Глава 8
«Послушник»
Судя по погоде, для ушкуйников последняя ходка в этом году. Потом ушкуй в корабельный сарай затаскивают по каткам, всей командой под дружное «эй, ухнем!». И к новому сезону готовят – борта и днище смолить, парус новый сладить, у кого пообтрепался, деревянные части заменить, если погнили.
Дошли до Белоозера, к берегу причалили, развели костёр. Чернец Фотий кашеварить стал. Только кулеш поспел, сели есть в кружок, ложками по очереди варево таскают из котла, как к берегу, на огонёк, ладья подошла. Лодейщики высадились со своего судна, подошли чинно:
– Добрый вечерочек! Позвольте на стоянку встать?
– Места много, становитесь, – пожал плечами кормчий.
Ушкуйники поели уже, Фотий пошёл к берегу котёл мыть. Лодейщики валежник в костёр подбросили, свой котёл на треногу подвесили. Разговорились. Лодейщики из Владимира сами, из Новгорода идут с товаром. Их кормчий похваляться стал, как он выгодно товар купил. Впереди зима, судоходство встанет, и если товар попридержать в амбаре, цены вырастут, получится сам-три, а то и четыре. Александр мысленно чертыхнулся. Зачем хвастаться? Оба кормчих после ужина уединились на берегу, им было о чём поговорить.
Улеглись спать. Александр завернулся в дерюжку, лёг немного в стороне от всех, теснившихся к костру. За полночь кто-то тронул его рукой. Саша подумал – пора вставать. С трудом разлепил глаза – вокруг темно. А рядом чернец, в чёрном подряснике его не видно, только верхняя часть лица белеет. Фотий приложил палец к губам:
– Тс! Отойдём.
Интересно, что такого послушник может ему сказать? Цитату из Евангелия вспомнил? Но отошёл молча. Раз Фотий хочет сохранить разговор в секрете, значит, есть основания. Отошли шагов на десять, Александр остановился:
– Чего тебе?
– Ушкуйники на владимирцев хотят напасть.
– Зачем? Вроде скандала не было.
– Да ограбить же.
– Тебе приснилось?
Александр поверить не мог. Были разговоры на уровне слухов, что ушкуйники не прочь пограбить другие суда или обозы.
– Сам слышал, как Савелий ушкуйникам говорил лечь вместе. А он под утро, когда сон крепок, сигнал подаст.
Александр задумался. Слова Фотия серьёзные. Владимирцы, как и новгородцы, конечным пунктом плавания имеют Владимир. Если ограбить, они на обидчиков в столице челобитную подадут, новгородцам не поздоровится. За разбой земляная яма грозит лет на десять-пятнадцать либо виселица. Если осмелятся напасть, значит, будут убивать, чтобы свидетелей не было. Участвовать в злодеянии он не хотел, да Савелий не говорил ему, видимо – опасаясь новичка. Что делать? И тут же Фотий:
– Что делать будем?
– Ты почему меня спрашиваешь? Я тоже ушкуйник.
– Уж прости, харя у тебя человеческая, не разбойничья.
– Хм. Тогда вот что. Постарайся потихоньку их кормчего разбудить, отведи в сторону, предупреди. А я на ушкуй.
Александр стоянку по бережку обошёл, забрался по трапу в ушкуй. Вытащил из форпика свой мешок с пожитками, перенёс на берег. Оделся по-боевому – кольчуга, шлем, щит, на поясе меч. Подумал – надевать накидку? Не стал, она белая, выделяться будет. Лёг на прежнее место, на дерюжку, лицом к стоянке. А там какое-то шевеление, но тихое. Потом несколько теней к ушкую двинулись, едва слышно звякнуло железо. Ага, за саблями направились. Тени вернулись к стоянке. Костёр почти догорел, слегка курился дымом, но света не давал. Кто-то подбросил в костёр валежника. Александр догадался – чтобы при свете пламени своего не задеть, не ранить. И тут же крик Савелия:
– Бей лодейщиков!
Но те и сами вскочили, ощетинились ножами и саблями. Зазвенело оружие. Ушкуйники, не застав лодейщиков врасплох, решили довести свой злодейский замысел до конца. Александр обнажил меч, двинулся к схватке, зашёл с тыла к владимирским. Один из лодейщиков услышал, к нему повернулся.
– Я не враг, не бойся.
Но лодейщик не верил: Александр был с ушкуя, одна шайка-лейка – новгородец. Саша ещё пару шагов сделал. У костра один из владимирских лежит, за живот руками держится, корчится от боли.
– Савелий, ты что же злодейство учинил? Непорядок!
– Я так и думал, оборотень ты! – вскричал кормчий. – Твердила, убей его!
Твердила был самым здоровым из ушкуйников. Грозно, держа перед собой абордажную саблю, какая бывает у морских разбойников, двинулся на Александра. Сила у Твердилы есть, злоба, а навыков фехтования нет. Твердила вперёд прыгнул, с лёта ударил саблей, Саша щит подставил и меч в неприкрытый бок вогнал. Твердила постоял секунду, не веря, что смертельное ранение получил. Потом выронил саблю и ничком упал, Александр через тело перешагнул. На него сразу два ушкуйника кинулись. От удара саблей слева он щитом прикрылся, но пропустил удар от Петра справа. Кольчуга спасла. Сабля проскрежетала, Александр с разворота мечом по голове ушкуйника ударил. Тут же разворот телом назад, ещё один удар на щит принял. И сам атаковал. Иван только успевал под град ударов саблю подставлять, пятился к костру. Звяк! Сабля в его руках сломалась у рукояти. Жалеть бывшего сотоварища по ушкую Александр не стал, рубанул по плечу, развалив пополам. Тут уж владимирцы очнулись, до сих пор поверить не могли, что Александр за них. Звон оружия, крики. Один ушкуйник упал, другой, за ним лодейщик. Рядом с дерущимися Фотий возник, руки вверх воздел:
– Христом Богом, остановитесь, люди!
Но его никто не слушал. У ушкуйников выбора нет. Если сдадутся, то участь их незавидна. А владимирцы, получив в лице Александра мощную поддержку, горели желанием отомстить за вероломство. Если бы не предупреждение Фотия, сейчас бы все они лежали убитыми.
