Семь
— Раскидали нас во все стороны, как гребаных девчонок. — Двадцать мониторов на кресле жизнеобеспечения Роберта Маккензи меняют цвет на оранжевый. — Одна из них и была гребаной девчонкой.
Новость пронеслась по хребту «Горнила», от фамильяра к фамильяру: «Роберт Маккензи покидает Лощину Папоротников». Беспрецедентно. Немыслимо. Жуть какая-то. Джейд Сунь проследила за деликатным процессом загрузки жизнеобеспечивающего оборудования мужа в транзитную капсулу. Ее слова были мягкими и добрыми, воодушевляющими, и служебный персонал от них бледнел в ужасе. Капсула проехала на большой скорости вдоль поезда, под испепеляющим взором плавильных зеркал, в вагон № 27. В личные апартаменты Дункана Маккензи.
— Она была Джо Лунницей, — говорит Дункан Маккензи.
— Собираешься как-то оправдываться за случившееся? — спрашивает Джейд Сунь, как всегда на тактичном расстоянии в один шаг за правым плечом супруга.
— Не говори ерунды.
— Дело не в драке, гребаные потасовки между пылевиками никогда не имеют большого значения, — говорит Боб Маккензи. Его голос — дребезжание аппарата искусственного дыхания, его легкие превратились в полумесяцы за годы вдыхания пыли. — Они нас нагнули и трахнули по полной программе. Видел социальные сети? Асамоа, Воронцовы и даже Суни смеются над нами. Даже Орел гребаной Луны.
— Мы бы никогда не посмеялись над твоей неудачей, любовь моя, — говорит Джейд Сунь.
— Ну ты и дура. Я бы посмеялся на вашем месте. Гребаные бразильцы на детских велосипедах…
— Они захватили наш участок, — говорит Дункан. — Мы потерпели поражение.
«Ты смердишь», — понимает он. Острый и нездоровый запах экскрементов, кислый — мочи, зыбкая маскировка из стерильных тампонов и антибактериальных средств. Кожа Роберта Маккензи воняет, волосы воняют. Жир, застарелый пот и экссудаты. Его зубы воняют; его мерзкие уродливые зубы. Дункану невыносимо смотреть на эти желтые пеньки. Насколько было бы лучше одним быстрым и резким ударом кулака выбить их, чтоб не пришлось больше смотреть. Такой удар убил бы старика. Кулак прошел бы насквозь через мягкую и хрупкую, как картон, кость прямиком в мягкую плоть мозга.
— Поражение? — переспрашивает Боб Маккензи. — Мы потеряли весь проект по северо-западному квадранту. Мы будем пять лет вытаскивать наше гелиевое предприятие из-под этой кучи дерьма. У Эдриана была наводка прямиком от Орла. Эдриан — скользкий маленький проныра, но он знает, как защищать свои источники. Кто-то слил данные. Кто-то из наших. У нас предатель. Я ненавижу гребаных предателей больше, чем кого бы то ни было.
— Я читал отчет Оуэна Кифа. Наше шифрование надежное.
— Оуэн Киф — трус, который ради этой семьи не рискнул бы своими яйцами. — В шаге позади от правого плеча Джейд Сунь вырастает гибкая и грозная фигура — Хэдли Маккензи. Дункану отвратительно присутствие отца в его личных покоях, но он патриарх, доминантный самец, он имеет право. А Хэдли Дункан не выносит, потому что его присутствие означает тихие слова и решения, принятые шепотом посреди зеленых зарослей Лощины Папоротников, и в их принятии Дункан не участвует.
— Хэдли заменил Оуэна Кифа, — спокойно сообщает Джейд Сунь.
— Это не тебе решать, — говорит Дункан. — Ты не можешь заменять моих руководителей отдела.
— Я заменяю кого хочу и когда хочу, мать твою, — отвечает Роберт Маккензи, и Дункан понимает, до чего уязвимо его положение.
— Это должно решать правление, — бормочет Дункан.
— Правление! — выкрикивает Роберт Маккензи, брызгая всей слюной, какая у него еще осталась. — Эта семья в состоянии войны.
Неужели Дункан видит, как на губах Джейд Сунь мелькнула слабая улыбка?
— Мы корпорация. Корпорации не воюют.
— Я воевал, — говорит Роберт Маккензи.
— Это совершенно новая Луна.
— Луна не меняется.
— Нет никакой выгоды в том, чтобы воевать с Корта.
— Мы бы сохранили нашу гордость, — говорит Хэдли. Дункан стоит близко к нему; глаза в глаза, чувствуя дыхание.
— Ты можешь дышать гордостью? Выйди наружу и скажи Лунной Мадонне: «У меня есть гордость Маккензи». Мы сражаемся с ними тем способом, какой у нас лучше всего получается. Мы делаем деньги. «Маккензи Металз» — это не гордость, «Маккензи Металз» — это не семья; это машина, которая делает деньги. Это машина, которая отправляет прибыль инвесторам; тем спонсорам и венчурным инвесторам на Земле, которые тебе доверились, папа, разрешили взять их деньги на Луну и заставить работать. Это они «Маккензи Металз». Не мы.
Роберт Маккензи рычит, насколько это позволяют его окаменелые легкие.
— Мой супруг очень устал, — говорит Джейд Сунь. — Эмоции его выматывают. — Кресло жизнеобеспечения Роберта поворачивается, и Дункан знает, что это происходит против воли старого монстра. Открывается шлюзовая дверь транзитной капсулы. Хэдли кивает сводному брату и уходит вслед за медленно удаляющейся свитой.
— Нам нужен мир с Корта! — кричит Дункан им вслед.
Она видит Вагнера, сидящего в кресле, и застывает.
— Все в этом баре — волки, — говорит Вагнер. Она озирается. Две женщины за ближайшим столом, компания за дальним столом, одинокий пьяница у стойки, красивая пара в кабинке — все поворачиваются и смотрят на нее. Бармен кивает. Вагнер указывает на место напротив себя.
— Прошу. Что-нибудь выпьешь?
Она называет какой-то травяной коктейль, незнакомый Вагнеру. «Ты была испугана, прежде чем вошла в эту комнату, — думает он. — Но ты рассердилась, едва увидев меня. Я читаю это по расширению твоих зрачков, по тому, как ты сжимаешь челюсти, по морщинам на тыльной стороне ладони, которой ты сжимаешь бокал, по тому, как раздуваются твои ноздри; сотня микроподсказок». Временами усиленные чувства полного «я» захлестывают Вагнера потоком ощущений; временами его озарения точны, как удары боевого ножа. Он по запаху определяет состав ее напитка: белое вино с содовой, с добавлением базилика и эстрагона, с кислинкой. Содовая — грушевая «Ледяная свежесть».
— Ты хорошо все подстроил, — говорит она.
— Спасибо. Я как следует потрудился. Я знал, что ты проверишь мои данные. Как тебе понравился мой социальный профиль? Миноритарный акционер в «Полар Лунатикс». Я даже должность там занял на самом деле на тот случай, если ты и это проверишь. Все продал, когда мои люди сказали, что ты у дверей. — Разболтался. Это опасно, пока действует его светлое «я». Внутри него все происходит сразу: слова сражаются за место в узких дверях мысли и голоса. Заурядники так туго соображают.
— В коллоквиуме ты таким старательным не был.
— Старательным. Старательным, ага. Нет. Я сильно изменился с той поры.
— Наслышана. Это твой обычный фамильяр?
— Все меняется, когда Земля круглая, — говорит Вагнер.
— Я тебя боюсь, — отвечает Элиза Стракки.
— Разумеется. Да. Мне нужно было удостовериться, что ты не сбежишь. Но мне просто нужна информация, Элиза.
— Я не знала, для чего она предназначалась.
Вагнер наклоняется вперед. Элиза Стракки вздрагивает от силы его пристального взгляда.
— Сомневаюсь, что я в это верю. Нет, совсем не верю. Попытка покушения на моего брата? Биопроцессоры, специально разработанные для системы внедрения нейротоксина, вживленной в муху? Не верю.
— Ты поверишь, если я скажу, что не имела ни малейшего понятия, кто мой клиент?
— Я не сомневаюсь, что ты бы отнеслась к своему клиенту с той же старательностью, что и ко мне. Исходя из этого, я могу сделать вывод, что настоящий клиент опутал себя схожей сетью компаний-пустышек.
