Глава 17
– Значит, все пошло не так, как мы рассчитывали, – сказал Асгот, останавливаясь перед домом ярла Хакона и высматривая трупы, подобно стае воронов. Он положил руку, похожую на лапу с когтями, на плечо Сигурда. – Но складывается впечатление, что убийцы – среди нас.
– Ты бы видел, как они сражались, – негромко сказал Сигурд, наблюдая, как остальные вытирают от крови свои клинки о рубахи поверженных врагов – Хауку это не понравилось, но он промолчал, и они продолжили тихо разговаривать между собой.
После боя мужчины нередко чувствуют подъем всех сил, частично из-за того, что просто остались в живых, а еще потому, что зверь, в которого превращается каждый воин во время сражения, уходит далеко не сразу. Но сейчас все помалкивали, и Сигурд понимал, что победа полна горечи.
Он посмотрел на лежавших в собственном дерьме мертвецов, кожа которых стала такой же серой, как их бороды.
– Эти люди заслужили большего, Асгот, – сказал он.
– А кто из них ярл Хакон? – спросил годи.
Сигурд покачал головой.
– Брандинги превратился в живого мертвеца, лежащего на кровати у очага. Его ничтожный сын Тенгил рассчитывал отдать меня Рандверу в качестве свадебного подарка.
Губы Асгота изогнулись под седыми усами.
– Хитрый замысел, но все закончилось для него не слишком удачно.
Сигурд указал скрамасаксом в сторону дома у них за спиной.
– Он все еще внутри. Тенгил очень быстро бегает для толстяка.
В глазах Асгота загорелся огонь. Гибельный острый нож, которым годи вспарывал горло животным, а иногда и людям, что-то шептал своему владельцу.
– Нет, Асгот, – сказал Сигурд, – Один не скажет тебе за него спасибо.
– Да, Асгот, Сигурд прав. Я видел подонков, у которых было больше чести, чем у Тенгила, – вмешался Улаф. – Он не стоит того, чтобы ты испачкал в его крови свой нож.
Годи приподнял бровь.
– И старики умирали за него?
– Не думаю, что за него, – ответил Улаф.
– Они продолжали сражаться за своего ярла, – объяснил Сигурд.
– И гордость помешала им поступить иначе; они боялись, что их обвинят в недостатке мужества.
– А теперь они будут сражаться за Сигурда, – продолжал Улаф, кивком показав на Хаука и четверку его людей, опустивших щиты, но все еще сжимавших копья.
Сгрудившись, они о чем-то спорили – вероятно, решали судьбу Тенгила.
– Они немолоды, но я рад, что они пойдут с нами, – сказал Сигурд.
– Едва ли наш отряд может стать еще более необычным, – заметил Улаф, и был совершенно прав.
Хаук перехватил взгляд Сигурда, и тот кивнул, понимая, что хотел ему сказать старый воин. Он и его люди разберутся с Тенгилом по-своему.
Хаук принялся стучать кулаком по тяжелой двери, но женщины боялись ее открыть, пока старик не обратился к ним и не заверил, что это он. Огромная дверь, прославившаяся благодаря одной из саг, открылась, и Сигурд увидел несколько бледных лиц перед тем, как Хаук и его товарищи вошли в дом. Сигурд ждал, и ему показалось, что прошла вечность. Он смотрел, как усыпанные снегом вершины гор погружаются в темноту по мере того, как спускается черный полог ночи. А потом его позвал Солмунд – Хаук попросил Сигурда войти в дом.
– Я думал, мы услышим, как он скулит, вымаливая свою жалкую жизнь, – сказал Улаф, когда они с Сигурдом шли по земле, залитой кровью.
Трупы все еще лежали там, где упали, поскольку Сигурд и его воины решили, что люди Осойро захотят сами похоронить своих мертвецов.
– Ты думаешь, что в самом конце он нашел в себе мужество?
– Нет, – ответил Сигурд, когда они вошли в огромный зал и юноша сумел лучше разглядеть его, потому что снаружи стемнело.
Сигурд почувствовал удивление Улафа, смотревшего на высокие потолочные балки, огромный проход и два очага, выложенных камнями. Дубовые стволы, а более всего пустота и мрачность зала, прежде вызывавшего зависть соседей, где когда-то царили радость и веселье, произвели на Улафа удручающее впечатление.
– Клянусь могучими яйцами Тора, когда-то это было нечто удивительное, – пробормотал Улаф. – Теперь я кое-что начинаю припоминать…
Сигурд ничего не ответил. «Сегодня здесь будет больше призраков, чем скамей», – подумал он.
А потом они увидели Тенгила Хаконарсона.
Его залитые мочой сапоги из телячьей кожи болтались на высоте трех футов от пола, тело медленно раскачивалось на скрипящей веревке, вылезшие из орбит глаза на багровом лице обвиняюще смотрели на людей, вошедших в зал его отца. Несколько тошнотворных мгновений Сигурду казалось, что Тенгил еще жив. Но затем он увидел, что жалкий трус взобрался вверх по изголовью отцовской кровати, высотой с самого Тенгила, не знавшего ни скамьи гребцов, ни «стены щитов», – и дерево треснуло. Они не могли сказать, выбрал ли сам Тенгил смерть на веревке, или его заставили Седые Бороды.
«Старый поджигатель чужих домов пережил своего сына», – подумал Сигурд, пока не увидел украшенную серебром рукоять, торчавшую из груди ярла Хакона, и небрежно отброшенные меха, валявшиеся на полу. Или это сделал Хаук? Неужели верный старый воин вонзил меч Тенгила в сердце ярла, чтобы отправить его в Вальхаллу, куда Хакону давно следовало отбыть? Сигурд представил, как один из людей Хаука вкладывает собственный меч в руку ярла и держит ее, пока Хаук делает все остальное.
И вновь он не стал задавать вопросов. Потому что это не имело значения. Отец и сын, так же похожие друг на друга, как луна и солнце, были мертвы – и стали едины. Женщины поднялись со скамей, где они рыдали и утешали друг друга. Хаук и четверо его воинов выглядели настолько усталыми, что могли бы и сами повалиться замертво рядом с телом своего ярла, но Сигурд знал, что они придут в себя после трапезы и долгого сна, когда им не будут мешать стоны Тенгила, развлекающегося с рабынями.
Однако последним воинам ярла Брандинги еще не пришло время отдыхать. Сигурд смотрел, как двое из них подхватили жирное тело повешенного сына ярла, а третий встал на постель Хакона и срезал веревку. Почему они просто не сбросили это дерьмо тролля, Сигурд не понимал. Возможно, одна из рыдающих женщин была близкой родней Тенгилу, и они проявили к ней уважение.
