Слуга Божий
Ибо есть он орудием Бога, дабы отмерять справедливый гнев тому, кто чинит зло.
Св. Павел
Ракшилелю не отказывают. И когда его слуга сообщил мне, что мастер ждёт, я сейчас же надел мантию и вышел на улицу. Было очень жарко, даже парко, и зловоние из сточных канав забивало нос. Ненавижу города. А особенно Хез-хезрон. Это наихудший из плохих городов. Но именно здесь лучше всего зарабатывается на жизнь и строже служится Богу. Ну и что поделаешь?
Дом у Ракшилеля был каменным, двухэтажным, со входом с улицы и дверью с бронзовым молоточком. Для мастера гильдии мясников не так уж богато, но Ракшилель был известен потрясающей скупостью. И этой скупости сравни была лишь жестокость. Мне никогда не нравился этот человек, но в городе его слово было слишком весомым, чтобы я не принял любезного приглашения. Да и пару раз он уже дал мне заработать. Не так чтобы много, но времена нелёгкие и считаешь каждый грош. А я ведь, любезные мои, был всего лишь инквизитором без должной лицензии, мало кому известным приезжим из провинции, или, проще говоря: никем.
Ракшилель сидел в саду, а, скорее, в чём-то, что он называл садом, и обжирался финиками из большой серебряной миски. Его брюхо разлеглось у него на коленях, распахнутая на груди рубаха была вся в пятнах от вина и жира, а пальцы — унизаны золотыми перстнями.
— Садитесь, господин Маддердин, — рявкнул он, даже не глядя на меня, и небрежным жестом прогнал слуг.
Они будто испарились. Хорошо их выучил, надо признать.
— У меня есть для вас одна работа, но есть ли у вас желание заработать?
— Церковь не слишком щедра к своим слугам, — ответил я с усмешкой, — и каждый лишний грош будет кстати.
— Эля Карране, это имя вам что-нибудь говорит?
Я пожал плечами. Кто в Хез-хезроне не знал о том, что Эля публично дала от ворот поворот Ракшилелю? Разве что, глухие и слепые. Эля была одинокой богатой барышней, якобы отданной под законную опеку старших братьев, но на самом деле они плясали под её дудку. И, кроме того, она была смелой и решительной. Думала, что с её деньгами и положением она может не бояться Ракшилеля. И это, к сожалению, говорило о том, что умом она не грешила. Пусть не хотела замужества, но, по крайней мере, не следовало унижать мастера мясников публично. Тем более, когда ты всего лишь мещанка, лишённая влиятельного мужа или любовника. А о первом и о втором при своей красоте и деньгах она могла позаботиться без труда. Что ж, она, видимо, любила свободу, а это бывает равно приятным, как и опасным.
— Покончи с ней, Мордимер, — сказал он, накрыв мою руку своей.
Она была горячей и липкой. Неудивительно, что Эля не хотела, дабы к ней прикасались такие пальцы. Я тоже не хотел, поэтому убрал руку.
— Я не наёмный убийца, — сказал я, пожимая плечами. — Обратись к кому-нибудь другому.
Я не был ни разозлён, ни обижен. Скорее, разочарован тем, что мастер мясников мог отнестись ко мне, как к лишь бы какому наёмнику, готовому на всё за пару крон. Я встал, но он схватил меня за руку. Я остановился и посмотрел на него. Он нехотя ослабил хватку.
— Покончи с ней официально, — сказал он, делая ударение на последнем слове.
— Я не имею права действовать на этой территории, — возразил я осторожно, удивлённый тем, что он этого не знает. — Моя лицензия не включает Хез-хезрон. Я всего лишь бедный парень из провинции, но если хочешь, могу тебе порекомендовать кого-нибудь из местных. Знаю одного-двух ещё со школы…
— Что нужно, улажу, — буркнул Ракшилель, а я подумал, что его щупальца, похоже, тянутся очень далеко. — Ведь я хочу её не убить, а лишь пригрозить приводом к Судебной Скамье. Когда она увидит заплечных дел мастера Северуса и его инструменты, её сердечко сразу смягчится.
Глядя на Ракшилеля, я подумал, что вовсе не был бы столь уверен, кого выберет Эля Карране: его или сеанс у мастера Северуса, который действительно славился набором в высшей степени уникальных инструментов. Ну, это был уже её выбор. Кроме того, я глубоко сомневался в том, что после привода Эли к Скамье Ракшилелю удастся вытащить любимую обратно. Дела, однажды пущенные в ход, нелегко удаётся остановить. Мясника либо ослепляла любовь, замешанная в крепкой пропорции с ненавистью, либо на самом деле он уже хотел не добиться Эли, а лишь погубить её. Однако меня он обманывал или себя? Но я не собирался ему этого объяснять. Это было исключительно его делом. Впрочем, возможно Эля смягчится, когда увидит, что Ракшилель настолько отчаялся, что послал за ней гончего пёсика в образе вашего покорного слуги.
— И послушайте меня внимательно, господин Маддердин. У меня есть основания полагать, что Эля не такая богобоязненная и добродетельная барышня, какой хотела бы казаться…
Теперь он меня заинтересовал. Разумеется, в его словах следовало отделить зёрна от плевел, но, в конце концов, кто может сделать это лучше, чем бедный Мордимер?
— Что имеешь в виду? — спросил я и подумал, а не отведать ли фиников, но Ракшилель так копался рукой в миске, что, должно быть, уже все до единого залапал.
— Каждую субботу, вечером, она тайком выходит из дома и возвращается лишь в воскресенье после полудня.
— У неё хахаль, — рассмеялся я.
— Не перебивай меня, Мордимер, — рявкнул он. — Где у неё хахаль? В подземельях под Саревальдом?
По-видимому, упоминание о хахале раздражило мясницкого мастера. Не скрою, меня это развеселило, но своего веселья я предпочёл не показывать. Не надо мне врагов больше, чем их есть. Не скажу, чтоб я слишком опасался недоброжелательных ко мне людей, но зачем же восстанавливать против себя очередных? Впрочем, смиренный ведь я и кроткого сердца, в точности, как требует Писание.
— А откуда у неё столько денег на новый выезд, новые платья, стадо слуг, бесконечные приёмы? На некоторые приглашает сто или двести гостей, — продолжал он. — Не иначе, это происки нечистой силы. — Он размашисто перекрестился.
Побьюсь об заклад, больше всего в перечисленном ему не нравилось то, что его на эти приёмы не приглашали.
— В подземельях под Саревальдом, — повторил я. — Ну-ну, действительно интересно. Но ведь Эля богата.
— Не настолько богата, — сказал Ракшилель. — Я точно проверил, поверь мне.
Да, что касается финансов, трудно было не верить пронырливости Ракшилеля. В конце концов, будь он тупым, не стал бы одним из богатейших купцов в городе и мастером гильдии мясников.
— Ты отправлял кого-нибудь за ней? — спросил я.
— А как же, — ответил он мрачно, — отправлял. Три раза. И мои люди никогда не возвращались. Представляешь себе?
Это было уже и правда любопытным. Вдобавок, то, что дело было опасным, без всякого сомнения повлияет на величину моего гонорара.
— Почему не сделаешь этого официально? Созови скамейщиков и потребуй расследования, или подай формальное заявление в Инквизицию…
— Господин Маддердин, — он жёстко посмотрел на меня, и я видел, что он теряет терпение. — Я не хочу её убивать или сжигать на костре, лишь жениться. А если бы твои собратья узнали о ереси, даже я не спас бы её от пламени! Итак, решай: берёшься за эту работу или нет, Мордимер?
Этот Ракшилель заблудился в трёх соснах. Он что, вообразил, что я смогу закрыть глаза на факт ереси? Мой Ангел-хранитель тогда обеспечил бы мне массу удовольствия, по сравнению с чем, сеанс у мастера Северуса показался бы волнующим свиданием. Разве что, я бы увидел вытекающие из таких действий выгоды, ибо неисповедимы пути, которыми следуют мысли Ангелов!
— За сколько? — спросил я, зная, что будет нелегко выбить хоть что-то из этого скупца.
— Устрою тебе лицензию от епископа на весь округ Хез-хезрона. Этого, пожалуй, даже слишком? — он поднял брови, как бы поражённый моей неблагодарностью.
— Лицензию всегда можно дать, а потом всегда можно отобрать. Всё зависит от настроения епископа, — сказал я, прекрасно зная, что когда Его Преосвященство страдает от приступов подагры, его поведение бывает непредсказуемым. — Кроме того, ё-моё, у меня будут свои расходы. Или ты думаешь, что Смертух и близнецы пойдут со мной за красивые глаза?
Ракшилель пожевал губами, как бы что-то подсчитывая в уме.
— Двадцать крон, — наконец, произнёс он с усилием.
— Там уже погибли люди, — напомнил я ему. — Триста и ни сентимом меньше.
Мясник покраснел.
— Не хами мне, поп, — сказал он тихо, — иначе смогу и тебе устроить визит к Северусу.
Понятия не имею, почему некоторые люди называли нас, инквизиторов, попами. Мы служили Церкви и изучали теологические науки (настолько, насколько это могло пригодиться в нашей работе), но, меч Господа нашего, мы не были священниками!
Я посмотрел ему прямо в глаза. Когда доходит до расчётов, поверьте мне, я не знаю страха. Дукаты, кроны, талеры, пиастры, сестерции, и даже одна мысль о них, несут в себе магическую силу. Кроме того, угрозы — часть ритуала торга, и я не собирался относиться к ним слишком серьёзно. Хотя, несомненно, надо признать, что Ракшилель не относился к хорошо воспитанным людям. Но вот с сеансом у мастера Северуса он явно переборщил. Где это видано, чтобы официально допрашивали инквизитора? Такие дела решались иначе. И для этого требовался повод посерьёзнее, чем гнев даже самого влиятельного мясника.
— А ты хотел бы как-нибудь повстречаться со Смертухом? — спросил я без улыбки, но и без злости.
