Багрянец и снег

Хоть были грехи ваши как багрянец, как снег побелеют.

Исайя

Мы въехали на рыночную площадь городка о трёх конях. Размеренной поступью, морда к морде. По правую руку от меня был Смертух, чьё лицо заслонял глубокий капюшон. Отнюдь не из учёта слабых желудков ближних. Нет, неверно, дорогие мои! Смертух гордится своим лицом, да и я признаю, что от него иногда бывает польза, когда кто-нибудь на него посмотрит. Просто сейчас дьявольски дуло, и вдобавок начинался колючий, леденящий дождик. Как на сентябрь, было необыкновенно мерзко, и у наших лошадей все ноги и брюхо были заляпаны грязью. По левую руку, на могучем гнедко, ехали близнецы. Бывало, смеялись над тем, что один большой конь везёт двух маленьких человечков, но смех этот обычно замолкал, когда шутникам предоставлялся случай увидеть лицо Смертуха. Или когда они замечали небольшие арбалеты, которые близнецы всегда носили под широкими пелеринами. Вдобавок, заряженными, что вызывало некоторую нервозность в те моменты, когда они ехали за моей спиной, и их конь спотыкался. Из этих арбалетов вы бы не подстрелили рыцаря в латных доспехах с двухсот футов. Но с пятидесяти болт пробивал толстую деревянную доску. И этого вполне хватало.

И так вот мы въехали поступью в этот забытый Богом и людьми городок — в надежде, что найдём относительно приличный постоялый двор. Близнецам ещё кое-чего хотелось, но в этом месте они могли обзавестись, самое большее, позорными болезнями или паршой. Для меня, прежде всего, важны были кони. Я испытываю глубокое уважение к созданиям, которые вынуждены таскать нас на хребтах, и считаю, что долгом каждого ездока является забота о верховой лошади. Когда мне было шестнадцать лет, я убил человека, который издевался над конём. Сейчас я не настолько скоропалительный, ибо с годами смягчился, но чувства всё-таки остались.

На этот раз нам не дано было поискать постоялый двор. Первое, что мы увидели, это толпа. Первое, что мы услышали, это крик. Первое, что мы почувствовали, это вонь просмолённых дров. На противоположной стороне рыночной площади столпилась чернь, в центре которой я видел какую-то фигуру в белой рубахе. Все толкали её, плевали на неё, лупили кулаками. Неподалёку стояло трое солдат из городской стражи. Глефы они прислонили к стене и, пошучивая, распивали пиво из кувшина. То, что они шутили, разумеется, я не слышал, ибо шум был слишком громким, но я понял это по их смеющимся лицам. Хотя в этом случае следовало бы скорее сказать: смеющимся рылам. Все они напоминали хорошо откормленных свиней с тупыми мордами, а факт того, что на головах у них были кожаные шлемы, только усиливал это впечатление.

В самом центре рыночка стоял двухметровый, осмолённый и изъеденный ржой кол, вокруг которого был сложен костёр из смоляных дров. Очень непрофессионально сложен, если бы меня кто-то спросил. После зажжения этого костра грешник угорит за пару минут и не познает милости очищающей боли. А ведь только боль может дать ему шанс на вхождение, в далёком будущем, разумеется, в Царствие Небесное. Тем не менее, факт того, что столб был металлическим, свидетельствовал о том, что подобные игрища в городке уже случались, и центр рынка был местом для разыгрывания прекрасного спектакля к отраде сердец местного сброда.

Стражники увидели нас, но прежде чем они успели сориентироваться, мы уже въехали в толпу. Кто-то вскрикнул, кого-то Смертух пнул подкованным сапогом, ещё кто-то очутился лицом в грязной луже.

— Стоять! — рявкнул я во весь голос. — Именем Святой Службы!

Не скажу, чтобы толпа замолчала сразу, и чтобы нас окружила благоговейная тишина. Толпа всего лишь толпа, и проходит порядком времени, пока кому-нибудь не удаётся её подчинить. Но мой голос был настолько силён, а мы на конях и при оружии выглядели настолько грозно, что толпа, в конце концов, отхлынула от нас, как волна отлива.

— Кто тут у власти? — спросил я.

Уже не так громко, ибо не я должен драть глотку, только они должны в смирении слушать.

— Я-я ж, дык, бурмас-с-стер, — буркнул кто-то и вышел из толпы.

Человечишка с крысиным лицом и в заляпанном грязью лапсердаке. Я посмотрел на него.

— Бургомистр, значит, — сказал я. — Ты распорядился сложить костёр?

— Я-я ж, — повторил он, хоть и после некоторого размышления, — но с-с к-кем иммм-мею ч-чес…сть?

Этим «сть» он закончил, будто плюнул. Не нравилось мне его отношение к жизни. Что-то чересчур уверенно он себя чувствовал, имея за спиной кучку сограждан. Он не понимал, как быстро они разбегутся, стоит только прощебетать болтам арбалетов, а сам он свалится в грязь с оперёнными древками, торчащими в груди. Но пока у меня не было желания и нужды его убивать, хотя близнецы, конечно, были бы не против.

— Я Мордимер Маддердин, лицензированный инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. — Я приподнялся в стременах и слово своё сказал уже громче, ибо хотел, чтобы меня услышали.

И на этот раз наступила уже полная тишина, а бургомистр, или бурмастер, как он желал называться, вдруг остался одинёшеньким. И лишь неподалёку, в трёх шагах от его ног, лежала фигура в белой рубахе (в смысле, когда-то белой, ибо сейчас белизна едва пробивалась из-под пятен грязи). Толпа попятилась, кто мог, быстренько исчез в переулках, в только что открывшихся дверях. А те, кто не успел исчезнуть, отвернулись, делая вид, что попали в это место совершенно случайно. Стало быть, всё было так, как обычно.

— Хорошо, что признаёшься. Знаешь, каково наказание за узурпирование прав инквизиторского суда? — спросил я мягко. — Наказанием этим есть кастрация, вырезание ремней из кожи и сжигание на медленном огне.

Я видел, как у него кровь отливает от лица.

— И поверь мне, костёр будет сложен правильно. Так, чтобы ты долго мог видеть сожженные культи своих ног, пока огонь не доберётся до витальных частей тела.

Я не знал, понимает ли он, что означает слово «витальные», однако, хоть немного воображения он должен был иметь, поскольку, если это возможно, побледнел ещё больше.

— Не пугайте его, инквизитор, — я вдруг услышал холодный голос, и какая-то фигура в чёрной мантии выступила перед бургомистром.

У этого человека было бледное лицо, окружённое смолисто-чёрной бородой, и тревожные глаза. Левая щека была отмечена следами после оспы, а правая — от выдавленных прыщей. Он был ещё молод и, похоже, поэтому носил бороду, дабы добавить себе возраста и важности.

— А ты кто, засранец? — спросил Смертух и лёгким движением откинул капюшон.

У нашего собеседника лишь слегка расширились глаза, когда он увидел Смертуха во всей красе, но он ничего не сказал, не отшатнулся и даже не изменился в лице. Надо признать, у него была сила воли, любезные мои, ибо не каждый выдержит взгляд на лик Смертуха так хорошо.

— Я настоятель прихода святого Себастьяна в Томдальце, — сказал он таким тоном, будто возвещал миру о том, что его как раз избрали папой.

— Это Томдальц, да? — я махнул рукой. — Неплохая дыра, священник, что там… Что ж ты натворил, если тебя сослали в такую навозную кучу? Отчитал любовницу своего епископа?

Смертух и близнецы рассмеялись как по команде, а Смертух толкнул священника носком сапога в грудь. Всего лишь толкнул, но чернобородый зашатался и приземлился седалищем прямо в грязь. Близнецы на этот раз завыли от смеха. Эх, эти их маленькие радости. Краем глаза я посмотрел на трёх стражников, стоящих у стены. Они были, несмотря на вид, умными ребятами. Ни один даже пальчиком не коснулся прислонённых к стене глеф.

Священник, с покрасневшим лицом, будто его сейчас хватит апоплексический удар, хотел вскочить, но Смертух наехал на него конём и вновь опрокинул. В этот раз на спину.

— Не вставай, поп, — мягко посоветовал ему Смертух. — Господин Маддердин немного сейчас поговорит с тобой, как должен разговаривать инквизитор со священником. Он на коне, ты — лёжа в грязи.

Ох, не любил священников этот мой Смертух. И ничего удивительно, ибо кто их, как бы, любил?

— Извини, — сказал я, — мой друг, ну чисто кипяток. Но вернёмся к делу. Что это, мать твою, должно означать, — я снова повысил голос и указал на костёр, сложенный на рыночной площади. — Или ты думаешь, долбоёб, что это игрушки? Театр для сброда? Как смеешь сжигать кого-то без согласия Службы? Без присутствия лицензированного инквизитора? Без суда Божьего?

Священник лежал в грязи и молчал. Совершенно правильно, поскольку я ненавижу, когда меня прерывают.

— Кто это? — носком сапога я указал на фигуру в белой рубахе.

Сапоги у меня были тоже грязными выше человеческого понимания. Я знал, что женщина жива, потому что минуту назад видел, как она судорожно загребла пальцами землю.

— Колдунья, — сказал он, и я услышал в его голосе сдерживаемое бешенство. — Обвинена в насылании чар и трёх убийствах. Осуждена Скамьёй согласно закону и традиции…

— С каких это пор Городская Скамья имеет право приговаривать к костру и решать, кто является колдуном, а кто нет? — я крикнул на него.

Не то чтобы меня это всё удивляло. В провинции происходили и худшие вещи, и у нас не было другого выхода, как закрывать глаза, если они случались. Но не тогда, когда случались в нашем присутствии.

— Вы хороши, когда у кого корову сведут с луга, — произнёс Смертух, — но не вам браться за чары и ересь.

— Именно, — поддакнул я. — Я собирался задержаться в вашем паршивом городке лишь на одну ночь, но чувствую, что развлекусь подольше. Бургомистр, — я посмотрел на человечка, что стоял возле нас и слушал наш разговор, не зная, куда девать глаза. — Именем Святой Службы я принимаю власть до момента выяснения всех вопросов и вынесения приговора. У вас тут есть арестантская?

— Яс-сное д-дело, вельмож… — ответил он, согнутый в глубоком поклоне, и мне это понравилось.

— Отведите туда женщину, дайте ей пить, есть и пусть никто не посмеет её даже пальцем тронуть. А для нас — жильё. Лучшее, что у вас есть. Да, и ещё одно. На завтра, пусть столяр смастерит мне стол. Длинной семь футов, шириной — два. Вверху два железных крепления, внизу ещё два. Велите его занести в какое-нибудь помещение в этой вашей арестантской. Есть там жаровня или камин?

— Н-найдётс…

— Завтра к рассвету хочу иметь всё готовым. Протоколы допроса в суде есть?

— К-конеч… вельм-мож…

— Сегодня вечером хочу их видеть у себя в жилище. Всё понял?

— Д-да, вельм-м…

— Тогда чего ждёшь?

Смертух фыркнул коротким, злым смешком, а бургомистр подобрал полы лапсердака и понёсся через грязь, будто ему зад припекло.

— А она? — спросил я, качая головой, но он уже меня слышать не мог.

— Поднимите её, — приказал я стражникам, — и заприте в той арестантской.

Они схватили глефы, будто те должны были им на что-то пригодиться, и подскочили к лежащей женщине. Рванули её за волосы и руки так, что она громко и протяжно закричала. Она поспешила прикрыть грудь, потому что рубаха от рывка с треском разорвалась. Её лицо было всё в грязи, но нетрудно было заметить, что это было красивое, молодое лицо. И красивые, молодые груди.

— Но если мне кто-то её тронет, — я сказал очень тихо, но стражники прекрасно расслышали, — своими руками сдеру у него кожу со стоп и поджарю на огне. Понятно?

Они схватили её за руки и за ноги несколько осторожнее, чем за минуту до этого, и поволокли в сторону каменного домишки на другой стороне рынка. Она отчаянно плакала.

— А теперь ты, поп из грязи, — я посмотрел на настоятеля, который разумно не двигался с места, — можешь встать.

Он встал, отряхиваясь и оттирая мантию, что казалось делом безнадёжным, ибо он весь был вывалян в серокоричневой массе.

— Я подам официальную жалобу на ваши действия, инквизитор, — сказал он, и голос его даже не дрогнул. — Согласно статье двенадцатой закона о борьбе с колдунами…

На этот раз я пнул его прямо в лицо, и он полетел навзничь уже без передних зубов. Я соскочил с седла, грязь чавкнула у меня под подошвами, и наклонился над ним.

