Книга: История нового имени
Назад: 17
Дальше: 19

18

Назавтра мы с Лилой не виделись, зато я неожиданно пересеклась с ее мужем.
Утром я пошла в школу в отвратительном настроении: стояла жара, я не подготовилась и не выспалась. Не день, а сплошной кошмар. Мне хотелось увидеть Нино, чтобы поговорить с ним хотя бы минуту, и я искала его по всей школе, но его не было. Наверное, гулял по городу со своей девушкой, или сидел с ней в кино, и они целовались в темноте, а может, увел ее в парк Каподимонте и заставлял делать то, что все последние месяцы я делала с Антонио. На первом же уроке — это была химия — меня вызвали к доске, я что-то такое мямлила, без конца ошибаясь и понимая, что мне светит очередная двойка, исправлять которую будет уже некогда; мне реально грозила осенняя переэкзаменовка. В коридоре меня поймала профессор Галиани и начала озабоченно выспрашивать: «Греко, что с тобой происходит? Почему ты перестала учиться?» Я не знала, что ей ответить, и лишь пролепетала: «Честное слово, я целыми днями занимаюсь, я стараюсь изо всех сил». Галиани выслушала меня и, ни слова не говоря, развернулась и пошла в учительскую. Я заперлась в туалете и долго плакала, жалея себя и понимая, что потеряла все, что имела: из отличницы я превратилась в двоечницу; Антонио, которого я давно хотела бросить, бросил меня сам, и мне его уже не хватало; Лила, став синьорой Карраччи, изменилась так, что я ее уже не узнавала. У меня разболелась голова, и я пошла домой, думая о Лиле и о том, что она меня использовала, ну да, просто использовала, чтобы подразнить Солара, отомстить мужу и показать мне его в самом неприглядном виде. Я шла и думала: как она могла так сильно измениться, неужели она теперь ничем не лучше Джильолы?
Но дома меня ждал сюрприз. Мать вопреки обыкновению не набросилась на меня с упреками: где так долго шлялась, небось опять бегала к своему Антонио, почему не сделала то-то и то-то…
— Заходил Стефано, — почти ласково сказала она. — Спрашивал, не сможешь ли ты сходить с ним к портнихе на Реттифило.
Я даже не сразу поняла, о чем она. Может, у меня от усталости и огорчений совсем мозг отключился? Стефано? Стефано Карраччи? Просит меня сходить с ним к портнихе?
— А что ж он с женой не идет? — рассмеялся из соседней комнаты отец. Он остался дома, якобы по болезни, но на самом деле сидел и разбирал какие-то свои запутанные записи. — Чем они там с ней занимаются? В карты играют?
Мать досадливо махнула рукой. Наверно, Лина занята, ответила она, а нам надо быть полюбезнее с Карраччи, и ей непонятно, почему кое-кто вечно чем-то недоволен. На самом деле отец был очень даже доволен: дружба с Карраччи означала долгосрочный кредит в колбасной лавке. Просто ему нравилось блеснуть остроумием. С недавних пор излюбленной темой его шуточек стала импотенция Стефано. Когда мы сидели за столом, он мог вдруг ни с того ни с сего спросить: «Интересно, что эти Карраччи по вечерам делают? Неужели только в телевизор пялятся?» — и заходился смехом. Намек был более чем прозрачный: если Лила до сих пор не забеременела, очевидно, что-то не так со Стефано. Мать, у которой по этим вопросам было с отцом полное взаимопонимание, вроде бы пыталась его урезонить: «Так рано еще, куда ты торопишься?» Но я видела, что ее тоже веселит мысль, что колбасник Карраччи со всем своим богатством беспомощен в постели.
Ужин уже стоял на столе, ждали только меня. Отец уселся на свое место и, игриво подмигнув матери, с притворной озабоченностью в голосе сказал:
— Не помню, говорил я тебе или нет: что-то я сегодня устал, может, в карты поиграем?
— Нет, не говорил. Ты вообще безответственный.
— А ты хочешь, чтобы я стал ответственным?
— Не помешало бы. Но в меру, в меру.
— Ну ладно, с сегодняшнего дня обещаю стать ответственным. Как Карраччи.
— Я сказала: в меру.
