Десять
Первую линию охраны проходишь в двадцати километрах от Жуан-ди-Деуса. Может, ты едешь в поезде, в автобусе или ровере, а то и падаешь в капсуле БАЛТРАНа к приемной станции Изобилие-27, но твой транспорт, твой пассажирский манифест и тебя самого проверит ИИ службы безопасности Корта. Первая «растяжка» такая тонкая, что ты и не заметишь, как пересек ее. Если, конечно, не споткнешься.
Вторая линия охраны — не линия, а уровень, поле, которое покрывает каждый проспект и ярус, каждый пешеходный переход и лифт, каждый тоннель, трубу и шахту в Жуан-ди-Деусе. Боты — ползающие, карабкающиеся и летающие, от массивных копателей и спекателей до инспектирующих дронов размером с насекомое. Глаза, уши и чувства, которыми наделены только боты, направлены вовне, напряжены и приведены в боевую готовность.
Третий круг — персонал охраны, женщины и мужчины в костюмах отточенного стиля и с еще более отточенными ножами, а также другим оружием, с бо́льшим радиусом действия, способным уничтожить убийцу, биологического или машинного, до того как он приблизится на расстояние убийства. Яды, воздушные дроны, шокеры, запрограммированные насекомые. Эйтур Перейра не жалел денег. Его арсенал — лучший на Луне.
В центре всех этих кругов лежит Ариэль Корта — в искусственной коме, в отделении интенсивной терапии больницы «Носса Сеньора Апаресида».
Корта явились со всех четырех сторон Луны. Доктора тверды в своем отказе допустить семью в отделение интенсивной терапии. Там не на что смотреть. Красивая женщина на койке жизнеобеспечения, утыканная трубками и проводами, боты-сенсоры и сканеры вьются над ее телом, словно мудры из индусского танца. Бейжафлор висит над ее головой. Адриана переселила свою свиту в Жуан-ди-Деус. «Корта Элиу» реквизировала комнаты на уровне, расположенном выше отделения интенсивной терапии. Их обитателям хорошо заплатили; по необходимости, перевели в другие больницы, перевезли за счет Корта с самым оптимальным уходом из возможных, лучше прежнего. Слуги из Боа-Виста печатают мебель и ткани, объявляют тендеры по организации питания. Новостники и профессиональные сплетники разбили лагерь снаружи больницы. Эйтур Перейра уже поймал тридцать шпионских дронов.
Фамильяры сообщили подробности об атаке и понесенном ущербе, но Корта чувствуют себя удобнее и увереннее, повторяя, слыша, обновляя случившееся друг другу. Этакая литания убийцы.
— Костяной нож, — говорит Адриана Корта.
— Он пронес его прямо через сканеры на вечеринке, — говорит Рафа. Он прибыл из самого Тве; три прыжка БАЛТРАНом. Он невозмутим; вид ухоженный, одежда и обувь в порядке, волосы безупречны, невзирая на уничижительный характер баллистической транспортировки. — Они ничего не засекли.
— Модель встречается повсюду в сети, — говорит Карлиньос. Он проехал двенадцать часов на ровере, оставив позади маленькую войну в Море Кризисов, и в непривычном костюме с рубашкой у него зудит тело. Он пытается ослабить тесный воротник. — Половина моей команды их носила. Они были в моде пару лет назад. В качестве шаблона в них используешь собственную ДНК.
— Истец, затаивший злобу, — говорит Адриана.
— Недостатка в них нет, — замечает Лукас.
— Нелепость, — шипит Адриана. — Если тебя угораздило вляпаться в плохой развод, злобу надо вымещать не на адвокате, а на бывшей.
— Версия достоверная, — говорит Лукас, — Баррозу против Рохани. В Суде Клавия есть файл дела. Он прекратил переговоры и захотел судебного урегулирования. Ариэль порвала его в клочья.
— И все же он был гостем на этой вечеринке, — говорит Адриана. — Нелепость, какая нелепость…
Никто пока что не сказал вслух очевидное и не скажет, пока Ариэль не будет вне опасности. Остальная Луна пусть плодит слухи, бесится и возмущается в сети. Корта это на руку, но еще важней для них вести себя с достоинством в трудную минуту.
— А где Вагнер? — спрашивает Адриана.
— В Царице, — говорит Карлиньос. — Он что-то нашел.
— Если он хочет быть одним из нас, должен явиться сюда.
— Я вызову его опять, мамайн.
Но Лукас приподнимает бровь и бросает на брата взгляд: «Мы поговорим на эту тему».
«Доктор Макарэг здесь», — сообщают фамильяры.
Врач Ариэль колеблется в дверном проеме, испуганная при виде целой группы Корта. Садится за одним концом совещательного стола. Семья собирается за другим концом.
— Дела нехороши, — говорит доктор Макарэг. — Мы ее стабилизировали, хотя она потеряла много крови. Очень много. Повреждена нервная система. Нож рассек часть спинного мозга. Есть потеря функций.
— Потеря функций? — взрывается Рафа. — Это еще что? Вы не про бота нам рассказываете. Моя мать должна знать, что произошло с Ариэль.
Доктор Макарэг трет глаза. Она измождена, и последнее, что ей нужно, это напрасные вспышки гнева Рафы Корты.
— Нож вызвал поражение категории Б в зоне L5 спинного мозга. С повреждением категории Б моторные функции утрачиваются. Сенсорные сохраняются. Зона L5 отвечает за моторику ступней, ног и всего, что относится к тазу. Это утрачено. Также потерян контроль за кишечником и мочевым пузырем.
— В каком смысле контроль за кишечником и мочевым пузырем? — спрашивает Рафа.
— Недержание. Мы установили колостому.
— Она не может ходить, — говорит Карлиньос.
— Это параплегия. Ваша сестра полностью парализована от таза вниз. Мы также беспокоимся из-за вероятных мозговых повреждений в связи с большой потерей крови.
Карлиньос бормочет молитву умбанда.
— Спасибо, доктор, — говорит Адриана Корта.
— Что вы можете сделать? — спрашивает Рафа.
— Мы начнем терапию стволовыми клетками, как только Ариэль будет стабильна. Процент успеха хороший.
— Я не понимаю: в каком смысле процент успеха хороший? Коджо Асамоа вырастили новый палец на ноге за два месяца, — говорит Лукас.
— Есть большая разница между выращиванием нового пальца на ноге и восстановлением спинных нервов. Это деликатная процедура.
— Как долго? — спрашивает Адриана.
— Это может занять до года.
— Год! — восклицает Рафа.
— Может, восемь месяцев, если пересаженные ткани примутся сразу. Потом есть еще восстановительный процесс — нужно заново научиться использовать моторные системы, проложить новые нейронные пути. Мы не можем с этим спешить. Эта работа требует точности. Любые ошибки исправить нельзя.
— В общей сложности год, — подытоживает Лукас.
— Что бы вам ни понадобилось, мы это достанем, — говорит Адриана. — Оборудование, новые технологии с Земли, что угодно. Ариэль это получит.
— Спасибо, но наша медицинская технология опережает любую земную. Мы сделаем все, что в наших силах, сеньора Корта. Все.
— Разумеется. Спасибо, доктор. — Второе «спасибо» означает, что можно уходить. Адриана поворачивается к сыновьям. — Рафа, Карлиньос, будьте любезны? Мне надо переговорить с Лукасом.
— Я был бы дураком и лжецом, если бы сказал, что это мне не на руку, — замечает Лукас, когда комната пустеет.
— Хочешь, чтобы я этим восхитилась?
— Нет. Это достойно порицания, но в деловом смысле хорошо. Однако меня сейчас волнует совсем другая вещь. Свадьба, мамайн. Если Ариэль не будет обсуждать условия никаха, Маккензи съедят Лукасинью живьем.
Лукас видит, как его мать пытается усвоить новую информацию — она точно экстракторная установка, которой нужно учесть все неровности пейзажа, чтобы повернуть, или поезд, должный начать торможение еще до того, как окажется за горизонтом. Когда-то она решала проблемы с изяществом порхающей танцовщицы. Быстро соображала, схватывала на лету. Этот династический брак не станет долгой ловушкой, которую он разделил с Амандой Сунь. Ариэль добьется, чтобы сделка совершилась по их правилам. Это будет лучший брачный контракт в ее карьере. Лукас еще ничего не рассказал Лукасинью. Он собирался молчать до той поры, пока контракт не будет готов. Теперь парень едет из Меридиана, и Лукас в ужасе от предстоящего разговора.
— Что мы можем сделать? — спрашивает Адриана, и Лукас слышит в голосе матери опустошенность и нерешительность.
— Тянуть время.
— Маккензи ни за что такого не позволят.
— Посмотрим, кого мне удастся разыскать. Бейжафлор занимается списком контактов Ариэль.
