Вера есть, ума не надо
Субботние газеты оказались легче других. Во-первых, субботние газеты отнимали у меня всего полдня. А во-вторых, вчерашние события тронули меня настолько, что даже копать траншеи я был готов, напевая.
Распихав на этот раз всё, что только было возможно, я даже получил похвалу от экземного. Похвала, правда, была несколько снисходительной.
– Быстро бегаешь! Молодец! – пробормотал он, записывая на листочке мои подвиги. Вот-вот, и я стану Маленьким Муком и первым среди королевских скороходов. А там, глядишь, и начальником скороходов. Тьфу!
Меня вдруг заинтриговало Пашино предложение. Почему бы не развлечься и не сходить в «Бумагу» – послушать «Люляки Бяки» и ещё несколько не менее знаменитых групп. Можно было, конечно, воспользоваться одиночеством и что-то попробовать написать, но заведённый вчерашним организм требовал отнюдь не затворничества. Организм нуждался в песнях и плясках… И ещё мне хотелось послушать Эдика. Странного, молчаливого виртуоза.
Когда я вернулся, Паша готовился. Подготовка его выражалась в том, что, разложив тексты песен по всей комнате, на диване и на полу, он что-то правил, выписывал… При этом напевая какой-то свой мотивчик.
– Серый, – поднял он голову, когда я вошёл, – ты идёшь?
Я изменил своё отношение к Паше. Теперь его переезд казался мне спасением, ведь деньги, которые могли уйти на оплату комнаты, пойдут на более важные, книжные дела. Я смирился даже с его запахом в квартире.
– Да можно, – говорю.
– Хочешь – поехали с нами, а нет – встретимся там.
– Я бы поспал, – отвечаю.
– Тогда к семи в «Бумагу»… Ты же там был. На входе скажешь фамилию, – он как будто что-то недоговаривал… А! Гитара!
– Паша, гитару даю первый и последний раз!
Паша кивнул и, сразу успокоившись, собрал тексты с кровати со словами:
– Ложись…
Я ухмыльнулся.
Спустя час пришёл Эдик. Поздоровался в нос, откинул чёлку, взял несколько пробных нот и опять повторил, жуя сигарету:
– Отличный инструмент…
– А то, – подтвердил я с дивана.
Эдик не посчитал нужным отвечать.
Когда они ушли, я позвонил Артёму.
– Чего вчера не позвонил? – зевнул он. Не один я, видимо, в субботний день хочу спать.
– Да потом… – как-то уверенно произнёс я. Уровень уверенности рос с масштабами преступления.
– Ну слушай, писатель. Давай увидимся в воскресенье где-нибудь на природе, я не хочу, чтобы Олька про деньги знала. Сегодня я занят, а завтра утром позвони мне пораньше. Скажем, в девять, и мы с тобой договоримся…
– О кей! – деловито ответил я, не давая волю восторгам. Да, Олю в это впутывать не хотелось…
Если утром погода показалась мне приятной, сейчас она была просто чудесной. Высохшие под почти майским солнцем асфальты были пыльными. Птицы, неизвестно где гнездившиеся в редких, не тронутых урбанизацией деревьях, заливались, создавая в воздухе невидимое трепетанье.
До «Бумаги» я добрался пешком. После бесконечного времени передвижения с телегой, дорога до «Бумаги» показалась приятной прогулкой. Тем более что почти всю дорогу меня сопровождали птичий гомон и встречные девушки, решившиеся таки показать миру ноги повыше коленок.
Я не знаю, каким он был на самом деле, мой шаг, но мне он казался чётким и упругим. Пьющие пиво подростки не вызывали отвращения. Толпа, ожидающая у входа в «Бумагу», – приветливой.
Я вошёл внутрь, и в «Бумажной» темноте глаза первое время отказывались функционировать. Такой контраст с солнечным днем создавало клубное освещение. Молодой бритый охранник долго рыскал в бумагах, когда я назвал фамилию.
Потом пропустил, произнеся лаконичное:
– А, вот!
По крутой лестнице я спустился в полуподвальное помещение, где было накурено до рези в глазах. Да и накурившего до рези в глазах народу было предостаточно. Я огляделся в поисках знакомых.