– Что они собираются с ним делать? – спросил Улаф.
Сигурд пожал плечами.
– Скормить крабам. Я бы поступил именно так.
Они вытащили Тенгила из зала, Сигурд уловил запах мочи, и это его удивило, потому что его нос был забит сгустками запекшейся крови.
– Теперь мы позаботимся о наших мертвых, – сказал им Хаук.
Сигурд кивнул.
– Мы вам поможем.
– Нет, Харальдарсон, мы все сделаем сами, – возразил Хаук.
Мужчина, в чьей бороде седины было заметно меньше, чем у других, – ранее он стоял за плечом Тенгила, – бросил на Сигурда мрачный взгляд.
– Очень скоро мы будем выпивать вместе с ними и не хотим, чтобы они поносили нас за то, что мы не похоронили их по нашему обряду.
Затем у Хаука появилась новая мысль, и он поскреб белую щетину на щеках.
– Вы можете помочь с камнями, – сказал он. – Их полно в могиле к северу от дома, возле яблонь.
Сигурд понимающе кивнул. На погребальный костер для девяти человек уйдет половина дерева, которое потребовалось для строительства дома Хакона, но даже и в таком случае из тел прольется столько жидкости, что костер будет гореть плохо. Поэтому Хаук собирался вырыть яму в земле и построить там корабль из больших камней, на котором девять мертвецов отправятся в загробную жизнь – ведь они умерли хорошей смертью, а на лучшее не может надеяться ни один мужчина.
– Хаук! – позвал Сигурд, когда они понесли Тенгила к двери. – Я намерен забрать снаряжение. Мои люди получат их бриньи.
Даже издалека было видно, что Хауку не понравились слова Сигурда. Он предпочел бы уложить своих спутников на каменный корабль вместе с мечами, кольчугами и шлемами, поскольку подобные вещи нужны в загробной жизни. Однако старик коротко кивнул, ведь у него не оставалось выбора. Ему и остальным еще повезло, что Сигурд не лишил их чести.
– Ну, камни могут подождать, – сказал Улаф, протягивая руки к пламени очага и сжимая их в кулаки; вечера становились холоднее, и по залу гуляли сквозняки. – Сейчас уже слишком поздно начинать что-то копать. Кроме того, мы хорошо сражались и заслужили выпивку, как и положено отряду победителей.
– Тогда нам нужно отыскать, где Тенгил хранит свой мед, – сказал Сигурд, продолжавший очищать бороду от запекшейся крови.
«Интересно, как выглядит рана у меня на голове», – подумал он. Да, мед поможет избавиться от отвратительного железного привкуса крови. Но более всего Сигурд был согласен с Улафом в том, что теперь они стали настоящим отрядом. Они сражались вместе, и совсем неплохо. И главное, одержали победу. Его необычная команда из обездоленных изгнанников – мужчин и одной женщины, пришедших к нему от разных очагов, – пролила кровь и вместе пропела песнь мечей, и теперь это связало их гораздо крепче – так часто говорил его отец. Боги! Они оказались отличными бойцами! Отец это обязательно признал бы, даже при том, что им следовало сформировать скьялдборг, а не бросаться на врага, как берсеркерам. Теперь же они получат такое снаряжение, что сам бог сражений Тор обратит на них внимание. Сейчас только конунг Горм мог выставить столько воинов в кольчугах.
– Тем не менее в свое время он был настоящим волком, – сказал Улаф так тихо, что его борода даже не колыхнулась. Сигурд знал, что дядя говорит о трупе, пригвожденном к постели мечом Тенгила. – Как жаль, что мы нашли его в таком виде…
По усыпанному пеплом полу пробежала мышь, и Сигурд подумал, что зверькам больше не нужно бояться Тенгила, швырявшего в них рога с медом.
– Может быть, об этом не стоит жалеть, – сказал Сигурд, – ведь если б Хакон сохранил разум, возможно, он сумел бы сделать то, что не получилось у Тенгила. И я стал бы свадебным подарком для ярла Рандвера на Хауст Блот.
Улаф поджал губы.
– Тут ты прав, – сказал он. – И такой человек, как он, мог бы сообразить, что ты намерен воспользоваться уловкой Локи и обмануть врага при помощи птицы.
Сигурд не сумел сдержать улыбку.
– На миг мне показалось, что Фьёльнир останется сидеть на потолочной балке и искать древесных червей, – сказал он, кивком показав на потолок.
Оба рассмеялись, Улаф обнял Сигурда за плечи и прижал его к своей широкой груди, а другой рукой взъерошил волосы, как делал множество раз, когда Сигурд был мальчишкой.
– Осторожнее, старик, – решил подразнить дядю Сигурд, когда Улаф выпустил племянника и ногтем большого пальца принялся соскребать с бриньи запекшуюся кровь. – Ты помнишь, как мы с тобой боролись в последний раз. Ты оказался на полу и выл, точно женщина во время родов.
– Боролись?.. Ты отвлек меня и врезал по яйцам, парень! – Улаф разогнал дым большой ладонью. – Однако я не сомневаюсь, что ты заплатишь скальдам, дабы они сложили песню о схватке, продолжавшейся всю ночь, в которой ты одержал победу благодаря ловкости и мужеству, а также из-за благосклонности траханого Одина.
Сигурд сделал вид, что размышляет об этом, почесывая заросший щетиной подбородок, как поступает настоящий ярл во время тинга, когда ему нужно разрешить спор между двумя вассалами.
– Нет, – ответил он после небольшой паузы. – Удар по яйцам и пронзительный женский крик, – Сигурд кивнул, – меня вполне устроят.
Ночь они провели в зале Хакона, удобно устроившись на скамьях и закутавшись в меха, намного лучше, чем за долгое время, – не считая Хаука и его людей. Очаг здесь делили с мужчинами девять женщин, в темноте, которую не могли разогнать слабо мерцающие светильники. Снаружи шумел крепчающий ветер, врывался внутрь сквозь щели, наполнял зал острыми запахами рыбьего жира, горящего на железных блюдах. Эти женщины, в том числе и две постельные рабыни Тенгила, выполняли все работы по дому, потому что Тенгил уже давно потратил добытое отцом серебро и не мог позволить себе жить как богатый карл, не говоря уже о ярле. Но никто не осмеливался отправиться в набег, чтобы вновь наполнить серебром походные сундучки, так что здесь практически не было рабов – ведь молодые воины давно ушли из Осойро, чтобы добыть удачу, и забрали с собой своих женщин и рабов Хакона. Ярл в них больше не нуждался; он неподвижно лежал в своей постели, словно труп воина на могильном кургане, а у Тенгила не хватило мужества их удержать.
