Глава 10
Гидропатия
– У нас нет свободных комнат, – сказал доктор Уэйнрайт дрожавшим от холода гостям. – Но я распоряжусь, чтобы койки поставили в смотровых кабинетах. Вот сухая одежда. Приношу свои извинения, платья прислуги – это, конечно же, не то, к чему вы привыкли, – обратился он к Кэролайн и Стелле, но затем, бросив взгляд на блумерсы Эмили, решил, что поторопился с выводами на ее счет. – Но в них вы, по крайней мере, сможете согреться, пока мы не высушим вашу одежду.
Уэйнрайт указал на молодого человека в форменном белом жакете клиники.
– Моего ассистента зовут Рик. Он позаботится о вас.
– Чай, – напомнила Эмили. – Не мог бы кто-нибудь принести нам горячий чай?
– Чай и кофе в моей клинике запрещены, – объяснил ей доктор Уэйнрайт. – Как и прочие стимулирующие средства. Но вам сейчас принесут с кухни горячую воду с медом.
Эмили прижала к кровоточащей щеке носовой платок.
– Боюсь, из меня плохой хирург, мисс Де Квинси. Меня не учили накладывать швы.
Она кивнула, прекрасно зная, как врачи брезговали прикасаться к своим пациентам и только хирурги, стоящие ниже их в медицинской иерархии, имели дело с ранами и кровью.
– Если у вас найдутся необходимые инструменты, я смогу сделать все сама.
Кэролайн и Стелла изумленно посмотрели на нее, а доктор Уэйнрайт, казалось, лишился дара речи.
– Что ж, инструменты у меня действительно есть, но вы же не собираетесь…
– У меня нет выбора. Покажите, где лежат инструменты.
Уэйнрайт отвел ее в смотровой кабинет, куда также проследовал все еще дрожавший Де Квинси.
Доктор открыл ящик и показал, где лежат искривленные иглы и кишечная нить для накладывания швов.
– Еще мне понадобится белый купорос, чтобы промыть и очистить рану. И маленькое зеркальце, – добавила Эмили, а затем с беспокойством потрогала лоб Де Квинси. – Отец, ты весь дрожишь. У тебя лихорадка.
– Мне нужно принять мое лекарство.
– Я не держу здесь лекарств, – заявил доктор Уэйнрайт, протягивая Эмили купорос и зеркальце. – Половина тех людей, что обращаются ко мне за помощью, заболели оттого, что принимали прописанные врачами пилюли, которые на самом деле представляют собой растертую в порошок капусту, смешанную с крахмалом или мелом, с добавлением лакрицы.
– Вот какое лекарство мне нужно. – Де Квинси показал на пустую бутылочку из-под лауданума. – Гарольд выбил ее у меня из рук, и все содержимое вылилось на пол. У меня в комнате хранилась запасная, но молодой человек не позволил мне…
Де Квинси задрожал еще сильнее.
– Такие лекарства я в особенности не одобряю. Вот что вам на самом деле нужно.
Доктор Уэйнрайт налил в стакан воду из кувшина и передал Де Квинси.
– Если бы это могло помочь.
Де Квинси взял стакан трясущимися руками и сделал глоток.
Эмили наполнила чашку купоросом и опустила туда иглу и кишечную нить.
– Доктор Сноу помог моему отцу уменьшить ежедневную дозу лауданума.
– Вы знакомы с королевским врачом? – изумленно спросил Уэйнрайт.
– Мы снизили ее до восьми унций.
Эмили нашла в ящике чистый лоскут ткани, смочила его в купоросе и, вздрогнув от боли, протерла края раны.
– Я считал, что репутация вашего отца сильно преувеличена, но очевидно это не так! – воскликнул Уэйнрайт. – Обычный человек может умереть, выпив лишь одну столовую ложку лауданума.
– Мои привычки складывались долго и мучительно.
Лицо Де Квинси покрылось бисеринками пота.
Эмили взяла одной рукой зеркальце, а другой – иглу с капающим с нее раствором.
– Господи, сделай так, чтобы не осталось шрама.
Она вдела нить в иголку. Когда кровь вспенилась, она выдохнула, проткнула щеку иглой и, поморщившись, протянула нить.
– Это мне должны были зашивать рану, а не тебе, Эмили, – произнес Де Квинси.
– Я благодарна Небу, что этого не случилось, отец.
– Но вам действительно необходимо лечение, – напомнил доктор Уэйнрайт, глядя на то, как Де Квинси сжимает и разжимает кулаки.
– Утром, как только откроются магазины, – начал Де Квинси, – нужно будет послать кого-то в город, чтобы купить…
– Я не могу на это согласиться, – перебил его Уэйнрайт. – Кроме того, до утра еще несколько часов. А помощь вам нужна немедленно. Поскольку методы доктора Сноу не привели к успеху, возможно, вы согласитесь попробовать мои.
