Шесть

Я встретила Ачи, потому что от секса в невесомости мне делалось плохо. Во время тренировок только об этом и говорили. Секс в невесомости. Там только им и занимаются, только им и хотят заниматься. Раз попробуешь, и пропал навсегда. После невесомости секс при силе тяжести груб и уродлив. Эти космические Воронцовы, они же просто секс-ниндзя.

Они к нам присматривались, уже когда мы вплывали через шлюз. Космические Воронцовы. Был там один парень: он посмотрел, и я посмотрела в ответ и кивнула, дескать, да, согласна, как раз в тот момент, когда кабель космического лифта отделил транспортную капсулу от циклера и оборвал нашу последнюю связь с Землей. Я не ханжа. У меня есть новогодние браслеты с пляжа Барры. Я всегда готова к вечеринкам и сексу, который изменит жизнь; такие шансы упускать нельзя. Я хотела попробовать, как оно получится с этим парнем. Мы отправились в хаб. Повсюду были тела — дрейфовали, врезались друг в друга. Мужчинам пришлось использовать презервативы. Никто не хотел врезаться в парящее сами-знаете-что. Я сказала: «Нежнее» — и сделала кое-что похуже летающей спермы. Меня на него вырвало. И рвало, и рвало, я не могла остановиться. Это не сексуально. Нулевая гравитация все внутри меня перевернула. Он был очень вежлив и прибрался, пока я вернулась в отсек, где действовала сила тяжести.

Там, в центрифуге, была только одна девушка — с глазами цвета карамели, изящными руками с длинными пальцами, и ее лицо каждые несколько секунд неосознанно принимало чуть хмурое выражение, которое тут же проходило. Она почти не смотрела мне в глаза; она казалась робкой и обращенной внутрь себя. Звали ее Ачи Дебассо. Я по имени не поняла, откуда она; ничего подобного раньше не слышала, но это имя, как и мое собственное, принесло волнами истории. Она была сирийка. Сиро-католичка. Это все равно что другая вселенная. Ее родители, сирийские христиане, сбежали от гражданской войны. Она покинула Дамаск в виде скопища клеток в материнской утробе. Родилась в Лондоне, там же выросла, закончила Массачусетский технологический, но ей так и не разрешили забыть, что она сиро-католичка. Ачи родилась изгнанницей. Теперь она отправлялась в еще более далекую ссылку.

Наверху, в хабе, трахались наши будущие товарищи по работе. Внизу, в капсуле центрифуги, мы разговаривали, и в иллюминаторе у нас под ногами пролетали по дуге звезды и Луна. И каждый раз, когда мы встречались, пролетавшая мимо Луна оказывалась немного больше, а мы узнавали друг друга немного лучше, и к концу недели Луна заполнила весь иллюминатор, а мы из собеседниц стали подругами.

Моя Ачи была девушкой, которую сопровождали призраки. Призрак отсутствия корней. Призрак бегства из мертвой страны. Призрак привилегий: папа был инженером ПО, мама происходила из богатой семьи. В Лондоне таких беженцев встречали радушно. Призрак вины: она выжила, а десятки тысяч погибли. Самым темным был призрак расплаты. Она не могла изменить место или обстоятельства своего рождения, но могла за все извиниться, сделавшись полезной. Этот призрак не давал ей спуску всю жизнь, крича на ухо: будь полезной, Ачи! До самого диплома Университетского колледжа Лондона, до завершения аспирантуры в МТУ: исправь все! Искупи! Призрак полезности посылал ее сражаться с опустыниванием, засолением, эвтрофикацией. Она постоянно с чем-то воевала. В конечном итоге это привело ее на Луну. Нет ничего полезнее, чем предоставить целому миру крышу над головой и пропитание.

Если это были ее призраки, то ее духом-хранителем, ориша, стала Йеманжа. Ачи была водяной девушкой. Ее семейный дом находился возле Олимпийского бассейна — мама бросила ее в воду через считаные дни после того, как принесла из роддома. Ачи начала тонуть, потом поплыла. Она плавала и занималась серфингом: долгие британские вечера на западных пляжах. Холодная британская вода. Она была маленькой и легкой, но не боялась волн. Я выросла под шелест волн, эхом отдававшийся в спальне, но лишь кончики пальцев ног окунула в теплую воду Атлантики. Я происхожу из пляжного народа, не океанического. На Луне Ачи ужасно скучала по океану. Настроила экраны в своей квартире так, что казалось, будто она живет на коралловом рифе. Меня от этого всегда чуть подташнивало. Как только строили новый резервуар или бассейн и появлялась возможность поплавать, Ачи была тут как тут — сильными гребками перемещалась из конца в конец. В воде она двигалась так естественно, так красиво. Я наблюдала за тем, как она ныряет и погружается все глубже, и мне хотелось, чтобы она осталась там навсегда, с расплывшимися облаком волосами, с невесомыми в воде грудями; ее руки и ноги делали эти маленькие, красивые движения, благодаря которым она оставалась на месте или как молния проносилась через резервуар. Я по-прежнему вижу ее в воде.