Из восьми женщин, насколько понял Сигурд, двое были женами уцелевших людей Хаука, четверо стали вдовами, и хотя ни одна не выказала дружелюбия к чужакам, убившим их храбрых мужей, бо́льшую часть своей ненависти они направили на Тенгила Хаконарсона. Сигурд видел, как две плевали на его труп после того, как люди Хаука сняли и уложили его снаружи на землю из уважения к отцу. Тем не менее, несмотря на спустившуюся ночь, они отнесли Тенгила к скалам – в это время начинался отлив – и сбросили вниз, в пенящуюся воду, где очень скоро его кости будут переломаны, а тело станет пищей для крабов. Они отправили в море и его меч – никто не захотел взять красивое оружие, ведь клинок труса не приносит удачи.
– Ну что еще можно сказать, – проворчал Свейн, когда они смотрели на возвращавшихся людей Хаука.
– Ты можешь представить себе худший конец? – спросил Аслак, и его вопрос заставил многих задуматься, пока они передавали рога, наполненные медом, который нашли в бочках, стоявших за перегородкой в дальнем конце зала.
– Стрела в заднице, от которой загноилась рана? – предположил Агнар Охотник, и некоторые с ним согласились.
– Нож в пах от какого-нибудь жалкого труса? – сказал Убба, и все поморщились. – Так, что будет повреждена большая вена и ты изойдешь кровью, даже не успев проклясть свой ужасный вирд.
– Долгая бескровная смерть хуже, – сказала Вальгерда, и многие подумали о ярле Хаконе, но Сигурд знал, что валькирия мысленно вернулась в хижину в Люсефьорде и мертвой провидице, которая была ее возлюбленной. – Когда болезнь разъедает тебя изнутри, и ты мучительно пытаешься удержать свою жизнь, точно воду в ладонях. – Она нахмурилась. – Это много хуже, чем любая смерть от клинка.
И хотя боль потери искажала ее лицо, Вальгерда оставалась красивой – а быть может, именно из-за этого, – так что Сигурд отвел взгляд и принялся наблюдать за пламенем, танцующем в очаге. Он не знал провидицы, но в его сознании именно Вальгерда обладала сейдом, и в те моменты, когда он смотрел на нее, у него возникало ощущение, что с него не сводят глаз другие мужчины. Именно по этой причине он сейчас и отвернулся.
– Никто не может знать, что прядут для нас норны, – сказал Асгот, отчего эль в рогах у многих стал кислым, и каждый подумал о том, что пряхи делают с нитями их жизней.
Но они продолжали пить, смывая боль мелких царапин и синяков; к тому же после убийства других людей, даже тех, что могли лишить тебя жизни, во рту остается отвратительный вкус.
На следующий день они переложили ярла Хакона на постель из сухого дерева, взятого из-под навеса у пристани, и подожгли его, что, по всеобщему мнению, было правильно для человека, получившего прозвище Поджигатель. О нем не плакали ни женщины, ни его воины, множество раз проливавшие с ним кровь и пившие эль, – ведь ярл, которого они знали, уже давно их покинул. Однако они проводили его в последний путь с честью и гордо выпрямленными спинами. Хаук и его люди надели доспехи, а их клинки и кольчуги блестели почти так же ярко, как пламя погребального костра в сумрачный день.
Ветер раздувал ревущее пламя, направляя его языки на север, и Солмунд сказал, что в такой день ни один человек не может попасть в Вальхаллу быстрее, а Флоки заявил, что в возрасте Хакона с этим нельзя тянуть, если, конечно, он намерен насладиться удовольствиями, которые ждут его в Чертогах Мертвых. Однако Сигурд смотрел на происходящее и с трудом справлялся с яростью; он думал о том, что не сумел возвести погребальный костер для своего отца и братьев, несомненно, его заслуживавших. Кто знает, что конунг Горм сделал с их телами?
– Девы Смерти забрали твоих родных до того, как успела остыть их кровь, – сказал, подходя к нему, Улаф, прекрасно понимавший, что гложет Сигурда, который стоял рядом с почерневшим в огне трупом Хакона – конечности подрагивали, кровь пузырилась и шипела, проливаясь из раны на груди. – Боги не могли оставить таких отважных воинов без внимания, верно?
Сигурд ничего не ответил, и Улаф не стал настаивать, потому что стыд разъедал и его душу – ведь они не сумели правильно отправить своего ярла в последний путь.
Когда костер догорел и от Хакона Брандинги осталось лишь несколько обгоревших костей, они построили каменный корабль. Сигурд позволил Хауку вложить в руки каждого погибшего копье, но остальное снаряжение было слишком ценным, чтобы отдавать его мертвым. Однако их товарищи по оружию сделали все, что могли, позаботившись о том, чтобы они взяли с собой другие полезные вещи – гребни, амулеты Тора в виде молота, ножи и рога для эля. Воин, в чьей бороде было еще совсем мало седины – его звали Грундар, – добавил доску и фигурки для тафла, и все согласились, что он поступил правильно.
Никто не знал, как долго каменный корабль проведет в пути, если валькирии не забрали всех погибших с собой, ведь они были старыми людьми, и их лучшие годы давно остались позади. Всем известно, что только самые великие воины получают место среди избранных, и доска для тафла поможет провести время, пока они не смогут сесть на скамьи среди пирующих.
– Ну и что теперь? – спросил Свейн, остановившись рядом с Сигурдом, и стер пот со лба, несмотря на то, что холодный бриз гулял по открытому лугу и шептал о приближении зимы.
– Будем ждать, – сказал Сигурд. Мужчины, которые совсем недавно сражались друг с другом, теперь работали вместе, копали землю, отвозили ее на тачках к каменному кораблю мертвых и возводили над ним курган. – Ждать и готовиться.
По хмурому лицу Свейна он сразу понял, что тот думает по этому поводу, но изменить ничего уже было нельзя. У Сигурда появился план, и теперь оставалось лишь следовать ему.
– Через семь дней мы доберемся до Скуденесхавна, – продолжал он, не употребив слова дом, – ведь медовый зал его отца сгорел, а родные погибли, и это место никогда больше не будет для него домом. – Там мы встретимся с Хагалом и выясним, удалось ли ему убедить какого-нибудь ярла или честолюбивого карла присоединиться к нам.
Свейн приподнял рыжую бровь.
– Ты веришь, что Песнь Ворона не улетел в какой-нибудь теплый зал, где хозяин позволяет ему купаться в меду и слагать о нем песни?