— Знаю, о чём гласит статья двенадцатая, — произнёс я, хватая его за бороду. Сейчас она у него была вся красной. Действительно, я выбил ему два зуба. — И все остальные. А ты должен на рассвете явиться на допрос этой женщины, понял? Как, скажем, представитель церкви. Я ясно выражаюсь?

— Да.

Если бы ненависть во взгляде могла убивать, я бы уже лежал мёртвый, как камень. Ба-а, если бы ненависть во взгляде могла убивать, я бы уже лежал мёртвый, как камень, много лет назад! Меня это никогда не волновало. Я хлестнул его верхом ладони по носу, аж хрустнул хрящ.

— Так точно, магистр инквизитор, — подсказал я, и он послушно повторил.

— Именно. — Я отвернулся от него, лишь за тем, чтобы увидеть, как через грязь в центре рыночной площади бежит мальчик лет двенадцати и кричит: — Вельможные господа, вельможный бурмастер просит на постой.

***

Постоем оказался состоящий из трёх комнаток второй этаж постоялого двора, откуда поспешно выгнали других гостей.

— Постель, — сказал Смертух с недоверием. — Как я давно не спал в постели!

В моей комнате, наибольшей из всех, на столике уже лежали протоколы допроса, рядом стояли масляная лампа и запасец масла, а также солидная и сильно замшелая бутыль вина.

— Можно, Мордимер? — Смертух посмотрел жадным взглядом, и я кивнул.

Он мощно глотнул, у него аж в глотке забулькало, и потом отнял бутыль ото рта и вытер его верхом ладони.

— Бога не боятся, — сказал он с чувством.

— Такое плохое? — я сдвинул брови.

— Нет, Мордимер! Такое хорошее! Истинная мальмазия.

— И от кого ты научился таких слов? Истинная мальмазия, — повторил я за ним и покачал головой. — Спустись лучше к хозяину и скажи, чтобы живо принёс ужин. Для меня хорошо зажаренного каплуна, кашу со шкварками, луковую похлёбку с сухариками и кувшин свежего, холодного пива. А близнецам пусть подошлёт какую-нибудь девку, а то по дороге мне уже покоя не давали этим своим нытьём. Только… Смертух. — Я встал с табурета. — Чтобы оставили её невредимой, помни.

— Не, ну понятно, Мордимер, ты чего?

— Ага, я уж вас, подлецов, знаю. Никакого удержу в веселии… Ладно, иди…

Я сел за столик и заглянул в протоколы. У судебного писаря явно были проблемы с каллиграфией, либо он был не совсем трезв, когда делал записи, поскольку пергамент был исчёркан совершенно неразборчиво. К счастью, расшифровка подобных каракулей входила в моё обучение. Не то, чтобы я был в восторге от такой работы, но что делать: надо так надо.

Чтение было настолько интересным, что когда принесли ужин, я даже не оторвался от бумаг. Правой рукой я переворачивал страницы, а в левой руке держал каплуна (действительно был прекрасно зажарен!) и лениво в него вгрызался. Луковый суп с сухариками остывал рядом. Ничё, в случае чего принесут ещё…

Наконец я отложил бумаги, также отложил на поднос остатки курицы и вышел в коридор. Из-за дверей близнецов доносились какие-то сопения, стоны и смешки. Я вздохнул и вошёл. На кровати лежала девка в задранной рубахе, с обвисшими грудями, вываленными наружу. Первый лихорадочно работал между её ног (даже не успел снять штаны, только спустил их до половины бёдер), а Второй сидел у лица девки и лениво бил её по щекам напряжённым членом. Как для таких маленьких человечков, у близнецов были действительно могучие инструменты, но на девку это, казалось, не производило особого впечатления. Лежала спокойно и лишь посапывала, а когда увидела, что я вхожу, подмигнула мне левым глазом. Смертух пока что сидел рядом на табурете и наблюдал за всем с глуповатой улыбкой. Смертух любит смотреть.

— Идём, — кивнул я, и он послушно встал. Я закрыл за нами дверь, и мы остановились в коридоре.

— Ну, дают, Мордимер… — Смертух скривил лицо в улыбке.

Вот так оно и есть. Бедный Мордимер работает и кумекает, как заработать денег, а все вокруг думают только о развлечениях.

— Послушай-ка, — сказал я. — Ты когда-нибудь слышал, чтобы в Хезе осудили колдунью, которая не признала себя виновной?

Может у Смертуха и не самый быстрый ум, но, без всякого сомнения, отличная память. Он способен цитировать разговоры, о которых я уже даже не помню, а были ли они. Сейчас на его лице отразилось усилие творческого процесса. Невольно я отвёл взгляд.

— Есть, — он радостно произнёс. — Одиннадцать лет назад осудили Берту Крамп, барышницу. Три раза её отправляли к палачу, но она ничего, Мордимер! — он посмотрел на меня с изумлением.

— Неплохо, — поддакнул я.

Ибо действительно не случалось почти никогда, чтобы грешник не сломался на первом, от силы втором дознании. Только по-настоящему закоренелые пребывали в заблуждении даже на третьем допросе, но обычно он оказывался решающим. А Берта выдержала три допроса. Я всегда утверждал, что женщины крепче, чем мужчины. Мужчине достаточно показать раскалённый прут для протыкания яиц или разместить над естеством котелок с расплавленной серой, чтобы он начал петь, как по нотам. А вот женщину так легко сломать не удастся. Удивительно, правда? Хотя у вашего покорного слуги на всё были свои методы.

— Но на неё были такие зацепки, что всё равно её сожгли.

— Спасибо, Смертух. Приятного отдыха.

Он жутко улыбнулся, а я вернулся к бумагам. Обвиняемая Лоретта Альциг, вдова, двадцать шесть лет, жила с имущества своего умершего мужа, оптового купца. Не признала себя виновной. Ни в убийстве, ни в применении чёрной магии. И всё равно её приговорили. Хуже, она не была подвергнута установленному следствию. Говоря языком простых людей, её не пытали. Почему? Протокол был полон пробелов, не были заданы основные вопросы, даже не было сказано, как погибли эти трое мужчин. Я ничего о них не знал, кроме того, что допрашивающие называли их поклонниками. Выходит, молодая, красивая вдовушка имела трёх ухажёров. Почему она хотела их убить? Завещание? Об этом также ни слова в протоколе. Я покрутил головой. Эх, эти городские суды.

***

Я встал с рассветом. Солнце брезжило сквозь ставни. Ветер куда-то прогнал тяжёлые, грозовые тучи, и когда я открыл окна, то увидел, что рыночная площадь подсыхает в лучах солнца. Обещал прекрасный, сентябрьский день. Хорошее время для аутодафе. Я зевнул и потянулся так, что даже хрустнуло в суставах. Дохлебал вчерашний холодный луковый суп и заел его остатками каши. Пора вставать на работу, бедный Мордимер, — подумалось. Я вошёл в комнату близнецов. Они лежали на кровати, сплетённые с этой своей девкой, как большое, трёхголовое животное. Первый выставил в сторону двери бледную, прыщавую задницу и как раз пёрнул сквозь сон, когда я входил. Я пнул его носком сапога (корчмарь уверял, что сам их вычистит, и, действительно, они блестели, как у пса яйца), и он вскочил по стойке смирно. Похоже, был ещё немного поддатым, поскольку его повело.

— Буди Смертуха и через два патера вы должны быть внизу, — сказал я сухо.

Я вышел из корчмы (может поснедаете, уважаемый магистр? — услышал я голос корчмаря, но только отмахнулся) и начал читать «Отче наш». При втором «дай нам силы, Господи, дабы не прощали мы должникам нашим!», я услышал топот по лестнице и близнецы вывалились через порог. Смертух появился только при «Аминь». Но всё-таки успел.

Арестантская размещалась в подвале под ратушей. Ха, ратуша — это громко сказано. Это было двухэтажное, каменное здание из тёмно-жёлтого кирпича, крытое дранкой. В зале на первом этаже нас уже ждали бородатый священник, бургомистр и двое стражников. На это раз без глеф.

— Уваж-жаем-мые гос-спод-да, — поприветствовал, заикаясь, бургомистр, а настоятель кивнул нам, глядя исподлобья. Я присмотрелся к нему и заметил, что у него опух нос и губы покрыты свежими корочками.

— Садитесь, — я указал на места у круглого стола.

На нём стояла тарелка с холодным мясом и пшеничными лепёшками, а рядом находились кувшин пива и бутыль, наверное, с водкой. Я вытащил пробку и понюхал. О да, это была крепкая сливовая водка. Что ж, быть может, в ходе допроса пригодится тем из нас, у кого слабый желудок.

— Прочитал протоколы. — Я бросил на стол стопку бумаг. — Это говно, господа.

Настоятель хотел было что-то сказать, но вовремя клацнул зубами. Возможно, не хотел вновь получить перелом носа.

— Поэтому, прежде чем мы спустимся к обвиняемой, хочу, чтобы вы поделились с нами информацией. Рассчитываю, что она будет исчерпывающей и правдивой.

— Ув-веря-я… — сказал бургомистр и хотел ещё что-то добавить, но я поднял руку.

— Правила таковы: я спрашиваю, вы отвечаете. Понятно? Кем были трое убитых?

— Ди-ди-ди, — начал бургомистр.

— Дитрих Гольц, торговец лошадьми. Бальбус Брукдофф, красильных дел мастер, и Петер Глабер, мастер мясников, — ответил вместо него священник. — Два вдовца и холостяк.

— У вас тут красильня? — удивился я. — Смотри-ка. Как погибли?

— Со-со-со…

Я вопросительно посмотрел на священника.

— Сожрали их черви, — с неохотой объяснил он и как бы с опаской в голосе.

— Вши с вашего постоялого двора? — пошутил я.

— Когда они умерли, из них выползли длинные, толстые, белые черви, — произнёс настоятель и быстро перекрестился. — Из всех отверстий.

Я какое-то время молча их разглядывал. Бургомистр отводил взгляд, а священник совсем наоборот — смотрел мне прямо в глаза. Я взял со стола пшеничную лепёшку и откусил. Хорошая, свежеиспечённая.

— Кто был свидетелем этого явления?

— В случае с Гольцем только его конюшенный, а червей, выползающих из тел Брукдоффа и Глабера, видели несколько человек…

— Я-я…

— Где эти черви?

— Скрылись в земле.

— Ясно, — сказал я. — Смертух?

— Не помню ничего такого, Мордимер, — ответил он, как я и ожидал.

— Чёрная магия, настоятель, а?

— Так считаю, — согласился он серьёзно.

— Кто знает… — ответил я в задумчивости и почесал подбородок. — Они хотели на ней жениться?

— Д-да.

— Отписали ей что-нибудь в завещании?

Бургомистр посмотрел на меня так, будто впервые услышал слово «завещание», а священник пожал плечами.

— Вроде, что-то там завещали, — неуверенно произнёс он.

— Выходит, ничего ценного, как думаю, — подвёл итог я. — Что найдено во время обыска? Пентаграммы? Запрещённые книги? Яды? Куклы?

— Н-нич-чего.

— Ничего, — повторил я. — Забавно, правда, Смертух?

Он не ответил, да я и не ожидал от него ответа.

— Суммируем то, что я услышал. — Я встал из-за стола, беря следующую лепёшку, ибо были на самом деле вкусными. — В городе погибает трое уважаемых граждан. Погибают, признаю, незаурядным способом. Обвинённой в убийстве, совершённом посредством чёрной магии, становится молодая вдова, за которой ухаживали все трое. Нет улик её преступления, нет мотивов, подозреваемая вину не признаёт. А вы не вызываете епископского инквизитора — ба! — не вызываете хотя бы палача, на что, кстати говоря, и так не имели в этом случае права, и не допрашиваете её надлежащим образом, а только сразу приговариваете к костру. Приговор выносится единогласно бургомистром, двумя скамейщиками и настоятелем, который выступал как представитель церкви. Что-нибудь не сходится в том, что я сказал?

— Вс-ссс…

— Итак: всё сходится. Ну что ж, пора поговорить с обвиняемой, верно?

Я кивнул Смертуху, поскольку присутствие моего сотрудника полезно на допросах. Один вид его лица порождает в обвиняемых какую-то удивительную тягу к признаниям.

Бургомистр вскочил и снял с пояса ключ, которым открыл солидную, дубовую дверь в углу комнаты. В темноту вела крутая, каменная лестница.