Она познакомила меня со своими призраками, я показала ей моих: Отринью: Среднестатистическую Джейн: Малышку Гляньте-на-меня. Вот так пара: Простушка Джейн и Русалочка. В ближайшие дни и месяцы нам предстояло сделаться друг для друга поддержкой и опорой. Луна в то время была диким местом. Теперь она старая, как я. Но тогда, в те ранние дни, она представляла собой край богатства и опасностей, возможностей и смерти. Край молодых и амбициозных. Чтобы выжить на Луне, нужна была агрессия. Она всячески пыталась тебя убить: силой, обманом, соблазном. На одну женщину приходилось по пять мужчин, и это были молодые самцы, среднего класса, образованные, амбициозные и испуганные. Для мужчин Луна являлась небезопасным местом, и еще менее безопасной она оказалась для женщин. Для женщин дело заключалось не только в Луне как таковой, но и в мужчинах. И мы все боялись, постоянно. Боялись, когда поднимался лунный лифт, чтобы встретить нас, состыковавшись с транспортной капсулой, и это означало, что идти можно только вперед. Мы нуждались друг в друге, и мы держались, цеплялись друг за друга, одетые в скафандры, пока ехали вниз.

Секс в невесомости? Чрезвычайно перехвален. Все движется не туда, куда надо. Все от тебя убегает. Нужно привязываться, чтобы обрести опору. Больше похоже на обоюдный бондаж.

Мы вышли из дока «лунной петли» — тогда существовал только один транспортный лифт, на полярной орбите, — и было нас сто двадцать Джо Лунников. Это старое выражение, одно из самых старых на Луне. Джо Лунник. Отдает радостью, широко распахнутыми глазами и невинностью. Мы такими и были.

Еще до того, как их ввели официально, КРЛ помещала чибы на наши глазные яблоки. У нас было десять бесплатных вдохов, потом мы начинали платить. И платим с той поры. Воздух, вода, углерод, данные. Четыре Базиса. Вы здесь родились, вы не знали времени, когда в глазу не было бы этих цифр. Но вот что я скажу: когда в первый раз видишь, как цифры изменились, потому что что-то случилось с рынком, тебе становится трудно дышать. Ничто так не доказывает, что ты больше не на Земле, как выдох по одной цене и вдох по другой. Потом нас запихнули в медчасть. Хотели поглядеть на мои кости. Ну кто думает о костях? Для Джо Лунников все внове, все от них чего-то требуют. Надо научиться двигаться — и даже стоять. Научиться видеть и слышать. Все узнаешь про свою кровь, про сердце и пыль, которая, скорее всего, тебя и убьет. Запоминаешь, как эвакуироваться, и что делать в случае сигнала о разгерметизации, и по какую сторону от двери следует оказаться, и когда ее безопасно открывать. Учишься, когда можно помочь человеку, а когда нужно бросить его. Учишься жить друг на друге, дышать чужим воздухом, пить чужую воду. Узнаешь, что после твоей смерти КРЛ тебя заберет и переработает на углерод, кальций и компост. Узнаешь, что твое тело тебе не принадлежит. Тебе ничего не принадлежит. С того момента, как ты сходишь с «лунной петли», ты все арендуешь.

О костях ты не думаешь, но они разрушаются под кожей час за часом, день за днем, месяц за месяцем, теряют массу и структуру. Опять-таки, сестра, вы родились здесь. Это ваш дом. Вы никогда не вернетесь на Землю. Но у меня было окно, на протяжении которого я могла вернуться. У меня было два года до того момента, когда плотность моих костей и тонус мышц разрушились бы до такой степени, что земное тяготение сделалось бы для меня смертельным. Два года. У всех срок был одинаковым: два года. Он по-прежнему такой же для каждого Джо Лунника, который прибывает в Меридиан в поисках страны неограниченных возможностей. У всех наступает Лунный день, когда надо решать: остаться или уйти?

Мои кости проверили. Кости Ачи проверили. И мы про них забыли.

Мы с Ачи переселились в бараки. Джо Лунников разместили на складе, где помещение разделялось перегородками, чтобы обозначить жилое пространство. Санузлы и столовые были общими. Никакой частной жизни: что ты не мог увидеть, мог услышать, а что не мог услышать, мог унюхать. Ох, этот запах… Нечистоты, озон, пыль, немытые тела. Женщины, как и следовало ожидать, сбивались в стаи: мы с Ачи обменялись каморками, чтобы жить рядом друг с другом, а потом убрали перегородку, сделав общую комнату. Той ночью мы провели маленький ритуал и поклялись до смерти хранить сестринскую верность, скрепив клятву коктейлями со странным вкусом, сделанными из водки местного производства. Люди прожили на Луне всего пять лет и уже наладили производство водки. Мы делали украшения из фабричного мусора, мы выращивали гидропонные цветы. У нас образовалась своя компания, мы устраивали вечеринки и сделались центральным пунктом по торговле тампонами. Это было что-то вроде тюремной экономики, с тампонами вместо сигарет. У нас с Ачи было естественное общественное притяжение. Мы притягивали женщин и мужчин, которые устали от громких речей и мачизма: мы переделаем мир, мы покорим Луну: мы возьмем эту скалу и вытрясем из нее миллион битси. Трахнем-ка эту Луну. Я никогда не была в армии, но думаю, что она немного напоминает Луну в те ранние времена.

Мы не были в безопасности. Никто не был в безопасности. Десять процентов Джо Лунников умирали на протяжении трех месяцев. В первую же неделю шахтера из Синьцзяна раздавило дверью шлюзовой перемычки. Двадцать четыре человека вылетели из Кору на моем МТА: трое умерли еще до того, как мы прошли инструктаж по работе на поверхности Луны. Одним из них был мужчина, который летел в кресле рядом со мной. Я уже не помню его имени. Мы переработали их тела и использовали, мы съели овощи и фрукты, удобренные ими, и выкинули из головы мысли о крови в почве. Выживает тот, кто умеет не видеть и не слышать некоторые вещи.

