даже просто мучительного – насморка. Субфебрильная температура и головные боли в течение нескольких дней, изредка дольше. Ни болей в суставах и мышцах, не кишечных проявлений – ничего этого нет. Осложнений на сердце и почки тоже не отмечается. Это как бы все.

Ортомиксовирусы, парамиксовирусы… Неинтересно? От пандемии испанского гриппа, или просто «испанки», в 1918–1919 годах умерло, по некоторым подсчетам, до 5 % населения Земли. Заболеваемость тогда составила около 30 % (в той же Испании – до 40 %), летальность среди зараженных – 10–20 %. Вновь следует отметить: «Русский парагрипп» именовали парагриппом прежде всего потому, что он практически не был летален. По текущим данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) от августа этого года, глобальная заболеваемость им составила от 35 до 45 % от численности мирового населения. Цифры по странам Африки были очень неточными, но в любом случае это являлось несомненным рекордом за всю мировую историю. Такой невероятный уровень заболеваемости объяснялся не только высочайшим индексом контагиозности вируса, но и очевидным развитием глобальных коммуникаций по сравнению с тем же 1918 годом. Однако летальность при заражении этим вирусом по всем оценкам если и не отсутствовала, то стремилась к нулю. Несколько описанных смертельных случаев могли быть вызваны суперинфекцией иным вирусом, либо развитием обострения тяжелого хронического заболевания. Еще раз: все это было бы скучной теорией, если бы не тот факт, что в период с мая по сентябрь «русским парагриппом» переболел каждый третий, почти каждый второй. А в скученных условиях, в «организованных коллективах», заболеваемость была почти тотальной.

Достоверно установить происхождение штамма и его превращение в оружие так никогда и не удалось, но некоторые детали указывали на совместную работу по крайней мере четырех организаций. Коллекции вирусов ОРВИ ФГБУ НИИ гриппа в Санкт-Петербурге, знаменитого ГНЦ ВБ «Вектор» в Новосибирской области, ФГУП НПО «Микроген» в Москве и еще одной безымянной организации, вроде бы расположенной недалеко от Челябинска. Все эти организации занимались очень серьезными медицинскими проблемами, и их работа имела без преувеличения огромное народно-хозяйственное значение: редкость в наши дни, когда гораздо выгоднее пиарить себя и парить мозги правительству и покупателям, чем что-то там заумное разрабатывать и производить. В итоге начатая в конце 90-х годов в Санкт-Петербурге работа, спокойно и настойчиво продолженная в течение следующих 25 лет уже в других местах, стала одним из факторов, сыгравших ключевую роль в исходе операции «Свобода России». В выживании русских как национальности, народа и этноса. Да и вообще для хода всей последующей мировой истории.

Все четыре города – Санкт-Петербург, Москва, Новосибирск и Челябинск надолго оказались на оккупированной территории; там действовали все те же факторы, что и в других местах. Голод, эпидемии, ничем не сдерживаемый бандитизм, прицельное уничтожение образованных людей и особенно медиков карателями из национальных полицейских подразделений: украинских, турецких, чеченских, грузинских, «добровольческих» русских. Лаборатории и институты грабились или просто сжигались: оборудование, компьютеры и бумажные документы не представляли для новых хозяев территории особенной ценности. Это были не картины в музеях и не археологические коллекции, на которые был тихий, но выраженный спрос: закрытые, но при этом доступные для всех желающих аукционы какой уже месяц подряд шли по всему миру. Во всех четырех случаях сотрудники имевших отношение к созданию вируса «русского парагриппа» лабораторий и имевших отношение к возникновению пандемии служб не пережили войну – ни один. Или пережили, но предпочли ни словом никогда не обмолвиться о своей роли в произошедшем.

Могло случиться и так, что вирус разползся из какой-то из этих разгромленных лабораторий сам по себе, но на самом деле вряд ли. Очень уж синхронно возникли первичные очаги на нескольких континентах. К июлю EVAg – «Европейский вирусный архив» опубликовал данные о полной идентичности штаммов, выделенных из биообразцов, собранных в разных регионах Европы, Северной Америки и Азии. В партнерство EVAg входили два десятка профильных лабораторий из многих стран, и сомневаться в профессионализме выполненного сравнительного анализа не приходилось. Восстанавливали картину ретроспективно: новый вирус поначалу не вызвал особой паники. Ну, еще одна ОРВИ, послабее большинства.

