12

На крыльцо вышел покурить автоматчик в сизой форме. Чиркнул кремнем, от скуки стал смотреть на Илью. А Илья загривком чуял его взгляд, боковое зрение все об него исцарапал, а глаза оторвать от экрана не мог.

Пока сюда ехал, не сомневался, что нужно вставать на учет. А сейчас, у сизого мента на мушке, вдруг задумался. Вошел в поисковик, набрал: «статья 228.1 освобождение учет ограничения». Отвернул от автоматчика телефон, нажал «Искать».

Сразу высыпалось: «Тяжкое преступление», «Срок погашения судимости 8 лет», «Может принять решение о постановке под административный надзор», «ограничения по выезду в случае административного надзора», «на усмотрение компетентных органов».

Мент прищурился.

Сейчас Илья войдет туда – и что угодно произойдет. Попадет к равнодушному человеку – просто справку возьмут и данные перепишут. Попадет к дотошному – начнут допрашивать, как-то он перевоспитывается. Попадет к обозленному – поставят на этот чертов надзор, а с ним, оракул говорит, выезжать из страны запретят.

Сегодня последний день добровольно сдаться. Но пока он сам не сдался – они его и не видят. Увидят, когда ФСИН им скажет, что зэка выпустил. Когда? Сегодня? Завтра? Послезавтра? ФСИН медленный, он многие века живет, только переименовывается. А Илья – однодневка, у него время на ускоренной перемотке. Он успеет еще, может, из замшелых клешней вышмыгнуть.

А может его и напополам перекусят вместе с хребтом и кишками.

Достал из кармана белый пятак, загадал так: если орел, то надо капитулировать. Если решка – разворачиваться и уходить. Подбросил, поймал, переложил с правой ладони на тыльную сторону левой. Орел.

– Помочь? – докурив, спросил автоматчик.

– Паспорт потерял, – сказал Илья.

– А что с монеткой? – поинтересовался мент. – Что решается?

Илья помолчал, прогоняя слова. Постовой свой автомат поправил.

– Это другая тема. Думаю, предложение девушке делать или нет, – наконец промямлил Илья.

– Ну, может, и хорошо, что ты паспорт про-это-самое! – хмыкнул мент. – Вот судьба-то где знаки подает, а не орел там или решка.

Илья с облегчением улыбнулся.

– Ну если ты за справкой об утере, то это не к нам, а к участковому, – автоматчик сплюнул окурок и хлопнул дверью.

Илья развернулся и нарочно медленно, чтобы не сорваться в бег, пошел со двора на улицу, а уже по улице все быстрее и быстрее.

Так выпало.

* * *

Домой ворвался голодный, измерзшийся. Проверил ствол: на месте. Поставил щи греться. Вертел в руках Гулину визитку, читал адрес конторы, которая может выправить ему паспорт. Пятьдесят тысяч рублей и два дня.

Где взять их сегодня?

Вышел на лестничную клетку, позвонил тете Ире в дверь. Она открыла: джинсы, из футболочной прорези морщинистая шея, сигаретка в желтых зубах.

– Ты как, Илюш?

– Теть Ир, а можно у вас денег стрельнуть до пятницы?

– Мать забрал?

– Нет еще. Я был там… Посмотрел.

– Хоронить когда будешь?

– Я… Не знаю. На выходных, наверное. Тысяч пятьдесят надо.

– Ой, господь с тобой. Откуда у меня! Я же теперь на полставки только! А я говорила, одно обдиралово эти похороны.

– А сколько можете?

– Ну погоди… Вот… Рублей пятьсот есть у меня. Вот: тысяча. Это у тебя суп там пахнет? Сам варишь?

– Выкипает! Благодарю!

Взял тысячу. Как-нибудь вернет. Осталось сорок девять найти.

Щи и правда кипели, уходили паром под потолок. Было очень жалко их, Илья схватил кастрюлю с конфорки, ожег руки. Почему-то казалось: это мать злится на него, что он соврал соседке, будто ищет деньги на ее похороны.