Я тебе уже сказала про лунную вонь. Воняло в основном мужчинами. Тестостероном. Постоянное сексуальное напряжение повисло в воздухе. Каждая женщина испытала насилие. Со мной это случилось однажды. Он был более опытным работником, пылевиком; это произошло в шлюзе, когда я надевала учебный скафандр. Он попытался засунуть руку куда не надо, я его схватила и швырнула в другой конец шлюза. Команда бразильского джиу-джитсу Университета Сан-Паулу. Отец бы гордился. Проблем с этим мужчиной или с другими у меня не было, но я все равно боялась, что они заявятся целой бандой. С бандой я бы не справилась. Мне могли причинить боль, даже убить. Существовали контракты и кодексы поведения, но за их исполнением следили только менеджеры компании. Сексуальное насилие наказывалось дисциплинарным взысканием.

Но Ачи не знала бразильского джиу-джитсу. Она не умела драться и не смогла защититься, когда какой-то мужик попытался ее изнасиловать. У него ничего не вышло — несколько других мужчин оттащили его. Повезло. Если бы я его застукала, прирезала бы. Эти мужчины меня порадовали. Они поняли, что мы должны найти способ жить вместе. Что Луна не может стать новой Землей. Если мы пойдем друг против друга, то все умрем. Но я подумывала о том, чтобы разыскать этого мужчину и убить. Корта режут. Таково наше имя. Мы суровые, острые, быстрые. На Луне есть миллион способов убить человека с умом. Я долго и старательно над этим размышляла: должно ли свершить тайную месть или пусть мое лицо будет последним, что он увидит? Я выбрала другой путь. Я на многое способна, но я не убийца.

Для обидчика Ачи я использовала более медленное и изысканное оружие. Я разыскала его учебную бригаду поверхностных работ. Слегка подправила термостат в его скафандре. Это должно было выглядеть безупречно, как аппаратный сбой. Я хороший инженер. Он не умер. И не должен был умирать. Я считаю его отмороженный большой палец и три пальца на ноге своими трофеями. Все знали, что это я, но доказать так и не смогли. Мне понравилась легенда. Из-за нее мужчины на меня глядели со страхом, вот и славно. Его звали Ханиф. Со своей больничной кровати он клялся, что изнасилует меня и зарежет. Но ко времени, когда его выпустили из медчасти, мы с Ачи уже получили свои контракты и уехали.

Ачи заключила договор с Асамоа, ей предстояло разрабатывать экосистемы для их нового агрария под кратером Амундсена. Мой контракт с «Маккензи Металз» означал отправку в открытое море. Она должна была стать землекопом, а я — пылевиком. Через два дня нам предстояло расстаться. Мы привязались к баракам «И» и «А», мы привязались к своей комнате, к друзьям. Друг к другу. Мы боялись. Другие женщины закатили для нас вечеринку; лунные мохито и хоровое пение под аккомпанемент музыкальных программ на планшетах. Но прежде музыки и выпивки: особый подарок для Ачи. Ее работа на АКА означала, что она все время будет проводить под землей, копать, черпать и засевать. Ей не придется выходить на поверхность. Она может провести всю свою карьеру — всю свою жизнь — в пещерах, лавовых трубках и громадных аграриях. Она никогда не увидит неба таким, какое оно есть.

Я пустила в ход все свое обаяние и репутацию, но аренда скафандра все равно была космологически дорогой. Я заключила договор на тридцать минут в «панцире» общего назначения для поверхностных работ. Он был бронированным и громадным по сравнению с моим гибким пов-скафом, нарядом женщины-паука. В шлюзе, пока наружная дверь плавно поднималась, мы держались за руки. Мы прошли по рампе, оставив отпечатки своих ботинок среди сотни тысяч других отпечатков. Прошагали несколько метров по поверхности, по-прежнему держась за руки. Там, за коммуникационными башнями и силовыми реле, за станциями зарядки для автобусов и роверов, за серым краем кратера, изгибавшимся вдоль близкого горизонта, и за тенями, которые никогда не знали солнца; там, над границей моего мирка, повисла полная Земля. Полная, голубая и белая, в пятнах зелени и охры. Круглая, невероятная и такая красивая, что мне слов не хватит описать. Была зима, и к нам было обращено Южное полушарие; океаническая половина планеты. Я увидела огромную Африку. Я увидела мою дорогую Бразилию.

Потом ИИ скафандра напомнил, что срок аренды скоро заканчивается, и мы повернулись к голубой Земле спиной, вернулись в недра Луны.

Той ночью мы пили за работу и друзей, за любовь и кости. Утром мы расстались.

Прошло шесть месяцев, прежде чем я снова увидела Ачи. Шесть месяцев в Море Изобилия я просеивала пыль. Меня разместили на базе «Маккензи Металз» в кратере Мессье. База была старая, тесная, скрипучая: бульдозеры выкопали в реголите траншеи, куда засунули отсеки базы. Очень часто мне приходилось эвакуироваться в недавно выкопанные более глубокие уровни из-за радиационной тревоги. Каждый раз, когда я видела, как на линзах вспыхивает желтый трилистник сигнала тревоги, у меня сжимались яичники. Днем и ночью туннели тряслись от вибрации, которую порождали землеройные машины, пожиравшие камень где-то внизу. На базе Мессье жили восемьдесят пылевиков.

Был там один милый парень по имени Чуюй. Дизайнер 3D-печати. Добрый, смешной и талантливо владевший собственным телом. После месяца смеха и приятного секса он предложил мне присоединиться к его амории: Чуюй, его амор в Царице, его амор в Меридиане, ее амор также в Меридиане. Мы обговорили условия: шесть месяцев, с кем мне позволялось и не позволялось заниматься сексом, встречи с людьми, не входившими в аморию, привлечение других к участию в амории. Уже тогда у нас были никахи. Чуюй признался, что ему понадобилось так много времени, чтобы сделать мне предложение, потому что у меня была особая репутация. Слухи о том, что случилось с обидчиком Ачи, достигли Мессье. «С амором я бы так не поступила, — сказала я, — разве что он бы меня всерьез спровоцировал». Потом я его поцеловала. Амория даровала мне тепло и секс, но… с Ачи и не сравнить. Мы разговаривали или переписывались почти каждый день, однако я все равно чувствовала отчуждение. Любовники и друзья — это разные вещи.

