Четверг, 26 сентября
Остатки разгромленного отряда могли только бежать и прятаться. Оставшаяся от бывшего разведвзвода избитая группа прошла нужный маршрут и залегла в схрон, как в могилу. В глубокой, узкой, как нора, землянке со входом под корнями повалившейся десять лет назад ели они провели целых четверо суток, не выходя даже до ветру. Мочились и гадили в банки с крышками, ели последнюю дрянь. Мерзли, кутаясь в тряпки и передавая заложенную в схрон пару одеял друг другу по очереди. Разговаривали только шепотом или не разговаривали вообще. Собирали и пили воду, скапливающуюся в углублениях холодного, плесневелого земляного пола, пока жажда не стала совсем уже невыносимой. Выжили.
В их группе уцелели семь человек, и Николай знал, что это еще неплохо. Они не знали, что с остальными, в том числе остальными разведчиками – может, кто-то еще сумел уцелеть. А может быть, и никто. Может быть, каратели уже даже зачистили всю округу полностью, со всеми деревнями и хуторами, как тот же Химучасток сколько-то дней назад. Было уже сложно вспомнить, сколько именно. Если они не сбились в счете, сегодня было 26-е. Когда они осторожно выбрались наружу, то поняли, что за эти дни осень стала уже совсем глубокой, и время «зеленки» кончилось. Листьев на большинстве деревьев и кустов почти совсем не осталось, и видимость резко возросла. Труднее будет работать, намного труднее. Считаные единицы личного стрелкового оружия, последние считаные патроны. В этом и других схронах не было ничего лишнего, ничего ценного. Да и схроны были убогими, сделанными на скорую руку в спокойный период. С того времени начал оседать грунт, сошла на нет маскировка. Сколько из них нашли? Приборами, визуально, с воздуха и с земли?
– В ту сторону вроде бы… Туда сыровато…
– Ох, мамочки.
Они даже не думали ни о чем, просто побежали. Лиственный ковер на земле сменился мхом, который сначала шуршал под ногами, потом шипел, а потом начал булькать. Еще метров сто или чуть меньше, все время ощутимо под горку. Ручей был совершенно обычный – в метр шириной, петляющий в разные стороны между покрытыми черничником бугорками, с темной торфяной водой. Они впрыгнули в него все одновременно, широким фронтом, как финиширующие бегуны на стадионе. Рухнули на колени, начали пить, мыча и всхлипывая. Половина черпала двумя руками сразу, половина опустила головы ниже колен или просто легла на животы. И так все провели минут пять или даже больше. Потом разогнулись и посмотрели друг на друга, будто видели впервые. Воспаленные глаза, бледная, почти серая кожа, заострившиеся скулы, нехорошие глаза. В кино солдат изображают иначе, но кино у нас снимают сплошь аутичные либералы, которые «так видят».
– Боже мой, хорошо как…
– А то ж…
– Тихо вы. Как не знаю… Все к месту.
Назад они шли тише и ровнее. Придерживая оружие, уже глядя по сторонам. Да, глубокая осень, совсем уже глубокая.
– Слушайте, как тихо, а?
Голос у сказавшего был хриплый, больной.
– Даже птицы не поют, молчат… Неужели все…
Он недоговорил, но они поняли.
– Не, не может быть. Если бы химией, к нам бы точно вниз затекло. Мы бы тут не… Скажешь тоже. Мы б знали.
Сказавший эту глупость кивнул, соглашаясь. Но было действительно слишком уж тихо. В лесу так быть не должно.
– Че делаем, командир?
– Не «че делаем», а «какие будут ваши приказания, товарищ старший по званию».
– Виноват…
– Ниче, бывает.
Они все негромко засмеялись. Бледные, страшные, вонючие. Помыться бы.
– Помыться бы, – машинально сказал Николай вслух. – Вернуться и хоть как-то помыться. Хоть в одежде.
В схроне у них не было даже ватных тампонов с разведенным спиртом, какие выдают на подводных лодках. К грязи все привыкли, но сейчас это было что-то совсем запредельное.
– Осмотримся сначала, – приказал комвзвода Сомов, и все как-то поняли: все, тон другой. Уцелели, вылезли, и хорошо. Вроде бы живые. Наотдыхались. Напились. Работаем.
– Всем сидеть тихо. Я и… Федотин. Мы на пару часиков, поглядим. Ждать. Далеко не отходить. А как подышите, лучше назад залезьте, вообще-то говоря. Ляхин за старшего.
– Есть.
Ничего другого ответить, разумеется, было невозможно. Их было двое офицеров. А Сомов с Федотиным – единственные кадровые разведчики. Хотя какими кадровыми? Но зато они были разведчиками настоящими, а он нет.
Пара трусцой ушла в глубину леса, пятеро остались. «К почтовому ящику», – подумал Николай, но смолчал. Все свои, но это тоже была привычка.
– Сержант Петрова.
– Я.
– В ту сторону вроде бы тоже сыровато. Пройди метров на сто, погляди клюкву или бруснику. Или сыроежек.
– Есть.
– Рядовой Геннадьев.
– Я.
– Точно пахнет грибами. Чуешь?
– Не.
– Чего?
– Виноват… Не чую. Сплошной звон в голове. И в ушах, и в носу…
– Это от воздуха. И голода. Сядь, не маячь. Ноги вытяни. Придумаем что-нибудь.
– Товащ лейтнант.
– Да?
– Я местный, я тоже чую. Грибы, и много. Вон туда.
– Осторожненько, ладно? Во что?
– В куртку.
– Давай. Недалеко и недолго.
Боец неторопливо положил автомат у ног, стащил с себя грязную куртку, и пару раз тряхнул ею в воздухе. Скомкал, прижал к животу, наклонился и уцепил оружие за ремень. Разогнулся и потопал вперед, крутя головой. Двигался он медленно. Голод. И четверо суток неподвижности, и вода в животе. Ничего, отойдет.
Сам Николай сел на листья, прижавшись спиной к крепкой сосне, раскинул вытянутые ноги, как циркуль, и теперь просто отдыхал, ни о чем не думая. Мутная дрянь из головы и легких уходила слишком медленно, легче не становилось. Несколько дней назад на его глазах погибло много своих, причем таких «своих», которых он совершенно обоснованно считал товарищами: что старшими, что равными себе, что младшими. Ни один из этих вариантов не был лучше других. Погиб опытный и умелый разведчик Петрищев, получивший два проникающих в грудь и умерший очень быстро и удивительно спокойно. Погиб моряк Кениг – простой и хороший парень, очень надежный и очень целеустремленный. В одной из перешедших в ближний бой схваток, когда все превратилось в хаос и все дрались и резались, как сошедшие с ума, моряка изрешетили длинной очередью в упор. Погиб веселый Смирнов, бывший петербургский таксист; погиб тот молчаливый мужик среднего возраста, у которого раньше была собака. Оба под минометным огнем. Погиб деревенский парень-гопник, у которого было плохо с зубами. Этот в один из самых опасных моментов остался вторым номером с пулеметчиком – прикрывать отход уже ополовиненного к тому времени взвода. Погибли два неразлучных друга из какого-то приладожского городка, у которых даже лица были похожими, хотя они совершенно не были родственниками, он спрашивал. Пули с неба и пули с земли, стреловидные поражающие элементы из кассет, гнутые, зазубренные бесформенные осколки, в которые превращались корпуса мин, которыми их несколько раз накрывали, – и лежащих, и бегущих. Николай уже очень давно привык к смертям и довольно спокойно предчувствовал свою собственную неизбежную гибель. Но тут смертей близких людей было все-таки слишком много, даже для него. И пропавших без вести тоже слишком много. Ясно, что большинство из них тоже погибли: иначе не бывает.
Особенно ему было жаль Дмитриева и Сивого, тоже офицеров и тоже моряков. Каким бы условным моряком и каким бы ненастоящим офицером ни был он сам – это все-таки что-то значило. Капитан-лейтенанта и младшего лейтенанта отбили от них в очередной безумный момент, когда пули летели, казалось, со всех сторон. Головной дозор выполнил свою роль и не пробился к пытающемуся вырваться из огневого мешка ядру взвода. Обычное дело. Они все слышали захлебывающуюся скороговороку «калашниковых» и М-16 позади, потом несколько глухих хлопков разрывов ручных гранат, потом снова длинные очереди – значит, уже почти все. И да, потом все стихло, а они так и продолжали бежать, глотая воздух и рыча про себя от злости, и злобы, и обиды на судьбу. И таких или совершенно других случаев было несколько, но каждый стоил им одного, или двух, или трех товарищей, оставшихся позади. Пропавших было даже проще считать погибшими. Легче. Все знали, что каратели обычно делают с партизанами, взятыми живыми.
– Во, принес.
Парень подошел, косолапя, как медведь. Длиннорукий, немного сутулый, неловкий, он не очень походил на разведчика. Призвавшись в марте, он был распределен в мотострелки и воевал, оказывается, где-то по соседству с Николаем и Викой. И с тем же результатом. В их отряде он служил сначала в одной из «линейных» рот, потом, после очередных потерь, был с очередным пополнением переведен в разведвзвод, и там оказался разведчиком получше многих. Может быть, потому, что большинство было так себе разведчиками. Учились, как могли, но тут или есть призвание, или нет. В отношении себя лейтенант Ляхин никогда особенных иллюзий не строил.
Парень высыпал из куртки с дюжину крепких подберезовиков, среди которых нашлась и пара красных.
– Спасибо, Фокин.
– Не за что, тащ лейтнант. Мало пока грибов-то. И черники нет ни фига. Брусника есть, но сплошь зеленая, аж скулы сводит.
– Витамин.
– Ага. И от запора, наверно, полезно.
Они снова по кругу похмыкали и похихикали. Все делали это как-то одинаково, глядя наполовину вверх и жмурясь. Ловя бледной, грязной кожей прохладные солнечные лучи.
– Так, сколько у нас?
– Полшестого.
– Нормально. Фокин, сходи еще раз. Чуть левее возьми. Костя, ты куда?
– Чет Вики нету. Уже минут пятнадцать, как ушла.
– Верно. Так. Фокин, Геннадьев, остаетесь. Грибы вон порежьте. Костя, вперед. Негромко.
Мышцы натурально болели, несмотря на столько дней отдыха. То ли так сильно надорвались за дни бега, и маршей, и рывков, то ли все же затекли в этой норе. Двести метров – привычной, пригибающейся трусцой. Тяжесть оружия в руках, и страшноватая пустота на боках и спине: боеприпасов не осталось уже почти совсем. Полтора магазина, 40 патронов. Ножи, конечно, есть.
Бег, остановка, снова бег. Потом бег с остановками перешел в нормальные перебежки по очереди. Таким манером они продвинулись минимум на километр. Как там Костя, Николай не знал, но сам он к этому времени волновался уже серьезно. Сержант была правильным, дисциплинированным бойцом и без причины так исчезать скорее всего не стала бы. А где теперь искать ее, он не представлял.
Спереди был хороший просвет, как будто переулок среди деревьев. В другой ситуации это было бы красиво. Они пробежали по двум противоположным краям этого просвета, и через очередные две сотни метров увидели неподвижную серую фигурку, согнувшуюся над чем-то. Наддали, сразу начав задыхаться. Сразу зашатало и повело на бегу в стороны, сразу стало темно в глазах.
– Петрова, – хрипло произнес Николай, когда они уже просто дотрусили до цели и остановились, хватая ртом воздух. – Ну ты, блин, даешь. Ну что ж ты так с нами, а?
Девушка стояла молча, утирая рот тыльной стороной кисти свободной руки. Старая СВД на ее плече смотрелась привычно и спокойно. Но рожа у нее была не то как у вампира, не то как у чау-чау: вся пасть фиолетовая, и нос тоже. Нашла все-таки чернику. И начала с себя, любимой.
– Ох, доиграешься, Петрова. Я ж сказал, недолго.
– Я ж недолго, тащ лейтнант. Ох.
– Что, живот? Молодец. Будешь теперь демаскировать нас. Понемногу надо, чего ты, совсем оглупела? Костя?
