Я решила продолжить свою разведывательную экспедицию. Пешком спустилась до Мерджеллины и вышла на пьяцца Мартири. Хмурые тучи висели так низко, что казалось, небо лежит прямо на крышах зданий. Надвигалась гроза, и я поспешила в знаменитый обувной магазин «Солара». Альфонсо стал еще красивее, чем я его помнила: большие глаза, длинные ресницы, красиво очерченные губы, изящная и вместе с тем крепкая фигура. Говорил он на итальянском, но немного искусственно, как на уроке латыни или древнегреческого. Зато он был искренне рад меня видеть. Мы столько всего пережили вместе за годы учебы в лицее, что даже после долгой разлуки легко нашли общий язык. Мы сразу взяли шутливый тон, вспомнили школьные деньки, преподавателей, обсудили мою книгу и предстоящие свадьбы — и его, и мою. Разумеется, первой о Лиле заговорила я. Он немного смутился: поливать ее грязью ему не хотелось, но и осуждать брата и Аду — тоже.

— Этим и должно было кончиться, — пробормотал он.

— Почему?

— Помнишь, я говорил тебе, что боюсь Лину?

— Да.

— На самом деле это был не страх. Я уже потом понял.

— А что же?

— Чувство отчужденности и в то же время родства. Когда что-то кажется далеким и одновременно близким.

— Не понимаю…

— Это трудно объяснить. С тобой мы сразу подружились, и я до сих пор очень тебя люблю. Но я помыслить не мог, что, например, можно подружиться с ней. Было в ней что-то пугающее. Перед ней хотелось пасть на колени и исповедаться во всех тайных мыслях.

— Какая прелесть, — съязвила я. — Прямо религиозный культ.

— Нет, — продолжил он серьезно, — просто ощущение собственной неполноценности. Зато когда она помогала мне с учебой — это было прямо чудо. Она читала учебник, мгновенно все понимала и объясняла мне простыми словами. Я иногда думал, да и сейчас порой думаю, что, родись я девчонкой, хотелось бы мне быть как она. По правде говоря, мы с ней оба чувствовали себя в семье Карраччи чужаками. Нам там было не место. Поэтому я ее ни в чем не виню. Я вообще всегда был на ее стороне.

— Стефано все еще злится на нее?

— Не знаю. Но даже если так, ему сейчас других проблем хватает. Лина сейчас — последняя из его забот.

Говорил он искренне и уверенно. Я услышала достаточно, чтобы оставить тему Лилы, и принялась расспрашивать его о Маризе, семье Сарраторе и, конечно, о Нино. Он отвечал расплывчато, особенно на вопросы, касавшиеся Нино. Сказал только, что из-за Донато никто даже не рискнул пригласить его на «эту кошмарную свадьбу».

— Ты что, не хочешь жениться? — удивилась я.

— Меня и без того все устраивало.

— А Маризу?

— А вот ее как раз нет.

— Ты что, хотел, чтоб она всю жизнь в невестах проходила?

— Не знаю.

— Но ты все-таки сдался?

— Она нажаловалась Микеле.

— В смысле? — не поняла я.

Он нервно усмехнулся:

— Она пошла к нему и натравила его на меня.

Я сидела на пуфе, а он стоял рядом, против света. Мне хорошо был виден его силуэт — гибкий и в то же время крепкий, как у матадора из фильма про корриду.

— И все же я не понимаю. Ты что, женишься на Маризе потому, что тебе так велел Солара?

— Я женюсь на Маризе, чтобы не раздражать Микеле. Он дал мне это место, поверил в мои способности, и за это я ему благодарен.

— Ты с ума сошел!

— Все так говорят. Вы просто не знаете Микеле. — Лицо его скривилось; казалось, он едва сдерживает слезы. — Мариза беременна.

— Так вот в чем дело!

Теперь мне стала ясна настоящая причина их женитьбы. Я робко взяла его за руку. Он немного успокоился и вздохнул:

— Жизнь — паршивая штука, Лену.

— Ну что ты! Вот увидишь, из Маризы выйдет хорошая жена и замечательная мать.

— Да плевать мне на Маризу.

— Что ты такое говоришь?

Он пристально посмотрел на меня, будто пытаясь понять, не скрываю ли я чего.

— Значит, Лина даже тебе не рассказала?

— О чем не рассказала?

— Ага, значит, я все-таки прав, — с неожиданной радостью кивнул он. — Она необыкновенный человек. Как-то раз я доверил ей одну тайну. Мне было страшно и хотелось с кем-то поделиться своим страхом. Я выбрал ее, и она выслушала меня так внимательно, что я успокоился. Как будто она слушала не ушами, а каким-то своим, совершенно особым органом, которого больше ни у кого нет. Обычно в таких случаях говорят: «Только поклянись, что никому не скажешь», но ее я даже просить не стал. Зато теперь вижу: если уж она тебе ни словом не обмолвилась, значит, никто об этом не узнал. Она меня не выдала — даже из мести, даже из ненависти к моему брату, который ее колотил.

Я слушала его не перебивая, хотя меня грызла обида: мы с ним всегда были друзьями, а своим секретом он предпочел поделиться не со мной, а с ней. Он что-то такое почувствовал, крепко обнял меня и прошептал мне на ухо:

— Лену, я гей. Женщины меня вообще не интересуют.

Мы уже прощались, когда он смущенно добавил: «Я всегда подозревал, что ты и так обо всем догадалась». От этих слов мне стало совсем тошно: ни о чем подобном я никогда даже не задумывалась.