Получив увольнительную на десять дней, я первым делом подумала о том, что хочу провести ее с Ачи. Я видела разочарование Чуюя, когда поцеловала его на прощание в шлюзе для автобусов в Мессье. Это не было предательством: я внесла в контракт положение о том, что не стану заниматься сексом с Ачи Дебассо. Мы были подругами, не любовниками. Ачи встретила меня в конечном пункте железной дороги в Ипатии, и, спускаясь к Царице Южной, мы болтали и смеялись. Как же нам было весело…

Сколько веселья она для меня запланировала! База Мессье была вонючей и тесной, а Царица Южная — насыщенной, громкой, разноцветной. Всего лишь за шесть месяцев она изменилась до неузнаваемости. Каждая улица сделалась длинней, каждый туннель — шире, и в каждом помещении потолки стали выше. Ачи повезла меня в стеклянном лифте вдоль стены недавно достроенной квадры Тота, и голова моя пошла кругом. На нижнем уровне квадры была небольшая рощица карликовых деревьев — полноразмерные деревья достигли бы потолка, объяснила Ачи. Там было кафе. В том кафе я впервые попробовала и тотчас же возненавидела мятный чай.

«Я это построила, — сказала Ачи. — Это мои деревья и мой сад».

Я никак не могла оторвать взгляд от огней, от множества огней, что уходили ввысь…

Как весело! Чай, потом — магазины. Мне нужно было подыскать платье для вечеринки. Мы той ночью собирались на особую вечеринку. Первоклассную. Мы просмотрели каталоги в пяти разных печатных заведениях, прежде чем я нашла платье, которое могла надеть: настоящее ретро — тогда таковым считались 1980-е, — с подплечниками и стянутое ремнем в талии; оно прятало то, что я хотела спрятать. Потом — туфли.

Особенную вечеринку устраивала рабочая группа Ачи. Капсула-вагонетка с кодовым замком привезла нас через темный туннель в помещение такое огромное, такое сбивающее с толку, что меня чуть не вырвало прямо на платье от Баленсиаги. Аграрий, последний проект Ачи. Я оказалась на дне шахты высотой в километр и диаметром в пятьдесят метров. На Луне горизонт на уровне глаз расположен очень близко; все изгибается. Под землей действует другая геометрия. Аграрий оказался самой прямой вещью, которую я видела за много месяцев. И он блистал: во всю высоту шахты шла центральная ось из зеркал, передававших резкий солнечный свет друг другу и стенам, на которых террасами были расположены гидропонные стеллажи. Основание шахты представляло собой мозаику из садков для рыбы, пересеченных крест-накрест пешеходными дорожками. Воздух был теплым, влажным и вонючим. От СО₂ у меня закружилась голова. В этих условиях растения быстро вымахивали вверх и укрупнялись; картофельная ботва выглядела зарослями кустов, помидорные лозы стали такими высокими, что в переплетении листьев и плодов я не смогла разыскать, где они заканчиваются. Сверхинтенсивное сельское хозяйство: аграрий был громадным для пещеры, маленьким для экосистемы. В садках плескалась рыба. Что я слышу, неужто лягушек? А это что, утки?

Команда Ачи соорудила новый бассейн из водонепроницаемой ткани и строительных опор. Бассейн.

Плавательный бассейн. Звуковая система играла Гана-поп. Подавали коктейли. Желтый цвет оказался в моде. Мое платье соответствовало. Ребята Ачи были дружелюбными и открытыми. Они не уставали делать комплименты мне и моему платью. Я его скинула вместе с туфлями ради бассейна. Я расслабилась, я блаженствовала. Над моей головой двигались зеркала. Ачи подплыла ко мне, и мы вместе поплыли стоя, смеясь и брызгаясь. Команда агрария опустила в бассейн несколько пластиковых стульев, чтобы устроить в нем мелководье. Мы с Ачи болтали ногами в теплой, как кровь, воде и пили золотистую зубровку.

На следующее утро я проснулась в одной постели с Ачи, и голова моя была тупой от водки. Я помнила бормотание и неловкую близость. Дрожь, глупый шепот, кожа к коже. Пальцы внутри. Ачи лежала на правом боку, свернувшись клубочком, лицом ко мне. Ночью она сбросила с себя простыню. Из угла ее рта на подушку стекала тонкая струйка слюны, подрагивая в такт дыханию. Я все еще ее вижу.

Я посмотрела на нее, послушала, как в ее горле что-то шумит, когда она дышит в пьяном сне. Мы занимались любовью. У меня был секс с лучшей подругой. Я поступила хорошо, я поступила плохо. Я поступила необратимо. Потом я легла и прижалась к ней, и она что-то невнятно проворчала и придвинулась ближе, и ее пальцы нащупали меня, и мы начали сначала.

Моя мама говорила, что любовь — самая легкая вещь в целом мире. Любовь мы видим каждый день. Так она влюбилась в моего отца — когда день за днем проходила мимо и видела, как он занимается сваркой.