— Угрожаешь мне? — Ракшилель поднялся и навис надо мной огромной глыбой сала.
Я внезапно почувствовал безумную ненависть и желание размозжить это огромное лицо, напоминающее груду кровяной запеканки. Но я сдержался. В конце концов, мы заключали сделку и здесь не было места как личным симпатиям, так и личным антипатиям.
— Триста, — повторил я, и он медленно опустился на стул, как будто из него выпустили воздух.
— Двадцать пять, — сказал он, — и это моё последнее слово.
— Ты попал в неудачное время, — рассмеялся я. — Как раз сейчас у меня достаточно много денег, чтобы спокойно дожидаться какого-нибудь действительно прибыльного заказа. Кроме того, подумай: у меня потом на голове будут сидеть её братья.
Я прямо-таки видел, как он хотел сказать: «это твоё дело», но как-то сдержался.
— Пятьдесят, — решился он, а я задумался, сколь долго ещё можно тянуть эту игру.
— Плюс двести, — добавил я и всё-таки потянулся к финику.
— Тридцать сейчас и пятьдесят по завершении.
— Сто сейчас и сто двадцать пять по завершении. И, в случае чего, аванс не возвращаю.
— По пятьдесят, — Ракшилель сжал кулаки.
— Семьдесят пять и семьдесят пять, а также тридцатипроцентная скидка в твоих магазинах до конца года.
— Десятипроцентная, — сказал он.
Наконец, мы сговорились на семнадцати с половиной процентах и торжественно ударили по рукам. Я был несколько изумлён, поскольку ожидал, что выторгую какие-нибудь сто крон, а идея со скидкой пришла мне в голову в последний момент. Ракшилель, похоже, знал больше, чем рассказал, или планировал какую-нибудь пакость. Или ему на самом деле очень был нужен брак с Элей. Я лишь надеялся, что он не был настолько глупым, чтобы думать, будто по окончании дела он отделается от меня. Это правда, что у меня не было лицензии в Хез-хезроне, но, ей-Богу, я всё-таки инквизитор! Пожалуй, даже Ракшилель не был ни таким скупым, ни таким глупым, чтобы затеять ссору с Инквизицией, которая наверняка спросила бы за своего собрата. Даже такого, которого в Хез-хезроне ещё не очень знали, и у которого не было лицензии. Впрочем, я не нуждаюсь в защите Церкви. Да, любезные мои. Бедный Мордимер — человек осторожный, благоразумный и кроткий, но случись что, в нём пробуждается лев.
Ракшилель отсчитал семьдесят пять крон, а я ещё велел ему обменять два пятидуката, обрезанные по краям, и спрятал мошну под кафтан.
— Через пару дней получишь лицензию, — пообещал он.
— Жду, — ответил я, и на самом деле заинтересовался, удастся ли ему всё уладить так быстро.
Впрочем, так или иначе, я не собирался возвращать аванс. Ибо кто знает, будет ли следующая выплата? Если Эля окажется перед Скамьёй, у Ракшилеля, похоже, не будет особого желания ещё раз раскошеливаться.
— Сделай это быстро и чисто, Мордимер. Да, — он холодно посмотрел на меня, — и не пытайся меня обмануть. Если придёт мысль договориться за моей спиной с этой потаскушкой, узнаю об этом.
— Ты меня знаешь, — сказал я с упрёком.
— О да, знаю тебя, — ответил он и отвернулся от меня.
— Мы ещё не закончили, — сказал я твёрдо.
— Да-а? — протянул он и нехотя посмотрел в мою сторону.
— Именно так, — подтвердил я. — Когда буду выходить, ты должен появиться у дверей. И там разыграешь одну сценку.
— Сценку? — Маленькие глазки с подозрением смотрели на меня из середины глыб сала, которые у обычного человека являются щеками.
— Скажешь: «Ладно, Мордимер, дам тебе на десять крон больше». Так, чтобы это слышали слуги. А я тогда отвечу: «О нет, даже если дашь тысячу, я этого не сделаю!»
— Думаешь, у меня есть шпионы в моём собственном доме? — возмутился он.
— А ты думаешь, что их может не быть у человека твоего положения? — спросил я вежливо.
— Да, это правда, — улыбнулся он немного погодя, а я знал, что сильно польстил его гордыне. — Ты абсолютно прав!
***
Смертух и близнецы сидели в «Хромом пони» и играли. По их минам я понял, что играли скорее неудачно. Ну а потом я увидел человека, которого они пытались надуть, и рассмеялся.
— Отдай им деньги, Мерри, — сказал я, усаживаясь. Или хотя бы половину того, что проиграли. Ты никогда не читал, что гласит Писание: «Кто крал до пор сих, впредь уж красть престанет, а лучше пусть трудится честно»!
Шулер широко разинул рот в улыбке, показывая чёрные дёсны и гнилые пеньки зубов.
— Я лишь достойный жалости грешник, — произнёс он с театральным раскаяньем, — и не знаю так хорошо слов Писания, как слуги нашего Господа.
— Это Мерри? — спросил Смертух и ткнул того узловатым пальцем в грудь.
Близнецы что-то пробормотали под нос и одновременно, хотя и незаметно, потянулись за кинжалами.
— Нет, нет, — придержал я Первого. — Нам не нужны здесь драчки, правда, Мерри?
Шулер улыбнулся и пододвинул в их сторону кучку серебра.
— Отнеситесь к этому как к бесплатному уроку, — сказал он. — Выпьешь со мной, Мордимер?
— Почему нет? — ответил я, а Смертух и близнецы встали, оставляя нас одних.
Корчмарь принёс вино, и я, прежде чем выпить глоток, сначала прополоскал рот.
— Всегда начеку? — улыбнулся шулер.
Я посмотрел на него и какое-то время не мог понять, что он имеет в виду.
— А, нет, — в конце концов сказал я. — Просто привычка.
Мерри склонился ко мне.
— Ты был у Ракшилеля? — спросил он шёпотом.
— Как всегда, когда я в городе, — сказал я, не понизив голоса.
— Будто бы, он предлагал тому и этому интересную работёнку, — засмеялся Мерри. — Но дураков нет, парень. Знаешь, кого уже давно не видели в Хезе? Вырвальда Солового и его людей.
— А он-то откуда здесь взялся? — я сдвинул брови, ибо Вырвальда в последний раз видели в подземельях барона Берга. А насколько я знал, из этих самых подземелий быстро не выходили. А если и случалось, то обычно не своими ногами.
Мерри пожал плечами.
— А я что, гадалка? В любом случае был, а теперь его уже нет.
— Взял аванс и смылся, — сказал я, ибо все знали, что Соловый и его люди — не самая солидная фирма.
— Ты, похоже, дурак, если думаешь, что Ракшилель дал ему аванс, — фыркнул он. — Это дело плохо пахнет, парень, и советую тебе: держись подальше от проблем.
— А именно?
— Уезжай, Мордимер. Просто уезжай.
— Ах, вот как, — хмыкнул я. — И какой будет цена моей любезности?
— Спроси лучше, сколь дорого будет стоить твоя нелюбезность. — Сукин сын даже не старался скрыть угрозы в голосе.
— Лоемерр, столько лет мы знакомы и ты должен бы знать, что меня можно купить, но нельзя запугать, — произнёс я с упрёком.
Шулер допил вино до конца и встал.
— Мне казалось, ты всегда знал, куда ветер дует, Мордимер, и что у тебя девять жизней. Не ошибись на этот раз.
Я кивнул ему.
— Спасибо за вино, — сказал я, — и взаимно. Хочу только, чтобы ты знал одно. Я скоро уезжаю из города, а делом Ракшилеля займусь, когда вернусь. Или не займусь. Это будет зависеть от многих вещей, в том числе и от состояния моих финансов.
Конечно, я лгал, но, похоже, это был неплохой шанс, чтобы успокоить Лоемерра. Если он имел что-то общее с Элей Карране, а похоже было, что имел, то несомненно передаст, что Мордимер Маддердин покидает Хез-хезрон. И даже если не поверят, зерно сомнения будет посеяно.
Мерри ушёл, напоследок помахав мне с порога рукой, а я немного посидел один у стола и допил вино. Когда, наконец, я вышел, то увидел, что Смертух и близнецы сидят в компании пары оборванцев перед корчмой и играют в «пристенок». Я кивнул им. Они с неохотой оторвались от игры. Мы отошли в сторону.
— Ничего из этого не вышло, — сказал я.
Смертух скривил лицо и скривившимся выглядел ещё хуже, чем обычно. Близнецы помрачнели.
— Сами, как бы, чего-нибудь поищем, — рявкнул Второй.
— Как хотите, но, — я поднял палец, — у меня на примете кое-что совсем иное. Будьте тут ежедневно с полудня до двух. И никаких дебошей, ибо второй раз не буду вытаскивать вас из тюрьмы бургграфа!
Смертух опять скривился, вспомнив тот момент. Мне действительно пришлось задействовать все средства, чтобы вызволить парней из тюрьмы. Их ожидало наказание за убийство, изнасилование и кражу. В лучшем случае — повешение. В худшем, с предварительным вырезанием из кожи ремней, отсечением конечностей либо колесованием. Но мне удалось выхлопотать осуждение их лишь к публичной порке и месячной епитимье. Каждый день они должны были по восемь часов лежать у подножия аналоя, в покаянных мешках и с остриженными головами. Также каждый день они получали по пять ударов кнутом — на рыночной площади, до которой сами должны были доползать на коленях. Но, наконец, весь этот фарс закончился, а парни получили незабываемый жизненный опыт. Я надеялся, что они смогут сделать из него выводы.