— Говоришь как полный мудак, Вагнер, — замечает Элиза. Ее нога дергается под столом. Чтобы это ощутить, не нужны волчьи чувства.
— Извини. Извини. Кому ты ее отправила?
— Я в безопасности, Вагнер?
Вагнеру хотелось бы перестать читать ее лицо. Каждое подсознательное вздрагивание и напряжение мышц вызывают в нем всплеск сопереживания и тревоги. Иногда он думает о том, что хотел бы совсем перестать воспринимать все в таких деталях, вчитываться так глубоко. Перестать быть таким означало бы перестать быть Вагнером Кортой.
— Мы тебя защитим.
Она перебрасывает Доктору Луз адрес корпоративного ящика для загрузки. Доктор Луз проводит расследование. Компания-пустышка, уже закрытая. Элиза должна была это знать. Вопрос для Вагнера заключается в том, через сколько еще пустышек и тайников прошел файл, прежде чем добрался до сборщика. Его мысли уже спешат по дюжине троп сразу. Вагнер считает свой полный разум чем-то вроде квантового компьютера: он изучает вероятности во многих параллельных вселенных одновременно, а потом совмещает их друг с другом и сжимает до единственного решения. Он знает, что делать дальше.
— Вагнер…
Проходят секунды, прежде чем Вагнер перефокусируется. Но для заурядников целые секунды — мгновения.
— Да пошел ты на хрен. Корта родился, Корта и помрешь, мать твою. Никто и никогда не говорил вашей семейке «нет», верно? Вы даже смысла этого слова не понимаете.
Впрочем, она колеблется — всего лишь на секунду, всего лишь самую малость, — прежде чем поворачивается, чтобы уйти, и обнаруживает, что бар пуст. У Вагнера нет полномочий нанимать частную охрану за счет Корта. Он может нанять бар за свой счет. А потом наполнить его друзьями, членами семьи, собратьями по стае.
Той ночью он убегает со своей стаей на крышу города. Наверху, настолько близко к свету Земли, насколько позволяет архитектура, старые служебные туннели вычищены и превращены в комнаты и закутки. Это бар, клуб, логово. Все равно что устроить вечеринку внутри легкого. Воздух застоявшийся, затхлый. В баре стоит запах тел, духов и дешевой водки, и над всем витает поликарбонатный фабричный душок. Свет голубой как Земля, музыка настоящая, а не шепоток фамильяров, и такая громкая, что кажется физически ощутимой.
Волки Магдалены из Царицы Южной пришли в Меридиан. Это самая старая из лунных стай; с незапамятных времен ее возглавляет Саша «Волчонок» Эрмин. Нэ говорит, будто бы является самым старым волком на Луне; первым, кто поднял глаза и завыл на Землю. Первым, кто назвал себя иным местоимением. Нэ из Первого поколения, на голову ниже любого из стаи, но нэйная харизма озаряет бар, словно фейерверк Дивали. Вагнера нэ пугает; нэ пренебрегает им, считает мягкотелым аристократом, а не настоящим волком. Члены нэйной стаи — грубые, агрессивные и мнят себя истинными наследниками обеих натур. Но тусовщики из Волков Магдалены что надо. Бойцы уже собираются в яме, раздетые догола и пылающие жаждой драки. Вагнер предпочитает дракам разговоры, и он находит в лабиринте туннелей закуток, в равной степени удаленный от радостных воплей и диджея, где ведет одновременно три разговора с робототехником из «Тайян Мунгрида», брокером по физически ограниченным деривативам и дизайнером интерьера, специализирующимся на особых породах дерева.
Когда разговоры близятся к концу, появляется девушка из Волков Магдалены. Когда Земля круглая, лунные волки пренебрегают заурядной модой: она одета в желтовато-зеленое скаф-трико, на котором маркерами нарисованы неистовые спирали и завитушки, порожденные воображением, подпитываемым Землей.
— Ты маленький, ты сладкий, ты хорошо пахнешь, — шепчет она, и Вагнер слышит каждое слово, не переставая болтать с тремя собеседниками.
— Вау, ну и вид, — говорит он.
— Это было модно, потом стало немодно, а теперь снова модно, — говорит девушка. — Я Ирина. — Ее фамильяр — череп с рогами, и у него из глаз и ноздрей вырывается пламя. Еще одна штуковина, которая была модной, потом стала немодной, а теперь опять в моде. Вагнер всегда удивлялся тому, откуда могло взяться недолгое увлечение скаф-трико, изукрашенными граффити.
— Я…
— Я знаю, кто ты такой, Маленький Волк.
Она сжимает зубами мочку его уха и шепчет:
— Люблю кусаться.
— Люблю, когда меня кусают, — говорит Вагнер, но, прежде чем она утащит его за собой, прикладывает ладонь к ее грудной кости. Он чувствует каждое биение сердца, каждый вдох, каждый прилив крови в ее артериях. Она пахнет медом и пачулями. — Завтра я должен быть на дне рождения моей мамайн.
— Тогда уважай маму и не демонстрируй ей слишком много обнаженного тела.
Двое в костюмах подступают к Лукасинью с обеих сторон. Он не знает, кто они такие, но знает, кому они служат.
Лукас Корта сидит на кушетке, где спал Лукасинью. Аккуратный, педантичный; руки легко лежат на бедрах. Флавия скорчилась в углу, среди святых. Глаза ее широко распахнуты от страха. Грудь ходит ходуном, она явно сражается за каждый вдох. К груди прижаты трясущиеся руки. Лукасинью никогда такого раньше не видел, но каждый рожденный на Луне знает, в чем дело. Ей укоротили дыхание. Она тонет в чистом воздухе.
— Отдай ей дыхание! — вопит Лукасинью и бросается к мадринье Флавии, обнимает ее.
— Разумеется, — говорил Лукас Корта. — Токинью.
Флавия судорожно втягивает воздух и начинает сдавленно кашлять. Лукасинью крепче прижимает ее к себе. В глазах мадриньи страх.
— Вагнер платит за…
— Я сделал КРЛ лучшее предложение, — говорит Лукас. — Это разумная мера предосторожности. Кто не может дышать, тот не говорит.
— Да пошел ты, — отвечает Лукасинью.
— Ты был не в сети, так что наверняка не знаешь, что мы одержали славную победу. «Корта Элиу». Твоя семья. Мы заполучили новые территории для добычи гелия-3 в Море Змеи. Суд Клавия признал нашу заявку. Я обеспечил твое будущее, сын. Что ты на это скажешь?
— Поздравляю.
— Спасибо.
Мадринья Флавия теперь дышит ровно, однако все еще съеживается, словно боясь, что каждый вдох может оказаться последним.
— Ах, да. Чуть не забыл. Включи Цзиньцзи. Валяй. Почему бы и нет.
«Загрузка успешна, — сообщает Цзиньцзи. — Полный доступ к твоим счетам восстановлен».
— Хорошо снова обрести деньги, углерод и сеть, не так ли? — интересуется Лукас. — Токинью. — Стопка «бумаги» над плечом Лукаса вертится. Виртуальные заметки разлетаются во все стороны.
«Я получил контракт, — говорит Цзиньцзи. — Это счет на Четыре Базиса для Флавии Вила-Нова. Ты принимаешь?»
— Твоя мадринья приглядывала за тобой, — говорит Лукас. — Ради приличия теперь ты должен присматривать за ней.
«Ты принимаешь?» — торопит Цзиньцзи.
— Флавия, — говорит Лукасинью. — Это твой счет. Пай хочет, чтобы я его взял под свой контроль. Мне придется. — Потом он поворачивается к отцу. — Я принимаю. Это все равно твои деньги.
— Да. Но я ведь так и не купил тебе домашнего любимца, когда ты был мальчишкой, верно? — Лукас встает, стряхивает со штанин воображаемую пыль. Кивок, и охранники в костюмах направляются к двери. — Еще кое-что. Кое-что важное. Причина, по которой я пришел. Ты любишь вечеринки. Все любят вечеринки. У меня для тебя приглашение. День рождения твоей бабушки. Принеси пирог. У тебя хорошо получаются пироги. Мне наплевать, будешь ли ты его готовить в одежде или без, но свечей должно быть восемьдесят штук.
Йеманжа будит Адриану Корту музыкой: «Aguas de Marco», ее любимая. Версия Элис и Тома.
«Спасибо», — шепчет она фамильяру и лежит под легкой простыней, глядя в потолок, слушая музыку, гадая, почему именно эта мелодия звучит именно этим утром. Вспоминает. У нее день рождения. Сегодня ей исполняется восемьдесят лет.
