Есть только вход
– Привет, – она смотрела открыто, с ласковым вызовом, мне в лицо, и улыбка растягивала яркий приторный рот, обнажая зубы.
– Взаимно, – неловко произнёс я от неожиданности.
Она ладонью отряхнула скамейку рядом со мной, села боком.
– Серёш, есть сигареты?
Красилась она ярко, и ей это шло. Более того – это каким-то образом выдавало в ней актрису.
Молча я дал Оле сигарету, и когда она приблизила лицо к зажигалке, торчащей в моём кулаке, я услышал её запах. Даже не один – Ольгин запах состоял из множества запахов, где я угадывал немного духов, немного апрельской прохлады, непонятный горький запах свежесрезанных цветов.
Прикурив, она выдохнула вверх синеватую струйку…
– Артёмке не говори, – вздохнула, указывая взглядом на сигарету.
Так между нами появилась первая тайна.
– Арникой надо мазать, – указала она на помятое моё лицо. – Я тебе паспорт принесла. У Артёмки дела, он меня к тебе выгнал… – прозвучало двусмысленно.
– Ко мне ты заходила? – ещё не веря в удачу, спросил я.
– Да-да-да, Серёжа… Ну у тебя и баба висит… – улыбнулась она.
– Да я не про бабу, – если она видела билет, то и скрываться не было смысла. Если же вдруг нет – то и суда нет, как говорится…
– А-а! – она зажала сигарету губами, полезла в сумочку. Долго там что-то перекладывала, потом вытащила картонный квадратик.
– Я тебе поменяю. Тот я забрала, а этот вот – держи. Правда, на два лица…
Проходка – догадался я. В другую мою ладонь Ольга сунула паспорт. Потом ключи.
– Спасибо… – я не знал, что говорить, потому что говорить я не мог. Я слышал её горько-сладкий запах и голос, но её лицо было так близко, впервые её лицо было так близко, и мне делалось страшно, и в груди замирало оттого, что я могу её поцеловать.
– И что ты подумала? Когда увидела билет? – спросил я, когда понял, что она на моей стороне и что вышло всё как нельзя лучше.
– А что я могла подумать? – просияла она. – Подумала, что вот в больницу попал не вовремя… И ещё: хорошо, что так получилось. Что ЭТО не нашёл Артёмка…
– Да, – откликнулся я.
– Ты мне обещал про осу рассказать. Я пришла, и я готова слушать, – съехала она с недружелюбной темы.
И я рассказал ей всё: рассказал про тоскливую смерть Осы и про Катю. Про Осиного дядьку и про то, как я оказался в Петербурге.
Она слушала, не перебивая. Кивала головой, попросила ещё сигарету. Курила, выдыхая дым в потолок.
Раза три в курилку заходили люди, и я замолкал. Мы с ней сидели тихо, как заговорщики, и смотрели друг на друга. Зашедший курильщик понимал, что помешал, и поэтому всякий раз курил торопливо, не глядя на нас. Он выходил, а мы улыбались ему вслед.
Когда я наконец закончил свою историю, не сгоняя с лица задумчивого выражения, она произнесла:
– С Катей-то ты поступил жестоко, Серёш…
– Жестокость была ответной, – парировал я.
– Я, когда за Артёмку замуж выходила, тоже хотела сбежать из-под венца… Дура была, Настасья Филипповна…
– От Артёма? – задал я глупый вопрос.
– Ну а от кого? – ответила. – В мальчика была влюблена… Ай! – она смахнула ладонью мысль, как ненужную слезу со щеки.
– В… – я пытался вспомнить имя, рассказанное мне супруновской подругой Татьяной. – Ро-зи-на… Да?
– А… Уже знаешь? Артёмка рассказал? – смутилась она.
– Нет. Твоя подруга, Татьяна. Они с Супруном…
– Подруга? – осторожно слетело с её губ. Так, будто она не хотела отпускать слово. – Нет, Серёш, знакомая. Для подруг мы чересчур разные…
– А дальше-то что? – хотелось услышать мне продолжение о побеге.