Длинная очередь к пивному соску. Высокий бармен в серьгах (серёг не было разве что в пальцах) и татуировках наливал пиво, не закрывая сосок. Просто подставлял кружки одну за другой. Немногочисленные столы были заняты, и посетители пили прямо на весу, сдувая пену себе под ноги.
Я бы встал, наверное, в конец очереди и заказал чего-нибудь покрепче, но финансовая яма в таком случае зияла бы ещё глубже.
В углу, заняли-таки стол, я увидел Супруна со свитой. Подходить мне не хотелось, но они тоже заметили меня. Супрун замахал мне рукой. Я пошёл к ним, расталкивая толпу.
– Это Серый, кто не знает. Классный человек… – представил меня Супрун. На нем были старомодные клеша, вытертые на коленях. Из штанин торчали нитки. Длинная шея была замотана невероятной длины шарфом, который волочился по полу. Я был представлен так, как мне в своё время Слава представлял Птицына.
Компания Супруна несколько увеличилась. В придачу к Диме и уже заметно нагрузившейся Татьяне были ещё двое. Какой-то неуместный парень в костюмных брюках и такой же чёрной жилетке и полногрудая, чёрненькая, напоминающая головой снегиря – такие румяные были у неё щечки – девчонка.
Они что-то пили, наливая из-под стола, не особо таясь при этом.
– Это Стас Чернобров. А это – Вера.
Продолжая птичьи аналогии, Чернобров напоминал грифа – тонкая шея и крючковатый нос. Блондинистые волосы в темноте вполне могли сойти за знаменитую лысину этих помоечных птиц. Говорящая фамилия, кажется, была дана ему в насмешку.
– О, Сергей! – оживилась Татьяна и подставила щёку для поцелуя. Я клюнул.
– Серый, коньяк будешь, Серый? – заторопился Дима. Видимо, долг он хотел мне не отдать, а отлить.
– Давай, – отвечаю. Я уже всё понял про эту парочку. Живые деньги у них быстро конвертируются в жидкую валюту.
– Пашку видели? – спрашиваю.
– Да они уже готовятся, ёлы… – ответил Дима, орудуя бутылкой под столом.
Они все сдвинулись, потеснились, и я оказался на краю скамьи, по соседству с «это Верой».
– Не боитесь? – я указал глазами на ещё двух лысых вышибал в форме охранников, стоявших по краям зала.
– Да не… Мы же их знаем. Сказали только не очень светить… – Дима протягивал мне рюмку. Мы чокнулись.
Коньяк это напоминало слабо. В лучшем случае – коньячный спирт. О худшем я старался не думать.
– А вы? – спросил я у девочки-снегиря.
– Я – только пиво, – ответила она и окунула губы в полную кружку.
И тут на сцене показался Паша.
Зрители не обратили на него особого внимания до тех пор, пока он не включил гитару.
«Трень-брень» – попробовал. Потом повертел ручки усилителя и ещё раз – «трень-брень».
Куда-то в полутьму, за свою кухню, уселся барабанщик. Разом выползли гитарист и басист. Вышел Эдик с моей акустикой, воткнул её и встал сбоку. Под конец к крайнему микрофону пристроился трубач. Которого при первой встрече Паша представил мне как «мощного дядьку». «Мощный дядька» производил впечатление мощно пьющего человека.
Зритель примолк.
– Паша, давай! – выкрикнул кто-то из толпы.
И полилась музыка.
Паша мог быть трижды мудаком. Мог, как Точилин в перспективе, гадить у меня под дверью. Но пока длилась музыка, я готов был ему это прощать.
Я потом ещё много раз вспоминал тот концерт. Я не знаю, совпало ли то, что играли они, с моим настроением или они создали это моё настроение сами, но на второй песне я почувствовал поднимающийся от спины холод мурашек. Волосы на руках встали дыбом, я это ощущал. Я уже не мог сидеть, встал, пытаясь увидеть что-то важное на сцене. И встали все – и Дима, и Татьяна, и Супрун… И «это Вера» тоже встала, и мы все вместе взялись за руки.
Мир на несколько мгновений стал огромным и непостижимым. Хотелось вдохнуть как можно глубже… Не воздуха, а всей жизни вдохнуть и этой жизнью дышать, слушая биения чужих, но близких сердец. Хотелось беспричинно плакать и в то же время смеяться. Потому что весна. Потому что… любовь! Я наконец почувствовал и смог определить для себя это слово!