– Хагал обещал ждать нас, – сказал Сигурд. – И он не обманет.
На самом деле юноша совсем не был в этом уверен. Скальд лежал в основе его плана – так наружная обшивка крепится к каркасу корабля; однако у него имелись определенные сомнения в верности Хагала, потому что тот никогда не давал клятву ни одному из ярлов – значит, просто не знал, что значит держать слово до самого конца.
Размышляя об этом, Сигурд подумал, что, наверное, он должен предложить тем, кто следует за ним, принести ему клятву верности, и тогда он сможет не опасаться, что они уйдут или переметнутся к тому, кто пообещает платить больше.
Однако сейчас юноша мог предложить им только кровь. Но без клятвы, которая их свяжет, ничто не помешает им повернуться к нему спиной и сбежать с поля битвы.
Сигурд знал, что Свейн, Аслак, Солмунд, Асгот и Улаф останутся рядом с ним и умрут за него, если потребуется. Но остальные? Ему требовалось привязать их к себе. Улаф сказал, что они должны принести ему клятву верности, ведь именно его стараниями они получили ценную добычу и целых девять великолепных кольчуг, которые прежде принадлежали погибшим в сражении с ними воинам Хакона, а также бринью Тенгила – и, хотя заметно заржавела, она подошла Уббе, а бринью ярла Сигурд взял себе. Кто знает, сколько схваток видели эти железные кольца?
Бринья удобно обхватывала плечи, но оказалась длиннее большинства кольчуг и доходила ему до середины бедра. Свейн заявил, что Сигурд выглядит так, будто надел платье, а Улаф предположил, что прежде Хакон был выше, и лишь в последние годы его плечи поникли, – или ярл убил великана, чтобы заполучить такую большую бринью.
– Ярлы награждают своих воинов кольцами для предплечий и клинками, если они из тех ярлов, которым стоит приносить клятвы, – сказал Улаф, когда Хаук выложил бриньи, предварительно заставив постельных рабынь Тенгила отчистить их от крови. – Однако ты, еще не став ярлом, дал им такое богатство, о каком они и мечтать не могли. – Улаф ударил кулаком по раскрытой ладони. – Пора действовать, Сигурд. Заставь их дать клятву, пока тяжесть железных колец не стала для них привычной.
Сигурд кивнул, хотя и опасался, что они откажутся связать себя с ним – молодым человеком без власти, земли или корабля, который уже сам по себе помог бы им стать героями достойной истории. Но Сигурд знал, что Улаф прав, медлить больше нельзя, и ему следует предложить своим соратникам поклясться на его мече. Однако сначала нужно подождать, когда они закончат копать землю и похоронят мертвых.
В этот момент Свейн взвалил железную кирку на плечо и отправился долбить землю.
На следующий день они отправились к людям, живущим к западу от дома Хакона, на другом склоне заросшего лесом холма, и там нашли двух мужчин, у которых имелось достаточно умения и инструментов, чтобы починить карви умершего ярла. Хаук со стыдом признался, что они позволили кораблю сгнить прямо у причала, ведь старые воины считали, что больше никогда не отправятся в набег.
– Карви не переживет бурю или длительное путешествие, – сказал Солмунд, показав всему миру несколько оставшихся во рту зубов, когда Сигурд отвел его и Карстена Рикра к причалу, у которого стояли «Морская свинья» и старый корабль Хакона. – У тебя было бы больше шансов не утонуть, если б ты сидел на спине у тюленя.
Два опытных кормчих были единодушны, хотя Сигурда и не порадовал тот факт, что карви не годится для далеких переходов.
– Но у нас есть дерево и время, – ответил юноша, хотя первого у него было больше, чем второго, – и в ваших интересах привести карви в порядок, ведь один из вас будет стоять у руля.
Карстен выругался, а Солмунд заявил, что всегда знал, что его ждет смерть в морской пучине. С этого момента они подружились, что уже само по себе дорогого стоило.
В маленькой деревушке по соседству, под навесом у причала им удалось найти некоторое количество необходимого дерева, потом они вместе вытащили из воды Скрукку — «Морского ежа», так, по словам Грундара, назывался корабль – и начали его чинить. Заменили бо́льшую часть сгнившей обшивки и ставшую мягкой, проеденную червями палубу, соскребли зеленую слизь и птичий помет, покрывавшие почти весь корабль. Они не могли рискнуть и поднять старый парус – мачта выглядела так, будто сломается после первого же порыва ветра.
– Нам ничего не остается, как идти на веслах, – сказал Улаф, и им пришлось взять запасные с «Морской свиньи», потому что весла карви никуда не годились.
– Им не помешает поработать за веслами, – сказал Солмунд, которому было легко говорить – ведь сам он в любом случае будет стоять у руля и наблюдать, как потеют остальные.
– У нас одна задача – добраться до Хиндеры, – под мерный стук молотков, забивающих заклепки, хмуро сказал Сигурд, который стоял рядом с Улафом возле «Морского ежа». – После этого мы можем затопить карви или разобрать ее на дрова.
На этот раз нахмурился Солмунд – такие вещи не следует говорить вслух рядом с кораблем.
– Пожалуй, лучше уж добираться до Хиндеры вплавь, в бринье, – сказал Улаф, и по его лицу Сигурд понял, что в его словах есть лишь доля шутки.
Однако все знали, что теперь они не смогут втиснуться на «Морскую свинью», даже с учетом новой палубы над большим трюмом кнорра. Поэтому ремонт продолжался, и пока Солмунд и Карстен приглядывали за работой мастеров и жителей деревни, привлеченных обещанием серебра, Улаф собрал команду Сигурда на лугу, к востоку от дома Хакона.
– Вы атаковали «стену щитов» Хаука, точно стая бешеных волков, – сказал Улаф так громко, чтобы его услышали все воины, сжимавшие в руках щиты и копья. – Я видел больше порядка в том, как дождь падает на землю, чем во время вашего удара. Например, старый Солмунд пошел в наступление примерно на день позже, чем Флоки.
– Но мы ведь одержали победу, разве не так? – сказал Бьярни.
Многие громко поддержали его.
– Да, мы достаточно легко разбили их строй, – сказал Убба.
Улаф повернулся к Сигурду и покачал головой.
– Вы только послушайте этих богов войны, – сказал он и грозно посмотрел на Бьярни и Уббу. – Перед вами были старики! Воины, не сражавшиеся уже много лет! – Он поднял руку в сторону Хаука и Грундара, чтобы показать, что он не хотел их оскорбить. Хаук недовольно покачал головой, но он понимал, что Улаф прав. – Неужели вы думаете, что воины ярла Рандвера будут седобородыми стариками и мужчинами, знавшими Всеотца еще в те времена, когда у него было два глаза? – Многие засмеялись, но только не люди Осойро, как отметил Сигурд. – Проклятье, нет! Его хирд встанет «стеной щитов», которая способна остановить прилив. – Улаф ударил себя кулаком в грудь, защищенную кольчугой. – Я знаю, я сражался с ними.