Пол процедурного кабинета был выложен белой плиткой и снабжен сливным отверстием. Двое служителей держали в руках плотные простыни, пропитанные водой.
– Это называется «метод влажного обертывания», – объяснил доктор Уэйнрайт.
– Все, что угодно, лишь бы унять дрожь, – ответил Де Квинси.
– С его помощью мы справимся и с вашей лихорадкой. Можете сложить одежду сюда. Она все равно промокла бы насквозь.
– Доктор Уэйнрайт, вы никогда не задумывались о том, что термин «гидропатия» состоит из слов, означающих «вода» и «страдание»? – спросила Эмили.
Ее щека покраснела и распухла, два темных шва протянулись поперек раны.
– Очень остроумно. Но это название можно трактовать и как избавление от страданий с помощью воды.
– Давайте не будем говорить о страдании, – попросил Де Квинси.
Доктор жестом приказал помощникам обернуть Любителя Опиума мокрыми простынями. Тот какое-то время еще продолжал дрожать. Но вскоре его руки и ноги были обездвижены. Не считая открытого лица, он напоминал теперь мумию из Британского музея.
Помощники уложили Де Квинси спиной на стол, установили металлические ограждения, чтобы он не скатился на пол, а затем полили обвивающее его простыни водой из ведра.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался доктор Уэйнрайт.
– Холодно, – ответил Де Квинси все еще дрожащим голосом.
– Это ненадолго. Тепло вашего тела должно нагреть воздух под простынями.
Помощники принесли мокрые полотенца и накрыли ими простыни.
– Да, – согласился Де Квинси. – Я чувствую, что начинаю согреваться.
– Скоро все токсины выйдут наружу, – заявил доктор Уэйнрайт. – Все яды, скопившиеся в вашем организме, и в особенности лауданум, будут обезврежены.
– Я вспотел.
– Превосходно! Мы сделаем из вас нового человека всего за несколько часов!
– Доктор Уэйнрайт, – спросила Эмили. – Как долго вы занимаетесь гидропатией?
– Сразу после получения диплома врача в Эдинбургском университете я отправился в Греффенберг, чтобы изучить методы Винценца Присница в его лечебнице.
– А когда вы открыли свою клинику?
– Два с половиной года назад. Кое-кто из пэров убедил меня сделать это, уверяя, что нуждается в моем лечении. А почему вы спрашиваете?
– Я просто пытаюсь отвлечь отца. Как тебе там, под этими простынями, отец?
– Тепло. Очень тепло.
– Вот и чудесно, – подтвердил доктор Уэйнрайт. – Все токсины будут выведены.
– Я и в самом деле чувствую, что они выводятся, – отозвался Де Квинси, запеленатый в тугой кокон из мокрых простыней и полотенец.
– Доктор, миссис Ричмонд собиралась познакомить нас с вами завтра, то есть теперь уже сегодня, – сказала Эмили. – Джентльмен, у которого мы остановились в Лондоне, владеет прекрасной библиотекой. Узнав, что нас удостоят чести познакомиться с вами, я прочитала кое-какие книги о гидропатии.
– Я восхищен вашей любознательностью, мисс Де Квинси.
– Меня озадачило то, что мистер Присниц, строго соблюдавший принципы гидропатии, скончался в возрасте всего пятидесяти одного года, в то время как моему отцу, порой выпивавшему по шестнадцать унций лауданума в день, сейчас шестьдесят девять лет и он ежедневно проходит пешком не меньше пятнадцати миль.
– Вчера я совсем не гулял, – в отчаянии проговорил Де Квинси. – Может быть, именно поэтому и случился такой тяжелый приступ.
– У некоторых людей более крепкий организм, чем у других, – отметил доктор Уэйнрайт. – Вы настоящий медицинский феномен, мистер Де Квинси.
– Возможно, меня защищает лауданум. Мне ужасно хочется пошевелить руками или ногами.
– Через три часа мои помощники распеленают вас.
– Крысы, – пробормотал Де Квинси.
– Что? – не понял доктор.
– Крысы грызут мои внутренности.
– Уверяю, метод влажного обертывания истребит всех крыс.
Де Квинси застонал, его лицо скривилось, и тонкие морщины словно бы стали глубже.
– Который теперь час? Скоро ли откроются магазины? Эмили, когда ты купишь мне…
Доктор Уэйнрайт в протестующем жесте поднял руки:
– Полагаю, мы не станем так быстро сдаваться. У нас в запасе еще несколько часов, что плохого в том, чтобы продолжить процедуры?
– Мне очень жарко под вашими простынями.
– Вот и прекрасно!
Не обращая внимания на дождь, русский остановился у боковой двери среднего здания. Большинство замков можно открыть одним из полудюжины типовых ключей. Он добился успеха с третьей попытки.