Потом, конечно, градус упал. Но дело было не в музыке, а в том, что ощущения такого накала не длятся долго. Градус упал, но мы сделались уже другими!
– Охренеть! – выкрикнул в паузу Дима, и он был прав. Охренеть!
«Люляки» играли полчаса, не более того, но жизнь, которую они вдохнули, билась во мне даже тогда, когда они покинули сцену.
Менее впечатлительные, чем я, зрители вернулись к пивному соску. Супрун, поводя сигаретой, объяснял что-то Черноброву, выглядевшему синим чулком. Хорошенькая «это Вера» робко спросила у меня сигарету и совсем неумело закурила. Я думал – она подруга Черноброва. Нет, он держался в стороне.
Мне было нужно что-то ещё. Ещё музыки, ещё… не знаю… коньяка?
– Крепкие, – кашляла «это Вера», смахивая слезу.
– Вы же не курите? – предположил я.
– Я и не пью, – подтвердила она и скосила глаза на пустую стопку. Выпила?
– Ве-ерка-то… – рассмеялась Татьяна, подтверждая моё предположение.
Тут к столу подошёл Паша.
– Павлик! Умница! – бросилась обнимать его Татьяна.
– Старик, очень… – оценил музыку Супрун.
– Спасибо. Дайте выпить…
Через некоторое время половина «Люляков» переместились за наш стол. Паша пообщался с барменом, и нам принесли ещё одну скамейку. Мои догадки относительно «мощного мужика» оправдывались.
Когда заиграла следующая группа, разговаривать стало невозможно.
– Может, к нам? – проорал мне на ухо Паша.
Я согласно кивнул. Даже если бы я этого не хотел, я не мог ему отказать. Странною гурьбой, как голуби с проводов, мы снялись с места и, протискиваясь сквозь толпу, двинулись к выходу.
– Всё? – миролюбиво спросил у Паши охранник на выходе.
– Да класть мы хотели на остальное, – в никуда высказался Дима. Охранник засмеялся.
Парами, составляющими толпу, мы шли по весеннему городу. Красивую и алкогольно-дерзкую Татьяну пошатывало. Супрун придерживал её под руку и всё доказывал Черноброву что-то своё. За ними шёл Дима, нашедший общий нетрезвый язык с «мощным мужиком» по имени Вадим. Паша с Эдиком – победители – с банками пива музыкально жестикулировали, перебирая пальцами по невидимому грифу.
Мы с Верой замыкали шествие. Остальные «Кибяки» разошлись по своим делам.
– Я такая пьяная, – вдруг произнесла она мне доверительно. По ней я бы этого не сказал. Чуть раскрасневшаяся – да! Из-под чёрной чёлки чуть более обычного блестят глаза, подведённые чёрным же.
– Да ничего, – ответил я и спросил: – А ты их откуда знаешь?
– Я – Танина сестра, – отвечает.
Ого!
– Она за тебя отвечает? – улыбнулся я, видя, что Татьяна не отвечает сейчас и за самое себя.
– Нет, – мило рассмеялась она, – она двоюродная…
– Это меняет дело.
Помолчали.
– Вам понравилось? – попыталась она снова завести разговор.
– Да, – говорю. – И давай на ты.
– Давай… те, – улыбнулась. – Давай…
– А ты где учишься? – она же ждала вопросов.
– Я – в Мухе!
– Муха – это кто? – не понял я.
– Мухинское училище… – она подняла на меня глаза и невидимые из-за чёлки брови.
– Я не из Питера, – признался я и заметил, как нелегко теперь даётся мне это признание.
– А откуда? – удивилась она.
– Из Краснодара, – отвечаю. Вряд ли М-ск ей вообще хоть что-то скажет.
– А, так вы… ты тот Сергей, о котором Таня говорила?
– И что же она говорила? – поинтересовался я.
– Она сказала, что ты интересный и задумчивый.
– Задумчивый? – повторил я.
– И интересный, – засмеялась она, как бы говоря от себя.
– Так что же Муха? – перевёл я разговор.
– А, художественное училище, – отмахнулась она.