Число сражающихся таяло с обеих сторон. Ушкуйников всего трое. Поняв, что конец неизбежен, Савелий кинулся к ушкую. Сейчас отвяжет причальный конец или перережет, оттолкнёт ногой судно и смоется. Не бывать такому! Александр в несколько прыжков достиг уреза воды, влетел по сходням. Савелий уже успел верёвку перерезать. Увидев Александра, ощерился:
– Сучонок! Не раскусил я тебя! Говорил же про десятину с трофеев, аки ты дурак, не понял?
– Только сегодня дошло, о каких трофеях ты говорил.
– Возьми деньги и отпусти меня.
– Деньги я возьму. Как мы договаривались, по новгородской денге за день. Я на ушкуе две недели, с тебя четырнадцать монет.
Трясущимися руками Савелий залез в кошму на поясе, отсчитал деньги. Александр взял, всё же четырнадцать дней он работал.
– Всё? Оттолкни ушкуй и обо мне не вспоминай.
– А кто сказал, что я тебя отпускаю? За злодеяния свои полной мерой заплатишь перед княжеским судом во Владимире.
Савелий закричал страшным голосом, на Александра с кривым засапожным ножом кинулся. Саша с размаху ударил его щитом. Ещё руки марать об эту мразь!
А бой на берегу закончился победой лодейщиков. Жаль – большой ценой она далась. Из всей команды, не считая кормчего, четыре человека осталось. На ушкуй взбежал кормчий лодейщиков:
– Жив злодей?
– Связать бы его, чтобы не утёк.
– Это у нас запросто. Фрол, бери ремешок, привяжи Савелия к мачте.
Прибежал Фрол. Ногой сильно пнул Савелия:
– У, душегуб! Повесить бы тебя! Руки за спину.
Стянул кожаным узким ремнём туго.
– Двигай ногами на лодью.
Савелий замешкался, за что получил ещё один пинок. От сильного удара упал, раскровянив лицо. Фрол рывком поднял его.
– Будешь кочевряжиться – за борт сброшу.
Угроза серьёзная. Со связанными руками не спастись, не выплыть. Оставшиеся в живых собрались у костра.
– Что делать будем? – спросил кормчий.
– До Владимира идти, – сразу заявил Фрол.
– А выгребем?
– Где не сможем супротив ветра, на стоянку встанем. Дольше получится, зато придём.
– А с ушкуем?
– На буксир возьмём.
– У нас и так народу мало, кого на рулевое весло ушкуя посадим?
– Я могу, – сказал Фотий. – Дело не хитрое, за лодьёй держаться.
Так и решили. Александр на лодью переходил, гребцом, а Фотий рулевым. Запалили сильнее костёр, сварили кулеш. Всё равно через час светать будет. Ели-то всего два раза – утром и вечером, чтобы не терять драгоценное светлое время.
Пока кулеш варился, рассвело. Лодейщики принялись копать на берегу могилу братскую. Тела павших до Владимира не довести. Поскольку лопата одна была, копали по очереди. Александр собрал оружие павших, уложил в лодью. Лодейщики погребли своих людей. Фотий обеспокоился:
– А этих как же, бросим на съедение волкам? Всё же люди, нехорошо.
– Псы смердячие, пусть гниют!
В принципе, по Ярославской Правде, разбойников вешали на придорожных деревьях и снимать не дозволяли в назидание остальным татям. Послушник спорить не стал, просто взялся за лопату и стал копать.
– Отплывать надо, время уходит, – подошёл к Фотию кормчий Пантелей.
– Я не держу, плывите с Богом, мне упокоить тела надо, отпеть, дабы души неприкаянными не были.
– Если оставим, как же ты доберёшься?
– Найдутся добрые люди, подберут.
Фотий отвечал спокойно, не переставая работать. Александр усовестился. Сначала в мыслях не было захоронить разбойников, а теперь решение своё изменил. Подошёл к послушнику, взял у него лопату, молча за дело принялся. Так и рыли по очереди, пока яма глубиной по колено не стала. Владимирская ватажка так бы ушла бы, да людей не хватало. И Александр в качестве гребца нужен, и Фотий рулевым. А может – совесть заговорила. Сперва Фрол подошёл к Саше, лопату взял, затем его Акинфий сменил. Так и пошло. Даже кормчий поучаствовал. Ему, хоть и главный он на лодье, от команды отдаляться нельзя: ватажка сильна, когда едина.
И этих схоронили. Фотий молитву счёл.
– Занимаем места, выходить пора, – скомандовал Пантелей.
На ушкуй по сходням Фотий поднялся, лодейщики сходни ему на судно забросили, причальный конец отвязали. Затем сами на лодью взошли. Александр, уже усевшись на скамью, вскочил и бросился на берег.
– Эй, ты куда? – закричали гребцы.
Александр едва не забыл в кустах свой мешок, в котором оружие хранил, узелок с деньгами и драгоценностью. В пылу схватки отбросил, а после земляных работ чуть не оставил. Да за меньшие значительно деньги новгородцы на смертоубийство решились.
Мешок свой в носовой рундук уложил, где канаты лежали. Место своё за вёслами занял. Один из лодейщиков шестом лодью от берега оттолкнул.
– Оба борта, греби назад! И – раз! – скомандовал Пантелей.
Сделали несколько гребков, выводя лодью кормой вперёд на чистую воду. Как только буксирный конец натянулся, стали по команде грести вперёд. Александр сразу почувствовал – ход у лодьи с ушкуем на буксире тяжёлый. Упираешься веслом в воду, аж сухожилия трещат, а скорость как у старика-пешехода.
Но потом течение подхватило, да услышал Господь молитвы гребцов, ветер попутный поднялся. Лодейщики сразу парус поставили. Совсем жизнь хорошая пошла. Кормчий кричит назад, к ушкую:
– Фотий, ты как?
– Всё хорошо, благодаря Всевышнему.