– Я щас, тащ лейтнант. Я чуть-чуть совсем.
– Ну вы даете, – опять сказал Николай с большим чувством. – Дети в парке на выезде. Еще по рожам размажьте, блин.
Он тоже не удержался, сорвал несколько ягод, сунул в рот. Вкусно оказалось просто невероятно. Богатство вкуса, буря. Живот выл и скулил, так снова захотелось жрать. Вот как они пили полчаса назад, вот так сейчас хотелось упасть и жрать чернику всей пастью. Почему обезьяна выиграла эволюционную гонку у мамонта? Потому что она рвала финики всеми четырьмя лапами, ртом и хвостом одновременно!
– А так далеко чего?
– Увидела… Пошла…
Блин, ну действительно, ну ребенок же! Потрясающе просто! Чудо в перьях! Вот сейчас Костя дождется, пока офицер отойдет, и даст ей нормального леща, в воспитательных целях. Он хоть и ниже по званию, но с ним не забалуешь, это все знали. Даже странно, что все так и называют его Костей, хотя отлично знают фамилию, но так уж сложилось. И даже «щенячьей любовью» это между ними не назовешь: на войне взрослеют не просто быстро, а вообще мгновенно, за один настоящий бой. Хотя лет-то им… Потом Николай вспомнил, каким он был уже к их возрасту, какой имел опыт и человекоубийства, и человеколюбия, и резко помрачнел.
Назад они вернулись нехотя, и скорее из чувства долга перед остальными, а не по своей воле. Понабирали черники в капюшоны снятых курток – ни чище, ни грязнее те от этого стать уже не могли. Трое бойцов встретили их настороженно и не сильно-то любезно: да, волновались. Уже и грибы покрошили, и по воду сходили снова, с единственным их овальным котелком. И дрова приготовили под пережог – делать древесный уголь они все тут давно научились. И тому, что горячую пищу готовить нужно за горизонтом от своего ночлега, какой он ни есть, – тоже.
Темнеть начало уже скоро: даже, кажется, раньше положенного. Было не проверить и не спросить у кого-то, когда солнцу заходить сегодня, а когда завтра, да и с часами было так себе. Часы быстро выходили из строя среди всей беготни, тряски, натуральных ударов по чему попало и чем попало. Их брали в числе трофеев при каждой возможности, но каждые следующие жили не дольше. А вроде бы идущие шли неизвестно как: сверять их можно было только между собой. Когда собирали несколько штук, подводили к остальным самые отстающие или спешащие, но черт его знает… В отряде они несколько раз слышали передаваемые далеко с востока и с трудом пробивающиеся сквозь вой глушилок сигналы точного времени – знаменитые спутниковые «бип-бип-бип». И каждый раз чуть не плакали: так это пробирало. Но с тех пор не стало ни радио, ни связистов, ни места, где можно было услышать это, пусть и скозь вой.
К заходу комвзвода с напарником не вернулись, но Николай воспринял это довольно спокойно. Они и вышли-то не сильно рано, и до «почтового ящика» неизвестно сколько топать, бегать и бежать, как Красной Шапочке. И скорость передвижения у них теперь так себе, как показал уже их собственный опыт. Это, к слову, стало одним из аргументов в отношении съесть все самим, не оставив командиру и товарищу ни ложки. Да и было-то… Котелок вмещал литр, ставили его два раза, кроме разрезанных на части грибов с солью в нем не было ничего, даже крапивы – сошла уже давно. Пятерым – на один зуб каждому, только желудки обмануть. В институте, на курсе гигиены, Николай проходил сто лет назад какие-то основы диетологии, что-то там говорилось и про грибы, но он уже вообще этого ничего не помнил.
Спать легли все в той же вонючей норе, закрывшись на двойную дверь, может быть, и спасшую их всех. После свежего воздуха, все-таки выдувшего дрянь из легких и головы, находиться здесь было трудно. Впятером в схроне вовсе не так свободно, как могло бы показаться после четырех дней всемером: тоже было и тесно, и хреново. Но все лучше, чем наверху, где по ночам уже вплотную подходило к заморозкам. Как будет впереди, особенно зимой, Николай сейчас думать не хотел. Потом… Сейчас думать не было сил.
Но все равно пришлось. Потому что командир взвода разведки Сомов и стрелок-разведчик Федотин не вернулись ни на следующий день, ни через день. Сначала он не сильно-то волновался. Было понятно, что ночью разведчики никуда топать не будут, залягут где-то. И было понятно, что утром им сначала до их не известной никому цели, потом наверняка посмотреть и пошарить вокруг, а потом уже обратно. И он сам, и все остальные надеялись, что разведчики принесут что-то поесть, потому что грибы и ягоды – они выручают, да. Особенно когда лейтенант организовал всех, нарезав секторы и назначив «непрерывное кашеварство». Но без крупы и сухарей грибы и ягоды идут плохо, а после стольких дней реальной голодухи – совсем плохо. С осложнениями.
Было чем заняться: и оружие на свету все почистили, как положено; и помылись, и постирались, пока хотя бы в полдень тепло. Это заняло часы, и время, в общем-то, как-то шло. Но ко второй половине дня он начал беспокоиться уже серьезно. Потом к закату надеялся, что вот-вот уже, – а когда стемнело, начал надеяться на следующее утро. Потому что, может, Сомов и Федотин просто прошли мимо, не нашли их. Перелески, ручьи, поросшие соснами и осинами горки здесь одинаковые со всех сторон: заблудиться не позорно даже опытному человеку… А к утру второго дня Николай понял, что обманывает себя и подводит своих людей. Потянув время еще с пару часов, он приказал закрывать схрон и сниматься.
Все как следует вычистили, драгоценные одеяла скатали в плотные рулоны и положили в сделанные на высоте человеческого роста стенные ниши – считалось, что это хоть как-то защищает от мышей. Внутреннюю дверь законопатили по всем стыкам «как было»: скатанными из мха и соломы жгутами. Наружную дверь, закрыв, замаскировали. Времени на это не пожалели, сделали все как следует: не зная места, действительно не найдешь. А пустой, холодный, закупоренный схрон ничего не значит ни для какого прибора: работай тот хоть с беспилотника, хоть с вертолета. Может, кому-то даже такой примитив жизнь спасет. Прибрали все нужные места: от уборной до мусорки, какой бы микроскопической она ни была. Оставили две записки, тоже как положено. Одну внутри схрона, другую в нескольких метрах от входа, если идти в нужную сторону. В записках проставили дату трехнедельной давности, тоже как было у них принято.
– Взво-од, стройся.
На него посмотрели странно, но никто не открыл рта, чтобы что-то сказать, даже самые молодые.
– Равняйсь, смирно. Вольно… По порядку… рассчи-тайсь!
– Первый.
Костя, разумеется. Второй номер снайперской пары Петровой. Котлинец, как трое из них. Высокий, худой, очень жестокий – даже на фоне остальных, не пай-мальчиков.
– Второй.
Рядовой Геннадьев, он же Крок. На гражданке он работал грузчиком на какой-то пригородной стройбазе. Очень правильный парень, весьма умелый боец, прямо на зависть. И еще тоже очень жестокий, не хуже Кости. До лютости. И до сих пор не в нужной форме, к сожалению. До сих пор не отлежался. Плохо.
– Третий.
Сержант Петрова, снайпер. Говорит не «третья», а именно «третий» – уже привыкла. Надежна, как дерево, в хорошем смысле. Свой парень. Сколько у нее меток на прикладе? Ноль, потому что она их не делает. Сколько в душе? Лучше не смотреть, лучше не знать. Не надо.
– Четвертый!
Фокин, ходячий сгусток оптимизма. Росту бы побольше и сил, цены бы бойцу не было. Почему он ни слова никому ни разу не сказал о том, как жил до войны, кем был, кем были его родители? Тоже лучше не знать.
– Пятый. Расчет закончил.
Лейтенант Николай Ляхин, медицинская служба ВМФ. Бывший врач-терапевт, бывший сын своим родителям и брат своей сестре. В далеком прошлом – воспитанный и даже романтичный молодой человек. Давно уже не самый молодой.
– Взвод, слушай мою команду!
Все это было как бы очень пафосно. «Как бы», потому что пафосно ни хрена не было. Было страшно, причем очень. Николаю приходилось командовать людьми в бою, причем действительно от его команд зависели человеческие жизни. И да, у него за спиной было сколько-то могил. Могил бойцов, погибших под его началом. Совесть его это не марало – он так ни разу до сих пор и не спрятался за чужую спину. Не видел нужды. Но тяжело было всегда, а так тяжело… Так еще не было.
– Выдвигаемся курсом на юго-восток. Проверяем запасную базу. Оттуда – вновь на юго-восток, проверяем вторую запасную базу. Основная задача: наладить связь и слиться с уцелевшими группами из состава отряда. Вспомогательная задача: получить сведения об обстановке, пополнить запасы боеприпасов, продовольствия… медикаментов. Склады я не знаю, схроны не знаю – не моя это была работа. Запасные базы – хороший шанс быстро восстановить связь и заняться делом. По крайней мере, неплохой. Если у нас не получится… Имеется и еще одна мысль, скажу позже. Вопросы есть?
– Никак нет, товарищ лейтенант.
– Очень хорошо. Мы по-прежнему разведвзвод, какой ни есть. Временно сведенный в отделение. Командование принимаю на себя, мой заместитель – сержант Петрова, ясное дело. Порядок следования: в колонну по одному, головным я, остальные за мной, Петрова – замыкающая. Дозоры не выдвигаем, но всем смотреть в оба: и по сторонам, и вверх, и под ноги. Напра-а… во. За мной, шаго-ом… марш!
Все двинулись с места, чуть пригибаясь вперед, словно шли против ветра. Николай шел головным, очень радуясь, что догадался так поступить. Теперь никто не видел его лица. Онемевшего от тоски. Кто он по сравнению с деловым, опытным, везучим Сомовым? Как сгинул Сомов, что его погубило? Что им делать, если он, лейтенант медслужбы, не найдет запасную базу, а за ней и вторую? Он не знал ответа ни на один из этих вопросов, но марш, как обычно, помог. Тоска сначала стала глуше, а потом ушла почти что совсем на дно души. Что там от той души осталось, после всего, что с ним случилось за столько лет? Э-ге-гей! Душа, где ты там?
Восемь километров по редковатому смешанному лесу в конце сентября – это было бы одно удовольствие еще год назад. Под ноги попадались разноцветные сыроежки, реже подберезовики со шляпками разных оттенков бежевого цвета: от нежного серого до почти бурого. Брусники было мало, и она действительно еще зеленая, но они и не лезли в низины в поисках чего получше. Вряд ли со вчерашнего дня она разом дозрела. Недели три еще, если не больше. Клюквы они не видели вообще, а черники было маловато – не тот год. И еще в лесу действительно оказалось пусто и по-нехорошему тихо. Один раз видели разрытую землю и помет – видимо, кабаний, но никакого зверья не мелькало даже на горизонте, а самое важное, что почти не видно и не слышно птиц. Потом были вторые восемь километров – по уже чистому сосняку. Стало уже окончательно сухо, и пару раз под ноги группе попались самые настоящие дорожки. По которым, вероятно, кто-то из местных время от времени ходил. Из некоего пункта А в пункт Б. Здесь была не тайга, а Ленобласть, людей здесь жило столько же, сколько во всей Финляндии. Раньше жило.