– Я не говорил ей этого, ма! Она сама подумала.

И в наказание оставила ему немного меньше себя.

Пришлось теперь ждать, пока она остынет. Пока ждал, догадался позвонить Сереге – и чуть было с Петиного номера ему не набрал, в самый последний момент спохватился. Он-то, может, и сбежит в свою Колумбию, а Петины все звонки потом будут следователи эксгумировать. И Серегу привлекут зря.

Постучался к матери в спальню, воткнул ее телефон в стену, послушал гудки, набрал Сереге. Он ответил не сразу, Илья даже решил, что тот вообще не станет подходить.

– Да, Тамара Пална!

– Привет, Серег. Ты когда дома будешь? Не телефонный разговор.

По телефону отказать проще.

Договорились, что теперь Илья к нему зайдет. Сам позвал. Не обязан был, а позвал все-таки. Вспомнил, может, как курили у Батареи. Или котлован.

До вечера.

У матери в комнате какой-то спертый воздух был, удушливей, чем в остальной квартире. Может, от постели шел, может, от комода. Илья искать не стал, открыл просто форточку.

Пошел на кухню, в телефон сел: стал искать – правда ли, что можно, не погасив судимость, уезжать. Адвокаты на разных сайтах говорили разное, но сходились в одном – если административного надзора нет, закон не запрещает.

Вот было бы у Ильи УДО – тогда капут.

Но УДО же не дали. Почти одобрили уже, а потом он сорвался-таки, вылез из кармашка.

Съел ложку горячего. Мать не хотела стыть. Обварился воспоминанием.

Ты меня сама учила, помнишь, не врать.

Учила не терпеть, когда бьют, а давать сдачи, даже если еще сильней схлопочешь потом.

Не прятаться от жлобов, которые меня в четвертом классе в сортирах стерегли и за школой стрелки назначали.

Ты мне говорила, что от других справедливости не дождешься, надо себе ее требовать.

Говорила, что врать унизительно.

Что стучать на других – позор. Ты меня выгораживала перед сукой-завучем, когда я не сдал тех, кто в спортзале стекла выбил.

Ты меня сама записала на дурацкое карате, хотя я и не просил. Не пригодилось, не спасло. Маваши-гири, больше ничего не осталось.

А когда Олег из первого дома подбил меня бродячему коту шприцом одеколон впрыснуть, и кот, расцарапав мне в кровищу все руки, издыхал потом в мучениях и вопил на весь двор – ты мне сначала залечила царапины, потом дозналась до правды, а потом порола меня ремнем, жмурясь. Я выкручивался и видел, что ты жмуришься, потому что тебе самой страшно было. Но пару раз ты попала – и было больно. Тогда. Говорила мне, что расплата всегда будет, не надо думать, что удастся увильнуть. Я запомнил урок, видишь?

Это потому что ты учительницей была, или ты, может, хотела быть мне и отцом тоже? Додавать, доделывать за него то, что он не сделал и не дал. Хотела, чтобы я нормальным мужиком вырос.

А что я знал о жизни? Я решил, что так и надо. Поверил тебе. Пока человек маленький, он пластилиновый, из него лепи себе, что в голову взбредет.

А чего ты захотела от меня, когда меня забрали? Когда судья сказала, семь лет? Откуда взялось это в твоих телефонных звонках: «Не пытайся только, ради бога, героя играть, доказывать правоту»? Откуда: «Сломают»? Или «совсем убьют»? «Можно незаметным сделаться, и система про тебя забудет… Переждать… Перетерпеть… У тебя защитный слой».

Какой у меня – защитный слой? Нету у меня никакого защитного слоя.

Эти все правила, которым ты меня учила, они только для детства хороши, да? Почему о них на тюрьме вдруг стало надо забыть? Взрослая жизнь глубже детства, да, но тюрьма это самое дно. Там все из правил тоже сплетено, на тюрьме – бессмысленных, садистских, но тоже правил. С опущенным за стол сел, руку ему подал, взял что-нибудь у него – сам опущенным стал. Что это за правило? А никто не спорит, не смеет. Что с пола вещи подбирать нельзя? Кружку на пол поставить нельзя. Сморозил кому-то в запале, что убьешь – придется убивать, потому что за слово полагается ответ. На зоне нельзя сказать «я случайно», «я не нарочно». Это – правило?