— Да, — говорит Адриана, но Лукас видит, что все ее мысли обращены к палате на нижнем уровне. — Мы сделаем для Лукасинью все, что в наших силах.
— Мамайн, я переживаю за Ариэль, честное слово, но компания…
— Позаботься о компании, Лукас. Я позабочусь об Ариэль.
— Привет.
— Привет.
Он шатается по коридорам в надежде отыскать еду, чай, какой-нибудь способ скоротать время ожидания, которого в медицинских учреждениях просто навалом. Она выходит на подгибающихся ногах из комнаты, где ее допрашивал Эйтур Перейра; вопрос за вопросом, вопросы, три часа вопросов. Подробности. Воспоминания. Скажи мне снова, снова и снова. Любые замеченные краем глаза детали могут помочь разобраться в инциденте. Она устала, ей плохо.
К моменту, когда появились остальные телохранители, нападавший был мертвее мертвого. Кто-то разжал ее кулак и вытащил вейпер. Кто-то оттащил ее прочь от растущей лужи крови. Первыми прибыли боты; прибежали по потолку, прилетели на пропеллерах. Они оценили состояние Ариэль Корты, уже посиневшей от потери крови, вогнали провода и трубки в ее руки, прижали и зашили разверстые дыры в плоти, напечатали искусственную кровь, переложили Ариэль в позу для спасаемых и вызвали медиков-людей. Команда наемных охранников, экстренно найденная Бейжафлор, очистила вечеринку от гостей. Теперь «Корта Элиу» пустила в ход свои ресурсы. Воронцовский лунный корабль прибыл к поверхностному шлюзу квадры Водолея. Ариэль должны были забрать в Жуан-ди-Деус. Никаких вопросов. Наемные охранники сопроводили носилки и команду медиков в трюм лунного корабля. Марина дрейфовала на орбите вокруг них, как покрытый кровавыми пятнами спутник. Она никогда раньше не бывала на борту лунного корабля. Там оказалось шумно. Все тряслось. Она чувствовала себя куда менее уверенно, чем в седле одного из пылевых байков Карлиньоса. Все двадцать минут полета ее тошнило, и, тихонько блеванув в углу лифта, который вез их вниз, в хаб Носса Сеньоры да Глории, Марина поняла, что всему виной вонь крови, исходящая от ее собственного платья.
Эйтур Перейра перехватил ее у ворот и поспешно уволок прочь от команды реаниматоров. Она увидела мать и братьев Ариэль за чужими плечами, среди столпившихся людей.
«Расскажи мне все».
Камеры летали роем.
«Мы должны знать. Все».
«Я спасла ее гребаную жизнь».
— Твое, э-э, платье…
Марина все еще в наряде от Жака Фата. Ткань твердая от запекшейся крови, воняет железом и смертью.
— Мне не разрешили… — Теперь она перестала шевелиться, и движущая сила событий, голосов и лиц грозит сбить ее с ног. Марина ошеломлена от усталости, все еще в шоке, и голова у нее идет кругом.
— Пошли, надо подыскать тебе что-нибудь.
Большие принтеры загружены медицинскими принадлежностями или предметами обстановки для «Корта Элиу», но за больничной чайной есть маленькая общественная установка. Посетители чайной глазеют — на кровь, на Корту.
— Прекратите глядеть на меня! — кричит Марина. — Прекратите пялиться, мать вашу!
Депринтер отказывается принимать платье Марины. «Зараженный материал, — передает ей Хетти. — Пожалуйста, для переработки обратитесь к заббалинам».
— Вот. — Карлиньос сходил за чаем, пока Марина ждет принтера. Повседневная классика: толстовка, рейтузы. Кроссовки.
— Ты не мог бы отвернуться? — Марина стягивает лямки с плеч.
— Я тебя уже видел, — шутит Карлиньос.
— Отвернись, пожалуйста, всего на минуту. — Ей не до шуток, не до легкомысленных слов.
Платье прилипло к коже. Марина смачивает ткань остывающим чаем, чтобы размягчить запекшуюся кровь. Белье промокло насквозь. Она сдирает его с себя прямо в киоске за чайной; долой, прочь с тела. Чувствует собственную вонь. Давится. Если ее начнет тошнить, она не сможет остановиться. Свеженапечатанные рейтузы и толстовка, прикасаясь к коже, кажутся божественно чистыми.
— Идем.
Карлиньос берет ее за руку, и она позволяет ему отвести себя в тихую комнату на девятом этаже. Диванчики, покрывала из фальшивого меха, место для того, чтобы свернуться клубочком и расслабиться.
— Выпьешь?
У Карлиньоса в каждой руке по «Голубой луне».
— Как же ты можешь… — Марина начинает плакать. — Прости. Прости.
Карлиньос садится рядом с нею, вытягивается. Марина сжимается в комочек, обнимает колени.
— Ты отлично справилась.
— Я просто справилась. Только и всего. Я ни о чем не думала. Не о чем было думать. Только действовать.
— Что-то тобою овладевает. Тело, дух — все это тут ни при чем. Может, дело в инстинкте, но он не врожденный. Не думаю, что у нас существует для этого подходящее слово. Что-то мгновенное и чистое. Чистое действие.
— Не чистое, — говорит Марина. — Не называй это чистым. Я его вижу, Карлиньос. Он выглядел таким изумленным. Как будто случившееся было последним, чего он ждал. Потом он рассердился. Расстроился из-за того, что должен умереть и не увидит, сработал ли его план. Я по-прежнему его вижу.
— Ты сделала то, что должна была сделать.
— Заткнись, Карлиньос.
— Делай, что должен. Это я и имел в виду, когда сказал о чистоте. Это необходимость.
— Я не хочу об этом говорить, Карлиньос.
— Ты отлично справилась.
— Я убила человека.
— Ты спасла Ариэль. Он бы ее убил.
— Не сейчас, Карлиньос!
— Марина, я знаю, что ты чувствуешь.
— Ничего ты не знаешь, — говорит Марина, а потом у нее перехватывает дыхание, потому что правда таится в глазах, в мышцах, даже в запахе пота; бессознательная правда, которую мы считываем на глубинном уровне. — Знаешь. О Господи, ты знаешь. Убирайся от меня, убирайся. От тебя кровью несет.
Марина отталкивает Карлиньоса прочь. Мышцы Лунницы отбрасывают его на стену с достаточной силой, чтобы остались синяки.
— Марина…
— Я не такая, как ты! — кричит Марина. — Я не такая!
А потом она убегает.
Волк — не охотник-одиночка. А вот Вагнер Корта как раз такой. Он понял правду о своих двух натурах, которую не поняли собратья по стае, невзирая на все их идентичности и споры из-за местоимений и нэ: он не превращается из заурядника в волка и обратно. Есть два Вагнера Корты, светлый и темный, у каждого отдельная и особенная личность, с уникальными особенностями, умениями и талантами. Заурядник Вагнер Корта умер двенадцать лет назад в обзорном куполе Боа-Виста. Волк и темный Вагнер его пережили.
Он вклинивается в толпу людей, возвращающихся с матча, пробирается вдоль 73-го уровня Фалкон-Вест. Его фамильяр схожим образом внедрился глубоко в сеть безопасности Царицы Южной. Он потратил много часов на написание кода-взломщика, который позволяет отслеживать Джейка Суня. Он потратил дни на наблюдение за этим человеком, его привычками и ритуалами, его закономерностями и предсказуемостями. Рафа звонил, снова и снова: Ариэль; Ариэль критически ранена, ее ударили ножом. Приезжай в Жуан-ди-Деус. Немедленно. Придется выкинуть это из головы, сосредоточиться. Сконцентрироваться на охоте.
Джейк Сунь в одном квартале впереди, на уровень ниже, запутанным путем возвращается с игры на «Тайян-Арене». «Тигры» — 34, «Мосус» — 17. Ужасный результат. Опять мальчикам Рафы надрали зад. Рафе придется и об этом подумать. Фанаты в отличном настроении. Джейк Сунь перебрасывается шутками с друзьями; он счастлив, расслаблен, ничего не подозревает. Вагнер легко с ним справится. Друзья предлагают выпивку, ужин. Джейк откажется. Ему предстоит помолвка с Зои Мартинес, его амор из Царицы Южной. И здесь он на лифте поедет вниз, на 33-й. Вагнер едет в соседней кабинке, отставая на один уровень. Квартира Зои Мартинес на одной из боковых улочек 33-го уровня, темной и уединенной. Вагнер ускоряет шаг и приближается к жертве. Его цель сворачивает в тихий район.
— Джейк Тэнлун Сунь.
Джейк поворачивается и видит нож в руке Вагнера Корты. Вспышка — и Вагнер, испытав сильнейшую в жизни боль, валится на землю, одеревенев. Как будто внутрь него проникли чьи-то руки и рвут каждую мышцу на части. Он перекатывается на спину и видит кольцо нацеленных на себя ножей. Охранники Суней.