Где находится запасная база отряда, знали все бойцы постарше. Сами строили. Пара наполовину врытых в землю дощатых бараков самого невзрачного вида – как бы казармы. Штабной домик, очень похожий сверху на сарай или амбар. Столовая, склад, что-то еще. Полуземлянки, щитовые времяночки. Нормально. Ценность запасной базы была вовсе не в капитальной несокрушимости каких-то фортификаций. Ценность ее была в том, что возле нее не паслись хозяйственники, из нее не выходили и в нее не возвращались патрули. И фиг запеленгуешь – нечего пеленговать. И нет перманентного теплового пятна – от непрерывной готовки на сто пятьдесят человек. И местным все равно – а местные очень разные бывают. Вовсе не все поклонники пропавшего Президента и Главнокомандующего. Вовсе не все почитатели какого-то нового. Некоторые при каждом призыве «влиться в ряды» поминают Катерину Тэтц и ее сына и всех остальных участников той мерзкой истории – одной из многих тысяч, просто лучше всех других раскрученной. Жизнь и так трудна и смертельно опасна: рисковать ее остатками, для того чтобы стало, как было раньше? Нет, они лучше смирно подождут в сторонке. Посмотрят.
Когда таких умников вели вешать, те, бывало, искренне не понимали за что. Не просто кричали, возмущались, протестовали – не понимали. Слава богу, таких постепенно стало заметно меньше. И в абсолютном исчислении, и в относительном. Будь проклято то, почему именно таких стало меньше и больше стало других. Готовых рвать врагов зубами. Причем делающих это, если припрет, в буквальном смысле этого выражения – он один раз видел. И потом еще снилось это, один или два раза. Даже собственные несколько рукопашных не снились – мозг защищал себя, как мог. А это вот…
Через очередные часы марша они вышли к запасному лагерю. Без карты и без компаса скачу я на лошадке… Нормально вышли, почти точно. Всего пара километров туда-сюда. И даже с правильной стороны вышли. Залегли, чтобы послушать. Ничего не услышали и послали вперед пару – поглядеть. Угадайте, кого… Ждущие запихали в себя очередной килограмм черники. Больше не получилось – и не лезло, и пара вернулась. Костя и Вика очень спокойно рассказали, что запасная база снесена в ноль, до основания. Ничего, кроме обугленных балок, среди закопченных ям они не нашли. И все засыпано «лепестками» – маленькими противопехотными минами, которые то ли уже разрядились, то ли еще нет, проверять желания не было. Лейтенант тут же приказал отходить, и до темноты они успели отмахать еще порядочный кусок маршрута: почти половину дистанции до второй запасной базы. Скорость даже увеличилась, несмотря на голод. Устали все, но не смертельно. Потому что не бежали, а шли. С привалами, остановками на минуточку у самых богатых кустов и так далее. А все потому, что тихо: никаких событий. Ни теней в небе, ни отпечатков протекторов на засыпанных уже преющими листьями грунтовых дорожках, которые они пересекали. Даже странно.
Сон был так себе: под нижним ярусом лап раскидистых старых елок. На нарубленном лапнике же. Привычно, и даже неплохо по сравнению со многими другими ночами. Успели заварить очередной грибной бульончик с солью, сделали чай из неизменного брусничного листа. Нормально.
Поднялись еще до рассвета, потому что было холодновато. Потратив на оправку и сборы считаные минуты, потопали дальше. Очередные километры под ноги, негромкие разговоры на ходу. К середине дня они подошли ко «второй запасной», представляющей собой некоторое подобие базы Джека Стэплтона на островке среди баскервильских болот. Втрое меньше труда вложил отряд в эту базу, и Николай даже догадывался, почему именно. Скорее всего, если дело доходило уже до перебазирования сюда, значит, от отряда оставался просто скелет. Остаток. И да, втрое меньше людей знали, где она находится. Однако и это не помогло. Эта база оказалась ровно в том же состоянии, что и первая. В этот раз он посмотрел собственными глазами: да, все верно. Раздолбили с воздуха, причем и чем-то фугасным, и чем-то зажигательным одновременно. Само по себе так гореть бы не могло. А потом засыпали густым слоем «лепестков», будто конфетти. Он аккуратно обходил смешные мины, даже выглядящие несерьезно, похожие на петарды, какие продают на Новый год на радость оболтусам подросткового возраста. Но при срабатывании такая мина отрывает половину стопы, после чего человек навсегда становится обузой для окружающих. Или умирает от кровопотери.
– Назад, аккуратненько. Ничего нового тут.
– Авиацией?
– Да. Или кассетными с ракет.
– Авиацией дешевле.
– Угу.
Вот такой вот разговор, не сильно содержательный. Тел среди кострищ они вроде бы не видели, значит, базу раздолбали пустую. Что все-таки хорошо. И засеяли минами, что хуже, потому что не покопаться теперь как следует в надежде найти что-то из заблаговременно складированного, как бы мало этого «что-то» ни было. Потому что даже пара сотен патронов стала бы для них, бедных, реальным сокровищем.
– Ладно, не тормозим. Бывает. Повздыхали, и топаем дальше.
– Куда?
– За мной. Я разве не сказал куда? К Введено-Оятскому. Там наши раненые еще с прошлых раз, и кто-то, может, добавился. И из состава конвоя, может, кто-то остался. И еще прийти может.
– Монашек подставим, – с сомнением в голосе произнес Геннадьев.
– А мы тихонечко, – неожиданно спокойно посоветовала на это Петрова. – Мы же не будем там штаб разворачивать. Придем, посмотрим… Чайку, может, попьем.
– Я за, – тут же согласился с ней Костя.
– Что, у нас тут голосование? Кто секретарь?
– Виноват…
– Тогда закрывай рот и слушай мою команду. Взво-од… К Введено-Оятскому женскому монастырю Санкт-Петербургской епархии… В колонну по одному… шаго-ом… марш!
И вот в этот раз они заблудились капитально. Причем довольно быстро. Сначала Николай полагал, что уж монастырь найти будет относительно несложно – потому что он большой и стоит на окраине довольно крупного, по местным меркам, населенного пункта. А трое из них пятерых в нем были, причем Вика даже дважды. И что проблема только в расстоянии, которое нужно пройти. А это не проблема, если не считать того, что они двигаются по территории, контролируемой противником. И могут в любую секунду нарваться на что угодно. Включая, собственно, то же самое, что погубило Сомова и Федотина. Будь те живы, наверняка вернулись бы за своими. Что-то там случилось у них, страшное и быстрое…
В общем, через двое суток непрерывного марша они поняли, что идут куда-то не туда. Лес давно стал серьезно гуще, чем они привыкли, дорог почти не попадалось. И вообще, ощущение было «не то». Несколько раз они совещались, несколько раз меняли направление движения, несколько раз Фокин залезал на какую-нибудь сосну поудобнее и пытался сориентировать их, – ничего не получалось. Оказывается, так случается и в Ленобласти, и, оказывается, это вовсе не смешно. По ночам постепенно становилось все холоднее: было ясно, что до заморозков остались считаные дни. Ночевать под елками и питаться грибным бульоном (язык не поворачивался назвать его супом) становилось все более трудно. Но выбора не имелось: при отсутствии карты, компаса, GPS и МЧС рассчитывать можно только на себя самих. Ориентировались по солнцу, но оно и утром, и днем, и вечером пряталось за сплошной пеленой облаков. Шли больше на интуиции, каждый раз при виде широкого лесного ручья надеялись, что это Оять или Капша. Нет…
У Николая стала разваливаться обувь, у Вики начались женские дела, и, хотя с нее сняли ее небольшой груз, ей стало трудно поддерживать нужную скорость. Впрочем, скорость и так упала: они окончательно оголодали. И постепенно перестали верить в то, что скорость марша имеет большое значение. Шли уже почти просто, для того чтобы выйти хоть куда-то к людям. Генеральным курсом на северо-запад, потому что именно там проходили все дороги, если они действительно протопали много мимо своей цели на восток. В лесу так и оставалось тихо, хотя лес стал глуше. Все сошлись на том, что это действительно странно и неправильно, и без какой-то химии точно не обошлось. Но даже медик Ляхин и химик Петрова не могли предположить, что такое можно было применить, чтобы передохли либо по крайней мере замолчали и залегли по норкам, дуплам и гнездам все зайчики, белочки и птички. «Борьба с кормовой базой», – предположил кто-то вслух, и они невесело посмеялись. Понятно, что попасть в зайчика даже из автомата Калашникова непросто, да и что от него останется при попадании… Но есть хотелось уже просто невыносимо.
К вечеру очередного из дней пути, оборванные, едва переставляющие ноги, они вдруг вышли к раздолбанному, отдельно стоящему зданию без крыши, напоминающему барак. Сложено мрачное здание было из серого силикатного кирпича, но по торцу красным огнеупором было выложено «1984». Николай безошибочно определил здание как коровник и закрутил головой во все стороны. Метрах в трехстах обнаружился второй такой же остов, до половины высоты заросший давно оставшимися без листьев кустами. Ага.
– Вон туда, – предположил он, и они побрели чуть более весело. Говядины не предполагалось, но хоть какое-то жилье могло быть совсем рядом. Посреди леса коровники или свинарники не ставили, наверное, даже в 80-е.
На ходу он оглядел своих. Замызганные, с царапинами от веток на бледных мордах, в расчесах от комаров, в прыщах от авитаминоза. Но чистые, и в чистой одежде, за этим он следил. И с оружием. Все же военные, а не чмошники. Лично у него хлюпало уже в обоих ботинках, а не в одном правом, как еще вчера. И болели пальцы ног, и вообще непрерывно ныли мышцы, и мочился он с кровью. Ничего, зато никто их до сих пор не нашел. А простые шутки про «вот так вот и до своих дойдем» до сих пор вызывали улыбки, а не раздражение.
– Боже ты мой… Дым.
– И правда. Причем нормальный, деревянный. Почти правильно идем пока.
Глупое слово сказалось, но своим понятно. Да, дым бывает вовсе не только «деревянный». Дым от горящих домов пахнет совсем другим. И от горящей техники – тем более, какая бы эта техника ни была и что бы там у нее ни было внутри. А тут просто дрова.
Нюх у всех обострился. До жилья они брели еще километра два минимум. Тоже логично: кто будет ставить жилье вплотную к коровникам? Или, наоборот, строить коровники вплотную к жилью?
Несколько улиц: две или три. Несколько домиков, выкрашенных в темно-зеленый и синий цвета: наличники белые или желтые. Заборчики, садики, сараи разных размеров. Вот тут реально пахло жильем. Живыми. И собаки брехали в несколько голосов, и жизнь чувствовалась прямо по запаху. Но людей видно не было.
– Вроде тихо. И давно тихо, наверное… Ну что, попробуем? Вот этот, с краю.
– Есть… Крок, чуть сзади будь. Улочка эта…
– Вижу. Понял.
– Эй, хозяева! Есть кто-нить, отзовитесь?
В калитку они стучали с силой, но без излишней грубости. И так было понятно, почему никто не высовывается. И даже в окна не выглядывает.
– Люди, да не будьте же вы свиньями! Мы ж не ломаем ничего! По-доброму просим! Мы военные!
За стеклом что-то мелькнуло, качнулась и снова обвисла белая кружевная занавеска.
– Правду говорим! Вика!
Вика уже лезла через забор, подсаживаемая своим Костей. Сторожевая собака внутри уже просто заливалась, поддерживаемая дальними соседками. Николай счел, что это хороший признак. Если бы деревню хотя бы раз посетили каратели, собак бы в ней не было точно. Да и людей оставались бы единицы.
Вика тяжело спрыгнула с другой стороны забора, крякнула. Неторопливо прошла метр к калитке, лязгнула крючком, приоткрыла. Так же неторопливо подошла к крыльцу. Вежливо вытерла ноги. Аккуратно постучала. Хрипло прокашлялась.
– Дорогие хозяева!
Голос у девушки был поставлен уже ничего себе. Нормальный такой сержантский голос. Не по тембру, разумеется. По интонациям.
– Как сказал товарищ лейтенант, не будьте вы свинями. Откройте добрым людям двери. Люди воюют который месяц подряд, люди совершенно не в себе уже.
Николаю понравилось это «свинями». Именно не «свиньями», а «свинями». Большая часть их пятерки была уже во дворе, разглядывала надрывающуюся псину. Кудлатенькая, милая такая… Геннадьев и Фокин ждали снаружи: во-первых, по привычке рассредоточились и распределили сектора стрельбы, а во-вторых, трезво оценивали свой внешний вид.
