Художник должен быть богатым
Я ушёл так, что Паша даже не проснулся. Тихо выбрался из комнаты, съел холодную котлету на кухне, запивая чаем. Проще говоря, позавтракал так, чтобы можно было курить, не чувствуя в желудке гулкую пустоту.
Спустя полчаса я уже топал по набережной Карповки в направлении офиса. Утро было настолько раннее, что я успел доехать в метро, не попав в час пик.
В дверях толпилась очередь. Небритые, небрежно одетые мужчины по одному выползали из подвала, волоча в двух руках неподъёмные, казалось, телеги, уступая место другим таким же бедолагам. Парня с заячьей губой я тоже заметил.
Наконец мне выдали телегу. Попросили расписаться на грязном листке, заполненном одинаково корявыми подписями. Всучили листок с маршрутом.
Экземный парень, выдававший газетные кирпичи, снисходительно пожелал удачи.
«Какая тут может быть удача?» – подумал я, но, приподняв телегу, понял какая!
Уже на улице я почувствовал себя рикшей, везущим стокилограммового, пусть и безмолвного, пассажира… Мне приходилось уворачиваться от спешащих людей. Мой рост заставлял меня сгибаться под тяжестью тележки напополам. Пару раз прохожие обругали меня за нерасторопность. Причём идти по самой набережной было ещё терпимо. Дальше, где начинались перекрёстки, пришлось ломать пойманный ритм, и стало ещё хуже. Я вспотел. Но всё это было ерундой, в сравнении с тем, что я не мог думать. Думать и наблюдать. Вместо того чтобы о чём-то размышлять, я, словно слепая кобыла, глядел себе под ноги и оглядывался только тогда, когда достигал перекрёстка.
Поле моей деятельности находилось довольно далеко от подвала, и я, представляя, куда идти, пока не представлял, как это сделать…
На путь туда я потратил минут сорок. Помеченные на карте красным дома казались маленькими только на карте. С многими арками, дома простирались вдоль неизвестной мне пустынной улицы. Я брал пачку газет, оставив телегу на улице, и опускал их в видавшие виды почтовые ящики. Газеты со стуком валились в щели, как в мусоропровод.
Я не мог отвязаться от чувства бессмысленности. Подъезды были одинаковы, как старухи, стоящие в глубоких очередях. Похожи, как мусорные баки, исключая лишь степень их разрисованности. В одном подъезде меня попыталась развеселить надпись: «Котя! Я тебя не люблю и никогда не любила!» Наскальная живопись соседствовала рядом. Пронзённое стрелой сердце, перечёркнутое двумя жирными прямыми.
Когда все ящики в парадной были подкормлены, я переходил к следующей.
Двери с кодовыми замками стали попадаться всё чаще. Тогда я закуривал и ждал, когда кто-нибудь из жильцов откроет мне вход к вожделенным пастям.
Самое обидное, что газет не становилось меньше. Они утекали едва заметными, тоненькими стопками, и это почти не сказывалось на общей массе.
Из развлечений стоит выделить несколько шприцев на полу да дохлую крысу возле одного из лифтов.
Я чувствовал всю бесполезность моей работы. У неё не было результата. Может быть, он и был, но этот результат видел, наверное, тот экземный самодовольный тип, который и дал мне это наказание.
Распихав около половины телеги, я понял, как я устал. Странно, что больше всего устала и даже онемела рука, на сгибе которой я держал проклятые газеты, опуская их в ящики.
Я покурил и двинулся дальше со своей скорбной ношей.
Закончились они, газеты эти, часам к одиннадцати. Я завернул в убогую, пахнущую сахарной пудрой и сомнительным жиром пышечную. Перепачкав руки, стоя, проглотил два рыхлых колечка, запил несладким кофе. И… поплёлся обратно, за новой стопкой…
Конца рабочего дня я почти не помню. Я с остервенением раскладывал газеты, от типографской краски которых почернели пальцы. Изредка бросал по две в один ящик. Наверное, от чрезмерной старательности. Пусть ни один житель города не избежит восьми страниц не нужной никому информации. Пусть.
Руки дрожали, к тому же ныла спина. «Зато я буду не на глазах у начальства», – казалось мне с утра. Нет! Моими начальниками были они – свежеотпечатанные газеты!
Паша привёл себя в порядок. Видимо, глотнув несколько дней, вместе с алкоголем Паша выпил и свои чувства к Насте. По крайней мере, он о ней не вспоминал и отнюдь не казался убитым горем.
Открыв входную дверь, я услышал музыку.
– Серый, мы твою гитару взяли? – предусмотрительно предупредил, когда я только ступил на порог комнаты.
Я отмахнулся – «ради бога, мол».
Кроме Паши, в комнате был ещё человек.
– Эдик, – представил Паша, а тот только кивнул из-под чёлки, не отрываясь от грифа.