— Ты слишком предсказуем, Маленький Волк. — В руках Джейка Суня искрится тазер. — Три Августейших предсказали, что ты придешь, еще неделю назад. И ты подобрался слишком близко. Прости за все это.
Улочка взрывается от воя. На миг охранники Суней отвлекаются. Мига хватает. Фигуры бросаются с балконов, выскакивают из дверных проемов, кувыркаются через ограждение, взлетая с нижнего уровня. Тела падают, кого-то бьют ботинком по виску. Вагнер перекатывается, уходя от ножа, которым его бьют в глаз. Лезвие застревает в мягком дорожном покрытии улицы. За долю секунды, которая требуется охраннику, чтобы его высвободить, женщина в спортивном костюме перерезает ему горло. Руки хватают Вагнера за запястье, оттаскивают в сторону, помогают встать. Двое суневских убийц повержены, остальные, превзойденные числом, прикрывают отход Джейка Суня.
— Ты в порядке?
Вагнер во власти мучительной боли от бесчисленных булавок и иголок, терзающих тело, но его глаза могут сфокусироваться, и он способен говорить. Ирина, которая любит кусаться. Саша Эрмин. Волки Магдалены.
— Вперед, уходим, уходим. — Саша Эрмин. Нэйная стая быстро уносит Вагнера прочь по улице. Его тело онемело и зудит, он обмочился.
— Вам, волчатам, нужно многому учиться по поводу того, что означает быть в стае, — говорит Ирина. — Вы слишком привыкли к тому, что Земля постоянно у вас над головой. Когда Земля темнеет, не перестаешь быть волком. — Но она выглядит по-другому, пахнет по-другому, у нее другая прическа и стандартный спортивный наряд; тысяча отличий свидетельствуют о том, что она не волк.
— Мы узнали о конкурсе, предметом которого было твое убийство, — говорит высокий мускулистый мужчина в спортивном трико и беговых кроссовках. Вагнер видел, как он перелетел через ограждение, держась одной рукой, и сбил киллершу с ног ударом в почки.
— Спасибо, — говорит Вагнер. Звучит неубедительно, но на самом деле нет более истинного слова.
— Когда все постоянно сами по себе — это неправильно, — говорит Саша. — Мы отнесем тебя в Дом Стаи и там приведем в порядок.
— Мне нужно в Жуан-ди-Деус, — протестует Вагнер. — Я должен увидеться с семьей.
— Мы теперь твоя семья, — говорит Ирина и вручает ему потерянный нож.
Марина приносит чай из гостиной, чтобы сидеть, пить и смотреть, как спит мужчина. После секса у нее всегда бессонница. Мужчины храпят, вздыхают или бормочут что-то всю ночь, в то время как она вытаскивает руку из-под живота, меняет положение ноги, выскальзывает из-под плеча, чтобы не сомкнуть глаз до восхода солнца.
Марина пьет чай. Темную комнату озаряет только случайный свет из ванной, с улицы, превращая кожу Карлиньоса в бархат. У него самая красивая кожа в мире. Как и все пылевики, он избавился от волос на теле. Стягивать пов-скаф с волосатой спины крайне мучительно. Она нежно касается его кожи, боясь разбудить; этого достаточно, чтобы заразиться дремотой, ощутить живое электричество. Свет порождает изысканные тени на ландшафте его спины, точно низкое солнце, обнажая отметины, которые отдаленно похожи на старые кратеры и борозды. Его бок, его бедро и скульптурный изгиб ягодицы покрыты сетью тонких линий. Шрамы.
Обаяшка; интриган; оратор; боец.
Он дышит как ребенок.
Как же хорошо, когда с нею мускулистый мужчина. Высокий, мускулистый мужчина; по-лунному высокий, достаточно крупный, чтобы подхватить на руки, объять, взять верх — ей это нравится. Крупный мужчина, которого можно перекатить на спину и оседлать. Другие ее мужчины были коллегами: гики и инженеры, игроки в кости и случайные бегуны; сноубордисты и скейтбордисты. Спортивные парни. Однажды случился качок; был еще пловец. Он находился в хорошей форме. Земляне. Это лунный мужчина. Марина видела Карлиньоса обнаженным, когда он освежался после Долгого бега, надевал скаф, снимал скаф, в том драгоценном бассейне в Бэйкоу, под взглядом и под сенью лап Ао-Куана, но до сих пор ни разу не видела в нем мужчину с Луны, лежащего на животе, повернув голову в сторону, в ее собственной кровати. И он такой необычный, этот лунный мужчина. На голову с лишним выше Марины, хотя по стандартам второго поколения считается невысоким, а среди стройных как деревья третьих — и вовсе ниже среднего. Его кожа плотно облегает иную мускулатуру, чей ландшафт, как и все прочие ландшафты, подвластен гравитации. Пальцы на ногах длинные и гибкие. Пальцами на ногах надо хвататься. Икроножные мышцы круглые и крепкие: у Марины болели икры целый месяц, пока она училась походке лунных девушек. Мышцы бедер у Карлиньоса четко очерченные и длинные благодаря бегу, но по земным стандартам они недоразвитые. Мышцы бедер слишком сильные для Луны: из-за них можно вре́заться в стену, в людей, а еще можно взмыть к самой крыше и раскроить себе череп. Зад у него великолепный. Марине хочется его укусить. Икры и зад — вот что нужно, чтобы обрести раскованную походку, которой славится проспект Гагарина. Вот почему ретро 1950-х на пике популярности в этом сезоне; эти пышные юбки и короткие жакеты наполняют улицы соблазном.
Марина не видит живот Карлиньоса, но знает, что пресс у него тугой, плотный. Его хребет прячется в глубокой лощине между мышцами. Верхняя часть тела, по контрасту с нижней, чрезмерно развита. Тяжелые плечи, массивные пекторальные мышцы, бицепсы и трицепсы бугрятся. Широкая грудная клетка. На Луне сила верхней части тела нужна больше, чем нижней. Он лежит, растянувшись на ее постели, точно побежденный супергерой из мультика. Дышит ртом.
Странный мужчина, красивый мужчина. Ты в хорошей физической форме для этого мира, и в этой форме твоя красота. Но я такая же сильная, как ты, я швырнула тебя о стену в больнице, когда ты меня напугал. Я схватила тебя, когда ты на меня набросился, и опрокинула, и ты рассмеялся, потому что ни одна амор никогда такого с тобой не делала, и тогда я набросилась на тебя.
Чай Марины почти остыл.
Она бежала, коридор за коридором, не в силах покинуть больницу, город, Луну, пока не нашла маленький уголок. Там она сжалась в комочек, обняла колени и почувствовала, как давит каменное небо: миллиарды тонн неба. Там он ее и нашел. Сел по другую сторону коридора, не сказав ни слова и не попытавшись прикоснуться, ничего не сделал, просто остался там. Наверху, в Байрру-Алту, в отчаявшихся небесах, человек с ножом забрал ее туманную ловушку и выпил ее воду прямо у нее на глазах. Нож победил, нож всегда побеждает. Нож был упреком для Марины, пока страх, ярость и адреналин не заставили ее бросить вызов ножу и вогнать титановый штырь человеку в мозг, пробив верхнюю часть черепа.
— Карлиньос, — говорит она. — Мне страшно.
«Страшно?»
— Я как ты.
В своей комнате под тем же самым каменным небом она опускается щекой в ложбинку на спине Карлиньоса. Чувствует, как он движется в такт дыханию, ощущает ритм его сердца, его крови. Невероятную текстуру его кожи. Шрамы она совсем не ощущает.
— О боже, что же нам теперь делать?..
— Сколько ему? — спрашивает Лукасинью.
— Двадцать восемь, — отвечает Лукас.
— Двадцать восемь!
В возрасте Лукасинью это смерть. Лукас помнит себя в семнадцать. Как ему все было ненавистно… Его затмевала длинная тень Рафы, немногие друзья разъехались кто куда, он потерял с ними связь и чувствовал себя слишком неуклюжим и неуверенным, чтобы налаживать новые знакомства. Все вокруг казалось неправильным: друзья, любовницы, одежда, смех и то, что семнадцатилетний считает любовью. На Рафу это все лилось дождем, пропитывало его насквозь обаянием, очищало. А Лукас как был одиноким, так и остался.
Он завидует сыну; легкой сексуальности Лукасинью, его обаянию, тому, как ему уютно в собственном теле. Булавке с Доной Луной на его лацкане.
Лукас встретил сына на станции. Парнишка надел весь свой пирсинг — официальный случай! — и прижимал к груди картонную коробку с тортом. Увидев ее, Лукас едва не улыбнулся. Где же Лукасинью научился такой доброте? Эскольты расчистили путь сквозь толпу людей, случайно заприметивших звезду. На Луне ничто не заслуживало такого количества слухов, как попытка убийства. Лукасинью держал свой торт, как ребенка, пока над его головой шныряли дроны.