После вечеринки в Царице я не видела Ачи несколько месяцев. «Маккензи Металз» отправили меня разведывать новый участок в Море Паров. Даже если не учитывать Море Паров, мне и Сунь Чуюю было ясно, что амория мне не подходит. Я нарушила контракт, но в те дни финансовых санкций за секс вне контракта не предусматривалось. Все аморы согласились аннулировать контракт и отпустить меня из амории. Ни осуждения, ни претензий. Просто договор завершился досрочно.

У меня скопилась пара недель отпуска, и я отправилась в Царицу. Позвонила Ачи и предложила перепихнуться, но она уехала на новый раскоп в Тве, где Асамоа строили себе корпоративную штаб-квартиру. Я испытала облегчение. Потом меня из-за этого облегчения начала грызть совесть. Секс все изменил. Я пила, я тусовалась, у меня были свидания на одну ночь, я часами разговаривала с мамой и папой в Барре, хоть связь и стоила дорого. Вся семья собралась перед экраном, чтобы поблагодарить меня за деньги, в особенности малыши. Они сказали, я выгляжу иначе. Я стала длиннее. Вытянулась. Они были передо мною, счастливые и спокойные. Деньги, которые я им посылала, пошли на образование. Здоровье, свадьбы, дети. А я была на Луне. Отринья Адриана, которая так и не нашла себе мужа, но получила образование, степень, работу — и теперь шлет им деньги с Луны.

Они были правы. Я и впрямь была другой. Я так и не ощутила снова того же чувства по отношению к голубой жемчужине Земли в небе. Я не взяла в аренду пов-скаф, чтобы на нее посмотреть, просто посмотреть. Работая на поверхности, я ее не замечала.

Маккензи послали меня в зону интенсивного отбора в кратере Лансберга, и там я увидела то, что все изменило.

В Лансберге работали пять экстракторов. Вы когда-нибудь видели экстрактор? Конечно, нет, простите. Вы никогда не были на поверхности. Они уродливые, все внутренности напоказ; в те времена особой элегантностью они тоже не отличались. Но для меня они были красивыми. Изумительные кости и мышцы. Я увидела их однажды на реголите, и на меня снизошло откровение, от которого я чуть не грохнулась оземь. Дело было не в том, для чего их сделали — отделять редкоземельные металлы от лунного реголита, — но в том, что они выбрасывали. В том, что эти большие и медлительные машины выпускали в виде высоких изогнутых баллистических струй по обе стороны от себя.

Я это видела каждый день. Вот бывает так, что однажды взглянешь на парня в автобусе — и сердце твое вспыхнет. Однажды взглянешь на струи промышленных отходов и увидишь безграничное богатство. В тот момент в моей голове и возник план, весь целиком. Когда я вернулась в ровер, все уже встало на свои места, все детали до последней, сложные, продуманные и красивые, и я знала, что он сработает такой, какой есть. Но, чтобы все получилось, я должна была отдалиться от всего, что могло бы связать меня с отработанным реголитом и красивыми радугами из пыли. Нельзя было допустить, чтобы Маккензи наложили лапу хотя бы на часть всего этого. Я расторгла договор с Маккензи и стала воронцовской королевой путей.

Я отправилась в Меридиан, чтобы арендовать зашифрованное хранилище данных и поискать самую тощую, новообразованную и голодную правовую контору, чтобы защитить то, что я увидела в Лансберге. И там я опять повстречалась с Ачи. Ее вызвали из Тве, чтобы решить проблему с микробиотой, превратившей аграрий Обуаси в колонну вонючей черной слизи.

Один город, две подруги, две амор. Мы отправились тусоваться. И вдруг обнаружили, что не можем. Наряды были классными, коктейли — позорными, компания пользовалась дурной репутацией, а наркота ослепляла, но в каждом баре, клубе, приватной вечеринке мы в конце концов находили какой-нибудь уголок, чтобы поговорить наедине. Тусоваться было скучно. Разговоры друг с другом были милыми, бесконечными и чарующими. В итоге мы снова оказались в одной постели, разумеется. Еле дождались. Славные и непрактичные наряды 1980-х лежали смятые на полу, готовые отправиться в утилизатор.

Помню, как Ачи спросила: «Чего ты хочешь?» Она лежала на кровати и вдыхала ТГК из вейпера. Мне эта дрянь не нравилась. От нее у меня начиналась паранойя. И еще Ачи сказала: «Мечтай, не бойся».

И я ответила: «Хочу быть Драконом». Ачи рассмеялась и ткнула меня в бедро, но я еще никогда не говорила более правдивых слов.

За полтора года, что мы провели на Луне, наш маленький мир изменился. В те ранние дни все происходило быстро. Мы могли построить целый город за несколько месяцев. У нас была энергия, сырье и амбиции. Четыре компании превратились в главные экономические силы. Четыре семьи. Маккензи обустроились здесь первыми. К ним присоединились Асамоа, которые занялись производством пищи и жилыми пространствами. Семья Воронцовых наконец-то полностью перенесла свой бизнес с Земли и занялась циклером, «лунной петлей», автобусным сообщением, а также начала опутывать этот мир сетью железных дорог. Суни сражались с представителями Народной Республики в совете КРЛ и наконец-то вырвались из-под контроля земных властей. Четыре компании: Четыре Дракона. И я должна была стать Пятым Драконом.

Я не рассказала ей о том, что увидела в Лансберге. Я не рассказала ей о сейфе с данными и бригаде правовых ИИ. Я не рассказала ей о блистательной идее. Она знала, что у меня появились секреты. Я породила тень в ее душе.