– Мы поиграем, а? – уточнил Паша, и я опять кивнул. Мне было всё равно. Я хотел есть и лечь, пусть они хоть на головах стоят под песни Алёны Апиной.
– Давай ещё раз, – прогнусавил Эдик и постучал босою почему-то ногой, – раз-два-три…
Я готовил на кухне, лениво гоняя поубавившихся таки с моим переездом тараканов, и музыка, доносившаяся до меня, была приятна. В игре новоявленного музыканта слышалась мелодичность.
Если бы не сегодняшний звонок Югину, я бы упал спать голодным и не раздеваясь. И мне было бы плевать на их звукоизвержения. Югину же следовало звонить никак не раньше восьми, а пребывать это время в полуголодной полудрёме, под неизвестные музыки…
– Серый! Приходи в субботу, мы в «Бумаге» играем, – пригласил Паша, когда я вернулся. Пища дала ещё один веский повод лечь.
– Не знаю… – пробормотал я. Мне не хотелось тратить деньги на Пашины выступления.
– Я тебя запишу, пройдёшь бесплатно! – словно бы читая мои подозрения, подтвердил он.
«Сплошные культурные мероприятия», – думал я. В пятницу театр, в субботу концерт…
– Посмотрим, – говорю, – я в субботу полдня работаю…
– Вот такие подруги будут, – ухмыльнулся он на мой постер, к которому при появлении Паши я охладел. Хотя девица и не потеряла своей розовой актуальности.
– Ладно, поехали. Раз-два-три… – нетерпеливо откликнулся Эдик.
Я вышел в коридор, предварительно покурив от волнения. Сел спиной к стене, я всегда так делаю, когда считаю звонок важным, набрал номер, тут же услышав приветливое «Аллё». Создавалось ощущение, что у Югина всегда бодрое настроение, так он жонглировал на языке этим «Аллё».
– Андрей Семёнович? – зачем-то уточнил я.
– А-а, Сергей? Здравствуйте… – и он замолчал, ожидая какого-то вопроса.
– Вы прочли? – говорю деревянно.
– Ну что я могу сказать? Надо печатать. Хороший старт.
– В смысле? – испугался и не понял я. Где печатать?
– Ну подъезжайте завтра часикам к семи на «Василеостровскую». Там напротив кафе «Едоша», знаете?
– Ну найду…
– Ну найдёте… Там и поговорим.
– Тогда до завтра, – я закруглил разговор, чтобы дать себе время осмыслить хотя бы это.
Он кивнул на прощание. Я понял это по звуку, который он в это время издал: «А-гм».
Хороший старт! Ого! Только вот что и где печатать… Хотя мне-то пока всё равно, а?
Я чего-то не понимал. Вот так вот, после одного звонка человеку, которого я видел всего только раз, можно где-то и что-то напечатать…
Не вставая с пола, набрал Артёма. Если он дома – получит ещё одну монету в копилку своих добродетелей. Если нет – я смогу услышать Олю.
– Алё, – это была она.
– О-ля! – ответил я, подражая её «Алё».
– Серёш… Я по тебе скучаю, – весело и грустно одновременно произнесла, показывая, что мы можем поговорить.
– И я. У меня беда… Паша вернулся.
– Насовсем?
– Ну…
Наступила нехорошая пауза. То, о чём думал каждый из нас, не могло быть произнесённым вслух.
– И ты не сможешь мне сказать: «Пошли зайдём».
– Смогу, Оль! – как можно внимательнее произнёс я. – Только придётся подождать…
– Ну ты же придёшь в пятницу… Ты же придёшь? – в её словах читалась трогательная глубина, и я, забывший уже, как это делается, отдал нежное и тихое:
– Ну конечно… Я принесу тебе цветы…
– Нет, не надо. Они будут мешать прогулке. Мы же пойдём гулять?
– А как же… – не договорил я.
– Я после спектакля и в час ночи возвращаюсь…
– Я сам понесу цветы, когда мы пойдём гулять…
– Нет. Ты будешь держать меня обеими руками!
Я лёг, не обращая внимание на мелодичное бренчание. Я чувствовал себя волком, со всех сторон обложенным флажками. Паши, Артёмы… Работа эта непонятная… Волк должен быть одиноким, пока он не найдёт себе самку. Такую же грациозно-красивую, отчаянную и… одинокую. Одинокую.
От проклятой телеги на руках выступили мозоли. Я прокусил одну из них, и из-под натруженной кожи по руке потекла буроватая жидкость. Я вытер руку об штаны. Недаром же – я видел – многие ветераны телеги носят на руках рабочие перчатки с обрезанными пальцами.
Я натянул рукава свитера на кисти и побрёл в свой квартал. В таком виде я напоминал человека с отмороженными конечностями.