Городская темница состояла из трёх отгороженных проржавевшими решётками камер (все, кроме той одной, были пусты) и большего помещения, в котором установили заказанный мной стол, а также маленький столик и четыре табурета. На столике я увидел гусиное перо, чернильницу, стопку чистой бумаги и пятирожковый подсвечник с оплывшими до половины, толстыми, восковыми свечами. В углу помещения стояла чугунная печурка, полная тлеющих розовым углей. Но всё равно здесь было ужасающе холодно и сыро.

Я посмотрел внутрь камеры. Светловолосая женщина, в заскорузлой от грязи рубахе, сидела на служащей ей подстилкой охапке соломы и смотрела на меня со страхом в глазах. Наши взгляды встретились на мгновение.

— Выведите обвиняемую, — приказал я, и один из стражников быстро подскочил к замку и начал бороться с упрямым ключом.

Я смотрел на него какое-то время, а потом сел на табурет у стола.

— Смертух, бургомистр, настоятель, — пригласил я остальных.

Стражник выволок женщину в центр комнаты. Она не кричала и не сопротивлялась. Позволяла собой распоряжаться, будто была лишь тряпичной куклой.

— Положите её на стол и привяжите кисти рук и ступни к креплениям, — сказал я.

Стражник затянул узлы, а она в какой-то момент прошипела от боли.

— Не очень сильно, — мягко сказал я.

— Выйди, — приказал я, когда он уж закончил.

Я встал из-за столика и приблизился к ней, так, чтобы могла хорошо меня видеть. Она пробовала поднять голову, но это у неё не очень получалось, потому что узлы держали крепко.

— Меня зовут Мордимер Маддердин, — произнёс я, — и я являюсь лицензированным инквизитором Его Преосвященства епископа Хех-хезрона. Я прибыл сюда, чтобы помочь тебе, дитя моё.

На мгновение что-то вроде надежды появилось в её лице. Сколько же раз я видел подобное зрелище! Но тотчас надежда угасла, и женщина не ответила.

— Ты очень красивая женщина, Лоретта, — сказал я. — И я уверен, что твоя невиновность подстать твоей красоте, — я услышал, как настоятель глубоко втянул воздух. — Однако, мы должны пройти через эту неприятную процедуру. Понимаешь, дитя моё, таковы требования закона…

— Да, — наконец отозвалась она, — да, я понимаю.

Красивый, глубокий голос, и в самой глубине его вибрировала какая-то тревожащая нотка. Я не удивлялся тому, что у неё было три поклонника, принадлежащих к богатейшим гражданам городка. Думаю, что даже дворянин не погнушался бы такой жены. Впрочем, я знал дворян, которые жён должны искать, скорее, в хлеву, а не в мещанских домах.

— Надеюсь, Лоретта, что после нашего разговора ты спокойно вернёшься домой…

— Они уничтожили мой дом, — вдруг взорвалась она и попыталась поднять голову, но снова узлы её удержали. — Всё растащили, поломали… — всхлипнула она.

— Это правда? — Я перевёл взгляд на бургомистра. — Пошто тебе стражники, парень?

Он ничего не ответил, поэтому я снова обратился к Лоретте.

— Если окажешься невиновной, город возьмёт на себя все расходы, — сказал я, — и выплатит тебе компенсацию. Так гласит закон.

На этот раз глубоко вздохнул бургомистр, а я мысленно усмехнулся.

— Есть только одно условие для нашей беседы, Лоретта, — продолжал я. — Наверное, знаешь какое?

— Я должна говорить правду, — сказала она тихо.

— Да, дитя моё. Ведь Писание гласит ясно: «И познаете истину, и истина вас освободит». Знаешь Писание, Лоретта?

— Знаю, господин.

— Тогда знаешь, что Писание также говорит: «Я есмь пастырь добрый, а добрый пастырь душу свою отдаёт за овец своих». Я твой пастырь, Лоретта, и явился сюда, дабы отдать за тебя душу. Дабы освободить тебя. И поверь мне, сделаю это…

Тем или иным способом, — добавил я мысленно.

— Хорошо, — сказал я. — Начинай заполнять протокол, настоятель.

Я спокойно ждал, пока священник запишет все обязательные данные. Того-сего дня и года Господня, в таком-сяком месте, такие-сякие люди собрались на слушание, чтобы постановить… И так далее, и так далее. Это тянулось довольно долго, поэтому у меня была возможность приглядеться к Лоретте повнимательнее. Она лежала с закрытыми глазами, но у меня было странное ощущение, что она чувствует мой взгляд. Без всякого сомнения, она была красивой. Светлые, густые волосы и нежное лицо со слегка выступающими скулами, которые только добавляли очарования. Когда она говорила, я заметил, какие у неё ровные, белые зубы, что, поверьте мне, в наши суровые времена является исключением. Изящные кисти и ступни, стройные лодыжки, большие, крепкие груди… О да, любезные мои, Лоретта Альциг не вписывалась в Томдальц, и мне было интересно, отдаёт ли она себе в этом отчёт. Понятно, я уже допрашивал таких же красивых женщин, а может и красивее её. Основное инквизиторское наставление звучит: не обращай внимания на заманчивые формы. «Не будешь предвзятым к особе любой» — гласит Писание и добавляет: «Не судите по наружности».

— Лоретта, — сказал я, когда настоятель, наконец, закончил с формальностями. — Тебе предъявлено обвинение в колдовстве и тройном убийстве. Ты признаёшься по какому-либо из обвинений?

— Нет, — ответила она сверх ожидания уверенным голосом и посмотрела на меня.

Её глаза были полны неба.

— Тебе знакомы Дитрих Гольц, Бальбус Брукдофф и Петер Глабер?

— Да. Все они хотели взять меня в жёны.

— Они отписали тебе ценности в завещании?

Он молчала.

— Ты поняла вопрос?

— Да, — ответила она. — Я получила серебряный столовый набор от Бальбуса. Четыре вилки, ножи и ножички для фруктов.

— Всё ли это?

— Дитрих завещал мне серую кобылку, но его сын не дал мне её, а я не требовала.

Вообще-то, я знавал людей, что убивали из-за пары крепких сапог, но для меня было как-то неубедительно, чтобы Лоретта могла убить трёх людей ради серебряного столового набора. Сколько он мог бы стоить? Тридцать крон? Может тридцать пять…

— Ничего больше?

— Нет, господин.

— Они посягали на твою честь, угрожали тебе?

— Нет. — Как бы легкая улыбка расцвела на её губах. — Конечно же, нет.

Конечно. Можете себе представить, чтобы красивая молодая женщина добровольно избавилась от трёх влюблённых и соперничающих меж собой богачей (по крайней мере, они были богачами по местным меркам)? Кто же режет курицу, несущую золотые яйца?

— Ты получала от вышеназванных Дитриха Гольца, Бальбуса Брукдоффа и Петера Глабера подарки? Ценные предметы или деньги?

— Да, — ответила она. — Дитрих погасил долги моего покойного мужа, от Бальбуса я получила золотой перстень с изумрудом, камчатое платье и шерстяной плащ с серебряной застёжкой. Петер купил мне…

— Достаточно, — прервал я её. — Кто-нибудь из них требовал вернуть подарки?

— Нет. — Снова эта лёгкая усмешка.

Я посмотрел на настоятеля и бургомистра. Настоятель сидел помрачневший, ибо, похоже, понимал, в каком направлении двигается следствие, а бургомистр прислушивался ко всему с глуповато разинутым ртом.

— Ты слышала о колдовстве, Лоретта?

— Да.

— Ты знаешь, что насылание чар является смертным грехом, за который на земле карает Святая Служба, а после смерти Господь Всемогущий?

— Да.

— Ты знала кого-либо, кто накладывал чары или ворожил?

— Нет.

— Ты можешь объяснить, почему твои поклонники, Дитрих Гольц, Бальбус Брукдофф и Петер Глабер, умерли в муках, а из их тел выползли белые черви?

— Нет.

— Ты сберегала когда-нибудь волосы либо ногти кого-либо из них?

— Нет!

— Ты лепила куколок из воска, которые должны были их изображать, или вырезала из дерева, либо в ином материале?

— Нет! Нет!

— Ты молилась об их смерти?

— Нет, ей-Богу!

Она говорила правду. Поверьте мне. Хороший инквизитор понимает это в мгновение ока. Возможно, бывает сложнее, когда дело касается хитрого купца, учёного священника либо премудрого вельможи. Но никто мне не скажет, что Мордимер Маддердин, инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона, не распознал бы лжи в словах мещаночки из захолустного городка.

— Найдены ли в доме обвиняемой подозрительные предметы? Такие, что могли бы служить для ворожбы и насылания чар? — Я обратился к настоятелю и бургомистру, хотя знал ответ.

— Нет, — ответил священник за них обоих.

— Объявляю перерыв в допросе, — сказал я. — Отведите обвиняемую в камеру.

Стражник развязал Лоретту, на этот раз несколько осторожнее, чем до этого, а мы отправились наверх. Я велел Смертуху налить мне пива, и порядочно отхлебнул.

— Ваши обвинения рассыпаются, как карточный домик, — сказал я, а Смертух позволил себе коротко гоготнуть. — Хотя, кто-то в этом городке и правда балуется с колдовством…

Бургомистр явно позеленел. И ничего удивительного. Никто не хочет иметь колдуна по соседству, если только этот колдун не шкворчит на костре. Да и тогда, поверьте мне на слово, это бывает опасным.

— И, несомненно, с вашей великодушной помощью, — я не скрыл в голосе даже грана иронии, — нам удастся выяснить, кто это. Но прежде чем я поручусь своей репутацией, что это не Лоретта Альциг, мы обыщем её дом. Или то, что вы соизволили оставить от её дома…

— Обыс-ссс…

— Знаю, что обыскали, — ответил я, — и даже верю, что вы нашли все ценные предметы. Но я загляну туда ещё раз. Первый, — я обернулся к близнецам, — идёшь со мной и Смертухом, а ты, Второй, можешь выпить на постоялом дворе.

— Спасибо тебе, Мордимер, — сказал он, хотя, как и я, понимал, что выпивка в таком месте также может быть работой.

***

Дом Лоретты Альциг оказался двухэтажным деревянным зданием с широкими ставнями, которые сейчас грустно свисали на сорванных петлях. Дом был окружён забором, по его левой стороне я увидел вытоптанные грядки, на которых некогда росли цветы и полезные травы. Двери были полуоткрыты, и обстановка представляла картину нужды и отчаяния. Не только пропали все самые ценные предметы (я видел следы от гобеленов, ковров и светильников), даже то, что осталось, было уничтожено. Поломанные стулья, изрубленный топором стол, выломанные из стен дверные косяки… Что ж, даже когда Лоретту выпустят из-под ареста, ей не очень-то куда будет возвращаться.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал я, а бургомистр сжался под моим взглядом.

— Вы остаётесь снаружи, — приказал я, глядя на настоятеля и бургомистра. — Первый, за мной.

Мы обошли весь дом. Спальню, из которой пытались вынести кровать, а когда не получилось, порубили её на куски. Кухню, пустую, с полом, устланным осколками разбитой посуды. Полный паутины чердак.

— Ничего, Мордимер, — произнёс Первый. — Ничего тут нет.

— Тогда посмотрим подвал, — сказал я.

Крышка хода в подвал находилась около кухни, в чулане с испачканными углём стенами и полом. Я дёрнул за металлическую ручку, и крышка, тяжёлая, как зараза, со скрежетом поднялась. В темноту вела деревянная лестница. Я послал Первого за лампой, и мы спустились при её тусклом свете. Подвал был просторным, состоял из коптильни и закутья, полного угля и ровно напиленных деревянных чурбанов. Первый с закрытыми глазами медленно шёл вдоль стен, ведя пальцами по их поверхности. Я не мешал ему вопросами, ибо знал, что ему надо сконцентрироваться. Только концентрация поможет ему в отыскании того, что мы ищем.

— Ессссть! — наконец, сказал он с удовлетворением. — Здесь, Мордимер.

Я подошёл и присмотрелся к стене.

— Ничего не вижу. — Я пожал плечами, но он не увидел, ибо стоял ко мне спиной.

— Есть-есть-есть, — он почти пропел, а потом начал осторожно водить пальцами, нажимая камень то здесь, то там.

Я терпеливо ждал, пока, наконец, Первый не охнул, вцепился ногтями в стену и с усилием не вытащил один из кирпичей. Я посветил лампочкой и увидел, что кирпич скрывал маленький, стальной рычажок. Первый дёрнул за него, после чего в стене что-то проскрипело, и открылась скрытая дверь, ведущая в небольшую комнатку.

— Кто б мог подумать? — Покрутил головой Первый. — В таком, значит, захолустье!

— Ну-ууу, — ответил я, потому что действительно надо быть хорошим мастеровым, чтобы устроить так хитро спрятанный тайник.

