Театр начинается с денег
Весь вечер я думал, кому бы продать свою почку. На неё, увы, не было спроса. Отложить все краснодарские деньги, трёхнедельную зарплату, которой тоже ещё не было. Ещё можно было продать инструмент. Но это было почти как предательство. Инструмент был действительно дорогой. Деньги, за него вырученные, покрыли бы недостающую часть расходов, связанных с книгой, и позволили бы кое-как дотянуть до следующих краснодарских денег. Мысль о поиске квартиры отошла на десятый план. Пока можно было помучиться с Пашей. А там…
Но деньги, живые деньги в купюрах и монетах, нужны были сейчас. Занять их было не у кого. Был только один человек, к кому я мог пойти с этим разговором. И не было ни одного живого существа, у которого я мог одолжить с большей неохотой.
Югин просил, чтобы я позвонил ему завтра, и до завтра мне надо было что-то решить. Это был шанс, уверял я себя. Сто-, двести-, тристапроцентный шанс. И я решился!
– Писатель, у меня уже Венька спит, – услышал я недовольного Артёма.
– Артём, я с Югиным встречался! – мне казалось, что с такой новостью вполне нормально позвонить и в три часа ночи.
– Ну а до завтра твой Югин не мог подождать? – ошарашил меня он. Как будто я оторвал его от какого-то дела. «Хотя он женатый человек», – подумал я вдруг с ужасом.
– Артём, – пропадать, так с музыкой, – у тебя есть деньги?
На том конце провода повисло недоуменное молчание.
– Да пока не бедствуем… – скупо обронил он.
Только после того, как я начал разговор, мне пришло в голову, что я не прикинул требующейся мне суммы.
– Югин предложил мне сделать книжку!
– Ну что ж… – странно не обрадовался Артём. – За деньги? – уточнил.
– Он сказал, что поможет с распространением.
– Всё может быть, писатель…
– Он велел позвонить ему на работу с ответом. Завтра. У него какие-то знакомые в издательстве, – заваливал я оппонента доводами, – надо определиться на этой неделе. Там пойдут майские заказы…
– Какие заказы? – мне показалось, что Артём вымолвил это с издёвкой.
– Майские… – глупо повторил я.
– Серёга, а что такого в майских заказах особенного? – пробурчал Артём, потом поправился: – Хотя, может быть, праздники, полиграфия…
– Ну! – схватился я за это, мутное по сути предположение.
И тут я убил его суммой.
Не дожидаясь ответа, я принялся рассказывать ему планы моих выплат огромного долга, и получалось, что деньги я смогу выплатить ему за месяц.
– Не знаю, писатель… Эти деньги я тебе дам, – в этот момент у меня даже затряслись руки, и я подумал вдруг, что он добавит: «Если ты оставишь в покое мою жену».
– Эти деньги я тебе дам, – повторил он, – но подумай, нужно ли тебе это капиталовложение. Если честно – я не вижу особых перспектив…
– Югин разошлёт книги по библиотекам! Может, ещё куда сунет?
– Ладно, пусть. В конце концов, это твоё решение, и если ты считаешь нужным – у меня есть возможность тебе помочь.
Благородно!
– Звони Югину, скажи – согласен!
– Спасибо, Артём! – я благодарил его вполне искренне.
– Завтра отзвонись, как прошло… Или заходи вечером – у Ольки завтра спектакль…
«Да я знаю», – чуть не сказал я, вовремя осекшись.
Итак, деньги были. При этом вопрос пропитания и прочих приятных мелочей вроде сигарет вообще повис в воздухе.
Паша, отлепившись от гитары, парил на кухне коровий рубец, отчего по квартире раздавались запахи скотного двора.
– Серый, сегодня Эдик придёт, мы хотим ещё часик поиграть…
– Ну играйте… – ответил я, жалея уже, что моя соседка настолько тугоуха. Вторая же соседка с начала апреля культивировала огород где-то то ли в Псковской, то ли в Тверской области.
– Это я к вопросу об инструменте, – как бы невзначай произнёс Паша.
– А… Ну возьмите, – вообще-то мне это было не очень приятно.
– Дай нам его в субботу, а?
Живя у Паши, пусть пока и за свои, я становился заложником его желаний, но тут…
– Паша, ты бы свою жену попользоваться дал кому-то другому? – мне неприятно было отказывать, но, во-первых, из таких путешествий гитара может вполне возвратиться со сколами и трещинами, которые потом неизвестно как устранять, а тем более предъявлять претензии в адрес арендатора, а во-вторых, я знал – это лучший в среде музыкантов аргумент.
– Серый, – неожиданно отреагировал Паша, – моя жена уже кем-то пользована.