Так и шли до вечера. К вечеру в знакомом для Пантелея месте для ночёвки пристали. С ушкуем помучаться пришлось. Лодья уже в берег носом ткнулась, а ушкуй течением сносит, буксирный конец натянулся, вот-вот лопнет. Один лодейщик на берег кинулся, лодью пришвартовать к дереву, другие на корму, за верёвку подтянуть ушкуй. Плохо одной, да уполовиненной команде с двумя судами управиться, но получилось. Костерок развели. Фотий в котёл воды набрал, кашеварить стал. За день устали все. Поели и спать улеглись, причём на судах. Земля по обеим сторонам Шексны Пошехоньем называлась, влажная, болотистая, спать лучше на деревянной палубе. К утру продрогли, с каждым днём всё холоднее становилось. Позавтракали – и в путь. За неделю Шексну прошли, вполне достойный результат. Можно было через волоки в Яузу пройти, а потом снова через волоки в Клязьму, но кормчий не стал рисковать. Уж лучше дальше и дольше, зато надёжнее. На волоках в первую очередь иноземные суда перетаскивали, да за каждое судно деньги платить надо, а в Мытищах ещё и мыто с товара. А ещё неизвестно, чем суд княжеский кончится, ушкуй вместе с товаром князь в казну обратить может, а соизволит – судно лодейщикам отдаст, а новгородский товар себе заберёт. Савелий, в предчувствии близкого суда, совсем сник, лицом печален стал. Его кормили, выводили оправиться. Но весь путь он у мачты провёл, ноги опухли. Но его никто не жалел.
Но теперь приходилось грести всё время против течения – сначала Волги, затем Клязьмы. К Владимиру пришли измотанные донельзя. Кормчий, против обыкновения, гребцов по домам отпустил, пожалев и дав наказ вернуться утром. Сам ватажку амбалов нанял перетащить груз с обоих судов в припортовый амбар. Товар без пригляда на судне оставлять нельзя, лихие людишки вмиг утащат. При речных портах вечно тёмные личности кучковались. При случае денгу сбить при погрузке-разгрузке или украсть, что плохо лежит, да пропить моментом.
Хватился Пантелей, когда суда уже пустые были, а где же злыдень Савелий? Его никто не отпускал, а у мачты нет. С расспросом к Фотию:
– Ты не видал ли Савелия?
– Ушёл он.
– Убёг? Кто отпустил?
– Я развязал.
От этих слов онемел Пантелей. Как можно душегуба отпустить? А княжеский суд? И что с ушкуем и товаром теперь делать? Ведь себе взять – стало быть, уподобиться разбойникам новгородским. А ещё с Савелия станется, выждет время, заявится к князю с челобитной, якобы его людишек владимирские лодейщики живота лишили, судно с товаром увели, сам едва спасся. Пантелей послушника за руку схватил:
– Переночуешь у меня, а завтра ко князю. Всё расскажешь, как было, пусть решает.
Фотий за Пантелеем поплёлся. Как оказалось, прибыли они очень вовремя. Следующим утром снег повалил хлопьями, землю тонким пока слоем укрыл.
Александр на постоялом дворе ночевал, позавтракав, к стоянке судов отправился. Фактически его плавание закончилось, он не член команды, но если Пантелей просил, надо быть. Все уже на причале собрались, а Пантелея нет. До полудня ждали, продрогли на ветру, когда кормчий показался, да не один, с Фотием. Кормчий лицом красен, на приветствия кивнул.
– Все сейчас к писцам судебным идём, показания давать. А завтра оба судна в судовые сараи ставим. Кончилось судоходство.
– А Савелий где же? – поинтересовался Фрол.
– Фотий вчера отпустил, с него и спрашивайте.
Команда к послушнику подступилась едва не с кулаками. Да Пантелей прикрикнул:
– Ну-ка цыц! За мной!
Так и завёл всех кормчий к писарям. Те расспросили, записали, да и отпустили. Лодейщики по домам разошлись, времени много потеряли, темнеть начало. Александр Фотия задержал:
– Ты сегодня ел?
– Утром Пантелей покормил.
– Пойдём в трапезную, подхарчимся. Ты же вроде с поручением от владыки Новгородского к митрополиту Владимирскому направлен был?
– Так и есть. Так утром Пантелей не отпустил.
– Э, да какая разница – сегодня ты к митрополиту попадёшь или завтра? Дело-то неспешное.
– И то правда.
Прошли в харчевню при постоялом дворе.
– Выбирай, что кушать будешь, я плачу, – предупредил Александр.
Фотий выбрал пищу постную.
– Я ведь уже не путешествующий, и пост ноне, мясное нельзя.
Александру неудобно стало. Он тоже православный, а заказал себе седло барашка да пирогов рыбных. На ушкуе, а потом на лодье пища, известно какая – кулеш. Сытно, но однообразно. Хотя несколько раз лодейщики ловили в Шексне стерлядь, рыбку царскую, варили уху с перцем и лучком.
Фотий поел, поблагодарил Александра, встал.
– Ты, Фотий, если переночевать негде будет или помощь нужна будет, приходи ко мне.
– Я думал, ты, как и другие из ватажки, меня укорять за Савелия будешь.
– Что сделано, то сделано.
– Не нам его судить, Божий суд на это есть. А остановиться есть где – в монастыре.
С тем откланялся и ушёл. Александр в некоторой прострации был. Вот тебе и тихоня-святоша. А уважения достоин. Не убоялся братскую могилу для новгородцев рыть, а могли бы лодейщики, обозлившись, на берегу его оставить. И вчера Савелия отпустил. Было в нём нечто, обычному пониманию недоступное, некий стержень.
Александр спать улёгся. Спал почти до полудня, торопиться некуда, от всех обязательств свободен. Всякий опыт, даже неудачный, мудрее делает. Вот вступился он за владимирских лодейщиков, честь свою сохранил. А она либо есть, либо потеряна навсегда, как девственность у девушки. Зато знал теперь, что на судне вполне плавать может. Землю пахать, торговать – не его стезя. А корабельщиком вполне. Здесь и трудности, и порой тяжёлый труд за веслом, и опасности. Нравится ему такая жизнь. Одно плохо: на полгода судоходный сезон закончился. Подумав, понял – можно обозы сопровождать в качестве охранника. Но это через месяц можно, когда снег толстым слоем землю укроет и лёд на реках встанет. И этот месяц придётся дурака валять. Позавтракав, отправился на торг. Зимней одежды у него не было, прикупить крайне необходимо. Торг большой, хотя ни в какое сравнение с новгородским не идёт. Остановился у одной лавки, сразу хозяин из-за прилавка выскочил:
– Чего добрый молодец желает? Тулуп овчинный, охабень или шубу тёплую?