Никто не стал ему возражать, и, хотя лишь немногие наблюдали за битвой в проливе Кармсунд, все слышали о ней и знали, что ярл Харальд сражался до самого конца вместе со своим воинами и братьями Сигурда.
– Зачем нужна эта рука? – спросил Улаф, поднимая правую руку и сжимая покрытый шрамами кулак.
– Ты неправильно задаешь вопрос, дядя, – сказал Гендил, что вызвало громкий смех.
– Эта рука нужна, чтобы делать выпады, рубить, наносить удары и убивать, – сказал Улаф.
– И выпивать! – крикнул Бьярни, и все рассмеялись.
– А левая рука, – продолжал Улаф, не обращая внимания на смешки и поднимая щит, – для толчков и защиты. – Он поджал губы и слегка наклонил голову. – Да, я понимаю, что это очень сложно, но вы всё еще следите за моими словами? – На этот раз ни у кого не нашлось остроумной реплики, и Улаф кивнул. – Хорошо, – продолжал он, оскалив зубы. – Однако вы не сумеете сразить врага, если вас собьют с ног или вы будете слишком заняты, когда какой-нибудь сын шлюхи вонзит вам скрамасакс под ребра, и все из-за того, что кто-то рядом – слева или справа – перестанет держать строй и окажется в стороне, по пути к фьорду, и его задница будет болтаться, как тряпка на ветру. – Улаф выставил одну ногу немного вперед. – Вы принимаете удобную стойку. И стоите рядом с братьями до самого конца.
Он кивнул в сторону Свейна и Аслака, которые тут же подняли щиты – очевидно, Улаф заранее с ними договорился. Щит Свейна почти наполовину перекрывал щит Аслака, когда они встали плечом к плечу. Улаф поднял ногу и ударил подошвой сапога в щит Свейна, но оба молодых воина даже не пошевелились. Тогда Улаф отступил на пять шагов, поднял собственный щит, бросился вперед и врезался в Свейна и Аслака, пытаясь оттолкнуть их назад. Но, благодаря массе Свейна и силе помогавшего ему Аслака, им снова удалось устоять, хотя Улаф зарычал и даже побагровел от напряжения, вложив в атаку всю свою мощь.
Тогда Улаф выпрямился и повернулся к остальным.
– Я хочу, чтобы два скьялдборга встали друг напротив друга, – рявкнул он, а когда они построились, направив копья в небо, Улаф и Сигурд заняли места в центре каждого строя. Справа от Сигурда стоял Свейн, слева – Флоки. Рядом с Улафом – Гендил и Бьорн. Два скьялдборга из дерева, железа и плоти.
– Женщина в «стене щитов», – сказал Торвинг и покачал головой так энергично, что его седые косы разлетелись в разные стороны, – ослабит ее.
Вальгерда посмотрела на него.
– Мужчины, что мы похоронили вчера, вряд ли согласились бы с тобой, старик, – сказала она, и Аслак, Свейн и еще несколько воинов дружными криками поддержали валькирию, в то время как Хаук и его люди принялись ворчать и ругаться. – Мужчина, который встретится со мной в настоящей схватке, будет мертв еще до того, как поднимет щит.
Даже немолодые воины Осойро сохранили массу с тех времен, когда ходили в набеги, а Вальгерда была стройной и гибкой, как береза, и не имела шансов выдержать натиск мужчины тяжелее ее в три раза. Однако Улаф уже успел об этом подумать.
– Если дойдет до настоящего сражения, Вальгерда займет позицию за стеной и станет убивать врагов, чье вонючее дыхание наполнит ваши носы, а моча намочит ноги, и вы будете благодарны ей за это. Там же будет и Асгот, потому что я давно потерял счет врагам, которых он убил на моих глазах, направляя свое копье им в глаз, а клинок – в пах. – Многие поморщились, а годи усмехнулся. – Теперь давайте не терять понапрасну время и примемся за работу. – Воины расслабили шеи и плечи и поудобнее перехватили раскрашенные щиты, дожидаясь его команды. – Та «стена щитов», которая проиграет, отправится на охоту и вернется лишь когда добудет кабана для сегодняшнего ужина.
– Но кабаны водятся только в северном лесу, а до него добираться полдня, – сказал Грундар, стоявший в стене Сигурда.
– Тогда тебе стоит выиграть, Грундар, – с усмешкой сказал Улаф, начиная двигаться вперед.
Остальные последовали его примеру, выкрикивая оскорбления. Щиты ударились друг о друга, точно грянул гром.
На следующий день Улаф заставил их тренировать «свиной клин», или свинфилкью, лучший боевой строй, когда ты хочешь пробиться через массу вражеских воинов и убить командира. Свейн и Убба, как самые могучие и жуткие воины, занимали первый ряд, за ними шли три воина второго ряда, в третьем уже находилось четверо, и так далее. Улаф или Сигурд выкрикивали команду, и они должны были как можно быстрее занять свои места. Сначала царил страшный беспорядок, воины сталкивались, наступали друг другу на ноги и под проливным дождем обменивались оскорблениями. Но уже к концу дня каждый знал, что нужно делать, и свинфилкья возникала с такой же легкостью, как стая гусей, летящих на юг.
Они пробовали делать квадрат из щитов на случай, если Сигурд будет ранен и им потребуется вывести его из схватки. Однако все понимали, что едва ли стоит тратить силы на такое построение. Ведь их отряд состоял из девятнадцати воинов – всего половина команды, – и если их окружат со всех сторон и им придется построиться квадратом, они будут обречены. Как ехидно заметил Солмунд, это будет последняя битва, о которых так любит рассказывать Хагал.
На шестой день после того, как они сожгли ярла Хакона и похоронили его воинов – и седьмой, после того, как сбросили его бесполезного сына со скал, – воины Сигурда уложили свои походные сундучки, собрались на гниющем причале возле «Морской свиньи» и «Морского ежа» и приготовились отплыть в Скуденесхавн.
Люди Осойро попрощались с женщинами и сказали, что вернутся со славой, или не вернутся совсем, и немолодые женщины приняли их решение с тихими слезами и удивительным достоинством. Впрочем, этого нельзя было сказать о двух постельных рабынях, липнувших к Свейну и Бьярни, точно моллюски к камням; они рыдали и умоляли не покидать их, что заставило мужчин покраснеть из-за насмешек друзей, которые всегда так вели себя в подобных случаях. Все заметили, что скамьи, где устраивались на ночь Свейн и Бьярни, вот уже несколько ночей скрипели больше других.