Что, думаешь, детские правила – для детей?

Просто ты боялась за меня, вот и все. Боялась, что не тому меня выучила, что меня твое воспитание на зоне убьет. Жалела меня, думала, что без ребер жесткости мне проще будет там уцелеть. Слизень отовсюду выползет, а улитку панцирь не пускает.

А я уже засох, ма, меня уже было не перелепить.

Из тех, которые ты мне в детстве объясняла, за колючкой кое-что работает. Стучать нельзя. Душат тебя – пускай, а администрацию привлечь – последнее дело. Это – как? Что справедливости к себе надо требовать, потому что от других ее ждать долго. Что за вранье будет расплата, и что за все расплата будет. Ты, может, и не хотела, а готовила меня к тюрьме, пока я мелким был. А когда меня забрали, ты стала меня к чему-то другому готовить – чтобы стать гнидой, а зато выжить. Из страха за меня.

Бывают ситуации, ма, когда в кармашке не усидишь…

Зазвонил телефон.

Тот самый, кого Илья ждал. Денис Сергеевич. Кто ему сегодня назначал быть как штык. И вот призыв.

Ждал, но так и не придумал, что делать. Если бы звонок пришелся на метро, можно было б попытаться тот же трюк провернуть, что и с Петиным начальством. Но нельзя же круглые сутки на Кольцевой линии замкнуться в ожидании одного звонка?

Просто пропустил его.

А Денис Сергеевич тут же набрал снова. И снова. От него нельзя было отделаться, он как будто мутно, но видел все через камеру: вот идет звонок, тянется к телефону рука, сбрасывает. Знал, что Илья специально не подходит. И требовал немедленно подойти.

На десятый раз Илья психанул, ответил ему заранее готовой эсэмэской: «Не могу говорить, перезвоню позже».

Тут же пришло: «Хазин! Почему не на месте?!»

Что говорить? На каком еще месте?!

Это ваши с ДС игры, строчил ему сегодня Игорь, чтобы я подставился. Значит, Денис Сергеевич против Игоря интригует. Если Игорь боялся закладку в помойке оставлять, если в закладке тот самый товар, который для абреков, если тот же самый, который Синицын в операции изымал, который на склад оформляли, а Синицына за который потом брали… То что?!

Чего он может от Пети хотеть?

Чтобы Петя ему передал все, что на помойке нашел? Или Петя должен был сам Магомеду-Дворнику его напрямую все-таки переправить, как Илья спланировал? Что в этой игре тогда ДС делает? Игоря на воровстве со склада ловит, на торговле веществами? Может быть, Хазин должен был Игоря заманить-загнать в волчью яму, о которой было заранее с Денисом Сергеевичем условлено? А Илья не знал и позволил Игорю самому назначить встречу в том месте, где тому было спокойней?

Дурачка больше нельзя было играть.

Приходилось рисковать.

Перевести стрелки.

«Игорь К. сорвал закладку, Денис Сергеевич!» – стукнул Илья. – «Я пустой!»

Пусть разбираются пока между собой, только бы дали ему немного времени сообразить, что и как. До вечера, до Сереги, до денег. Может, перезвонить, попросить, чтобы жена его отслюнила? Тогда он еще сегодня успеет за паспорт завезти!

Но потом – что? Потом что-то дальше нужно еще три дня до четверга плести, кружить, безуглыми фразами изворачиваться, чтобы недоумение в сомнение, и мнительность в подозрение, доброкачественное в злокачественное не переросло.

«И что?» – раздраженно спросил ДС.

Потом это потом, решил Илья. Это еще будет или не будет.

«Говорит, боится провокации. Подозревает вас».

Прости, Игорек. Лес рубят, щепки летят.