– Это плохо? – говорю.
– Да нет. Хорошо… А куда мы идём? – вдруг спросила она, и я понял, что она – да, несколько более пьяная, чем я ожидал.
– К нам… С Пашей, – добавил я почему-то.
– Ну пойдём, – беззаботно согласилась она и сунула в рот жевательную резинку.
Пока Паша запускал гостей, я вызвался купить алкоголь. «Люляки» кое-что заработали за выступление и небольшой банкет вполне заслужили.
– Можно с тобой? – попросилась Вера.
– Отчего нет, – отозвался я. После нашего с ней общения симпатичная Вера стала мне ещё симпатичнее.
– Только вино! – настаивал ни копейки не выделивший, но очень активный Супрун. Может, он боялся за свою подругу? Так это было бесполезно – подруга, и так улетевшая слишком далеко, и с бутылки пива проследует ещё дальше.
Мы с Верой купили огромное количество вина в картонных коробках, еле донесли пакеты до квартиры.
В комнате уже гораздо более чем громко играла магнитофонная музыка. Заботами Супруна струны и душу рвал всенепременный БГ.
С наличием Веры, я заметил, в этой пьянке для меня появился какой-то смысл. Симпатичная, пусть и бесперспективная особа всегда желанна в любой компании. Симпатичной Вера была. А о перспективах я не думал.
– Я чего, вино, что ли, буду? – спрашивал сам себя Дима. – У нас ещё коньяка осталось… Кто будет со мной?
И достал из рюкзака литровую бутыль, как я и подозревал, неизвестного розлива.
Мы уселись в какой-то неровный круг, Супрун и его драгоценная пьянь, конечно, на полу. Зубами пооткрывали коробки с вином, принесли всю тару, что была в доме. Насыпали в блюдца купленных мною орешков.
– Коньяк, – ответил я на заданный Димой вопрос. Вера так тепло примостилась по соседству со мной, что между внутренностями и наружностью хотелось создать гармонию.
Пока Дима распоряжался коньяком, Вадим, разбрызгивая на пол, наливал вино в бокалы и чашки.
– Не, ребята, я крепыша… С винчика башка оловянная.
Характерная фраза, подумал я, вспомнив своего отчима. У того тоже похмелье объяснялось только неграмотной смесью напитков.
Эдик, как мне показалось, принципиально молчал, от вина, правда, не отказываясь. Супрун искал, в каком месте лучше всего поддержать кренящуюся Татьяну, и очередной раз понимал, что место это – грудь. Его рука на время застывала там, но как только пальцы начинали наигрывать что-то, Татьяна гневно сбрасывала расхулиганившуюся руку. Чернобров с опаской и восторгом расположился на краешке дивана.
Вера же сидела молча и улыбалась.
– Ну, поздравляю вас, господа… – поднял я чашку, которую обычно использовал под кофе.
– Вот, Сергей, и я присоединяюсь… – подтвердила Татьяна, как-то пристрастно сделав ударение на мое имя. – Выключите этого козла… – заявила вдруг.
– Ну сейчас, – угодливо произнес Супрун, не делая, однако, ни одного движения в сторону магнитофона.
– Ладно, – миролюбиво привстал я и нажал «стоп».
– Супрун, хватит меня лапать, – продолжала она недовольство, после того как очередная алкогольная доза понеслась в её буйную кровь. – Посмотри, Сергей-то Верку не лапает…
– Не лапаю, – подтвердил я, но насторожился. Неужели достаточно подумать об этом, чтобы Татьяна заявила мою мысль во всеуслышание?
А Вера вдруг обожгла меня взглядом и покраснела.
Все, включая Веру, как-то одновременно закурили, и я подумал ещё раз, что, если мои помидоры выживут, на них вместо плодов появятся сигареты.
– Нет, ребята, сегодня сыграли что надо… – подтвердил Вадим. Все покивали, а Эдик взвился вдруг:
– Да где там что надо… Ты куда там рубишь а-ля марчио… Барабан не может из такта вступить. Из гармонии выпадаете…
Опа!
– Да Эдик, да ладно тебе! – забеспокоился вдруг Вадим. – Ты вот винчику выпей…
– Я выпью… Только басиста надо менять. И тебе ещё работать и работать.