Они десять минут простояли вместе у окна в ОИТ. Фамильяры могли бы показать Ариэль во всех подробностях, наложив схемы и медицинские пояснения, но это была бы просто картинка. Стекло делало все реальным. Ариэль лежала в коме, Бейжафлор выполняла медленные топографические инволюции. Потом Лукас забрал Лукасинью наверх, в его комнату. Цзиньцзи передал схемы госпитальным принтерам, и слуги Боа-Виста соорудили уютную реплику коллоквиальной комнаты Лукасинью в Меридиане. Там Лукас рассказал ему о свадьбе. Он все аккуратно спланировал. Устраивать этот разговор в собственной комнате Лукаса было бы недостойно, его офис выглядел слишком официально и давяще.
— Твоей матери было двадцать девять, когда я на ней женился. Мне — двадцать.
— Только глянь, что из этого вышло.
— Из этого вышел ты.
— Не принуждай меня к такому.
— Мы в этом не свободны, Лука. — Близость, укороченное прозвище: он тренировался всю дорогу до станции, стараясь привыкнуть к дискомфорту в горле. Он боялся, что запнется, но, когда пришлось произнести это словечко, оно выскользнуло легко. — Так приказал Орел Луны.
— Орел Луны, крыса Луны — так бы ты хотел его назвать.
— Мы у него в руках, Лука. Он может уничтожить компанию.
— Компанию…
— Семью. Я не хотел жениться на Аманде Сунь. Я ее никогда не любил. Любви в брачном договоре не было.
— Но ты купил себе свободу. Купи и мне.
— Не могу. Я бы хотел смочь, Лука. Я бы что угодно сделал ради такого. Это политическое дело.
В коробке макаруны, глянцевые и безупречные, расположенные согласно цветам спектра. От таких вещей Лукас чувствует себя подлейшим предателем. Они невинные, добрые, нежные, и он их обманул.
— У меня есть первый черновик никаха, — говорит Лукас.
— Ариэль подключена к системе жизнеобеспечения.
— Его составила не Ариэль, — говорит Лукас. У Лукасинью дергается щека.
— Что?
— Это первый черновик, Лука. Я бы мог тебе приказать. Ради семьи и все такое. Я тебя спрашиваю: ты выйдешь за Денни Маккензи?
— Пайзинью…
Теперь вздрагивает Лукас, точно от маленького землетрясения: он не помнит, когда в последний раз Лукасинью использовал это знакомое уменьшительно-ласкательное обращение. «Папочка».
— Ради семьи?
— А ради чего еще?
— Как давно ты здесь?
Голос пробуждает Марину от теплой и стерильной дремоты. Отделения интенсивной терапии чрезвычайно подходят для сна. Тепло, гул и завораживающий танец машин, нежный растительный запах, напоминающий о лесах, о горах и о доме.
— Как давно вы проснулись?
— Слишком давно, — говорит Ариэль Корта. Бейжафлор поднимает изголовье койки ОИТ. Волосы Ариэль свисают вдоль лица, распущенные, безвольные, нечистые. Кожа у нее тусклая, восковая; глаза запали. Трубки и канюли торчат из ее запястий, соединяясь с гладкими белыми «руками» медицинских машин.
— Я не думаю, что доктора разрешат…
— Имела я докторов и их разрешения, — перебивает Ариэль и поворачивает койку, чтобы видеть Марину. — Что ты тут делаешь?
— Я вас охраняю, помните?
После того как Ариэль пробудили от искусственной комы, семья так и жужжала вокруг. Не проходило и часа, чтобы кто-то не сидел у ее койки, держа за руку, улыбаясь, не уходя, даже когда она снова проваливалась в долгий исцеляющий сон, запрограммированный медицинской командой. Шли часы, дни, и потребности компании вынудили их покинуть больницу. Дежурства превратились в посещения. Медиашайка у дверей разлетелась, прилипалы рассосались. В конечном итоге Марина осталась в ОИТ одна. Она страшилась одиночества, боялась, что не сумеет спастись от лица человека, насаженного на штырь, но обнаружила, что вахта приносит умиротворение и исцеление. Время вдали от людей и их желаний. Она смогла примириться с тем, что сделала с человеком, который попытался убить Ариэль. Может, когда-нибудь она придумает для случившегося оправдание.
— Ну-ну, выглядишь дерьмово, — говорит Ариэль. — И что это на тебе надето?
— Чистые вещи. Мне нравятся. В них удобно. А вы можете разговаривать, оказывается.
Смех Ариэль похож на сухой и горький лай.
— Клянусь богом, да; будь душкой и принеси мне что-нибудь из макияжа? Негоже показываться Луне в таком виде.
— Уже сделано. — Марина подцепляет сумочку на молнии из-под кресла и кладет на койку. Это всего лишь дорожный набор «Риммел Луна», на одну ступень выше бюджетного, но Ариэль открывает косметичку с нетерпением и восторгом, как новогодний подарок.
— Ты сокровище. — Взгляд Ариэль смягчается, когда она разглядывает собственное лицо через Бейжафлор и изучает восстановительные работы. Чрезмерная благодарность за косметику, ни единого слова по поводу спасенной жизни, думает Марина. — А где моя семья, исполненная вечной любви?
— Планирует свадьбу, — говорит Марина. Ариэль резко садится, потом опять падает на спину от боли. Тюбик помады выскальзывает из пальцев. — С вами все в порядке?
— Нет, мать твою, не в порядке. Кажется, я что-то порвала. Где доктор? Мне нужен врач-человек. Достань какое-нибудь обезболивающее.
— Легко.
Во весь опор прибывает медсестра и поспешно прогоняет Марину от койки. Марина краем глаза замечает сердитое лицо Ариэль, пока койку перенастраивают, проверяют мониторы и устанавливают дозу. Косметичка снова упакована и отправлена на столик вне досягаемости.
— Дай сюда, — командует Ариэль, когда медсестра уходит. Наносит тональное средство, тени для глаз и подводку; тушь — аккуратными, точными движениями. Ритуальная трансформация лица для Ариэль означает возвращение собственного тела — хоть какой-то степени контроля над ним, пусть оно и не желает подчиняться. Наконец, губы. Ариэль поворачивает голову из стороны в сторону, чтобы рассмотреть восстановленное лицо под всевозможными углами.
— Итак, мой племянник. Кто занимается никахом?
— Лукас.
— Лукас! Парню конец. Тащи его сюда. Немедленно. Он что-то подписал? Спасите нас боги от свах-любителей.
— Доктора говорят, ваше здоровье все еще очень хрупкое.
— Тогда я уволю этих докторов и найму тех, у кого есть хоть гран уважения. Что я должна делать — лежать тут, пялиться в потолок и приказать Бейжафлор, чтобы играла мне утробную музыку? У меня ноги отказали, не мозг. Это терапия. Бейжафлор, вызови Лукаса.
«Внешняя связь ограничена по медицинским показаниям», — говорит Бейжафлор по общему каналу. Ариэль издает гневный вопль. Медсестра возвращается и вылетает из палаты как ошпаренная, когда Ариэль орет на нее. Марина отворачивается, пряча удовольствие.
— Марина, корасан, ты можешь вызвать мне Лукаса?
— Уже вызвала, сеньора Корта.
— Да я же тебе сказала: Ариэль.
Марину будит крик. Он в коридоре, бежит, пока Хетти все еще информирует ее о тревоге в палате Ариэль Корты. Ариэль переместили из ОИТ в отдельную комнату на уровень выше, там, где раньше размещалось семейство Корта. Движущая сила заносит Марину в палату, и там она врезается в стену возле койки. Медицинские боты высовываются из люков в стене, чтобы изучить ее. Поверхностные ссадины, серьезного ущерба нет.
— С вами что-то случилось?
— Ничего.
— Я услышала… Хетти подняла меня по тревоге.
— Ничего!
Койка снова приводит Ариэль Корту в сидячее положение. Хетти передает диагностические данные, но Марина и так видит страх в широко распахнутых глазах Ариэль, слышит ее сдавленное дыхание и подмечает губы, возмущенно искривленные от того, что ее застигли в таком неподобающем виде.
— Я не уйду.
— Ничего. Нет. Я его увидела.
— Барозу… — начинает Марина. Ариэль вскидывает руку.
— Не произноси вслух. — Она сердито вздыхает, сжимая кулаки. — Я все время его вижу. Каждый раз, стоит чему-нибудь шевельнуться; боты, кто-то в коридоре, ты; и он тут как тут.
— Нужно время. У вас была травма — серьезная травма, вы должны исцелить свою память…
— Вот только не надо мне этого терапевтического трепа и прочего исцеляющего дерьма.