Я занялась новым делом, прокладыванием путей. Работа была хорошая, легкая и физическая, приносила удовлетворение. В конце каждой смены на поверхности я видела три километра блестящих рельсов, окруженных отпечатками ботинок и шин, а на горизонте — ослепляющую искру «Горнила», ярче любой звезды, приближавшуюся по проложенным вчера путям, и говорила себе: это сделала я. Результат работы был ощутимым: неумолимое продвижение «Маккензи Металз» через Море Островов, ярче самой яркой звезды. Яркость была такая, что могла прожечь дыру в солнцезащитном щитке шлема, если пялиться слишком долго. Тысячи вогнутых зеркал фокусировали солнечный свет на плавильных тиглях. За десять лет рельсы должны были обогнуть всю Луну, чтобы «Горнило» начало следовать за Солнцем. К тому времени я стану Драконом.

Я спекала десяток километров перед «Горнилом», когда поступил звонок от Ачи. Дзынь-дон — и все развалилось. Голос Ачи заглушил фоновую музыку, которую я включала во время работы. Лицо Ачи наложилось поверх грязно-серых холмов, борозд Местлина. Ачи сказала, что на очередном медосмотре ей дали четыре недели.

Строительная машина отвезла меня вдоль рельсов обратно к «Горнилу». Я прождала два часа, прячась в тени, с тоннами расплавленного металла и солнечным светом в десять тысяч кельвинов над головой. Времени хватило, чтобы осознать иронию судьбы. В нашем мире это неходовой товар. Я пряталась от Маккензи, работая на опережение; я шныряла по темным местам их столицы. Я поехала в Меридиан на медленном грузовом поезде. Десять часов цеплялась за служебную платформу, не могла даже повернуться, не говоря уже о том, чтобы присесть. Всю дорогу слушала босанову из своей коллекции. Играла в «Коннекто» на щитке шлема, пока не начала при каждом моргании видеть падающие, крутящиеся золотые звезды. Просмотрела в офлайне посты своих родственников в социальных сетях. К приезду в Меридиан я заработала вторую степень обморожения. Чтобы поехать дальше на поезде, надо было переодеться, а у меня не хватало на это времени, и потому я отправилась, грязная как была, быстрым путем — БАЛТРАНом. Я знала, что меня вырвет. Я держалась до третьего и последнего прыжка. Видели бы вы, какое лицо сделалось у работника БАЛТРАНа, когда я вышла из капсулы в Царице Южной… Так мне рассказали. Сама-то я его не видела. Но если я могла себе позволить капсулу, то могла позволить и душ, чтобы привести себя в порядок. И в Царице есть люди, которые с радостью вычистят рвоту из пов-скафа за правильное количество битси. Что бы ни говорили про Воронцовых, платят они щедро.

И все это я сделала — много часов ехала на поезде, как лунная бомжиха, подверглась обморожению и позволила запустить себя в банке с собственной рвотой, — потому что знала, что, если Ачи дали четыре недели, у меня должно было остаться примерно столько же.

Мы встретились в кафе на двенадцатом уровне новой квадры Чандра. Мы обнялись, поцеловались, всплакнули. К тому моменту я уже приятно пахла. Под нами копали и ваяли землеройные машины, создавая новый уровень каждые десять дней. Мы держались за руки и смотрели друг на друга. Потом мы сидели на балконе и пили мятный чай.

Мы не сразу заговорили о костях. Прошло восемь месяцев с нашей последней встречи: мы разговаривали, мы связывались по сети, делились. Я заставила Ачи смеяться. Ее смех был как тихий дождь. Я рассказала ей про Главный Хрен, который пылевики Маккензи и воронцовские королевы путей вытаптывали посреди пыли, как и положено мальчикам. Она прижала руки ко рту в греховной радости, но глаза ее смеялись. Так неправильно. Так забавно.

У Ачи истек контракт. Чем ближе Лунный день, тем короче контракты, иногда тебя нанимают на несколько минут, но с ней произошло другое. АКА больше не нуждалась в ее идеях. Они нанимали людей прямиком из Аккры и Кумаси. Ганцев для ганской компании. Она предлагала КРЛ идеи для нового порта в Меридиане — квадры глубиной три километра, города-изваяния, словно превращенный в жилое пространство громадный кафедральный собор. КРЛ отвечала вежливо, но спонсирование проекта они обсуждали вот уже два месяца. Ее сбережения иссякали. Просыпаясь, она видела перед собой цифры Четырех Базисов. Она обдумывала, не переселиться ли в квартиру поменьше.

— Я могу оплачивать твои ежедневные расходы, — сказала я. — У меня полно денег.

А потом мы поговорили о костях. Ачи не могла решиться, пока я не пройду медосмотр. Угрызения совести, призрак ошибки. Она бы не вынесла, если бы ее решение повлияло на мое решение остаться на Луне или вернуться на Землю. Я не хотела так поступать. Я не хотела сидеть на этом балконе и пить чай-мочай. Я не хотела, чтобы Ачи вынуждала меня пойти к медикам. Я не хотела ничего решать.

Потом — чудо. Я помню его очень четко: золотая вспышка на краю моего поля зрения. Что-то изумительное. Летающая женщина. Летящая женщина. Ее руки были раскинуты, она висела в небе, точно распятие. Мадонна Полета. Потом я увидела ее крылья, они мерцали и переливались всеми цветами радуги; прозрачные и крепкие крылья, похожие на стрекозиные. Женщина мгновение провисела в воздухе, затем сложила газовые крылья и упала. Кувыркнулась, полетела вниз головой, дернула запястьями, согнула плечи. Мерцание крыльев замедлило ее падение; потом она раскрыла их полностью и из нырка перешла в парящий полет по спирали над квадрой Чандра.