Потом Бьорн и Агнар Охотник подтащили за рога старого быка к скалам; Карстен тянул веревку, привязанную к шее, Хаук и Бодвар подталкивали животное сзади, а бык выгибал спину, чтобы казаться больше и всех напугать. Сигурд видел, что на мужчин и женщин это произвело впечатление – они посчитали быка достойным жертвоприношением, и юноша не пожалел о серебре, заплаченном крестьянину из маленькой деревушки. Яростное, сильное животное отчаянно бодалось, так что Бьорн и Агнар лишь с огромным трудом удерживали его, когда подошел Свейн с топором на длинной рукояти и нанес мощный удар тупой стороной по черепу быка.
Ошеломленное животное упало на колени. К нему тут же подошел Асгот с острым кривым ножом и перерезал толстые вены быка так, чтобы кровь стекала в чашу в руках Вальгерды. Алая жидкость пролилась на скалы, холодный воздух затуманился от жаркой крови, и Сигурду в нос ударил пьянящий запах. Чаша моментально наполнилась до краев, и Асгот с Вальгердой стояли в луже крови, часть которой потекла по скале, в море.
Понимая, что животное больше не сумеет причинить им беспокойства, Бьорн и Агнар отпустили рога; бык, громко фыркнув в последний раз, рухнул на землю, и его вытаращенные глаза закрылись. Асгот и Вальгерда встали на колени в алые лужи, и годи начал сгибать одну из передних ног быка, чтобы из раны на шее вылилось больше крови, хотя чаша в руках Вальгерды уже переполнилась, а руки стали алыми.
Когда они закончили, годи взял чашу у Вальгерды, вытащил из-за пояса связку березовых веток и подошел к членам отряда, молча стоявшим с широко раскрытыми глазами. Опуская ветки в чашу, он принялся разбрызгивать кровь, стараясь, чтобы та попала на лица, и, хотя жидкость была теплой, все вздрагивали от ее прикосновений, и каждый чувствовал, что наполняется сейдом, потому что за ними наблюдали боги.
Покончив с воинами, Асгот обрызгал кровью носы «Морской свиньи» и «Морского ежа», призывая Одина Сигдира, Дарующего Победу, а потом другого бога, о присутствии которого просил Сигурд, чтобы он вместе с ними принял участие в кровавых сражениях. Это был Видар, сын Одина, тот самый, что, как утверждают мудрецы, должен убить волка Фенрира, когда наступит Рагнарёк.
Когда Асгот призывал Видара, его переполняла ярость, он скрипел зубами, и многие испуганно прикасались к железу.
Но Сигурд не боялся. Он стоял с высоко поднятой головой и прямой спиной и слушал, как Асгот рассказывает богу о том, что они отправятся в Хиндеру – их маленький отряд против армии воинов ярла. И на их устах и устах их юного вождя будет имя Видара, оно пройдет с ними сквозь пение мечей и грохот щитов. Ярл Рандвер заплатит кровью за то, что совершил. Он будет страдать, будет истекать кровью и умрет. Потому что Сигурд разбудил богов. Близится час расплаты.
Ведь Видар – бог возмездия.
***
Кровь быка высыхала на их лицах, в ушах все еще звучали заклинания Асгота. Улаф посмотрел на Сигурда, который и без слов знал, о чем думает его друг. Холодная рука сжала сердце юноши.
– Сейчас? – спросил он.
– А разве будет лучшее время? – спросил Улаф, изогнув бровь, ставшую похожей на Бифрост.
– А если они откажутся? Мы уничтожим все сделанное нами, – сказал Сигурд.
– Боги сейчас среди нас, – сказал Улаф, пристально глядя на него. – Они не откажутся.
Сигурд чувствовал себя таким же ошеломленным, как бык после удара топора Свейна.
– Нам предстоят суровые сражения, парень. Привяжи их к себе сейчас. Перед тем, как роса бойни увлажнит их сапоги. И до того, как их ослепят богатые кольца ярла Рандвера.
Улаф говорил разумные вещи – ведь если в Хиндере все сложится против Сигурда, ярл Рандвер может предложить сохранить жизнь его хирду, даже заплатить им, если они станут частью его войска. Сигурд сомневался, что стоящие рядом с ним люди предадут его, но, если они принесут ему клятву верности, он сможет не опасаться подобного исхода – так защищает кольчуга, надетая поверх кожи и шерсти.
– Что я должен сделать, дядя? – спросил он.
– Ничего, парень, – сказал Улаф. Кое-кто из команды обращался к богам, они прикасались к амулетам и что-то бормотали в бороды; другие облегчались, стоя на краю причала; третьи забирались на борт «Морской свиньи» или «Морского ежа», готовясь к отплытию. – Просто стой тут и старайся выглядеть, как твой отец, остальное предоставь мне.
– А если они откажутся? – снова спросил Сигурд.
Несмотря на все, что произошло, он чувствовал себя, как юноша, который просит, чтобы отец взял его в свою команду, и получает отказ.
Улаф пожал плечами.
– Если они откажутся, я брошу их на съедение крабам, чтобы составили компанию толстому борову Тенгилу.
Сигурд не сумел сдержать улыбки.
– В таком случае, мы выступаем против ярла Рандвера и его немалого войска.
Улаф усмехнулся, и в его глазах загорелся огонь.
– Да помогут им боги, – сказал он.
Затем он повернулся и приказал всем собраться возле Сигурда, сказав, что им нужно кое-что сделать перед отплытием из Осойро. Воины недоуменно переглядывались и бормотали под нос вопросы – ведь жертвоприношение было сделано, дул попутный ветер, и они не понимали, что могло помешать им выйти в Бьорнафьорд, раскинувшийся перед ними, точно отполированное солнцем железо.
– Ступите ли вы на борт этих великолепных кораблей, – спросил Улаф, что вызвало смешки, – прежде чем отдать Сигурду то, что вы ему должны?
Услышав его вопрос, кое-кто нахмурился, но Свейн, Аслак и старый Солмунд понимающе переглянулись – ведь они были с Сигурдом с самого начала, когда их глаза ел дым, поднимавшийся над «Дубовым шлемом», домом его отца.
– Можете ли вы принять сияющее боевое снаряжение, превосходные бриньи от человека, давшего их вам; человека, чья хитрость и боевое мастерство принесли нам столь необходимую победу, хотя вы не отдали ему самого меньшего из того, что должны? – Слова Улафа было тяжело слушать Хауку и его людям, но они понимали, что он прав.