Осторожно приоткрыв дверь, он заглянул внутрь, но там его поджидала только темнота. Два его помощника прижались к стене, чтобы их кто-нибудь случайно не заметил. Русский зашел внутрь.
– Наденьте пальто, Гарольд, – приказал Райан. – Вы пойдете вместе с нами в клинику.
– Я никуда не пойду.
– Поймите, теперь, когда я арестовал вас, наше положение изменилось, – объяснил Райан. – Да, вы пэр, а я простой человек, но если вы будете сопротивляться, я заявлю, что вы пытались бежать. Мой помощник подтвердит это. Правда ведь, сержант Беккер?
– Абсолютная правда, инспектор Райан. Он пытался сбежать.
– Мало того что все мои действия будут оправданы, но попытка к бегству убедит всех, что вы действительно виновны, Гарольд.
– Но я не убивал своего отца!
– Разумеется. Каждый, кто отправляется на виселицу, клянется в своей невиновности.
– На виселицу? Подождите! Хорошо, я признаюсь, что разгладил подушку и смахнул табачные крошки, но я сделал это для того, чтобы меня не заподозрили в убийстве.
– Вы добились лишь того, что теперь вас будут подозревать еще сильней.
– Клянусь, меня не было в комнате, когда умер мой отец! – воскликнул Гарольд. – Должно быть, она украла немного моего табака и… Это сделала она.
– Она?
– Стелла. Это она убила моего отца.
– Зачем ей это могло понадобиться? Имущество вашего отца было в доверительном управлении?
Райан имел в виду общепринятую практику составления договора, согласно которому все имущество переходит старшему наследнику по мужской линии, не позволяя ему при этом продать наследство. Новый владелец может, в свою очередь, составить такой же договор, не позволяющий уже своему наследнику продать землю.
– Да, имущество в доверительном управлении.
– В таком случае только вам как единственному наследнику была выгодна смерть вашего отца, – продолжал Райан. – Чего добилась бы леди Кавендейл? Ничего. Как и любая вдова, она всецело зависела бы от милости наследника, а нам известно, как вы к ней относитесь. Вы выставили ее из дома под дождь с градом.
По лестнице торопливо спустился слуга с двумя саквояжами в руках.
– Мистер Де Квинси и его дочь оставили свои вещи, когда уходили.
– Благодарю вас, – сказал Беккер.
Райан открыл саквояж, подписанный именем Де Квинси.
– Что вы делаете? – спросил Беккер, потрясенный таким неуважением к чужой собственности.
– Просто хочу убедиться, что все на месте. – Инспектор показал бутылочку с лауданумом. – Могли бы вы три месяца назад предположить, что я буду беспокоиться о том, чтобы отец Эмили получил свой опиум?
– Да, с тех пор многое изменилось, – усмехнулся сержант, но тут же поморщился и коснулся рукой окровавленной губы.
– Простите меня за то, что ударил вас, Джозеф. Вы были правы. Я все-таки сделал то, о чем потом буду жалеть.
– Пусть уж лучше вы пожалеете об этом, а не о чем-нибудь гораздо худшем.
Беккер бросил взгляд на едва заметный под брючиной бугорок на правой щиколотке Райана, где инспектор прятал нож.
– Спасибо за вашу дружбу, – сказал Райан.
Выражение дружеских чувств излишне затянулось, и инспектор обернулся к Гарольду.
– Наденьте пальто и шляпу.
– Но… на улице дождь, – запротестовал тот.
– Кто бы мог подумать!
– И возьмите один из этих саквояжей.
– Что? Для этого есть слуги.
– С саквояжем в руке вам будет труднее убежать. Возьмите-ка, пожалуй, оба, – решил Райан. Он приоткрыл дверь и вгляделся в темное, дождливое небо. – Прекрасная ночь для прогулки, вы согласны со мной, Гарольд?
Закрыв дверь, русский постоял в темноте, прислушиваясь, но не услышал ничего, кроме шума дождя. Он достал из-под пальто фонарь, чиркнул спичкой и зажег его, осветив пыльную деревянную лестницу с хорошо различимыми отпечатками ног. Русский вытащил из кармана револьвер и начал подниматься.
Де Квинси лежал на столе, чувствуя тяжесть мокрых простыней. Его руки были плотно прижаты к бокам, ноги сдвинуты вместе, не оставляя ему никакой свободы движений. Он не мог даже пошевелить пальцами.
– Я словно оказался в коконе, – пожаловался он.
– Из которого появится новый человек, – заверил его доктор Уэйнрайт. – Метод влажного обертывания не требует моего постоянного присутствия. Позвольте оставить вас ненадолго и посмотреть, не требуется ли помощь леди Кавендейл и миссис Ричмонд.
Он вышел из кабинета и закрыл дверь.
Эмили посмотрела на металлические ограждения стола.
– Тебе стало теплее, отец?
– Значительно теплее.