Понятно, что в богатом, купеческом доме в Хезе это было бы совершенно нормальным, но здесь мы такого сюрприза не ожидали. Но настоящей неожиданностью было то, что я увидел внутри. На аккуратно развешанных полках стояли баночки с сушёными травами и бутылочки с разноцветными микстурами, а на вбитых в стену крюках сушились другие растения.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал я и присмотрелся к растениям. — Аконит, спорыш, волчьи ягоды… прекрасно, Первый, а?

— Прекрасно, Мордимер, — согласился он. — Но, вообще-то, что — прекрасно? — спросил он после некоторой задумчивости.

— Наша красивая Лоретта отравительница, сынок, — сказал я. — А это что такое?

Я заглянул в баночку и понюхал содержимое.

— Шерскен, — я искренне удивился. — Откуда у неё шерскен?

Шеркен был смесью определённых трав, приготовленной особым и довольно сложным способом. Смесью, которую я очень ценил, как удобное оружие. Поскольку шерскен, брошенный в глаза врага, вызывал почти мгновенную, хотя и временную слепоту. Но у смеси были и другие достоинства. В малых дозах, если пить как горячий отвар, она лечила от пучения и помогала от кашля.

В несколько больших дозах она приводила к медленной смерти. Человек, которому в еду или питьё добавляли шерскен, медленно сгорал, будто восковая свеча, и только специалист мог понять, что его убивает отрава.

— Выходит это она, — сказал Первый.

— Сдурел? — я вздохнул. — С каких это пор от воздействия яда твоё тело пожирают червяки, а?

— Но мы её сожжём, да, Мордимер?

— Меч Господа нашего! — не выдержал я. — Почему мы должны её сжечь, сынок? Она мерзкая отравительница, но никакая не колдунья!

Я отвёл руку с лампой и увидел, что у Первого на лице не самое умное выражение.

— Но кого-нибудь сожжём, Мордимер, да?

— Ага, — сказал я, закрывая дверцу. — Кого-нибудь наверняка сожжём. Но сейчас заткнись. Мы ничего не нашли, понятно?

Он усердно покивал и аккуратно приладил вынутый из стены кирпич на его место.

***

В камере Лоретты чертовски воняло. Что ж, даже красивые женщины должны как-то отправлять естественные нужды, а у неё для этого была лишь проржавевшая лохань. И это ещё хорошо, ибо я уже видывал узников, которые спали на утоптанном полу — из слоёв годами не убиравшихся и засохших испражнений. Можно сказать, у неё здесь были царские условия.

Когда услышала скрежет ключа в замке (стражник опять не мог с ним справиться), она вскочила с соломы, на которой лежала.

— Ты свободна, — сказал я. — Обвинение в колдовстве и убийствах снято.

Смотрела на меня, как бы не понимая до конца того, что я говорю. Она смахнула со лба упрямый локон спутавшихся волос.

— Так просто? — наконец тихо спросила она.

— А что ж ещё можно сказать? — Я пожал плечами. — Умеешь писать?

Она кивнула.

— Тогда составь список причинённого тебе ущерба. Я прослежу, чтобы городская казна выплатила тебе всё до гроша.

Она улыбнулась, будто только сейчас до неё дошло, что всё это правда, а не шутка или пытка.

— Составлю, — сказала она со злобой в голосе. — О, несомненно, составлю…

— Да, и ещё одно, — сказал я, стоя уже на пороге. — Твой подвал не самое безопасное место под солнцем. На твоём месте я бы не спускался в него без особой нужды.

Я даже не потрудился обернуться и увидеть выражение её лица.

Сейчас я мог спокойно вернуться в корчму. Второй сидел пьяный в дымину и попивал попеременке то из кружки, полной пива, то из кубка, полного горилки. Он рассказывал какую-то необыкновенно похабную историю, а его собеседники надрывали кишки от смеха. Второй, если только захочет, может располагать к себе людей. Это полезно в нашей профессии. Сейчас у его стола сидело шестеро мужчин, и поспорю, никто из них уже не помнил, что Второй является помощником инквизитора. Мне только было интересно, пригодится ли на что-нибудь его пьянство нам в работе. Зная Второго, я мог надеяться, что всё-таки пригодится.

Я вошёл в корчму, старясь не обращать ничьего внимания, но Второй, конечно, меня заметил и едва заметно кивнул. Я взобрался по лестнице до моей комнаты и лёг в сапогах на кровать. Мне хотелось спать, но я знал, что день мы ещё не закончили. Потом будет время на сон, хорошую выпивку, хорошую жратву, и может и ещё на кое-что. Хотя, когда я вспомнил шлюшку, которую бургомистр прислал ребятам, то счёл, что лучше потешить могут большой палец и его четыре брата.

Уже через минуту я услышал тихий стук, и внутрь вошёл Второй. Сейчас он уже не выглядел ни пьяным, ни весёлым.

— Что там, сынок? — спросил я. — Присаживайся.

Он сел на табурет, потряс бутылкой, после чего откупорил её и порядочно глотнул.

— Если уж начал, то не могу остановиться, — сказал он, объясняя. — Я боялся слишком уж выспрашивать, но что-то там, как бы, знаю…

— Ну? — я подбодрил его.

— Есть в городке такой человек. Вроде врач, кажется, его когда-то даже вызывали к местной знати. У него книги, Мордимер, много книг…

— У меня в Хезе тоже книги. — Я пожал плечами. — И что из этого?

— У тебя да, но здесь? Также говорят, что он подбивал клинья к этой крошке, но, похоже, был, как бы, не слишком смелым…

— Это уже что-то, — сказал я.

— И самое интересное, Мордимер, — он улыбнулся и прищёлкнул пальцами.

— Давай.

— Это брат грёбаного бургомистра. Сводный-то сводный, но всегда, как бы, брат.

— Ха! — Я опустил ноги с кровати. — Ты прекрасно справился, сынок. Сейчас иди спокойно пить, а мы нанесём визит господину доктору. Если всё пойдёт удачно, вскоре разожжём здесь приличный костёр. Или в Хезе, — добавил я немного погодя.

Доктор жил неподалёку от рыночной площади, поэтому коней, разумеется, мы оставили в конюшне. Пусть себе отдыхают и жуют вкусный овёсик, ибо скоро ждёт их снова долгая дорога. Благо, солнце несколько подсушило эту проклятую грязь, и я надеялся, что дальнейшую часть пути мы проведём в более приличных условиях. Ну, а до этого нам надо было закончить все дела здесь, в этом самом Томдальце. Кстати, что за варварское название, любезные мои.

Мы шли через рыночную площадь, и я видел взгляды, которые следили за нами. Нет, чтобы кто-то разглядывал нас открыто и нагло, стоял, щуря зенки и наблюдая за каждым нашим шагом. Нет, не так, дорогие мои. Люди подглядывали из-за ставень, украдкой высовывали головы из переулков. Нехорошо проявлять излишнее любопытство к инквизиторской работе, ибо в любой момент инквизитор может пригласить к себе, так ведь? По крайней мере, именно так всё это представляют себе простолюдины.

Дом доктора был каменным и добротным. Построенный из хорошего, красного, ровненько уложенного кирпича. Усадьбу окружал деревянный забор, высокий, ибо он был чуть выше моей головы. В саду росло несколько одичавших яблонек и одна вишня, усыпанная, как проказой, засохшими, маленькими вишенками.

— Прирождённый садовник этот доктор, — произнёс Смертух.

Я толкнул деревянную калитку, и мы вошли в сад. Из покосившейся конуры выскочила собака с ощетинившейся, в колтунах шерстью. Она даже не залаяла и не зарычала, только сразу бросилась на нас. Не успел я ничего сделать, а уже услышал тихое скуление, и стрела попала зверю прямо в грудь. Пёс перевернулся в воздухе и свалился на землю мёртвым, с оперённым болтом, торчащим в грязной шерсти.

— Хорошая работа, сынок, — сказал я.

Мы поднялись на крыльцо по деревянным, отполированным временем и подошвами сапог ступенькам. Я сильно постучал в дверь. Раз, второй, потом третий.

— Ну что ж, Смертух… — сказал я, но не успел закончить, как изнутри мы услышали шарканье, а потом голос, который звучал так, будто кто-то водил напильником по стеклу.

— Кого черти носят?

— Открывай, приятель, — сказал я. — Именем Святой Службы.

За дверью воцарилась тишина. Долгая тишина.

— Смертух, — произнёс я спокойно. — Всё-таки тебе придётся…

— Уже открываю, — сказал голос изнутри. — Хотя не знаю, чего может хотеть от меня Святая Служба.

Мы услышали скрежет отодвигаемого засова. Одного, второго, потом третьего. И после этого ещё щёлкнул ключ, поворачиваемый в замке.

— Твердыня, а? — съязвил Смертух.

Двери приоткрылись, и я увидел мужчину с худым, заросшим седоватой щетиной лицом. У него были чёрные, быстрые глаза.

— Дайте-ка я присмотрюсь… Да-а, я видел вас, магистр инквизитор, на рынке. — Мы услышали бряканье снимаемой цепочки, и двери открылись шире. — Прошу, входите.

Изнутри шибануло зловонием… Причём, не обычным зловонием замухрышки, нестиранной одежды, немытых тел или испорченных продуктов, какого можно было ожидать. О, нет, мои дорогие, это было другое зловоние. В этом доме варили травы, сжигали серу, плавили свинец. Наш доктор занимался, видимо, и медициной, и алхимией. Впрочем, это часто шло в паре, и Церковь не видела в этом ничего плохого. До поры, ясное дело.

— Пожалуйста, пожалуйста… — Доктор вдруг увидел лицо Смертуха, и голос застрял у него в горле.

Мы вошли в переднюю, а потом в большую, захламлённую комнату. Центральное место занимал огромный стол, а на нём громоздились реторты, бутылки, склянки, а также баночки и котелки. Над двумя горелками, одной большой, а другой маленькой, что-то висело в котлах и булькало, оттуда доносился удушливый запах. Я увидел несколько разбросанных книг, в углу комнаты большой стопкой лежали другие. В клетке сидела перепуганная крыса с маленькими блестящими глазками, а на краю стола лежала искусно препарированная голова лисы. В тёмном углу щерило зубы набитое чучело волчонка. Я подошёл ближе и увидел, что чучельник был настоящим мастером своего дела. Щенок выглядел как живой, даже лимонно желтые, стеклянные глаза, казалось, горят смертельным блеском.

— Прекрасная работа, — сказал я.

— Очень приятно, — кашлянул хозяин. — Разрешите, магистр, представлюсь. Я Йоахим Гунд, доктор медицины университета в Хез-хезроне и натуралист.

— Что привело учёного в такой городок? — вежливо спросил я.

— Позвольте, господа, — он кашлянул снова, — в другое помещение. Я не привык к гостям, потому здесь всё так выглядит…

— Я видывал и худшие вещи, — ответил я, а Смертух рассмеялся.

— Да, да. — Доктор явно побледнел, хотя и имел землистую кожу.

Комнатка, в которую он нас провёл, была тоже несказанно захламлённой, но, по крайней мере, в ней не воняло так сильно, как в большем помещении. Смертух и близнецы уселись на большом, обитом латунью сундуке, я развалился в потрёпанном кресле, а доктор примостился на табурете. Он выглядел как худая, заморенная голодом птица, которая вот-вот сорвётся в полёт.

— Чем могу вам служить, уважаемый магистр? — спросил он. — Может наливочки?

— Спасибо, — отказался я. — Легко, наверное, догадаться, что кончина Дитриха Гольца, Бальбуса Брукдоффа и Петера Глабера — я хорошо запомнил имена, правда? — вызвала тревогу Святой Службы. Рад бы узнать, что человек учёный, как вы, думает об этих случаях?

— Ха! — Он потёр руки, хотя в помещении было тепло.

— Я с самого начала говорил, что Лоретта невиновна, но никто и слушать не хотел…

— Кому говорили? — заговорил невнятно Смертух, ибо как раз отгрызал себе ноготь.

— А-а… кому? — явно смешался доктор. — Так, вообще говорил. Это всё человеческая глупость. Байки. Вымыслы. Фантасмагории. — Он посмотрел на меня, как бы желая удостовериться, понимаю ли я последнее слово.

Я понял.

— Иными словами, ничего не случилось? — мягко улыбнулся я.

— Не то, чтобы ничего, ибо умерли. Но от естественных причин, магистр! Петер давно страдал от кашля и харкал кровью, Дитриху я не раз ставил пиявки, а Балбус обжирался до бесчувствия, а ведь у него были проблемы со стулом. Они вели плохой образ жизни, магистр. Нездоровый.