Есть только миг между прошлым и будущим. За него и держись. Именно он…

«Ты чего мне паришь?» – прислал ему эсэмэску Денис Сергеевич. Он писал обычные эсэмэски: ему не от кого было прятаться, он, наверное, сейчас при исполнении был. «При чем тут твой Игорь вообще?! Меня твои дела с ним не интересуют, Хазин!»

А что тогда интересует? Что?!

Илья влез в диктофонные записи: вдруг все, что Денис Сергеевич Пете наговаривал, как-то особо помечено было? Как спросить у самого Дениса Сергеевича совет, что ему сейчас лучше налгать?

Нет. Все файлы назывались механически, черт-те как: «Новая запись 78», «Новая запись 79». Не хотел Хазин Илью опять вытаскивать.

«Какого черта ты не подходишь?!» – прессовал его ДС.

Илья молчал, копался в чужих голосах, сдавленных телефонным динамиком.

«Соскочить хочешь?» – давил Денис Сергеевич. – «Ты охерел, Хазин! Тут люди уже заряжены, тебя одного ждут! Сейчас клиент дергаться начнет!»

Нет. Нет-нет-нет.

«У меня сегодня не получится…»

«Сегодня не получится, а когда получится?! Мы его сколько прикармливали! Он, кроме как у тебя, ни у кого брать не будет! Живо здесь чтобы был!»

Там что-то было другое, похолодел-взмок Илья. Там что-то совсем-совсем другое было, о чем он не знал, о чем Хазин, сука, не сказал ему. Что-то гораздо более важное, чем Игоряшины закладки, чем Петина подработка мелкая, чем его дела с какими-то дагами. Большая игра какая-то, слишком большая для хазинского телефона, а может, и вовсе не игра.

Ум судорогой свело.

Что сейчас сказать? Пока Денис Сергеевич сам себе придумал объяснение, так проще. Молчать надо, кивать согласно, не раскрывая рта. Любое слово мимо может его навести на главное, на страшное: что Хазин не Хазин.

«Ты думаешь, можно так, да? Нет, начал – доводи до конца!» – лепил одно за другим ДС. «Чего боишься? Ты там у себя не болтнул никому? Думаешь, Беляев тебя твой прикроет? Или кто? Коржавин? Ты сечешь хотя бы, Хазин, что они все против нас мягкий кал?! А ты просто плевок! Ты же на крючочке у нас, помнишь, Хазин? Давай, сорви мне мероприятие, папочку-то с полки снимем. Папочки-то никуда у нас не деваются!»

Надо было срочно.

Придумать, защититься. Но эсэмэски от Дениса Сергеевича били молотком Илье по сеченой шляпке одна за другой, раз, раз, раз, не давали возможности соображать, не оставляли времени изобрести вранье.

«Думаешь, ты работой отделаешься? Нет, малыш, так не выйдет. Ну-ка, зайди-ка в Вотсапп, я тебе послушать кое-что пришлю!»

Илья послушался, открыл Вотсапп.

Через минуту пришло: звуковой файл.

* * *

– Вон он. Вон, из машины вышел.

– Да я вижу. Все работает уже. В тарелке устройство активно?

Позвенело железо-серебро о фарфор.

– Говорят, все пишется. Ну и мы тут страхуем. Все. Давай, Макс, отсядь. У меня с ним тет-а-тет типа.

Хлопнула дверь, делано-радушно промяукала что-то хостес, прошаркали подошвы. Вокруг бубнили люди, рядом но и далеко, их ненужные слова записным нужным словам не мешали.

– О, Петр! Здорово! Как швейцарские часы!

– Здравствуйте, Денис Сергеевич.

– Голодный? Я вот тут нарезки всякие набрал, нарезочки. С горячим тебя ждал.

– Да я водички бы просто, если можно. Уже пообедал.

– Ну, как знаешь. А я поем. Танюша! Ему водички, а мне водочки. У вас очень красивые колготки!

Хихикающая официантка приняла нажористый заказ: сильно оголодал Денис Сергеевич. Потом еще чуть-чуть посмеялись ни о чем: Денис заливисто, переходя в лай, Петя настороженно, заикаясь. Но Илья не стал перелистывать вперед. В смехе-то больше правды, чем в словах.