***
Лицензия пришла через восемь дней, и, поверьте мне, я проверил её очень тщательно. И печать, и подписи были настоящими. Красная печать со львом и драконом, а также размашистая подпись самого епископа Хез-хезрона. Хотя я не думал, что Ракшилель дойдёт до подделки церковного документа, но бережённого Бог бережёт. Эти восемь дней я посвятил не одним развлечениям. Впрочем, что за развлечения в Хез-хезроне? Дешёвые проститутки были грязными и больными, а дорогие, как слово само за себя говорит — дорогими. Слишком дорогими для бедного Мордимера, который с трудом сводил концы с концами. Но я слушал там и сям всё, что слушать надлежит, и… Ракшилель был прав: Эля вела себя как-то странно. Мерри тоже не ошибся: это дело плохо пахло. Но у меня была лицензия, и благодаря этому будущее рисовалось в более ярких красках. При условии, что я вернусь из Саревальда. А поскольку оттуда не вернулся этот негодяй Соловый, это означало, что задание нелёгкое.
Саревальд — это развалины замка, в двух часах пути от Хез-хезрона. Замок сгорел примерно сто тридцать лет назад, и раза три его пробовали отстроить, но ничего из этого не вышло. Какой-то епископ хотел даже возвести на холме храм, но потом вспыхнула война с Хаджарами и епископа сожгли, а после войны у всех были более важные проблемы. В общем, развалины твердыни пугали с высоты, вечно овеянные туманом и также овеянные легендой. Постоянно говорилось о детях, которые не вернулись от холма, селяне клялись, что ночью видны огни и слышен адский вой с дьявольским хохотом. Что дети пропадали — не диво, ибо вокруг лишь болота, да глинища, а с селянами понятно: трезвого редко когда встретишь. Но округа решила, что в развалинах зародилось Зло, и даже посылала просьбы епископу, чтобы прислал экзорциста или инквизиторов. Будто у епископа не было дел поважнее выше головы.
В Саревальд мы отправились в пятничный вечер, так, чтобы всю субботу ждать уже на месте. Я не скрывал нашего отъезда. Прямо-таки, наоборот. Мы выехали через северные ворота, и Смертух с близнецами были уверены, что мы направляемся на работу в городок Вильвен, отдалённый на полдня пути. Что целью является Саревальд, я сказал им только тогда, когда стены Хез-хезрона исчезли у нас из вида. Почему мы выезжали через северные ворота? Потому что развалины Саревальда располагались как раз на север от города. Если кто-то за нами следил, наверняка подумал себе: «смотрите-ка, хитрый Мордимер и его люди выезжают через северные ворота. Если бы они хотели добраться до Саревальда, поехали бы через южные и втихомолку обогнули бы город». Но не похоже было, чтобы кто-то следовал за нами, и поверьте мне, вашего покорного слугу обучали распознаванию таких вещей.
Я не спешил, и до Саревальда мы добрались ночью. Небо было хмурым, и луна лишь время от времени показывалась из-за серой вуали туч. Но даже при таком свете было видно, что внешние стены крепости держатся весьма неплохо. Итак, было более чем вероятно, что если кто-то сюда заявится, ему придётся пройти через ворота или, точнее, через тот пролом, что остался вместо ворот.
Мы нашли себе безопасное место и пошли спать, выставив трёхчасовую стражу. В субботу утром мы немного покопались в развалинах, и Смертух нашёл ржавую секиру. Вот тебе и загадочное место. Но я был далёк от легкомысленного отношения к заданию. В конце концов, Ракшилель послал сюда уже три группы людей, и никто не вернулся. А это о чём-то говорило. До ночи мы подкреплялись неплохим винцом, которого Смертух приволок целый бурдюк. Не вижу причин, из-за которых ребята не могли бы выпить перед операцией. Они достаточно опытны, чтобы понимать: если напьются и что-нибудь завалят, могут погибнуть. Если не убьёт их враг, это сделаю я сам. Собственноручно, да так, чтобы преподать хороший урок другим любителям сомнительных развлечений. Но как близнецы, так и Смертух имели действительно крепкие головы. Я сам видел, как Смертух когда-то опорожнил одним махом пятилитровую бутылку крепкого, сладкого вина, и даже бровью не повёл. Лишь потом проблевался от излишка сладкого, да укокошил человека, что осмелился тогда рассмеяться. А затем двоих друзей этого же человека, которые почувствовали себя уязвлёнными таким отношением к собутыльнику.
Вдруг Второй, который теоретически стоял на страже (а на практике постоянно прибегал к нам, дабы глотнуть вина), ухнул филином. Мы вскочили и затаились в расщелинах. К развалинам, по большаку, медленно ползли огоньки.
— Идут, — прошептал Первый.
— Ага, идут, — Смертух вытянул саблю из ножен.
Смешная была у Смертуха сабля. В самом широком месте шириной с ладонь, да острая словно бритва. Рассекала железный брусок, будто это было трухлявое дерево. Когда-то Смертуху за неё давали деревню, но он не продал и предпочёл жить впроголодь. Характерец имел этот мой Смертух и, кроме всего прочего, я любил его за это.
Огоньки приблизились, и мы услышали шум голосов, а потом увидели людей с факелами. Было их семеро, шестеро мужчин и одна женщина, если в этой темноте я смог верно распознать. Мужчины, один спереди и один сзади, несли факелы. Двое других тащили солидной величины узел. Лошадей им пришлось оставить внизу, и какое-то время я жалел, что не послал кого-нибудь к подножью горы расправиться с охраной и забрать верховых лошадей. Всегда был бы дополнительный заработок. Тем паче, что я не верил, будто Эля Карране садилась на лишь бы какую клячу.
Прибывшие вели себя так, будто Северальд был самым безопасным местом на свете. Они шутили и смеялись, кто-то зло ругался, поскольку расшиб себе ногу о выступающий камень, кто-то приложился к бутыли и с громким бульканьем пил. Мы с напряжением ждали, куда они направятся. Ведь здесь должен быть какой-нибудь хитро спрятанный вход, которого мы не заметили. Ну и был. Один из мужчин, настоящий великан, упёрся и сдвинул в сторону валун. Под ним оказалась железная плита со слегка заржавевшей ручкой. Я всё хорошо видел, поскольку мы стояли буквально в паре десятков шагов от них, на остатках внутренней галереи, примерно на высоте трёх метров над двором-колодцем. Сейчас я также убедился в том, что женщиной была Эля Карране. Надо признать: красивая чертовка! У неё были длинные, светлые волосы, высоко сколотые на затылке, и хищное лицо с небольшим носиком и большими изумрудными глазами. Фонарь, несомый одним из мужчин, освещал её полностью, и я уже не удивлялся тому, что даже Ракшилель смог влюбиться в эту женщину. Может быть, я и сам бы в неё влюбился, если бы не то, что я хотел её довести до погибели. Ни одного из спутников Эли я никогда прежде не видел, хотя, честно говоря, относительно одного у меня были некоторые сомнения, поскольку он всё время стоял вне света факела.
Великан поднял металлическую плиту и все спустились по лестнице в темноту. Он сам закрыл за ними проход и снова, охая, передвинул валун на прежнее место. Потом удобно уселся, опёрся о стену, набил трубку и стал лениво попыхивать ею, глядя в небо. Смертух вопросительно посмотрел на меня.
— Живьём, — я выдохнул ему прямо в ухо.
Он лишь кивнул, и мы потихоньку отступили. Вернулись во двор и затаились поблизости. Когда я подал знак, мы прыгнули все вчетвером, но этот великан оказался невероятно быстрым. Он вскочил, выхватывая из-за голенища кинжал столь длинный, что каждому из близнецов мог бы служить мечом. Смертух чуть не получил. Он едва успел уклониться и перекатиться по земле. Великан оказался прямо возле меня, и тогда я сыпанул ему в глаза шерскена. Он завыл и поднял руки к глазам. Первый врезал ему палкой под дых, а Второй ткнул в кадык. И всё было кончено. Потом мы связали ему руки за спиной и ноги в щиколотках, протянули верёвку через узлы, и великан лежал на животе, как огромная, топорная колыбелька. Он был беспомощен, словно улитка. Мы высекли огонь, и при свете фонаря я рассмотрел его. У него было широкое, невыразительное, безволосое лицо без левой ноздри и с огромным, синим шрамом, проходящим точно посередине носа.
— Красавчик, — сказал я.
Я был доволен, ибо ребята справились быстро и умело. Правда, интересно, как бы у них пошло, если бы ваш покорный слуга не бросил шерскен, но что поделаешь… рисковать не стоило. Во всяком случае, шерскен сделал своё, ибо у великана были закрыты глаза и опухли веки, из-под которых ручьём бежали слёзы. Ха, от шерскена нет приёма! Ты себе, приятель, можешь иметь два метра роста и двести килограммов живого веса, а как бросит ребёнок тебе в зенки шерскен, будешь думать только о том, как доползти до ближайшей лужи. А если ты настолько глуп, что начнёшь тереть глаза, то в большинстве случаев твои собственные, трущие веки пальцы будут последним, что увидишь на этом свете.
Наш пленник не мог тереть глаза, ибо руки его были связаны за спиной, но я видел, что он только силой воли удерживается, чтобы не начать вопить от страха и боли. Я вынул фляжку и налил воды в горсть ладони. Придержал великану голову и омыл ему лицо. Он очевидно почувствовал, что это помогает, поскольку перестал дёргаться. Благодаря этому я без помех использовал вторую горсть воды и тщательно промыл ему глаза. В конце концов, я не хотел, чтобы он думал об ужасной жгучей боли — а лишь послушно отвечал на вопросы. Но Смертух посчитал, что я слишком милосерден, поэтому со всей силы пнул лежащего подкованным сапогом по рёбрам. Треснуло.
— Ой, Смертух, — сказал я, но даже не разозлился.
Я понимал, что Смертух в бешенстве, потому что великан едва не застал его врасплох. Никто, похоже, не ожидал, что при таком росте и при таком весе он будет так быстр. Ну, в конце концов, друзья Эли не были, пожалуй, настолько глупы, чтобы допустить, дабы их громилой стал первый попавшийся задира с улицы.
— Откуда ты, парень? — спросил я.