– Я знаю, что сейчас будет, – пробормотал Бьярни.
– Вы можете сражаться за ярла двадцать зим и отрастить белые бороды у его очага, но не получить такой добычи. – Улаф указал на Бьярни, Бьорна и других воинов, которые еще совсем недавно являлись беглыми преступниками и прятались в самом дальнем конце Люсефьорда. – Вы думали, что ваша честь давно утрачена и у вас никогда не будет возможности стать достойными ваших предков и создать себе собственное имя. – Он скрестил на груди мускулистые, покрытые шрамами руки, и его лицо превратилось в каменную маску. – Вы уже не рассчитывали увидеть Вальхаллу.
Он сделал паузу, давая всем возможность осмыслить свои слова.
– Человек, которому благоволит Один, сын одного из самых достойных мужчин, которых я знал… – Сигурд увидел, как заблестели глаза Улафа и отвернулся, – собрал эту команду так же точно, как хороший плотник выбирает самое лучшее и прочное дерево для корабля или скальд создает свою песнь из лучших кеннингов. Я видел немало настоящих бойцов, чтобы понимать, что именно такие воины сейчас стоят передо мной. Вы все волки. Но один волк не сможет свалить лося. Волки должны охотиться и сражаться в стае. – Он посмотрел на Сигурда и кивнул на стоявших перед ними воинов. – Принесите клятву верности Сигурду Харальдарсону. Поклянитесь своей честью сражаться за него, чтобы мы знали, что наша стая сильна и ничто не сможет нас разлучить.
Воины обменялись взглядами, чтобы понять, о чем думают остальные.
– Не хочу тебя обижать, Сигурд, – нахмурившись, заговорил Грундар и поскреб каштановую бороду с легким намеком на седину; другая его рука лежала на рукояти меча. – Но ты едва успел отпустить первую бороду.
Сигурд коротко кивнул – ведь Грундар подошел очень близко к тому, чтобы оскорбить его.
– Однако я сумел победить тебя и твоего ничтожного господина, Грундар, – сказал он, и у того хватило здравого смысла промолчать.
Бодвар откашлялся, чтобы привлечь внимание Сигурда.
– Все могло бы обернуться иначе, если б мое копье достало твою птицу, – сказал он, и в его голосе послышалась горечь.
– Может быть, – ответил Сигурд. – Но никому из вас не хватило ума понять, почему я стою перед вами с птицей на руке. Меня поражает, Бодвар, что тебе вообще удалось дожить до того момента, когда у тебя отросла приличная борода.
Кое-кто рассмеялся, и Бодвар посмотрел на Хаука, словно рассчитывал, что тот скажет за всех.
Хаук нахмурился, пожевал губу, сделал шаг вперед, и все поняли, что он намерен говорить, вот только на его лице отчетливо читались сомнения.
Сигурд одобряюще кивнул.
– Я бы хотел узнать твои мысли, Хаук Лангбардр, – сказал он, и Хаук помрачнел еще сильнее, потому что не знал, как отнестись к неожиданно прозвучавшему прозвищу Длинная Борода.
– Не вызывает сомнений, что наш господин вел себя позорно. Вместо того чтобы пригласить вас в свой дом, как положено хозяину, и предложить поесть, выпить и погреться у очага, он задумал взять вас в плен и отдать вашим врагам.
Свейн презрительно сплюнул, и остальные принялись проклинать Тенгила. Однако Хаук еще не закончил говорить и поднял руку, чтобы это показать.
– Но и ты не сказал всей правды и устроил ловушку под стать Локи, спрятав своих людей в лесу, в то время как они должны были находиться на виду.
– Да, уловка с вороном была очень хитрой, – сказал Бодвар, качая головой.
– Я обманул тебя, Хаук, несмотря на твой возраст, – сказал Сигурд. – Однако ты продолжаешь судить меня по длине бороды?
– Клятва – это тяжелое бремя, – сказал Хаук.
– В особенности для тех, кто несет его всю жизнь, – сказал Сигурд, указав на Асгота, Флоки и Свейна и мимолетно улыбнувшись. – Я освобожу тебя от клятвы через десять лет, если ты пожелаешь.
Даже Хаук коротко усмехнулся.
Остальные стояли рядом, чувствуя себя богами войны в доспехах, которые они получили благодаря Сигурду, и, если у них имелись сомнения относительно клятвы, они оставили их при себе. К тому же молодым людям, прожившим совсем немного, дать клятву верности гораздо легче, чем тем, кто повидал мир. Улаф уже говорил Сигурду об этом. «Если под тобой лежит красивая девушка, ты не станешь тратить время и воображать ее старухой. Ты продолжишь начатое».
Хаук повернулся к своим друзьям, и они начали тихонько переговариваться, пока Улаф не сказал, что ветер переменится, если они будут так долго думать. Но Хаук не обратил на его слова внимания и обратился к Сигурду.
– Ни для кого не секрет, что для людей Осойро наступила зима.
– Зима? Я видел более молодые горы! – сказал Бьярни, и Солмунд в ответ назвал его болтливой свиньей, ведь кормчий был почти так же стар, как Хаук и его друзья.
– Все достойные люди знают, что репутация – самое главное, что остается после их смерти. Улаф прав. Какую бы репутацию мы ни имели, как хускерлы ярла Хакона, теперь она бледнее луны при свете солнца. – Он прикоснулся к своей седой бороде. – Мы прячем ее в собственных головах, но кто еще о ней услышит? – Хаук кивнул Сигурду. – Возможно, мы не доживем до того дня, когда ты станешь великим ярлом, Сигурд Харальдарсон, но мы будем частью твоей истории. Мы дадим клятву… если ты поклянешься использовать нас в самых кровавых схватках, чтобы люди о нас узнали. И тогда скальды будут петь о нас, когда мы уйдем.
Это вполне устраивало Сигурда. Он обнажил Серп Тролля и приставил его к левой руке, направив рукоять в сторону Хаука. Так Хаук Длинная Борода из Осойро, сражавшийся в прежние времена за ярла Хакона Поджигателя, стал первым человеком, принесшим клятву верности Сигурду.
Слова клятвы были совсем простыми – как вовремя напомнил Солмунд, день уходил, и ветер мог перемениться в любой момент. Но воины по очереди назвали своих предков, если у них в роду нашлись те, кого стоило упоминать, и рассказали об их деяниях и своих. И, если их послушать, получалось, что каждый из находившихся вне закона людей происходил от самого Одина.