— Ох, — сказала я и поняла, что какое-то время не дышала. Меня охватила благоговейная дрожь. Если можно летать, чем еще стоит заниматься? Сейчас это уже обычное дело; все так могут. Но в тот раз, в том месте, я поняла, на что мы здесь способны.

Я отправилась в медицинский центр «Маккензи Металз», и медик поместил меня в сканер. Через мое тело прошли магнитные поля, и машина выдала анализ плотности моих костей. Мой срок был длиннее срока Ачи на восемь дней. Пять недель — и мой вид на жительство на Луне превратится в гражданство.

Или я могу полететь на Землю, в Бразилию.

Той ночью золотая женщина пронеслась в моем сне, точно хищная птица. Ачи спала рядом. Я сняла комнату в отеле. Постель была широкая, воздух настолько свежий, насколько это было возможно в Царице Южной, и от вкуса воды не сводило зубы.

Ох, эта золотая женщина, кругами летающая сквозь мою неоспоримую реальность…

Царица Южная не перешла на трехсменный режим, так что здесь никогда не становилось по-настоящему темно. Я завернулась в простыню Ачи и вышла на балкон. Оперлась на перила и взглянула на стены из огней. За каждым огоньком — жизни и решения. Мир выглядел уродливым. У всего в нем была цена. Он требовал от каждого все время договариваться. На конечной станции железной дороги я заметила у некоторых поверхностных рабочих кое-что новенькое: медальон или маленький амулет, засунутый в накладной карман на пов-скафе. Женщина в одеянии Девы Марии, одна половина лица — черный ангел, другая — голый череп. Так я впервые повстречалась с Доной Луной. Половина ее лица мертва, но половина — жива. Луна была не мертвым спутником, но живым миром. Луны, души и надежды вроде моих придавали ей форму. Здесь не нашлось ни Матери Природы, ни Геи, чтобы противостоять воле человека. Все живое создали мы. Дона Луна была жестокой и неумолимой, но еще — красивой. Она могла сделаться летающей женщиной с крыльями стрекозы.

Я пробыла на балконе отеля, пока заря не окрасила крыши в красный цвет. Тогда я вернулась к Ачи. Я хотела снова заняться с нею любовью. Я действовала из чистого эгоизма. То, что с друзьями дается нелегко, с любовниками получается легче.

Это была идея Ачи — превратить все в игру. Мы должны были сжать кулаки за спиной, словно играя в камень-ножницы-бумага, и сосчитать до трех. Потом надо было разжать кулак, и в нем бы оказалось что-то — какой-то маленький предмет, который не оставит никаких сомнений в том, что мы решили. Мы не должны были ничего говорить, потому что любое слово могло бы повлиять на чужое решение. Она только так могла справиться с происходящим, быстро, чисто и безмолвно. И чтобы оно выглядело игрой.

Мы снова отправились в то кафе с балконом, чтобы сыграть. Два стакана мятного чая. Помню, в воздухе пахло каменной пылью, сильней, чем озоном и нечистотами. Каждая пятая небесная панель мигала. Этот мир был далек от совершенства.

— Думаю, надо все сделать поскорей, — сказала Ачи, и ее правая рука оказалась за спиной так быстро, что у меня перехватило дыхание. Все, время пришло. Я вытащила мой маленький предмет из сумки и сжала его в спрятанном кулаке.

— Раз-два-три, — сказала Ачи.

Мы разжали кулаки.

Она держала назар: арабский амулет из концентрических капель синего, белого и черного лунного стекла, похожий на глаз.

В моей руке была иконка Доны Луны: черно-белая, живо-мертвая.

Все, что мы делали под конец, было простым и быстрым. Как по мне, прощания всегда лучше внезапные. Я забронировала Ачи билет на удаляющемся циклере. На рейсах в направлении Земли всегда были места. Она забронировала мне визит в медцентр КРЛ. Вспышка — и чиб навсегда прирос к моему глазу. Никаких рукопожатий, поздравлений, приветствий. Я всего лишь решила продолжать то, что делала до сих пор.

Циклер должен был обогнуть Невидимую сторону и встретиться с «лунной петлей» через три дня. Три дня: от этого мы взяли свои чувства под контроль и не слишком много плакали.

Я отправилась с Ачи на поезде в Меридиан. Нам достался целый ряд сидений, и мы свернулись на них клубочком, как мышки-землеройки.

«Я боюсь», — сказала она. Возвращаться было больно. Циклер, вращаясь, готовит тебя к земной гравитации, а потом появляются «же». Возможно, ей придется месяцы провести в инвалидном кресле. Говорили, вернувшиеся с Луны лишь во время плавания попадают в знакомые условия. Вода поддерживает, пока ты снова наращиваешь мышечную массу и плотность костей. Ачи любила плавать. И были еще сомнения. Что если ее перепутали с кем-то другим и она уже прошла точку невозврата? Ее попытаются вернуть на Луну? Она такого не вынесет. Это ее убьет так же надежно, как Земля — раздробит кости, задушит под гнетом собственного веса. В тот момент я поняла, что Ачи ненавидела Луну. Она ее всегда ненавидела; опасность, страх, но в самой большей степени — людей. Все эти лица, которые глядят на тебя, всегда. Что-то от тебя хотят. Хотят, и хотят, и хотят. Никто не может так жить, сказала она. Это бесчеловечно. Лишь благодаря мне она смогла вынести Луну. И я оставалась, а она — улетала.