– Ну что, Петр? С чем пожаловал-то? Какие гостинцы у тебя для нас?

– Голову отца принес, – нервно хахакнул Хазин.

– А мы и ждали ее! Доставай, вот и блюдо как раз освободилось! – снова звон о фарфор серебра.

– Ну я в переносном, – опять прохихикал Петя.

– Ну ведь и я в переносном! – рассмеялся Денис Сергеевич. – Ладно, не томи!

– В общем, есть адресок, – пошуршали бумажкой. – Вот, перепишите. Это бани. Отцовский сокурсник хозяин. У них там раз в две недели слеты. Со шлюхами. Отец тоже ездит. Регулярно. И еще люди из управления.

– Науменко? – с живым интересом спросил Денис Сергеевич.

– Иногда.

– Ну, Петр… А ты-то откуда про это знаешь? В скважину подглядывал?

– А это важно? – помялся Хазин.

– Все важно! Штрихи к портрету!

– Он меня туда брал с собой пару раз, – промямлил Петя.

– Вот это воспитание! Браво твоему отцу! Опыт подрастающему поколению передавал? – добродушно хмыкнул Денис Сергеевич.

– Типа того. У нас был разговор с ним… Про женитьбу. Он вот так решил показать мне, что свадьба это еще не конец света. Ну и… Показать, что мы, типа, заодно. Наверное. Хер его знает.

– А это известный способ завоевать доверие, – согласился Денис Сергеевич. – У нас в стране так все важные сделки скрепляются. Молодые, конечно, брезгуют, но они малахольные, они просто подписям доверяют, да и баб живых, наверное, уже не пользуют, одну порнуху. А твой отец из старой гвардии, понимает, что к чему. Ничто так не объединяет, как совместное грехопадение. В сауну к блядям – лучший тимбилдинг! – Он снова расхохотался.

– Ну, в общем так. Оборудуйте там наблюдением ее и все такое.

– Спасибо за совет, Петр! Но! – Денис Сергеевич цыкнул. – Ты ведь и сам не первый год в профессии. Со своими, что ли, сам так не паришься? На начальство это кино вряд ли произведет сильное впечатление. Это или на какой-нибудь Лайф вешать, или… На самом-то деле, есть только один человек во всем мире, кто от этой хроники может по-настоящему удивиться. Твоя мать. А она, думаешь, об отцовских посиделках не знает?

– Точно нет! Она бы не простила!

– Если она знает, что он знает, что она знает, то не простит. А если он не знает, что она знает, то и прощать нечего. В таком возрасте женщине трудно жизнь начинать сначала. Но ладно. Ладно, Петр. Попробуем. Это неплохо. Это больше, чем ноль. Это малюсенький, знаешь, такой крючочек, на который мы Юрия Андреевича посадим. А если повезет, то и других оступившихся граждан.

– Вы мое дело закроете? – помолчав, буркнул Хазин.

– Прикроем, Петр. А если с твоим отцом все выйдет, как надо, тогда спишем в архив, да. Если он увидит себя в кино и решит, что это кино не для семейного просмотра, тогда – да. Тут все зависит от того, насколько у вас крепкая и дружная семья.

– Старый козлина. Мне будет морали читать, а сам с хохлушками с голой жопой в бассейне плавать.

– Пикантная деталь, – заметил Денис Сергеевич. – Надеюсь, это хотя бы беженки из Донбасса, которых он выручает хлебом. Шучу. Ладно, Петр. Надеялся я, если честно, на большее, учитывая тяжесть твоего проступка. Но если твой отец не будет брыкаться, а освободит нам должность, то твоя первая разведка боем будет засчитана. А что, скажи, ведь он расстроится, что работу потеряет. Тебе-то как от этого?

– Как-как. Ему все равно же уходить, меньше года осталось. А он меня готов спихнуть, лишь бы стул еще погреть. Это как? У меня-то все только начинается.