Поначалу Де Квинси буквально трясся от холода. Но его так плотно завернули в простыни, что он не мог даже дрожать. Словно бы ему ввели какой-то препарат, парализовавший его. А вскоре для дрожи не осталось никаких причин, поскольку тепло, выделяемое его телом, не выходило наружу. Какое-то время Де Квинси чувствовал себя комфортно, но затем жар стал почти невыносимым. Пот стекал по лбу и заливал ему глаза.
– Эмили, будь добра, вытри мне лицо.
Она выполнила просьбу, но тут же нахмурилась:
– Ты очень горячий.
– Это вода в том кувшине на столе?
Эмили налила воды в стакан, приподняла голову Де Квинси и он смог сделать несколько глотков.
– Когда все это закончится, тебе нужно взять за правило пить больше воды, – заявила она.
– Но пока крысы в моем животе требуют чего-то большего, чем простая вода.
– Скоро рассветет, и откроются магазины, – успокоила его Эмили. – Никогда не думала, что буду так радоваться, покупая тебе лауданум.
– До этого еще долго ждать. Щека сильно болит? Эти швы придают тебе очень страдающий вид.
– Нет, она просто онемела.
– Что ж, иногда это все, на что мы можем рассчитывать.
– Отец, ты заметил одну странность? Когда доктор Уэйнрайт спустился по лестнице и увидел, в каком состоянии находятся Кэролайн и Стелла, то обратился к ним по именам. Но минуту спустя, как и сейчас, он уже называл их «леди Кавендейл» и «миссис Ричмонд».
Простыни все сильнее сдавливали тело Де Квинси, пропитавшись его потом.
– Да, он знаком с Кэролайн и Стеллой намного ближе, чем хочет нам показать. – Де Квинси тяжело вздохнул. – У тебя еще остались деньги из тех, что выслал мне издатель?
– Я расходую их очень экономно.
– Значит, ты сможешь, когда пойдешь в город за лауданумом, отправить телеграмму.
– Какую телеграмму?
Сморгнув с глаз пот, Де Квинси объяснил, куда и какое именно нужно отправить сообщение.
– К полудню мы должны получить ответ, – добавил он.
Эмили коснулась его шеи, и ее пальцы были так освежающе прохладны, что Де Квинси поначалу решил, будто дочь пытается облегчить его страдания. Но затем понял, что Эмили нащупывает его пульс.
– Отец, ты можешь медленно досчитать до шестидесяти? Примерно с такой скоростью: тысяча один, тысяча два и так далее.
– Да, могу.
– Тогда начинай.
Сосредоточившись на счете, Де Квинси ненадолго отвлекся от удушающих объятий простыней.
– Шестьдесят, – закончил он.
Эмили убрала руку с его шеи.
– Твое сердце бьется с частотой сто сорок ударов в минуту.
– Судя по твоему лицу, это не очень хорошее число.
Стучавший по крыше чердака дождь начал стихать. Доктор Мандт лежал на койке, надеясь все-таки уснуть в наступившей тишине.
«Думай о том, как сядешь в самый скорый поезд до Ливерпуля, – мысленно приказывал он себе. – Думай о том, как окажешься на самом быстроходном корабле, следующем в Америку, не на парусном судне, а на пароходе, способном всего за шестнадцать дней доплыть из Англии в Соединенные Штаты. Думай о деньгах, что дожидаются тебя в Нью-Йоркском банке. Думай…»
За дверью скрипнули деревянные ступени.
Русский добрался до верхней площадки узкой лестницы. Он поднимался медленно, осторожно заглядывая в дверь на каждом этаже, прислушиваясь и лишь затем продолжая подъем. Он старался шуметь как можно меньше, но, несмотря на все предосторожности, нестроганые доски скрипели под его тяжестью.
Русский приложил ухо к последней двери, но ничего не услышал. Затем аккуратно отодвинул запор и надавил на дверь, но она не поддалась. Он начал подбирать ключ к замку, и один из тех ключей, что он принес с собой, подошел. Русский попытался повернуть его и понял, что замок уже открыт. Это могло означать лишь одно: кто-то запер дверь изнутри.
Когда скрип шагов затих, обеспокоенный доктор Мандт поднялся с койки, сосредоточив все внимание на двери. Он не смог бы разглядеть ее в темноте, но сквозь щели пробивался свет фонаря.
Он нащупал корзину, в которой ему принесли ужин: хлеб, сыр и кусок вареного окорока, давно уже съеденные, и бутылки с напитком, который доктор Уэйнрайт называл тонизирующей водой, давно уже выпитым. Мандт взял одну из пустых бутылок на случай, если придется защищаться. Затем его дрожащие пальцы коснулись какого-то другого предмета, лежавшего на дне корзины, и перепуганный Мандт решил положиться именно на него.
Его сердце бешено застучало, когда кто-то поскреб по двери.