Было бы упрощением сказать, что пандемия не вызвала озабоченности: вызвала, и еще какую. И Всемирная организация здравоохранения, и национальные службы борьбы с инфекционными заболеваниями, и профильные институты, и военные/околовоенные организации вели серьезную и даже напряженную работу по идентификации возбудителя, полной расшифровке его генома, предварительной, а затем прицельной проработке возможности создания вакцины и так далее. Любая пандемия – это глобальная угроза. Вирусы, особенно вирусы гриппа, очень изменчивы. Одна или две нуклеотидных замены, незначительное изменение конформации одного из функциональных белков – и свойства вируса серьезно поменяются. Причем в какую именно сторону – не сможет предположить ни один суперкомпьютер. Но реалии современной науки вовсе не обеспечивали стопроцентную интеграцию глобальных усилий даже в отношении очень серьезной цели. Имела место жесткая борьба исследовательских групп за гранты. Наблюдалось все продолжающееся снижение финансирования даже прикладной науки, даже в богатейших странах – война стоила дорого. Шла борьба за научный приоритет, существовали имеющие коммерческий смысл ограничения на публикацию полученных собственных научных данных фармацевтическими и биотехнологическими компаниями. Существовал всем известный неформальный мораторий на публикацию «негативных результатов», в результате чего десятки команд тратили время на дублирование чужих экспериментов, уже доказавших свою бесполезность. Были, наконец, 3-, 4-, 6-недельные периоды ожидания рецензирования при подаче рукописей в журналы. ВОЗ выступила с обращением к редакциям биомедицинских журналов с просьбой отменить рецензирование в отношении данных, касающихся инфекционных заболеваний, эпидемии которых имеют глобальное значение. Но система была слишком хорошо сложившейся, и все продолжалось в том же стиле.

И еще раз – пандемия пандемией, но ассоциированная с вирусом «русского парагриппа» смертность была практически нулевой. И долгие месяцы работа казалась каким-то учебным упражнением по «организации и выполнению комплекса действий» по борьбе с неким будущим возбудителем уже серьезного инфекционного заболевания. Который появится через 10 или 15 лет. Пока кто-то из ученых впервые не сложил теорию и полученные за многие годы работы навыки с тем, что он видит вокруг себя: в собственной семье, на работе, на улице, в магазинах. Странные изменения в поведении переболевших «русским парагриппом» людей и особенно тех, у кого заболевание перешло в хроническое. До самых радикальных – полной смены манеры поведения, стиля жизни, до дауншифтинга и суицида. Не объяснимые ни стрессом, ни финансовым кризисом, ничем. Странные, нехарактерные выступления политиков, просачивающиеся в СМИ и Сеть. Раздрай в действиях стран НАТО, долгие годы казавшихся единой, монолитной системой. Резкий, неожиданный рост противоречий, центробежных стремлений даже в пределах собственно ЕС и собственно США.

В июльском номере «Международного журнала психоанализа» вышла статья некоего Леона Вюрмзера, названная «Some new reflections on shame and shame conflicts», то есть «Некоторые новые мнения о стыде и конфликтах стыда». Эта статья, судя по всему, установила приоритет доктора Вюрмзера в отношении ассоциации «русского парагриппа» с понятиями «примата совести и идеала» как «архаичного супер-эго», то есть «сверх-я». Автор, однако, принадлежал всего лишь к какому-то «Современному фрейдистскому обществу», импакт-фактор у журнала был минимальным, и несерьезная статья (пусть и проиндексированная в PubMed и паре других ресурсов) еще полный месяц оставалась совершенно незамеченной. Чуть позже вышла еще одна, также обзорная, названная «The challenges of conscientious objection in health care», то есть «Проблема «сознательного отказа» в здравоохранении». Автором, вновь единственным, был некий Хасан Шанавани, вероятно, пакистанец. Опубликовавшим статью журналом стал «Журнал религии и здоровья», вновь с очень умеренным импакт-фактором, и отклик на публикацию оказался ровно таким же, что и в первом случае, – нулевым или почти нулевым. Но доктор Шанавани работал в структуре, ассоциированной с Министерством по делам ветеранов США – Ветеранском национальном центре по безопасности пациентов, располагавшемся в Энн Арбор, штат Мичиган. Упоминание о его публикации попало в какие-то отчеты, рапорты, во что-то такое. Кто-то из правительственных чиновников дал кому-то указание проверить и высказать свое экспертное мнение. Мнение о рассуждениях и выводах доктора Шанавани было, разумеется, резко отрицательным, и чиновник запросил еще одно, у другого эксперта. Время шло.