Когда пришла очередь Карстена Рикра, он, как полагалось, поцеловал рукоять Серпа Тролля, после чего принялся хвастать, что однажды доплыл до конца моря и помочился у его края. А напоследок заявил, что видел огромное морское чудовище с руками, длинными, как корабль, за рулем которого он стоял.
Бьярни также принялся бахвалиться, и всем невероятно понравилась история, в которой он умудрился переспать с шестью разными женщинами за одну ночь.
– Насколько я помню, та ночь была темной, как смола, – нахмурившись, сказал Бьорн и почесал щеку, – а наутро пошли разговоры, что из хлева сбежали шесть свиней.
Лишь его брат не посчитал слова Бьорна смешными.
Когда очередь дошла до Вальгерды, все ощутили присутствие сейда в еще большей степени, чем, когда Асгот приносил в жертву быка, – ведь никто из них никогда не видел, как валькирия клянется сражаться за своего господина. Они выслушали рассказ о мужчинах, которых она убила, хотя Вальгерда не знала их имен; мужчин, пришедших ограбить родник или пророчицу, или их обоих, и Сигурд заметил, как переглядываются воины – ведь список убитых ею грабителей получился длинным, как якорная веревка.
– Напомните мне, чтобы я не оказывался у нее на пути, – пробормотал Бьорн.
Так или иначе, но теперь Вальгерда будет сражаться за Сигурда и защищать его даже ценой собственной жизни, и юноше показалось странным услышать такое обещание от женщины. Тем более от Вальгерды, потому что ради нее он сам был готов сразиться с чудовищем Гренделем и его матерью.
Последним клятву принес Улаф. Он приложился губами к рукояти меча Сигурда, но не стал рассказывать о своих многочисленных победах и предках, сидевших в чертогах Одина. Его клятва получилась короткой, однако Сигурд знал: несмотря на то, что идея с клятвой принадлежала Улафу, ему труднее всех было произнести нужные слова. Ведь еще до рождения Сигурда воин принес такую же клятву ярлу Харальду, с которым был близок, как брат. Но теперь отец Сигурда мертв, убит в сражении с конунгом-предателем, и Сигурд знал, что Улаф видит свою вину в том, что не сумел спасти ярла от гибели. И теперь он с горечью приносил клятву верности сыну своего друга.
– Я буду сражаться за тебя, господин, и ни на шаг не отступлю во время схватки, – сказал Улаф, и его лицо застыло, точно гранитная плита. – И если ты погибнешь, я отомщу за тебя и отправлю в загробную жизнь столько твоих врагов, сколько смогу, пока не лягу рядом с тобой. Я никогда не забуду серебро и другую добычу, что ты мне дашь, или мед и мясо, что мы разделим. Меч и щит, плоть и кости, я твой человек, Сигурд Харальдарсон. До тех пор, пока светит солнце и существует мир, с этого момента и навсегда.
Когда Улаф кивнул, показывая, что его клятва закончена, Сигурд повторил слова, которые он произносил для остальных, вспоминая, что говорил отец, когда обращался к тем, кто преклонял перед ним колени в «Дубовом шлеме». Ведь клятва, связывающая вождя и его хускерлов, подобна обоюдоострому мечу. Она должна быть уравновешена на весах.
– Я поведу вас в кровавые сражения и сам буду биться в первых рядах, – сказал он, чувствуя на себе глаза своих воинов, точно вес бриньи на плечах. – Вы узнаете, что я буду щедро поступать с нашей добычей. Gjöf sér æ til gjalda. – Дар требует взаимности. – Я стану раздавать кольца и кормить воронов. Пока светит солнце и существует мир, с этого момента и навсегда.
Все было закончено. Глейпнир, цепь, которой Бальдр сковал волка Фенрира, не могла бы удерживать их надежнее, чем слова, что они произнесли на берегу фьорда, возле кораблей, под крики чаек, носившихся в рассветном небе.
– Теперь у меня есть воины, но все еще нет очага, – сказал Сигурд широко улыбающемуся Свейну, который подошел к нему и хлопнул могучей рукой по плечу.
– Кому нужен очаг, когда у тебя два отличных корабля? – спросил рыжий гигант.
Сигурд с облегчением рассмеялся, радуясь, что может разделить со Свейном важный в своей жизни момент.
– Да, у нас превосходные боевые корабли, – с усмешкой сказал он. – Увидев их, ярлы и конунги будут трепетать от страха.
– Корабли или нет, но ты прошел долгий путь за очень короткое время, Сигурд, – сказал Асгот, и юноша кивнул – ведь в его словах было много правды. – Твой отец гордился бы тобой, – продолжал годи, глядя на давших клятву воинов, а не на самого Сигурда, и тот порадовался, что у него такие замечательные друзья.
– Мой отец был бы уже на полпути к Хиндере, чтобы вонзить клинок в брюхо ярла Рандвера, – сказал Сигурд громко, чтобы его все услышали.
Улаф посмотрел на него и кивнул.
– Но тогда чего ж вы стоите, вскормленные волками сыновья шлюх, умеющие делать женщин вдовами? Нас ждет свадебный пир.
Впрочем, сначала им предстояла встреча с Хагалом в Скуденесхавне, а также с ярлами и воинами, которых Песнь Ворона сможет уговорить к ним присоединиться.
– Надеюсь, ярл Рандвер подает в своем зале хороший мед, – сказал Убба.
– Нам потребуется выпить что-то крепкое, чтобы отпраздновать благополучное прибытие в Скуденесхавн, если, конечно, мы не утонем, – сказал Агнар Охотник – ведь он оказался одним из тех, кому предстояло сидеть на веслах «Морского ежа», едва ли способного даже после ремонта выдержать шторм в открытом море.
– Верь мне, Агнар, – сказал Карстен Рикр, который стоял у руля карви и поглаживал ширстрек, словно бедро любимой женщины, – она счастлива, что на ее борту вновь находятся люди…
– Да, как твоя женщина, оставшаяся в Люсефьорде! – сказал Убба, и Карстен сделал грубый жест в ответ.
– Даже сейчас она вспоминает прежние времена, – продолжал Карстен, чтобы не позволить Уббе испортить момент, – и благодарна нам за то, что мы дали ей еще один шанс. Она нас не подведет.
– Пусть только попробует! – прогрохотал Улаф, взяв в руки протянутое Свейном весло.
Наконец на борт поднялся Сигурд, который попрощался с Солмундом, стоявшим на корме «Морской свиньи».
– Мой вирд не позволит утонуть кораблю, на котором я плыву, дядя, – сказал он.
Так и случилось. Ведь они жаждали крови.
И боги смотрели на них.
