В месте встречи изменить нельзя!
Отпустили меня на удивление легко.
Я познакомился с врачом, высказал ему свою просьбу. Врач не стал чинить мне препятствий, потому как что-то другое чинить во мне не было необходимости.
Сперва он стучал молоточком по моему колену, потом медленно водил этот же молоточек перед моими глазами. Спрашивал, не болит ли голова. Голова не болела.
– Ладно, – вздохнул, – подпишите вот тут, – и сунул мне бумагу, которую я не стал читать.
Мне выдали куртку в целлофановом мешке. На нем, приклеенная скотчем, опять же значилась моя фамилия. Забрали паспорт и отдали через полчаса. За это время мы с Михаилом успели покурить и обменяться телефонами.
На этом настоял он, а мне было неудобно противиться. Я чиркнул его номер в записнушку, подаренную Артёмом. Из неё в отличие от моей, где я хранил нужные мне номера, можно было вырвать листочек безо всяких последствий.
Наконец ненужная волокита окончилась. Я пожал Михаилу руку, спустился на лифте на первый этаж. Вышел на воздух. На улице с помощью прохожих выяснил, где я нахожусь и как мне добираться до дома. В руке моей был неудобный пакет, в котором лежали привезённые Артёмом вещи. Я впервые пожалел о потере рюкзака.
Я возвращался домой после двухдневного отсутствия, и мне казалось, что я не был здесь гораздо больше, чем пара дней. Мне чудился мой домашний уют, чашка крепкого чая, ненавязчивая музыка… Для меня, например, ненавязчивая музыка – это Beatles. Хотя многие поклонники ливерпульцев обижаются на такой эпитет.
Ростки помидоров в пластиковых коробочках – тоже часть уюта. А воспоминания о вчерашнем дне – главная его составляющая. И мысли о дне завтрашнем – послезавтрашнем? – пронизаны сладким ожиданием. Пошли зайдём – зайдём! Теперь уж зайдём!
Я открыл входную дверь, щёлкнув язычком замка. Прошёл внутрь. В коридорной полутьме заметил стоящие носками к моей двери мужские ботинки. Видение домашнего уюта вдруг утратило чёткие контуры.
Прислушавшись, я обнаружил за дверью негромкое бормотание радио.
Внутри у меня всё сжалось. Паша опять грубо нарушал границы моего существования. Даже то, что он может оказаться трезвым и зайти ко мне с какими-то вопросами, не приносило должного облегчения.
Я приоткрыл дверь, как приоткрывают, наверное, завесу неведомого. Я не знал, чего ждать за дверью.
Паша считал деньги. Медленно обернулся в мою сторону, продолжая считать. Судя по мелким купюрам, которые он перебирал, его пошатнувшееся в пьяную ночь финансовое благополучие пошатывается по сей день. Хорошо хоть Паша перестал пошатываться…
Был трезв, но подозрительно непрезентабелен. За те дни, что я его не видел, он умудрился обрасти неприятной синеватой щетинкой, что было неудивительно, и сильно похудеть, что сделать в такие короткие сроки в нормальной жизни проблематично.
– Серый, – не обрадовался он мне, – привет!
– Привет, – озабоченно произнёс я.
– Слушай, Серый, – начал он, не глядя на меня, – тут такое дело… Короче, мы с Настей расходимся… – он замолчал, давая мне сообразить, чем мне грозят его семейные неурядицы.
Единственным, что не покрыла волна отчаяния во мне, было достоинство. Не перед Пашей же его лишаться, в конце концов…
– Понятно, – осторожно высказался я. Потому что мне было ничего не понятно. За апрель у меня было заплачено. Если он хочет меня выселить, пусть отдаёт мне часть заплаченных денег. Да и время на поиски нового жилья мне тоже не помешало бы… В общем, понадеялся, что он сам мне всё пояснит.
– Ну короче… – подбираясь к главному, опять замолчал. – Какое-то время поживём вместе. Ты ищи себе жильё, не торопись… За май я с тебя денег не возьму. А там – может, чего подвернётся.
«Нет», – хотел закричать я, но, вспомнив про достоинство, произнёс:
– Ну ладно, – произнеся это, вспомнил ещё и о том, что альтернатив у меня всё равно нет.
А между тем складывалось всё как нельзя хуже. Я готов был терпеть что угодно, да и жить с кем угодно тоже, но две вещи не давали мне смириться с обстоятельствами: писать что-либо в атмосфере общежития представлялось мне трудноватым, но главное – я уже не мог сказать Оле: «Пошли зайдём»! Тем более что Оля и Паша, по-моему, виделись. И уж по крайней мере слышали друг о друге… Тут – никаких компромиссов. Наше с Пашей жилище теперь для неё закрыто навсегда. Надо срочно что-то искать, ведь жизнь вдвоём непонятно с кем в съёмной квартире – выкинутое время и выкинутые деньги. Которых, кстати, осталось совсем мало. Помимо квартиры нужно искать работу. И это тогда, когда появилась Оля. Сказка про дудочку и кувшинчик!
Неудобства начались раньше, чем я мог предположить. Сложно представить, будто два малознакомых человека могут заниматься своими делами в одной маленькой комнатушке, хотя говорят, что раньше, после войны, всё было гораздо хуже. Говорят ещё много чего, а заниматься своими делами – невозможно.
Паша меня вообще раздражал. Стоило хвастаться модельной женой, чтобы потом быть изгнанным с таким позором. Ещё от него пахло! Не то чтобы неприятно, но сильно! Пахло чужим человеком, его потом, бельём, табаком. И это были отнюдь не безобидные Майкины ароматы, настоянные на туалетной воде. Запахи были агрессивны, как едкие лакокрасочные растворители. Пашу хотелось проветрить.