«Ого», – подумал я и неприятно заметил, как меня это несколько взбудоражило. Красивая у него жена же…
И его неказастый аргумент вдруг поставил меня в положение жалеющего:
– Первый и последний раз!
Паша потёр ладони и потыкал вилкой вонючее варево.
Эдик пришёл, когда я уже засыпал. Они о чём-то шептались, потом тихонько затренькали что-то похожее на колыбельную. Я не мог заснуть только оттого, что оба музыканта не вынимали изо рта сигарет.
«Бедные мои никотиновые помидоры», – жалел я растения, засыпая.
Ладони я обклеил пластырем. Накануне купил рабочие перчатки. От этого, правда, работа не пошла веселее. Какая разница, например, в какой шапке тебя ведут на убой.
Кварталы, в которые я доставлял газеты, всё больше удалялись от места, где я эти газеты брал. И почему-то оставались такими же пустынными…
Я ещё раз поразился тому, что при такой, казалось бы, малоинтеллектуальной работе думать в это время было совершенно невозможно. Это при том, что я даже не гнул трубы или копал канавы. Всё сознание было сосредоточено на пачках проклятых газет, поребриках и выбоинах в асфальте. Может быть – очень допускаю, – что художник должен быть голодным, хотя смотря в какой степени, но вот свободным он должен быть обязательно! Конечно, ни одна тонна денег не сделает тебя художником. Но ни одна тонна газет – тем более.
В перерыве я позвонил Югину. На его визитке значилось: «Генеральный консультант издательства “Светозар”». Что это за «генеральный консультант»? Я нашёл автомат, набрал номер.
Трубку снял он сам.
– Андрей Семёнович… – начал я.
– Ну что, Сергей, надумали? – мало того, что он меня узнал, Югин говорил так, будто знал и ответ.
– Да, – ответил я.
– Тогда я вас ставлю в план. Позвоните мне домой в воскресенье вечером.
Я хотел что-то спросить, но спрашивать что-либо у длинных гудков было бессмысленно. В какой-то он меня ставит план…
К вечеру уже не одна тощая пачка, а полтелеги этой мерзости перекочевали в мусорный бак одной из подворотен.
Я с облегчением закурил, оставив телегу. Из глубины арки на меня двигался человек. Я видел только его силуэт. Когда силуэт подошёл поближе, я распознал в нём женщину. Из тех, что всё своё носят с собой… Примерно такому контингенту я отдал свою телогрейку на Московском вокзале.
Женщина деловито заглянула в мусорный бак. Пошуровала там своей клешнёй и, ловко перегнувшись через борт, кряхтя, достала газеты. Отряхнувшись, села верхом на добычу и достала папиросу.
– Дай огня, сынок…
Я поднёс к папиросе зажигалку.
– А говорят, бедно живут, – она прикурила и похлопала себя пониже спины. То есть по тому, на чем она сидела.
В конторке я отметился, умылся и переоделся. Времени до начала спектакля оставалось не так много. Газеты были для времени прекрасным пропитанием.
Я уже знал ближайший путь до театра. Нужно было выйти из метро «Технологический институт», пройти до Фонтанки и там свернуть налево, не переходя мост.
Работа так издёргала меня, что соображать я мог только поверхностно. Налево-направо… Спокойствие – более благодатная почва для романтики.
Уже подходя к театру, я подумал о цветах. Подосадовал, что совершенно про них позабыл. Что ж, буду держать Олю двумя руками – подумал и сладко поёжился.
На входе я предъявил проходку молоденькой девушке. На пальцах рук, которыми она отмечала проходку, на каждом ногте были нарисованы кошачьи мордочки.
– Поторопитесь, – вежливо попросила она и добавила: – На свободное место, пожалуйста…
Я прошёл в начинающий тускнеть зал. Ссутулился с краю на маленьком сиденье, неуклюже скособочив в одну сторону ноги. К чести актёров, зал был практически полон и, потемневший, притих. Тут и там доносилась то негромкая реплика, то шуршание…
А потом вдруг началась канонада! Чёткое круглое пятно прожектора выхватило из темноты лежащую на сцене фигурку в гимнастёрке. Канонада медленно стихла, и наступила тишина. На фоне декораций разрушенного города фигурка смотрелась одиноко. Фигурка поднялась, отряхиваясь, и театральным, громким голосом позвала:
– Андрей?
Нет ответа.
– Андрей?
Можно было угадать, что несуществующего на сцене Андрея убило или засыпало несуществующими осколками. Вот за это я и недолюбливал театр.
Да и не надо было никакого Андрея – на сцене стояла Оля.
Андрея таки убило и засыпало – это я угадал. По ходу действия я угадывал ещё много чего. Но всё это не важно. Оля играла здорово.