Упомянутое в обеих этих работах слово «совесть» вообще было очень интересным. По-английски «совесть» – это conscience, но нагрузка на это слово намного меньше, чем, например, в русском языке. То же слово conscience означает также «сознание» вообще, и около трех четвертей всех упоминаний данного ключевого слова в базе данных биомедицинской литературы MEDLINE приходится именно на это его значение. Причем не в медицинском смысле «находиться в сознании», это другой термин, а именно в психологическом, фрейдистском, если хотите, смысле. В русской литературе слово «совесть» встречается очень часто: собственно ключевые классические русские литературные произведения пропитаны концепцией совести, муссированием положительного влияния совести на действия героев, описанием примата совести в их мыслях и поступках. Великий Достоевский, великий Толстой, великий Чехов… То самое «архаичное сверх-я», про которое, собственно, и написал Леон Вюрмзер в своей мелкой статье, ставшей приоритетной. Во всем остальном мире совесть являлась гораздо менее важным понятием, и уж точно не была индикатором чего-то. У людей имелись моральные основы, моральные платформы, идеалы. Сформированные воспитанием в семье и обществе принципы. Интересы, разумеется. При чем тут совесть?

В начале сентября в радикально более значимом журнале «Ланцет», выпускаемом с 1823 года и находящемся на втором месте по импакт-фактору среди всех неспециализированных, общемедицинских журналов, было опубликовано «описание клинического случая», такой формат статьи известен как «Case report». В компактной полуторастраничной статье коллектива авторов медицинского факультета Имперского колледжа Лондона был описан наблюдаемый случай. После краткого введения давалось описание резкого изменения поведения представителей группы людей, относящихся к нескольким семьям и их ближайшему окружению на фоне «так называемого русского парагриппа». Последним автором в статье являлся Мэттью Хоудз, почетный старший лектор по специальности «детская и взрослая психиатрия», квалификация которого не могла вызывать вообще никаких сомнений. Профессор Хоудз и его соавторы сообщили, что исходно их внимание привлекло относительно привычное в текущий момент для практикующих врачей сочетание симптомов у двух сестер-подростков, мать которых обратилась за квалифицированной психиатрической помощью для них. А именно – хронического насморка и резкой, быстро прогрессирующей социальной дезадаптации. При сборе семейного анамнеза выяснилось, что еще по крайней мере двое членов этой же семьи имеют то же самое сочетание симптомов, хотя и меньшей степени выраженности: это полностью подтвердилось при обследовании. Охват обследования был расширен, в него были включены члены еще одной семьи, близко контактировавшей с первой, затем еще несколько прямых контактов. В ходе своей работы сотрудники Хоудза установили последовательность заражения членов этой группы вирусом «русского парагриппа», особенности течения у них заболевания и сроки его разрешения. При помощи рутинных опросников авторы оценивали психологическое состояние обследованных. Собирался также эпидемиологический анамнез, подтвержденный затем при помощи стандартных микробиологических методов исследования: взятия мазков из зева с последующим посевом и высокопроизводительным молекулярным анализом. Среди читателей журнала не было людей, не знающих, что такое «Постулаты Коха».