Великан в ответ неразборчиво выругался. Очень неучтивая реакция, принимая во внимание то, что я перед этим промыл ему глаза от шерскена. Второй засунул пленнику в рот кусок тряпки, а Смертух уселся ему на спину и сломал мизинец на левой руке. Потом сломал ему безымянный, средний и указательный пальцы. И каждый раз были слышны хруст, стон, доносящийся из-под тряпки, а глаза великана становились, словно блюдца. Второй наклонился, приложил палец к губам, предписывая пленнику тишину, и вытащил из его рта тряпку. Великан страдальчески сопел, из уголков его рта текла густая слюна.
— На мои вопросы отвечают мгновенно, — сказал я кротко. — Ибо, как гласит Писание: «… нет ничего скрытого, что не должно открыть, и нет ничего тайного, о чём не следовало бы узнать». Итак, повторю: откуда ты, парень?
— Из Тириана, — простонал он.
Тирианоннаг, обычно называемый Тирианом (убейте меня, но не знаю, откуда произошло это варварское название), был маленьким, хотя довольно зажиточным городком у самой границы марки. Из того, что я знал, там можно было заработать неплохие деньги на охране купеческих судов, которые ходили в довольно опасные районы в верховьях реки. Но этот бедный дурачок думал, что сделает карьеру в Хез-хезроне. А карьера эта должна была закончиться именно здесь, в развалинах крепости Саревальд. Плохое место для смерти, но, с другой стороны, какое место хорошее, чтобы умереть? О том, что он должен умереть, знали все. Вопрос состоял лишь в одном: будет ли это смерть мягкой и относительно безболезненной, или этот наш задира пройдёт в адские врата, воя от боли и нашинкованный на кусочки.
— Куда они пошли? — спросил я.
Пленник не отозвался ни словом, а я любезно подождал минутку. Потом Первый пнул его прямо в рот, так, чтобы тот подавился кровью и собственными зубами. Попутно сломал ему нос.
— Куда они пошли? Что там находится? — повторил я вежливо.
— Не знаю, — простонал он, отплёвываясь кровью, — не знаю, умоляю. Я только охраняю. Они в полдень вернутся. У них есть деньги… много денег… Умоляю, не убивайте меня, я буду служить вам, как пёс, умоляю…
Когда я смотрел на него, то видел, что это уже не большой, сильный задира, а обиженный мальчик, жаждущий, чтобы его, наконец, перестали бить. Мне нравилось, когда люди так менялись, и хотя подобное мне случалось видеть слишком часто, неизменно чувствовал удовлетворение от того, что именно я становился причиной должного перерождения.
Смертух посмотрел на меня, и я задумался на какое-то время. В принципе, я обычно вижу, когда человек лжёт. Этот, вроде бы, говорил правду. Правда, у Смертуха было явное желание немного поразвлечься, но, во-первых, у нас не было времени, а, во-вторых, я не люблю излишней жестокости. А Смертух когда-то работал в провинции подмастерьем одного из тамошних палачей. Научился парочке приёмов и полюбил их применять. Я всегда утверждал, что палачи и их ученики излишней жестокостью маскируют недостатки мастерства. Ведь дело не в том, чтобы заставить жертву мучиться, часто даже не в том, чтобы получить нужные признания, но в том, чтобы вызвать раскаяние. Чтобы исстрадавшийся и раскаявшийся преступник пал в объятия своему инквизитору и, навзрыд рыдая, признал свою вину, всем сердцем любя того, кто доставил ему радостную боль и наставил на путь истинный. Конечно, в данный момент раскаяние и любовь были не обязательны. Нам нужны были показания. Быстрый и точный отчёт. Если, конечно, таковой удастся получить. Оказалось, что великан знает немного, но ведь вопрос был не в отсутствии доброй воли, правда? Так зачем ему мучиться?
Я посмотрел на Смертуха и отрицательно покрутил головой. Потом присел великану на спину и дёрнул его голову вверх. Треснуло. Быстрая, безболезненная смерть. Смертух был явно недоволен.
— «Если даже разрушится земной наш дом, у нас будет жилище от Бога, дом не рукотворный, а вечно сущий на небесах», — процитировал я Писание, глядя на останки. Правда, я не думал, что наш великан очутился у врат небесных, но что поделаешь: надежда умирает последней.
Близнецы скатили тело великана вниз по склону, и оно застряло где-то в густых зарослях. Нескоро его кто-нибудь найдёт. Я на миг задумался над бренностью человеческого бытия… Эх!
Валун, закрывающий вход в подземелье, был и правда тяжёлым. Мы вчетвером едва справились, передвигая его. Когда мы собрались спускаться, Первый вдруг остановился.
— А если кто-нибудь его, значит, вернёт на место? — спросил он.
— А кто сюда может придти? — пожал я плечами. — И у кого окажется такая недюжинная сила? Впрочем, я уверен, что должен быть другой выход. Я бы не доверял этому человеку настолько, чтобы отдать жизнь в его руки.
— А, бля… — рявкнул Смертух, поскольку споткнулся на лестнице и, ещё чуть-чуть, скатился бы в самый низ.
Лестница была винтовой, долгой и крутой. Она закончилась так внезапно, что Первый врезался в стену.
— Конец, — сказал он, светя в разные стороны фонарём. — А, значит, есть, — хмыкнул он немного погодя и потянулся к ржавому рычагу у самого пола.
— Стой, — прошипел я.
Он отскочил, как ошпаренный.
— Ловушка? — спросил он.
— А чёрт его знает, — ответил я, хотя был почти уверен, что это ловушка. По крайней мере, я бы так и сделал.
Мы начали внимательно осматривать стены. Ведь, в конце концов, здесь погибли люди, и что-то должно было их убить. Почему бы ловушке не быть, к примеру, в самом начале пути? Смертух тщательно простукал стены кончиками пальцев, потом улыбнулся и осторожно вынул один из кирпичей. Ниша была очень глубокой и сужалась так, что невозможно было рассмотреть, что скрывается дальше. Смертух взял у меня палку и засунул её внутрь. Пихнул, встретив сопротивление. Что-то пронзительно заскрежетало, и стена с левой стороны отодвинулась, открывая узкий, низкий коридор.
— Ну что ж, вперёд, что ли, — сказал я, но вся история перестала мне нравиться.
Если, конечно, можно сказать, что она когда-нибудь мне нравилась. Сто пятьдесят крон были не такой уж великой суммой, чтобы рисковать жизнью. Кроме того, когда я заглянул в коридор, открытый Смертухом, я осознал, что весёлая компания Эли точно здесь не проходила. Тоннель был низеньким, со всё снижающимся сводом, а стены мокрыми от влаги. Вдобавок, оттуда ужасно воняло гнилью, как будто коридор много лет не проветривался. Я не представлял себе Элю Карране, пробираюшейся на карачках в этом мраке и скребущей по грязному своду красивыми и идеально уложенными волосами. Я сказал об этом ребятам, и они минуту молчали, задумавшись над моими словами. Мышление никогда не было их сильной стороной, но сейчас я предпочитал не принимать решения единолично.
Я дал им немного времени, а сам, с лампой к стене, внимательно изучал камень за камнем. И, наконец, увидел то, что хотел увидеть. Маленькое углубление. Скажем, отверстие для ключа. Вот только, отверстие, требующее очень специфического ключа. Может перстня, может амулета, может вдобавок обработанного заклятиями. Этот вход, несомненно, был для нас закрыт. Конечно, я мог использовать особые таланты Первого, но потом он бы не годился для продолжения путешествия. А ведь сюрпризов нас могло ждать и больше. Если так, надо ли нам пытать пути этим низким, мерзким тоннелем? Путешествие в полный мрак? Разве сложно приготовить ловушки именно там? Другое дело, что зная древних строителей, я считал, что тоннель — это просто запасной путь, подготовленный на случай, если человек, пользующийся входом, забудет или потеряет ключ. Тогда тоннель мог быть пусть неудобным, но, без сомнения, не защищённым ловушками. Ведь сложно представить, что хозяину подземелий придётся с трудом преодолевать все препятствия, которые приготовили нанятые им зодчие.
— Ладно, идём, — решил я, ибо мои спутники по-прежнему лишь тупо всматривались в темноту.
Смертуху пришлось идти почти на четвереньках, чтобы не скрести башкой свод, и я видел, как он очень осторожно продвигается вперёд. Что ж, он понимал, случись что, получит первым. Но, в конце концов, коридор закончился тупиком. Однако хватило лишь сильного толчка, чтобы тайная дверца поддалась. Мы оказались в просторном зале. Если я правильно понял, именно до него мы бы добрались, воспользовавшись магическим ключом. Или, короче говоря, я был прав. Мы воспользовались забытым, запасным путём. На одной из стен я увидел заржавевшие, железные кандалы, а также поклялся бы, что кое-где были видны едва заметные кровавые потёки.
— Пыточная? — спросил я Смертуха.
Смертух минуту вслушивался в голос стен. Может и не выглядит мудрецом этот мой Смертух, но у него есть своё, особое дарование. Он обладает гениальной памятью, и, кроме того, он способен прочесть чувства, эмоции, мысли и слова, зачарованные в стенах. Нет, ничего особенного. Он не войдёт в комнату и не доложит о разговоре, который шёл в ней неделю назад. Но скажет, например, был ли разрушенный дом некогда корчмой или домом терпимости.
— Да, вроде, так, — ответил он в этот раз неуверенно. — Я чувствую здесь много боли, Мордимер, но это было очень давно.
Близнецы остановились перед мощными стальными дверями. Блестящими, будто течение времени их не затронуло. Двери как двери, вот только не было на них никакой ручки, замка или засова. Металлическая плита, встроенная в стену. Смертух осторожно коснулся металла рукой.
— Кто не боится смерти? — спросил голос, доносящийся отовсюду и ниоткуда.
Близнецы нервно огляделись и обнажили кинжалы.
— Мёртвые, — ответил я, потому что загадка была простой, а нахождение ответов на подобного типа вопросы было частью моего образования.
