День тянулся бесконечно. Дождь так и не пролился, хотя небо оставалось затянуто тучами. Во мне что-то сломалось: радость от неожиданного сближения с Лилой сменилась желанием обрубить все, что нас связывало, и заняться наконец своими делами. Возможно, это началось еще раньше; мне не нравились некоторые мелочи, на которые я старалась не обращать внимания и которые теперь как-то разом слились воедино. Мой поход можно было назвать удачным, но настроения это мне не улучшило. Что это за дружба, если Лила столько лет молчала об Альфонсо, хотя знала, как хорошо я к нему отношусь? И неужели она не замечала, что Микеле сходит по ней с ума? Почему же ничего мне не рассказывала? С другой стороны, я ведь тоже многое от нее скрывала…

Остаток дня прошел в беспокойстве. В голове у меня царил сумбур: события, времена, люди смешивались между собой, вызывая ощущение полного хаоса: похожая на призрак синьора Мануэла, пустозвон Рино, Джильола — девчонка из начальной, а потом средней школы, Джильола, зачарованная красотой и богатством Солара, Джильола, садящаяся в «милличенто», Микеле, соблазнивший не меньше женщин, чем Нино, но, в отличие от него, оказавшийся способным на настоящую страсть, и, конечно, Лила, предмет этой страсти, сотканной не из маниакального стремления обладать, не из местечкового бахвальства, не из мести или низменных, как она их называла, желаний, а из доходящего до умопомешательства преклонения перед ней как женщиной. Это было не обожание, не самоотречение, а сложное чувство мужской любви, беспрекословно и даже с долей одержимости вознесшее избранницу на пьедестал, недоступный другим женщинам. Я понимала Джильолу, понимала, почему она переживала это как оскорбление.

Вечером я отправилась к Лиле и Энцо. Я не стала говорить им о своем походе, который предприняла ради нее, ради того, чтобы защитить человека, с которым она делила кров. Зато, воспользовавшись тем, что Лила пошла на кухню кормить Дженнаро, я сказала Энцо, что Лила хочет вернуться в квартал. По мне, добавила я, идея не из лучших, но, если это поможет ей прийти в себя, наверное, стоит ее поддержать: она не больна, ей просто нужно вернуть себе душевное равновесие. Все-таки прошло уже много времени, а, насколько мне известно, вряд ли там сейчас хуже, чем в Сан-Джованни-а-Тедуччо.

— Да я не против. — Энцо пожал плечами. — Ну, буду чуть раньше вставать и чуть позже возвращаться…

— Я видела, сдается старая квартира дона Карло. Его дети переехали в Казерату, и вдова собирается к ним присоединиться.

— Сколько они хотят?

Я назвала сумму: в нашем квартале жилье было дешевле, чем в Сан-Джованни-а-Тедуччо.

— Годится, — согласился Энцо.

— Только помни, без проблем не обойдется…

— Их и тут хватает.

— У вас будет много неприятностей. На вас будут указывать пальцем.

— Ничего, разберемся.

— Ты останешься с ней?

— Пока не прогонит.

Мы пошли на кухню рассказать Лиле о квартире дона Карло. Они с Дженнаро скандалили. Мальчик привык проводить больше времени с соседкой, чем с матерью, и теперь многое ему не нравилось: он лишился свободы и капризничал, требуя, чтобы его кормили с ложки — это в пять-то лет! Лила на него заорала, а он швырнул на пол тарелку, которая разлетелась вдребезги. Когда мы появились на кухне, Лила только что влепила ему пощечину и прямо с порога накинулась на меня.

— Это ты его приучила? Изображать из ложки самолет?

— Да всего один раз.

— Кто тебя просил?

— Ладно, мы больше не будем.

— Конечно, не будете: ты уедешь и дальше изображать из себя писательницу, а мне его с ложечки кормить, как будто у меня других дел нет.

Потихоньку она успокоилась; я убрала осколки. Энцо сказал, что согласен перебраться в квартал, а я, едва сдерживая раздражение, рассказала о квартире дона Карло. Лила утешала сына и слушала нас вполуха, а потом, сделав вид, что поддается на наши с Энцо уговоры, сказала: «Ладно, если вы так хотите».