Йеманжа выбрала наряды для дня рождения: для себя — тройной полумесяц, для Адрианы — костюм от Пьера Бальмена 1953 года, с воротником-бабочкой, длинными рукавами, узкой юбкой-карандашом и очень большим бантом на левом бедре. Перчатки. Сумка. Элегантно. Преувеличивает достоинства восьмидесятилетнего тела. Прежде чем одеться, Адриана двадцать минут плавает в бесконечном бассейне. Отдает дань ориша за окном с помощью джина и благовоний. Принимает лекарства и слегка давится, как и в другие дни. Съедает пять ломтиков манго, пока Йеманжа сообщает новости о семейном бизнесе. Тысяча забот собираются в стаю, но сегодня они не приземлятся. Сегодня ее день рождения.
Первой ее приветствует Элен ди Брага. Поцелуй, объятие. Затем Эйтур Перейра поздравляет с наступившим днем. В ее честь он надел сказочный мундир со шнуром, пуговицами и подплечниками, который выглядел бы нелепо, если бы Эйтур не носил его с таким достоинством. Объятие, поцелуй.
«Вы в порядке?» — спрашивают они.
«Я счастлива», — отвечает Адриана. Смерть грызет ее, каждый день она что-то теряет, и нет уверенности в том, что будет с ее наследством, но этим утром она проснулась, пылая от радости. Радости из-за малого: того, как особенным образом свет солнечной линии падает на лица ориша; того, как вода постепенно окутывала ее тело, когда она опускалась в бассейн; сладко-кислого, мускусного запаха манго, шуршания ткани ее праздничного наряда. Чудесные банальности. В этом маленьком мире еще остались новые ощущения, которые можно оценить по достоинству.
Вот прибежали внуки. Робсон хочет показать ей новый карточный фокус: «В челноке, анзинью». Луна приносит цветы, синий букет в тон платью. Адриана их принимает, хотя у нее по коже бегут мурашки от прикосновения к тому, что было живым, а теперь умерло. Она втягивает воздух носом — Луна хихикает: «Фиалки не пахнут, во».
Затем наступает черед око. В Боа-Виста осталась только одна. Аманда Сунь обнимает свекровь и целует в обе щеки.
Теперь мадриньи. Амалия, Ивети, Моника, Элис — бросает взгляд на Робсона, поправляет ему галстук, выравнивает воротник. Рафа, Лукас, Ариэль и Карлиньос уже давно переехали из Боа-Виста, но их мадриньи остались. Адриана бы ни за что их не выгнала: Корта держат слово. Да к тому же ей удобнее держать их в одном месте, под своим небом, а не позволить рассеяться по всему миру со своими слухами и секретами. Хватит и одной предательницы. Одна за другой мадриньи обнимают и целуют свою благодетельницу.
Последние в очереди — слуги. Процесс долгий, надо каждому пожать руку и выслушать добрые пожелания в этот благоприятный день, но Адриана Корта трудится усердно; кому слово, кому улыбку. Охранники занимают места позади нее у входа на станцию. Они создают баррикаду в темных костюмах между Адрианой, ее внуками, ее самыми старыми работниками, ее слугами. Все, от финансового директора до садовника, поменяли фамильярам оболочки на праздничные формы и цвета.
Наружная дверь станции с шипением открывается. Руки тянутся к ножам: Эйтур Перейра возражал против устройства вечеринки за пределами Боа-Виста, но Адриана настояла. «Корта Элиу» не станет прятаться в своей крепости. Руки охранников расслабляются. Это Лукасинью с маленькой картонной коробкой.
— С днем рождения, во. — В коробке — торт, купол в зеленой глазури, украшенный изысканным барочным кружевом. — Он называется «шведский торт принцесс». Я не знаю, что означает «шведский». — Объятия и поцелуй. Пирсинг Лукасинью вдавливается в кожу бабушки.
— В одежде или без? — спрашивает Адриана. — Очень надеюсь, что без. — Лукасинью краснеет. Это выглядит весьма очаровательно. — Ты нанес макияж?
— Да, во.
— Этот цвет подводки и впрямь подчеркивает золотой блеск твоих глаз. Может, стоит чуть сильнее выделить скулы. Пользуйся своими сильными сторонами. — Он милый мальчик.
Гости вечеринки поедут в двух вагонах. Сначала свита; Адриана, близкие и охранники будут во втором челноке. За три минуты путешествия Робсон показывает своей во новый карточный фокус, сочиняя историю о людях, которые эвакуируются из разгерметизировавшегося обиталища, — то есть о картах, которые ускользают из верхней части колоды, — и все успевают слегка испачкать пальцы в зеленом и клейком, попробовав торт Лукасинью.
Жуан-ди-Деус — рабочий город, и Адриана Корта никогда бы не поступилась прибылью, чтобы объявить всеобщий выходной, даже в честь своего восьмидесятого дня рождения, но многие постоянные жители и контрактники взяли перерыв на несколько минут и пришли, чтобы поприветствовать Первую Леди Гелия. Они смотрят, как колонна моту везет семейство Корта по проспекту Кондаковой и вверх по эстакаде, в отель, где Лукас устроил праздничный обед. Они аплодируют, кто-то машет. Адриана Корта в знак признательности поднимает руку, затянутую в перчатку. Аэростаты в виде мультяшных животных маневрируют на тихих микровинтах через квадру Сан-Себастиан, точно небесный цирк. Адриана поднимает голову, когда на нее падает тень Ми-Кат Ксу. Она улыбается.
Люди Эйтура Перейры работали много дней, втайне обеспечивая безопасность отеля. С самого утра они осмотрительно сканировали гостей. Аплодисменты; головы поворачиваются. Адриана появляется посреди коктейльного приема, и ее кружит, точно вихрем, от лица к лицу, от вечернего наряда к вечернему наряду, от поцелуя к поцелую. Ее мальчики, ее красивые мальчики в своих лучших костюмах. Ариэль опаздывает, Ариэль всегда опаздывает на семейные торжества. Лукас явно раздражен, но он не сторож сестре своей. В этом мире никто никому не указ, даже семья.
Семья близкая и далекая: теплое объятие от Лусики Асамоа, которая всегда была любимицей Адрианы среди око. Кузены по крови и браку; Соресы, родственники со стороны Карлоса, и малые кланы; союзники по никахам. Потом общество. Орел Луны прислал свои извинения — еще ни один Орел не принял приглашения на день рождения Адрианы. Адриана танцует элегантный вальс среди Асамоа из Тве, безупречных Суней из Дворца Вечного Света и вельможных Воронцовых; менее значительные и совсем малые дома, светские львы и законодатели мод, репортеры и знаменитости, аморы и око. Компания Лукасинью по лунной гонке тоже здесь, они напряжены и придерживаются социальных орбит, проходящих вблизи друг от друга. Адриана Корта для каждого находит словечко. За нею тянется социальный шлейф из сотен разговоров и знакомств.
В последнюю очередь — политика. Бюрократы КРЛ и деканы из Университета Невидимой стороны. Звезды мыльных опер и музыканты из чартов, художники, архитекторы и инженеры. Адриана Корта всегда приглашала на юбилеи много инженеров. Медиа: репортеры социальных сетей и комментаторы мод, распространители и творцы контента. Религия: кардинал Окоги и великий муфтий эль-Тайиб; аббат Сумедхо и, вся в белом, сестра Владык Сего Часа. Ирман Лоа приседает перед своей патронессой.
Ариэль появляется рядом с матерью. Поцелуй и извинение, от которого Адриана отмахивается.
«Спасибо».
«Пропусти я твое восьмидесятилетие, ты бы никогда меня не простила».
«Я не за это тебя благодарю».
Ариэль раздвигает вейпер на полную длину и позволяет вечеринке увлечь себя. Адриана восторженно вскидывает голову при звуках музыки. Босанова. Толпа расступается перед нею, когда она идет на звук.
«Та же самая группа, что играла в честь лунной гонки Лукасинью, — отмечает Адриана. — Как мило».
Лукас рядом с нею. Он ни разу не отходил дальше чем на два шага, пока Адриана вращалась в обществе, совершая пируэт за пируэтом.
«Все как ты любишь, мамайн. Старые мелодии».
Адриана проводит рукой по щеке Лукаса.
«Ты хороший мальчик, Лукас».