Тем не менее, дело принимало серьёзный оборот. Если подземелья были защищены некромантскими заклятиями, то здесь была работа для команды инквизиторов, а не для бедного Мордимера Маддердина, который только-только получил лицензию и намеревался просто заработать пару грошей на буханку хлеба и кружку воды.
— Тогда войди к мёртвым, — сказал голос, и стальная плита бесшумно исчезла в стене.
— Я завязываю, — пробормотал Первый. — Смываемся, брат?
— Я тебе смоюсь, — сказал я, даже не глядя на него.
Второй несогласно помотал головой, а его брат пожал плечами.
— Так только, значит, спрашивал, — ответил он.
Мы вошли в коридор, и проход закрылся за нами так же бесшумно, как и открылся. Мы оказались перед следующей металлической плитой, и Смертух снова дотронулся до неё рукой.
— Кто умирает с рассветом? — спросил тот же голос.
— Сон, — немедленно ответил я, ибо не знал, какова терпимость у заклятия.
Препятствие пропало так же, как и первое.
— Что будет, если не угадаешь? — забеспокоился Первый.
— К примеру, давильня, — ответил Смертух и глупо рассмеялся.
Я покачал головой. Да, это было весьма вероятно. Но были вещи похуже, чем механические ловушки, и я как раз стал их чувствовать. Вопреки себе я задрожал, и тонкий ручеёк холодного пота стёк у меня по позвоночнику до самой поясницы.
— А почему ты, как бы, не ответил: ночь? — спросил Второй.
— Угадывал, — пожал я плечами и улыбнулся, хоть мне было совсем не до смеха.
— Кто грызёт, хоть нет клыков? — спросил голос у третьей плиты.
— Совесть, — не колеблясь, ответил я, вообще-то, будучи немного разочарованным лёгкостью загадок.
Но я также понимал, что обычного человека в живых бы уже не было. Мы оказались перед лестницей. Близнецы глуповато смеялись и похлопывали меня по спине.
— Послушайте, идиоты, — осадил я их. — Соловый тоже здесь прошёл, а значит настоящие проблемы всё ещё впереди.
— Почему, как бы, прошёл?
Боже мой. С кем я работаю? — подумал я.
— Потому что не было трупов! И даже костей, разиня! — отрезал я.
Это факт, что везение Солового поразило меня. Он прошёл тоннель и разгадал загадки. Мне не хотелось верить, что его вымоченные в горилке мозги могли подняться к столь высоким вершинам абстракции.
И пока я про себя размышлял над судьбой Солового, мы увидели на лестнице тень. Отпрянули назад, все готовые к схватке, но тень спокойно колыхалась, как бы в ритме какой-то слышимой только ей музыки.
— Зачем вы входите во Мрак? — запела она. — Идите к свету, о, дети Дня. Отставьте Ночь тем, кто умер.
В пении было что-то такое трогательное и жалобное, что мне хотелось выть. Я подумал о луге над рекой и о девушке, собирающей незабудки, о сочном вкусе травинок, прикушенных зубами. О солнце и шуме воды, и о голубом небе. И о домике с красными черепицами, стоящем в саду, полном упоительно пахнущих, обсыпанных белым цветом лип. И тогда одна из стен отворилась. А там, за ней, были и река, и незабудки, и девушка, и небо, и солнце. Там было место, о котором я мечтал всю свою жизнь, поэтому я без колебания двинулся в его сторону.
Второй сбил меня с ног и вмазал кулаком в живот. Я упал и обрыгал себе кафтан. Когда я поднял голову, то увидел, что моим стопам не хватило, может быть, лишь одного шага до провала в земле. А на дне торчали солидные, заострённые колья. На кольях мы увидели тело мужчины в кольчуге. Шлем свалился с его головы и обнажил гриву серо-жёлтых волос.
— Вот и Соловый, — сказал Первый.
— Что ты там увидел, Мордимер? — спросил Второй, очень довольный собой, ибо нечасто случалось ему вытаскивать меня из затруднений.
— Ты бы уписался от смеха, — хмыкнул я. — Мне интереснее, что там увидел наш друг Соловый.
Тень колыхалась ещё какое-то время, как бы в ожидании, что кто-нибудь всё-таки искусится созданными ею видениями, но потом пропала с лестницы.
— Проклятье, во что мы влипли? — прошептал Второй.
Я старательно оттирал с камзола блевотину. Надо признать, треклятый близнец взгрел меня беспощадно.
— В говно, — ответил я и в очередной раз в этих подземельях почувствовал страх. — В полное говно, сынок.
— Выведешь нас отсюда, Мордимер, правда? — у Первого глаза были как блюдца. — Я ещё не хочу умирать! Прошу тебя, Мордимер!
Смертух схватил Первого за плечи и стукнул его башкой о стену. Несильно, но достаточно, чтобы близнец пришёл в себя. Что-то тут было, что-то, что вызвало у Первого такой панический страх. То же самое, что показало мне луг и девушку. Поскольку Первый не из пугливых. Он всегда был осторожным, но не паниковал. А тут вёл себя, как девица перед первым перепихом.
— А ты что, хотел бы жить вечно? — засмеялся я, глядя ему в глаза. — Не с нашей работой, близнец! Идём, — приказал я и ступил на лестницу.
Ступени были липкими, такими липкими, что идя, я с трудом отклеивал подошвы. Паскудство.
— Ну чё там, ну? — услышал я сзади голос Второго.
— Спокойно, парни, — сказал я, остановившись на верхней площадке, и осмотрелся вокруг. — Кого хочешь, выбирай, — добавил я, так как дальше вели четыре коридора.
Я сел на камни.
— Минута отдыха, — распорядился я и глотнул из бурдюка, а потом передал его ребятам.
Смертух выругался, потому что пил последним и ему осталось немного. Он бросил пустой бурдюк за себя, и ёмкость с шумом отскочила от лестницы. Ну и эхо носилось в этих стенах! Я тут же представил себе, что Эля Карране и её спутники с интересом наблюдают за нами и бьются об заклад, как далеко мы дойдём. Может мы были лишь пешками, передвигающимися по полной ловушек шахматной доске? Скорее, нет, просто у меня слишком буйное воображение. Но может это и к лучшему, ибо люди, лишённые воображения, пребывают сейчас в том самом месте, что и Вырвальд Соловый и его приятели.
— Пойдём на север, — решил Смертух, а я не собирался с ним спорить.
Смертух знает, о чём говорит, но по мне, северный коридор выглядел отвратительно. Стены его были выложены кроваво-красными кирпичами. Вдобавок, в нём что-то двигалось. Дрожало, как горячий воздух над костром. Но мы пошли. Казалось, стены колышутся, сжимаясь и расширяясь, как бы лениво раздумывая, раздавить ли нас, или же ещё подождать. Коридор извивался то туда, то сюда, изгибался под какими-то неожиданными углами, крутился вокруг себя.
— Ты точно думал об этом пути? — спросил я Смертуха, но он даже не соизволил ответить.
А сразу потом я почувствовал умертвий. Когда-то, будучи ещё ребёнком, я думал, что каждый человек их чувствует, ибо этот запах столь пронзительный, столь резкий — прямо-таки до боли. Но потом оказалось, что большинство людей понятия не имеет, о чём я говорю. Умертвия были здесь, я знал о том, что они таятся буквально в шаге от нас. Поэтому я начал молиться своему Ангелу-хранителю и надеялся, что он соблаговолит услышать эту молитву. Понятно, могло случиться так, что Ангел-хранитель выслушает молитву, но покажет себя хуже той опасности, что перед нами. Мог счесть, что я не уважаю его, взывая по такому пустому делу, а Ангелы больше всего не переносили неуважения. Поверьте мне, разгневанный Ангел хуже, чем все ваши самые страшные кошмары. Ведь неисповедимы пути, которыми следуют помыслы Ангелов.
Я увидел бледное, как полотно, лицо Первого. Он знал, в каком случае я начинаю молиться Ангелу, и знал, какими могут быть последствия этой молитвы. Но с умертвиями мы не могли тягаться в одиночку. Не здесь и не сейчас. Без святых мощей, благословений и чистоты сердца. Ибо, видите ли, с чистотой сердца у некоторых из нас были проблемы… Однако запах вроде уменьшился. Умертвия колебались. Молитва их не отпугнула, но они знали, что могут иметь дело с моим Ангелом. А это было бы для них ужаснее всего. Он бы послал их на самое дно адской бездны, где печальное полу-существование на Земле показалось бы истинным раем. Откуда умертвиям знать, что мой Ангел не слишком готов помочь? Я предполагал в душе, что Он мог быть таким же сукиным сыном, как и я, и старался не злоупотреблять Его терпением.
Я погрузился в молитву. Слова текли из меня светлым, прозрачным потоком. Я представлял себе, что так, по-видимому, молился наш Господь, пока не сошёл с Креста и не покарал грешников мечом и страданиями. Наконец, я почувствовал, что умертвия уходят. Они отказались от охоты, и только ещё минуту у меня в мозгу кружились их боль и тоска по утраченной жизни.
Я никогда не понимал, кем могут быть умертвия, и почему они не познали счастья Небес или огня адской бездны, а лишь скитаются по земле. Не раз и не два я читал споры теологов на эту тему, но ни одно из объяснений не поразило моего воображения. Впрочем, мы, инквизиторы, не для того, чтобы мыслить. В конце концов, мы люди действия и оставляем другим возможность доказать в теории обоснованность именно этих действий. В любом случае, против умертвий не было действенной защиты. Если только не шли против них вооружёнными мощами и благословениями, но и это не всегда помогало. Какое счастье, что умертвия держались только забытых Богом и людьми мест, таких как Саревальд. Их никогда не видывали в местах, где они могли быть легко замечены. Может именно это одиночество давало им силу? Кто знает?