Коньяк в антракте я себе позволить не мог. Да и был ли он там, коньяк? Но мне так хотелось добавить рюмочку восторга ко всему, что происходило вокруг меня. Без Оли театр я бы не полюбил, но тут, когда я был немножко участником, который будет играть третье действие, не написанное режиссёром спектакля, но оговоренное актрисой, играющей одну из главных ролей.
Ещё я сразу узнал того самого Точилина. У которого всё «лажа»… О да! Столько таланта и цинизма в одном человеке, мальчике – диагноз. По опыту знаю – такие подарки не делаются просто так. Жизнь дала ему огромный аванс и возьмёт своё в будущем. К сожалению, скорее всего это будет алкоголь. Но уже в другом, не авансовом качестве.
Спектакль окончился. Зрители вызывали актёров на «бис». Раз и другой! И третий… После чего стали шумно расходиться.
Я получил свою кожу в гардеробе, вышел на улицу. Закурил, наблюдая за служебным входом. Выходом в данном случае.
Театр пустел. Переговариваясь, зрители в большинстве своём уходили парами. Среди них преобладала молодёжь. Вежливые юноши уводили домой своих прикоснувшихся к прекрасному спутниц.
Мне никогда не был приятен этот контингент. Несмотря на то, что свою неправоту я понимал.
В их походке, фигурах читалась какая-то инфантильность, граничащая с апатией ко всему физическому. Если употреблять этот термин в противовес слова «духовность».
Контингент, готовый идти на мирные демонстрации с куриной лапой и надписью «Реасе» в качестве главного аргумента.
Дети цветов. Или «Битлов»… Метафизика и прочие усложнённые вещи дают страшные метастазы в их прекрасных головках.
Стаи головоломных писателей делятся с ними хитроумными подтекстами там, где подтекстов не может быть.
И вообще – подтекст возникает только при наличии качественного текста… Это первооснова!
Так размышлял я в ожидании Оли, не подходя к выходу слишком близко. «Я тигрёнок, а не киска» – вспомнилось с удовольствием.
Спустя только полчаса дверь открылась изнутри, и по одному оттуда стали выходить люди, причастные к театру с другой, изнаночной стороны. Кто они были, я не знал. Может быть, осветители сцены или звукорежиссёры… Актёры второго плана? Но я не ошибся, когда в окружении двух подруг и с букетом розовых роз головками вниз появилась Оля.
Не сразу заметив меня, огляделась. Я, боясь лишний раз скомпрометировать её, стоял в отдалении.
Увидев наконец, замахала рукой:
– Серёш, – и, что-то сказав подругам, отделилась от них в мою сторону.
Впервые в жизни я чувствовал себя неуютно без цветов.
– Ну как тебе? – мне показалось, что она подставляет щёку для поцелуя, а я не решился в присутствии пусть и удаляющихся её подруг.
– По-моему я была сегодня неплоха, – строго сказала она и засмеялась звонко.
– Да, – подтвердил я, – да… Видишь, – развёл я руками, – цветов я не купил. Значит, буду держать тебя…
Тем временем мы вышли на набережную. Она находилась сразу за оградой.
– Ты хочешь гулять или сидеть? – спросила она. – Если сидеть – я тут место одно знаю…
– Пойдём пока, – миролюбиво предложил я.
– Ага! – согласилась она. – Только в другую сторону…
В другую сторону по набережной в это время никто не ходил, и не было риска быть замеченными.
Немного отойдя от театра, она взяла меня под руку.
– Хочешь коньяка? – вдруг предложила она. Как будто вспомнила о том, что можно его заполучить прямо сейчас.
– Да, – вырвалось у меня. Потому как я думал о коньяке ещё в антракте. И ещё потому, что надо было рассеять некоторую угловатость в общении – хотя она вполне рассеется сама, но хотелось сделать это как можно быстрее.
– НЗ! – говорит.
Я поднял брови! Вряд ли она ходит с таким НЗ каждый день…
– Нет… – рассмеялась. – В театре всегда есть. Мало ли что… Сегодня я взяла, завтра кто-то ещё…
– Стаканов нет, – растерялся я.
– Нет! – согласилась она. – Значит будем так, из горлышка. У меня конфеты есть.
Готовясь к свиданию, невольно что-то себе сочиняешь… Прикидываешь, о чём можно поговорить, чем удивить, например. И всё это хорошо и прекрасно до первого поцелуя. Дальше – полная импровизация.
Вот после глотка коньяка… мы и перешли к импровизации.
– У тебя чёлка пахнет табаком…
– С Точилиным в курилке сидела. Я без тебя не курю.
– А со мной?
– А с тобой… С тобой… и курю тоже… – погрустнела вдруг.