Вагнер Корта пробирается в ресторан с опозданием, и в свеженапечатанном костюме ему все еще неуютно. Размеры правильные, но сидит одежда нехорошо, давит там, где должна быть просторной, трет там, где должна ласкать.
— Лобинью! — Рафа приветствует Вагнера бурно, раскинув руки. Давящее объятие, тяжелые шлепки по спине. Вагнер морщится. Мужицкий дух. Вагнер может определить состав каждого коктейля, который его брат закинул себе в глотку. — Это же день рождения мамайн, неужели ты не мог побриться? — Рафа окидывает Вагнера взглядом с ног до головы. — И твой фамильяр мне незнаком.
Вагнер тотчас же изгоняет Доктора Луз и призывает Сомбру, хотя все, кому известно о его двойственной натуре, могут определить в нем волка по тому, как ему неуютно в собственной шкуре, тому, как он смотрит, словно прислушиваясь к нескольким разговорам сразу, и по густой щетине на его лице.
— Она заметила твое отсутствие в очереди поздравляющих. — Рафа хватает коктейль с подноса и сует Вагнеру в руку. — Позаботься о том, чтобы повидаться с нею до того, как встретишь Лукаса. Сегодня он не склонен к великодушию.
Вагнер едва успел на экспресс: наслаждался каждым мгновением с Ириной. Она его кусала. Она сосала его плоть так сильно, что оставила синяки. Она щипала его и выкручивала, заставляла кричать. Оттягивала его кожу нежными любящими зубами. Секс был лишь малой частью всего, формальной, самоочевидной. Она пробудила в Вагнере ранее незнакомые ощущения и эмоции. Его чувства всю ночь звенели от напряжения. Он взял костюм из принтера на вокзале, переоделся в туалете поезда, осторожно натягивая рубашку и брюки поверх еще свежих ран и синяков. Каждый укол боли превращался в экстаз. Она выполнила инструкции Вагнера и оставила руки, шею и лицо нетронутыми.
— Я кое-что нашел, — говорит Вагнер.
— Рассказывай.
— Я опознал один из протеиновых процессоров. Ты бы этого не увидел, но для меня оно все равно что неоновая реклама с именем.
— Ты чуточку тараторишь, Маленький Волк.
— Прости. Прости. Я встретился с разработчицей — мы вместе учились в университете. В одном коллоквиуме. Она дала мне входящий адрес. Он дохлый, разумеется. Но я поручил стае с ним поработать.
— Помедленнее, помедленнее. Что ты сделал?
— Поручил стае с ним поработать.
Стая из Меридиана — агрономы, пылевики, робототехники, маникюрщики, бармены, спортсмены, музыканты, массажисты, юристы, хозяева клубов, инженеры — прокладчики путей, большие и малые семьи; разнообразие умений и знаний; и все же, когда они собираются и сосредотачиваются на одном задании, происходит что-то чудесное. Стая как будто делится сведениями, инстинктивно дополняя друг друга, образуя безупречную команду; единство цели: почти гештальт. Вагнер редко видел подобное, участвовал лишь один раз, но никогда не призывал к такому до этого момента. Стая собралась, разумы, таланты и воли расплылись и слились, и через пять часов в его распоряжении были идентификационные данные инженерной лавки, где соорудили муху-убийцу. В этом нет ничего сверхъестественного; Вагнер не верит в сверхъестественное; это рациональное чудо. Это новый способ быть человеком.
— Это инженерная лавка-однодневка под названием «Птички-невелички», — говорит Вагнер. — Расположена в Царице Южной. Зарегистрирована на Иоахима Лисбергера и Джейка Тэнлуна Суня.
— Джейка Тэнлуна Суня.
— Это ничего не значит. Компания произвела одну единицу товара, поставила ее и прекратила существование.
— Мы знаем, куда они ее отправили?
— Пытаюсь выяснить. Меня больше интересует заказчик.
— И есть идеи, кто бы это мог быть?
— Возможно, с Джейком Сунем я сам разберусь, — говорит Вагнер.
— Хорошая работа, Маленький Волк, — говорит Рафа. Еще один мучительный шлепок по спине. Каждый след от укуса — средоточие боли. Рафа направил Вагнера к краю толпы благожелателей, через которую проходит Адриана.
— Мамайн, с днем рождения.
Адриана Корта поджимает губы. Потом наклоняется к нему, позволяя себя поцеловать. Дважды.
— Мог бы побриться, — говорит она, и свита тихонько смеется, но перед тем, как погрузиться в праздничную круговерть, Адриана шепчет ему на ухо: — Если хочешь ненадолго задержаться, твои старые апартаменты в Боа-Виста готовы тебя принять.
Марина ненавидит свое платье. Оно за все цепляется и раздражает кожу, оно объемное и неудобное. В нем она чувствует себя голой, уязвимой; одно слишком резкое движение — и платье свалится с ее плеч до самых лодыжек. И туфли нелепы. Но так модно, и так положено, и хотя никто даже не зашушукался бы, заявись Марина в пижаме или мужском наряде, Карлиньос дал ей понять, что Адриана заметит.
Марина увязла в скучном водовороте разговора, где доминирует громкий социолог из Университета Невидимой стороны со своими теориями о постнациональных идентичностях второго и третьего поколения лунарцев.
«Столько времени прошло, и вы до сих пор не придумали для обитателей Луны имечко получше „лунарцев“», — думает Марина. Она прокручивает варианты в уме: лунные жители, лунариты, лунары — мунары — шмунары — коммунары. Никуда не годится. «Спасите меня», — молит она ориша вечеринок.
Выслеживает Карлиньоса, который прорывается сквозь натиск людей, праздничных фамильяров и коктейльных бокалов.
— Мама хочет поговорить с тобой.
— Со мной? Почему?
— Она попросила.
Он уже ведет Марину за руку через зал.
— Майн, это Марина Кальцаге.
Первое впечатление, сложившееся у Марины об Адриане Корта, подпортил нож у горла, но она замечает, что Адриана за минувшие месяцы постарела сильней, чем должна была, — нет, не постарела: иссохла, сжалась, сделалась прозрачной.
— Примите мои поздравления, сеньора Корта.
Марина теперь гордится своим португальским, но Адриана Корта переходит на глобо:
— Похоже, моя семья снова в долгу перед тобой.
— Как говорится, я просто делала свою работу, мэм.
— Если бы я дала тебе другую работу, ты выполнила бы ее с той же самоотдачей?
— Я бы старалась изо всех сил.
— У меня действительно есть другая работа. Мне нужно, чтобы ты стала кое для кого нянькой.
— Сеньора Корта, у меня никогда не складывались отношения с маленькими детьми. Я их пугаю…
— Этого ребенка ты не испугаешь. Но она может испугать тебя.
Адриана кивком указывает Марине на другой конец комнаты — на Ариэль Корту, искрящееся пламя в сердце скопища тускло одетых судебных чиновников и технократов из КРЛ. Она смеется, она запрокидывает голову, встряхивает волосами, рисует идеограммы из дыма своим вейпером.
— Я не понимаю, сеньора Корта.
— Мне нужно, чтобы кто-то присматривал за моей дочерью. Я за нее боюсь.
— Если вам нужен телохранитель, сеньора Корта, есть тренированные бойцы…
— Если бы мне был нужен телохранитель, он бы у нее уже появился. Десятки телохранителей. Мне нужен агент. Мне нужно, чтобы ты стала моими глазами, ушами, голосом. Я хочу, чтобы ты сделалась ее подругой и наперсницей. Она тебя возненавидит, станет с тобой сражаться, попытается от тебя избавиться, будет затыкать тебе рот, оскорблять тебя и делать мерзкие вещи. Но ты останешься рядом с нею. Сможешь?
Марина не знает, что ответить. Выполнить просьбу невозможно и невозможно отказаться. Она стоит перед Адрианой Кортой в своем платье, вызывающем зуд, и в голове у нее одна лишь мысль: «Но ведь Карлиньоса там не будет».
Карлиньос слегка подталкивает ее локтем. Адриана Корта ждет.
— Я смогу, сеньора Корта.
— Спасибо. — Адриана улыбается искренне и тепло целует Марину в щеку, но Марина вздрагивает, словно ощутив дыхание поджидающего ее вечного холода.
Он идет через весь зал вслед за женщиной в красном платье, как будто она ведет в танце. Она оглядывается, проверяя, смотрит ли он, следует ли за нею; ускоряет шаг, чтобы сохранить дистанцию. Рафа догоняет ее на балконе. Бестиарий из аэростатов собрался вокруг ресторана, они ждут, колышутся в небе, точно боги-прототипы, которые так и не смогли пройти собеседование, чтобы попасть в пантеон.