Когда я почувствовал умертвий, то понял уже практически всё. Я догадался, зачем прекрасная Эля и её спутники спускаются в подземелья Саревальда, знал почти со стопроцентной уверенностью, что они несли в тяжелом узле. И признаюсь вам, всякие угрызения совести, какие могли быть у вашего покорного слуги, испарились в мгновение ока. Сейчас я уже знал, что совмещу приятное от зарабатывания денег Ракшилеля с долгом инквизитора. Это была утешительная мысль, ибо я всё-таки чувствовал неприятный осадок, служа тупому мяснику с набитой золотом мошной. Таков уж наш мир, в котором люди благородные, честные и руководствующие порывами сердца (из скромности умолчу, кого имею в виду) бедствуют, а всякие негодяи, мошенники и лицемеры загребают деньги лопатой. Единственно, что меня могло утешить, так это слова Писания, которые гласили, что «легче верблюду пройти через игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Небесное».
— Мы почти на месте, — угрюмо сообщил Смертух. — Где-то тут они все… — он ненадолго замолчал и добавил, — недалеко от нас.
— Ха, — Первый вздохнул с облегчением.
Я знал, что его утешает мысль о том, что через минуту он будет иметь дело с людьми. С реальными личностями из плоти и крови, которых можно попотчевать мечом или кинжалом, переломать им кости или отрубить голову. Я не хотел выводить его из заблуждения, хоть и знал, что за этими стенами мы можем встретить не только людей. Но что было делать? Мы должны были идти дальше, раз вообще встали на этот путь.
— Проверь, — приказал я Первому.
Первый прильнул к кладке и распростёр руки. Выглядел, будто его распяли на стене, как на кресте. Он впал в транс, и внезапно его глаза закатились, оставив одни белки. Он что-то тихо бормотал сам себе, пальцы вбивал в камни с такой силой, что они начали кровоточить, а из его рта стекала слюна, смешанная с кровью. В конце концов, он опустился на пол, будто старое тряпьё.
— Я видел, — прошептал он с трудом. — Когда туда пробьёмся… — он замолк и поперхнулся на вдохе.
— Ну! — поторопил я его.
— Окажемся в их зале… наверху.
У нас с собой было кайло, но трудно себе представить, что никто не услышит, как мы прорубаем ход через эту толстую, старую стену. Мы также могли идти дальше, как шёл тоннель, но голову даю, что в нём скрыты ещё какие-нибудь неожиданности. Ну, и умертвия во второй раз могут не испугаться. В конце концов, до сих пор нам больше помогала удача, чем наш ум. Эля и её спутники наверняка пошли коридором, ведущим вниз, но они были защищены от зла, что таилось в этих стенах. Тем временем, на нас могли напасть в любую минуту. И ручаюсь, вам не хотелось бы даже знать, как выглядит нападение умертвий. И поэтому Второй должен был сделать для нас проход, и я сказал ему об этом.
— Пожалуйста, — простонал он, — только не это. Мордимер, прошу тебя, друг.
Боже мой, до каких нежностей он дошёл! «Друг»? Нет, близнец, мы не друзья, а даже если бы ими были, я отдал бы тебе такой же приказ. Хотя прекрасно знал, что Второй может погибнуть. Да, была в нём некая сила, но ограничителем для каждого, кто располагает силой, является то, что каждое её использование может убить его. Ну, по крайней мере, при использовании силы столь высокого напряжения. А я Второму приказал зачерпнуть до последних резервов тела и духа. До самого ядра, сути и центра.
— Начинай, — холодно сказал я.
Если Второй умрёт, на его место встанет Первый. Он обладал меньшей силой, чем брат, но может справится. А если нет, то чтоб мы сдохли! В конце концов, я их только что спрашивал, хотели бы они жить вечно…
Первый засунул в рот брату какую-то тряпку и привязал её верёвкой. Мы знали, как это больно, а ведь никто не хотел, чтобы крик Второго сдвинул все камни в этих подземельях. Я отвернулся. Однажды я уже видел, как Второй делает проход, и мне хватило этого зрелища на всю жизнь. Эти глаза, полные боли и безумия. Кровь и слизь, вытекающие изо рта, носа и ушей… Я пообещал себе, что дам ему большую долю, чем другим. Ему причитается. Если выйдем отсюда, ясное дело, а это вовсе не было очевидным.
Я услышал приглушённый вой и понял, что Второй начал. Кляп хорошо заглушал крик, но в этом подавленном, хриплом вое было столько страдания, что не знаю, встречался ли я когда-нибудь в жизни с подобной мукой. Я не святой и не раз видел пытки, не раз пытал и сам, но даже человек, которому мы лили на яйца жидкую серу, не страдал так ужасно. Вдобавок, я чувствовал его боль. Не только слышал. Она сверлила где-то в глубинах моей головы, появлялась во вспышках ослепляющих цветов, колола чувствительнейшие области мозга иглами с раскалёнными остриями. Я закусил губы до крови, чтобы не начать кричать самому. Ещё этого не хватало, чтобы я-то, да не умел брать верх над своими чувствами!
Наконец, Второй потерял сознание, и его боль ещё с минуту вибрировала у меня в черепе. Я обернулся и посмотрел. Близнец лежал на земле, а его брат, склонившись над ним, орошал ему лицо водой из фляги. Второй выглядел ужасно. Его лицо было алебастрово белым, а голубые переплетения вен пульсировали под кожей, будто были большими, оживлёнными странной силой червями, желающими выбраться наружу. В довершение зла, у Второго, помимо обморока, были открыты глаза, с уголков которых сейчас текла кровь. Раньше его лицо выглядело толстощёким, сейчас скуловые кости, казалось, проткнут натянувшуюся и тонкую как пергамент кожу. Но тоннель он прокопал знатный. Высокий, с метр, и широкий настолько, что крупный мужчина мог в нём свободно стоять на коленях. Всё произошло бесшумно. Камни, кирпичи, раствор — исчезли. Не было никакой кучи щебня, лишь немного каменистой пыли на земле. Куда делись остатки стены? Кто ж это мог знать? И кого это, если честно, интересовало? Главное, у нас был открыт путь к главному залу — туда, где Эля Карране и её спутники предавались греховным забавам.
Мы проскользнули через тоннель Второго. Самого близнеца оставили под стеной, ибо не было смысла тащить его туда, где вскоре произойдёт схватка. Я подозревал, что он скоро не поправиться, и нам придётся нести его на обратном пути. Если вообще будет какой-нибудь путь обратно. Впрочем, я знал, что со Вторым может закончиться плохо, независимо от того, отнесём ли мы его в Хез-хезрон и доверим опеке врачей, или же нет. Он мог сойти с ума или превратиться в растение. Но я надеялся, что он просто проснётся утром, сплюнет и спросит: «Как прошло, ребята? Деньжата уже получили?»
Мы оказались на чём-то вроде хоров для оркестра. Под нами был огромный, ярко освещённый зал с полом, выложенным розовым мрамором. В центре зала стоял совершенно не соответствующий интерьеру чёрный камень, а на нём лежала обнажённая женщина. Как я и предполагал. Это именно она была в узелке, который несли друзья Эли. Я увидел, что руки и ноги жертвы привинчены к валуну, а из ран в четыре посудинки сочится кровь.
— Ну, дают, — прошептал Первый.
Вокруг кровавого алтаря качалось в странном танце шестеро особ в алых туниках. Под потолок уносился тошнотворный дым кадил. Танцующие что-то пели, но это была диковинная песня без слов и мелодии. Среди них я увидел Элю Карране. Прекрасную, золотоволосую Элю. Смертух посмотрел на меня.
— Она должна быть моей, — сказал он хриплым шёпотом.
— Она уже лишь Господа Бога, — грустно возразил я.
Первый посмотрел на меня с вопросом в глазах. Ну что ж, нам надо было спуститься и поэтому мы тихонько привязали три каната к балюстраде. Спрыгнуть придётся одновременно, ибо Бог знает, какие ещё сюрпризы ожидают внизу. И мы соскользнули. А потом уже с криком и оружием в руках мчались к ним.
Всё случилось так быстро, что они не успели даже дёрнуться. Смертух саданул одного из мужчин навершием сабли. Близнец приложил следующего дубинкой поддых, а я бросил третьему в лицо горсть шерскена и одновременно с полуоборота ударил четвёртого по голове концом палки. Чуть сильнее, чем нужно. Она развалилась как перезрелый арбуз. Но это всё от нервов. В этот момент Эля Карране начала кричать, ударенный поддых мужчина протяжно завыл, а ослеплённый мной катался по полу и тёр веки. Очень плохо. Если вотрёт шерскен в глаза, не будет видеть до конца жизни. Например, не увидит пламени, охватывающего сухие дрова его костра. Пятым из мужчин оказался мой знакомый шулер — Лоемерр, званый Мерри. Он стоял и трясся. Смотрел на меня исполненным ужаса взглядом.
— Господи помилуй, Мордимер, — простонал он, словно мнил, что Господь может смилостивиться над таким, как он.
Эля оказалась храбрее, ибо бросилась ко мне, целясь когтями в глаза, но Смертух дал ей подножку, и она рухнула на мои сапоги. Я со всей силы пнул её в лицо, и что-то хрустнуло. Потом я узнал, что сломал ей нос и челюсть. Первый в это время присматривался к девушке, привинченной к камню. Она была мертва или в близком к смерти трансе, глаза её были закрыты.
— Ну и куколка, — сказал он, проводя рукой по её груди. — Можно… значит, Мордимер?
Я кивнул, ибо ей и так хуже не станет, а близнец любил подобные забавы.
— Я предупреждал тебя, — обратился я к Мерри, — но ты не захотел прислушаться к словам друга. Правда, я не был его другом, но так звучало лучше.
Шулер сел на пол и закрыл лицо руками. Из-под пальцев у него текли слёзы. Это было как жалко, так и отвратительно.
— Мы не делали ничего плохого, — простонал он. — Это обычная потаскуха, Мордимер. Ведь её ничего не стоящая жизнь не могла заботить Бога!
— Идиот, — сказал я без гнева, потому что Мерри был уже трупом. — Вы вызывали умертвия и приносили человеческие жертвы. Для Бога и Инквизиции речь не идёт о жизни этой девки, дорогой друг. Речь исключительно о ваших бессмертных душах, которые вы осквернили и обесчестили. О ваших душах, которые без нашей помощи забрели бы прямо в адскую бездну!