– Доктор Мандт, – прошептал по-немецки мужской голос. Однако в нем слышался русский акцент, очень хорошо запомнившийся Мандту за то время, что он провел в России, заботясь о здоровье царя. – Я знаю, что вы здесь.
Грудь Мандта словно бы сдавило невидимыми пальцами.
– Доктор. – Русский старался говорить как можно тише, так, чтобы его было едва слышно. – Не нужно ухудшать свое положение.
Он снова поскреб по двери. Очень тихо, так, чтобы звук мог уловить только тот, кто находился на чердаке.
– Не стоит все усложнять, – шептал русский. – Вы попытались сбежать, но мы нашли вас. Пора признать поражение.
Он помолчал, но не дождался ответа. Тогда он расстегнул пальто, чтобы еще плотнее прижаться к двери.
– Доктор, я обещаю, что вам не причинят вреда. Мы заинтересованы в том, чтобы оберегать вас. Мне приказано доставить вас в Россию, где вы расскажете всевозможным иностранным послам и газетным репортерам обо всех подробностях британского заговора против русского царя, в том числе и о деньгах, заплаченных вам правительством королевы Виктории за то, чтобы вы его отравили. Ничего плохого с вами не случится. В конце концов, кто поверит вашим признаниям, если возникнет хоть малейшее подозрение в том, что они сделаны по нашему принуждению? Вам предоставят отличное жилье, прекрасное питание, все, что вы только пожелаете. Когда вы убедите весь мир в том, что британцы совершили ужасное преступление против Бога и всего сущего, мы позволим вам жить дальше. Не в богатстве, которое вам, несомненно, было обещано, но в разумном достатке.
Он снова подождал ответа.
– Доктор, поверьте, не стоит все усложнять.
У Мандта закружилась голова, и он внезапно понял, что все это время задерживал дыхание. Он ухватился за ящик и глубоко вдохнул, стараясь успокоить сердцебиение.
«Он говорит серьезно?» – задумался Мандт.
– Доктор, недалеко от клиники ждет фургон, – шептал голос из-за двери. – К сожалению, три часа езды до Лондона будут не слишком удобными, но мы не можем ждать утреннего поезда. Когда мы доберемся до столицы, то сразу же сядем на поезд в Дувр, а оттуда отплывем во Францию еще до того, как британское правительство поймет, что вы исчезли. Хочу подчеркнуть, что с вами будут обращаться со всем возможным почтением. Вы очень нужны нам.
Мандт не сомневался, что нужен русским.
«Но позволят ли мне жить в разумном достатке, после того как я сделаю признание? – спрашивал он себя. – А британцы? Как отреагируют они на мое предательство? Позволят ли они мне жить в разумном достатке?»
Дрожа от страха, Мандт подошел к двери, из-под которой пробивался свет фонаря, и отодвинул защелку.
– Вы приняли мудрое решение, – похвалил его тот же голос.
За дверью стоял высокий широкоплечий усатый мужчина в расстегнутом пальто. Когда он, держа в левой руке фонарь, с улыбкой шагнул внутрь, Мандт заметил в его правой руке револьвер.
Тем предметом, который Мандт нашел на дне корзины, был нож.
Движимый паникой и отчаянием, он вонзил нож в живот русского.
Тот согнулся, словно от удара кулаком, а затем, судорожно хватая воздух ртом, попытался выпрямиться. Мандт отдернул руку, чувствуя теплую кровь на пальцах.
Револьвер с грохотом упал на пол. Русский прижал руку к животу, пытаясь остановить кровь, и повалился на спину. Падая, он выронил и фонарь.
Стеклянный колпак разбился, и горящий фитиль соприкоснулся с деревянной ступенькой.
– Ты весь горишь, – встревоженно сказала Эмили, убирая руку со лба Де Квинси. – Нужно раскрутить эти простыни.
– Точнее было бы сказать «раскрутить меня», – пробормотал он.
Она наклонилась над ограждением стола. Уходя, служители положили поверх простыней влажные полотенца. Эмили отбросила их и попыталась отыскать край первой простыни, но тщетно.
– Мне придется перевернуть тебя, отец.
Ее голос эхом отразился от сверкающих плиток, которыми был выложен кабинет.
Эмили с усилием перекатила отца на правый бок, а затем на живот. Наконец она нашла край мокрой простыни и потянула за него.
– Извини, отец, если доставляю тебе дискомфорт.
– Как раз то, что нужно, – ответил Де Квинси, лежа лицом вниз. – Толчки отвлекут меня от крыс, грызущих мой живот.
– Может быть, я сумею лучше отвлечь тебя, – возразила Эмили, дергая еще сильнее. – Как нам быть с заявлением Гарольда о том, что это он нанял Дэниела Харкурта? Он сказал правду или просто разгорячился и решил побольнее уколоть Кэролайн?