Обе обследованные семьи из 3 поколений, и остальные включенные в исследование лица, контакты этих семей насчитывали 25 мужчин и женщин разного возраста. Все они являлись белыми англосаксонскими протестантами, городскими жителями, уровень дохода средний, прочие социальные факторы – без особенностей. Заболеваемость «так называемым русским парагриппом», или «насморком Наполеона», составила в группе 40 % ровно, то есть была даже чуть ниже, чем в среднем для Великобритании. Построенная по всем правилам карта эпидемиологического обследования очага инфекционного заболевания выявила последовательность заражения: первый случай в группе датировался маем 2013 года, последний зафиксированный – августом, то есть вплотную к сдаче статьи в редакцию «Ланцета». Симптомы заболевания были без исключений классическими: их перечисление оказалось весьма коротким и неинтересным. У 6 из 10 заболевших парагрипп перешел в хроническую фазу, из них в 4 случаях ограниченную лишь продолжительным, резистентным ко всем видам лечения насморком; в 2 случаях также в сочетании с устойчивыми головными болями и расстройствами сна. У всех 6 лиц, через 22–24 дня после развития выраженных клинических проявлений заболевания, на фоне его хронизации развились очевидные и для окружающих, и для них самих изменения поведения. Лишь приблизительно соответствующие «кризису возрастного развития» у подростков, «кризису середины жизни» у взрослых и климактерическим изменениям у зрелых/пожилых. Еще один случай таких изменений был отмечен для обследованного, перенесшего острую фазу заболевания 5 неделями ранее, но не имевшего признаков хронизации вовсе.

Варианты наблюдавшегося резкого изменения поведения включали значительное ухудшение успеваемости у учащихся в конце учебного года; отказ от выхода на экзаменационную сессию и уход из колледжа для успешного студента. Для многих отмечалась внезапно возникшая, неожиданная для окружающих политизированность и/или религиозность. Это сопровождалось декларацией возмущения «чудовищностью всего происходящего в мире», «коллективным сумасшествием гражданского общества», «безудержным цинизмом государственной программы промывания мозгов» и тому подобным. Манифестация, то есть первое проявление изменений, не всегда была острой: в опросниках больные писали и «вдруг сообразил», «осенило», но чаще «мне долго казалось, что что-то не так, и вот я понял». Свои переживания они описывали как «гнев», «возмущение», «шок» и «стыд». Лишь в нескольких случаях отмечались конфронтации с окружающими, включая ближайших друзей и членов семьи, отношения с которыми ранее были теплыми и ровными. Они объяснялись попытками больных аргументировать свою точку зрения, остающуюся неприемлемой для окружающих. В остальных случаях, отрицательные эмоции у больных были ориентированы на общество в целом и на государство/правительство в частности, а в некоторой степени и на себя.

Квалифицированный анализ подтвердил несоответствие наблюдаемых изменений ни биполярным аффективным расстройствам, ни каким-либо иным психическим заболеваниям. Будучи переведена в табличную форму и снабжена единственной иллюстрацией – классической генеалогической схемой, – карта эпидемиологического обследования очага инфекционного заболевания позволила авторам статьи прийти к неожиданным выводам. Они заключили, что социальная дезадаптация, столь быстро достигшая «устойчиво входящего уровня» имеет полностью соматическую природу и является осложнением гриппа H1N1 (изолят – А/Mystic/05/2013), вызвавшем текущую пандемию. Механизм развития такого странного осложнения они предложить затруднились, кратко упомянув, что основные биохимические показатели, выявляемые при исследовании крови, оказались неизмененными. В коротком списке литературы авторы любезно сослались на приоритет Вюрмзера и Шанавани и осторожно согласились с тем, что результаты их собственных наблюдений, разумеется, должны быть подтверждены в ходе масштабного, прицельного исследования.

«Ланцет» за номером 9895 был выпущен в электронном и бумажном виде 7 сентября 2013 года. Уже к 9–10 сентября львиная доля профессиональных биомедицинских электронных ресурсов имела на своих стартовых страницах комментарии или вступительные статьи редакторов, посвященные публикации Хоудза и соавторов. К 11–12 сентября новость вырвалась в СМИ, затмив даже новости о русском контрнаступлении на западе Сибири.