Что-то искать надо было срочно! Но деньги – деньги придут только в начале мая… А ведь там ещё праздники! «Вот сука», – думал я, оглядывая Пашу, и эта мысль тоже никак не способствовала мирному совместному проживанию.
Я буквально не знал чем заняться. Я не мог завалиться на диван, разложив на нём написанное. Не мог сесть за стол, потому что там чах он над пародией злата. Причём со златом было вроде совсем кисло. Это можно было определить по тому, как активно шарил Паша по карманам, выгребая мелочь.
Я полил свои помидоры. В задумчивости посидел на диване, глядя в одну точку. Потом естественным образом отправился на прогулку, зачем-то сообщив Паше:
– Я по делам.
Никаких дел у меня не было. Точнее, были, но для этих дел нужен был дом, которого я лишился по нелепой прихоти Пашиной жены. По прихоти человека, которого я видел один раз в жизни!
Мне было скучно, а главное, глупо кружить по району. Если дома было бы всё в порядке, в такую благословенную погоду сидеть в квартире я бы не стал. Но! Я бы знал, что в любой момент можно вернуться к своему одиночеству и оно принесёт не только удовольствие, но и пользу! Ведь каждый новый написанный рассказ приносит пользу, не так ли?
Всё это было так неожиданно, что я пока даже не горевал. Горевать я буду после осознания всего случившегося.
Ясно мне было одно: эксперименты с лёгкими деньгами окончены. Кубышка пуста! Да и за м-скую квартиру накопилось коммунальных долгов. Когда я отправлялся в Питер, на подсчёты у меня не было времени. И вообще неплохо было бы сдать и м-скую квартиру, если я собираюсь прописаться в Петербурге на долгое время. Однако чтобы её сдать, нужно как минимум появиться в М-ске… В моих планах этот пункт пока не значился.
В общем, на первое место неуклонно вставала работа, которую надо было искать прямо сегодня. Сейчас!
В ларьке возле метро я купил газету вакансий. Дошёл до знакомого скверика со множеством скамеечек за зданием Концертного зала. Скамеечки были частично заняты греющимися на солнце пенсионерами.
Я сел, раскрыл газету. И обречённо побежал глазами по объявлениям. «Требуется тестомес. Зарплата сдельная». «Крупная компания производит набор…» «Девушки. Работа за границей».
Я не тестомес! И уж конечно, не девушка… Выкинув всё лишнее в переносном, а потом уже в прямом смысле – в урну, я остался сидеть с двумя листами газеты, на которых значилось: «неквалифицированный труд».
Ох уж этот неквалифицированный труд! Даже для тестомеса нужна была квалификация, не говоря уже о девушках… Хотя им-то квалификация не помешает… Поехали!
Мойщик, упаковщик, грузчик. Расклейщик, раскрутчик, раздатчик. Вальщик, разливальщик, выпивальщик. Через некоторое время от «уменьшительных» суффиксов першило в горле, однако сделать карьеру на одной из этих должностей представлялось заманчивым.
Ещё были распространители! Чего – я пока не знал. Скрытых половых инфекций? А, рекламной продукции. Ну что же – я выписал несколько телефонов с необходимыми пометками. Вальщик так вальщик. Могу валять, могу валить… Дурака и лес – без разницы. Главное, чтобы последнее – не за казенный счёт… А так – пожалуйста!
Пора было возвращаться. До неприличия хотелось есть. В морозилке, ожидавшие меня почти три дня, хранились вожделенные сейчас котлеты.
Поесть, почитать что-нибудь час-полтора. Потом попытаться что-то написать… Я забыл про Пашу, а когда вспомнил – у меня испортилось настроение.
Дома его не было. За него в комнате дежурил его запах. В углу, под окном, валялась раскрытая сумка с его барахлом. На кровати – его домашние брюки, которые он не догадался повесить в шкаф.
Я знал – так будет всегда, и не тешил себя надеждами. Брюки же убрал и демонстративно привёл в порядок сбившееся покрывало. И опять поймал себя на том, что дружбы между мной и Пашей я не желаю. Одной нетрезвой выходки хватило для того, чтобы я начал относиться к нему с неприязнью. Не слишком ли?
Нет, казалось мне, не слишком.
Я торопливо поел, мне хотелось успеть хоть что-то. Выпил чаю, успел раскрыть книгу. Попытка наслаждаться чужим, думая при этом о своём, ни к чему не привела. Смысл слов терялся где-то по дороге от страницы до мозга. Я снимал глазами слова с бумажного носителя, как иголка испорченного, немого патефона… Я не мог сосредоточиться, всякий момент ожидая Пашиного прихода.
Выяснилось, что всё это – чужое. Комната, обстановка. То, с чем я свыкся за прошедшее время. То, что считал почему-то своим… Безосновательно, как оказалось.
Дом перестал быть домом только потому, что в доме добавился новый жилец! Дом перестал быть домом ещё и потому, что теперь в нём никогда не добавится новая жиличка. По этому случаю я готов был кусать локти…
Ситуация «есть где, но не с кем» сменилась на первый взгляд более прогрессивной «есть с кем, но негде». Я требовал у жизни хоть раз и дудочку, и кувшинчик! Неужели же я этого не достоин?
Плакат над кроватью издевательски дразнил меня розовостью плоти.
«В месте встречи изменить нельзя», – подумал я за Ольгу. Юмор спасал меня и в куда более критичных ситуациях. Не надо ныть! Но надо срочно что-то придумать!