– Это точно, Петр. Все у тебя только начинается. А вот, кстати, у меня для тебя памятный сувенир.

– Что это? – осторожно спросил Хазин.

– Открывай-открывай, не бойся.

– Это что, рыболовная снасть?

– Это крючки, Хазин. Коллекционка. Крючочки. Если не рыбачишь, можешь просто на полку поставить и любоваться. Погоны наши я тебе выдавать не уполномочен, а это вот – пожалуйста. Бог даст, еще поработаем! Ты как хочешь, а я выпью. Будешь?

– Я за рулем, Денис Сергеевич.

Булькнуло.

– Ваше здоровье.

* * *

Отыграло.

Илья выдохнул.

Стало, наверное, ясно теперь уже все. И почему, наконец, Иуда, и как Петя сохранил стул, а папа потерял. Некого тут пожалеть, не на чью сторону встать. Все равно, и все равно как-то…

Как-то неразрешимо. Какое там «юбилей», ма. Это никогда.

«Мы это под папу твоего писали, но можем и маме дать послушать», – пришло сообщение от Дениса Сергеевича. «Но это так, в довесок к прочему».

«Не надо», – попросил Петя.

«Значит, вышел из сумрака и хвост трубой по-бырому примчался сюда!» – скомандовал ему Денис Сергеевич.

«Я не могу сейчас. Я все сделаю. У меня тут беда. Проблема. Личная, не по бизнесу. До конца недели не могу! Потом – да!»

«Ты в Москве вообще?!» – наконец сообразил ДС.

«Нет. В этом и проблема».

«Хазин, еб твою мать! Что там я тебе про бокал и звездочки говорил? Забудь все!» – и он сгинул, а Илья, загнанный, свалился.

Что, неужели отступился от глупого Хазина его дрессировщик? Илья заходил по своей клетке-квартирке.

Думаешь, он дал тебе свободу до конца недели, как ты просил? Ты же видел, что это за человек. Ты же у него научился разговоры по душам на диктофон писать. Нет, он тебя не оставит. Это ты сорвался, ты ошибся, не так понял. Ты нечаянно, но тут, как на зоне, нечаянно не бывает, за все нужно отвечать.

Сказал, что не в Москве. Он сам спросил, и так было удобней от него отклеиться. На шаг вперед подумать нельзя было? Он сейчас ведь сделает запрос – не в Москве, а где? И ему сотовый оператор отрапортует. День еще не кончится. Сколько у него уйдет времени, чтобы узнать его перемещения за все последние дни, неизвестно. Главное, чтобы он не понял, где сейчас Хазин.

Вырубил телефон. Вырубил. В доме им больше нельзя пользоваться. Только в дороге. В метро. В такси. На бегу.

Или рано?

Может, Хазин и раньше такое выкидывал – со своими загулами, попойками, со своим кокаином. Вы ведь знали, Денис Сергеевич, что человечек-то червивый, когда его к себе брали. Вы от него, может, и ждете таких фортелей. Был бы Петя Хазин без мягких мест – куда бы вы ему свой крючочек всадили? Может, еще и не ищет?

Но телефон Илья дома больше не включал.

Пока наступал вечер, Илья пил с сахаром, с сахаром, с сахаром чай.

Думал с Петей.

Как бы тебя ни загнал он, Хазин, сучий потрох, но – так с ним? Так с ним, со своим отцом! Может, ты и в сауне его писал про запас? Писал ведь? Хотелось включить и послушать, прослушать весь архивчик. Чего ты еще мне про себя не говорил?

Как мне теперь с ним быть? Конечно, он не хочет твоих сраных извинений, моей пустой брехни, дело ведь не в чьей-то дочке, не в какой-то наркоте, дело в том, что он тебе свое гнилое нутрецо осмелился показать, чтобы ты не чувствовал себя рядом с ним дрянью, чтобы понял, что для обоих вас одну глину месили, это он так тебе навстречу, с тобой взрослым по-взрослому, а ты его – за ухо и голым-дряблым – под следовательскую лампу.

Не хотел быть ему обязанным? Не хотел жирному Коржавину задолжать?