Дверь отворилась наружу, выглянуло испуганное женское лицо. Женщина была старше среднего возраста, но называть такую бабкой было рано.
– Здравствуйте, – вежливо сказала Вика. Николай повторил то же самое слово, а Костя просто кивнул. Женщина молчала. – Пу́стите нас?
– У меня дети, – глухо сказала женщина.
– Мы не зондеркоманда. Мы свои. Партизаны.
Женщина посмотрела тяжелым, нехорошим взглядом.
– Были тут такие… Окруженцы. Партизан искали… Тоже стучали вежливо. Не тронули никого. А глаза смотрят…
– Давно были?
– В середине лета. Значит, месяца два прошло, – осторожно и так же глухо произнесла женщина.
– И что?
– А ничего. Сроду здесь не было партизан. Никому мы не нужны, слава богу.
– Нам нужны.
Женщина перевела взгляд с Вики снова на него.
– Мы так же выглядим? – спросил Николай, не давая ей сказать что-то еще.
– Нет. Пожалуй, нет. Те были грязнее. Но такая грязь… Не настоящая. Вы вроде и чище, но… Да, пожалуй, вы не те, кто они. Те были…
– Мы понимаем, – сказала сбоку Вика. – Те были не те. С ними кто-нибудь вызвался пойти, добровольцами?
– Дураков не нашлось. Соседи сказали, они тоже что-то почуяли.
– Молодцы… А чужаков в деревне?..
– Никого не было. Больше ни единого раза… Да уж… Ладно, заходите. Раз пришли.
Уже в сенях было тесно, а в доме еще теснее. Единственную комнату поперек перегораживала сколоченная из деревянных планок и фанеры детская кроватка, в которой молча стоял малыш лет двух, без штанов. Еще один ребенок, девочка лет четырех, так же молча сидела на накрытом покрывалом сложенном диване, с какими-то игрушками в обеих руках.
– Здрасте, – машинально сказал Николай детям, которые неподвижно смотрели на него, не издавая ни единого звука. – Это что, ваши?
– Нет, – спокойно ответила женщина. – Сына.
– А сын где?
Она посмотрела на него, как на дыру в пространстве. Никак.
– А как нас зовут?
Это влезла Вика. Костя стоял за ее спиной, почему-то с открытым ртом. Было такое ощущение, что он стал ниже ростом.
– Петя и Людочка.
– Ой, глазки какие…
Вика вдруг заплакала. Крутанулась на месте, отворачиваясь от всех, наклонила голову, сжалась.
– Тихо, тихо…
– На моей сестры дочу похожа…
Николай с женщиной стояли у дверей, глядя, как Костя успокаивает плачущую Вику, а дети смотрят на это с открытыми ртами: мальчик в самодельной кроватке и девочка на буро-зеленом клетчатом мягком покрывале.
– Меня зовут Вера Сергеевна.
– Лейтенант Ляхин… Медицинская служба Военно-морского флота. Очень приятно… Это сержант Петрова, снайпер. Это ее второй номер, Костя… Рядовой Титов… Снаружи еще двое наших.
Женщина кивнула, продолжая посматривать то на детей, то на Вику с Костей, то на Николая.
– Мы… Дней уже десять как одни. Отряд разбит. Мы выходим к своим, чтобы драться дальше.
– Я поняла, – эти слова женщина сказала тихо и очень устало. – Я вижу. Мой сын тоже ушел. Оставил детей мне.
– А их мать?
Сказав эти слова вслух, Николай тут же пожалел об этом, но было уже поздно.
– Она не доехала. Они поздно сообразили. А город… Мы слишком далеко живем. Раньше казалось – это плохо, а теперь вот…
– Вера Сергеевна, а как называется это место?
– В каком смысле?
– Ваша деревня. Как она называется?
Женщина посмотрела с недоумением.
– Шапша. Вы не знаете? Куда ж вы шли?
– К Доможирово.
– Ого!
– Далеко это?
– Если через Люговичи, то километров с полсотни будет. Но туда лучше не ходить. Там база отдыха была для ненормальных каких-то, типа русских буддистов. И там сейчас, говорят, какая-то полицайская база. Ну, сейчас не знаю, но раньше была точно. Вначале.
– А если напрямик?
– Откуда мне знать? Напрямик короче, конечно. Я так не ходила, а вот вы…
Николай подумал, что они уже давно проскочили мимо своей цели на маршруте: на второй, наверное, день. Что странно, потому что монастырь стоял на довольно крупной реке, вдоль берегов которой располагалась целая цепочка населенных пунктов. На полтора с лишним десятка километров: от Александровщины на западе до Имочениц и Акуловой Горы на востоке. Не снесли же их все вровень с землей? Не заровняли же реку?
Николай решил подумать об этом позже – и правильно сделал. Вера довольно равнодушно предположила, какой у них был возможный маршрут, – последние километров восемь он, вроде бы, вел вдоль речки с тем же названием – Шапша. Потом она спокойно назвала еще один возможный маршрут, потом третий, и он бросил думать об этом вообще: как уж вышло, так и вышло.
Первую ночь они провели у нее, не решившись пойти куда-то еще. Несмотря на тесноту, спали прямо на полу в этом маленьком доме, на половичках, ежечасно просыпаясь от детского ворочанья и хныканья и уговаривающего шепота хозяйки. Зато в тепле. Часовых меняли четырежды за ночь, гремя в незнакомых сенях жестянками, ругаясь на шипящую в темноте кошку. Дети от этого просыпались окончательно и подолгу потом хныкали уже вдвоем. Наутро Вера уговорила Вику пройти по деревне, осмотреться. И то, что она сказала им правду, подтвердилось быстро: чужаков в деревне действительно не было сейчас и не было давно. Зато в деревне работало от батарей радио, кто-то из молодых время от времени на велосипеде добирался до соседних поселений покрупнее – вроде Бора или Ратигора, и, в общем, жители были более-менее в курсе общей ситуации. Средний возраст взрослого населения Шапши был за 60, – большая часть молодежи и нестарых мужчин ушла воевать в первый же месяц. Не вернулся пока ни один, и весточек от ушедших не было тоже ни одной. У многих жителей были родственники в городах Ленобласти, но своих и чужих беженцев в деревню прибыло мало, а из прибывших часть не задержалась, пошла и поехала дальше. Рассказы от оставшихся и проходивших были самые печальные. Все это вместе взятое сформировало очень четко очерченное «общественное мнение», и впервые за долгое время измученные бойцы почувствовали, что находятся в надежном месте. Даже странно.
Прямо в центре деревеньки стоял крепкий одноэтажный серо-кирпичный домик с простой табличкой: «Правление»; на крыше торчал короткий флагшток, но флага не было. Прямо напротив этого стоял еще один домик, явно давно заброшенный, с блеклой надписью краской: «ПРОДМАГ». Пахло здесь реально старым временем. На пару километров южнее деревни находился совсем уж микроскопический населенный пункт в одну улицу, однако с собственным названием – Агашово. Там жили еще человек пятнадцать. Вера знала по имени каждого и у себя, и там: и каждого старого, и каждого молодого, и каждого ребенка. Она довольно деловито и просто организовала им ночевку на два дома – троим и двоим, чтобы они чувствовали себя безопаснее, чем поодиночке. Жизнь в Шапше была, мягко говоря, не богатая, но осень есть осень – овощи, да яблоки, да дары леса, да мелкая, костлявая рыба из извилистой речки голодать пока не давали. Два яйца на пять человек гостей – это была роскошь. Пшенная каша с грибами – счастье. Жаренные на коровьем масле мелкие рыбешки – нечто прекрасное, почти забытое. Вера взяла на себя починку их изорванной одежды и целыми часами сидела рядом со своими малышами, работая иголкой и вырезая нужные заплаты из запасов старых тряпок. Как ни странно, Вика половину времени проводила, работая рядом с ней и малышами, о чем-то вполголоса общаясь. Николай подумал, что ей, конечно же, не хватало все это время просто спокойного, мирного общения, а они этого совершенно не понимали.
К слову, вторую половину своего времени Вика проводила точно так же, как и остальные бойцы, – обучая местную гопницкую молодежь азам военного дела. Без стрельбы, за острейшим дефицитом боеприпасов. Обучала теории стрельбы, сборке-разборке, правилам ухода, правилам техники безопасности, базовым принципам взаимодействия в паре и тройке, окапыванию… Часов по шесть в день она посвящала этому точно. Костя и Крок-Геннадьев по десять, а Фокин, наверное, все пятнадцать. Местные смотрели на всех четверых открыв рты, слушались безоговорочно, и это произвело на Николая весьма глубокое впечатление. Фокин вообще ходил гордый, как орел. Он явно уже полностью освоился тут, стремительно выучил, кого как зовут, и даже начал «провожаться» с кем-то из девиц своего возраста. К третьему дню лейтенант начал подумывать о том, чтобы оставить в Шапше/Агашово того же молодого Фокина в качестве преподавателя НВП и завхоза возможной будущей базы: если не для отряда, то хотя бы для их небольшой группы. Однако на первый же намек лейтенанта парень ответил радикальным и безоговорочным «нет». Себя он считал уже обстрелянным бойцом и слушать какие-либо аргументы не желал. Цели и задачи на не сильно, видимо, продолжительный остаток жизни у него были четкие и совершенно банальные: поквитаться за семью. Беречь себя для какого-то там смутного будущего он не собирался.
Неожиданно для себя самого лейтенант медслужбы Ляхин открыл в «правлении» неофициальный врачебный прием и старался сделать для местных, что мог. Упирая, понятное дело, больше на советы и доступную ему несложную амбулаторную хирургию. Молодые матери приводили детей, молодые и не очень молодые бабки приводили внуков, а заодно рассказывали и про свое не сильно крепкое здоровье. Старушки, старики и пожилые мужчины сидели на лавочках перед домиком бывшего «правления» десятками, стучались в импровизированную смотровую со своими обычными проблемами, до боли напоминая ему ушедшее без оглядки мирное время. Сейчас казалось: отдал бы половину запланированной в молодости жизни, лишь бы жить вот так – занимаясь мирным делом в домике с открытыми настежь окнами, без рева чужих самолетов над головой.
Наслушался он за эти дни многого, преимущественно нехорошего. Но больше всего поразило его то, что на развалинах России вдруг сама собой выросла концепция феодализма в самой неприглядной, отвратительной ее ипостаси. Оставшись без присмотра со стороны государства, даже не только банды, а и одиночки начали грабить и подчинять себе своих собственных соседей. И в значительном числе случаев – не ради сиюминутного обогащения или перераспределения чего-то в свою пользу: это-то было не удивительно ни для кого. А ради попытки выстроить долговременную и совершенно натуральную феодальную пирамиду: с крестьянами внизу и держащими их в кулаках графьями сверху, над ними. За неимением графьев наверх лезли самые разные люди – и самой распространенной их прослойкой оказались «крепкие хозяйственники» нижнего звена. Знающие своих жертв в лицо, не боящиеся трудностей и крови и уверенно идущие к своей цели: обеспечить счастье себе и своим потомкам на поколения вперед. Да, за счет быдла. Говорили, что именно такое происходило сейчас в полудюжине поселков и деревень в ближайшей же округе: в Пальгино, Шархиничах, Среднем и так далее. Говорили, что ровно то же самое началось было и здесь, в Шапше. Где их всех попытался согнуть в бараний рог бывший сосед и земляк: человек побогаче, посмелее и покрепче других. Которому было мало того, что у него уже есть, которому хотелось много больше. И который начал пускать в ход сначала кулак, а потом и охотничье ружье, для того чтобы добиться своего. И который почти что добился – потому что в деревне остались лишь бабы, дети и безобидные на вид мужички старших лет, дети и внуки которых ушли воевать за Родину. Но в сельской местности вообще как-то не приживается безобидность в истинном значении этого слова. Переставшего быть окружающим добрым соседом человека убили вместе с теми, на кого он полагался как на соратников и исполнителей своей воли. Скотину разобрали по домам, имущество не тронули, побрезговали; его богатый дом стоял все на том же месте. На этом история феодализма в деревеньке Шапша завершилась. А кое-где – продолжалась с большим успехом.