Атмосфера становилась напряжённой.
– Эдик, замолчи! – поддержал коллектив Паша.
– А чего замолчи? Будто ты всего этого сам не знаешь…
И тут соло выступила Татьяна.
– Послушай, музыкант! – она привстала, не с первого, правда, раза. – Чмо ты конченое, понял? Пришёл он в новый коллектив, а понты колотит, карась… Пошёл вон отсюда…
Эдик тоже встал. На мгновение мне показалось, что он сейчас замахнётся. Вместо этого он потушил в пепельнице сигарету и с ленцой в голосе произнёс:
– Ну ладно…
И вышел из комнаты в полной тишине.
Слышно было, как он шебуршит одежкой, как обувается. Потом дверь захлопнулась так, что я испугался за дверную коробку.
– Ты где такого борзого отыскал? – продолжала Татьяна, обращаясь к Паше. На колготках у неё я заметил длинную стрелку.
– В трамвае познакомились…
Все захохотали.
Паша получил от меня ещё один жирный плюс. Пусть и трамвайная, но это была его удачная находка.
Уход Эдика почему-то сплотил нас. Или здесь не обошлось без действия алкоголя? Заулыбался даже Чернобров. Улыбка у него оказалась вязкая.
Спустя полчаса БГ орал на всю комнату. Паша и Вадим сидели в обнимку. Дима с Чернобровым сооружали на кухне глинтвейн из коробочного вина.
Супрун с переменным успехом облизывал Татьяну.
А я вдруг сказал раскрасневшейся, почти прекрасной Вере:
– Давай поцелуемся.
– Давай, – охотно согласилась она.
Мы попробовали друг друга на вкус. После чего я почувствовал её зубки и неумелый язычок. Все смотрели на нас. Даже Супрун оторвался от Татьяниного уха.
– Серый, – отвлёк меня Паша, – Серенький… – видно, вино размягчило и его.
– М-м, – чуть отпустив её губы, отозвался я.
– Если что – у меня есть ключ…
Я не понял, что он имеет в виду, но оторвался от Веры.
– Ключ от бабкиной комнаты… Я могу дать, – он сказал это громко, так что слышали все.
– Дай лучше нам, – оживился Супрун.
– Нет, Верке, – твёрдо отвергла предложение Татьяна.
Я посмотрел на Веру. Она чуть кивнула в знак согласия.
Паша порылся в ящике стола.
– Я ей раньше цветы поливал… – и бросил мне маленький ключик.
Я поймал его вспотевшей рукой.
Потом мы, пошатываясь и хихикая, брели в тёмном коридоре, в котором пахло корицей. Долго вставляли ключ в скважину…
В тёмной комнате мы повалились на бабкину кровать.
– Аварии не будет? – спросил я. Она ведь такая молоденькая, Вера.
– Нет, – выдохнула, – я уже пробовала…
– Тогда раздевайся, – прошептал я, стягивая футболку.
– Не смотри, – шепнула она. Привстав, завозилась у меня за спиной.
– Не смотрю, – подтвердил я.
– Носочки снять?
Спустя минут сорок в дверь таки постучали. Я, прикрывшись футболкой, бросился открывать.
В темноте коридора вырисовывалась Пашина фигура.
– Ну? – коротко спросил я.
Он пытался заглянуть за меня, но я был выше его ростом, да и дверь только лишь приоткрыл…
– Слушай, они собираются… А здесь на ночь я вас не оставлю. Если она (меня резануло, но я промолчал) остаётся, идите на диван. Да и Танька спрашивает.
– Сейчас.
Я прикрыл дверь и вернулся к Вере.
– Я слышала…
– Вер… – я приобнял её за плечо. Я был благодарен ей за разбуженную во мне нежность.
– Серёжа, можно мне остаться? – она поднялась на постели, обняв одной рукой, поцеловала в подбородок.
– Да можно… – ответил я, не думая. Просто спать с Верой я тоже хотел.
– Тогда иди, я сейчас…
Я быстро оделся, вышел в коридор и вернулся в яркий свет комнаты.
– Ну чего? – я выглядел даже бодро, тогда как остальные уже засыпали на ходу.
– А-а, совратитель, – усмехнулась Татьяна. За то время, что нас не было, она вдруг сделалась трезвее.