– Дальше? Не сбежала, – засмеялась она. – Плакала потом неделю… Дура! – повторила ещё раз.
– Ну любовь… – неопределённо заметил я.
– Что любовь? Любовь моя об меня ноги вытирал. Любовь, – фыркнула она и опять усмехнулась.
– Время лечит, – сказал я что-то туманное.
– Да нет, не время… Мозги, – улыбнулась. – Вот мозги лечат. Любовь – это не только, прости, в парадной трахаться. Любовь – это ответственность.
– За траханье в парадной, – вставил я.
– Ну… И это тоже, – усмехаясь, закивала головой Оля пришедшемуся ко двору юмору.
Из коридора послышались звуки развозимого нянечкой обеда. Гремел большущий половник, брякали тарелки.
– Тебе надо поесть, – разволновалась вдруг она. Так, будто я и вправду был тяжело болен и мое выздоровление напрямую зависело от нескольких глотков супа.
– Пойдём лучше на улицу, – предложил я.
– Давай ты поешь, и мы пойдём.
– Давай я возьму нам апельсинов…
Я вошёл в палату, оставив Олю в коридоре.
– О, Серёжа, – оживился лысый Алексей, – к тебе девочка приходила. Красивая девочка. Она тебя нашла? Невеста твоя?
– Нашла, – вдруг бойко донеслось из коридора. И в этом ответе было согласие с тем, что «она меня нашла», и ещё немое одобрение следующего вопроса.
Мне же вдруг захотелось поделиться с Алексеем. Что вот ведь – не моя невеста, а чужая жена. Вместо этого я неопределённо кивнул, взял пару апельсинов из тумбочки…
– Ты так пойдёшь? А куртка? – «поешь», «так пойдёшь»… Слишком много ненужной заботы для первого свидания.
– Куртка где-то у них… Да и тепло уже.
– Ну пусть, – ответила.
Через установленный турникет, пройдя небольшой холл с двумя аптекарскими ларьками, мы вышли на улицу. Словно бы открыли двери подземелья.
Солнце било так ярко, что находящееся в тени больницы пространство перед входом казалось удручающим. Мы поспешили под прямые лучи. Завернули за здание, оказавшись в ветреном сквере.
Я протянул ей апельсин.
Мне показалось, что я мог бы поцеловать её в лифте – она бы не стала противиться. Но я этого не сделал, и я знал почему. Потому что всё, случившееся со мной и этими двумя людьми, может быть перечёркнуто одним неосторожным движением. У меня не было стопроцентной уверенности в том, что это будет правильно истолковано. Хотя из всего того, что я знал о женщинах, можно было сделать вывод…
Нельзя. Делать. Никаких выводов. Выводы делаются в голове или на бумаге. Проверять выводы на живых людях – гнусно.
Мы дошли до одиноко стоящей в ветреном сквере скамейки. Не сговариваясь, сели. Она чистила апельсин и кидала в стоящую возле скамейки урну яркие корки. Потом протянула апельсин мне.
– Ешь, ты же не обедал…
– Спасибо.
Её забота обо мне была дрессированной годами супружества женской заботой о мужчине, заботой жены о муже. И не принципиально, что на месте мужа сейчас был чужой ей человек. Это – почти как инстинкт.
Я разломил апельсин на брызжущие соком дольки, отправил одну в рот, другую протянул ей. Она долго примеривалась рукой, потом, не желая пачкаться соком, открыла рот и взяла апельсинную дольку прямо у меня из пальцев, даже немного задев пальцы губами…
– Ещё? – подбодрил я.
– Не-а, – засмеялась, жуя, – сигарету.
Периодически скамейку атаковал ветер. Он то налетал, дуя в водосточные трубы, отчего по скверу разносился тревожный и тоскливый, совсем не весенний гул, то надолго, казалось, насовсем затихал, оставляя нас греться на солнце и надеяться, что ветер больше нас не потревожит.