Что такое охабень, Александр не знал.
– Покажи, примерить надо.
– А как же! Обязательно!
Торговец и рад, что покупатель нашёлся. Одну вещь на плечи Александру накинет, другую, всё нахваливает:
– Хорош охабень, прямо житий человек!
Или епанчу набросил.
– Вдень руки-то в рукава! Ну как, греет? Вылитый купец!
А зеркала-то нет, осмотреть себя Александр не может. Купит, а со стороны выглядеть смешно будет. Тулуп овчинный всем хорош, практичен, тепло в нём, но одежда простая. В тулупе крестьянину хорошо зимой на санях в город на торг брюкву везти или масло, молоко. Воину в походе в тулупе удобно или ремесленнику в городе. По одежде здесь встречали: каков прикид, такое положение в обществе занимает. Поэтому от тулупа с сожалением пришлось отказаться. Торговец шубу предложил:
– Надень! О! Прямо барин! Солидность чувствуется.
А подвигался в шубе Александр – неудобно, длинна, движениям мешать будет. Подсказал бы кто со стороны. Торговцу верить нельзя, ему лишь бы товар продать, да тот, который подороже, каждый свою выгоду ищет.
Остановился на епанче. Вроде короткого пальто из меха, сверху сукном крыта, воротник меховой. Деньги отдал, сразу на себя надел. Тепло сразу стало. Ещё бы шапку. Русь не Европа, где не каждую зиму снег бывает. На широте Владимира морозы по тридцать градусов не редкость, уши отморозить запросто. Купил после примерок бобровую шапку. Мех бобра чем хорош – не намокает. И тёплая шапка, лёгкая. Торговец и лисий малахай предлагал, но в нём Александр уж больно на татарина стал похож. И заячий треух, но в таких селяне ходят, да и мех непрочен – на одну зиму.
С обувью получилось сложнее. В валенках ещё рано, в простых сапогах холодно. Долго бродил по сапожному ряду, пока нашёл, что хотел. Нечто вроде бурок. Подошва из толстой свиной кожи, а верх меховой. Как оделся да обулся, почувствовал себя комфортно, теперь и морозы не страшны.
Александр по торгу прошёлся, выпил горячего сбитня, по северной погоде такое питьё в самый раз, согревает. Послушал, о чём народ говорит. Торг – это не только место для торговли, но и место для обмена новостями. Среди одной кучки жителей толкуют, что князь Дмитрий Александрович плох, налоги собирает, а от басурман защиты нет, так и шастают по волостям малыми шайками. И надо бы князя в стольный град другого, брата Дмитрия, Андрея. Оба брата – сыновья Александра Невского, никак меж собой княжество не поделят. Три раза Дмитрий княжил короткими сроками, два раза Андрей. Владимир заложил в 1108 году Владимир Мономах, расцветом город обязан Андрею Боголюбскому, который в 1157 году перенёс сюда столицу княжества. Но княжество великое не имело собственной династии, ярлык на княжение получали в Орде. Знаменит город был своими соборами – Успения Пресвятой Богородицы, Дмитровский. А 23 ноября 1263 года в Рождественском монастыре погребён был благоверный князь Александр Невский, умерший 14 ноября в Городце, по пути из Орды во Владимир. Подозрения были у бояр и честного народа – отравили князя в Орде. В 1723 году по указу Петра Великого мощи Невского были перевезены со всем тщанием в Санкт-Петербург, в Александро-Невскую Лавру.
Послушал Александр говорунов-краснобаев, тревожно ему стало. Зачем народ мутить, подбивать к смене власти? Князьям бы объединиться, Орде противостоять, а они между собой за власть дерутся.
Впрочем, драться было за что: Владимирско-Суздальское княжество огромное. Только удельных княжеств больше трёх десятков. Среди широко известных и по сей день – Устюжское, Переславль-Залесское, Ярославское, Пошехонское, Угличское, Стародубское, Юрьевское, Городецкое. Не зря называют владимирского властителя – Великий Князь Владимирский, князь Новгородский и Городецкий и прочая. А прочая – это ещё и княжества Моложское, Прозоровское, Шуморовское, Шекснинское, Угорское, Романовское, Пожарское, Ряполовское, Кривоборское, Льяловское, Голибесовское, Торческое, Сицкое, Пороськое, так это ещё не весь список. Иных уж нет, сгинули, сожжённые и разорённые многочисленными войнами.
Горлопанов, что народ речами смущали, Александр слушать не стал. Ему понятно было, откуда ветер дует. Небось наняты боярами за деньги, вот и отрабатывают. Уходить с торга решил, дело к вечеру идёт, да приметил фигуру знакомую. Протолкался поближе – Фотий!
– Послушник, ты чего здесь делаешь?
От неожиданности Фотий вздрогнул. Во Владимире его никто не знает, обернулся, Александра узнал, улыбнулся. Поприветствовали друг друга тепло. Фотий осмотрел Александра с головы до ног.
– Тебя не узнать, в обновках.
– Зима на носу, морозы, утепляться надо.
Фотий был в чёрной вотоле поверх подрясника. Да разве она греет? Ткань льняная, только по осени носить, от ветра защита. Фотий явно мёрз, судя по красному носу и посиневшим кистям рук. Саше Фотия жалко стало, предложил:
– Давай тебе кожушок какой купим? Да обувку подходящую.
– Братия вотолу дала, а на другую одежду денег нет.
– Я заплачу.
Откуда Фотию деньги взять, беден как церковная мышь. Но человек хороший, добрый, главное – стержень в нём есть от веры. Такие не часто встречаются, да ещё бессребреник, что и вовсе редкость. Фотий на предложение застенчиво плечами пожал. Время поджимало, скоро темнеть начнёт, лавки закроют. Александр Фотия за руку ухватил, через толпу двинулся, как ледокол. В первую очередь к сапожнику. Если ноги мёрзнут, никакая шуба не спасёт. Юфтевые чёрные сапоги подобрали, затем жупан, тоже чёрный, послушнику только чёрные вещи носить дозволялось. Жупан немного короче полушубка, мехом внутрь, а сверху покрыт тканью. Тощеват Фотий, жупан на нём болтается, а меньшего размера не шьют, если только на подростков, но ему такой короток в рукавах. Фотий благодарить стал, но Александр его остановил:
– Ты большего заслуживаешь.