— Ты можешь мне помочь, Мордимер? — Глаза шулера были как у побитой собаки.
— Я буду беседовать с тобой так долго, пока ты всем сердцем не осознаешь своей вины, всей твоей сутью, всей душой, всем умом и телом — или, скорее, тем, что от твоего тела останется, — пока не захочешь искупить свои грехи и отречься от дьявола. И тогда, когда ты уже будешь в согласии с Богом и людьми, я отдам тебя огню, Мерри.
— Оно того стоит, Мордимер? — выкрикнул он. — Из-за неё? — Он указал в сторону девушки на камне, над которой сопел Первый.
— Ничего ты не понимаешь, — возразил я и покрутил головой, ибо уже понял, что наши разговоры в Хез-хезроне, в подземельях Инквизиции, затянутся. — Но ты поймёшь, поверь мне, поймёшь непременно…
— Мы получали золото, Мордимер. — Лоемерр поднял голову, и я увидел, как в его глазах блеснула надежда. Он не мог согласиться с мыслью, что фактически уже умер. — Мы получали золото, много золота. Хочешь? Сколько? Тысяча крон? Пять тысяч? Десять тысяч? А может сто тысяч, Мордимер?
— Сто тысяч? — спросил Смертух, и я увидел, как в его глазах засветились опасные огоньки.
Побился бы о заклад — он не до конца представлял себе, что можно сделать со ста тысячами крон.
— Мы приносили жертвы умертвиям и получали деньги, — горячо объяснял Мерри. — Один раз тысячу, потом пять тысяч, потом снова две тысячи. Присоединяйтесь к нам, ко мне, убейте их, если хотите, я знаю всё, я…
Я ударил его концом палки в зубы, и он упал на спину.
— Смертух, — кротко сказал я, — не будь дураком. За всё надо когда-нибудь платить. Они платят прямо сейчас.
Я проверил, закончил ли Первый, и вызвал Ангела-свидетеля. Он явился, проверил мою лицензию, и на какой-то миг я прямо замер от мысли, что Ракшилель подделал документы. Ангел-свидетель не понимает шуток. Если бы лицензия оказалась недействительной, он мог это проигнорировать, сочтя, что мы и так сделали много хорошего, но с тем же успехом он мог также убить нас одним ударом огненного меча. Впрочем, не думаю, чтобы он утруждал себя извлечением его из ножен. В конце концов, тараканов убивают давя сапогом, а не из пушки. К счастью, всё было в порядке, и Ангел-свидетель благословил нас. Сейчас, с его благословением, мы могли уже не бояться, что прибудут умертвия, желая отомстить за то, что мы уничтожили их приверженцев. Я всегда задумывался, почему умертвия жаждут в качестве жертв людей? Что это им даёт? Наполняют ли они их силой или позволяют насладиться обрывками жизни, вспомнить то, что было прежде? А может исчезающая жизнь хоть на миг облегчает их вечную боль, а кровь жертв гасит адский огонь, снедающий их нутро? Ха, вот хороший вопрос для теологов и, поверьте мне, они пытались на него ответить. С той лишь разницей, что если бы какой-нибудь теолог оказался на моём месте, то он навалил бы полные штаны.
Ангел-свидетель попутно также исцелил Второго, и я решил запомнить его любезность. Иметь доброжелательного Ангела-свидетеля — это выигрыш в лотерею. Быть может, он также попросил моего Ангела-хранителя, чтобы тот присмотрел за нами на обратном пути, поскольку нас уже ничего не беспокоило. Но проблем и так хватало, потому что некоторые из пленников не могли идти сами. Что ж, умение ходить им больше не понадобится. На костёр их провезут через город в чёрных, деревянных возках, к радости шумно столпившейся вдоль улиц черни. Хез-хезрон был благочестивым городом. Здесь надо не охранять узников, чтобы кто-нибудь их не отбил, но следить, дабы кто-нибудь, движимый неразумным усердием, не решил сам воздать по заслугам еретикам и богохульникам.
Но для меня дело ещё не закончилось. Я должен был решить вопрос с Ракшилелем. Я понимал, жирный мясник не простит мне того, что его любимая вместо свадебной кареты, поедет в чёрном возке на костёр. Наверняка, ему будет жаль всех тех ночей, когда он мог бы подминать обрюзгшим, потным брюхом её стройное тело. Кто знает, как далеко он зайдёт в своей ненависти? Старая поговорка гласит, что лучшая защита — это нападение. И, поверьте мне, хотя желания нападать у меня не было, я знал, что в противном случае могу потерять жизнь. Может она и гнусная, но, по крайней мере, пока живу, могу надеяться, что она изменится. И потому на обратном пути в Хез-хезрон я напряжённо думал, как следует повести дело, чтобы всё закончилось удачно. И, наконец, чего, впрочем, можно было ожидать, я пришёл к некоему плану.
***
В Хезе наше прибытие вызвало сенсацию. Как я и думал, пленников сразу же приняла Инквизиция и, чего я также ожидал, на следующий день Его Преосвященство епископ Хез-хезрона поручил вести дело именно мне. Верно, я был новеньким в городе, но, в конце концов, решающим стал факт того, что у меня была действующая лицензия. Братья инквизиторы — впрочем, нескольких из них я неплохо знал — приняли меня без зависти. В нашей профессии важна солидарность. Слишком много развелось волков, желающих пожрать Божьих агнцев, чтобы нам не держаться вместе.
Работа в Инквизиции в период напряжённого следствия, связанного с допросами, не является ни лёгкой, ни приятной. День начинается в шесть утра с мессы и совместного завтрака с инквизиторами, ведущими другие дела. Потом проповедь и молитва, и лишь после этого начинаются собственно следственные действия. Мне не нравился этот образ жизни. Ваш покорный слуга всего лишь человек, обременённый многочисленными слабостями. Я люблю засидеться за выпивкой до поздней ночи и подольше поспать, хорошо поесть и посещать дома платных удовольствий. Но сила человека состоит в том, что, когда нужно, он способен отказаться от своих привычек и посвятить себя Делу. Каким бы это Дело не было.
Первой я посетил прекрасную Элю. Она уже не была прекрасной. В порванном платье, со сбившимися и слипшимися от крови волосами, выбитыми зубами, раздавленным на пол лица носом и щекой, напоминающей сгнивший персик. У неё в камере не было зеркала, но я принёс ей его. Маленькое зеркальце в оправе из слоновой кости. Когда она увидела в нём своё отражение, бросила зеркальцем в стену и расплакалась. Но это был ещё не тот плач, какого я ожидал. Пока что она плакала от ненависти и злости. Поверьте мне: придёт ещё время, когда она будет плакать от раскаяния. Я сел напротив неё на табурет, принесённый угрюмым стражником с выбитым глазом.
— Эля, — сказал я ласково. — Нам надо поговорить.
Она рявкнула что-то в ответ, а потом подняла голову. Из-под отёка был виден один, блестящий глаз. Полный ненависти.
— Возьмутся за тебя, Маддердин, — произнесла она сдавленным голосом. — Поверь мне, возьмутся за тебя.
Выходит, она всё ещё жила иллюзиями. Откуда бралась эта вера? Или она думала, что её может спасти знатность рода, деньги, братья, а может связи Ракшилеля? Что бы она ни думала — ошибалась. Её тело было уже лишь деревом, что сгорит в очищающем пламени. Я смотрел на неё и думал: как могло случиться, что она когда-то меня привлекала? Да, она всё ещё была красивой, а может, точнее, могла стать красивой через несколько дней, когда затянулись бы раны и сошли отёки. Но, так или иначе, она была уже мертва, а я, в отличие от Первого, не расположен к мёртвым или умирающим женщинам.
Я вызвал стражника и велел отвести её в допросную. В небольших покоях, выложенных тёмнокрасными кирпичами, стояли стол и четыре стула. Для меня, протоколиста, лекаря и, по обстоятельствам, для второго инквизитора. У северной стены находилась большая жаровня, в которой калились угли. Однако главными элементами обустройства этого зала были орудия. Деревянное ложе с железными креплениями, верёвками и коловоротом. Крюк, закреплённый в потолке. Железные сапоги с винтами. На столике, возле жаровни, лежал комплект инструментов. Щипцы и клещи, чтобы рвать тело, свёрла и пилы для продырявливания и распиливания костей, кнут о семи хвостах с нанизанными железными шариками. Ничего слишком изысканного и ничего слишком сложного. Но обычно одного зрелища хватало, чтобы пробудить в сердцах грешников тревожную дрожь. Не иначе было с Элей Карране. Она оглядела зал, и от её лица отхлынула кровь. Я смотрел на неё с удовлетворением профессора, видящего, что будет потеха от нового ученика.
Стражник растянул её на ложе и закрепил сгибы рук и ног железными креплениями. Я дал ему знак, чтобы он ушёл и закрыл дверь.
— Тут нам удастся поговорить спокойнее, — сказал я. — По сути, без нервов и обвинений. Надо ли тебе объяснять, как действуют орудия?
Она не ответила, но я и не ожидал ответа. Эля лежала с головой, прижатой левой щекой к необработанному дереву ложа. Смотрела на меня здоровым глазом.
— Начнём с подвешивания, здесь, на этом крюке. — Я показал пальцем под потолок, а её взгляд послушно последовал за моей рукой. — Сначала тебе свяжут сзади руки, а через узел пропустят верёвку, которую протянут как раз через этот крюк. Достаточно лишь потянуть за другой конец верёвки, чтобы твои связанные за спиной руки начали выгибаться назад. Всё выше и выше. Наконец, суставы вывернутся, кости треснут и сухожилия порвутся. Твои руки окажутся параллельно голове.
Я подошёл и встал около неё. Взял в руку прядь её волос и начал ею играть. Накручивать её на палец и раскручивать.