Марина прикусывает язык. Она выросла на разговорах о хорошем самочувствии, о балансе, равновесии и перерождении. Кристаллы вращались, чакры светились. Обиды хромали, травмы получали раны, оскорбления — увечья. До нее вдруг доходит, что она никогда не задумывалась о принципах и идеях в основе всего этого. Дело-то в аналогиях. Но исцеление, практическое исцеление может касаться только тела, не эмоций. С эмоциями все может произойти по-другому — если вообще ранены эмоции, если «рана» не просто еще одна аналогия для реальности, у которой нет имени и для которой нет слов, помимо переживания эмоции как таковой. А может быть, дело и не в процессе, а во времени и угасании воспоминаний.
— Мне жаль.
— Дерьмо эта ваша самопомощь, — рычит Ариэль. — Что мне нужно: мне нужна возможность снова ходить, а также ссать и срать, не чувствуя что-то теплое в мешке на бедре. Мне нужно выбраться из этой койки. Мне нужен проклятый мартини.
«Ты сердишься», — едва не говорит Марина. Нет.
— Мой брат, Скайлер, служил в армии.
— Правда? — Ариэль приподнимается на локтях. Койка вторит ее движению. История из жизни. Люди, которые делают разные вещи; она такое любит.
— Он работал где-то в Сахеле. В тот период армию бросали в дело по любому поводу, будь то вспышка какой-нибудь заразы, устойчивой ко всем лекарствам, беженцы, голод или засуха.
— Что вы, ребята, вытворяете там внизу — я в этом ничегошеньки не смыслю.
Марина чувствует укол ярости. Да что о себе возомнила эта высокомерная богатая шлюха-адвокатша? Богатая шлюха-адвокатша с Луны. Парализованная после удара ножом. Пусть эмоция угаснет. Успокойся. Исцелись.
— Он занимался информационным сопровождением. Каждому кризису нужно информационное сопровождение. Но он все равно насмотрелся всякого. Дети. Они были хуже всего. Только это он и сказал. Ничего не хотел объяснять. Они на эту тему не говорят. Ему поставили диагноз: жертва ПТСР. Нет, возразил он. Я не жертва. Не делайте из меня жертву. Тогда люди только это и будут видеть. Тогда это станет всем, что я есть.
— Я не жертва, — говорит Ариэль. — Но я хочу прекратить видеть его.
— Я тоже, — отвечает Марина.
— В каком это смысле ты не трахаешься с другими людьми?
Два часа ночи, и Марина, и Ариэль опять страдают бессонницей в палате медцентра. Они поговорили о людях и политике, о праве и амбициях; поделились друг с дружкой историями и байками из жизни, и вот настал черед историй про секс.
— У меня отсутствует сексуальное влечение к другим людям, — говорит Ариэль. Она полулежит на койке и парит. Доктор Макарэг сдалась, больше никаких предупреждений и предостережений. «Кто платит за ваше дыхание, душенька?» Вейпер новый, длиннее и смертоносней того, которым Марина заколола Эдуарда Барозу. Плавные движения кончика гипнотизируют Марину. — Недопустимо, чтобы они меня отвлекали. Эти слабости, потребность во внимании, необходимость думать о том, кто не думает о тебе… И все это ради того, чтобы договориться о сексе, и сам секс, его начало и конец, а потом еще и любовь. Боже упаси. Куда лучше заниматься сексом с тем, кто всегда доступен, знает, чего ты хочешь, и любит тебя куда сильней, чем кто бы то ни было. С собой.
— Это прям, ой, ух ты, — говорит Марина. Прибыв сюда в качестве свеженапечатанной Джо Лунницы, она изучила сексуальное разнообразие Луны, но есть ниши в этой экосистеме — сексуальном дождевом лесу, — которые ей даже не снились.
— Ты такая земная, — говорит Ариэль и взмахивает вейпером. — Секс с другим человеком — всегда компромисс. Вечные неуклюжие передвижения и перепихон, попытки подогнать одно под другое, и кто кончит первым, и кому что нравится, и тебе не нравится то, что нравится другой стороне, а ей не нравится то, что нравится тебе. Вечно что-то приходится держать в тайне; та вещь, которую ты по секрету любишь или хочешь попробовать, или то, что заставляет тебя забывать обо всем и кричать до потери голоса, но ты не можешь сказать об этом вслух, потому что партнер посмотрит на тебя, спросит: «Ты что, серьезно хочешь это сделать?» — и увидит не того, кого любит, но чудовище. Нет более грязного места, чем то, которое у тебя в голове. Когда ты сама с собой, когда ты рукоблудничаешь, ловишь боб, ищешь жемчуг, играешь в женский гандбол, устраиваешь сиририку; не надо переживать ни о ком другом, не надо сдерживаться. Никто не осудит, ни с кем не сравнит, не утаит от тебя мысли о ком-то другом. Я-секс — единственный честный секс.
— Я-секс? — переспрашивает Марина.
— «Самосекс» звучит грязно, «аутосекс» — это когда боты трахаются, а любое слово, в составе которого есть «эротика», по определению неэротично.
— Но что же ты…
— Что я с собой делаю? Да все, дорогуша.
— Та комната в твоей квартире, куда ты меня не пустила…
— Туда я ухожу, чтобы оттрахать саму себя. Какие у меня там штучки. Как мне там было весело.
— А этот разговор приемлем для работодателя и служащего?
— Как ты уже не раз напоминала, я не твой работодатель.
— Господи боже, — говорит Марина; выражение в духе старой бабушки, но ничего другого ей в голову не приходит, чтобы выразить должным образом изумление и шок. Она как будто открыла ту запертую дверь в маленькой, голой квартире и обнаружила бесконечную страну чудес: луга и радуги, маслянистая кожа и мягкая плоть, оргазмические песнопения.
— О чем ты думаешь? — спрашивает Ариэль.
— Я не…
Ариэль перебивает:
— Вот уж дудки. Когда говоришь кому-нибудь, что ты «А», они тотчас же начинают сравнивать лучшее, что делали наедине с собой, с лучшим, что делают с нынешним партнером. Каждый раз такое. Ну и о ком ты думаешь?
Это тьма, это поздний час, это щелчки и жужжание лунной машинерии, слышимые всегда, но в этой комнате и на этом уровне особенно громкие и ощутимые; это чувство, что в мире остались только она и Ариэль, — вот что наделяет Марину смелостью признаться:
— О твоем брате.
Ариэль расплывается в широкой благоговейной улыбке.
— Да ты амбициозная, детка. Один из семьи. Вот почему ты мне и впрямь так сильно нравишься. Карлиньос? Ну конечно, Карлиньос. Он великолепен. Всерьез следит за собой. И не болтает слишком много. Если бы я была девушкой, которая трахается с другими, с ним бы захотела потрахаться. — Вейпер Ариэль застывает по пути к губам. Глаза широко распахиваются. Она подается вперед и хватает Марину за руки. Жест ошеломляющий; кожа адвокатессы все еще горячая и сухая от медикаментов. — Ох, ми корасан… — говорит Ариэль. — Скажи, что это неправда. Ты ведь не влюбилась в него? Ох, глупышка. Разве моя мама не сказала тебе про эту особенность нашей семьи? Не сближайся с нами, не переживай за нас; самое важное — не влюбляйся в нас.
Пыхтя от усилий, прикусив нижнюю губу от боли, Ариэль Корта сползает с койки. Марина смотрит и мучается.
— Можно мне?..
— Нет, мать твою, нельзя, — рявкает Ариэль. Она подталкивает себя к самому краю так, что ноги безвольно свисают, натягивает на бедра нижнюю часть платья в пол вместе с многослойной нижней юбкой. — Ноги, ко мне.
В углу комнаты с жужжанием приходят в движение «ноги». Робототехники «Корта Элиу» разработали и построили их менее чем за день: все другие проекты приостановили ввиду чрезвычайной важности того, чтобы Ариэль Корта снова смогла ходить. «Ноги» идут через всю палату к койке. Походка естественная, легкая, человеческая, и Марину она весьма ужасает. Они как кости, с которых содрали всю плоть. Они будут являться ей в кошмарах еще много месяцев. Прильнув к безвольно повисшим ногам Ариэль, они открываются, точно капканы, и защелкиваются от ступней до таза.
— Теперь мне нужна твоя помощь, — говорит Ариэль.
Марина обхватывает ее рукой за талию, подставляет плечо под мышку и поднимает — а в это время нейронные коннекторы, как пауки, поднимаются по позвоночнику Ариэль, выискивая разъем, который хирурги вживили в спину. Адвокатесса легка, как мысль; кости и воздух, но Марина чувствует ее стальную волю, подобную туго натянутой проволоке. «Пауки» бегают по коже под складками ткани и погружают соединительные устройства в разъем. Ариэль шипит от боли. Две капли крови.