Без лишних слов Рафа притягивает ее к себе. Они целуются.
— Ты самая красивая в этом мире, — говорит Рафа. — В обоих мирах.
Лусика Асамоа улыбается.
— Кто присматривает за Луной? — спрашивает она.
— Мадринья Элис. Луна по тебе скучает. Она хочет, чтобы ее мамайн вернулась.
— Ш-ш-ш. — Лусика Асамоа касается губ Рафы пальцем с карминовым ногтем. — Так всегда. — Они снова целуются.
— Лусика, контракт.
— Наш брак истекает через шесть месяцев.
— Я хочу его продлить.
— Несмотря на то что я живу в Тве, и ты заботишься о моей дочери, и мы видим друг друга только во время приемов, которые устраивает твоя семья.
— Ну и пусть.
— Рафа, меня пригласили в Котоко.
Политика АКА восхищает и одновременно сбивает Рафу с толку. Золотой Трон — это совет из восьми членов семейства, представляющих абусуа. Они поочередно занимают должность омахене, которая каждый год передается от одного члена совета к другому, а сам Золотой Трон перемещается из обиталища в обиталище. Рафе Корте все это кажется избыточно сложным и демократичным. Непрерывность обеспечивает Сунсум — фамильяр омахене, который содержит все записи и мудрость предшествующих омахене.
— Означает ли это, что ты не вернешься в Боа-Виста?
— Пройдет восемь лет, прежде чем у меня снова появится шанс воссесть на Золотой Трон. Луне будет четырнадцать. Многое может случиться. Я не могу отказаться от такого предложения.
Рафа отступает на расстояние вытянутой руки, не отпуская жену, и оглядывает ее, словно выискивая признаки божественности или безумия.
— Я хочу продлить контракт, Рафа. Но не могу вернуться в Боа-Виста. Пока что не могу.
Рафа подавляет неистовое разочарование. Вынуждает себя не спешить, проглотить слова, которые так и рвутся с языка.
— Хватит и этого, — говорит он.
Лусика берет его за лацканы пиджака и притягивает к себе. Их фамильяры сходятся и сливаются; взаимопроникновение иллюзий.
— А мы можем просто взять да и удрать с этой вечеринки?
Лукас по спирали подбирается к Аманде Сунь с самого края толпы гостей вечеринки и отрезает ее от смеющихся родственников, прикоснувшись к локтю.
— На два слова. Наедине.
Он берет ее за локоть и отводит в столовую, где в честь дня рождения накрыли стол вокруг царапающей потолок ледяной скульптуры, изображающей взлетающих птиц. Через вращающиеся двери — на кухню.
— Лукас, в чем дело?
Мимо плит и раковин, титановых рабочих столов, мимо холодильников и шкафов с провизией, методично трудящихся лезвий и измельчителей, в кладовую.
— Лукас, да что с тобой? Отпусти. Ты меня пугаешь.
— Я собираюсь с тобой развестись, Аманда.
Она смеется. Короткий, почти раздраженный смех, который означает, что услышанное было сочтено нелепым. Немыслимым. Как Луна, упавшая в Гудзонов залив. А потом:
— О господи, ты серьезно.
— Разве когда-нибудь бывало иначе?
— Никто не назовет тебя несерьезным, Лукас. И я не стану заявлять, что эта идея мне совсем несимпатична. Однако мы в таких вещах не свободны, верно? Мой отец не потерпит такого оскорбления его дочери.
— Не я настоял на оговорке о моногамии.
— Ты подписал. Да в чем же дело, Лукас? — Аманда изучает его лицо, словно предчувствуя, что где-то таятся признаки болезни или помешательства. — Боже мой. Это любовь, не так ли? Ты на самом деле в кого-то влюбился.
— Да, — говорит Лукас Корта. — Ты хочешь, чтобы я разорвал контракт, или обе стороны согласны на аннулирование?
— Ты влюблен.
— Я буду признателен, если ты перевезешь свои вещи из Боа-Виста до конца месяца, — прибавляет Лукас, стоя в дверях кладовой. Повара сосредоточенно раскладывают еду на блюдах, покрывают глазурью скульптурные амюз-буш. — По Лукасинью вопросов не будет. Он совершеннолетний. — Лукас решительным шагом пересекает кухню. В кладовой Аманда Сунь смеется и смеется, смеется, пока в изнеможении не упирается руками в колени, а потом смеется опять.
— Привет.
— И тебе привет.
— Ну и почему ты отправляла мои сообщения назад непрочитанными?
Абена Асамоа ковыряет пол мыском атласных шпилек «Рэйн», отворачивается. Касается штырька в ухе Лукасинью.
— Все еще носишь его. Этот макияж тебе идет.
Он загнал ее сюда, к коктейльному бару, вынудил отступить в тихий угол. Внутренний голос твердит ему: «Это маньячество, Лука».
— Моя бабушка тоже так думает.
Лукасинью широко улыбается и видит, что Абену это трогает — она отвечает ему слабой улыбкой.
— Ну, значит, если бы мои дела пошли совсем плохо, я бы смог обратиться к тебе. — Лукасинью касается штырька.
— Разумеется. Для этого он и нужен.
— Просто…
— Что?
— На той вечеринке в бассейне в Тве ты на меня даже не смотрела.
— На той вечеринке в бассейне ты обхаживал Йа Афуом и по самые уши нагрузился бог знает чем.
— С Йа Афуом ничего не вышло.
— Я в курсе.
— И с чего вдруг тебе есть дело до того, вышло или не вышло?
Абена переводит дух, словно собираясь объяснить ребенку какую-нибудь жестокую правду вроде вакуума или Четырех Базисов.
— Когда ты спас Коджо, я готова была для тебя сделать что угодно. Я уважала тебя. Сильно-сильно уважала. Ты был храбрым и добрым… ты и сейчас такой. Но потом ты отправился к Коджо в медцентр, и все, что тебе было нужно, — заполучить его квартиру. Ты его использовал. И таким же образом позволил Григорию Воронцову использовать себя в качестве секс-игрушки. Я не ханжа, Лука, но это было гнусно. Тебе требовались разные вещи — и ты использовал любого, кто мог их для тебя достать. Ты перестал уважать других людей, ты перестал уважать себя, и я перестала тебя уважать.
У Лукасинью горит лицо. Ему приходят на ум извинения, отговорки, оправдания: я был сердит на отца, папаша отрезал меня от денег, мне некуда было идти, я был не в сети, это все люди, к которым я что-то чувствовал, я изучал, это было безумное время, это было ненадолго, я никому не навредил… не навредил сильно. Они звучали как нытье. Они не могли отменить правду. Он так и не трахнул Йа Асамоа, но если бы смог, то сделал бы это ради нескольких ночей в ее квартире; мягкая кровать, теплая плоть, смех. Так было с Григорием, так было с Коджо. Да и с его собственной тетей. Он виновен. Его единственная надежда на примирение с Абеной опирается на признание этого факта.
— Ты права.
Абена стоит, скрестив руки на груди, — великолепная судия.
— Ты права.
И опять ни слова.
— Все правда. Я мерзко вел себя с людьми.
— С людьми, которым ты был небезразличен.
— Да. С людьми, которым я был небезразличен.
— Испеки мне пирог, — говорит Абена. — Ты ведь так исправляешь свои ошибки? Печешь пироги?
— Я испеку тебе пирог.
— Хочу капкейки. Тридцать две штуки. Устрою капкейковую вечеринку с сестрами-абусуа.
— С каким вкусом?
— Со всеми.
— Ладно. Тридцать два капкейка. И я буду стримить готовку, чтоб ты убедилась, что я все делаю правильно.
Абена тихонько вскрикивает в притворном гневе, скидывает правую туфлю и не очень-то нежно бьет Лукасинью в грудь.
— Ты несносный мальчишка.
— Ты пыталась пить мою кровь.
«Предупреждение безопасности, — раздается в ухе Лукасинью голос Цзиньцзи. — Сохраняй спокойствие. Служба безопасности „Корта Элиу“ уже в пути». По всей комнате руки взлетают к ушам, на лицах отражаются вопросы: что, где? Женщина в наряде от Тины Лесер перепрыгивает через барную стойку, отталкивает Абену и становится между Лукасинью и опасностью. В обеих руках у нее ножи.