— Да-а, — покачал я головой. — А белые, толстые черви?

— Черви, — он выплюнул это слово, будто оно было неприличным. — Чего только людишки не придумают?

— Например, ваш брат, бургомистр, — намекнул я.

— Ну да, — нехотя признал он. — Но я в это не верю.

— Не верите, — повторил я, — ну что же… Вы позволите, мы осмотримся немного?

— Осмотритесь? — Он снова побледнел. — Я не знаю, имеете ли…

— Имеем, — сказал я, глядя ему прямо в глаза. — Поверьте, имеем полное.

— Что ж. — Он в очередной раз потёр руки. Я заметил, что пальцы его покрыты синими и белыми пигментными пятнами. — Раз так…

— Раз так, то так, — улыбнулся я одними губами и встал. — Посмотрим сначала чердак и подвал.

— На чердаке только пыль, паутина и крысы, — быстро произнёс доктор. — Поверьте мне, вы лишь испачкаетесь и намучаетесь…

— Показывай этот чердак, — рявкнул Смертух.

— Нет, Смертух, спокойно, — сказал я. — Раз доктор говорит, что чердак такой неуютный, мы спустимся в подвал.

— В-вв подвал? — стал заикаться Йоахим Гунд.

— Почему нет? А, впрочем, — я сделал вид, что задумался. — Вы, доктор, покажете моим помощникам подвал, а я в это время осмотрюсь во дворе.

Я знал, что мы ничего не найдём ни в подвале, ни на чердаке. Доктор Гунд сознательно заводил нас в маленькую ловушку. Его беспокойство выглядело очень натуральным, но дал бы голову на отсечение, он лишь притворялся. Конечно, он был обеспокоен нашим визитом, но рассчитывал, что мы устанем, обыскивая подвал и чердак, и оставим его, наконец, в покое. В конце концов, он мог ожидать, что инквизиция, рано или поздно, посетит дом врача, чудака и алхимика. И всего этого он скрывать от нас не собирался. Реторт, опытов, экспериментов. Посмотрите, у меня ничего нет, что стоило бы утаивать, — казалось, он говорил. Очень хитро, любезные мои, но я чувствовал во всём этом фальшь.

Я вышел наружу и осмотрелся. Мёртвый пёс лежал на полпути к калитке, как мы его и оставили. Я направился на задний двор. Открыл дверку и заглянул в чулан, где лежали аккуратненько сложенные сосновые дрова и дубовые чурбаны с облезающей корой. У стены стояли вилы, грабли с выломанным средним зубом и заступ с лопатой, испачканной засохшей грязью. Ничего интересного.

В тени развесистого каштана я увидел аккуратно облицованный камнем колодец. Я поднял деревянную крышку и заглянул внутрь. В восьми, девяти футах подо мной блестело зеркальце воды. Я уже видывал тайники, размещённые под поверхностью воды в колодце, но мне не казалось, что у уважаемого доктора были силы и желание принимать ледяные ванны. Не говоря уже о том, что на гладкой стенке облицовки не было никаких скоб или креплений, что помогали бы при подъёме и спуске. Тогда где скрывалась пещера колдуна? Ха! Вот хороший вопрос. Неужели я всё-таки ошибался, и Йоахим Гунд не был таким хитрым, каким выглядел, и занимался чёрным делом в подвале либо на чердаке?

Я медленно пошёл вдоль деревянной ограды, а потом пересёк сад вдоль и поперёк, да наискосок. Ничего необычного. Заброшенный и весь в сорняках цветник, маленькие, сгнившие яблочки, коричневеющие в некошеной траве, несколько кротовин, пара десятков горстей лопнувших каштанов. Прогуливаясь, я внимательно смотрел под ноги, но повсюду победоносно буйствовали трава и сорняки. Я искал какой-нибудь след. Например, крышку, присыпанную землёй и заложенную вырезанным куском дёрна. Но не было ничего. Что ж, значит пришло время молитвы. Я преклонил колени под деревом и постарался освободить мысли. Я вслушивался в лёгкий шум ветра, который веял возле меня и сквозь меня.

— Отче наш, — начал я, — сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя как на небе, так и на земле.

Я закрыл глаза и мало-помалу чувствовал, как на меня нисходит Сила. Несмотря на зажмуренные веки, я начинал видеть. Ветки деревьев смутно виднелись среди каких-то зелёных и жёлтых проблесков.

— Хлеб наш насущный дай нам на сей день; и дай нам также силы, дабы не прощали мы должникам нашим.

Взрывы красного цвета охватили почти всё, но за ними я уже видел очертания крыши дома и зелень травы. Вся картинка мигала, дёргалась и менялась, но я знал, что должен выдержать. Несмотря на то, что, как обычно, появилась сестра молитвы — боль. Ударила неожиданно, вместе с красной волной. Так, будто приплыла на галере с багряными парусами. Я чуть не прервал молитвы и не открыл глаза.

— И позволь нам дать отпор искушению, а зло пусть пресмыкается в прахе у ног наших. Аминь.

Боль поселилась надолго, но я старался о ней не думать. Я также старался не концентрировать взгляда на образах, появляющихся из проблесков. Я хорошо знал, что если всмотрюсь в какой-то элемент, фрагмент этой реальности-нереальности, то чем сильнее буду пытаться его разглядеть, тем быстрее он развеется и исчезнет. Образы проплывали сквозь меня, а я продолжал молиться, и временами видел себя самого, как бы смотрел сверху на чёрную, коленопреклоненную фигуру, пульсирующую багрянцем боли.

— Отче наш, — я начал вновь, хотя молитва не приносила облегчения, а только усиливала боль.

Но всё же мне казалось, что я уже плыву где-то среди красок и образов, окутанный ярким, жёлтым блеском.

Мне пришлось семикратно повторить молитву, пока я через закрытые глаза не разглядел явственно сад и дом. Они не были такими, какими я их запомнил до этого. Дом пульсировал мраком, казалось, приближаясь и отдаляясь. Сад светился безумной, болезненной зеленью. Я ясно видел прицепившиеся к веточкам дерева засохшие вишни, которые теперь казались бурыми уродцами с челюстями, полными зубов в виде игл. Я видел кружащихся вокруг этого дома существ, которых невозможно описать словами. Создания без чётких форм и красок, парящие над землёй и лениво плывущие по воздуху. Один их вид будил страх, пересилить который позволяла мне лишь молитва. Я молился, и казалось мне, что я уже целиком слеплен из одной боли. Но если бы я прервал литанию именно в этот момент, кто знает, не оказался бы в поле зрения бесформенных монстров. А сама мысль, что кто-нибудь из них мог бы посмотреть в мою сторону, вызывала у меня пароксизм ужаса.

Теперь я уже мог спокойно осматриваться. Мало того, я мог, ухватившись за башенку на крыше, вращать дом то влево, то вправо, чтобы заглянуть во все его закутки. И почти сразу я увидел место, которое должен был увидеть. Пульсирующая голубым иллюзия. Это была стена в чулане для дров. Созданная с помощью настолько сильного заклятия, что кирпичи были не просто видны, но их можно было почувствовать пальцами, и даже пораниться об их шершавую поверхность. Эту стену можно было сколь угодно простукивать и прослушивать. Звучала бы как обычная, цельная, кирпичная стена. Ибо звук в этом случае тоже был бы иллюзией. Я бережно высмотрел голубовато-серебряные нити, удерживающие иллюзорную стену, и мало-помалу их оборвал, одну за другой. Пульсирующий голубой цвет постепенно бледнел, серел, и, наконец, погас. Я знал, что в этот самый момент стена из добротного, красного кирпича просто исчезла. Растворилась в воздухе.

Я открыл глаза и осел с колен на землю. Почувствовал щеками мокрое, холодное прикосновение травы. Я съёжился, подтягивая ноги под самый подбородок. Я был счастлив, что у меня всё перестало болеть, но вместе с тем я совсем не хотел вставать.

— Мордимер, — услышал я над собой. — Мордимер…

Я сжался ещё сильнее, но тогда этот кто-то, а по запаху я узнал Смертуха, крепко тряхнул меня за плечо.

— Мордимер? Ты молился?

Я почувствовал на губах холодное прикосновение металла, а Смертух силой раздвинул мне челюсти. Крепкая сливовица с резким ароматом и вкусом влилась мне в рот. И в горло. Я закашлялся. Смертух придержал меня и продолжал лить водку. Я передёрнулся, отвернул голову, и меня вырвало.

— Меч Госпо… Хочешь меня… убить? — я запнулся, и меня вырвало ещё раз.

Я протянул к нему руки.

— Дай, — сказал я, и он налил горилки мне в ладони. Я закрыл глаза и плеснул себе в лицо сливовицей.

— Лучше. — Я попытался встать, но меня качнуло, и Смертух был вынужден меня подхватить.

Я опёрся о пень дерева. Чувствовал, что весь дрожу, будто проснулся в леденящем помещении после сильно пьяной ночи. У меня ничего не болело, но мне казалось, что каждая часть моего тела распадается на кусочки.

— Смертух. Спасибо.

Он покачал головой.

— Что я должен делать, Мордимер? — спросил он.

— Арестуй… те его, — сказал я. — Мне надо здесь остаться… на минуту.

У меня не было сил, чтобы говорить дальше, а было много чего сказать. К счастью, Смертух сам знал, что должен делать.

— Колодки, так? Кляп? Охрана на всю ночь? Отвезём его в Хез, да?

— Да, — ответил я. — Иди уже…

Похоже, я заснул, ибо, когда очнулся, была уже ночь, а мои плащ и волосы были мокрыми от росы. Я посмотрел на луну, которая сияла сильным, серебряным блеском, и встал. Глубоко вздохнул.

— Ещё один такой колдун и будут тебя сгребать лопатой, бедный Мордимер, — сказал я сам себе.

Дом Йоахима Гунда стоял тёмный и пустой. Я повлёк себя в сторону дровяного чулана. Короткий сон всё-таки принёс отдохновение, ибо, по крайней мере, шаги я делал по прямой, хотя у меня всё ещё кружилась голова. Я заглянул в чулан и увидел, что за ровно сложенными дубовыми чурбанами нет уже кирпичной стены, лишь находится деревянный простенок с маленькой, поворотной дверцей.

Не торопясь, я перенёс чурбаны и расчистил себе путь. Я толкнул дверцу. За ней находилась уютно устроенная комнатка. Стояли в ней обитое дамастом кресло и бюро красного дерева, а также круглый столик. На массивных полках лежали переплетённые в кожу книги, пол покрывал ковёр с толстым ворсом. И всё смотрелось бы и правда мило, если бы не то, что на ковре была выткана пентаграмма. Я снял с полки первую с краю книгу. Толстая, телячья кожа и блестящие золотом буквы названия.

— Демонология, — прочитал я вслух. Снял второй том.

— Путь сатаны. — В этот раз буквы блестели серебром, а переплёт был старым и потерявшим блеск.

— Прекрасное собрание, — сказал я вновь сам себе. Остальные книги были того же рода. Большинство толковало о колдовстве, наложении чар и призывании демонов. Одна была посвящена астрологии, другая — лечебным микстурам и ядам, я также нашёл том, раскрывающий секреты анатомии. Впрочем, он был не запрещён. Но часть книг уже много или даже много десятков лет находилась в церковном индексе, а остальные туда никогда не попадали, ибо Церковь и не собиралась официально признавать, что таковые существуют. Разумеется, мы, инквизиторы, должны были о них знать, но от простых людей эти секреты тщательно скрывали. Каким образом Гунд стал обладателем этого необыкновенного и просто-таки бесценного собрания? Вот в чём вопрос, ответ на который мы получим в Хезе. Дело было слишком важным, чтобы я занимался им на месте, а Йоахим Гунд был слишком опасным человеком, чтобы позволить ему умереть без полной исповеди.

Я сел в кресло и задумался. Вот как сплетаются судьбы людские. Случайное посещение захудалого городишка, случайная встреча с толпой, ведущей колдунью, моё желание разобраться в деле. Может не случайное, но я знал, что не каждый инквизитор морочил бы себе голову следствием. И среди нас были чёрные овцы… Ведь если бы мы прибыли днём позже, от Лоретты бы остался лишь размокший от дождя пепел вокруг металлического столба в центре рыночной площади. Если бы мы прибыли днем раньше, то проехали бы через город, задержавшись в корчме может всего лишь на одну ночь, и тогда весь спектакль скрыли бы от наших глаз и сделали бы дело после нашего отъезда.