— Давай попробуем.
Марина отступает. Ариэль оседает на пол. Машинные ноги подгибаются, на мгновение кажется, что она упадет, но затем гироскопы и сервоприводы подстраиваются под ее намерения, и она уверенно выпрямляется.
— Придержи платье.
Ариэль делает шаг вперед. Без колебаний, без нерешительности. Обходит комнату кругом, и Марина идет следом, держа шлейф платья, как придворная дама.
— Как ощущения?
— Как будто мне семь лет и я напялила туфли мамайн, — говорит Ариэль. — Ну ладно. Придай мне презентабельный вид.
Марина позволяет платью упасть и расправляет складки и слои. Ни намека на протез под тканью. Ариэль изучает себя через Бейжафлор.
— Пока что сгодится. — Трансплантаты лишь отчасти восстановили контроль над мочевым пузырем и кишечником, но пышное платье скрывает неброское оборудование колостомы. — Я не буду носить платья в пол до конца своих дней. Разве что сделаюсь законодательницей новой моды. Пожалуйста, держись позади меня. Я хочу появиться с достоинством.
Лукас первым аплодирует, когда Ариэль танцующей походкой входит в гостиную, но Марина замечает, как на краткий миг его лицо принимает кислое выражение. Поцелуи. Потом Адриана обнимает дочь и отступает на шаг, чтобы восхититься творением инженеров Корта.
— Ох, любовь моя.
— Это временно, — ворчит Ариэль. — Чисто косметически.
Третий член семьи, явившийся в медцентр, — Вагнер. Он для Марины самый интригующий Корта. С вечеринки в Боа-Виста Марина видела его лишь раз, на праздновании дня рождения. Как и Карлиньос, он служит семье за пределами зала заседаний правления, но Марина ощущает, что тут дело в политике, а не в темпераменте. Он темноглазый и темнокожий, с длинными ресницами и высокими скулами, его фамильяр — сфера маслянистых черных резиновых шипов, и он явился сюда в отсутствие Рафы и Карлиньоса.
Ариэль садится, скрестив ноги, вытаскивает вейпер. Марина стоит позади нее и наслаждается шоу.
— Лукас. Правильный никах. — Фамильяры мигают, обмениваясь данными. — Теперь мальчик будет в безопасности и счастлив. Не читай, просто подпиши и больше не вмешивайся в те вещи, в которых ничего не смыслишь.
— Маккензи согласились?
— Согласятся или будут годами спорить по каждому пункту, а Джонатон Кайод с нетерпением ждет шикарной свадьбы.
Лукас опускает голову, но Марина снова чувствует возмущение.
— Вагнер хочет нам кое-что сообщить, — говорит Адриана.
— Ариэль, твоя телохранительница, — замечает Лукас.
— Марина останется, — говорит Ариэль. — Я доверяю ей собственную жизнь.
Лукас смотрит на мать.
— Она спасла двух моих детей, — говорит Адриана.
— Я знаю, что для меня нет места в центре этой семьи, — говорит Вагнер. — Я договорился с Рафой после нападения во время вечеринки в честь лунной гонки. Я провел кое-какое расследование. Мое особое… положение… означает, что я вижу вещи, которые не в состоянии увидеть никто из вас.
Ариэль замечает, как Марина растерянно хмурится.
«Он волк», — шепчет Бейжафлор по частному каналу Марины.
«Что?» — шепчет Хетти в ответ. Марина вспоминает, как он расспрашивал ее в Боа-Виста. Карлиньос спросил, есть ли у нее хоть какой-то опыт работы на поверхности. Вагнер спросил, какая у нее инженерная специализация. Она видит здесь тайный интеллект и ощущает что-то одинокое, дикое, уязвимое. «Волк…»
— В одном из протеиновых процессоров я унюхал что-то знакомое и отследил дизайнера. Она навела меня на заказчиков. Это была одноразовая недолговечная компания-пустышка, но одним из ее хозяев оказался Джейк Тэнлун Сунь. Я отправился в Царицу Южную, чтобы поговорить с Джейком Сунем. Он ждал моего появления. Он попытался меня убить. Меня спасли Волки Магдалены.
«Волки Магдалены?» — шепчет Хетти, обращаясь к Бейжафлор, но у Ариэль есть вопрос:
— Он ждал твоего появления?
— Его слова были: «Ты слишком предсказуем, Маленький Волк. Три Августейших предсказали, что ты придешь, еще неделю назад».
— О Боги… — говорит Ариэль.
— Ариэль? — спрашивает Адриана.
— Я член Павильона Белого Зайца. Я также член Лунарианского общества.
— Почему мне об этом не сообщили? — спрашивает Лукас.
— Потому что ты мне не сторож, Лукас, — огрызается Ариэль. Она глубоко и долго затягивается вейпером. — Видья Рао также член этого общества.
— Из «Уитэкр Годдард», — говорит Лукас.
— Э рассказало мне про систему аналитических ИИ, которую «Тайян» разработал для «Уитэкр Годдард». Три квантовые универсальные вычислительные машины, предназначенные для высокоточных предсказаний, основанных на детальном моделировании реального мира. Э назвало это «пророчеством». Фу Си, Шэньнун и Желтый Император: Три Августейших.
— Суни — наши союзники, — говорит Адриана.
— Со всем уважением, мамайн, — возражает Лукас, — Суни — союзники лишь самим себе.
— С чего вдруг Суням заказывать устройство, чтобы убить моего сына? — спрашивает Адриана.
— Чтобы подтолкнуть нас именно туда, где мы находимся, мамайн, — говорит Лукас. — На край войны с Маккензи.
Лукас просыпается за миг до того, как Токинью его вызывает. Настоящее — иллюзия. Он прочитал об этом еще ребенком. Человеческое сознание отстает на полсекунды от каждого решения и поступка. Палец движется бессознательно, разум принимает случившееся действие и воображает, будто сам его инициировал.
«Элен ди Брага», — говорит Токинью. Во тьме перед Лукасом появляется Эсперанса Мария, ее фамильяр.
«Лукас, твоя мать попросила позвонить тебе».
Значит, время пришло. Лукас не чувствует ни страха, ни ужаса, ни беспокойства. Он подготовился к этому моменту, много раз отрепетировал свои эмоции.
«Ты можешь приехать в Боа-Виста?»
— Я уже в пути.
Элен ди Брага встречает Лукаса на платформе трамвая. Они официально целуются.
— Когда вы узнали?
— Я тебе позвонила сразу, как только доктор Макарэг сообщила мне.
Лукас никогда не удостаивал доктора Макарэг особым почтением. Ее профессия бесполезна. Машины занимаются медициной куда лучше; чище, обезличенно.
— Состояние вашей матери ухудшилось, — говорит доктор Макарэг.
Лукас обращает к ней свой безупречно хладнокровный взгляд, и она вздрагивает. Еще одна вещь, с которой машины справляются лучше: правда.
— По сравнению с чем?
— По сравнению с тем, как она себя чувствовала до дня рождения. Сеньора Корта проинструктировала нас…
— Вы амбициозны, доктор Макарэг?
Застигнутая врасплох, она начинает суетиться:
— Я этого не стыжусь, но да, у меня есть амбиции — я рассчитываю развивать свою частную практику.
— Хорошо. Скромность — сильно переоцененное качество. Надеюсь, у вас все получится. Моя мать должна была рассказать вам все о своем здоровье. Но вы оставили меня в полном неведении. Как, по-вашему, я должен на это отреагировать?
— Я личный врач сеньоры Корты.
— Ну да, разумеется. Есть ли какая-то медицинская причина, по которой я не могу увидеть свою мать?
— Она очень слаба. Ее состояние…
— Что ж, хорошо. Где она?
— Она в поверхностной обсерватории, — говорит доктор Макарэг и ускользает из поля зрения Лукаса.
На ухоженных лужайках появляются слуги Боа-Виста во главе с Нильсоном Нуньесом. На их вопросы Лукас Корта не может ответить, но он все равно Корта, он власть. Он кивает каждому в знак признательности. Хорошие, верные люди. Следом за ними — мадриньи, и он находит словечко для каждой.
— Сколько ей осталось на самом деле? — спрашивает Лукас у Элен ди Браги.
— В лучшем случае дни. Возможно, всего лишь часы.
Лукас на миг прислоняется к перемычке из полированного камня в вестибюле лифта.
— Я не могу винить ее доктора за то, что она подчинилась приказу.
— Она попросила вызвать тебя и только тебя, Лукас, — говорит Элен ди Брага.
— Ты! — кричит Лукас. Краем глаза он заметил, как движется что-то белое: ирман Лоа летит между колоннами вестибюля, словно лист бумаги. — Вон из моего дома!
— Я духовная советница вашей матери, — бесстрашно отвечает ирман Лоа.