Когда ветер налетел вновь, Оля как-то картинно поежилась, и я обнял её за плечи одной рукой. Чтобы так же картинно спрятать её от ветра. Мы плохо сыграли давно выученные и оттого ставшие глупыми роли.
– Ну… – обречённо обратилась она ко мне, неизвестно что имея в виду. Её лицо приблизилось к моему…
– Какая дурь, – прошептала она и не стала убирать губы.
Есть только вход, Артём. Иногда есть только вход, и с этим теперь я не мог не согласиться.
– Тише, тише, – зашептала она, когда я стал давать волю рукам. Тише! Пусть я и действовал естественно, однако неосмотрительно…
Она отстранилась, переводя дыхание.
– Как-то всё быстро получилось, – смущённо пробормотал я.
– Наоборот. Ты не понял, что ли, Серёш?
– Не понял что?
– Глупые вы, ребята… Я же очень просто могла к тебе не идти…
– Я просто привык брать инициативу на себя, – немного самодовольно ответил я.
– Да. Но замужем-то я, – она почему-то улыбалась, и я не знал, как действовать дальше.
– Меня к тебе тянет.
– А меня к тебе, – перебил я.
– Подожди! – твердо прервала меня она. – Я сделала какой-то шаг. Шажок. Потому что очень его хотела сделать. Что делать дальше – я не знаю. Теперь я боюсь к тебе привыкнуть. А что будет, если Артёмка узнает, я и думать не хочу…
– Пока и не думай, – предложил я. Вряд ли Оля ждёт, что я прямо сейчас сделаю ей предложение.
– Я ещё колебалась бы, если б не билет, – призналась она. – Я увидела – мне чуть дурно не сделалось. Раз Артёмка не нашёл, думаю, значит, вот так.
– Да, – подтвердил я, – про билет я вспомнил за полчаса до твоего прихода…
– Ну и что? Отговорки придумывал?
– Нет. Не успел бы… Слепил бы что-нибудь при Артёме.
– Да, Артёмка такой… Слишком уверенный в себе и слишком доверчивый.
– Нет! – опять перебил я. – Это его уверенность делает его доверчивым. Вот он, например, уверен, что я ему не ровня. Отсюда и его доверчивость…
– Да! – подтвердила Ольга, хотя пояснять не стала. Да и не надо!
Вообще на этой стадии общение на уровне губ красноречивее общения на уровне того, что с них слетает. И я полез к Ольге за поцелуем…
Она достала салфетку, вытерла сбившуюся за контуры губ помаду.
– Потом подкрашу, – улыбнулась.
– А расскажи мне про побег из-под венца? – попросил я. Зачем-то мне нужно было об этом послушать.
– Да пожалуйста… Хотя стыдно! Очень всё просто. На четвёртом курсе я познакомилась с Артёмкой. И с Розиным уже полгода как не встречались. А он такой, Серёжа, был человек странный. На него смотришь – и его, прости за подробности, хочется. При этом целовать его – омерзительно. Как покойника. Вот такая вот нестыковка. Розин меня по каким-то приёмам возил, с друзьями знакомил. У него деньги всегда были. Он, знаешь, – она помолчала, видимо, взвешивая, сказать это мне или нет, – он даже спал со мной так, будто перекусывал на ходу… А Артёмка-то не такой, он домашний. Он естественнее. Да и умнее в сотню раз. Противно, когда за ум принимают коммуникабельность. С деньгами вообще легко быть коммуникабельным. Вот. А Розин старше был на два курса. К тому времени уже в Комиссаржевке работал. Мы и не виделись. В общем, Артём предложение сделал. Я согласилась. Но про Розина иногда вспоминала. Мне казалось, что Артёмка меня от него спасёт. Ой, дура, – в который раз повторилась она. – Ну и пошла в Комиссаржевку накануне свадьбы перед ним хвастать. Дождалась после спектакля. «Привет, – говорю, – я