Я дал ей сигарету. Она обняла меня и прижалась лицом так, что я видел только её макушку, а слова её доносились глухо:
– Я хочу задать тебе глупый вопрос: почему мы не встретились раньше, а? Не отвечай, – оборвала, – это я так… – вдруг отодвинулась от меня. – Пойдём…
Мы молча перешли Фонтанку по мосту, я узнал собор Николы Чудотворца на том берегу. Самое трудное в этом городе для меня до сих пор – связать исторические места одно с другим.
Я расспрашивал её о театре. Наверное, задавал дилетантские вопросы, поскольку отвечала она односложно и иногда насмешливо.
Я сказал ей про Точилина. Так меня поразил этот экземпляр. Она задумалась, потом произнесла:
– Он отвратителен. Даже несмотря на то, что гениален. Представь себе, скажем, Поэта С.
– Почему С.? – спросил я, думая, что она на меня намекает.
– Ну поэтессу О. – не важно. Актера Ж. Гения, в общем… – заключила, смеясь. – Ну и вот этот гений живёт с тобой в соседней комнате. Он пьёт, но он гений – ему позволительно немного нарушать. До утра он орёт пьяным голосом арии или монологи. Ладно – гений. Но когда он начинает гадить у тебя под дверью и подворовывать мелочь из твоей висящей в прихожей шубы… Заметь, потому, что он гений, ему позволено, а не потому, что он пьяница и вор. Ну вот, так и тут…
– Что, гадит под дверью? – рассмеялся я.
– Да пока ещё нет, – отвечает Оля, – но отношение, да и ощущение такое, что скоро будет…
Мы шли вдоль впадающей в Фонтанку речки, впереди, далеко ещё, голубел собор.
Она держала меня под руку и иногда, когда мы чуть сближались, я чувствовал её женскую, притягательную тяжесть.
Я никак не мог заговорить с ней о том, о чём говорить неудобно. Точнее, неудобно называть вещи, о которых надо было говорить, своими словами…
– Видишь, – осторожно начал я, – у меня теперь Паша прописался…
– Да… – эхом отозвалась она, и непонятно было, насколько ей важна эта информация. Потому опять замолчали.
– Я маленькая? – вдруг спросила она невпопад.
– Для меня вы все маленькие, – пошутил я с высоты своего роста.
– Серёш, ну я ведь не то…
– Нет, – подумав, произнес я, – просто Артём для тебя слишком взрослый, – жестоко ответил я на её настоящий вопрос и испугался ответа. Испугалась ответа и она.
– Ты тоже так считаешь? – она остановилась и повернулась ко мне. В её влажных глазах блестели наполненные Фонтанкой, наверное, надутые ветром слёзы. Не нарисованные, а настоящие слёзы.
Потом опять, через долгое время, пришлось импровизировать…
Мы глотнули ещё коньяка. Мы уже всё поняли друг о друге, но язык так и не мог произнести тех слов, которые казались очевидными. Какие-нибудь ключи у подруги казались мерзостью.
– А поехали в Кавголово! – вдруг предложила она. Даже не предложила – выпалила…
– Это что? – спросил я.
– Артёмка уедет на три дня в Петрозаводск на майские. Он каждый год туда укатывает – у него там родственники. А мы соберёмся и поедем.
– Куда? – я пытался говорить спокойно, но ненужный ком так и подползал к горлу.
– Это озеро… Недалеко. Мы там заберёмся в самую глушь и будем палить костёр.
– У тебя же ребенок… – фальшиво озаботился я.
– Веньку оставлю на бабушку…
И я поцеловал её ещё и ещё… В данном случае проявленная инициатива была лучшим подарком.
– Дай сигарету.
– Привыкнешь, – попытался отговорить её я.
– Возможно…
Мы спустились к воде. Набережная делала спуск, и из её мощной груди торчали огромные кольца для лодочных канатов.
Она курила, глядя вдаль, молчала так, словно размышляла о чём-то…
Начинало темнеть.
– В следующий раз мы дойдём до Калинкина моста. Это там, – протянула она руку. – Там я жила в детстве…
– Я там был, – ответил я, – и встретил чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели…
– А, ты знаешь… Ты молодец… – помолчала. – Как ты вообще живёшь, Серёш? Я же ничего не знаю о тебе, а?
– Я люблю порядок и тишину, – ответил я. – Не люблю запахи чужих людей и пить с кем попало. Вот помидоры выращиваю на подоконнике… Если Паша их теперь табаком не погубит…
– А ты?
– А я курю в балкон, – рассмеялся я. – Ну ты же видела этот балкон…
– Видела, – прозрачно повторила она, – для гномов.
Тяжёлая вода с плюханьем облизывала гранит. Она выкинула сигарету и снова прижалась ко мне. И только один свидетель наблюдал за нами и обнимал нас, прятал от чужих взглядов. Незнакомый город начинаешь любить тогда, когда в его историю ты вписываешь страничку своей…