— Ты лгунья и паразит.
Элен ди Брага касается руки Лукаса.
— Сестринство очень утешало Адриану, — говорит ирман Лоа.
— Я вызвал охрану. Они не будут цацкаться.
— Майн Одунладе предупреждала меня о ваших манерах.
Появляются Эйтур Перейра и охранник в элегантном костюме. Ирман Лоа отбрасывает руки, тянущиеся, чтобы ее схватить.
— Я ухожу.
— Этой женщине навсегда запрещен вход в Боа-Виста, — говорит Лукас.
— Мы вам не враги, Лукас! — кричит ирман Лоа.
— Мы не ваш проект, — кричит в ответ Лукас и входит в лифт, прежде чем Элен ди Брага успевает спросить, что он имеет в виду.
Над Морем Изобилия стоит последняя четверть Земли. Адриана повернула свое кресло так, чтобы любоваться ею в полной мере. Следы колес в пыли намекают на спрятанные в стенах медицинские боты. Рядом с Адрианой только столик, на котором чашка кофе.
— Лукас.
— Мамайн.
— Кто-то был здесь недавно, — говорит Адриана. Голос ее легок и слаб, от силы воли осталась лишь тень, и Лукас слышит в этом голосе истину: ее болезнь зашла куда дальше, чем подозревает он сам или даже доктор Макарэг.
— Вагнер, — говорит Лукас. — Охрана его видела.
— Что он делал?
— То же, что и ты. Смотрел на Землю.
Профиль Адрианы озаряет слабейшая из улыбок.
— Я слишком сурово обошлась с этим мальчиком. Я ничего не смыслю в том, какой он, но ведь я даже не пыталась понять. Он просто очень сильно меня сердил. Не поступками, а самим фактом своего существования. Уже то, что он просто жил, постоянно повторяло мне: «Ты дура, Адриана Корта». Это было неправильно. Попытайся вернуть его в семью.
— Мамайн, он не…
— Ошибаешься.
— Мамайн, доктор Макарэг сказала мне…
— Да, я снова кое-что утаила. И что бы ты сделал? Собрал всю семью? Призвал сюда всех Корта со всех концов Луны? И последним, что я бы увидела, были бы все вы, окружившие меня и глядящие мрачно, большими глазами, полными слез? Тьфу. Омерзительно.
— По крайней мере Рафа…
— Нет, Лукас. — Адриана еще не полностью утратила командный голос. — Возьми меня за руку, ради всех богов.
Лукас заключает в свои ладони кисть, похожую на воздушного змея, обтянутого кожей, и источаемый этой кистью сухой жар его шокирует. Эта женщина умирает. Адриана закрывает глаза.
— Кое-какие последние распоряжения. Элен ди Брага уходит на пенсию. Она достаточно сделала для этой семьи. И я хочу, чтобы она оказалась подальше от нас, в безопасности. Она не игрок. Я боюсь за нас, Лукас. Это ужасное время для того, чтобы умирать. Я не знаю, что произойдет.
— Я позабочусь о компании, мамайн.
— Вы все позаботитесь. Так я все устроила. Не сломай ничего, Лукас. Я так решила. Я так выбрала.
Рука Адрианы в ладонях Лукаса сжимается в кулак, и он ее отпускает.
— Я за тебя боюсь, — говорит Адриана. — Слушай. Секрет — только для тебя. Для тебя одного, Лукас. Ты поймешь, когда он тебе понадобится. На первом этапе, когда все шло к тому, что Маккензи нас уничтожат, Карлос ввел в строй оружие возмездия. Он подсадил троянца в системы, контролирующие плавильни «Горнила». Троянец все еще там. Это программа с умным кодом: она прячется, адаптируется, обновляет сама себя. Она очень простая и элегантная. Она перенаправит зеркала «Горнила», повернет их на сам поезд.
— Боги всемогущие…
— Да. Вот, Лукас.
Йеманжа и Токинью мгновенно обмениваются данными.
— Спасибо, мамайн.
— Не благодари меня. Ты используешь это, только когда все будет потеряно и семью уничтожат.
— Значит, не использую никогда.
Адриана хватает Лукаса за руку с неожиданной силой.
— О, ты хочешь немного кофе? «Эсмеральда Гейша Спешл» из Панамы. Это страна в Центральной Америке. Я заказала, его привезли. На что еще мне тратить деньги?
— Я никогда не был ценителем его вкуса, мамайн.
— Какая жалость… Сомневаюсь, что ты сможешь оценить его сейчас. Ох, ну разве ты не видишь, чем я занимаюсь? Посиди со мной, Лукас. Включи какую-нибудь музыку. У тебя такой хороший вкус. Тот юноша, с которым ты хотел сочетаться браком… было бы хорошо иметь в семье музыканта.
— Семья для него показалась чересчур семейной.
Адриана гладит Лукаса по тыльной стороне ладони.
— И все же ты правильно поступил, что развелся с Амандой Сунь. Мне никогда не нравилось, как она шныряет по Боа-Виста. Мне она вообще никогда не нравилась.
— Ты согласилась на никах.
Лукас чувствует, как рука Адрианы вздрагивает.
— Согласилась, не так ли? Я думала, это необходимо для семьи. Единственное, что для семьи на самом деле необходимо, — это семья.
Лукас не может подыскать нужные слова, так что он приказывает Токинью играть.
— Так хорошо?
— Жоржи. Да.
На глазах Адрианы проступают слезы, взгляд смягчается.
— Все дело в мелочах, Лукас. Кофе и музыка. Любимое платье Луны. Рафа, который сообщает мне результаты своих гандбольных команд, будь они хорошими или плохими. Звук текущей воды снаружи моей спальни. Полная Земля. Вагнер прав; можно забыть самого себя, когда смотришь на нее. Это так опасно: на нее не смеешь смотреть, потому что она способна приковать к себе твой взгляд и напомнить обо всем, от чего ты отказался. Это ужасное место, Лукас.
Лукас прячет от матери всплеск обиды. Снова хватает ее за руку.
— Я боюсь, Лукас. Я боюсь смерти. Она похожа на зверя — на грязного, крадущегося зверя, который выслеживал меня всю мою жизнь. Какая красивая музыка, Лукас.
— Я включу его «Aguas de Marco».
— Пусть играет, Лукас.
Адриана открывает глаза. Она задремала. От этого ей становится холодно, кружится голова. Может, она спала в последний раз и столько всего не сказала. Теперь ее сердце от озноба колотится неумолимо. Лукас сидит рядом. По лицу Адриана догадывается, что он работает; Токинью превратился в вихрь из файлов, контактов и сообщений. Музыка закончилась. Она была очень хороша. Тот парень умеет петь. Она бы попросила Лукаса включить ее опять, но не хочет портить момент; она бодрствует, а он ничего не замечает.
Она обращает взгляд к Земле. Предательница… Йеманжа показала ей сияющую тропу, проложенную через море, из того мира к Луне. Она прошла по тропе. Это была ловушка. Обратной дороги нет. Через это сухое море не ведут никакие линии из света.
— Лукас…
Он отвлекается от работы. Его улыбка прекрасна. Все дело в малом.
— Прости.
— За что? — спрашивает Лукас.
— За то, что я тебя сюда притащила.
— Ты не притаскивала.
— Не будь таким буквальным. Почему ты вечно ко всему придираешься?
— Там, наверху, не мой мир. Здесь мой мир.
— Мир. Не дом.
— Тебе не за что просить прощения, мамайн.
Адриана тянется к чашке на столике, но кофе остыл.
— Я скажу, чтобы приготовили свежий, — говорит Лукас.
— Будь любезен…
Граница света и тени на полумесяце Земли проходит через Атлантику; завиток тропического циклона, кружась, движется с севера на северо-запад, во внутритропической зоне конвергенции тихонько растворяются в ночи потоки облаков, похожие на орнамент «пейсли». Край зелени, кончик северо-восточной Бразилии, тянется за горизонт. Ночная сторона планеты окаймлена кружевами из огней. Скопления и завитушки; они отражают метеорологические узоры, как зеркало. Эти люди, живущие там, внизу…
— Ты знаешь, что с ними случилось?
— С кем, Лукас?
— Когда ты так смотришь на Землю, я знаю, что ты думаешь о них.
— Они потерпели поражение, как это случается со всеми, кто там живет. Что еще они могли сделать?
— В нашем мире жизнь совсем не легкая, — замечает Лукас.
— И в их мире тоже. Я думала о моей майн, Лукас. О том, как она в нашей квартире поет; а пай занимается своим автосалоном, полирует машины. Они так сияли в лучах солнца. Я вижу Кайо. Но не остальных. Теперь даже Ачи стала нечеткой.
— Тебе хватило смелости, — говорит Лукас. — Есть только одна Железная Рука.