С торга несколько кварталов вместе шли. Саша расспрашивал, исполнил ли Фотий поручение да где поселили.
– Письмо от владыки Новгородского Максима сразу митрополиту Серапиону передал, как же иначе? За этим послан. А живу известно где, в келье.
– Назад когда думаешь?
– Разве я над собой властен? На то воля митрополита будет.
– Потрапезничаем вместе?
– На службу вечернюю надо, в следующий раз.
Не оборачивались оба, не сторожились, не видели, как от торга за ними фигура тёмная следует. На перекрёстке пустынном расстались, перед тем обнявшись. Александр не спеша к постоялому двору направился. Не успел и трех десятков шагов пройти, слабый вскрик услышал. Фотий? Бегом к перекрёстку кинулся, влево повернул. На снегу Фотий лежал, в чёрной одежде узнаваем издали, стонет. И человек убегает.
– Фотий, что с тобой?
– Кольнуло что-то в бок.
А из-под прижатой к животу руке кровь видна на пальцах. Александр рванул бежать. Грабитель? Так у чернеца брать нечего, ни одной деньги нет. Тогда зачем ножом били? Догнать гада этого надо! А мужик, за собой топот ног слыша, ходу не сбавляет. Александра злость взяла, ещё скорость поддал, хотя казалось – на пределе уже бежал. Дистанция медленно сокращаться стала. Впереди деревянный мосток через ручей, брёвна обледеневшие, убегавший оскользнулся и упал. Несколько секунд лежал оглушённый. Александру этого времени хватило домчаться, но и сам поскользнулся и на мужика с размаху грохнулся всем своим весом, тот аж хекнул сдавленно. Саша рывком его на себя повернул.
Савелий, кормчий! Так его Фотий отпустил, развязав. Александр думал, что он уже далеко от Владимира, а этот гад и не думал уходить. Александр Савелия за грудки схватил, приподнял, спиной к перилам моста прислонил. Стонет кормчий, за правый бок держится, глаза прикрыл. Александр ему пощёчину влепил:
– Зенки открой! Ты за что Фотия ножом пырнул?
– Через жалость его вся команда ушкуя полегла.
– Так и владимирских половина. А всё из-за тебя, сволочь!
Александр не удержался, ударил Савелия в зубы. Кровь брызнула, губа рассечена. Савелий сплюнул выбитые зубы.
– Добить хочешь?
– И добью, не сомневайся, гнида!
– Не торопись! На ушкуе тайник есть, пополам поделим.
Думает, за деньги всех купить может. Из-за денег своих людей положил и лодейщиков. Александру злость разум затмила. Схватил Савелия за голову, крутнул резко, как цыплёнку, позвонки шейные хрустнули, тело кормчего обмякло, глаза закатились. Дёрнулся пару раз и дышать перестал.
– Собаке – собачья смерть!
Александр поднялся, заторопился к Фотию.
– Ты ещё живой? Видишь, милосердие и жалость проявлять к негодяям чревато. Догнал я твоего обидчика. Угадаешь с трёх раз, кто такой?
– Савелий, кормчий.
– Угадал. Теперь он с апостолом Петром беседует. А тебе рано с ним встречаться. Ты потерпи.
Александр подсунул под чернеца ладони, поднял.
– За шею мою рукой возьмись, сможешь?
Чернец лёгкий, полсотни килограммов, не больше. Саша к монастырю пошёл, нет больниц в городе. Одна надежда: кто-нибудь из монахов знания лекаря имеет, поможет. Жалко чернеца, ни одного худого слова от него за время плавания никто не слышал, а пострадал через свою доброту. Сомневался Александр, что всё удачно кончится, ранения в живот зачастую к смерти приводят, причём мучительной.
Ворота монастыря закрыты, Саша стал бить ногой. Открылось маленькое оконце в воротах, выглянул послушник:
– Ты чего безобразничаешь?
Но тут же охнул, загремел железным запором, отворил одну воротину. Вдвоём понесли раненого к длинному зданию. По дороге послушник спросил:
– Кто же это его?
– Ты его не знаешь, да и не встретишься никогда.
– А ты ему кто?
– Приятель, вместе из Новгорода добирались.
– Ага, рассказывал он братии.
Постанывающего Фотия занесли в большую комнату, уложили на стол.
– Ты погодь, – попросил чернец. – Я быстро обернусь. Есть у нас один умелец лекарский.
Послушник заторопился. Фотий прошептал что-то. Александр наклонился:
– Повтори, не расслышал я, прости.
– Приходить ко мне будешь?
– Обязательно. Ты только выздоравливай.
– Сирота я круглый, а ты меня, как мамка моя в детстве, нёс.
У Александра слезу выдавило. Несладкая жизнь у парня выдалась. Фотий снова прошептал:
– Жупан жалко, поносить не успел, ноне дырявый.
– Выздоровеешь – я тебе новый куплю, – пообещал Александр.
В комнату послушник вернулся, и не один, с седым старцем, одетым в чёрную власяницу. В руке старец небольшой сундучок держал.
– Амвросий, помоги одежду с Фотия стянуть.
Александр понял, что лишний он уже, тихонько вышел. Добрёл до постоялого двора, размышляя о том, как несправедливо жизнь устроена. Никому Фотий зла не делал, а ранен негодяем и сейчас на грани жизни и смерти. За что его Савелий убить решил? Тварь неблагодарная, ему чернец шанс дал, отпустив.
Уже перед постоялым двором, когда тусклый свет из окон на руки упал, увидел – в крови они. То ли Фотия, то ли Савелия. Снегом оттёр, как мог, а войдя в трапезную, себя оглядел, не запачкал ли одежду. Половой подскочил, как тогда прислугу в харчевнях называли.
– Чего изволишь?
– У вас баня есть? Попариться хочу.
– Баня есть, с парной, натоплена. Проводить?
– Обязательно. И квасу жбан принеси. А полотенце найдётся?
– Одна денга за всё про всё.
Пока Александр раздевался в предбаннике, половой успел и полотенце принести, и жбан кваса. Саше после убийства Савелия хотелось вымыться, было ощущение, что в грязи испачкался. Странно. Врагов убивал на Святой земле, а такого гадливого чувства не испытывал. Мерзкая всё же душонка у кормчего была, пусть его черти в аду жарят.