– А то оставайтесь тут, – прямо сказала им та же Вера Сергеевна к вечеру пятого дня. – И вы нам нужны, и мы вам. Можете отсюда ходить, куда вам нужно.
«Только подальше», – договорил Николай про себя не оконченную ею фразу, и сам себе кивнул. И об этом он думал тоже. Вот только никаких перспектив такое сидение не имело. Поселятся они тут, будут жить-поживать. Молодые Костя Титов с Викой Петровой займут какой-нибудь дом; все остальные, включая его самого, быстро найдут себе по молодухе из местных. Заведут курей, будут вечерами самокрутки смолить на лавочках да вспоминать лихие денечки.
– Спасибо, теть Вера, – с чувством ответил он женщине. – Как бы ни сложилось – все равно спасибо. Может, и придется вернуться, тогда свидимся еще. Но нам ближе к железке и шоссейкам держаться надо, а от вас… Ничего, мы вот у вас отъелись, обшились… Пора работать.
– Ой, а то вы будто отдыхали тут… Вон сколько натащили вам.
Она показала на стол движением локтя – руки были заняты иголкой и холстиной. Сухарные мешочки Вера Сергеевна шила по штуке в минуту, в каждый армейский вещмешок таких входило по две-три штуки свободно. Сухари, похоже, делала вся деревня, и все они получались по-разному: у кого из хозяек хлеб выходил темнее, у кого серее.
– Вот еще пара, эти Шура дала.
Николай снова кивнул, и снова с чувством. Сколько стоят хлопчатобумажные носки в мирное время? Если «Сделано в Беларуси», то рублей 20 за пару: впрочем, они хреновые, и рвутся после пары стирок. Сколько стоят такие же простые носки сейчас, когда в день проходишь и пробегаешь по 30–40 километров? Угадайте.
– Ну что, пора?
Они все уже собрались на пятачке перед домиком «правления», заканчивая подгонять все, что требуется. Николай неодобрительно поглядывал на молодежь: и Фокин, и новенький стояли в обнимку с девчонками, больше стараясь наобниматься напоследок и про запас, чем проверить лишний раз укладку вещмешков или обувь. Геннадьев мрачно переглядывался с крепкой женщиной старше себя лет на пять, но стояли они по отдельности: что-то такое между ними в последний момент не то произошло.
– Ну, хватит уже. Взво-од!
Костя с Викой встали первыми, Геннадьев за ними. Молодые вышли из клинча, подобрали мешки с земли, закинули их синхронными движениями за плечи и поспешили встать за остальными. Собравшиеся местные притихли и чуть сдали назад. Их было человек пятьдесят: слишком много. Вообще зря. Да, здесь были свои, и они провожали своих и «совсем своего», но… Слишком много глаз, слишком много языков.
Николай произнес слова положенных команд сухо и спокойно. Внимательно оглядел застывший короткий строй, затем повернулся к местным. Много плачущих – в том числе мужчин, пусть и старых. Много тех, кто заплачет вот-вот. Не стесняясь, плачут совсем молодые девки. Плачет тетя Вера, подвывают оба ее малыша. На мгновение он столкнулся глазами с Женей – высокая, темноволосая, красивая. Нежная женщина с нежным именем… Тоже плачет. Нельзя смотреть. Вот пацаны стоят тесной кучкой, со сжатыми зубами и кулаками. С неприкрытой, черной завистью смотрят на своего, которого взяли. Которому уже 17 лет и который ростом, и сложением, и повадками похож на Фокина, как близнец. Такой же малолетний гопник. Свой.
– Спасибо, – отчетливо произнес Николай вслух. – Спасибо вам всем, и спасибо вам за все. Мы сделаем все, что сможем. В этом не сомневайтесь ни на минуту. Даже если нам не удастся найти никого из своих – мы будем работать сами. Нам пора.
– Прощайте, мальчики! Прощай, девочка моя! – вдруг громко, с натугой выкрикнула прямо сквозь слезы тетя Вера, и тут же, как по команде, громко заревели дети и начали кричать что-то все женщины и мужчины разом. Лейтенантские команды было не слышно никому, но свои смотрели на него и прочли их по губам. Развернулись: у троих за плечами автоматы, у Вики – снайперская винтовка со снятым прицелом. У замыкающего строй парня в выцветшей отцовской штормовке с неспоротой даже нашивкой «МИНГЕО СССР» – топор за поясом. Лучше, чем ничего. Скорым шагом Николай вышел вперед и занял свое место. Не оборачивался до самого поворота.
Марш до Рассвета занял полные четверо суток. Как и советовали местные, идти через Люговичи не стали. Бог знает, кто там стоял, какие каратели или полицаи, – но им сейчас было не справиться и с отделением: это Николай понимал совершенно отчетливо и трезво. Поэтому дали здоровенного крюка: по южному берегу Савозера к Заозерью, а оттуда прямо на восток к излучине Ояти. Новенький знал правильное место для переправы и не подвел. При помощи топоров, штык-ножей и поминания такой-то матери за несколько часов сделали вполне приличный плот. На нем они и переправились через 50-метровой ширины речку. Почти что не промочившись, что стало почти смешным, потому что второй день без перерыва шел противный холодный дождь. Но течение в Ояти было серьезным, а вода более чем прохладной, – без плота, пожалуй, действительно доплыли бы не все. Был очень серьезный соблазн именно на плоту и плыть дальше – если не до самой цели своего маршрута, то по крайней мере до половины пути. Но Николай вновь совершенно четко осознал, что это такую картинку подсказывает ему совокупность просмотренных в мирной жизни приключенческих фильмов, а в реальности они станут прекрасной мишенью для любого полицая, вышедшего на речку с удочкой. Поэтому они потопали дальше на своих двоих, под тем же дождем. Сначала почти что до Пальгино, а потом строго на восток. Ближе к их цели, лесов и перелесков стало поменьше, а пустошей побольше, но все равно они считали, что полностью окупили все долгие часы марша, пройденные многие десятки и десятки километров, вновь стоптанные ноги. Тем, что в этот раз дошли.
– Кось, как тогда? Или вместе? – громким шепотом спросила Вика после десяти минут вдумчивого разглядывания поселка с опушки. Поселок Оять был слева, Рассвет справа. Лесок подходил к самой дороге с обеих сторон, а слева и справа метров на 250 не было ни единого дома. Чего еще желать?
– Вперед! Тихо!
Они перемахнули асфальтовую полосу все вместе. Сколько они уже не видели асфальта, недели три?
– Уфф…
Крок стукнулся о землю с такой силой, что пошел гул.
– Тихо, я сказал! Слонотоп земноводный…
Они похихикали, восстанавливая дыхание после спурта. Были ли на таком удобном месте датчики движения? Могли и быть, но чего уж теперь, назад поворачивать? Или менее удобное место искать? Дождь, ветер… Надежность обнаружения неизбежно должна быть пониженной.
Рощица оказалась совсем тонкая: скорее разросшаяся лесополоса, чем настоящий лесок. И явно истоптанная множеством ног. То ли все местные тут чернику собирали, то ли срезали путь.
– Сюда.
Вика не выглядела сильно уверенной, но все же вела группу, не задерживаясь на размышления. Лесополоса кончилась, они поглядели на пустое картофельное поле и повернули назад. Еще слишком светло, да и скорость по раскисшей земле у них будет, как у черепах. И цепочка следов по грядкам покажется интересной любому.
– Вот она, железка. Точно вывела.
Вика выглядела усталой, но спокойной. Как-то они все расслабились у цели. Нехорошо. Понаблюдав несколько минут, они рывком пересекли нитку железной дороги, каждый момент ожидая пулеметную очередь справа или слева. Рельсы выглядели сверху привычно отполированными – значит, движение по дороге было. А значит, ее должны охранять всеми возможными методами. В первую очередь, кстати, минированием подходов к путям, но тут уж ничего не сделаешь, тут уж как судьба распорядится. «Железная дорога – источник повышенной опасности», ага.
Двигаясь вправо-вперед под косым углом, они постарались оставить между собой и железной дорогой по крайней мере пару сотен метров. Прошли очередную лесополосу насквозь и вернулись чуть обратно. Залегли, негромко переговариваясь между собой. И то и дело поглядывая в глухо темно-серое небо, откуда продолжало если не лить, то по крайней мере моросить.
– Ну, что? Пойду я?
Вика освободилась от всего военного, нацепила серую мешковатую куртку и платочек, потупила глазки. Вышло неплохо.
– Осторожно там.
– Я осторожно.
Еще не было темно, но в это время года сумерки превращаются в темноту быстро, а ей нужно было пройти еще около километра. А потом обратно, если все в порядке.
Первые полчаса ожидания, все провели довольно спокойно. Потом дело пошло хуже. Дождь шел все сильнее, ветер тоже усиливался. Неподвижного человека на земле было не разглядеть и с десятка метров, но Вика точно знала, где они ждут. Николай не верил, что сержант могла заблудиться. Значит, что-то случилось. Как тогда, с командиром взвода и его заместителем, последним настоящим разведчиком в их группе. Что-то. Хотелось выть.
Через четверть часа он не выдержал и скомандовал выдвигаться вперед.
– Костя, возьми снайперку Петровой. Ты единственный, кто хоть что-то с ней может. Кротов!
– Я!
– Получаешь боевое оружие. Имей в виду… Патронов ни хрена почти нет. Стрельба только по команде. Только одиночными, после тщательного прицеливания. На автоматический переключаешься, только если… В общем, ждать приказа. Увижу, что с предохранителя снял без команды – урою. Понял? Точно понял?
– Так точно, товащ лейтнант.
Парень говорил, будто у него язык был обожжен. Волнуется. И боится. Правильно делает.
– Фокин, страхуешь его. И вообще командуешь им. Так, я головной, Костя замыкающий. Хорошо замыкающий, понял? Метров на десять оттянись хотя бы. Вперед.
Они отряхнули с себя воду и потрусили вперед, двигаясь в направлении, в котором исчезла Вика. Не хотелось верить, что исчезла. Ну, задержалась. Мало ли, монахини сразу не вспомнили, начали что-то там… Они договорились на «туда и обратно», и Вика не должна была ни с кем особо разговаривать, просто посмотреть – нет ли в монастыре чужаков, выглядит ли он целым? При почти полностью сожженной округе можно было ожидать всякого… А она задержалась. Почему-то. Необязательно же сразу все плохо будет, ведь у них сейчас идет хорошая, везучая полоса, разве нет?
Думалось на бегу рваными урывками, как оно и бывает, но Николай настолько привык бегать, что даже не видел в таком проблемы. Цепочкой согнутых силуэтов они пробежали вдоль своей опушки полтысячи шагов, когда прямо навстречу им из темноты выскочила Вика. Николай даже не дернулся – он узнал ее мгновенно, а вот сзади защелкали, несмотря на его поднятую вертикально вверх руку с вытянутой растопыренной пятерней – «свои».
– Ой… Ох…
Вика выглядела безумно: платок сбился на одно ухо, мокрые волосы лезут на лоб, глаза вытаращены. И дышит, как паровоз, уперев руки в живот.
– Что? Били тебя? Цела? Отдышись! Уходим?
– Не… Нет… Какое уходим?.. Вы не поверите!
Костя встал у левого плеча, молча. Посмотрев на него, Вика как-то сразу отдышалась. Тот протянул на вытянутой руке ее винтовку и обернулся к молодому.
– Ну това… – начал было тот, но сзади его коротко стукнули, и нытье оборвалось.
– Петрова, ты цела или нет? – захотелось схватить ее за плечи, встряхнуть. – По-человечески скажи! Что так долго? Наших видела?
– Наших!
Ему снова показалось, что сержант не в себе.
– Пойдемте! Быстрее! Ох, я думала, сдохну, пока добегу.
Вот чем отличаются бывалые люди – это, в том числе, тем, что они сначала делают, а потом переспрашивают в стиле: «Нет, ты сначала объясни!» Вика была не тем человеком, у которого нужно что-то уточнять, когда он говорит «быстрее». И Николай был не тем, кто переспрашивает. Давно не тем.