— Что происходит? — спрашивает Лукасинью, и тут толпа гостей, отхлынув от дверей ресторана, показывает ему. Дункан Маккензи в сопровождении шести корпоративных рубак явился на вечеринку без приглашения.
* * *
Эйтур Перейра спешит вперед, чтобы преградить путь Дункану. Главный исполнительный директор «Маккензи Металз» останавливается в сантиметрах от протянутой руки. Вскидывает бровь при виде вычурной униформы шефа безопасности «Корта Элиу». Позади обоих мужчин их вооруженные слуги хватаются за ножи.
Рафа проталкивается сквозь строй охранников. Лукас на шаг позади, за ним следуют Карлиньос и Вагнер. Лукас бросает беглый взгляд на сына; Лукасинью отталкивает свою телохранительницу и идет следом за мужчинами.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Рафа. Комната недвижна. Никто не прикладывается к коктейлю, не прихлебывает чай.
— Я пришел, чтобы надлежащим образом поздравить твою мать с праздником, — говорит Дункан Маккензи.
— Мы вас вышвырнем отсюда, как вышвырнули в Бэйкоу, — кричит кто-то из охранников. Рафа вскидывает руку: достаточно.
— Мальчики, мальчики. — Адриана касается бедра Рафы, и он отодвигается в сторону. — Добро пожаловать, Дункан. Но почему ты привел так много людей?
— Доверие нынче стало предметом спекуляций.
Адриана протягивает руку. Дункан Маккензи наклоняется, чтобы ее поцеловать.
— С днем рождения. — Потом шепот на португальском: — Надо поговорить. Как семья с семьей.
— Надо, — отвечает Адриана на том же языке, а потом командует: — Еще одно место за моим столом. Рядом со мной. Угостите свиту мистера Маккензи выпивкой.
— Мамайн? — спрашивает Лукас. Адриана проходит мимо.
— Ты еще не хвэджан. Остальных это тоже касается.
Еда изысканна, блюдо за блюдом, перемена за переменой — гармоничные ароматы и диссонирующие текстуры, жидкие и гелевые, геометричные и температурные, но Адриана лишь тыкает их палочками, настроенными на определение яда. Запах, вкус, чтобы понять суть и оценить навыки кулинара. Слева от нее Дункан Маккензи с аппетитом ест и сыплет комплиментами; мастерству поваров он воздает должное, не начиная разговор, пока не очищена последняя тарелка.
— Поздравляю с Морем Змеи, — говорит Дункан Маккензи и поднимает свой стакан с мятным чаем.
— Ты же не всерьез, — говорит Адриана.
— Ну разумеется. Но все было сделано красиво, и я этим восхищен. Вы похерили наш план по развитию добычи гелия-3. Как вы узнали про лицензию?
— Ариэль — член Павильона Белого Зайца.
Дункан Маккензи несколько секунд анализирует послевкусие.
— Нам следовало об этом знать…
— А вы-то как узнали про лицензию?
— Орел Луны очень много болтает в постели.
— Если я могу добиться преимущества для своих людей, я добиваюсь, — говорит Адриана.
— Железный закон, — соглашается Дункан Маккензи. — Он послужил нам на славу. Я должен поговорить с Эдрианом. Ему нужно придумать новые трюки для Орла.
— Почему ты здесь, Дункан?
Дункан Маккензи занял место Лукаса по левую руку от Адрианы, а самого Лукаса изгнали за стол пониже рангом, откуда он то и дело бросает взгляды, полные неприкрытой ненависти. Адриана смотрит ему в глаза: «Это не твое дело».
— Дни рождения — подходящий предлог, чтобы заглянуть в будущее.
— Не в моем возрасте.
— Подыграйте мне. Где мы окажемся через пять лет?
— В этом зале, будем праздновать.
— Или на вершине Байрру-Алту, продавать мочу, рыскать в поисках еды и воды и драться за каждый вдох. Луна меняется. Это уже не тот мир, каким он был, когда вы сражались с моим отцом. Если сейчас мы начнем драться, то оба проиграем. — Дункан Маккензи говорит по частному каналу, безмолвно, и Эсперанса передает его слова Йеманже.
Адриана отвечает так же беззвучно:
— У меня нет желания снова затевать корпоративную войну.
— Но мы к ней идем. Драка в Бэйкоу была только началом. Уже есть проблемы в окрестностях Святой Екатерины и в Порту Дождей. Кого-то убьют. Мы поймали кое-кого из ваших поверхностников в Торричелли за попыткой саботировать ровер «Маккензи Металз».
— Что вы с ним сделали?
— Мы пока что удерживаем ее. Придется заплатить, но это лучше, чем то, чего добивался Хэдли, — конкретно вышвырнуть ее из шлюза.
— Мой внук Робсон на удивление хорошо владеет ножом. Знаешь, у кого он научился? У Хэдли. Он там. Видишь, он показывает Джейдену Вэнь Суню карточный фокус? Он этим занимается постоянно с той поры, как спасся из «Горнила». Если кто-то его тронул…
— Заверяю вас, никто. Но вы вернули своего внука. Моя дочь мертва.
— Мы к этому не имеем отношения.
Беззвучный разговор делается все более пылким, выдает себя сжатыми челюстями, напряженными глотками, движением губ. Ариэль глядит на них со своего места напротив за круглым столом. Адриана знает, что ее дочь талантлива в чтении по губам. В зале суда это умение полезно.
— Кто получит выгоду, если мы сразимся?
— Когда дерутся Драконы, жарко всем, — говорит Адриана. Это поговорка Суней — недавняя, лунная.
— Я придержу своих людей, если вы сделаете то же самое со своими.
— Договорились.
— Это касается и членов семьи.
Адриана гневно поджимает губы от такого намека. Рафа унаследовал свой горячий нрав от матери, но у нее есть самоконтроль, выработанный за десятилетия корпоративных войн и сражений в залах правления, стычек с инвесторами и правовых потасовок, о которых ему так и не пришлось ничего узнать. Гнев — одна из его многочисленных привилегий.
— Рафа — бу-хвэджан.
— Я не прошу его понижать в должности. Мне такое и в голову не пришло. Я лишь предполагаю, что он мог бы разделить свои обязанности.
— С кем?
— С Лукасом.
— Ты слишком хорошо знаешь мою семью, — замечает Адриана.
— Мы не пытались убить Рафу, — громко говорит Дункан.
— Мы не убивали Рэйчел, — отвечает Адриана. Теперь на них смотрят. — Прошу прощения, Дункан. Я все передам. Теперь мне полагается произнести речь. — Она стучит по коктейльному бокалу палочкой для еды, и чистый звон вынуждает всех гостей в зале притихнуть. Адриана Корта встает из-за стола.
— Мои дорогие гости — друзья, коллеги, соратники, родные. Сегодня мне исполняется восемьдесят лет. Восемьдесят лет назад я родилась в Барра-ди-Тиджука в Бразилии, в другом мире. Из них пятьдесят лет, больше половины жизни, я прожила здесь. Я пришла сюда в числе первопоселенцев, я видела, как росли два поколения; мои дети и мои внуки, и теперь, похоже, я могу называть себя Матерью-Основательницей. Луна во многих смыслах меня изменила. Она изменила мое тело, так что я никогда не смогу вернуться в мир, из которого пришла. Для вас, представителей более молодых поколений, это странная идея. Вы не знали иного мира, кроме этого, и, хотя я говорю о переменах во мне, которые вызвала Луна, они не идут ни в какое сравнение с тем, что я вижу в вас. Какие вы высокие! Какие элегантные! Что до моих внуков, ох, мне понадобятся крылья, чтобы взлететь повыше и поцеловать вас. Луна изменила мою жизнь. Девочка из Барры, Отринья, Простушка, сделалась главой могущественной корпорации. Когда я поднимаюсь в купол-обсерваторию и невооруженным взглядом гляжу на Землю, я вижу паутину из огней, протянутую сквозь земную ночь, и думаю: «Я зажигаю эти огни». Вот еще одна вещь, которую Луна меняет в людях: скромность не приносит никакой прибыли.