Однако мы свалились в Томдальц именно в ту минуту, когда должны были свалиться. И обнаружили кучу дерьма, любезные мои. Кто ж теперь может сказать, что Ангелы не бдят, чтобы направлять пути наши?

Я медленно листал книги. Для человека неподготовленного лишь один взгляд на их содержание мог стать гибельным. Ибо, как отречься от власти? Как отказаться от власти над человеческой жизнью, над чувствами? Ха! Хороший вопрос. Думаете, любезные мои, инквизиторов порой не искушало желание воспользоваться запретными знаниями? Ох, искушало, и ещё как. А некоторые, к своему несчастью, поддавались этому искушению. Временами даже из чистых побуждений, но чёрную магию нельзя использовать в добрых целях. Только не каждый это понимал, несмотря на годы обучения и советы мудрых наставников. Инквизиция в таких случаях (редких, скажем честно) не выносила сор из избы. Не думаете же вы, что инквизитор мог сгореть на костре к радости черни? Его просто забирали в одно из наших секретных, уединённых мест, где работали вернейшие из верных, довереннейшие из доверенных. И там, в чувстве любви и сочувствия, с ним беседовали так долго, пока он не признавался во всех грехах и не открывал, как он дошёл до того, что свернул с пути закона на путь порока. И когда у него уже не оставалось ни одной собственной мысли, ему позволяли умереть смертью, полной очищающей боли.

Наконец я нашёл рецепт, который искал и который с таким успехом использовал доктор Гунд. Процесс наложения чар «белых червей» был сложным, а сам рецепт запутанным и не до конца ясным. Ничего страшного. Доктор расскажет подробно, как он провёл эксперимент. Скажу вам по секрету, любезные мои, мы не только находим колдовские книги. Малые мира сего думают, что мы их ещё и уничтожаем. Ничего более ошибочного. На кострах горят подделки либо экземпляры произведений, копии которых у нас уже есть. Ибо в самой охраняемой библиотеке Инквизиции они все есть — все запрещённые произведения. О воскрешении мёртвых и призывании демонов, заклятиях и чарах, о богохульных молитвах, о соблазнах и ядах. Там, за толстыми стенами одного из монастырей, стоят ряд за рядом книги, заботливо сберегаемые старыми библиотекарями. Каждый инквизитор в конце обучения имеет право войти в библиотеку. Чтобы увидеть мощь зла и первый раз в жизни помериться с его безмерностью.

Скажу больше. Инквизиторы не останавливаются на знаниях, почерпнутых из отступнических, еретических и демонических книг. После допросов обвиняемых мы пишем собственные комментарии и объясняем некоторые из наиболее сложных рецептур. Якобы часть из них даже проверяется на практике. Якобы существует в Инквизиции специальная, секретная группа инквизиторов, которые испытывают каждый из рецептов. Якобы — ибо об этом не говорится, об этом мы не должны даже думать.

Я вздохнул. Пришло время покинуть милый домик доктора Гунда. Оставались дела характера, скажем, организационного. Я знал, что следует отказаться от дальнейшей поездки и вернуться в Хез. С багажом в виде колдуна и его собрания книг, а это означало, что бургомистр должен будет предоставить, как минимум, двух вьючных лошадей. Что ж, наверняка, он может себе это позволить… Если только напуганный поимкой брата не смоется из городка. Может его тоже следовало доставить в епископский суд? Или я должен провести первый допрос ещё на месте? Вот только, видите ли, не слишком это удобно — везти несколько десятков миль человека, которого уже допросили. А я не хотел, чтобы он мне умер по дороге. В конце концов, я осмеливаюсь считать себя профессионалом…

Я встал, закрыл поворотную дверцу, потом и чулан. Я побрёл в городок, а была уже ночь, и вновь начал моросить дождик. Я решил, что сначала загляну в арестантскую. Наверху, у стола сидел Смертух, потягивал что-то из металлического кубка и с весьма серьёзной миной практиковался в тасовании карт. При виде меня он вскочил на ноги.

— Мордимер! Как себя чувствуешь? — Он посмотрел на моё лицо. — О-у, — добавил.

— Именно, — сказал я. — Именно так я себя чувствую. Где доктор?

— Внизу. Второй приглядывает за ним.

— Хорошо. Двигай в дом доктора и сторожи у дровяного чулана. И храни тебя Бог сдвинуться оттуда на шаг. Понимаешь? Не в доме, внутри, только в чулане!

— Хорошо, хорошо, Мордимер, понимаю. Ты что-то нашёл?

Я посмотрел на него таким взглядом, что он, уже ничего не говоря, вскочил и двинулся в сторону выхода. Я сгрёб со стола ключи к арестантской и отпер дверь.

— Кто здесь? — Услышал я бдительный и трезвый голос Второго.

— Меч Господа, близнец, не пристрели меня!

Я спустился по лестнице. Хотя доктор Гунд не был зажат в колодках, поскольку, видимо, в городе их не нашли (Кстати, ну что за город? Колодок в нём не нашлось!), но лежал нагим и растянутым на столе, приготовленным ранее с мыслью о допросе Лоретты. У колдуна во рту был кляп, а кисти рук и ступни были крепко приторочены к металлическим креплениям. Близнец даже наложил ему петлю на шею, чтобы тот не мог двигать головой. Кроме того, мои ребята полностью обрили тело докторишки и сделали это не слишком нежно, поскольку внизу живота, на голове и в подмышках доктор был в ранах от тупой бритвы и синих кровоподтёках. Правда, я не верил, что дьявол мог скрываться в волосах допрашиваемого и оттуда давать ему полезные советы, но предрассудок был настолько силён, что я не собирался с ним бороться или кого-нибудь бранить.

— Ну, у тебя и вид, Мордимер. — Близнец посмотрел на меня с явным, хотя и неожиданным сочувствием.

— А, перестань, — пробормотал я и посмотрел в лицо Гунда.

Он смотрел на меня вытаращенными и полными боли глазами, ибо никто не озаботился ослабить узлы на нём. Поэтому я сделал это сам. Не из ложно понимаемого милосердия. Просто мне от него будет больше пользы, если он сможет ходить самостоятельно. В конце концов, нас ждала долгая дорога в Хез.

— Иду спать, — сказал я. — А ты сиди здесь. — Второй скривился, услышав мои слова, но ничего не сказал. — Ты куда дел брата?

— Вроде спит, зараза! Сказал, что устал от поисков…

— Я ему устану! — ответил я, но только махнул рукой.

Я ещё раз посмотрел на Гунда, разложенного на столе. Голый и худой, с выступающими рёбрами, со съёжившимся естеством и порезами от тупой бритвы он не выглядел могучим колдуном. А если не смотреть, был им.

***

Меня разбудил равномерный стук дождя о ставни. Что ж, недолго продолжалась хорошая погода. Конечно, костёр можно сложить да разжечь и во время ливня, но поверьте мне, самое красивое зрелище открывается летним, безоблачным вечером, когда красный цвет пламени взаимодополняет красный цвет заходящего солнца. Но здесь — в Томдальце — мы и так не намеревались разжигать костёр.

Я открыл ставни. Рыночная площадь снова напоминала лужу. Две исхудавшие свиньи слонялись в её центре, а одна тёрлась боком о металлический столб.

— Что за дыра, — проворчал я про себя и вышел в коридор позвать корчмаря.

Мы никуда не спешили, поэтому я велел приготовить кадку с горячей водой, щёлок и берёзовый веник. И солидный завтрак. После молитвы у меня всегда зверский аппетит, и сейчас я тоже чувствовал, что съел бы коня с копытами. Я купался до позднего утра, лишь время от времени вызывая прислужную девку, чтобы добавила горячей воды. И так я себе лежал в деревянной кадке, наполненной кипятком, уминал из глиняной миски кашу с кабанятиной и запивал холодным пивом. Ох, мне было хорошо, любезные мои, но я знал, что это лишь краткий миг отдохновения среди трудов праведных слуги Божьего.

Наконец я вышел после купания, велел Первому, чтобы сменил брата, сторожившего в темнице, а сам решил навестить бургомистра. Правда, как он, так и пробощ пытались добиться меня предыдущим днём, но я строго-настрого запретил корчмарю кого-либо пускать на второй этаж. И, как видно, он справился хорошо.

Бургомистра и настоятеля мне не пришлось долго искать. Они сидели в зале с кувшином пива и не выглядели довольными жизнью.

— Приветствую, господа, — сказал я, приглаживая ещё мокрые волосы. — Что вас привело в такую рань?

— М-мой бра-а… — начал бургомистр.

— Надеюсь, у вас были веские причины, чтобы заключить под стражу уважаемого гражданина нашего города, магистр инквизитор, — тихо сказал настоятель.

В этот раз его глаза были опущены, он смотрел в стол и говорил со смирением. И он был прав. В конце концов, передние зубы он уже потерял.

— Доктор Гунд едет вместе со мной в Хез-хезрон, где будет подвергнут полному дознанию…

Бургомистр глухо охнул и осел на стул.

— К вашему сведению скажу лишь одно: он обвиняется в практиковании чёрной магии, обладании запрещёнными книгами, тройном убийстве и ереси. Ты, настоятель, тоже приготовься в дорогу. Ты должен предстать через тридцать дней, начиная с сегодня, перед Его Преосвященством епископом. Будешь подвергнут допросу, имеющему цель выяснить, как могло случиться, что под твоим носом практиковал колдун. А ты. — Я подошёл к нему так близко, что мог дотронуться до него. — Обвинил невиновную женщину.

Он отшатнулся на шаг и сбил стул.

— Я-я н-не знал, — он стал заикаться, — живым Богом, господин инквизитор…

— Тише! — приказал я. — Ты ещё ни в чём не обвинён.

— Бургомистр, — сказал я после паузы. — Вот отчёт о расходах, которые должна покрыть городская казна.

Я подал ему лист бумаги, который ещё вчерашней ночью заботливо заполнил цифрами.

Бургомистр равнодушно взял документ, но когда на него посмотрел, побледнел.

— Эт-то н-невоз-змож…

— Возможно, возможно, — сказал я. — Всё согласно закону и традиции. Мне также понадобятся три вьючных лошади. Только никаких там хромых, измождённых кляч, договорились?

— До-до…

— Вот и ладненько. Распоряжением Святой Службы тебе нельзя покидать Томдальц, — добавил я. — Нарушение этого распоряжения приравнивается к признанию в соучастии в преступлениях колдуна.

Если это возможно, то он побледнел ещё больше.

— Это всё, — сказал я. — Выплата и кони должны быть готовы к завтрашнему утру. С рассветом мы выезжаем.

— Это огромная сумма, магистр инквизитор, — вновь тихо произнёс настоятель.

— У вас есть право обжаловать моё решение у Его Преосвященства епископа, — сказал я равнодушным тоном. — Ты, настоятель, явишься туда через месяц, поэтому у тебя будет возможность обсудить этот вопрос.

Я вышел из корчмы, раздумывая, посетит ли настоятель прихода святого Себастьяна в Томдальце наш прекрасный Хез-хезрон. Если он этого не сделает, на тридцатый день епископ выпишет ордер на его арест, который будет разослан во все отделы Святой Службы, в храмы, монастыри и по всем участкам Разбойной Стражи. Мир станет очень маленьким для чернобородого служки, да и разговор, если до него дойдёт, сразу примет неприятный оборот.

Я послал Второго, чтобы они вместе с Смертухом запаковали все книги доктора Гунда. В принципе, я должен был это сделать сам, но что-то меня удержало от вторичного посещения его дома. Память о молитве была ещё слишком свежа и слишком сильна. Впрочем, я мог доверять ребятам. Книги не были тем, что их могло заинтересовать, хотя все они умели читать и даже немного писать. Конечно, я мог себе представить, что кому-то из них взбредёт в голову забрать ценный том с целью продажи его на чёрном рынке. Я мог себе также представить, что камень с неба упадёт мне прямо в карман. Ребята прекрасно знали, где кончаются шутки с добрым Мордимером, и где начинается работа, за плохое исполнение которой этот самый добрый Мордимер, глазом не моргнув, послал бы их на костёр.

Меня ждал ещё один визит. Честно говоря, не совсем обязательный. Но я хотел увидеть, как справилась на свободе Лоретта. И, кроме того, я считал, что мы должны на прощание сказать друг другу несколько последних слов.

***

Дверь дома Лоретты была уже целой и следует признать, она быстро обернулась с этой проблемой. Местный плотник, наверное, содрал с неё сколько влезло, хотя может уже наградой было то, что он одним из первых смог поговорить с женщиной, которую едва не сожгли на костре? В любом случае, несомненно, у него будет, о чём поболтать в корчме.