Александр для начала ополоснулся, затем мочалом с мыльной водой всю грязь с тела смыл, а потом уж в парную зашёл. Полежал на полке, попотел. Банщика бы ещё сюда, веничком по всему телу пройтись. Впрочем, и так хорошо. От жара уже невмоготу стало, перебрался в мыльню, отдышался, водой горячий пот смыл. Кожа чистая, аж скрипит под пальцами. В предбаннике в огромное полотенце обернулся, из жбана в кружку кваса плеснул, отхлебнул. О! Как ангел босыми пятками пробежался, хорошо-то как! Вдруг вспомнил последние слова Савелия о деньгах на ушкуе. Надо бы их забрать, да не себе, грязные это деньги, на крови добыты. В монастырь их отдать, тому же Фотию на одежонку.
Так и решил, только сложность есть. Где теперь кормчего Пантелея найти? Впрочем, одна зацепка есть. Парни из его команды должны лодью в порядок приводить в судовом сарае. Они подскажут, где Пантелея найти, а уже вместе и ушкуй осмотреть можно. Но это завтра. Александр не спеша квасок допил, хорош, ядрёный, аж язык пощипывает. На хрене настоян, что ли?
Утром встал рано, позавтракал – и на пристань. О, работа уже кипит. Кто-то из лодейщиков блоками своё судно на берег тянет, другие у котлов с кипящей смолой огонь поддерживают. Третьи топорами стучат. Для ремонта зима и есть. С весной каждый день для судоходства потребен, деньгу зарабатывать надо, семьи большие кормить.
Нашёл лодью со знакомыми обводами, парней, с которыми с Белоозера шёл. Его в новой одежде не сразу признали.
– Шёл бы ты отсюда, господин хороший, – посоветовал ему Фрол с палубы.
Лодья уже на стапеле – двух брёвнах, идущих от самой воды.
– Фрол, ты что, не узнал меня?
– Александр? Богатым будешь, не признал.
Фрол спустился, пожал руку:
– Каким ветром?
– Пантелея ищу.
– Он скоро будет, должен пеньковые канаты привезти, ты обожди.
Уселись на брёвна. Александр сказал:
– Фотия в живот Савелий ножом пырнул.
– Да ты что! Постой, а ты откуда знаешь?
– Я этому злыдню шею свернул, а Фотия в монастырь доставил.
– Живой?
– Вечером живой был.
– Молодец, что эту сволочь придавил.
Пока говорили, на подводе подъехал Пантелей. Колёса вязли в снежной жиже. И на колёсах плохо, и на санях рано. Кормчий с телеги спрыгнул, распорядился:
– Разгружайте.
И к Александру:
– Соскучился?
– Я по делу. Где ушкуй?
– Где ему быть? У причала стоит. Завтра на берег вытаскивать станем.
– С судом-то что-нибудь выгорело?
– Шустрый какой! Ответчика-то нет, дело теперь долго тянуться будет.
– Не будет. Савелий ножом Фотия-чернеца ударил.
От удивления у Пантелея глаза круглые сделались.
– Не сбёг он из города, выходит. Дело у него здесь было.
– Почему было? Ты что, видел его?
– До смерти пришиб.
– Верно сделал, гнилой человек. А ушкуй тебе зачем?
– А вот мы его с тобой досмотрим тщательно. Савелий перед смертью о тайнике проговорился. Если найдём, меж собой поделим.
– Я себе не оставлю ничего, вдовам отдам, у всех семьи остались, им детей растить.
– И я не оставлю, кровавые то денги. В монастырь, Фотию отдам, пусть сам распорядится, он чернец правильный.
– Тогда идём.
Команде говорить кормчий ничего не стал, вдруг тайника нет? Пусть работают, пока морозов нет. Пантелей суда вдоль и поперёк знал. Осматривать умело стал. В обычных местах, где укромные похоронки, ничего не нашли.
– Не наврал твой Савелий?
– Он не мой. Может, и наврал.
– Погоди, ещё досмотрю одно местечко.
Пантелей на корме каждую доску осматривать-простукивать стал.
– Сбегай до парней, принеси стамеску.
Александр сходил. Смешно: его, рыцаря, за стамеской посылают, как подмастерье. Пантелей ударом кулака жало стамески в щель вогнал, в сторону надавил, доска поднялась.
– Вроде что-то есть.
Пантелей выудил на свет кожаный увесистый мешочек, прикинул на руке:
– Изрядно!
Развязали горловину. Ох, мать твою! И серебряные монеты, и золотые, кольца наперсные и венчальные. Александр взял одно – оказалось потёртое, с царапинами. Стало быть, ношеное, не исключено – с пальца у жертвы снято. Брезгливо кольцо в мешочек швырнул. Пантелей в затылке чешет.
– Да здесь ценностей – пристань новую с кораблями сделать можно. Как делить будем?
– По совести.
Делить пришлось долго. Одну монету серебром влево, другую вправо. Так же и с золотыми монетами. Изделия ювелирные подбирали похожие – одно кольцо влево, другое вправо.
– Вроде поровну получилось, – подвёл итог Пантелей.
– Я представляю, если бы ушкуй кому-нибудь по суду отдали, пусть и в казну.
– А теперь пусть берут, – засмеялся кормчий.
Он ссыпал свою часть в кожаный мешочек.
– Ты погоди, я тебе парусину принесу, узелок сделаем.
Кормчий принёс кусок парусины, ловко увязал узел, ссыпал монеты и ценности.
– Я свою часть дома разделю на всех вдов, завтра же раздам, – заверил он.
– Не сомневаюсь. А я в монастырь, Фотия проведать.
Александр попрощался с Пантелеем, подхватил узелок, направился в монастырь. Из распахнутых ворот мужики выносили гроб с телом. У Александра сердце оборвалось. Неужели Фотий? Потом дошло – похороны на третий день бывают. К тому же чернецов хоронят внутри монастырских стен, стало быть, не Фотий. Дух перевёл. У ворот вчерашний послушник стоит, Александра узнал:
– Жив твой страдалец!
– Навестить хочу, где он?
– Сейчас ворота запру, проведу.