Луна меняет семьи. Я вижу друзей, родственников и коллег из всех Пяти Драконов. Я вижу верных слуг и мадриний; но я не такая, как вы. Вы прибыли сюда с семьями — Суни, Асамоа, Воронцовы, Маккензи и вы, представители малых родов. Когда я основала «Корта Элиу», то предложила всем своим родственникам, оставшимся на Земле, возможность последовать за мной на Луну и работать на меня. Никто не согласился. Никому не хватило смелости или мечтательности, чтобы покинуть Землю. И потому я создала собственную семью; со мной был мой милый Карлос и его семья, но еще и дорогие друзья, которые мне как родные: Элен и Эйтур. Спасибо вам за годы службы и любви.
И еще Луна изменила мою душу. Я пришла сюда бразильянкой, а стою перед вами как лунная женщина. Я отказалась от одной идентичности, чтобы создать другую. Думаю, так произошло со всеми: мы сохранили наши языки и обычаи, наши культуры и имена, но мы принадлежим Луне.
Но сильнее всего Луна изменила саму себя. Я видела, как этот мир превратился из разведывательной базы в несколько промышленных обиталищ, а потом — в настоящую цивилизацию. Пятьдесят лет — долгий срок в жизни человека; в жизни нового народа он еще дольше. Мы не просто спутник, теперь мы — мир. На Земле говорят, что мы надругались над Луной, отняли ее природную красоту, испортили своими рельсами, поездами и экстракторами, солнечными батареями и сервер-фермами, миллионами и миллионами вечных отпечатков. Наши зеркала их ослепляют там, внизу; наш Главный Хрен их оскорбляет. Но Луна всегда была уродливой. Нет, не уродливой. Заурядной. Чтобы увидеть красоту этого места, надо проникнуть под его поверхность. Надо докопаться до городов и квадр, обиталищ и аграриев. Надо увидеть людей. Я сыграла свою роль в строительстве этого прекрасного мира. Я горжусь этим больше всего, даже сильней, чем своей компанией или своей семьей.
В возрасте восьмидесяти лет пришла пора мне насладиться своими достижениями. Мир мой в хорошей форме, семья моя горда и уважаема, моя компания делается все сильней и сильней, не в последнюю очередь благодаря недавнему успешному приобретению полей добычи в Море Змеи. Итак, Адриана Корта может наконец-то отдохнуть. Я отказываюсь от своей должности хвэджана «Корта Элиу». Рафаэл будет хвэджаном, Лукас — бу-хвэджаном. Для вас ничего не изменится: мои мальчики успешно управляли компанией последние десять лет. Что касается меня, то я буду наслаждаться пенсией и обществом семьи и друзей. Благодарю за ваши добрые пожелания в этот день; я стану с нежностью их вспоминать в будущем. Спасибо.
Адриана садится; зал в оцепенении. Вокруг ее стола и дальше повсюду виднеются изумленно распахнутые рты. Не удивлен только Дункан Маккензи, который наклоняется к Адриане и шепчет: «Да уж, я выбрал правильную вечеринку, чтобы явиться без приглашения». Адриана отвечает коротким смешком, однако он яркий, мелодичный, почти девичий. Смех женщины, которая облегчила свою ношу. Ариэль наклоняется через стол, Рафа вскакивает на ноги, Карлиньос, Вагнер — все задают вопросы одновременно, пока сквозь шум не прорезаются громкие и ровные хлопки. Лукас встал, поднял руки, аплодирует. По другую сторону комнаты отвечает другая пара рук; потом две, потом четыре, а затем все гости встают, и на Адриану Корту обрушивается ливень аплодисментов. Она встает, улыбается, кланяется.
Лукас последним перестает хлопать.
После шока вопросы.
Элен ди Брага выпаливает шепотом, пока не подошла Ариэль:
— Ты же вроде сказала, что это слишком мрачная тема для дня рождения.
— Я всего лишь сообщила о том, что выхожу на пенсию, — отвечает Адриана и стискивает руку старой подруги. — Позже.
Ариэль целует мать.
— На один ужасный момент я подумала, что ты собираешься передать свой пост мне.
— О, любовь моя, — говорит Адриана, а потом, вернув голосу властность, обращается к свите: — Я очень устала. Это был напряженный день. Мне бы хотелось вернуться домой.
Эйтур Перейра вызывает охранников. Они кордоном окружают Адриану, защищая от назойливых гостей.
— Поздравляю с выходом на пенсию, сеньора, — говорил Эйтур. — Но относительно моего положения — не секрет, что Лукас хочет от меня избавиться.
— Я присматриваю за своими людьми, Эйтур.
Охранники расступаются, пропускают Рафу. Позади него Лусика Асамоа. Рафа обнимает свою майн.
— Спасибо, — говорит он. — Я не подведу.
— Я думала о своем наследии долго и трудно. — Адриана гладит его по щеке.
— Наследии? — переспрашивает Рафа, но Адриану уже обнимает чопорный Лукас.
— Что на тебя нашло, мамайн?
— Меня всегда тянуло к драматизму.
— На глазах у этого Маккензи…
— Он бы узнал. Слухи облетают этот мир за секунду.
— Он генеральный директор «Маккензи Металз». Они пытались убить Рафу.
— И я дала ему слово, что мы не станем мстить, как это делали в прежние времена корпоративных войн.
— Майн, ты больше не хвэджан.
— Я дала ему слово не в качестве хвэджана.
— Они его не сдержат. Дункан Маккензи мог дать тебе слово, но его отец не прощает. Маккензи платят втройне.
— Я ему доверяю, Лукас.
Лукас сжимает пальцы, чуть кивает, но Адриана знает — он остался при своем мнении. После него подходят Карлиньос, Вагнер, мадриньи и дети. Адриана идет сквозь море звонких аплодисментов и улыбающихся лиц. У двери она видит фигуру среди декоративных деревьев.
— Пропусти меня.
Ирман Лоа поднимает висящее среди бус распятие. Адриана Корта наклоняется, чтоб его поцеловать.
— Когда вы им расскажете? — шепчет ирман Лоа.
— Когда мое наследие будет в безопасности, — говорит Адриана. Фамильяры слушают, они могут расслышать шепот, но не способны взломать личный код. Ирман Лоа достает фляжку и обрызгивает Адриану Корту святой водой.
— Да пребудет благословение святого Иисуса и Марии, Иеронима и Мадонны Непорочной, святого Георгия и святого Себастьяна, Космы и Дамиана и Владыки Кладбищ, святой Варвары и святой Анны с тобой, твоей семьей и всеми твоими делами.
Моту плавно подъезжают к лобби, тихие и аккуратные.
* * *
Каблуки Ариэль восхитительны и непрактичны, однако они придают элегантность тому, как она резко бросается в направлении вестибюля. Но Марина в хорошей форме для поверхностницы, она Долгая бегунья, и ей удается схватить Ариэль за локоть.
— Мне это тоже не нравится, но ваша мать приказала…
Рука, захват, рывок — и Марина следует курсом, который по идее должен бы закончиться вывихом или сломанными костями. Вечеринка переворачивается, она оказывается на спине, и дух у нее вышибло от удара о навощенный деревянный пол.
— Когда сможешь сделать такое со мной, возможно, мне и впрямь понадобится телохранитель, — говорит Ариэль и садится в моту, который открылся перед нею, словно разжавшийся кулак.
— И все же это моя работа, — бормочет Марина, когда охранники Корта помогают ей подняться и обрести пол под ногами, но к этому моменту моту уже проехал половину проспекта Кондаковой и превратился в яркий рекламный пузырь, преследуемый бестиарием из аэростатов.
— Привет.
— Привет.
Абена касается руки Лукасинью.
— Какие планы?
— А что?
— Ну, просто мы тут собрались пойти в клуб.
Она могла бы отправить сообщение через Цзиньцзи, но пришла сама, чтобы коснуться его.
— Кто?
— Я, мои абусуа-сестры, Надя и Ксения Воронцовы. Мы встречаемся с ребятами из коллоквиума Зе-Ка. Идешь?
Они глядят на него, одетые в вечерние наряды и яркие туфли, и больше всего на свете ему хочется пойти с ними, быть с Абеной и ждать своего шанса; искупить свою вину, впечатлить ее. Но два образа не покидают его разум: отец и два сопровождающих охранника. Флавия, скорчившаяся среди своих святых, борется за дыхание.
— Не могу. Мне очень надо немного побыть с моей мадриньей.
* * *
Вечеринки разлагаются, когда истекает период полураспада. Разговоры утрачивают движущую силу. Темы исчерпываются. Беседы становятся утомительными. Всех, кого должны были обойти, обошли. Случайные связи увенчались успехом или не сложились, и никто уже не слушает музыку. Персонал начинает наводить порядок. Через час начнется вечерняя служба.