Вела она их не к монастрырю, куда-то левее. Стена и возвышающиеся над ней строения казались темными пятнами, едва различимыми на светлой стороне горизонта. Километра два по краю лесополосы, по краю поля, где пахло ботвой и плесенью, потом снова вплотную к деревьям.
– Представляете, меня сторож их узнал, Семен… – непонятно объясняла она на бегу бегущим рядом. – «Ага, – говорит. – Здравствуй, Вика с Андреевщины… Припозднилась, догоняй». Я ему: «Кого, Семен Петрович?», а он мне…
Дальше лично Николай не слушал, потому что остановился как вкопанный. Как конь на скаку, затормозив всеми копытами и разве что не «тпрукая» сам себе.
– Стоять!
Мысли о том, что дура наделала, не длились ни секунды, ни доли секунды. Понимая, что это конец, и даже успев пожалеть, что встал, вместо того чтобы кувыркнуться вперед-вправо… И даже успев пожалеть своих, бегущих за ним… Успев все это, Николай вскинул оружие к плечу, нацеливая его на узнаваемо угловатую, бурую машину, застывшую на перекрестке дорог.
– Нет! Доктор, нет! Это свои!!!
Даже мертвому ему бы хватило сил прожать спуск. Это был «Лендровер Дефендер», – тип машины, на счету которой в России было, наверное, побольше уничтоженных целей, чем у некоторых серьезных броневиков. На капоте светлела какая-то эмблема, но в темноте ее не разглядеть.
– Руки!
Николай осознал, что это странно, что он еще не убит, и решил не дожимать палец, а пожить еще секундочку. Костя был слишком близко от своей Вики, как и он сам, – им, значит, не повезло. У остальных была фора метров в десять. И они должны были, когда их тупой лейтенант нарвался, дать влево и вправо. Впрочем, толку-то… На две очереди весь бой… Гранату бы под ноги, а ее нет…
Вика подошла деревянными шагами, держа руки аккуратно над головой. Винтовка оставалась у нее за плечом, и выглядело это странно. Заглянула в лицо. Сказала очень отчетливо:
– Товарищ лейтенант. Ничего не делайте. Это свои. Я отвечаю вам. Я клянусь.
Спереди, из темноты, выскользнула пригнувшаяся фигура, за ней и сбоку – вторая.
– Руки, я сказал. Сержант?
– Это свои, – глухо повторила Вика, то ли снова ему, то ли уже этим.
– Всем оставаться на своих местах. Любую попытку движения воспринимаю как атаку. Убьем всех и сразу, даже не будем разбираться. Я ясно сказал?
В этот раз Николай даже ничего не подумал, не хватило… Ну, он даже не знал, чего не хватило. К смерти он был готов. Просто тупо стоял перед стволами и ждал, когда все случится. Когда можно будет нажать на спуск самому и получить свои пули в грудь, и в лицо, и в живот. Даже в живот было не страшно.
– Документы есть?
– Что?
Этого вопроса он не ожидал.
– Я спросил, документы есть? Хоть какие?
И тут же сбоку тем же глухим голосом сказали:
– Пожалуйста… Костюшенька… Лейтенант… Ну, пожалуйста.
Совершенно каменной, негнущейся рукой он опустил «калашникова» к земле и медленно потянулся к нагрудному карману. Пуговичку пришлось класть набок трижды, прежде чем она проскользнула в петельку. Пуговичка была тугая и вырывалась, будто тянула время. Принявший «Удостоверение личности офицера» впервые посмотрел ему в лицо. Он был выше Николая на полголовы, широкоплечий и тоже довольно худой. Не сделав даже попытки поглядеть в этом полумраке на удостоверение, он сунул его куда-то назад, себе за спину, а там его приняла еще одна серая худая фигура. Как кузнечики. Здоровенные кузнечики, типа саранчи или богомолов. Видно, что готовы к драке. Видно, что умеют убивать. На примостившейся на капоте «Дефендера» неразличимой эмблеме было что-то такое с крыльями. Крылья с его места было видно, и какие-то буквы над ними, но это все. Дальше не различить. Если двуглавый орел, то как бы свои. Но отсюда было не похоже.
– Следующий.
Костя уже стоял со своей собственной книжечкой в руке. Ну да, он тоже почти кадровый. В смысле, не кадровый боец, но успевший послужить в кадровых частях. Примерно столько же, сколько Николай и Вика, кстати говоря. Геннадьев-Крок не служил ни секунды, Фокин тоже. Больше половины отряда бойцов, когда тот был еще цел и боеспособен, тоже не служили. Это не мешало им воевать. Как-то.
– Остальные.
– Сначала вы.
– Что?
Стоявший перед ним человек с повадками хищного большого насекомого ссутулился еще на пару сантиметров. Так сжимается пружина. Ударит рукой или сразу убьет?
– У меня позади еще три человека, – сипло произнес Николай. – Пока вы их не видите, они чего-то стоят. Кто вы такие?
– Не беспокойтесь, видим, товарищ лейтенант.
Насмешки в произнесшем эти слова голосе не было. Ни насмешки, ни обещания.
– Вам будет легче, если я представлюсь? Я тоже лейтенант, значит, равен вам. Командир взвода. Командир разведгруппы.
– Я тоже командир взвода. Временно исполняющий обязанности. Не всегда медик.
– Да, ваша сержант сказала… Она молодец. Ни секунды не сомневался в ней… Так, все уже. Выходим. Ну хватит уже, время дорого. И так уже черт знает… Почти четверть часа мы потеряли, было бы для чего.
– Товарищ лейтенант, – сказали чужаку с места далеко спереди, за машиной. – Да позовите вы этого… Ну, стукнутого, который и сержантшу узнал, и ва-аще. Он же рядом.
– Спасибо за совет. К месту, – совершенно без иронии ответил лейтенант. – Я и не подумал. Давай.
– Бир мунут.
Они все подождали, не произнося ни слова и действительно не двигаясь. Это длилось недолго; уже через пару десятков секунд с той же стороны, где неподвижно стояла мокрая машина, подбежали несколько человек.
– Давайте, смотрите. Узнаете кого?
– Доктор?
– Елки… Арсений?
– Гы. Встретились два одиночества. Кто еще?
Правильный у спросившего был голос. Вот кто кадровый. Без сомнений.
– Ребята, выходите.
Бойцы позади подождали в темноте еще минуту, так же не веря, как до сих пор почти не верил он сам. Но вышли, крадущимися шагами, с пальцами на спусковых крючках, готовые за мгновение залить все огнем. На все, что в остатке в их магазинах. Чего уж тут беречь теперь, на какую лишнюю секунду?
– Крок. Зеленый.
– Сеня, блин. Ну ни хрена ж. Мы уж и не надеялись.
Геннадьев разогнулся, и было сразу ясно, что это он искренне. Этот тоже поверил.
– Ладно, считайте, прошли… Остальные где?
– Это все. Больше… Больше никого.
– Документы?
У Геннадьева и двух других не было, разумеется, никаких документов с самого начала. С паспортами в партизанский отряд не приходят, а через военные комиссариаты со всей их бюрократией они не проходили.
– Все, все, проехали. Оружие есть? Десантом пойдете к нам? У нас… были потери. Штатный десант пошел в экипажи. Если отводов нет, то давайте лезьте. Приходилось?
– Куда? – тупо спросил так до сих пор и не включившийся в происходящее лейтенант Ляхин. И только тут увидел. И испытал неловкость. Все-таки гуманитарное образование накладывает, блин, свой суровый отпечаток. БРДМ стояла метрах всего в тридцати. Да, дождь; да, темно. Да, стресс, и все такое. Но не увидел же такую бандуру, шесть метров стали… И не почувствовал, как на него в упор смотрят два пулемета. В клочья бы…
– В десант, я сказал. Половина на первую, половина на вторую.
– Есть. Сержант, Костя, Арсений, со мной. Крок, старшим на второй.
Он наконец-то перестал тупить и увидел вторую машину. И еще разгядел эмблему на капоте внедорожника. Орел одноглавый, нормальный. С мечом и веткой в лапах. Снизу что там: «КУРАЛДУ», сверху еще веселее: «КЫРГЫЗ РЕСПУБ…»
– Вика, ты выглядишь того… Но у меня, похоже, вообще… Чем это меня, а? Кто это? Ты их тоже видишь? Или я уже того, и мне и ты сама тоже мерещишься, а?
Язык начал заплетаться, голова плыла, как от водки. Он залез на броню самой натуральной БРДМ-2, прихлопнул мокрую и ледяную на ощупь железяку ладонью, ощутил боль, но все равно не почувствовал себя в реальности.
– Что это?
– Товащ лейтнант, – нехорошим, трагическим шепотом сказал Костя. Двигатель под их задницами уже завелся, и слышно было совсем уже гулко, как в театре. – Я их тоже вижу. Викуль… Мы уже того, да? Нам кажется?
Боевая машина задрожала и довольно мягко тронулась с места.
– А че я? Я сама офигела, – дословно процитировала Вика собаку из анекдота.
– Арсений?
– Все нормально, товарищ лейтенант. Видите, я с оружием? Меня уже к той приписали, но я тут, раз приказали. А там еще вот земеля мой, который Заяц, – в смысле, рядовой Зайцев. Помните его? Вы же его перевязывали.
– Не помню. Кто это такие вообще?
– Разведка мехгруппы.
– Какой мехгруппы? Эти кто?
– Киргизская Республика. Суровые ребята, да?
– Киргизы?
Николай окончательно охренел и едва не пропустил момент, когда боевая машина вошла в крутой поворот. Его едва не скинуло под колеса идущей буквально в пяти метрах позади второй такой же, на крыше корпуса которой сидели его люди. Включая совершенно безоружного деревенского мальчишку Кротова, которого он даже не догадался оставить позади, в том же монастыре. Добрался бы уж как-нибудь до дома, не потерялся бы… И еще он забыл хотя бы по полсотни патронов попросить. И еще много чего забыл. И предчувствие было нехорошее: прежде всего потому, что он так и не верил в происходящее до конца. Оккупантам ничего не стоит поставить на замкнутый маршрут пару мобильных групп – да, даже с трофейной техникой. И отлавливать клюющих на живца бойцов разрозненных отрядов и команд. А косить под жителей ближнего зарубежья – самая лучшая легенда. Никто не придерется к тому, что ты не знаешь состав хоккейной сборной или отчество Ксюши Собчак. «Собачк», – вспомнил он вдруг словечко какого-то разведчика из своей прошлой жизни, и сам усмехнулся. Он даже не помнил уже, как того зовут, он даже отвык от того, как там, в том месте, звали его самого: Асигару, потом Везучий. Так его с тех пор не называли ни разу, никто здесь не знал этих имен. Он почти уже не помнил ту ерунду, отвлекшую его на годы от настоящей работы, от настоящей подготовки к тому, что будет. Не помнил и не хотел помнить. А вот словечко осталось.
Говорить на броне было почти невозможно – ледяной ветер пополам с дождем лез прямо в горло. Болели глаза, болели даже уже уши. Шапка, неприлично называемая в их краях «петушок», все время сбивалась: даже Викина смешная косынка, наверное, держалась лучше. Теперь он судорожно вцепился в скользкую скобу и мучительно размышлял, что можно сделать, чтобы понять: это их везут на убой, на пытки и допросы или эти бойцы – по-настоящему наши. «Наши» было детским словом, очень теплым. Его показывали в кино, его они употребляли в своих детских играх. Они не слишком часто употребляли его теперь.
Короткая колонна вышла за пределы поселка и еще прибавила ходу. Головным шел, естественно, внедорожник с болтающейся на боку крыши длинной антенной. Он быстро оторвался метров, наверное, на сто, и его было плохо видно. Без габаритных огонечков-то, да так покрашенного, да почти в середине ночи. Двигатель БРДМ ревел натужно, но как-то весело. Слабоватый был двигатель для бронированной машины, пусть даже легкой. И еще они на броне да с оружием, это еще 300 лишних килограммов. А скорость такой машине нужна, скорость – это ее главное оружие. Важнее обоих пулеметов в смешной трапециевидной башенке.
