Пока я шла к дому, мне стало страшно. За Лилу и за себя. А что, если Стефано убьет ее? А что, если Антонио тоже меня убьет? Я разволновалась и ускорила шаг. Я быстро шла по пыльным воскресным улицам, в этот предобеденный час почти безлюдным. До чего же сложно с мужчинами, думала я. Как надо себя вести, чтобы не задеть их самолюбие, не наступить ненароком на больную мозоль? Я допускала, что у Лилы были свои резоны унизить мужа, у всех на глазах затеяв флирт с бывшим ухажером. Или она — теперь синьора Караччи — просто срывала свою злость на Стефано? Но я-то ни в малейшей степени не хотела обидеть Антонио, как раз наоборот: обращаясь без его ведома к человеку, который много лет назад нанес оскорбление его сестре, избил его самого, а потом получил от него сдачи, я действовала из лучших побуждений. Войдя во двор, я услышала, как кто-то зовет меня по имени, и подскочила от неожиданности. Антонио стоял возле окна; он меня ждал.

Он спустился во двор, и я испугалась: вдруг он сейчас выхватит нож? Но он заговорил со мной медленно и спокойно, глядя мне в глаза и держа руки в карманах. Он сказал, что я унизила и оскорбила его перед теми, кого он ненавидел сильнее всего на свете. Что моя выходка выглядит так, будто он отправил свою женщину выпрашивать для него подачку. Что он никогда ни перед кем не стоял на коленях и лучше сто раз отслужит и даже умрет, но не станет лизать задницу Марчелло Соларе. Что если об этом узнают Паскуале и Энцо, они плюнут ему в лицо. Что между нами все кончено, потому что он наконец понял: мне нет дела ни до него, ни до его чувств. Что я могу бежать к своему Нино и делать с ним что захочу, а он не желает больше меня видеть.

Я и слова вставить не успела. Антонио вдруг выдернул руки из карманов, прижал меня к двери и впился в меня поцелуем. Потом отстранился, отвернулся и ушел прочь.

В полном смятении я поднималась по лестнице, думая, что мне повезло больше, чем Лиле. Антонио — не такой, как Стефано. Он не способен причинить мне боль. Единственный, кому он может навредить, — это он сам.