— Возможно, ты думаешь, что тебе поможет обморок. Вот уж, нет. Над этим бдит наш лекарь. Когда понадобится, он подаст тебе приводящие в чувство лекарства. Подождём, пока ты вновь придёшь в себя, и начнём снова. Когда ты будешь здесь так стоять, с вывернутыми из суставов руками, мы можем начать тебя хлестать, чтобы умножить силу убеждения. Этот кнут — взгляд Эли вновь послушно последовал за моим пальцем — оснащён маленькими, железными шариками. В руках умелого человека, и поверь мне, наши палачи умелые, он не только вырезает из кожи ремни, но может рвать мышцы и даже ломать кости. Да-ааа, — протянул я, — когда ты сойдёшь с этого крюка, дорогая Элечка, останутся от тебя одни ошмётки. И не питай малейших иллюзий, будто тебе кто-то поможет. Всё было записано Ангелом-свидетелем. Сейчас от костра тебя не спасёт даже папа. Мне продолжать?
— Нет, — прошептала она. — Хватит. Что я должна сделать?
Она была понятливой ученицей, но недостаточно понятливой. Не должна спрашивать.
— Это зависит только от тебя, — произнёс я. — Я не могу тебя принуждать к чему-либо. Раскаяние и сожаление должны идти прямо из сердца.
Она прикрыла глаза, как бы что-то обдумывая. Вдруг открыла их.
— Ракшилель, — сказала она и посмотрела на меня вопросительно. Я улыбнулся одними уголками рта. — Он стоял за всем. Мой отказ от брака был лишь игрой, чтобы люди думали, будто мы ненавидим друг друга. А ведь это он уговорил меня на сношения с дьяволом и получал от этого выгоду. Разве он заработал бы такие богатства одной торговлей мясом?
Я был в полном восхищении от неё. Честно! Каким образом она так быстро сообразила, что мне нужен мастер мясников? Подумаем, каким тропкой могли идти её мысли: «Мордимер следил за мной по приказу Ракшилеля и выследил. Но дело приняло серьёзный оборот, и Ракшилель, мало того, что не заплатит остаток гонорара, так ещё и попытается покончить с Мордимером за то, что тот не довёл меня до алтаря. Итак, Мордимеру нужна зацепка на Ракшилеля, и эту зацепку он найдёт благодаря мне». Я прямо-таки видел, как она задаёт себе вопрос, что получит взамен.
— Искреннее раскаяние, истинное сожаление и выдача сообщников являются обязательными условиями, Эля, — сказал я серьёзным тоном. — А инквизитор может в этом случае принять решение о неприменении к обвиняемому пыток и сожжении его тела уже после повешения или обезглавливания.
— Да, — ответила она и снова закрыла глаза. — Да, — повторила. — Спасибо тебе.
Я вызвал стражника и велел отвести Элю в камеру.
— Обдумай всё хорошенько, — произнёс я. — Пополудни допрошу тебя в присутствии протоколиста.
Когда я возвращался в Инквизицию, то думал об Эле. Она была интересной женщиной. Холодной и безжалостной, но умеющей признавать поражение. Я почти жалел, что судьба не позволила нам встретиться раньше. Я не мог её спасти. Никто не мог. Ну, может почти никто, ибо, говоря, что даже папа не в состоянии ничего сделать, я сильно преувеличил. Но у епископа Хез-хезрона не было столько власти, чтобы потребовать для неё пожизненного заточения в монастыре. Такой приговор мог вынести лишь папский суд, а до столицы дорога была далека. Впрочем, пока закрутились бы колёса бюрократической машины, никто бы уже и не вспомнил о костре, на котором она сгорела. Что ж… следовало примириться с мыслью, что Эли уже не будет среди нас. Жаль. Как всегда, когда из мира исчезает частичка красоты.
***
Я знал, что слуги Ракшилеля пытаются меня найти, но даже они не могли прорваться сквозь стражу, охраняющую Инквизицию. Но, в конце концов, пришло время, когда это я мог навестить мастера мясников. Я стоял перед дверью с бронзовым молоточком и думал о том, что с моего недавнего визита прошло так немного времени, а каким богатым было оно на события. Я постучал. Минуту внутри царила полная тишина, но, наконец, я услышал шарканье ног.
— Кто? — рявкнул голос из-за двери.
— Мордимер Маддердин, — сказал я.
— Меч Господа, парень! — вскричал кто-то. — Заходи скорей, хозяин ищет тебя по всему городу.
— И вот я здесь, — ответил я.
Вот только, когда открылись двери, я вошёл не один. Меня сопровождало четверо солдат в чёрных плащах, надетых поверх кольчуг, и с обитыми железом дубинками в руках. Слуга, который открыл нам двери, упал, оттолкнутый к стене, а его взгляд был полон ужаса. Так реагирует каждый, когда в его дом входит окружённый стражей инквизитор в служебной форме. На мне была чёрная пелерина, завязанная под шеей, и чёрный камзол с огромным, надломленным крестом, вышитым серебром. Некоторые утверждают, что не следует почитать символ, на котором страдал наш Господь, но они не помнят того, что именно Крестова мука дала Ему силы, дабы сломать перекладины и сойти к врагам с мечом и огнём в руках. Так и я с мечом в руке и огнём в сердце входил в дом богохульника и грешника.
Ракшилель был лишь в ночной рубашке, тапках с затейливо изогнутыми носами и ночном колпаке, конец которого свешивался у него через плечо. Он выглядел забавно, но я даже не улыбнулся.
— Ракшилель Дан? — спросил я. — Это вы Ракшилель Дан, мастер гильдии мясников?
— Ты мне за это заплатишь, Мордимер, — прошипел он сквозь стиснутые зубы, ибо был достаточно умён, чтобы всё понять.
— Вы арестованы именем Инквизиции, по приказу Его Преосвященства епископа Хез-хезрона, — сказал я. — Взять его, — приказал я солдатам.
— Мордимер! — крикнул он. — Поговорим, Мордимер, прошу тебя!
«Прошу тебя» — в его устах прозвучало интересно. Так интересно, что я показал рукой, чтобы он отошёл со мной в сторону. Мы вышли в сад, и Ракшилель трясся, как холодец. Я уважал его за то, что он не угрожал мне и не проклинал. Он понимал, что раз был арестован с согласия самого епископа, дело является более чем серьёзным.
— В чём меня обвиняют? — спросил он дрожащим голосом.
— Сам нам расскажешь, — ответил я с лёгкой улыбкой. — У нас будет много времени на беседы.
Оба мы прекрасно понимали, что в такой ситуации, как эта, от человека сбегают все сторонники, а враги поднимают голову. А Ракшилель врагов имел немало, и никто не подаст ему руку помощи. Не теперь.
— Десять тысяч, — сказал он.
— Нет, — я покрутил головой, — даже за сто. Знаешь почему?
Он смотрел на меня оглупевшим взглядом.
— Потому что тебе уже нечего купить, а мне нечего продать.
— Тогда почему мы разговариваем? — Всё-таки, в нём тлели ещё какие-то остатки надежды.
— Потому что я хотел знать, как высоко ты ценишь жизнь, и узнал, что всего в десять тысяч. Мир мало что потеряет с твоей смертью.
Я кивнул стражникам и подождал, пока двое из них заберут его, а потом приступил к обыску дома, при содействии тех двоих, что остались. Через час к нам присоединился нотариус и начал переписывать все ценные предметы, какие только находил. Что ж, я знал, что работа займёт его на много часов. Я за это время нашёл сейф Ракшилеля и открыл его без особого труда, ибо и этому умению меня учили. В сейфе высились стопки золотых монет, перевязанные шнурком векселя, облигации и расписки. Я внимательно их просмотрел и некоторые из них, выписанные на предъявителя, спрятал в карман мантии. Я знал, что могу снискать благодарность многих людей, отдавая им эти векселя. А благодарность в нашей профессии это важная вещь. Человек благодарный склонен к помощи и предоставлению информации. А жизнь наша, инквизиторов, в значительной мере зависит как раз от доступа к информации. Потом я отсчитал себе семьдесят пять крон, ибо столько мне был должен Ракшилель. Семьдесят пять крон и ни грошем больше. В конце концов, я не кладбищенская гиена, а дом этот был уже только гробом.
***
Следствие не затянулось надолго. Обвиняемые сотрудничали, а обвинение было настолько ясным, как редко когда бывает. Как я и обещал, Элю не пытали. Время до исполнения приговора она провела в одиночной камере, и когда ехала через город, в чёрном возке, была такой же красивой, как прежде. От епископа Хез-хезрона я получил официальное письмо с благодарностями и наградные, размер которых свидетельствовал о том, что в Хезе не только Ракшилель дрожал над каждым грошем.
Когда на рыночной площади пылали костры, мы, инквизиторы, полукругом стояли у помоста. В чёрных мантиях и чёрных шляпах.
— Мне интересно, сколько ты на этом заработал, Мордимер, — тихонько сказал один из них, по имени Туффел. На губах была искренняя улыбка, но его глаза были как лёд, сковывающий дальний север. — Круппер, верно, немало заплатил за отстранение Ракшилеля от дел, а?
Круппер был главным конкурентом Ракшилеля на рынке мяса и теперь главным кандидатом на пост мастера гильдии мясников.
— Нет, — возразил я, не отводя взгляда. — Нет, — я повторил, и он первым отвернулся.
— Разве в языках пламени нет чего-то чарующего? — спросил он, вглядываясь в костёр. — Можно тебя пригласить на ужин, Мордимер?
— Почему нет? — ответствовал я. — Что может быть лучше стаканчика вина в кругу друзей?
Я смотрел на бьющие в небо языки пламени и столб серого дыма, вслушивался в крики пришедшей в восторг толпы и думал над вопросом Туффела. Да, я какое-то время рассматривал мысль о том, чтобы зажарить два жарких на одном огне. И Круппер заплатил бы с радостью, тем более, что он не был таким скупцом, как светлой памяти Ракшилель. Но, видите ли, в моей работе не деньги главное, а понимание того, что ты служишь Добру и Закону. Разве не так?