Роковая колбаса
Слова Берлина меня всё же задели… Неприятно быть неприятным даже малознакомому человеку. Как пишут на сокосодержащих напитках – «допускается наличие осадка».
Покинув ещё не опустевший в вечернее время метрополитен, я шёл к себе с надеждой не обнаружить у себя в комнате хозяина. В ближайшие хотя бы две недели мне вообще не хотелось его видеть. Придут краснодарские деньги – заплачу. Надо будет ещё чем-то питаться, но это пока отставим в сторону… Был бы день – пища найдётся! Пока же колбасы и паштеты, которые мне так и не пришлось выложить у Верховенских, вполне могли поддержать и даже разнообразить мой спартанский рацион.
Свернув с Невского, я почувствовал безлюдие и безветрие. Дома здесь сплотились друг с другом так, что не пускали ветер с Невы, а Невский был слишком близко, чтобы вдруг наворотить рядом каких-то едален и пивален. Всё – дорогое и бездельное, нищее и оборванное – стекало, как по стенам жёлоба, в русло Невского.
Громко и тесно от автомобилей здесь было только в часы пик – отсюда уезжали работать и сюда, уставшие, возвращались в свои норы. Остальное время кварталы оставались пустыми.
Пусто было и сейчас.
В ночном магазинчике, к которому мне было по дороге, надо было купить сигарет. Чёрные артёмовские я оставил у него на столе. Свой «Космос» выкинул по его прихоти… Зря.
Я поднялся по каменным ступенькам, звякнул дверной колокольчик. Двое не выпивших ещё парней считали мелочь у прилавка, вполголоса матерясь.
– О, уважаемый… – оживился один из них при виде меня. Отёкшее лицо, коричневые пеньки зубов…
Я понял, что они не отстанут, – близнецы по несчастью.
– Три рубля, уважаемый… – один из них так и стоял с мелочью в горсти, как будто просил подаяния. Под-даяния.
Дважды уже уважаемый, я обречённо порылся в заднем кармане. Звякнул мелочью, пренебрежительно не глядя в их сторону, бросил в ладонь монеты. Потом достал купюру.
– Две пачки «Космоса», – говорю продавщице.
Забрал сдачу, убрал в карман куртки сигареты. Повернулся к выходу. За моей спиной счастливые обладатели необходимой суммы покупали пойло…
Я прошёл едва ли не квартал, когда они меня окликнули.
– Эй, стой… – я не обернулся, отчаянно понимая, что с рюкзаком, набитым ресторанной снедью, убежать от них я не сумею.
– Стой, я сказал… – громче и грубее.
Я повернул голову. Продолжать делать вид, что эти слова ко мне не относятся, было бы глупо. «Всегда есть вход – а вот выход?» – всплыли сегодняшние слова Артёма, и я усмехнулся.
Если после первого окрика я надеялся, что они попросят сигарет, то после второго я эту надежду бросил, думая только о защите.
Они торопливо нагоняли меня. У того, что просил у меня мелочи в ночнике, в кулаке торчала бутылка, и я сосредоточился на бутылке, думая, как увернуться от более чем вероятного удара. К тому же держал он бутылку по-боевому, за горлышко. Мне и в голову не пришло, что никакой похмельный субъект не будет рисковать целой бутылкой ради сомнительных перспектив.
– Ты чего, богатый?
Мог бы и не спрашивать. Или спросить что-либо более изысканное. Без разницы. В долю секунды, пока я ждал бутылочного замаха, второй, который пониже, вдруг ударил меня в нос. Хлынула кровь. Я устоял на ногах, но тут же получил второй, точный удар в зубы… Тяжёлый рюкзак не давал никакой возможности к самообороне.
Добивали они меня ногами, когда я упал. Подробностей, конечно, не помню… Может, и к лучшему! Сознание надёжно и правильно оставило меня, предохраняя рассудок от лишних некрасивых впечатлений.
Очнулся я через несколько минут. По крайней мере, так это было по ощущениям. Пробежал языком по зубам, как по клавишам рояля пальцем. Облизал окровавленные губы, почувствовав на них шершавый песок. Сел на асфальте, мимоходом заметив отсутствие рюкзака…
Меня вырвало. При этом у меня невыносимо кружилась голова, и вставать на ноги мне было страшно. Мне казалось, что я не удержусь на двух точках опоры…
Было очевидно, что они залезли в задний карман, где была крупная пачка мелких купюр, которая произвела на грабителей впечатление. Но купюры были мелкие, а глаза у жадности вполне соразмерны с глазами страха. В общем, взяли они чепуху. Записная книжка, банковская карта во внутреннем кармане куртки были на месте. Жаль было рюкзак и его судьбоносное содержимое с непростой, как оказалось, судьбой.
Я попытался улыбнуться. Приключения-то продолжались…
Я сидел на дороге, не решаясь встать. Мимо проехали уже три или четыре автомобиля, но им не было никакого дела до разбитого в кровь человека, сидящего на асфальте.
