37

На экране появилось лицо Николя Жантиля. Сидя посреди гостиной, он выглядел печальным, но спокойным. Он явно недавно плакал. Он повернул камеру так, чтобы самодельная гильотина, стоявшая за его спиной на полу, попадала в кадр. Чуть дальше плясали в камине языки пламени. Абигэль даже угадывала порой треск полена, но неотчетливо.

– Я поставил вам оригинальное видео, – уточнил врач. – Как вы можете убедиться, звук очень плохой. Камера у него была невысокого качества.

Стараясь оставаться в кадре, Жантиль направился к камину. Ссутуленная спина, тяжелая походка. Он поднял с пола кипу листков и стал бросать их один за другим в огонь.

– Это его рисунки, – объяснил психиатр. – Десятки рисунков, но мы никогда не узнаем, что на них было.

Когда все было сожжено, писатель опустился на колени перед инструментом собственного изготовления. Он потянул за белый шнурок, который поднял тяжелый нож на высоту больше метра. Абигэль была впечатлена совершенством механизма. Острое лезвие, направляемое двумя металлическими рельсами, припаянными к цоколю, блестело, как белозубая улыбка в ярком свете. Жантиль достал из кармана зажигалку и поджег середину шнура, изолированную двумя металлическими колечками, чтобы избежать слишком быстрого распространения пламени. Он хотел держать под контролем сроки и, главное, быть уверенным, что исполнит задуманное.

– Ни одного резкого движения, – заметила Абигэль. – Пламя зажигалки не дрогнуло. Он выглядит спокойным, точно знает, что делает. Вы не подумали, что его действиями… руководили?

– Голоса, вы хотите сказать?

Абигэль кивнула. Такое поведение типично для многих шизофреников, которыми управляет нечто существующее лишь в их голове. Скрупулезность, с которой он соорудил свой пыточный инструмент… эта мизансцена… этот безмятежный взгляд…

Симон как будто прочел ее мысли.

– То есть вы спрашиваете, шизофреник ли он… Не совсем. Николя окружил себя стеной молчания, сквозь которую трудно пробиться. Вы сами увидите, глаза его чаще всего пусты, лицо, как правило, ничего не выражает, лишено эмоций. Это не шизофрения в полном смысле слова, скорее распад психики, без галлюцинаторного аспекта, свойственного большинству видов шизофрении. Какая-то часть рассудка Николя пытается оторваться от реальности, в то время как другая остается с ней связанной, в частности через рисование. Мы считаем, что, несмотря на лечение, он продолжает разрушать себя психологически. Со скоростью этого пламени, сжигающего шнурок на видео.

На экране между тем Николя стоял на коленях в молитвенной позе. Он положил обе ладони плашмя на дощечку над емкостью. Потом поднял голову к камере и уставился в объектив. Абигэль затаила дыхание. Словно желая помешать неотвратимому, она сосредоточилась на пламени, которое плясало и разъедало мало-помалу нейлоновый шнурок. Смотреть этот фильм было само по себе пыткой.

И вот шнурок разорвался, и нож упал с молниеносной быстротой. Абигэль не упустила ни одной мелочи. Одни пальцы раскатились, как сигары, другие остались лежать на полу, когда Жантиль поднял изувеченные руки. Потом все произошло очень быстро: писатель зажал емкость запястьями и направился к камину. Капала кровь, отмечая его страшный путь.

– Боли еще почти нет, – сказал психиатр. – Так часто бывает у тяжелораненых: срабатывает какая-то система защиты и конечности несколько минут находятся как бы под анестезией. Он это знает и потому торопится.

Жантиль наклонил емкость. Пальцы покатились в огонь, похожие на маленькие сосиски. Писатель поставил емкость на место. Потом он подошел к камере. И наступила темнота.

– Выключив камеру, он, вероятно, сунул руки в огонь, чтобы прижечь раны, – объяснил психиатр, – после чего поднялся в спальню и больше оттуда не выходил. Я думаю, что в дальнейшем боль была так сильна, что Николя потерял сознание и пребывал в полузабытьи. Если бы его не нашли, он бы, скорее всего, умер. – Он запустил фильм сначала, нажал на «паузу». – Ясно, что это наказание имеет отношение к его работе, к творческому процессу, ведь руки – это продолжение мысли для писателя, – сказал он.

– Уничтожая их, он уничтожает себя. Он не приемлет себя больше таким, каков он есть.

– Вот именно.

Психиатр кивнул на лежавший перед Абигэль роман:

– Вы прочли «Четвертую дверь», вы не могли не заметить, как меняется почерк где-то в середине повествования.

– Да. Слог более отрывистый, фразы сухие, описания немыслимой жестокости, какой-то беспредельный ужас. Особенно в сценах изнасилования и надругательств над детьми. Как будто что-то жуткое и глубоко бесчеловечное вселилось в него и осталось навсегда.

– Вы совершенно правы. Я читал первый роман, в нем уже чувствовалась эта тяга к ужасам, но, конечно, не до такой степени. Уединившись в этом доме, Николя, должно быть, несколько недель пребывал в очень нестабильном психологическом состоянии после написания книги. Его издатель, наверно, сказал вам, что он был печален и молчалив на вечеринке по случаю выхода романа. Вы видели результат…

– Финальный акт разрушения. Нанесение себе тяжкого и необратимого увечья. Николя Жантиль больше не хотел быть Джошем Хейманом.

– Он отделил себя от него. Этот фильм я смотрел десятки и десятки раз. Я хочу показать вам еще кое-что в этом видео, чего вы, скорее всего, не заметили. Кое-что, заставляющее крепко задуматься.