Послушник ворота на засов закрыл, провёл Александра в маленькую келью. На топчане лежал Фотий. Он и раньше худ был, а сейчас скелет, обтянутый бледной кожей. Но жив, дышит. Александр рядом уселся, на скамью. Фотий глаза открыл, почувствовав человека рядом. Александр его за руку взял – холодная.
– Как ты, чернец?
– Уже лучше, только пить охота, а монах Серафим не велел.
– Это кто?
– Лекарь. Вернее, монах, но дар целительский у него. Сказал – жить буду.
– Вот и слушай его. Чего тебе надобно?
– Всё есть.
– Если одеяло принесу, не помешает? А то руки у тебя холодные.
– Беспокоить не хочу.
– Мне это не в тягость. А пока узелок у тебя оставлю.
Саша сунул узелок под подушку Фотия. Сам на торг направился, выбрал одеяло пуховое, такую же подушку и перину. Вещи мягкие, да объёмные. Кое-как верёвкой стянул, на плечи взвалил. Послушник при воротах удивился:
– Опять ты?
– К Фотию.
– А это что?
– Перина, одеяло, подушка. Крови он много потерял, мёрзнет.
– Давай помогу.
Вдвоём нести сподручнее. В келье на пару подняли Фотия прямо на матраце, набитом сеном, на скамью переложили. Топчан периной устлали, на него бережно Фотия перенесли. Послушник-привратник старую подушку на лавку перебросил, под подушкой узелок обнаружил.
– А это не тронь.
Фотию подушку пуховую под голову подсунули, одеялом накрыли. У чернеца лицо сначала счастливым сделалось, потом по щеке слеза скатилась.
– Больно? – встревожился Александр.
– Никогда так мягко не почивал, – улыбнулся Фотий.
Привратник взялся за старый матрац и подушку, собираясь вынести.
– Погоди, проводи меня к настоятелю, – попросил Александр.
– Не примет, – покачал головой послушник.
– Скажи – дело важное, дар монастырю сделать хочу.
Привратника не было долго. Фотий долго говорить не мог, слаб был. Вот что удивляло Александра – глаза монахов. Светлые, чистые по-детски. У горожан таких не бывает – хитрость в них, сомнение, соблазн, жадность читается. У него же, Фотия, – наивные, сразу понятно – камня за пазухой не держит и грехов не имеет, не то что у Александра. Молод, а руки по локоть в крови, хоть и не тать он и не кат. Тяжко на душе временами бывает. Возьми Савелия: наказал подлеца, а имел ли право жизнь отнять? Ведь не судья, такой же гражданин, как и Савелий. Не повезло Александру встретить на пути новгородского кормчего. Будь слабее духом, сам бы в лихую разбойничью шайку влился и кем стал в итоге? Убийцей.
Тихонько вошёл привратник:
– Спит?
– Не сплю, – откликнулся Фотий. – Блаженствую. Мыслю – в раю так же мягко и удобно. Ещё бы брюхо не болело.
– Настоятель Иов примет тебя, я провожу.
– Фотий, я завтра навещу, ты только выздоравливай.
В жилом здании монастыря прохладно, если не сказать холодно. И то – стены каменные толстенные, пол и своды тоже из камня. Коридоры узкие, едва освещены свечами. В келье у Фотия оконце в два тетрадных листа, слюдой закрыто. Свет дневной едва проникает, зато наледь на слюде, одна защита – от ветра. Скорее аскетично. Привратник постучал в дверь, получив ответ, вошёл сам и пригласил Александра. В большой комнате темновато, воском пахнет. Александр не сразу настоятеля разглядел. Трудно увидеть человека в чёрной одежде в тёмной комнате. Голос слева:
– Назовись.
Александр на голос повернулся. Настоятель, сидевший на лавке с книгой в руке, встал.
– Александр в крещении, житель новгородский.
– Фома сказал – видеть меня хочешь?
– Пожертвование монастырю сделать хочу.
– Отдал бы привратнику.
– Побоялся, больно много.
Александр прошёл вперёд, положил узелок на стол, развязал. Потом отступил, повернулся к образам в углу, перекрестился, поклон отбил.
– С этого начинать надо было, – укорил Иов.
– Темно у тебя тут, да и растерялся слегка.
– Фома, подай подсвечник.
Привратник зажёг от горящей свечи ещё три в подсвечнике, поставил на стол. Засверкало злато-серебро, драгоценные каменья заиграли лучиками.
– Столь богат ты или неправедным житием нажито? – сурово спросил Иов.
– Неправедным, но не мной. Не беспокойся, я не украл, считай – нашёл.
– Ну что же, на полезное дело пойдёт. Стены укрепить в монастыре надо, трапезную для братии расширить. А что хотел-то?
Настоятель полагал, что Александр взамен попросит что-нибудь.
– Оставь Фотия при монастыре, не отправляй в Новгород. Слаб он, для него дорога в тягость будет.
– Что не за себя просишь, похвально. Ступай.
Александр с Фомой вышли. Фома к выходу его повёл.
– Суров у вас настоятель, – заметил Саша.
– Сам знаешь, великие князья меняются едва не каждый год, всем от владыки и настоятеля что-то надо.
Фома замолчал. Видимо, знал больше, чужаку говорить не стал. Монастыри всегда строились как крепости, да, собственно, таковыми и являлись. В случае нападения неприятеля жители окрестных селений, посадов городских в них укрывались. Многие монахи и послушники раньше воинами были, оружием владеть умели, и врагу взять монастырь было непросто. Поэтому слова настоятеля об укреплении стен не для красного словца были, не для косметического ремонта. И затрат требовали больших – камень, известь и яйца для кладки. А уж мастера свои, из чернецов.
За ужином Александр пропустил кружку пива за здравие Фотия. Выспавшись, позавтракал, сделал половому заказ:
– Порежь курицу кусками, свари и в горшке с бульоном принеси.
– Прости, гость, не понял.
– К болящему отнесу. Да в полотенце или чистую тряпицу укутай, чтобы тёпленькую донести.
– Сделаю.
Видимо, не часто такие заказы бывали. Александр время проводил за кружкой пива, потягивая не спеша. Сидеть пришлось долго, но торопиться некуда. Наконец половой торжественно горшочек с крышкой, укутанный полотенцем чистым, вынес, на стол поставил. Александр рассчитался, горшок обеими руками взял, направился в монастырь. Теперь главная задача – не упасть, снег подмёрз, скользко. К воротам монастыря спиной прислонился, для опоры, каблуком в ворота стучать начал. Выглянул Фома в оконце. Лицо недовольное, но Александра увидел, воротину открыл.