– Вера сказала, что останется…
– Ну ещё бы… – лихо взъерошила волосы Татьяна. Поникший почему-то Супрун осоловело вращал глазами и периодически сморкался в платок. По-моему, ему было нехорошо.
Пришла Вера.
– Молодец! – сказала ей Татьяна. Вера покраснела.
Стали собираться. Долго искали свитеры и куртки, то и дело проливая недопитые стаканы с вином, стоящие на полу. Вадим с извинительным бормотанием прятал в карман недопитую бутылку. Чернобров выглядел довольным и трезвым. И каким-то вдохновлённым от причастия… к музыкантам, что ли?
Долго прощались. Татьяна шушукалась с сестрой в коридоре. Наконец я запер дверь за всей компанией. Как только дверь захлопнулась, отворилась другая. Как будто её распахнуло сквозняком. Перед нами, в ночнушке уже, стояла вторая наша соседка.
– Молодые люди!
Я замер. Изысканно выражаясь, если палево было, то полным.
– Проветрите, пожалуйста, а то курите втроём, а дышать уже нечем.
И тут меня переполовинил хохот.
Вера помогла нам с Пашей убраться. Мы как следует проветрили помещение, подогревая себя глотками оставшегося вина. Без него, я уверен, мы просто рухнули бы спать. Потом Паша демонстративно достал раскладушку, включил ночник.
– Ложитесь, я на лестнице покурю…
Этого я побаивался.
Когда он вышел, она выглядела растерянной. Видимо, даже не знала, в каком виде я хочу видеть её в постели. Я только вдруг стал понимать, как обошёлся с фактически ребёнком.
– Возьми мою футболку, – помог я ей.
Достал из шкафа чистую, хотел бросить на кровать – потом всё-таки протянул.
– Ложись, – говорю, – я пойду умоюсь.
– Мне надо косметику смыть…
– Ну дуй, я подожду.
Ловко избежал уединения с Верой. А привкус того, что она пошла смывать, ещё оставался у меня на губах сладковатым воспоминанием.
Потом довольно быстро вернулась, и в ванную отправился я.
Когда я умылся, она лежала с открытыми глазами, натянув одеяло на подбородок. Паша сидел на раскладушке и, стягивая брюки, что-то ей говорил, совершенно не стесняясь своих не аполлоновских, неразвитых ног.
В её возрасте свежесть можно вернуть несколькими горстями воды. Умытый, розовощёкий ребёнок смотрел в потолок, невпопад отвечая на Пашины вопросы.
– Выключаю? – спросил я Пашу. Это он, не она, ещё не разобрался со своими желаниями – болтать или всё-таки устраиваться спать.
– Ну, – подтвердил Паша, шумно забираясь в свой гамак и скрипя пружинами.
В наступившей темноте, где звуки стали слышны громче и резче, я тоже разделся. Потом, вместо того чтобы лечь, в одних трусах прошлёпал к двери балкона. Приоткрыл шпингалет, и отворенная тут же сквозняком дверь впустила в комнату ещё немного тёплого, почти сухого воздуха.
Я курил, успокаивая впечатления многоцветного, широкоформатного дня. И ощущение, что я буду спать не один, делало комнату, постель уютнее.
Об Оле я не думал вовсе. Она не то чтобы отодвинулась на другой план, просто эти миры – наш с Олей и мой мир с другой, милой и трогательной девчонкой – не могли пересечься у меня в голове даже гипотетически.
Прикрыв балкон, я залез под одеяло. Почувствовал, как зашевелилась она, поворачиваясь ко мне. Почувствовал губами невидимый поцелуй. Грех снова показался привлекательным, когда моя ладонь ощутила под футболкой влажные и гладкие, как тюленья кожа, выпуклости.
– Не надо, – прошептала она в темноте одним дыханием.
Моя рука остановилась. Я ощутил запах её волос и тяжесть головы на груди. Шершаво провёл по волосам ладонью. Не удержавшись, чмокнул её в макушку. Потом откинул голову на подушку. Не надо!
Зачем-то построенная нежность между нами была невесомой, как пыльца на бабочкиных крыльях. И такой же, как эти крылья, ломкой.
Мне было жаль этой нежности, которая непременно должна исчезнуть утром.