На следующий день мы отправились смотреть квартиру. Квартира была в ужасном состоянии, но Лилу это не смутило: ей нравилось, что дом стоит на окраине района, возле туннеля, и из окон видна заправка, на которой работал жених Кармен. Энцо заметил, что по ночам будет шумно: по шоссе безостановочно ездят грузовики, а рядом сортировочная станция, но Лила сказала, что шум будет напоминать ей о детстве. Они с вдовой сговорились о цене. Отныне Энцо каждый день ездил после работы в квартал и занимался ремонтом квартиры.

Приближался май, а с ним и моя свадьба, и я постоянно сновала между Неаполем и Флоренцией. Лила об этом не думала и таскала меня по магазинам — ей надо было обставить квартиру. Мы купили двуспальную кровать, кровать поменьше для Дженнаро, вместе сходили оставили заявку на подключение телефона. На улице мы сталкивались со знакомыми: одни здоровались только со мной, другие с нами обеими, третьи отворачивались и спешили пройти мимо. Лилу это не смущало. Как-то раз мы встретили Аду: она была одна, дружески улыбнулась нам и с деловым видом поспешила прочь. В другой раз нам попалась по пути Мария, мать Стефано; мы с ней поздоровались — она не ответила. А потом к нам вдруг подрулил Стефано, затормозил и вышел из машины. Обращался он только ко мне, подчеркнуто веселым тоном, спросил про свадьбу, с восторгом отозвался о Флоренции, куда ездил с Адой и дочкой, потрепал по голове Дженнаро, кивнул Лиле и уехал. Еще мы видели Фернандо, отца Лилы: он стоял напротив нашей начальной школы, сгорбленный и сильно постаревший. Лила вспыхнула и сказала Дженнаро, что сейчас познакомит его с дедушкой. Я пыталась ее остановить, но она меня не послушала. Фернандо мельком глянул на внука, пробормотал: «Передай своей матери, что она шлюха» — и ушел.

Но самой драматичной была другая встреча, хотя, казалось бы, она вообще не имела значения. До переезда оставалось несколько дней, когда мы прямо у дома столкнулись с Мелиной. Она вела за руку внучку — дочь Стефано и Ады, Марию. Вид у Мелины был, как обычно, отсутствующий, зато она была прилично одета, причесана и очень густо накрашена. Меня она узнала, Лилу — нет, если только не притворилась, чтобы говорить со мной одной. Похоже, она все еще думала, что я дружу с ее сыном, Антонио, и сказала, что скоро он вернется из Германии, а пока шлет мне приветы. Я похвалила ее платье и прическу, чем очень ее обрадовала. Но еще больше она обрадовалась, когда я похвалила ее внучку: девочка смущалась и стояла, вцепившись в бабушкин подол. Мелина, очевидно, решила, что обязана в ответ сказать что-нибудь хорошее про Дженнаро и спросила Лилу: «Это твой сын?» Кажется, только тут она ее и узнала — Лила все это время смотрела на нее молча. Мелина, должно быть, вспомнила, что ее дочь, Ада, увела у этой женщины мужа. Она вытаращила глаза и торжественно произнесла: «Лина, ты очень подурнела и отощала. Потому-то Стефано тебя и бросил: мужчинам надо, чтоб было за что подержаться». Она перевела взгляд на Дженнаро и чуть ли не взвизгнула, показывая пальцем на девочку: «Смотри, это твоя сестренка! Ну-ка, поцелуйте друг друга. Мадонна, какие вы оба хорошенькие!» Дженнаро поцеловал девочку, она не сопротивлялась. Мелина посмотрела на них еще раз и воскликнула: «Подумать только, как похожи! И оба в отца, вылитый он!» После этого схватила девочку за руку и убежала, не прощаясь, будто ее ждали срочные дела.

Лила не проронила ни слова. Но я видела, что она в шоке, как в тот раз, в детстве, когда она увидела, как Мелина идет по улице и ест мыло. Как только бабушка с внучкой скрылись из виду, она встрепенулась, рукой растрепала себе волосы и, прищурившись, сказала: «Вот такой и я стану». Потом снова пригладила волосы и проворчала:

— Слышала, что она сказала?

— Это неправда. Ничего ты не подурнела и не отощала.

— Даже если так, мне плевать. Я тебе про сходство.

— Какое сходство?

— Про детей. Мелина права, оба вылитые Стефано.

— Ничего подобного! Девочка — да, но только не Дженнаро.

Она расхохоталась: впервые за долгое время я снова услышала ее знаменитый злорадный смех.

— Похож как две капли воды.