– День добрый, – поприветствовал Саша. – Как там Фотий?
– Монахи за его здравие молятся.
– Бульон и курицу принёс ему. Веди.
Путь к келье Александр знал, сам бы дошёл, да как многочисленные двери открывать, если обе руки заняты. От горшка запах аппетитный исходит, встречные монахи носом крутят. Мясом пахнет, а пост, нельзя. Но сказано же – болящим, путешествующим и воинам пост можно не блюсти. Только беспокоился Саша, можно ли по состоянию здоровья Фотию есть? Вошёл в келью, горшок на стол поставил. Фома сразу:
– Я за Серафимом, разрешит ли?
Вернулся быстро.
– Бульон можно, а курицы кусочек один маленький – грудку.
Александр подушку Фотию поднял, бульон в кружку налил.
– Сам пить сможешь? Или помочь?
Фотий сегодня выглядел лучше, чем вчера. Мелкими глоточками бульон из кружки прихлёбывал.
– Горячий ещё, а вкусен!
Выпил полкружки, откинулся на подушку, уснул. Слаб ещё. Александр вышел тихонько. На воротах Фома.
– Ты кем Фотию приходишься?
– Знакомец добрый.
– А ухаживаешь, ровно отец родной, редко такое увидишь.
Да, жизнь в те времена суровая была. Дети в семьях рано начинали работать, из-за болезней умирали часто. А ещё войны да эпидемии свирепствовали, жизни уносили.
Через неделю Фотий уже в постели садиться стал, а через десять дней ходить осторожно, держась за стенку, но сам, без посторонней помощи, чему очень рад был. Период, когда он после ранения беспомощный лежал и Александр заходил постоянно, сблизил их, хотя так редко бывает. Фотий ещё послушник, не монах. Но при пострижении в монашество человек отрекается от мирской жизни, от семьи, даже имя дают другое. И не часто бывает, чтобы послушник или монах дружил с кем-то в миру. Но случилось. У Александра груз с души свалился. Хоть и не его вина в ранении чернеца, а к событиям причастен.
Пока Фотий выздоравливал, снега навалило до колена, морозы ударили, на реках лёд встал. Дав льду окрепнуть две-три недели, по рекам потянулись обозы. И так из-за осенней распутицы, когда ни обозы не ходили, ни корабли не плавали, торговая жизнь замерла. А ноне во все концы великого княжества обозы потянулись. По рекам сподручнее на санях, шли по санному следу – ни кочек, ни ям, лёд ровный. Река сама ведёт, кучер, знай, следи, чтобы промоин не было. Если река петлю делала, обоз на берег выбирался, срезал путь, но всё равно потом на реку возвращался.
Реки для Гардарики, как называли великое княжество иноземцы, были важными путями сообщений. Почти все города стояли на берегах рек – и водой обеспечены, и транспортными путями.
Одним утром к Александру на постоялый двор пришёл кормчий Пантелей:
– Слава богу, что застал тебя.
– А как ты меня нашёл?
– Ты же сам сказывал – на постоялом дворе живёшь, да много ли их? Нужда в тебе есть.
– Если смогу – помогу.
– Не мне, сродственнику, купец он, мехами торгует. Товар лёгкий, но ценный. Обоз их собрали, в Муром хотят идти, охрана нужна. Седмицу туда, столько же обратно, да там распродаться неделю – дён десять.
– А велик ли обоз?
– Десять саней набралось.
– Один не возьмусь охранять.
Учитывая длину саней с лошадью, дистанцию между ними, получается, обоз на сто метров растянется.
– Да что так? У каждого купца ездовой, все при топорах. Отобьётесь, ежели чего. Ежели охраны набирать несколько человек, прибыли меньше.
– С топором долго ли ездовой супротив опытного душегуба-разбойника устоит? Два человека как минимум надо. Не возьмусь.
– Жаль, я поручился за тебя.
Поручительство – вещь серьёзная. Охранников подбирали осторожно. Мало того что претендент мог быть воином никаким, так ещё были случаи, когда сам грабителей наводил, находясь с ними в доле. Отказался Александр, он реалистом был. Пантелей ушёл разочарованный. Александр о разговоре забыл, как через две недели Пантелей снова объявился, вид опечаленный.
– Прав ты был, – поздоровавшись, сказал он. – И полсотни вёрст не проехали, как напали на обоз. Ездовых побили, груз так, на санях, увезли. Пешком купцы до ближайшего села шли.
– Я предупреждал. Жмотиться не надо было. И люди бы целы остались, и в товаре урону бы не было.
– Так где лишнюю деньгу взять? А если бы не напали? Охране платить надо.
– Ты уж в летах, Пантелей! Пора бы знать – ничего даром не достаётся. Сейчас-то зачем пришёл?
– Не сказал разве? Обоз сопровождать.
– Выходит, не сильно испугались?
– Может, и сильно. Да жить-то как-то надо. Возьмёшься?
– А ещё охранники есть?
– С тобой считать – двое. Говорит – в дружине князя Пожарского был.
– Говорить много что можно. А сколь платить будут?
– Деньга в день каждому из охраны.
– Считай – договорились.
– Тогда я скажу племяннику, где тебя сыскать, когда обоз готов будет. Его Филиппом звать, рыжий, в деда.
Через два дня, когда Александр в трапезной за обедом сидел, вошёл молодой парень, сразу к хозяину, к стойке. Перебросились словами, хозяин на Александра показал. Парень к столу Александра подошёл, шапку стянул. Шевелюра огненно-рыжая.
– Филипп? – спросил Саша.
– По волосам догадался, – поморщился парень. – Небось Пантелей сказал.
– Он самый.
– Говорит – согласен ты.
– Деньга в день, твой харч.
– Тогда завтра утром у Муромских ворот.
Парень надел шапку, кивнул на прощание и вышел. Молодоват он для купца. Приказчиком в избе – другое дело. А мех, он знания товара требует. По подшёрстку определить – зимняя или летняя добыча, качество выделки, да много чего знать надо. Попробуй, продай за хорошие деньги некачественный товар, ещё и побить могут.