Ну вот теперь: с этим рыболовом-то ты точно не рассчитаешься. У него ты всю жизнь будешь на крючке и на счетчике.

Идиот. Неразрешимо.

Как мне распутать, Петя Хазин, все, что ты напутал?

Как с матерью быть? Как быть с Ниной?

Очень хотелось включить обратно телефон, проверить – не написала ли она чего. Это ведь все всего-то утром было – больничный коридор, испанская песня эхом по палатам, Нинин оклик. Нину-Ниночку еще нельзя было так надолго одну оставлять, нужно за ней было еще присматривать: вроде все решила правильно, а как знать. Да и просто посмотреть на нее, пересмотреть ее фотографии вот сейчас, когда свободная минута – хотелось.

В квартире было гулко. Везде горел свет, Илья зажег.

Хотелось включить телефон обратно.

Потому что это была теперь его жизнь.

* * *

Из подъезда выходил, озираясь, дерганый. В скудном фонарном свете терлись темные люди, которым надо бы по-хорошему было домой, в тепло. Облака опять налезли на Лобню, чтобы местные на звезды не засматривались.

Серега с женой переехал в новостройку на Батарейной – от дома десять минут. И все эти десять минут Илья шел и думал: ну теперь-то можно уже включить? Беспокоятся же, наверное. Нина, мать.

На половине пути остановился, вдавил кнопочку.

Завелась чертова машинка.

Помолчала и динькнула – вот! Кто-то искал его. Распечатал экран – пульс! – но это был лишний человек: друг Гоша.

«Педро! Как настрой? Я вот тут…» – Илья даже не стал в Вотсапп заходить, целиком читать. Неутомимый ты клоун, Гоша. Иди в жопу, не стану даже тебе отвечать, стерпишь; ты этим у нас и не избалован.

Больше ни от кого и ничего.

Снова отрубился, чтобы на Серегину хату фэсэров не наводить.

Вспомнил, куда и зачем.

Позвонил в домофон уже нервный, и оттуда так же нервно сказали: «Привет! Проходи!»

В подъезде росли цветочки, плакаты поздравляли с Днем народного единства. Все-то тут было образцово-показательное, как на зоне к приезду комиссии из Москвы. Даже лифт еще не зассан был, а кнопочки все в броню окованы – от таких, как Илья.

На этаже был из квартир целый лабиринт, напихали счастливых молодых семей поплотнее. Серега встречал на площадке, улыбку поддерживал, как портки без ремня – того и гляди, съедет, а под ней – голый хер.

– Если я в напряг, ты скажи… – попросил Илья.

– Ты че! Все нормально. Ты мой друг и тчк.

– Можем тут перетереть, не обязательно, если там, ну…

– Да брось! Стася вон там чай уже какой-то, пуэр, как в лучших домах Шанхая. Айда. Только разуйся в коридоре, плиз, а то у нас в доме живет человек-пылесос, все с пола в рот. Сегодня второй день без температуры, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, и не хотелось бы второго дубля. Не кашляешь?

– Вроде нет.

– Привет! Тема, это Илья. Илья, это Тема. А это Стася.

Стася была примодненная, остриженная, на Илью поглядела внимательно, щеку не подставила. Взяла на руки серьезного пухлощекого пацаненка, кивнула, унесла в детскую. Детская и взрослая: две комнаты у них было.

В кухоньке дымил пуэр – как будто гудрон жгли. Радушие так не пахло бы. Илья чувствовал себя, как друг Гоша: заранее надоевшим. Копилось предчувствие. Стася разлила гудрону, сказала, что не будет мешать старым друзьям, и затаилась в детской; оттуда пискляво мельтешили мультфильмы, а ее голоса не было. Слушала, значит.

Илья ее не винил: не то что бы она – прямо уж сука, просто дом сторожит.

– Ну ты как? – спросил Серега. – Как первые дни на воле?

– Насыщенно, – сказал Илья. – По-всякому. Слушай… Я чего зашел-то. Одолжиться хочу. Прости, что в лоб. Просто срочно.