И потому я рассказала ей свой секрет: то, что увидела в Лансберге, то, что должно было превратить меня в Дракона. Это было так просто. Я всего лишь посмотрела на то, что видела каждый день, под другим углом. Гелий-3. Ключ к постнефтяной экономике. «Маккензи Металз» вышвыривали гелий-3 каждый день. И я подумала: как же Маккензи могут этого не видеть? Они ведь точно должны… Не может так быть, чтоб я была единственной. Но у семей и компаний, а в особенности у семейных компаний, есть странные навязчивые идеи и слепые пятна. Маккензи добывают металл. Добыча металла — вот чем они занимаются. Они и представить себе не могут ничего другого и потому не видят то, что у них прямо перед носом. У меня могло получиться. Об этом я и сказала Ачи. Я знала, что надо делать. Но не с Маккензи. Они бы все у меня забрали. Если бы я попыталась драться, они бы меня просто уничтожили. Или убили. Так дешевле. Суд Клавия позаботился бы о том, чтобы моя семья получила компенсацию, но на этом мои мечты о династии были бы закончены. Я все сделаю. Я заложу основу династии. Я стану Пятым Драконом. Маккензи, Асамоа, Воронцовы, Сунь… и Корта. Мне нравилось, как это звучит.

Я все это ей рассказала на поезде в Меридиан. Экран на спинке переднего сиденья показывал поверхность. На экране то, что снаружи твоего шлема, всегда одинаковое. Серое, сглаженное, уродливое и покрытое отпечатками ботинок. В поезде ехали рабочие и инженеры; любовники, партнеры и даже двое маленьких детей. Шум и цвет, выпивка и смех, ругательства и секс. И мы, устроившиеся в задней части вагона, возле переборки. Это, подумала я, и есть Луна.

У ворот «лунной петли» Ачи вручила мне подарок. Это была последняя вещь, которая ей принадлежала. Все остальное было продано. У выхода на посадку оказалось восемь пассажиров, с друзьями, семьями и аморами, которые их провожали. Никто не улетал один. В воздухе пахло кокосом — это было так не похоже на рвоту, пот и немытые тела у входа для прибывших. Автомат продавал мятный чай, но никто его не пил.

Подарком Ачи был цилиндр для документов, вырезанный из бамбука. Инструкции для меня заключались в том, чтобы открыть его после того, как она улетит. Расставание получилось очень быстрым — по слухам, с такой скоростью происходят казни. Персонал ВТО пристегнул всех к креслам и запер двери капсулы еще до того, как я или Ачи успели хоть что-то сказать. Я видела, как ее рот приоткрылся, произнося слова прощания, как она взмахнула пальцами, а потом дверь шлюза закрылась и подъемник повез капсулу вверх, к платформе космического лифта.

Я попыталась представить себе «лунную петлю»: вертящаяся спица из волокна М5, шириной двадцать сантиметров и длиной двести километров. Там, наверху, подъемник взбирался к массе противовеса, смещая центр тяжести и перемещая всю конструкцию на орбиту, соприкасающуюся с поверхностью. Лишь в последние мгновения сближения белый трос должен был стать видимым, как будто вертикально опускаясь с неба, полного звезд. Захват включился, и капсулу сдернуло с платформы. Одной из ярких звезд там, наверху, был подъемник, который скользил вниз по кабелю лифта, снова смещая центр масс так, чтобы вся система перешла на более высокую орбиту. В верхней части петли захват разжимался, и капсулу перехватывал циклер. Инженерия, процесс, техника — вот это все. Они помогли мне спастись от ужасной пустоты, как амулеты. Я попыталась дать имя каждой «звезде»: циклер, подъемник, противовес; капсула, в которой едет моя амор, моя любовь, моя подруга. До чего же физика уютна. Я стояла и смотрела, пока к воротам не подвезли новую капсулу. Следующий трос уже вертелся над горизонтом.

Потом я пошла и купила кофе.

Да, кофе. Он стоил оскорбительно дорого. Пришлось залезть в свои сбережения. Но он был настоящий: импортный, не из органического принтера. Импортерша позволила мне его понюхать. Я расплакалась. Она продала мне и все необходимые принадлежности. Нужных приспособлений на Луне попросту не существовало.

Я все принесла в отель. Смолола зерна. Вскипятила воду. Позволила ей охладиться до правильной температуры. Налила с нужной высоты, для максимального насыщения кислородом. Перемешала. Я его приготовила так же, как готовила этот кофе для вас, сестра. Такие вещи не забываются никогда.

Пока он заваривался, я открыла подарок Ачи. Развернула рисунки — это были концепт-наброски для обиталища, которое реалии Луны не позволили ей построить. Лавовая трубка, расширенная и украшенная изваяниями лиц. Лица ориша, каждое в сотню метров высотой, круглые, гладкие и безмятежные, взирали на террасы, заполненные садами и бассейнами. Из их глаз и открытых ртов каскадом лилась вода. По дну огромной пещеры были рассеяны павильоны и бельведеры; вертикальные сады шли до самого искусственного неба, точно волосы богов. Балконы — она любила балконы, — галереи и аркады, окна. Бассейны. От одного края этого мира ориша до другого можно было доплыть. Она подписала свое творение: «Обитель династии».

Ты видишь вокруг себя подарок Ачи.

Когда торговка растерла толику кофе у меня под носом, я оказалась во власти воспоминаний о детстве, море, университете, друзьях, семье и праздниках. Говорят, обоняние теснее всего связано с памятью. Вдыхая запах приготовленного кофе, я почувствовала кое-что новое. Это было не воспоминание, а видение. Я увидела море и Ачи — вернувшуюся Ачи, на доске, в море. Была ночь, и она плыла на своей доске вперед, по волнам и за пределы волн, гребла руками, направляясь вдоль серебристой лунной дорожки на поверхности моря.

Я нажала на поршень, налила и вдохнула аромат кофе.

Выпила.

И все-таки вкус у него совсем не такой, как запах.