вот замуж выхожу». А он: «Зачем?» – «Как зачем», – недоумеваю. «У меня после тебя никого не было», – говорит. А я знаю, что ложь, Серёжа, да и ложь дешёвая такая… Но таю. Он меня под руку берёт, идём… «Тебе, – говорит, – плохо со мной было?» А я-то знаю, что плохо! «Нет, – говорю, – хорошо». А он там живёт недалеко, на Садовой. Ну вот, дошли до его дома, он мне и говорит: «Пошли зайдём!» Я тебе клянусь, почти пошла… И почему-то маму вспомнила. А она Розина терпеть не могла. В общем, я сама себя не помню, развернулась и пошла. Только бы, думаю, не окликнул…
Ну а потом рыдала в подушку. Потом вроде отошла. А потом вот свадьба. На Английской набережной. Платье там, фата… Артёмка при костюме. Так с тех пор его в нём и не видела. Выпили шампанского. И мне всё так вдруг грустно стало. Всё слова его в голове звучат: «Пошли зайдём». Я понимаю – с Розиным больше никогда ничего… Вот это «никогда» меня и ужасало. Замуж-то я почти ему назло теперь выходила, – она взяла длинную паузу, как будто раздумывая, что ещё из этого стоит рассказывать, а что нет.
– Да в общем-то всё, Серёш… Никто ничего не заметил. Я всё-таки не самая плохая актриса, – стрельнула глазами, разрядив в меня холостой взгляд.
– А потом?
– Что потом? – даже удивилась она.
– Как ты потом справилась?
– Я не справлялась. Просто Артёмка сделал так, что мне стало с ним очень хорошо.
– Это и есть любовь? – наивно спросил я.
– Конечно. Хотя ты, наверное, так не считаешь? Розин тоже так не считал. Он, наверное, до сих пор ждёт ту, которая за него готова жизнь отдать…
– А за Артёма ты готова?
Она грустно усмехнулась, посмотрела на меня как-то устало:
– Да! – многозначительно произнесла. – Готова! И не за красивые его глаза. А за хорошие дела…
– Ну за это мы жизнь отдаём с куда меньшим энтузиазмом, – подтвердил я. – А я, значит, на Розина похож?
– Нет.
– Да! Я тоже смог бы сказать тебе тогда: «Пошли зайдём».
Она обняла вдруг мою голову ладонями и шепнула:
– Скажи…
По её щекам текли невидимые клоунские слёзы…
С нами случилось непонятное объяснение непонятно в чём. Ведь не в любви? Объяснение в страсти? Словосочетание, не прописанное, кажется, ни в одной книге. Алогизм – как «хождение в наготе», например. Она сказала – «тянет». Вот и меня – «тянет», и сделать что-то с этим пока невозможно. Мне же пока и не нужно. Это ей, Ольге, ведь потом разбираться с мужем… Я ужаснулся, поймав себя на том, что мыслю, как незнакомый мне, но характерный персонаж по фамилии Розин. То-то и оно…
Когда Ольга ушла, а вернее сказать, высвободилась из моих рук и я вернулся в палату, мне было о чём поразмышлять.
Несколько раз приставал с расспросами Михаил. Пытался выяснить, жена это моя или подруга. Я зачем-то сказал «жена» и отмахивался от комментариев.
Мне казалось, что теперь я не смогу прожить без Ольги даже до выписки. Она будет сниться мне, и просыпаться я тоже буду с её именем. Я твёрдо решил уйти из больницы в понедельник. Мне было всё равно.
«Пошли зайдём», – должен сказать ей я. И будет всё так, как мы захотим. «Пошли зайдём», – как просто, а?
Я совсем не думал о том, что будет после! И об Артёме я тоже не думал. Я забыл о своих рассказах и Югине. Я ещё много о чём забыл! О том, о чём я пожалею впоследствии.
Иногда – очень редко – есть только вход! И это становится вдвойне очевидным тогда, когда о выходе ты даже не думаешь!