Потом наконец показались прохожие. Дама с собачкой, оказавшаяся душечкой. Потому что подошла и спросила:
– Вам плохо?
Её не собачка, но вполне состоявшаяся дворняга шумно обнюхала то, что ещё недавно собирался переварить мой желудок. Лизнула раз и другой…
– Фу! – в один голос оживились мы – я и хозяйка.
И только потом я ответил:
– Не очень… – в смысле «не очень хорошо». Она поняла. Престарелая хозяйка престарелой собаки. Просто упавшим я, наверное, не выглядел. Да и на пьяного похож не был, хотя немного-то выпившим – да, был…
– Помогите, пожалуйста, встать… – я протянул ей левую, не окровавленную руку.
Медленно поднялся… Покачнувшись, привалился к стене дома, запачкав кровью стену.
– До дома дойдёте? – тревожилась дама, но по её лицу да и по вопросу, предполагающему ответ утвердительный, я видел, как ей хотелось уйти. Да и до какого дома она предлагает мне дойти? Может, я вообще живу в другом городе… Хотя до дома-то я уже дошёл. Вот стою, подпирая плечом окровавленную стенку. Надо её отпускать…
– Да, спасибо, – ответственно произнёс я и не двинулся с места. Третьей и надёжной опорой оставалась стена.
Она, подобрав собаку на короткий поводок и приговаривая: «Ну пойдём, Боня», все ещё оглядываясь, двинулась по улице дальше.
Я тоже решил двигаться. С трудом отлепился от стенки. Сделал пару неуверенных шагов. Решил вернуться. Ища опоры спиной, не рассчитал и с каким-то детским удивлением понял, что сейчас упаду. Потом задумчиво падал…
Опять собака, шумно нюхающая лицо…
Дама, уже в сопровождении незнакомого мужика, помогающие мне сесть. Его низкие, пахнущие табаком, усатые слова:
– Погоди, я «скорую» вызвал…
– Алкоголь употребляли? – записывал молодой, с неряшливой небритостью доктор, когда мы сидели уже в машине.
– Немного, – оправдывался я.
– Да я вижу, – миролюбиво заметил он, дескать, не имеет на этот счёт никаких претензий.
Мы ехали удивительно долго. При том что какая-то больница находилась минутах в десяти ходьбы от моего дома.
Я спросил.
– Сегодня «Покровка» дежурная… – пояснил врач, рассчитывая, что я всё понял…
В приёмном покое пахло псиной. Да и сам приёмный покой был каким-то приёмным непокоем. Вокруг сидели такие же, как и я, покалеченные люди. У большинства из них на голове либо на конечности белели бинты… Среди покалеченных встречались выпившие. «Пятница», – почему-то подумал я.
«Ждите, к вам подойдут», – сказала мне синяя медсестра, уходя в кишку коридора и оставив меня в неудобном, напоминающем стадионные сиденья кресле. Я и ждал… Попытался разложить сложный и неприятный запах на составляющие. Человечьего в запахе было больше, чем собачьего. Немытое тело, хлорка, алкоголь… Плюс запах лежалых и мокрых тряпок, присущий заведениям такого рода. Так что на собак-то я зря… Особенно в вопросах алкоголя.
Тошнить меня почти перестало… Сохранялся только какой-то мандраж, сопровождающийся холодным, нетрудовым и липким потом.
Я закрыл глаза. Чрезмерное сейчас количество информации утомляло, хотя с закрытыми глазами я вдруг снова почувствовал тошноту…
Мне не хотелось, а главное – не удавалось сконцентрироваться на окружающей реальности, потому что реальность была сейчас чрезмерной. Слишком мрачная полутьма в коридоре, слишком яркий свет в его конце… Слишком шипящий шёпот сидевших через два стула от меня…
Я просидел около часа. Раза два или три вставал, чтобы спросить выходящую из кабинета медсестру о своей участи. Мне казалось, что мне хуже всех. Медсестра делала успокаивающий и отталкивающий одновременно жест:
– Посидите… Вас вызовут…
Посидел. Вызвали.
– Так… Это вы с ЧМТ? – вопросительно поднял на меня глаза врач. Он был ещё моложе первого, и у него изо рта пахло отвратительным сочетанием зубной пасты и табака.
Оформляли меня минут десять – задавали вопросы, заставляли смотреть на молоточек, вверх-вниз, влево-вправо… Поставили в тупик вопросом о месте работы. Забрали верхнюю одежду…
Потом конспектирующая мои ответы медсестра поднялась из-за стола и, одёргивая халат, пригласила:
– Пойдёмте…
Мы вышли из кабинета и направились на свет в конце коридора. «Хорошо хоть не тоннеля», – подумал я.
За поворотом обнаружился лифт. Медсестра нажала третий этаж, и двери закрылись…
Молчать в лифте было неудобно. Тем более что медсестра была едва ли старше меня. Я предположил, что надо что-то сказать, но, вспомнив про разбитый нос и плохо ощутимые, чужие губы, предпочёл помолчать.