Лукас не спешит уходить, зная, что он мешает и его едва терпят, но желая кого-то отблагодарить, кому-то пожать руки, выдать чаевые или премию. Он неизменно ценит хорошую работу и считает, что она должна вознаграждаться.
— Моя майн была в восхищении, — говорит он ресторатору. — Я очень счастлив.
Музыканты упаковывают инструменты. Похоже, они довольны своим выступлением. Лукас благодарит каждого по отдельности; Токинью щедро раздает чаевые. Шепот Жоржи: «На секундочку, если можно».
Одного взгляда Лукаса хватает, чтобы балкон опустел.
— Опять балкон, — замечает Жоржи. Лукас облокачивается на стеклянное ограждение, смотрит вниз, вдоль всей длины квадры Сан-Себастиан. Деньрожденные аэростаты опустили на землю, и ничтожные людишки пытаются укротить летающих богов с помощью веревок и захватов, чтобы сдуть их.
— Спасибо, Жоржи, — говорит Лукас, и его тон убивает всякую насмешку или легкомыслие в голосе Жоржи. Гортань словно ободрана или забита.
— Спасибо, сеньор Корта, — отвечает Жоржи.
— Сеньор… — начинает Лукас. — Ты сделал мою мамайн счастливой. Нет, я не это хотел сказать. Я бухвэджан «Корта Элиу», мне приходится отстаивать нашу стратегию на заседаниях правления. Я зарабатываю на жизнь болтовней — и не могу говорить. У меня была преамбула, Жоржи. С оправданиями и объяснениями. В ней было все про меня.
— Когда у меня немеют пальцы, когда я не могу вспомнить строчку, когда чувствую, что с музыкой во мне что-то не так, я вспоминаю, что нахожусь там, где я есть, потому что делаю то, чего не может сделать никто другой в комнате, — говорит Жоржи. — Я не такой, как все. Я исключительный. Мне позволено этим гордиться. Вы Лукас; у вас есть полное право сказать все, что хочется, о чем бы вы ни думали.
Лукас вздрагивает, словно эта идея — гвоздь, который ему вогнали между глаз. Его руки сжимают стеклянное ограждение.
— Да. Все просто. — Он смотрит на музыканта. — Жоржи, ты выйдешь за меня?
На этот раз Дункана Маккензи вызывают в оранжерею. «Челнок прибыл», — сообщает Эсперанса. Дункан проверяет, как лежат лацканы, ниспадают отвороты на брюках, выглядывают из рукавов манжеты. Через Эсперансу снова оглядывает себя. Со свистом выдыхает сквозь зубы и входит в челнок.
Его отец ждет среди древовидных папоротников. Воздух пахнет сыростью и гнильем. Дункан больше не может читать по отцовскому лицу эмоции. Он видит только возраст — морщины, глубоко высеченные Луной. Как же легко вытащить вон тот штепсель, дернуть вон за тот кабель, выдрать вон ту трубку — а потом поглядеть на то, как Роберт Маккензи стечет на пол и забулькает, умирая посреди своей драгоценной Лощины Папоротников. Компост к компосту. Надо же чем-то удобрять растения. Только вот медики его опять оживят. Они это уже делали трижды, зажигали пламя в его глазах, пока оно еще не погасло совсем, и с помощью этого пламени заново разжигали жизнь в разрушенном теле. «Вот чего я должен ждать».
Позади Роберта Маккензи стоит Джейд Сунь.
— Ее день рождения. Ты спел «С днем рождения тебя, дорогая Адриана»?
— Без нее. — Дункан бросает взгляд на Джейд Сунь.
— Что бы ты ни сказал Роберту, ты говоришь мне, — отвечает Джейд Сунь. — С фамильярами или без.
— То, что она мне рассказала… — говорит Роберт Маккензи. — Я-то думал, мы до этого выставили себя на посмешище. Господи Иисусе, мальчишка, ты отправился к ней на день рождения!
— Я с ней поговорил как Дракон с Драконом.
— Ты с ней поговорил как давалка с давалкой. Пообещал придержать наших людей? Наших?! Это что еще за сделка, совсем по фазе съехал? Ты свяжешь нам руки и позволишь этим ворюгам выставить нас с голым задом на поверхность. В мое время мы знали, как надо поступать с врагами.
— Сорок лет назад, папа. Сорок лет назад. Это новая Луна.
— Луна не меняется.
— Адриана Корта выходит на пенсию.
— Рафаэл — хвэджан. Гребаный клоун. Всем будет заправлять Лукас. Эта тварь свое дело знает. Он бы никогда не пошел на какое-то там джентльменское соглашение.
— Ариэль — член «Белого Зайца», — говорит Дункан.
Старик в гневе брызгает слюной. В лунной гравитации она летит длинными, элегантными ядовитыми арками.
— Знаю, мать твою. Знал уже много недель. Эдриан мне рассказал.
— Ты не рассказал мне.
— Ну и хорошо. Ты бы от этого просто убежал куда-нибудь, чтобы спрятаться. Она нечто куда более важное, чем «Белый Заяц», эта Ариэль Корта.
— Ариэль Корту приняли в члены Лунарского общества, — сообщает Джейд Сунь.
— Что?! — Дункан Маккензи в растерянности и досаде трясет головой. В этой битве с отцом у него нет преимуществ.
— Группировка влиятельных промышленных, научных и правовых талантов, — объясняет Джейд Сунь. — Они выступают за лунную независимость. Видья Рао ее наняло. Даррен Маккензи также член этого общества.
— Вы скрыли от меня такое?!
— Политические воззрения твоего отца отличаются от наших. Суни всегда были преданы идее независимости, с тех самых пор, как мы избавились от Народной Республики. Мы считаем, что Лунарское общество слило информацию о выделении участка Ариэль Корте.
— Мы?
— Три Августейших, — говорит Джейд Сунь.
— Они не настоящие. — Это одна из легенд Луны, родившаяся, едва «Тайян» начал оплетать своими ИИ-системами все части лунного общества и инфраструктуры: компьютеры столь мощные, алгоритмы столь изысканные, что могут предсказывать будущее.
— Уверяю тебя, настоящие. «Уитэкр Годдард» запустила квантовую стохастическую алгоритмическую систему, которую мы для них построили, больше года назад. Ты правда думаешь, что мы позволили бы «Уитэкр Годдард» работать на нашем оборудовании, не оставив для себя лазейку?
— Ну да, ну да, — встревает Роберт Маккензи. — Квантовое вуду. «Белый Заяц» и Лунарцы; что на самом деле имеет важность, так это готовность играть по-крупному. И чтоб дела шли так, как выгодно нам. Ты поставил нашу бизнес-модель под угрозу, мальчишка. Хуже того, ты навлек позор на семью. Ты уволен.
Слова тихие и визгливые, как посвистывания птиц в этом террариуме; Дункан их слышит — и тут же отстраняется от смысла сказанного.
— Это самая нелепая вещь, какую я когда-нибудь слышал.
— Я теперь генеральный директор.
— Ты не можешь так поступить. Правление…
— Не начинай опять. Правление…
— Да знаю я все про гребаное правление. Ты не можешь, потому что я подаю в отставку.
— Знаешь, ты всегда был обидчивым маленьким засранцем. Вот почему я тебя уволил пять минут назад. Твоя исключительная авторизация отозвана. Теперь только я владею кодами.
«Прибыл челнок», — говорит Эсперанса.
— Я вернулся, сын, — говорит Роберт Маккензи, и теперь Дункан видит эмоцию там, где раньше были только гнев и немощь. Тело по-прежнему издает щелчки и свист, вонь, как и раньше, тошнотворная, но пламя, которое суть жизнь Роберта Маккензи, горит ярко и жарко. Он напряженно выставляет подбородок, решительно сжимает губы. Дункан Маккензи повержен. От позора его тошнит. Унижение абсолютное, но еще не полное. Завершается оно, когда он разворачивается на каблуках, проходит сквозь влажные, шумные папоротники к шлюзу челнока.
— Мне вызвать Хэдли? — спрашивает Джейд Сунь.
Дункан Маккензи проглатывает горький, как желчь, гнев. Звук собственных шагов побежденного он никогда не забудет.
— Это ты все устроила! — орет он на Джейд Сунь из шлюза. — Ты и твоя гребаная семейка. Я тебя за это накажу. Мы Маккензи, а не ваши гребаные ручные обезьянки!