Как же я ненавидела такие разговоры! Они вели их, делая вид, что мы, дети, не понимаем их смысла, а может, наоборот: знали, что мы все прекрасно понимаем, но считали, что нам будет полезно с младых ногтей усвоить, что значит быть мужчиной и что значит быть женщиной. Раздавленная своими проблемами, я с трудом сдерживалась, чтобы не разреветься; мне хотелось выскочить из-за стола, убежать куда-нибудь подальше, чтобы больше никогда не видеть ни родителей, ни потеков сырости на потолке, ни этих обшарпанных стен; меня мутило от запаха еды. Какая же я дура, что потеряла Антонио. Я уже жалела о нем и была готова просить у него прощения. Если меня оставят на осень, я брошу школу, решила я. Лучше выйду замуж. Потом я вспомнила о Лиле, о том, как она вырядилась для разговора с Солара. Что она задумала? Я видела, как она изменилась, и понимала почему: ей пришлось перенести слишком много страданий и унижений. Эти мысли не отпускали меня до позднего вечера. Роскошная ванная в квартире Лилы, непонятный визит Стефано — как мне рассказать о нем своей подруге, что ему от меня надо? А еще химия. А еще Эмпедокл. Школа. Мой план бросить школу. Все ужасно. Выхода нет. Нам с Лилой никогда не оказаться на месте той девушки, что ждала Нино у школы. Нам обеим не хватало чего-то трудноуловимого, но чрезвычайно важного, чем была наделена эта девочка и что бросалось в глаза даже на расстоянии. В ней было что-то такое, чего нельзя приобрести зубрежкой латыни, греческого и философии или купить на деньги, полученные благодаря колбасной лавке или сапожной мастерской.
Со двора послышался голос Стефано. Я быстро сбежала вниз. Он выглядел расстроенным. Сказал, что просит меня сходить с ним к портнихе, которая без разрешения выставила фотографию Лилы в витрине. «Будь добра, прокатись со мной», — вкрадчиво промурлыкал он и без дальнейших объяснений распахнул передо мной дверцу автомобиля с откидным верхом. Я села в машину, и мы помчались, овеваемые горячим ветром. Не успели мы выбраться за пределы нашего квартала, как Стефано заговорил и не умолкал до самого ателье. Говорил он на диалекте, но сдержанно и не позволяя себе ни одного грубого слова. Для начала он попросил меня об одолжении, хотя не уточнил, о каком именно, напирая на то, что, если я соглашусь, тем самым окажу услугу своей подруге. Потом он пустился в рассуждения о Лиле: дескать, она и красавица, и умница… Проблема в том, что она по натуре бунтарка и ей невозможно угодить. «Ты даже не представляешь, Лену, через что мне пришлось пройти. Если ты что-то и слышала, то только от нее. Но выслушай и меня. Лина уверена, что меня интересуют только деньги, и в чем-то она права, но я ведь стараюсь ради семьи, ради ее брата, отца, других родственников. Что, мне на них плюнуть? Вот ты образованная, скажи мне, что я делаю не так? Чего она от меня хочет? Чтобы мы впали в нищету, из которой я ее вытащил? Разве только Солара должны богатеть? Мы что, весь квартал хотим им отдать? Если ты скажешь, что я не прав, я даже спорить с тобой не стану, сделаю, как ты скажешь. Но с ней мне приходится спорить с утра и до ночи. Она меня терпеть не может и постоянно мне об этом твердит. Но я ей муж! Почему я должен силой доказывать ей, что у меня на нее права? С тех пор как мы поженились, я живу в аду. Видеться с ней утром и вечером, спать в одной постели и не иметь возможности показать ей свою любовь! Разве это не кошмар?»
Я смотрела то на его широкие ладони, сжимающие руль, то на его лицо. В глазах у него блестели слезы. Он признался, что в первую брачную ночь избил жену, потому что она вынудила его к этому, а теперь она каждое утро и каждый вечер награждает его пощечинами — нарочно, чтобы его унизить и заставить делать то, чего ему меньше всего на свете хочется делать. «Недавно я опять ее отлупил, — тихо и горько сказал он. — Как она посмела пойти к Солара в таком виде? Но я не могу ее сломить. В ней есть какая-то злая сила, с которой нельзя справиться лаской. Да и ничем нельзя. Это как яд. Ты заметила, что она все еще не забеременела? Проходит месяц за месяцем — и ничего. Друзья, знакомые, посетители в лавке, все меня спрашивают: новости есть? И смеются мне в лицо. А я как дурак делаю вид, что не понимаю, о чем они. Какие такие новости? Потому что иначе я должен им что-то ответить, а что я отвечу? Разве такое объяснишь? Говорю тебе, Лену, ее силы хватает, чтобы убить ребенка еще в утробе, и так она и делает — специально, чтобы люди думали, что я не мужчина, чтобы выставить меня посмешищем. Что ты на это скажешь? Думаешь, я преувеличиваю? Ты даже не представляешь, как я тебе благодарен за то, что ты меня выслушала!»