Повторялось всё то же: бесконечные парадные с кодовыми замками или домофонами. Если это был домофон – я звонил в первую попавшуюся квартиру. Глухо говорил: «Почта». Обычно открывали.
Днём стал накрапывать дождик, и мои газеты тотчас потяжелели. Я ещё не научился у ветеранов брать для такого случая клеёнку. Единственной отдушиной склизкого дня виделся Югин.
«Часиков семь, – думал я. – Хорошо тебе, Андрей Семёнович, перебирать часики, как чётки. У меня вот часы, облепленные мокрыми газетами. Я – папье-маше!»
Оставшиеся десятка два или три я всё же выкинул в мусорный бак. Недополучившие почту, думаю, будут не в претензии.
Сдав телегу и умывшись в ржавой раковине с крантиком ледяной воды, я поспешил на Васильевский остров.
Выйдя из высокого барабана вестибюля «Василеостровской» огляделся. Развесёлые буквы жёлтого цвета неровно отплясывали «Едоша» прямо через дорогу. Буквы и затемнённые окна «Едоши» недвусмысленно говорили о том, что легкомысленность названия не всегда гарантирует невысокие цены.
Югин уже был на месте. Ковырял ложечкой шарики мороженого игрушечных цветов.
– Здравствуйте, – говорю.
– А-а… Садитесь, – он придвинул ко мне меню, даже не справившись о моей платёжеспособности. Хотя тогда я этого не заметил.
– Ну посмотрел я ваши рассказы… – он отправил в рот кусочек шарика. – Надо печатать, Сергей.
Я молчал. Подошёл длинный и убогий официант, и я, не глядя в меню, произнёс:
– Кофе…
– Американо, капучино, латте, – начал он заученно и бесстрастно.
– Обычный, – обозлился я. Мне уже тогда не нравился Югин, но признаться себе в этом я не мог.
– Американо, – констатировал тощий. – Сливки, сахар, корица…
– Два сахара, – отмахнулся я от него.
– Извините, – говорю, – а где печатать?
– Давайте вместе подумаем, как это сделать, – усыплял меня Югин. – Вы понимаете, что бесплатно напечатать первую книгу в наше время невозможно. Я могу помочь, тем более что материал для книги весьма пригоден.
Плеснул йода на рану.
– У меня есть знакомые в издательстве, – он подцепил ещё кусочек, – они смогут сделать книгу без наценки. Я замолвлю словечко. Сделать, скажем, экземпляров двести…
У меня поплыло в глазах. Двести экземпляров собственноручно написанных мыслей!
– А с этим можно и в Союз писателей вступить попробовать, – и он выждал лихую паузу, чтобы я смог посмаковать перспективы.
Надо признать, стелил он мягко. И на том, что он стелил, спать хотелось.
Я пока только кивал.
– Выделим вам экземпляров… – он постучал ложечкой по краешку розетки, – пятьдесят. Для друзей. А остальными я займусь.
– В смысле? – с глупой надеждой спросил я.
– Мы посылаем книги в библиотеки страны, в наши питерские, естественно…
– А смысл? – попытался уточнить я.
Он усмехнулся:
– Ещё какой. Вы же хотите отзывов на книгу? Вам нужно зарабатывать имя. С первой книгой куда-то пролезть очень сложно. А так она будет на виду…
Я боялся спросить цену, и я не понимал, зачем довольно известный автор должен помогать никому не известному мне.
Принесли кофе. Глотнув и получив поддержку в виде сигареты, я всё-таки спросил:
– И сколько это будет стоить?
Он опять помолчал, словно считая, а потом уклончиво ответил:
– Ну, не так дорого…
– А конкретнее, – попросил я.
– Надо поговорить в издательстве. Я думаю… – и тут прозвучала сумма.
Я не поперхнулся кофе только потому, что в это время его не было у меня во рту.
– Может быть, на макете мы чуть-чуть сможем сэкономить… – продолжал считать он.
Если бы ценой книги был слон, то на макете мы смогли бы сэкономить его ноготь.
Цена, спрошенная Югиным, была ценой месячного проживания моих съёмщиков в краснодарской квартире плюс почти всё то, что я мог заработать газетным извозчиком. На что я собирался жить это время – вообще было непонятно.
Я молчал и, в отличие от Югина, ничего не прикидывал в ошарашенной голове.
– А если сто? – вяло произнёс я.
– Ну а что нам дадут эти сто? Двадцать вам…
Ну вот, мне уже и двадцать…
– В общем, Сергей, пока такие цены, я бы поднапрягся. Будет май, у них будут заказы… Да и книгу мы с вами дождёмся к июлю. Вы подумайте и позвоните мне завтра на работу.
И он протянул мне дорого оформленную визитку.
– Ну всё! Удачи.
И он встал – маленький, аккуратный, – надел коричневое пальтецо, повязал уютный шарф. А я остался сидеть. Кофе ещё не был выпит.