Внедорожник начал сбавлять ход снова, и обе БРДМ подтянулись к нему. Вообще замыкающая машина шла плохо: дистанция то увеличивалась, то уменьшалась, а рысканье было заметно невооруженным глазом. Возможно, это было то самое, что упомянул лейтенант: потери в штатных экипажах восполнили десантниками-мотострелками. Насколько лейтенант медслужбы Ляхин помнил, экипаж у маленькой двухосной БРДМ-2 – всего четыре человека. Любой нормальный командир посадит на крышу наблюдателями еще четырех – вот они и сидят.
– Доможирово, – сказал сбоку Арсений. – Ага. К мосту?
Он совершенно не ошибся: впрочем, тут было всего два варианта. На Т-образный перекресток с трассой Р-21 «Кола» лейтенант не пошел, все три машины свернули вправо, в глубь поселка. Николай ожидал, что они будут двигаться по главной улице, но на ближайшем же перекрестке короткая колонна снова дала вправо. И тут же, едва замыкающая машина увела с этого перекрестка свой зад, все три остановились. Негромко стукнули дверцы «Дефендера», коротко простучали шаги по мокрой земле. Слышно было отлично: в затаившемся поселке стояла полная тишина, даже собаки не лаяли.
– Десант, покинуть машины!
Николай полагал, что его давно ничего не может удивить. Спрыгивая с брони, он чувствовал себя как минимум «не в себе». Криво звучит – но правда. Если сейчас случится хоть какая-то стычка, их перестреляют совершенно безнаказанно, как сидячих уток.
– Лейтенант! Товарищ лейтенант!
– Чего вам?
– Патронов, бляха-муха!
– Семенкин, Акилбеков!
Из боевых машин уже выпрыгнули несколько человек, выстроились в подобие короткого, не особо впечатляющего строя. Однако все рослые, хорошо двигающиеся. В бронежилетах и разгрузках-«лифчиках». С плохо различимыми нашивками на плечах – по одному-два шеврона защитного цвета у каждого и еще что-то круглое, не выделяющееся в темноте. Неужели правда?
– Поделитесь с ребятами. Без них нам труднее будет справиться.
У лейтенанта был в одной руке самый нормальный офицерский планшет с картой под целлулоидом, а в другой – включенный электронный планшет, мерцающий экраном. Не боится дождя, значит, военный?
– У вас что, «семьдесят четвертые»?
– У сержанта СВД. И еще молодой у меня вообще голый. Найдется ему чего?
– Найдется… Трифонов, дай ему… Вот и пригодилось…
– Так точно, тащ лейтнант, я щас… – один из бойцов нырнул в темное нутро боевой машины и тут же появился снова. – Эй, партизан молодой!
– Я.
– Держи. Как зеницу ока, понял? От хорошего человека осталась.
– Есть, – невпопад ответил молодой, и Николай так же невпопад подумал, что к присяге его не привели. По закону он из комбатанта превращается сейчас в самого настоящего террориста. Впрочем, они все в любом случае считались террористами – это от принципиальной точки зрения американского сената зависит, а не от чего-то там сделанного или не сделанного конкретными русскими людьми.
– Обращаться умеешь?
– Да, научили.
– Ну, тогда давай… На тебя одна надежда, блин.
– Так, всем молчать. Взвод, слушай боевую задачу! Уничтожить блокпост, захватить мост через Оять в неповрежденном состоянии. В случае успеха организовать охрану. Теперь вот что. О нас они могут уже знать, тогда обычный заход не выйдет. Тогда без фантазии. Решительно сближаемся и давим все, что гавкает. Сигнал к атаке – непрерывный гудок с моей машины. Тогда время не терять. Всем понятно? Так, партизаны! Вам-то все ясно?
Офицер-разведчик обвел всех тяжелым взглядом. Даже в темноте чувствовалось, каким тяжелым.
– Ваша первая цель – не сунуться под наши пулеметы. Не дай бог! И под колеса тоже, но под пулеметы – главное. Осознали? Ваша вторая цель – не дай бог, допустить, чтобы по ним, родимым, прицельно дали из чего-нибудь серьезного. Из гранатомета в первую очередь. Без БРДМ мы все, как новорожденные, понятно? С розовой нежной кожей. А они только с виду бронированные, их любая хрень насквозь прожигает, видели мы… Мой заместитель – командир первого отделения сержант Семенкин. Вопросы есть?
– Товарищ лейтенант!
– Да?
– Дайте нам три минуты хотя бы. Магазины…
– Понял, разрешаю. Десанту готовность три минуты. Экипажи – по машинам.
Магазины они снаряжали на ощупь, то и дело роняя патроны под ноги. Патроны, бывшие еще утром драгоценными. То и дело сталкиваясь ладонями над цинком. У Николая было три магазина, остальные он потерял во время сумасшедших гонок наперегонки со смертью. У Крока было целых пять, у Фокина опять три. У Арсения оказался всего один, и Крок отдал ему два из своих. Вика сначала топталась на месте, потом боец-азиат принес ей буквально пригоршню патронов от ПКТ; после этого она перестала казаться обиженной.
– Готовы?
– Так точно. Крок, ты за старшего во второй группе. Костя, Вику прикрывай, как… Сам знаешь. Удачи.
– Есть. Всем ни пуха, мужики. Удачи, Викуля.
– К черту лысому. Давай.
Они коротко стукнули друг друга в плечи кулаками и разошлись, каждый в голову своей группы.
– Пошли.
Лейтенант махнул им рукой от дверцы «Дефендера» и легко запрыгнул на заднее сиденье. Вооружения у этой машины не было. Нужно было быть реально храбрым человеком, чтобы сидеть в ней, командуя нападением на блок-пост.
Николай еще раз подумал, что давно полагал, что его уже вообще никогда ничего не удивит. Но вооруженные силы Киргизской Республики в Ленобласти – это было вообще неожиданно. До изумления. И еще он подумал, что на ловушку это похоже все меньше. Да, выданные им патроны могут быть вареными, выданный неопытному бойцу Кротову автомат – с дырочкой в патроннике. Но вряд ли кто-то стал бы городить настолько сложный спектакль. Просто незачем. Скорее все это вместе взятое было похоже на бред. Возможно, и даже вполне вероятно, что на самом деле он лежит сейчас где-нибудь под сосенкой с осколком в кишках, умирающий от перитонита. А все происходящее – это видения в его голове. Запросто.
Потом он выкинул это из мыслей и трусцой двинулся вперед за покатившим по неосвещенной деревенской улице внедорожником. Доможирово было поселком порядочных размеров, с магазинами, конторами и леспромхозом – таких они всегда старались избегать. Слишком уж высока была вероятность того, что в нем на каждой улице найдется наблюдатель. Или просто висящий на перекрестке видеодатчик. Передающий картинку куда-то в неведанную даль. Или и то, и другое вместе взятое.
Так, по боковой улице, они двигались метров пятьсот. Впереди, не торопясь, катил едва различимый в темноте «Дефендер» с вызывающей изумление эмблемой на капоте и раскачивающейся антенной на крыше. За ним метрах в пятнадцати трусили они, девять человек десанта, включая двоих кадровых. Переглядывались на ходу. Молчали. Сзади, отстав метров еще на полсотни минимум, почти бесшумно двигались обе БРДМ-2. Тоже скорее угадываемые, чем видимые.
Улица постепенно поворачивала влево, справа уже была Оять. На другом ее берегу темнели строения. Во второй половине поселка или тоже не было электричества, или тоже не было жителей. Еще пятьдесят метров, еще пять или шесть домов. Николай скорее почувствовал, чем увидел пересечение деревенской улицы с шоссе. Справа-спереди был довольно крупный дом за высоким забором, и вот в нем точно были люди: за занавесками мерцало, и вообще что-то или слышалось, или просто чувствовалось. «Дефендер» еще замедлился, потом выкатился на пятачок с традиционным знаком «Уступи дорогу» у правой обочины и приостановился. Ждут их там или нет? Что там видит этот лейтенант из своей машины? Через застилающий глаза пот?
– Тихонько…
Он сказал это больше себе, чем своим. У него все были ребята опытные: и Костя, и Вика, и Арсений, который на самом деле Арсен, он же рядовой Кочиев. Это во второй огневой группе, у Крока, были сразу двое молодых. Наверное, надо было перетасовать экспромтом сложившиеся группы, но тогда он не догадался, а теперь поздно.
«Дефендер» вдруг яростно взревел двигателем, царапнул протекторами гравий и резко подал назад. И вот тогда началось. Они побежали вперед все одновременно, но Николай уже на бегу догадался отдать правильную команду, и обе огневые группы нацелились не на перекресток, над которым сейчас сплошным потоком шли трассы, а правее, на угловой дом и еще дальше вправо, в обход его и к реке. Обе БРДМ мелькнули слева, но замыкающая уловила их движение и помогла – перемахнула через полуметровой ширины канаву и выбила два сегмента забора. Металлические листы только лязгнули, разлетаясь в стороны. В них уже стреляли от крыльца и из углового окна, пули с безошибочно узнаваемым стуком ударили в мягкое, кто-то слева гортанно вскрикнул не своим голосом, но Николай отлично знал, что останавливаться и оказывать помощь – конец всем. Башенка БРДМ буквально взвыла, выдав длинную пулеметную очередь. Та оказалась ярко-белого цвета, невыносимого для глаз. Уйдя от проломленного забора вправо и развернув свою группу цепью среди не дающих никакого укрытия торчащих из земли тонких стволов, Николай указал короткой очередью на нужную цель, и они вдарили по ней все вместе. Он поздно понял, что этого не требовалось: наводчик в башенке снова давшего назад БРДМ отлично справился и без них – и с крыльцом, и с окном. Можно было бы вообще лечь, уткнуться мордами в землю и подождать, пока тот не закончит проводить очередями влево и вправо по проекции дома. Рев пулемета Владимирова был оглушающим, чудовищным. Так ревет дракон. Спаренный с крупнокалиберным обычный танковый «калашников» казался на этом фоне почти смешным подголоском – им наводчик поддавал огня в окна, в каждое по очереди. Дом уже молчал, и уже горел, пробитый насквозь. Во сколько он был сложен, в один кирпич, в полтора? Для 14,5-мм пули КПВТ это ничто – та пробивает миллиметров тридцать настоящей брони. С дистанции в полтора десятка метров каждая вышибала из кладки по 2–3 кирпича разом и шла дальше.
Николай взвыл от мужской зависти и восторга, поднял своих, указал направление движения. Понятно, что вторая огневая группа давно их обогнала, она была впереди и много правее. Бронированная боевая машина снова подала вперед, развернулась влево, начав двигаться вдоль стены дома, и одновременно развернула свою башенку. Как крейсер в море. Вторая, судя по звукам, работала слева – почти прямо на перекрестке. Ну-ну.
Теперь они уже знали, что делать. Пройдя засаженный невысокими, молодыми деревьями двор насквозь, механик-водитель выбил очередные сегменты забора и тут же сдал назад. Николай короткой очередью срезал человека, оборачивающегося к ним с той стороны шоссе: между ними были считаные десять метров. Кто-то из-за его плеча добил уже шатающегося, уже мертвого, но еще не упавшего; провел длинной пулевой строчкой вправо. БРДМ вылез вперед из дыры, как носорог, и опять взревел – на этот раз сразу обеими пулеметами. Две боевые машины работали, как газонокосилки, вычистив сразу сотню метров пространства за какие-то секунды. Автоматная трескотня справа, у речного откоса, казалась на этом фоне игрушечной.
– Вперед!
Ему показалось, что он увидел поднимающегося из кювета стрелка, и на светлом пятне скрестилось сразу несколько трасс: если что-то и показалось, то не ему одному. Ровно в этот момент Николаю подумалось, что никакого длинного гудка лейтенантской машины он так и не слышал, и это было настолько смешно, что он захохотал лающим смехом.