– Прошу тебя, Эмили, не упоминай сейчас о горячем.
Капли пота падали с лица Де Квинси на стол, пока Эмили переворачивала его на другой бок, а затем на спину.
– Если Гарольд решил оклеветать свою мачеху, то это вполне соответствует его ужасному характеру, – продолжил Де Квинси, охнув от толчка. – Готов допустить, что он действительно нанял адвоката. Как сказал сам Гарольд, он хотел доказать, что Стелла изменяет его отцу. Но мог ли страх перед изгнанием из дома стать достаточно серьезной причиной для Стеллы или даже для Кэролайн, отчаянно защищающей свою дочь, чтобы организовать убийство Харкурта?
Эмили продолжала тянуть за простыню, еще раз перекатив отца сначала на правый бок, а затем на живот.
– Не могу в это поверить, – заявил он, и еще одна капля пота упала на стол. – Разоблачения Гарольда привели бы к тому, что Стеллу выгнали бы из дома лорда Кавендейла. – Де Квинси вздрогнул, когда Эмили снова перевернула его. – Однако Кэролайн настолько богата, что могла бы содержать дочь и внука в куда большей роскоши, чем то, на что они могли надеяться в этом ужасном доме. – Любитель Опиума застонал от очередного толчка. – Единственное существенное наказание заключалось бы в том, что Стелла больше не могла бы носить имя леди Кавендейл, но стоил ли страх перед этой потерей риска оказаться на виселице? Нет, не могу в это поверить.
– Должно быть, тебе трудно так говорить о человеке, который столь важен для тебя, отец.
– Единственный человек, который для меня по-настоящему важен, – это ты, – ответил Де Квинси и тут же поморщился, когда Эмили перевернула его на левый бок.
– Как и ты для меня, отец.
– Ты уже не раз доказала это. Спасибо тебе за твое самопожертвование. Ни у кого не было такой любящей дочери, как у меня. Я знаю о твоих нежных чувствах к сержанту Беккеру и инспектору Райану. При других обстоятельствах ты могла бы выбрать одного из них себе в…
– Не может быть никаких других обстоятельств, отец, – резко возразила Эмили, пытаясь переменить тему разговора. – Есть только здесь и сейчас, только ты и я. Только об этом мы должны думать.
– Да, ты права, здесь и сейчас.
– Я размотала ее, – ликующе воскликнула Эмили, отбрасывая мокрую простыню и хватаясь за край следующей. – Тебе уже не так жарко, отец?
Он не ответил.
– Отец?
– Рассвет уже скоро? – поинтересовался Де Квинси. – Уверен, я почувствовал бы себя намного лучше, если бы у меня был лауданум.
– Теперь твое сердце бьется медленнее?
– Боюсь, оно лишь ускорило свой ритм, как ни жаль мне признавать это.
Эмили неистово продолжала стаскивать вторую из множества простыней, спеленавших ее отца.
Мандт в панике смотрел на разбившийся фонарь, лежавший несколькими ступенями ниже тела русского. Масло вытекало из отверстия, в которое был вставлен фитиль. Пламя распространялось все дальше по лестнице.
Мандт вспомнил о простыне, которой была накрыта корзина, схватил ее и уже готов был ринуться вниз, чтобы сбить пламя.
Но поперек лестницы, преграждая дорогу, лежал русский, и он все еще был жив. Он стонал и держался обеими руками за живот, из которого торчала рукоять ножа. Мандт испугался, что русский поймает его за ногу и повалит на пол, а потом, напрягая последние силы, вытащит нож из раны и нанесет ответный удар.
Пламя на лестнице поднималось все выше и уже касалось стены.
Мандт выронил простыню, спустился на две ступеньки, ухватил русского за лодыжки и потащил наверх.
Голова русского билась о ступеньки. С каждым ударом он издавал новый стон.
Увидев, что стена уже загорелась, Мандт напряг все силы и наконец затащил русского на чердак, бросив там истекать кровью.
Уже поднимая простыню, он вдруг вспомнил про револьвер. Прежде чем русский успел доползти до него, Мандт подобрал оружие и засунул за пояс, зацепив рукоять за одну из подтяжек.
Он быстро спустился к разгорающемуся все сильнее пламени.
Бывший лейб-медик заметил, что шум его шагов стал громче. Дождь за окном совсем перестал. Но теперь появился новый звук, похожий на шипение. Оно доносилось из опрокинутого фонаря, лежавшего в самом центре пламени. Шипение становилось все пронзительнее, напоминая свист закипевшего чайника.
Мандт внезапно понял, что сейчас произойдет. Развернувшись, он стремглав взбежал по ступенькам и упал лицом вниз.
Мгновением позже давление нагретого масла в резервуаре фонаря стало таким высоким, что металлический корпус не выдержал.
Фонарь взорвался, масло и осколки корпуса разлетелись в разные стороны. Ступеньки, стены, потолок – все охватило пламя.