Я не знала, что сказать. Я была в шоке. Ни один мужчина никогда не раскрывался передо мной с этой стороны. Из-за того что он говорил на диалекте, даже его признание о том, что он бьет Лилу, звучало не так страшно, словно пересказ какой-нибудь народной песни. Я до сих пор не знаю, почему он все это передо мной вывалил. Разумеется, облегчив душу, он перешел к делу. Попросил меня ему помочь — ради Лилы. Убедить ее, что она должна стать ему женой, а не врагом. Уговорить ее начать работать в новой лавке, вести счета. Правда, я не поняла: если дело было только в этом, зачем ему надо было так со мной откровенничать? Или он думал, что Лила успела настроить меня против него, и хотел выдвинуть свою версию? А может, он и не собирался со мной откровенничать и просто поддался эмоциям? Или надеялся меня растрогать, чтобы я рассказала Лиле, как он ее любит? Как бы то ни было, пока он говорил, я чувствовала, как во мне растет симпатия к этому человеку. Мне льстила его прямота, его готовность поделиться со мной подробностями своей семейной жизни… Тот факт, что он придавал такое значение моему влиянию на Лилу, тоже не оставил меня равнодушной. Когда он упомянул о своих подозрениях насчет того, что Лила обладает какой-то особой силой (сама я никогда в этом не сомневалась), способной убивать зародыш в утробе, я восприняла это как намек на то, что только я могу снять с нее это проклятие, и это наполнило меня ощущением собственной значимости. Мы вышли из машины и направились в ателье. Я была благодарна Стефано за его слова и торжественно, на литературном итальянском, объявила ему, что сделаю все от меня зависящее, чтобы они были счастливы.
Но перед самой витриной ателье меня охватило волнение. Мы остановились и стали разглядывать фотографию в рамке, задрапированную по бокам цветными отрезами ткани. Лила сидела скрестив ноги; из-под свадебного платья выглядывали туфли и щиколотки. Она оперлась подбородком о ладонь и смотрела в объектив серьезно и сосредоточенно. В волосах у нее белел венок из флердоранжа. Фотографу посчастливилось уловить и запечатлеть на снимке ту самую силу, о которой только что рассуждал Стефано; силу, с которой — в тот миг это стало мне ясно — и сама Лила ничего не могла поделать. В некотором смятении я обернулась к Стефано, намереваясь сказать ему: вот оно, подтверждение всего, о чем ты говорил, — но он уже толкнул дверь, пропуская меня вперед.
От его недавно мягкого тона не осталось и следа, он сменился на жесткий и решительный. Он представился портнихе мужем Лины — именно так — и сказал, что сам занимается торговлей, но ему бы и в голову не пришло использовать рекламу подобного рода. «Вот вы красивая женщина, — продолжил он, — подумайте, как бы отнесся ваш муж к тому, что я выставил бы ваш портрет у себя в лавке, между батонами салями и головками проволоне?» Затем он потребовал вернуть ему фотографию.
Портниха смутилась, принялась оправдываться, но в конце концов сдалась. Она не скрывала своего огорчения — фото в витрине делало свое дело — и даже пересказала несколько произошедших в последние дни любопытных случаев. Впоследствии им было суждено переродиться в настоящую легенду, ходившую по району еще много лет. Пока фотография стояла в витрине, в ателье поочередно побывали: знаменитый певец Ренато Карозоне, египетский принц, режиссер Витторио Де Сика и один римский журналист, который хотел предложить Лиле принять участие в фотосессии для журнала мод. Разумеется, портниха сказала просителям, что не может дать им адрес модели, хотя отказать Де Сике и Карозоне ей было нелегко — подумать только, такие люди!
Я заметила, что рассказ портнихи произвел на Стефано впечатление. Он оставил свой напористый тон, задавал ей вопросы, интересуясь подробностями. Мы ушли, забрав с собой фотографию, и он заметно повеселел. Теперь он говорил о Лиле как коллекционер говорит о раритете, ставшем жемчужиной его собрания. Он гордился собой и жаждал признания окружающих. Потом он еще раз повторил мне свою просьбу о помощи. Перед гем как проститься, он заставил меня дать обещание, что я постараюсь повлиять на Лилу и объясню ей, что она должна изменить свое отношение к мужу. Слушая его, можно было подумать, что Лила — не живой человек, не желающий, чтобы им командовали, а принадлежащая ему драгоценность, которую он хранит запертой в шкатулке. В последующие дни Стефано только и делал, что рассказывал всем подряд, включая посетителей лавки, про Карозоне и Де Сику. Мать Лилы, Нунция, потом до конца своих дней повторяла, что ее дочь могла бы прославиться как актриса или певица, сняться в фильме «Брак по-итальянски», выступать по телевизору, а то и стать египетской принцессой — если бы только портниха с Реттифило оказалась поумней, а Лила не выскочила в шестнадцать лет за Стефано Карраччи.
Назад: 17
Дальше: 19