Я вежливо постучал и спокойно ждал ответа. Я услышал в передней быстрые шаги, а потом беспокойный голос.

— Кто там?

— Мордимер Маддердин, — ответил я, а поскольку не был уверен, запомнила ли она моё имя, добавил, — инквизитор.

Возможно, я выбрал не лучшее пояснение, ибо лишь услышал, как она быстро и резко втянула воздух в лёгкие. Но потом открыла дверь. На этот раз она была с собранными в высокий узел волосами и бледной, как труп.

— Вы пришли за мной, инквизитор? — спросила она.

— Можно войти?

Она отступила от порога, а потом старательно закрыла за мной дверь.

— Прошу в комнату… там не… — прервала она, — но вы сами видели.

— Ага, видел. — Я вошёл внутрь и заметил, что она уже успела частично убрать беспорядок, оставленный людьми бургомистра и любящими соседями.

— Хотите меня сжечь? — Она прислонилась спиной к стене, и я видел, как она кусает губы.

— Сжечь, дитя моё? — Я пожал плечами. — А за что бы это? Наказание за отравление совсем другое. Закон гласит, что преступника следует варить живьём в воде или масле, и у него нет права умереть, пока он внимательно не рассмотрит собственные варёные ступни. Лично я предпочитаю масло, поскольку у него температура кипения выше, что доставляет осуждённому неповторимые ощущения.

Похоже, ей стало дурно, но она ничего не сказала.

— Однако этим, Лоретта, занимаются светские суды. Городская Скамья, бургграф, иногда герцогские суды. Я инквизитор и не думаешь же ты, что я буду бегать за каждой жалкой отравительницей в Хезе и окрестностях, — я засмеялся, ибо мне самому это показалось достаточно забавным.

— Не хотите меня арестовывать? — казалось, она не понимает.

— Муж? — спросил я, — Это был муж, не правда ли? Сейчас и так бы ничего не доказали, но за одно обладание шерскеном тебя заклеймили бы железом.

— Муж, — тихо подтвердила она через минуту. — Бил меня, влезал в долги…

— Меня не интересует твоя история. — Я поднял руку. — Хотел только удостовериться. Ты отравила мужа, пользовалась свободой и щедростью поклонников, и вдруг появился Гунд. Учёный доктор с видом потрёпанной птицы. Вообще говоря, он осмелился ухаживать за тобой, или же просто поубивал этих ничтожных и несчастных сукиных сынов из ревности? Рассчитывая, что когда останешься одна, он легче завоюет твою благосклонность? Х-мм… Впрочем, я не спрашиваю тебя, ибо надеюсь, что ты не знаешь. Обо всём узнаю уже в Хезе.

Она посмотрела на меня и начала медленно расстёгивать крючки высокого ворота застёгнутого под шею камчатого кафтанчика. Много было этих крючков. Снизу была белая блузка.

— Лоретта, — сказал я мягко. — Тебе не надо покупать моё молчание или моё расположение, ибо для меня твоё дело закрыто. Я нашёл колдуна и только это сейчас важно. А ты… ты просто невиновна.

Она замерла на полпути с пальцами на блузке.

— Я пришёл, чтобы дать тебе два совета. Во-первых, очисти подвал и забудь о том, что когда-либо в нём что-то было. И если не хочешь увидеть свои ступни варёными, никогда не играй так больше, независимо от того, будет ли муж тебя бить, или же нет. Поскольку побои мужа можно как-то пережить, но не знаю никого, кто бы вышел невредимым из купели с кипящим маслом. Удачные стечения обстоятельств — от милости Господа, а Господь наш не посылает свои милости неосмотрительно. Во-вторых, подготовь перечень ущерба, который был тебе нанесён в результате несправедливого обвинения, и принеси мне на подпись завтра утром. Город выплатит тебе компенсацию, но без моей подписи дело может тянуться бесконечно.

— Почему… — Она как-то беспомощно опустила руки. — Почему вы это делаете?

Это был хороший вопрос, и я сам себе его задавал, но никак не мог найти достойного ответа. Хотя…

— Ибо служу закону, Лоретта, — ответил я, но это было только частью правды. — Так, как понимаю его своим скудным умом.

Она покивала, хотя не думаю, что поняла. Не думаю, что кто-нибудь понимал. Может только мой Ангел, ибо я иногда думал, что он такой же сумасшедший, как я сам. Впрочем, раз он до сих пор не довёл меня до погибели, должно быть, считал меня полезным орудием.

— Вы странный человек. — Она посмотрела мне прямо в глаза и снова стала расстёгивать пуговки. — Останьтесь со мной, пожалуйста. Это не плата, это…

Я подошёл ближе, а она по-прежнему смело смотрела. Мне казалось, что она даже чуть-чуть улыбается.

— Желание? — подсказал я, а Лоретта медленно кивнула и расстегнула блузку до конца.

***

Когда она проснулась, я уже не спал. Лежал навзничь, с открытыми глазами и разглядывал тёмные, деревянные балки потолка.

— Мордимееер. — Она вжалась в меня всей собой. — Знаешь, о чём я подумала?

— Знаю, — ответил я.

— Шутишь? — она прыснула коротким, обрывистым смешком.

— Ты подумала, что интересной была бы перемена в твоей жизни. И поездка. Например, в Хез-хезрон. — Я повернулся на бок и посмотрел на неё. Она действительно была поражена.

— Прекрасная была бы из нас пара, — я продолжал. — Инквизитор и отравительница.

— И что? — ответила она немного погодя холодным тоном.

— Ибо для тебя это плохо бы кончилось, — ответил я. — Можешь мне поверить.

— Ручаюсь, ты об этом пожалеешь. — Она опёрлась кулаками о мою грудь и приблизила лицо к моему лицу. — Ты пожалеешь об этом уже в первую, тоскливую, одинокую ночь по дороге в Хез.

— Ручаюсь, ты права, — согласился я. — Но независимо от этого, ответ тот же: нет.

— У тебя кто-то есть, а? Там, в Хезе? Жена? Любовница?

— Время от времени шлюшки из борделя, — буркнул я, — и не думаю, чтобы это могло в ближайшее время измениться…

Она с минуту размышляла.

— Ты ведь, пожалуй, не боишься, — сказала она, — что я прикончу тебя, как моего мужа? Ведь не в этом дело?

Я рассмеялся, ибо сама мысль, что я должен был бы её бояться, показалась мне и правда забавной.

— Ты не смогла бы меня отравить, даже если бы захотела, — возразил я. — Могу распознать на вкус или запах большинство известных в мире ядов. Это одна из вещей, которым меня учили. В конце концов, ты сама знаешь, что мы живём в опасном мире.

— Так может я тебе просто не нравлюсь, Мордимер? Я слишком старая? Слишком некрасивая? Слишком глупая? Ты стыдился бы меня в большом городе? Я ведь не хочу, чтобы ты на мне женился. Могу убирать у тебя, готовить…

— Лоретта. — Я положил ей пальцы на губы, и она замолчала. — Сказал: нет.

— Почему? — сейчас она спросила уже с настоящей злостью в голосе. — Я не заслужила хотя бы на ответ?

— Ты не поняла бы, — ответил я немного погодя. — И прекратим этот разговор.

Она внезапно повернулась на бок, её груди пролетели над моим лицом.

— Иди уже, — буркнула она. — Бери этого колдуна и езжай жечь его в Хез.

Я схватил её за плечо и развернул обратно к себе. Она сопротивлялась, а потом укусила меня за руку. Я рассмеялся, дёрнул уже сильнее, вырвал руку из её зубов и придержал её за плечи.

— У нас есть ещё немного времени, — сказал я.

— Нет! — рявкнула она. — Не хочу!

— И именно это возбуждает, — сказал я, приближая губы к её губам.

Когда мы закончили, она лежала навзничь с покрасневшими лицом и грудью. Под левым соском её кожа опухала, и уже был виден сильный след от укуса. Она тяжело дышала, и капли пота блестели на её коже.

— Мордим-мер, — прошептала она. — Что я буду без тебя делать?

Я улыбнулся, а потом встал и начал собирать разбросанную по полу одежду.

***

Перед корчмой, привязанные к забору, уже стояли три лошади, присланные бургомистром. Сам бургомистр, как обычно в компании неразлучного пробоща, стоял под навесом, перед корчмой. Снова моросил, тёплый на этот раз дождик, а небо заслоняли синие тучи.

— Господа, — произнёс я, приветствуя. — Приятно вас видеть.

Я внимательно присмотрелся к лошадям. Возможно, на их хребет погнушался бы сесть могущественный вельможа, но бедному Мордимеру вполне подойдут. Тем более, что они будут везти не нас, а наш багаж.

— Лошадками я доволен, — сказал я. — Деньги приготовили?

Бургомистр уныло кивнул и вытянул из-за пазухи пузатую мошну из козлиной шкуры. Большой была эта мошна. Я взвесил её в руке и спрятал во внутренний карман мантии.

— Не пересчитаете, магистр? — спросил настоятель.

— А зачем? — Я пожал плечами. — Верю, вы не хотите, чтобы я вернулся за недостающей суммой.

Из дверей вышел Смертух. Уже одетый по-дорожному, он с трудом тащил большой куль с собранием книг доктора Гунда.

— Что ж, — сказал я. — Сейчас только за колдуном и домой.

Смертух улыбнулся, скаля зубы.

— Три? — он посмотрел на лошадей. — Двух бы хватило, Мордимер.

Я лишь покрутил головой. Всегда говорил, что Смертух был не слишком быстрого ума.

— Идём, — приказал я.

Доктор Гунд сидел на первом этаже городской темницы. Хорошо связанный и заткнутый кляпом. Не то, чтобы я боялся его волшбы, но бережённого Бог бережёт. Брат бургомистра имел бледное лицо, подбитые глаза и окровавленный, похоже, сломанный нос.

— Ведь говорил, чтобы его не били, — скривился я. — Кто из вас?

— Жутко выл, Мордимер, — объяснил Первый. — Я уже слышать этого не мог.

— И чего ты выл? — Я посмотрел на Гунда. — Поверь мне, в Хезе навоешься на все времена.

Бургомистр сцепил между собой пальцы левой и правой рук. Священник отвёл взгляд.

— Посадите его на лошадь и привяжите верёвку к подпруге, — приказал я.

— Развязать ему руки? — спросил Первый.

— Нет, но свяжи их спереди, чтобы он мне не упал с седла. — Я посмотрел ещё раз прямо в лицо доктора.

— Мы, ведь, должны заботиться о тебе. Но как только что-то попытаешься, колдун, или я лишь заподозрю, что ты что-то пытаешься, то знай, я могу причинить тебе боль без членовредительства. Поэтому лучше наслаждайся приятной поездкой, ибо, спорим, она последняя в твоей жизни…

Бургомистр вытер глаза верхом ладони. Боже мой, как мало стойкости в людях. Он должен радоваться, что его брат получил шанс достойной смерти. Может быть, он умрёт раскаявшимся и в согласии с Богом, надеясь, что через века чистилища попадёт, наконец, в Царствие Небесное. Во всяком случае, мы, инквизиторы, сделаем всё, чтобы он осознал свои грехи и искренне, с отчаянной тоской сожалел о них. А потом принял бы пламя костра как с болью, так и с радостным восторгом.

***

— Пошлёшь сюда инквизиторов, Мордимер? — Смертух посмотрел назад, через плечо, когда мы уже выехали из городка.

— Я — нет, — ответил я. — Но кто знает, не пришлют ли их так или иначе.

Я знал, что много бы нашлось желающих устроить здесь ад допросов, пыток и костров. Не все среди нас были людьми, достойными носить мантию с серебряным крестом. Многие получали радость от обладания такой мимолётной властью над жизнью людской. Я был очень далёк от таких мыслей. Может потому, что питал непоколебимую уверенность в том, что доктор действовал в одиночку, по крайней мере, в Томдальце ему никто не помогал. Гунд не был человеком, который охотно бы делился чёрными тайнами с другими людьми. В Хезе мы выясним, откуда взялись его книги, откуда он получил знания, необходимые для использования чёрной магии. Выясним всё. Медленно, терпеливо и с безжалостной любовью. Но я не видел причины, по которой мы должны были бы карать весь город за грехи одного человека.

Возможно, я был слишком милосердным, возможно, слишком глупым. Возможно, моё мнение вообще ничего не будет значить, поскольку епископ в любом случае пошлёт моих братьев, дабы очистили Томдальц, как Бог в небесах милосердный очистил Содом и Гоморру. Но я должен был поступать так, как велела мне совесть.