– Леди Кавендейл, миссис Ричмонд. – Доктор Уэйнрайт остановился в дверях смотрового кабинета. Стелла и Кэролайн сидели на койках, завернувшись в одеяла. Стелла укачивала младенца. – Могу я быть вам чем-то полезным?
Он произнес их официальные имена довольно громко, так что их мог услышать любой, кто окажется в коридоре, хотя волнение уже улеглось и большинство слуг и гостей снова отправились спать.
Удостоверившись, что никто за ним не наблюдает, доктор вошел в кабинет.
– Что делают в клинике полицейские? – задала вопрос Кэролайн.
– Они сомневаются в том, что всех здесь подробно расспросили о Дэниеле Харкурте, и хотят убедиться, что никто не вел с ним никаких дел, – ответил Уэйнрайт.
– Харкурт, – произнесла Кэролайн, глядя в пол. – Я и представить себе не могла, что он меня так ненавидел. Я думала, что он с пренебрежением относится ко всем женщинам, занимающимся финансовыми вопросами, но, оказывается, Харкурт презирал именно меня.
Наконец она подняла голову.
– Как неудачно, что полицейские оказались здесь в самое неподходящее время. Доктор Мандт уже приехал?
– Он прячется на чердаке. Предполагалось, что он отправится в Соединенные Штаты завтра вечером, но со всеми этими происшествиями на железной дороге есть вероятность, что его опознают среди немногочисленных пассажиров. В ближайшее время ему нельзя трогаться с места.
– Я хотела завтра привести сюда моего друга Томаса, – сказала Кэролайн. – Знаменитый Любитель Опиума отвлек бы внимание на себя, и никто даже не заподозрил бы, что здесь находится доктор Мандт. Увы, наше появление отвлекло всех даже сильнее, чем я ожидала.
– Полицейские точно отвлеклись, особенно один из них, – заметил Уэйнрайт. – Только Богу известно, что этот инспектор-ирландец сделает с Гарольдом. Они еще не вернулись. Стелла, во всей этой суматохе у меня не было возможности выразить свои соболезнования. Весьма сожалею о кончине вашего мужа.
– Благодарю вас, – ответила Стелла, печально глядя на младенца. Ее зеленые глаза наполнились слезами. – Я делала все возможное, чтобы Роберт оправился от этого несчастного случая, или, возможно, следовало бы сказать «мнимого несчастного случая». Чем больше я думаю о том, что делал Гарольд после того, как прискакал домой с криком об ужасном несчастье, тем сильнее убеждаюсь, что это был вовсе не несчастный случай. Думаю, Гарольд испугался, что его отец поправится настолько, что сможет рассказать нам о том, что произошло на самом деле.
– Суд во всем разберется, – заверил ее доктор Уэйнрайт. – Если только инспектор не покарает его раньше, чем присяжные. Очевидно, дочь Любителя Опиума многое для него значит. Мне редко доводилось видеть человека в такой ярости.
– Я ей завидую, – призналась Кэролайн.
– Простите, не понял.
– Завидую, что ее любят так сильно, – объяснила Кэролайн.
Казалось, она внезапно постарела. Под глазами появились морщины, седые пряди в волосах стали заметнее.
Жар от огня заставил Мандта отступить на чердак. Ему удалось не споткнуться о русского, глаза которого были закрыты от боли, а грудь тяжело вздымалась и опускалась.
В отчаянии Мандт обернулся к чердачному окну, но быстро отказался от этой идеи. Он не смог бы пролезть в такое узкое отверстие, а если бы даже и смог, то не выжил бы после падения с такой высоты.
Мандт бросился назад, к лестнице, навстречу ревущему все громче пламени.
Он глубоко вдохнул, прикрыл лицо руками и ринулся вниз, прямо в огонь. Пламя опалило ему волосы и обожгло кожу на руках. Тяжело топая по ступенькам, Мандт уже почти проскочил сквозь пламя, но потерял равновесие и упал. Он больно ударился о ступеньку, застонал и скорее соскользнул, чем скатился вниз по узкой лестнице.
На лестничной площадке он попытался руками сбить огонь с брюк и пальто.
Шум, заставивший Мандта вздрогнуть, донесся не с пылающей огнем лестницы, а из темного коридора. Тучный бородатый мужчина в халате и со свечой в руке открыл дверь и потрясенно посмотрел на разверзшийся перед ним ад, а затем на лежавшего неподалеку от него Мандта.
Мужчина что-то прокричал и пустился бежать по коридору, стуча во все двери. Мандт знал английский довольно плохо и не смог определить, что именно кричит мужчина, но, по всей вероятности, это было что-то типа: «Спасайтесь! Пожар!»