— Дурацкое имя! — ворчит Адриана. — Проклятие, а не имя. Поставь мне снова ту музыку, Лукас.
Адриана устраивается в кресле. Ее окружают шепчущий голос Жоржи и быстрая гитарная музыка. Лукас наблюдает за тем, как его мать сквозь слова и аккорды погружается в неглубокий сон. Все еще дышит. «Кофе принесли», — сообщает Токинью. Лукас берет его у горничной и в тот момент, когда ставит на столик, замечает, что дыхание его матери остановилось.
Он берет ее за руку.
Токинью показывает жизненные показатели.
Ушла.
Лукас судорожно вздыхает, но все не так ужасно, как он себе представлял; совсем не ужасно. Йеманжа медленно выцветает до белизны и сжимается в точку. На восточном горизонте навечно замирает полумесяц Земли.
Луна в красном платье бродит босиком по валунам и пустым водоемам Боа-Виста. Ручьи пересохли, вода больше не падает из глаз и губ десяти ориша. Рафа не может объяснить, почему он отключил водяную систему Боа-Виста, но никто не спорил с ним, кроме Луны. Он смог выразить лишь то, что Боа-Виста должен был как-то отреагировать на случившееся.
Поминальная церемония вышла бестолковой и досадной. Гости не могли превзойти Корта в их панегириках, однако у семейства отсутствовали традиции прощальных речей, так что выступления были искренними, но с запинками и плохо организованными, а Сестринству, которое знало толк в религиозных действах, запретили появляться. Слова были сказаны, горсть компоста — весь оставшийся от Адрианы Корты углерод, который КРЛ позволила забрать для частной церемонии, — рассеяна, представители великих семейств отправились к трамваю. Во время короткой церемонии Луна бродила, легкомысленная как вода, изучая свой странный пересохший мир.
— Папай!
— Оставь его, охенеба, — говорит Лусика Асамоа. Как дочь, она в красном платье; у Асамоа это погребальный цвет. — Он должен привыкнуть к тому, что случилось.
Рафа проходит по каменной дорожке над пересохшей рекой и попадает в бамбуковую рощицу. Он глядит вверх, на лица ориша с приоткрытыми губами и широко распахнутыми глазами. Между бамбуковыми деревьями маленькие ступни протоптали тропинку: Луна. Она знает это местечко и все его секреты лучше отца. Но теперь это его, он сеньор Боа-Виста. Есть целая вселенная различий между тем, чтобы жить где-то и владеть чем-то. Рафа пропускает длинные бамбуковые листья с грубыми краями сквозь пальцы. Он думал, что станет плакать. Он думал, что будет безутешен, станет всхлипывать как дитя. Рафа знает, как легко в нем вызвать сильные эмоции, от гнева до радости или ликования. «Ваша мать умерла». Что он почувствовал: шок, да; напрасный паралич от того, что нужно что-то сделать, сотню вещей, зная, что ни одна из них не сможет изменить истину смерти. Гнев — в какой-то степени; на внезапность, на то, что Адриана была больна уже давно и с вечеринки в честь лунной гонки знала, что болезнь дошла до терминальной стадии. Угрызения совести из-за того, что водоворот событий после покушения на убийство утопил любые сигналы, которые Адриана могла бы подавать о своем состоянии. Обида из-за того, что последние часы с нею провел Лукас. Рафа не безутешен; не подавлен; никаких слез.
Рафа на миг задерживается в павильоне Сан-Себастиан, чьи ручьи теперь пересохли; высыхающий ил на дне потрескался, образовав шестиугольники. Это был ее любимый из павильонов Боа-Виста. Существовал павильон для чаепития, павильон для светских приемов и другой — для деловых гостей, павильон для приема родственников и павильон для чтения, утренний павильон и вечерний, но этот, в восточном конце главной камеры Боа-Виста, был ее рабочим павильоном. Рафе павильоны никогда не нравились. Он считает их жеманными и дурацкими. Адриана построила Боа-Виста эгоистично; это дворец ее особенных мечтаний. Теперь он принадлежит Рафе, но никогда не станет по-настоящему его. Адриана в сухих прудах и руслах ручьев, бамбуке, куполах павильонов, лицах ориша. Он не может изменить здесь ни листа, ни камешка.
— Вода, — шепчет Рафа, и Боа-Виста содрогается, когда через трубы и насосы начинает течь вода; там бурлит, тут капает; льется из шлюзов и кранов; ручейки собираются в потоки, заполняя каналы, и вода журча огибает камни, создавая маленькие водовороты, поднимая пену и мертвые листья; вода накапливается в глазах и ртах ориша; неторопливо растут огромные слезы, дрожа от поверхностного натяжения, а потом проливаются медленными водопадами; сначала морось и капель, потом — прыгучие водопады. Пока Рафа не заставил их замолчать, он не понимал, насколько плеск и журчание текучей воды наполняют Боа-Виста.
— Папай! — восклицает Луна, подобрав платье и стоя по икры в бегучей воде. — Холодно!
Боа-Виста теперь принадлежит Рафе, но Лусика все равно не разделит с ним это место.
— Ну что, переедешь обратно? — спрашивает Рафа.
Лукас качает головой.
— Слишком близко. Я люблю соблюдать дистанцию. И акустика тут ужасная.
Прикосновение к рукаву пиджака от Бриони, в который одет Рафа.
— На два слова.
Рафа удивлялся, с чего вдруг Лукас отыскал его в дальнем конце сада, рискуя промочить отвороты брюк и испортить туфли среди дорожек из камня и водоемов.
— Ну валяй.
— Мы с мамайн поговорили о многом на протяжении последних часов.
Горло Рафы напрягается, челюсти сжимаются. Он старший, хвэджан, золотой сын. Последние слова она должна была разделить с ним.
— У нее был план для компании, — говорит Лукас. Шум падающей воды маскирует его слова. — Ее завещание. Она создала новый пост: чхвеко. Она хотела, чтобы его заняла Ариэль.
— Ариэль.
— Я попытался это обсудить, но она была весьма упряма. Ариэль станет чхвеко. Первейшей. Главой «Корта Элиу». Выше меня и тебя, ирман. Не спорь, не предлагай ничего. Я уже все спланировал. Мы ничего не можем сделать с завещанием. Это решено и зафиксировано.
— Мы можем сражаться…
— Я же сказал, не спорь, не предлагай. Сражаться через суды — трата нашего времени и денег. Ариэль знает суды, она свяжет нас по рукам и ногам навсегда. Нет, мы все сделаем согласно уставу. Наша сестра была тяжело ранена в результате нападения с ножом. Она фактически парализована ниже талии. Ее выздоровление будет медленным, и никто не может утверждать, что полноценным. В уставе «Корта Элиу» есть оговорка о медицинской пригодности, позволяющая отстранить члена правления от занимаемой должности в случае болезни или ранения, которые помешают им в полной мере исполнять свои обязанности.
— Ты предлагаешь…
— Да, предлагаю. Ради компании, Рафа. Ариэль — в высшей степени компетентный адвокат, но о добыче гелия она не знает ничего. Это не будет переворотом в правлении. Мы просто временно приостановим ее власть и полномочия.
— «Временно» — это на какой срок?
— До той поры, пока мы не сможем перестроить компанию, чтобы она в большей степени соответствовала нашим нуждам, а не капризам нашей матери. Она была очень больной женщиной, Рафа.
— Захлопни пасть, Лукас.
Лукас отступает, примирительно вскидывая руки.
— Разумеется. Прости. Но я вот что тебе скажу: наша мать ничего не смогла бы предъявить против оговорки о медицинской пригодности, которую сама же и придумала.
— Пошел ты на хрен, Лукас.
Он отступает еще на шаг.
— Нам нужны всего два медицинских отчета, и они у меня есть. Один из медцентра Жуан-ди-Деуса, другой — от доктора Макарэг собственной персоной, весьма довольной тем, что пост семейного врача остался за ней. Два отчета и большинство голосов. — Удаляясь, Лукас кричит сквозь шум водопада: — Сообщи мне!
Луна с плеском идет по ручью, поднимая тучи серебристых медленно оседающих брызг. Они улавливают свет солнечной линии и преломляют его: дитя, увенчанное радугами.
Дверь трамвая закрывается, потом открывается. Ариэль выглядывает.
— Ну, ты идешь?
На платформе нет никого, кроме Марины, к кому Ариэль могла бы обращаться, но она все равно хмурится и беззвучно спрашивает: «Я?»
— Да, ты, кто же еще?
— В строгом смысле слова мой контракт закончился…
— Да, да, ты не работала на меня, ты работала на мою мать. Ну и что — теперь я нанимаю тебя.
Хетти издает сигнал: входящая почта. Контракт.
— Давай же. Надо выбираться из гребаного мавзолея. Нам предстоит устроить свадьбу.