Я посмотрел на доктора, который с закрытыми глазами качался в седле. Что толкает людей к злу? Что заставляет их отказываться от шанса на вечное спасение, и они решаются осквернить свои души? Я видел уже стольких грешников. Я слышал их стоны и плаксивые признания, чувствовал их боль и сожаление по утраченной жизни, вдыхал вонь их тел, шкворчащих в пламени костров. Однако, так по правде, я не смог понять, зачем они это делали. Из-за жажды власти? Из-за любви? Из-за земных благ? Это всё неверные ответы. Возможно, я однажды пойму, откуда возникает зло и уразумею, как я должен с ним бороться. А пока я мог молиться Господу, дабы благоволил просветить мой скудный ум и ниспослать мне милость понимания. Мне оставалась лишь молитва, поэтому я взял чётки и стал молиться. Когда я закончил и обернулся, уже не увидел Томдальца за нашими спинами.

***

Мы разбили лагерь в сумерках. На небольшой, лесной полянке, прямо у чахлого ручья, струящегося меж больших, обточенных временем и водой белых камней. Мы разожгли костёр и как раз пекли лук с мясом, когда Смертух поднял голову.

— Кто-то идёт, — произнёс он, прислушиваясь.

— Знаю, — ответил я и посмотрел в темноту.

Из-за завесы деревьев сначала показалась белая лошадь, а потом мы увидели женщину, которая на ней восседала.

— О! — сказал Второй. — Это, как бы, наша колдунья.

— Она не колдунья, — мягко ответил я и встал.

Белая кобыла, ведомая умелой рукой, порысила в нашу сторону. Лоретта ловко соскочила с седла. Она была одета в тёмный плащ с капюшоном и её волосы были высоко подколоты.

— Что за встреча, Мордимер, — улыбнулась она. — Что за встреча…

— Зачем за нами ехала? — спросил я.

— Я подумала, что может тебе не захочется проводить ночи в одиночестве по дороге домой, — ответила она, смело глядя мне в глаза.

Первый заржал хриплым смехом. Даже Смертух, как я видел, скривил губы в чём-то, что должно было изображать улыбку.

— Ты голодна? Если да, поужинай с нами, — сказал я.

Я глянул на Гунда. Связанный и с кляпом во рту он лежал на войлочном мешке. В конце концов, я не хотел, чтобы он заболел, простудился от лежания на земле и холодной росы. Я должен был довести его до Хеза в добром здравии и намеревался заботиться о том, чтобы так именно и произошло.

Лоретта что-то бросила мне. Я поймал и захлюпало.

— Вино, — сказала она, усаживаясь на пенёк. — Может не самое вкусное, но в такую ночь лучше, чем ничего.

Я поблагодарил её кивком и откупорил бурдюк. Глотнул. Верите или нет, но я прислушивался, не почувствую ли часом ядовитый привкус. Впрочем, распознание и нейтрализация ядов было частью моего обучения. Но нет. Вино как вино. Слегка кисловатое и действительно не лучшего сорта, но вино обычное. Без излишних добавок. Она поглядывала на меня с улыбкой, будто знала мои мысли.

Мы сидели какое-то время у огня, кушая, выпивая — молча. Смертух помешивал в огне палкой, с красно тлеющим концом, и я видел, как его взгляд время от времени обращается в сторону доктора Гунда. Я прекрасно понимал, что у него бродит в голове, но не собирался ни это разрешить, ни до этого допустить. Во-первых, доктор должен оставаться полным сил, а во-вторых, наверняка я вам уже говорил, излишнее умножение страданий не мой стиль. Мука должна иметь обоснование, иначе её причинение всего лишь грех. И потакание собственным слабостям. А слабости мы не можем себе позволить.

— Пройдёмся, Мордимер? — спросила Лоретта.

— Для тебя будет лучше, если вернёшься домой, — сказал я.

— Не хочу, — произнесла она просто.

— Раз так…

Я встал и подошёл к Смертуху. Склонился к нему.

— Отвечаешь за всё, — сказал я тихо, а он отводил глаза. — Смертух, посмотри на меня!

Он посмотрел и выглядел, как обиженный ребёнок.

— Смертух, друг. — Я коснулся его плеча. — Если с доктором что-то случится, собственноручно выпущу из тебя требуху, понимаешь? И развешу её по окрестным кустам, а ты будешь смотреть, как они сохнут под утренним солнцем.

— А что может случиться? — буркнул он недовольно.

Смертух, как злая собака. Немного опасный, немного своенравный, но подчинится сильной руке. Впрочем, может, злая собака — плохое сравнение. Ибо в одном я мог быть уверен: мне можно было не бояться за свой тыл, пока за мной был Смертух. Ну, по крайней мере, до тех пор, пока я ему нужен. Хотя, думаю, он своеобразно даже любил меня, а сам, несомненно, не смог бы объяснить, сколько во всём этом настоящего чувства, а сколько холодного расчёта и опасения.

— Ты знаешь, и я знаю, — ответил я. — Охраняй его как собственную жизнь. Да, пожалуй, это неплохое сравнение. — Я хлопнул его и поднялся.

Я обнял Лоретту за талию.

— Прогуляемся, — сказал я.

***

Мы лежали на моём, и прикрытые её плащом. В полной темноте, ибо луна и звёзды скрылись за чёрными тучами.

— Почему ты меня не хочешь, Мордимер? — спросила она.

— Не хочу? — засмеялся я. — Если то, что мы сделали три раза, должно выражать отсутствие желания, то я не знаю, что им является…

— Я не об этом. — Я не видел её лица, но по голосу понял, что она нахмурилась. — Ведь ты знаешь… Почему ты не хочешь меня забрать?

Я вздохнул. Может, чтобы не слышать подобных вопросов? Претензий? Рассказов о ежедневных заботах? Мордимер, я ждала весь вечер, а ты где-то развлекался? Мордимер, ты снова пьяный! И от тебя воняет, как из сточной канавы! Мордимер, посмотри, мне идёт это платье? Мордимер, почему мы никуда не ходим? Я не могу весь день сидеть и скучать. Мордимер, сколько можно жить на постоялом дворе? Мы не могли бы иметь дом? Мордимер, знаешь, что нас станет больше? Да-да, положи руку на живот, чувствуешь? Мордимер, не думаешь, что ты должен уделить внимание своей женщине, а не пропадать постоянно неизвестно где? — и именно так бы было, любезные мои. Кому это надо?

— Мы не подходим друг другу, Лоретта, — сказал я. — Поверь мне на слово, ибо я не хотел бы тебе это доказывать.

— Не узнаешь, пока не попробуешь. — Я почувствовал, как её ногти впиваются мне в грудь. Похоже, неосознанно, хотя я и чувствовал злость в её голосе.

— Прекрати, — ответил я. — Давай радоваться этой ночи и этой минуте, а утром послушно поедешь домой. И наверняка найдешь себе кого-нибудь, кто обеспечит тебе лучшую жизнь, чем я.

Она повернулась ко мне спиной.

— Так легко у тебя не выйдет, — сказала она с каким-то ожесточением в голосе. — Хочу, чтобы ты хотя бы попытался! Чтобы перестал бояться!

— Бояться? — Я рассмеялся. — Это неточное определение.

Но когда я думал над её словами, вглядываясь в темноту, то знал, что, скорее всего, она права. Вот только, так или иначе, ничего из этого получиться не могло.

***

Я услышал чьи-то осторожные шаги в кустах и моментально проснулся. Но глаз, однако, не открывал. Я потихоньку передвинул руку и сжал пальцы на рукояти кинжала. Но потом порыв ветра принёс в мою сторону характерный запах, и я уже знал, что это приближается никто иной, как Смертух. Я открыл глаза и осторожно вылез из-под плаща, так, чтобы не разбудить Лоретту. Солнце стояло уже высоко, но было холодно, а трава покрылась росой. Лоретта пробормотала что-то сквозь сон и повернулась на бок. Из-под плаща высунулась её нога. Стройное, округлое бедро и красиво очерченная бабка.

— Чего людей будишь, Смертух? — спросил я тихо и подошёл к нему. — Чего крадёшься?

— Дык, там тебя искал, — пробормотал он. — Пора уже ехать, а?

— Несомненно, пора, — ответил я и посмотрел в сторону спящей женщины.

— Оставляешь её здесь? Забираешь в Хез?

Я улыбнулся.

— Смертух… в Хез? С ума сошёл, парень? Что я там буду с ней делать?

— Уж я знаю, что бы ты делал… — Я видел, что он не может оторвать взгляда от её обнажённой ноги. Он бессознательно облизнулся.

— Может можно, а, Мордимер? — он указал на Лоретту коротким движением подбородка.

— Меч Господа! Ты совсем рехнулся?

— Я сторожил Гунда, — пробормотал он, нахмуренный. — Накормил его и отвёл в кусты, чтобы просрался. Даже пальцем его не тронул, Мордимер. Он здоров, нажрался и выспался.

— И что? В связи с этим считаешь, что тебе положена награда? — Меня позабавила его аргументация, ибо он вёл себя, как ребёнок.

Он лишь пожал плечами. Лоретта вновь двинула ногой, поскольку какой-то муравей гулял по её лодыжке. Смертух громко проглотил слюну.

— А вообще-то, знаешь что, — вдруг сказал я. — Бери её себе, если хочешь.

Он посмотрел на меня, и глаза его заблестели.

— Правда, Мордимер? Можно?

— Правда, правда, — ответил я. — Только, Смертух. — Я подошёл к нему так близенько, что резкий запах его кожи и пота забил мне ноздри. — Можешь поразвлечься, но тебе нельзя её обидеть, понимаешь?

— Эй, ну ты ж меня знаешь?

— Именно поэтому я это говорю, потому что знаю тебя, безобразник. — Я улыбнулся, но тотчас же посерьёзнел. — Не подведи меня, Смертух.

Он минуту молчал.

— Знаешь, Мордимер, — сказал он тихо. — Думаю, однажды ты меня убьёшь…

— Что такое?!

— Однажды меня… — он сдвинул брови, ибо искал подходящее слово, — занесёт. И ты меня тогда убьёшь… наверное.

— О чём ты вообще, Смертух, говоришь? — я возмутился, ибо меня не только поразили его соображения, но я задумался, а не прав ли он случаем. — Отдаю тебе красивую девку, так развлекись и не морочь себе голову глупостями. Знаешь, что ты у нас не для того, чтобы думать.

— Знаю, — ответил он. — Спасибо, Мордимер, — добавил он немного погодя.

— Да, Смертух, — я снова обернулся. — Только не забудь потом мой плащ.

— Яссссно, — промычал он, опять воззрившись на Лоретту.

Быстрым шагом я пошёл в сторону привала. Когда я был где-то на полпути, услышал жуткий женский крик.

— Нет, нет! Моооордимер!

Я приостановился на миг, но тотчас закусил губы и пошёл дальше.

— Иииисус, пожалуйста, нет! Моордимеее… — Крик внезапно оборвался, будто кто-то заткнул ей рот.

Когда я дошёл до нашей полянки, то увидел, что близнецы уже готовы в дорогу, а доктор Гунд сидит в седле своего коня.

— Ладно, ребята, едем, — сказал я.

— А что там, как бы, со Смертухом? — спросил Второй.

— Развлекается. — Я улыбнулся, хотя, не знаю почему, но мне совсем не хотелось улыбаться. Однако уже вечность прошла, и было слишком поздно возвращаться. — Догонит нас.

— С той там, как бы, колдуньей? — Неужто я услышал в голосе Второго изумление?

— А что? С дуплом? — рявкнул я. — Едем!

Около полудня нас догнал Смертух. Запыхавшийся и довольный.

— Я не забыл о плаще, — сказал, подъезжая ко мне, и вручил свёрнутую материю.

— Спасибо, — ответил я, а он широко улыбнулся и поехал к близнецам.

Я развернул плащ и увидел полоску крови. Я всматривался какое-то время в багряный след на тёмной материи, после чего перевесил плащ через седло.

Я глубоко вздохнул и крепче сжал поводья. Мне не в чем было себя винить. Я предупреждал её, что мы не подходим друг другу, говорил, чтобы она за нами не ехала, и уговаривал, чтобы вернулась домой. Но Лоретта сделала выбор и должна была за этот выбор заплатить. Я лишь надеялся, что она выжила, но не собирался возвращаться и проверять это.

— Эй, Мордимер, — крикнул Смертух. — Споём-ка?

— Почему нет? — ответил я вопросом и глубоко вздохнул.

А потом мы начали петь, чтобы скрасить себе нудную дорогу и забыть о городке Томдальц, в который мы, без всякого сомнения, никогда уже не вернёмся.

Назад: Слуга Божий

Дальше: Сеятели грозы