Превозмогая боль, бывший лейб-медик поднялся, едва не подвернув правую ногу. Ствол револьвера, засунутого за пояс, больно вдавился в бедро, но у Мандта не было времени на то, чтобы осмотреть повреждения. Преследуемый огнем, он помчался вниз. Однако, сделав поворот, он внезапно оказался в темноте. Протянув вперед обожженную руку, он нащупал стену и осторожно продолжил спуск.
За спиной у него раздались новые крики, рев пожара усиливался.
Воздух на темной лестнице становился прохладным. Мандт добрался до еще одной площадки, повернул и продолжил спускаться.
После очередного поворота ступеньки закончились. Мандт нащупал перед собой только дверь. Открыв ее, Мандт увидел гранитный коридор, освещенный настенными лампами. Запахло водой.
«Я в подвале!» – догадался он.
Из соседнего помещения послышались голоса – пожилой мужчина и молодая женщина что-то взволнованно обсуждали.
Мандт поспешно развернулся и помчался по темной лестнице наверх.
Поднявшись на следующую площадку, он нащупал дверь, ведущую, по его предположению, на улицу. При каждом прикосновении обожженные руки вспыхивали болью.
Доктор осторожно открыл дверь и вдохнул аромат ночи. Дождь прекратился. Из-за облаков выглянула луна.
Внезапно от стены отделился темный силуэт и спросил по-русски:
– Ты нашел его, Владимир?
Мандт попятился.
Из темноты вышел еще один мужчина.
– Это он! Мандт!
Продолжая пятиться, бывший лейб-медик вытащил из-за пояса револьвер. Сам он никогда не имел дела с огнестрельным оружием, но видел, как с ним обращаются другие, и знал достаточно, чтобы взвести курок.
Когда русский протянул к нему руки, Мандт нажал на спуск. Вспышка ослепила его. От выстрела зазвенело в ушах. От дыма стало еще темнее. Еще не зная, попал ли он в цель, Мандт бросился назад, захлопнул дверь, умоляя Небеса, чтобы она оказалась с засовом.
Но так и не смог отыскать его. За спиной была другая дверь. Мандт открыл ее, чтобы создалось впечатление, будто он побежал в ту сторону, а сам со всей возможной в темноте скоростью помчался вверх и, оказавшись на следующей лестничной площадке, повернул в коридор. Из комнат навстречу ему выбегали люди в ночных рубашках, держа в дрожащих руках свечи.
– Жаль, что дождь прекратился, Гарольд, – сказал Райан, с трудом продвигаясь по грязной дороге, освещаемой лишь фонарем в руке Беккера. – Я надеялся, что снова пойдет град. Тогда вы смогли бы в полной мере насладиться той же погодой, какую по вашей вине пришлось испытать на себе моим друзьям.
– Вы не имеете права так обращаться с пэром! – возмутился Гарольд, изнемогая под тяжестью саквояжей Эмили и ее отца. – Я поговорю с вашим начальством, и вас накажут за дерзкое самоуправство.
– С нетерпением жду момента, когда вы поговорите с моим начальством, – ответил Райан. – Вам, случайно, не тяжело нести эти сумки, Гарольд?
– Перестаньте называть меня по имени!
– Не припомню, чтобы кого-то из пэров отправляли на виселицу. Сержант Беккер, вы не знаете, случались ли когда-нибудь подобные вещи?
– А того графа сто лет назад? – отозвался Беккер.
– Да, точно! Значит, пэра действительно можно повесить. Соберется огромная толпа, по меньшей мере двадцать тысяч человек, – с энтузиазмом продолжал Райан. – Уличные торговцы заработают много денег, продавая гнилые овощи, которыми зрители будут забрасывать вас, Гарольд.
– Прекратите эти разговоры! Я не убивал своего отца!
– Конечно нет. Вы просто сделали все возможное, чтобы подозрения пали на вас. Что ж, в таком случае вас повесят за вашу глупость.
– Не смейте так разговаривать с лордом! Я добьюсь, чтобы вас уволили из полиции!
– Шон, который сейчас час? – вмешался в их беседу Беккер.
– Сейчас? Середина ночи.
– Точнее, если можно, – настаивал сержант.
Немного смутившись, инспектор достал из кармана хронометр Бенсона, открыл крышку и поднес к фонарю Беккера.
– С каких это пор полицейские носят золотые часы? – поинтересовался Гарольд.
– Это вещественное доказательство, которое мне доверили охранять. – Райан взглянул на оба циферблата и сообщил коллеге: – Точное время: три часа семнадцать минут и пятнадцать секунд.
– Слишком рано для рассвета. Тем более что мы идем на запад, а не на восток.
– О чем это вы? – спросил Райан.
– Видите, там, впереди. Рядом с холмом. Если бы времени было чуть больше и мы бы шли на восток, я бы сказал, что это заря.
– Свет зари ровный, а этот колеблется, – встревоженно заметил Райан.
Беккер рванулся вперед.
– Это горит клиника!