Лифт выпустил нас в ещё один коридор с синеватым, моргающим от ламп дневного света освещением. Слева от меня, в торце, находилась дверь с невесёлой надписью «Реанимация». Весь же коридор с рядком одинаковых дверей уходил направо, туда, где сейчас горела лампочка поста дежурной медсестры. И дальше опять – коридор с дверями…
– Посидите…
«Меня вызовут?» – хотел пошутить я, но вовремя осёкся…
Медсестра убежала на пост, я же присел на такое же стадионное кресло.
Была ночь, и в больнице было тихо. Я подумал о том, что уйду отсюда завтра, как только мне станет немного лучше.
Я пошёл по рукам. Медсестра снизу передала меня дежурной медсестре, и та в свою очередь, подходя ко мне, тоже позвала:
– Пойдёмте…
Мы зашли в палату, и она принялась стелить бельё, не включая свет. Достаточное его количество доходило до нас из коридора.
Я разделся, положил вещи на тумбочку. Лег. Из коридора раздавался непонятный грохот. Как будто бы среди ночи по больнице проезжала телега из универсама. Дверь в палату по каким-то соображениям не закрывалась, нарастающий грохот так же ровно укатил дальше по коридору и исчез…
Я долго не спал, слушал, лёжа с закрытыми глазами, больницу. Предполагая услышать что-то страшное, боялся и напрягал слух, однако ни стонов, ни криков не доносилось до меня. Только храп и сопение спящих больных да изредка нарушающий эту монотонность стук каблучков дежурной сестры в коридоре…
Я уже вспоминал о том, что сознание хранит нас от шоковой терапии. Просыпаясь, уже знаешь… Я вот только ожидал, что перестанет болеть голова. В комплекте с головой болело ещё и лицо, особенно при улыбке. Но пока повода для неё не находилось, и лицо доставляло мне меньше хлопот.
Я вылез из-под одеяла, огляделся. Рассеянно поздоровался со всеми и одновременно ни с кем конкретно.
Надел джинсы и сел на кровати.
Развозили завтрак. Повариха или нянечка с огромным половником черпала в тарелки жидкую манку. Потом каждый из больных подносил к ней свою чашку, и она наливала в неё какао из больших алюминиевых чайников. Чашки у меня не было, а манку я не хотел… Остался без завтрака.
– А ты чего? – попытался заговорить со мной огромный пожилой дядька, всё утро фыркавший возле умывальника.
Я отмахнулся. Я не знал, как быть дальше…
Начали разносить лекарства. Потом капельницы. Когда сменившая ночную, пожилая теперь медсестра назвала мою фамилию, я не сразу сообразил что к чему.
Поэтому она повторила:
– Степнов… Кто Степнов?
Я встал.
– Забирай… – и указала глазами на что-то, стоящее за дверью.
Я подошёл. В коридоре меня ждала тренога для капельницы. Не успел выспаться, а обо мне уже проявляют заботу… На кусочке пластыря, приклеенном к металлу треноги, значилась моя фамилия, написанная синим карандашом.
– Давай руку, герой, – медсестра повесила на треногу мешок с жидкостью, надела иголку, насмешливо посмотрела на меня.
Я лежал. Потом поднял руку так, чтобы ей был доступен локтевой сгиб. Почувствовал лёгкий укус иголки.
– Всё. Лежи…
Я лежал и думал о том, что сегодня я не покину больницу. Во-первых, потому, что с таким лицом являться к Оле на спектакль я просто не имел права. Было ещё и во-вторых… Во-вторых, мне неудобно и даже неблагодарно было бы сообщить медсестре, что я хочу уйти. Тем более после того, как она назвала меня героем. Да и, объективно говоря, состояние несколько не то, чтобы сбежать козлом из этого заведения.
Когда сестра освобождала меня от иголки, я спросил:
– И чего мне теперь делать?
Она посмотрела на меня немного странно и ответила:
– Я не поняла…
– Мне, – говорю, – сколько здесь лежать надо?
– В понедельник доктор придёт и всё скажет, – ласково заговорила она. – А ты бы лучше своим позвонил, пусть принесут тапочки, чашку… Ложку… А главное – паспорт!
– Тапочки… – повторил я и вздохнул. – У меня нет тапочек. И своих тоже… – превращая ответ в трагедию, заключил я.
– Ну я не знаю… – неловко попыталась вывернуться сестра из неудобного положения.
– Ладно, – пожалел её я. – Позвоню кому-нибудь попозже…
На другой стороне палаты поднимался курить парень с забинтованной головой. Он прихрамывал. Я вспомнил, что неплохо бы и мне покурить. Спросил у него сигаретку.
– Пойдём, – дружески отозвался он, скорбно вздохнул и протянул мне сигарету, которую он разминал в руке.
– Курилка вон там… – показал он рукой на деревянную дверь, густо измазанную рыжей краской.
– Сергей, – представился я.
Он не глядя пожал протянутую ладонь, опять вздохнул:
– Михаил…