Постепенно все затихло. В очередной раз сменив магазин на полный, он спокойно ждал, уже не сомневаясь в итоге короткой стычки: слишком очевидным было неравенство сил. И остальные ждали рядом: Вика, Костя, Арсений, не знакомый ему боец из этих, киргизских разведчиков. Лицо, впрочем, самое славянское. Напряженное лицо, да еще и исцарапанное. И покрышка на груди разодрана, болтающийся клок открывает исцарапанную пластину броневого элемента.
– Бойцы, все целы?
– Целы, товащ лейтнант. Вроде все.
– А кричал кто?
Почему-то никто не отозвался, и это было странным: ведь явно же попали в кого-то из того дома. В кого-то, кто был совсем рядом с ним.
– Я кричал, товащ лейтенант. Со страху. Я ж три месяца уже…
– Что «три месяца», Арсений?
– Не воевал три месяца, залечивался. Отвык. Вот и орал.
– Все орали. А попали-то в кого?
– У меня дерево прямо рядом перерубило. Они всего пару раз стрельнуть успели, но…
Николай помолчал, с сомнением оглядывая своих и киргизского разведчика. Вроде бы действительно ни один не ранен. Но звук был очень уж характерный. В дерево? Не слишком-то похоже.
Сначала одна БРДМ, потом вторая вышли на мост; сзади за ними струился серый бензиновый выхлоп. Вторая остановилась, первая пошла дальше, аккуратно держась левой стороны и раскачиваясь на ямах. Командирский люк приоткрыт, торчит голова в танкошлеме, больше никаких деталей не различить. Фары никто, естественно, не включал, но пылающий сверху донизу двухэтажный дом давал достаточно света. И запаха, кстати говоря, он сейчас тоже давал неслабо. Сколько человек осталось внутри? И что они там исходно делали, если мобильную группу, очевидно, ждали в полной готовности?
– Лейтенант, вы здесь? Ко мне!
Николай обернулся на подходящего офицера. Секунду подумал – как же реагировать на команду, отданную таким тоном? Потом решил не возражать даже мысленно: все было правильно.
– Я здесь.
– Живы? Хорошо. Доложите потери.
– В первом звене потерь нет. По второму пока не знаю.
– Хорошо.
Переговорник у лейтенанта на поясе пискнул и захрипел.
– Первый, докладывайте…
– Все ровно, порядок. Повреждений нет, потерь в экипажах нет, по десанту выясняю. Мост цел. Уничтожил от десяти единиц живой силы противника, несколько сбежали. Встал в охранение. Прием.
– Первый, отлично сработал. Бди. Конец связи.
Лейтенант снова обернулся к Николаю и остальным, уже поднявшимся на ноги и приводящим себя в порядок.
– Половину своих сил – на ту сторону. Наладить взаимодействие, пополнить боезапас, занять оборону. Вопросы?
– Нет вопросов, товарищ лейтенант. Разрешите выполнять?
Свои посмотрели сбоку, будто чего-то особенного ждали от него и не дождались.
– Выполняйте.
– Рядовой Кочиев.
– Я.
– Проверь наших справа. Они или прямо у моста, или на откосе, не доходя.
– Есть.
– Костя.
– Я.
– Организуй нам еще патронов. Лично я опять почти все сжег. Вон у той БРДМ поскребись.
– Есть.
Сам он пошел посмотреть к дому. Посмотрел, закрываясь от жара руками. Загорелось даже несколько деревьев в метрах от стен, загорелась скамейка у крыльца. С хрустом лопалась черепица на крыше. Под ногами блестели маленькими оранжевыми пятнами многочисленные стреляные гильзы. Николай пожал плечами. Ну да, нормально. С КПВТ не поспоришь.
– Товарищ лейтнант!
Он сразу обернулся на голос. И как-то сразу понял.
– Там…
Они бежали молча, сберегая дыхание, но все равно сердце колотилось. Недалеко, метров шестьдесят или семьдесят. Здесь были все. Молодой Фокин, молодой Кротов. Чуть в стороне – незнакомый рослый парень в бронежилете и сфере, с разбитыми вдребезги ногами. Кровь было видно даже в темноте, столько ее натекло. Два чужака, убитых очередями в спины: форма какая-то незнакомая. В десяти метрах вперед, практически на самом откосе к реке – рядовой Геннадьев, который «Крок». Рядом с ним еще один чужак. На равных здесь было… Близко и на равных. И больше не видно никого, совсем.
Он последовательно проверил все тела, и своих, и чужих. Нашивки на их плечах – полумесяц со звездой: то ли Турция, то ли Пакистан, но не понять, потому что она не цветная, а защитного цвета. Машинально отметил характер ранений – у всех нормальные пулевые. И по многу – били очередями, почти в упор. Машинально начал собирать оружие и боеприпасы. Вскоре к нему присоединился Арсений, а затем и Костя с Викой. Потом подошли несколько разведчиков, постояли над своим убитым, потом помогли им со всем, что нужно. На часах к этому времени было около трех часов ночи.
К пяти они все закончили. Николаю было непривычно быть после боя ненужным как врач. Но раненых не было – ни своих, ни чужих. Убитых насчитали немало, и сколько-то еще сгорели в доме. Ему никто не сказал худого слова, потому что он как бы был не виноват в гибели товарищей. Ночной бой – самый индивидуальный вид боя. В нем почти всегда каждый сам за себя. И он почти всегда ближний. Но не виноват – это если не думать. Стараться, по крайней мере. Надо было догадаться проверить своих раньше: как только закончили сами, так и надо было. Вдруг кто-то еще был жив.
– Будете, товарищ лейтенант?
Он молча принял от незнакомого бойца флягу, хлебнул. Вода – чистая и теплая. Хорошо.
– Кто вы вообще такие? – равнодушно спросил он.
– Разведрота 8-й дивизии. Второй взвод. А вы?
– Бывшая 25-я отдельная гвардейская мотострелковая бригада… Потом партизанский отряд без названия и номера. Потом сами…
Оба помолчали, оглядывая друг друга. Боец был младше Николая лет на десять, но похож телосложением.
– 8-я дивизия, это кто?
– 8-я Гвардейская имени Панфилова, Северная группа Вооруженных сил Киргизии, – спокойно объяснил боец. Лычки вроде бы соответствовали званию младшего сержанта, но это было догадкой. Николай понятия не имел, как это называется у киргизов. Может, какой-нибудь «младший бей взвода». Может, «мурза отделения».
– Ты не похож на киргиза. И остальные не особо похожи.
– Так я и не киргиз. Я русский. У нас процентов восемьдесят русские в роте. Потому что элита. И дивизия – элита. Хотя киргизы, знаешь, такие здоровяки бывают, даже удивительно.
– А Киргизия вообще при чем? – довольно тупо спросил Николай. Ему снова начало казаться, что все бред. Возможно, он даже вообще уже умер.
– Так нас уже три недели как влили в состав Западного фронта. Мы с самого, можно сказать, начала прямо на острие.
– На острие чего?
На этот раз замолчал боец. Потом спросил, очень осторожно:
– Товарищ лейтенант. А вы как вообще?
– Вообще хреново, – честно и с глубоким чувством ответил Николай. – Давно уже. Бригаду разбили, в которой я служил. Причем почти что всухую разбили, между прочим. Мы вышли, немного нас и тогда было… Потом отряд, и долго мы держались. Минимум один раз вчистую нас восстановили, но потом мы переборщили со своей активностью. А может, и правильно, но… Отряд-то погиб. А потом и почти что последние бойцы мои погибли, вместе с вашим вон товарищем… И молодые погибли, и старик погиб. Если бы я их…
Он пожал плечами и снова задумался. По поселку бродили люди: догорающий дом уже не давал много света, и было не разглядеть, кто они. Но вроде бы не враги. Иначе все было бы по-другому. Радикально.
– Мы когда Пермь взяли… – сказал боец, и Николай вновь посмотрел на него с недоверием. – Ну, не мы… 23-й и 30-й полки, мы уж под конец подошли… Так там такое было, что… В общем, как раз после Перми нас и стали уже официально считать в составе вашего Западного фронта. Уже перестали говорить, что мы Северная группа. Потому что какая же мы северная, если… Хотя, черт, как раз здесь и север.
Боец сам засмеялся, потом махнул рукой и снова согнулся, продолжив выгребать землю с камнями из очередного окопа.
– Плечо покажи, – глухо попросил Николай.
– Что?
– Я говорил, что я медик?
– Говорил.
– Покажи плечо. Да и вообще оба.
Парень покрутил головой влево-вправо. Может быть, искал взглядом кого-то из своих. Но рядом были только бывшие партизаны. И двое младших, включая снайпершу, смотрели на своего офицера с непонятным ему ожиданием и напряжением. Ждали чего-то.
Боец пожал плечами, оставил лопату и аккуратно положил ее перед собой, рядом с автоматом, бронежилетом, сферой, разгрузкой. Разогнулся, поведя руками влево и вправо, расстегнул гимнастерку, сероватую от несколько раз пропитавшей ее пыли с потом. Вытянул полы из-под ремня, снял полностью. Николай тоже с кряхтением поднялся, сделал два шага, остановился вплотную.
– Чтоб я знал, – довольно слышно ответил за спиной Костя на заданный ему кем-то шепотом вопрос. – Почти всегда он так.
Николай только хмыкнул. Проверил левое плечо, потом, на всякий случай, и правое тоже. Разило от бойца, как от козла, ясное дело. Сколько он не мылся? Сколько не менял майку и гимнастерку? Сколько вообще не снимал свой бронежилет?
– Одевайся, – произнес он привычное за столько лет слово, и сам себе усмехнулся.
– Ну? Чего там?
– Свой.
– В смысле?
– В смысле, рожденный в СНГ. А не еще где-то. Всегда есть этот шрамик: маленький, беленький. Редко бывает, что нету, – прививку сделали, но не появился. Это самая простая проверка, всем доступная. Когда тебе играют спектакль «Ой, я русский, но я не знаю, кто был последний чемпион по футболу и сколько стоил нарезной батон в магазине… Потому что я русский из Казахстана», например, – я всегда проверяю. Так путешественников во времени в Средние века ловили бы. И еще по следу от часов на запястье у каждого.
Все машинально потрогали себя за плечи, потом посмотрели на запястья, и он усмехнулся снова. Лица у бойцов остались напряженными, и было совершенно ясно, о чем они думают. Плох доктор головой. Неадекватен. Какая проверка после боя? Ну и пускай думают. Может, и правы.
Прошла пара местных: женщина с девочкой лет шести. Обменялись с остальными несколькими словами. Сам он даже не слушал, продолжал размышлять. Все казалось каким-то ненастоящим. Искусственным. Бой был настоящим, потери были самыми настоящими – уж это он осознавал. Бойцы были настоящими: что свои, что киргизы, как бы странно это ни выглядело. Техника… А вся ситуация в целом – странная до сюрреализма.
– Эй… Братцы… Товарищ лейтенант… Да смотрите же!
Он поднял голову от своей работы, с силой воткнул лопатку в землю, отряхнул руки. Оглядел почему-то сначала вскочившего на ноги чужого разведчика, потом своих: онемевшего Костю с киркомотыгой на плече, открывшего рот и так и застывшего Арсения, который на самом деле Арсен. Вику, бросившую лопатку и напряженно приникшую к оптическому прицелу своей старой винтовки.
Как уже говорилось, Николай думал, что после всего того, через что он прошел в своей жизни в целом и в последние полгода в частности, его ничто уже не сможет удивить. Жизнь раз за разом доказывала ему, что он не прав, но он продолжал так думать. До этого самого момента.
По плавному изгибу трассы «Кола», лежащему через полысевший лес, совершенно бесшумно издалека двигалась к ним колонна техники. Недлинная: машин на десять максимум. Несколько МТ-ЛБ, несколько БМП-1. Головную, оторвавшуюся от остальных метров на пятьдесят машину он безошибочно опознал как русский Т-90.