– Так, – Серега моргнул. – Сколько?

– Полтинник, если есть. Пятьдесят тысяч.

– Я… Ого. Сейчас, погоди, я у Стаси… Посоветуюсь.

– Мне до пятницы.

Квартира крохотная.

– Ага, до пятницы! – ответила через стену Стася еще до того, как Серега из кухни вышагнул. – Где он в пятницу-то возьмет?

– Придут. Пришлют, – уже с ней напрямую заговорил Илья. – Позарез надо.

– Мы просто только из Ланки… – заметался между ними Серега. – Типа поиздержались, все такое.

– Ипотека! – напомнила Стася.

– До пятницы же только! – настаивал Илья.

Он уже знал, что его сейчас выставят, что денег ему тут не дадут, это уже было унижение, а не дружеский разговор, но Колумбия брезжила упрямо, не хотела быть миражом, требовала, чтобы Илья за нее боролся.

– А что Тамара Пална? – осторожно вбросил Серега. – Не может…

– Не может.

И еще не хотел говорить ему, что эти пятьдесят тысяч – спасение. Как у Сереги клянчить, хотя бы и жизнь? Перед Серегой и так было зазорно. Уходил одинаковый с ним, а вернулся… Не друг, а кореш. Вышел кореш с зоны, харя мятая, как собачья миска, пасет перегаром, глаза запали, просит зарплату за месяц, божится вернуть. Кем стал, Илья.

– Тут у меня есть… – Серега полез в кошелек.

– Никаких! – железно сказала Стася. – В пятницу по кредиту платеж. Тачку кто в кредит брал? Я? Тема?

– Давай не при людях, Стась. Это вообще долгий разговор, кто…

Сторожевая сука.

– Ладно, это… Я об этом и заходил… Я пойду тогда.

– Да нет уж, посиди, – Стася влезла в кухню. – Друг же. Освободился. Сто лет не виделись.

Но бесстрашная.

– Бывай, Серег, – сказал ему Илья. – Не поминай лихом.

* * *

На что надеялся? На дружбу? На старую память? На долг по котловану?

Стоял во дворе, голова гудела как колокол. Таяла Колумбия в лобненском нуле, трещала по швам Гондвана, сдвигалось небо из кварца и гранита обратно, и было от него до земли не более шестнадцати этажей, а космос был недоказанной выдумкой.

Нельзя увильнуть, нельзя выскользнуть. Найдут, выковыряют, вздернут. Нельзя уйти от расплаты. Будет она.

А семь лет мои, крикнул он ей про себя: это за что расплата была?! Вранье все, никто ни за что не платит, и награды никакой нет. Бог всегда обвешивает, а справедливость люди себе придумали, чтобы друг друга до последнего не пережрать.

Включил телефон, чтобы успокоиться. Чего терять теперь-то?

Опять маячило от Гоши: «Педро! Как настрой? Я вот тут…» – Илья провел пальцем по нему, огладил – ладно, давай, что там у тебя, горемыка.

«Я вот тут бонус получил за заслуги перед Отечеством, хочу потратить на благое дело! Пересекатор?»

Илья сначала хотел его укопать обратно в Вотсапп, ткнуть в кипу неотвеченного. А потом остановился.

На Москву находила ночь – такая же мутная, как пятничная, только пустая, разреженная. На Трехгорке сейчас, наверное, было безлюдно.

У Пети же был товар с собой – на себя и на подруг точно, может и больше. Грамм двести баксов. Четыре грамма – паспорт.

Надо было только вернуться туда, на Трехгорку, на задворки, к выпотрошенному подъезду. Надо было просто открыть люк, просто слазать к Пете под землю, просто забрать у него из кармана пакетик с порошком. И продать его другу Гоше, которого Петя сделал наркоманом, клоуном и ничтожеством.

Все то есть просто.

Просто надо встретиться еще раз.

Илья собрал серого снега с машин, обтер им лоб и глаза.

Потом сообщил Гоше: «Может быть. Я попозже напишу. Не спи, братиш!»