Вероятней всего, эта мягкая, слепоглухонемая комната страха – камера смерти. Выход искать бесполезно. И кричать совершенно бессмысленно, звать на помощь, стучать кулаками в эти ватно-матрасные стены бессмысленно. Никто не услышит, никто не придет. Пока не наступит смерть. Смерть от страха. Смерть от удушья. Смерть от удушения страхом.

Кому и зачем это понадобилось? Старуха убита. Бегун-душегуб, убийца Наташечки, попросту бы застрелил ее. А больше никому ее смерть не нужна.

Или это не камера смерти, а палата для буйнопомешанных? Ей приснилась однажды такая вот комната. Бледно-серая женщина, значит, не увозила ее из больницы, просто сделала вид, а сама потайными путями, известными ей одной, заманила в палату для буйных. Для того чтобы…

Для чего? Она ведь тогда вовсе не буянила, сидела тихо на скамейке, ждала Ирину. Ирина забыла купить сигареты и отправилась к какому-то киоску.

Да. Сигареты. Курить хочется ужасно. Даже больше, чем тогда, в душевой-туалетной больницы, где женщины в клубе дыма, где мокрый окурок противно мазнул по губам. И хочется пить. И хоть глоток свежего воздуха хочется. И услышать звук, любой звук извне, все равно какой: по стеклу пенопластом, завывание кошки, жаждущей любви, звон будильника в пять утра после бессонной ночи, визг тормозов, матерный рев алкоголика – мужа соседки – любой звук. Тишина сводит с ума. И сводит с ума темнота. Мягкие стены комнаты сводят с ума. Полная неизвестность сводит с ума.

Бледно-серая женщина ввела ее в какую-то квартиру, они поднимались по лестнице, долго-долго поднимались.

Или женщины не было? И медсестры не было? Все это просто видение – танец с Наташечкой?

А может, она просто оглохла, ослепла и окончательно сошла с ума? И нет никакой мягкой комнаты. А есть ее палата с незарешеченным окном, медсестра-машинистка Светлана, бурое пятно на потолке, которое никогда больше не превратится в портрет, за дверью, в коридоре, стоит Маня Трубина и жалуется на отсутствие внимания со стороны больничного персонала к ее кофейным предпочтениям? Таблетки дали неожиданный побочный эффект, вот она и оглохла-ослепла?

Хоть бы звук услышать, хоть бы лучик света увидеть, хоть бы глоток воздуха вдохнуть, хоть бы чье-то прикосновение ощутить – было бы легче.

Аня снова вскочила и заметалась по комнате.

Ну должна же здесь быть дверь. Как-то она сюда попала!

Светло-серая ввела ее в дверь – да, она вспомнила. Была дверь. Если зажечь свет, наверняка она тут же бы и отыскалась, но выключателя нет. Вероятно, свет можно включить только извне. И дверь открыть только извне. И спасти ее можно только тем, кто остался извне, – самой ей отсюда не выбраться.

Значит, нужно просто ждать. Лечь на этот мягкий пол и ждать. Конечно, ее уже хватились в больнице и ищут. Ирина им сказала, что Аня пропала, и ее стали искать. Позвонили Булатовичу или какому-нибудь другому следователю и организовали поиск. А раз ищут, значит, найдут, нужно только набраться терпения и ждать. Лечь на пол и ждать. Лечь и уснуть. Лечь, уснуть и ждать.

Свет. Звук.

Сон? Или это пришло спасение? Спасение наяву?

Свет наяву, бьет по глазам, невозможно открыть их, так во сне не бывает, во сне всегда мягкий свет.

И звук – назойливый звонок в дверь – реальный, аж уши закладывает.

– Это ты?! Здесь?! – воскликнул мужской голос, чем-то смутно знакомый.

Аня наконец смогла открыть глаза и повернулась на голос.

Да, это был он, без сомнения, он, гость, бегун, душегуб. Да и в больнице тогда, с тележкой, конечно, был тоже он.

Аня в ужасе смотрела на мужчину. Он смотрел на нее растерянно. В дверь продолжали настойчиво звонить.

– Это за мной, – мужчина усмехнулся. – Но здесь им меня найти будет трудно. – Он повернулся, нырнул в дверной проем, повозился там и снова вернулся. – Свет с той стороны виден не будет, но лучше выключить. Дверь запереть – и сам черт меня не найдет.

Аня отползла в другой конец комнаты, не отрывая взгляда от мужчины. Спрятаться здесь совершенно негде, крошечная, обитая мягким каморка – скорее, шкатулка – и свет, ослепительный свет. Он, конечно, пришел ее убить. И убьет. Кто теперь сможет ему помешать? В дверь звонят, но он просто не откроет, и все.

Снова нырнул в проем, снова возится. Вот закончит возиться и убьет. Спрятаться негде в этой мягкой, пустой коробочке. «Коробка с красным померанцем – моя каморка». А здесь нет даже померанца, чтобы спрятаться за его кадку. Спрятаться за кадку… Наташа Ростова пряталась за кадку в зимнем саду, где можно посадить картошку, чтобы Светлана с сыном… Наташа Ростова – тоже Наташечка – спряталась за кадку, а у нее и кадки нет, пустая, мягкая каморка – навек, до морга, залитая светом, ярким светом, какой, наверное, и бывает в морге, чтобы жертва патологоанатома прекрасно была видна, чтобы она, Аня, жертва психопата, от него не ускользнула…

– Прости, но свет придется выключить. На всякий случай.

Кончился свет. Темнота. Зачем он выключил свет? Возится с замком. Здесь, оказывается, не только есть дверь, но и дверь с замком. Он снова ее закрывает? Оставляет одну? В темноте, в душной, глухой, мягкой комнате? Ну уж нет, пусть лучше убьет, только не оставляет здесь!

– Подождите! Не уходите. Вернитесь, пожалуйста! – Аня бросилась туда, где только что стоял мужчина.

– Тише! Не кричи! – Он с силой толкнул ее, опрокинул на пол, зажал рот. – Тише, тише, услышат. Они пришли за мной, но я им не дамся. Впрочем, – он вдруг отпустил ее, – звук отсюда совершенно не слышен.

Он не ушел. Слава богу, он не ушел.

Он не ушел, остался, чтобы ее убить.

Откатился, дышит тяжело, видно, готовится к новому прыжку, окончательному, смертельному прыжку, для нее смертельному.

Аня сжалась в комок, прикрыла голову руками, зажмурилась.

Ну давай, ну давай, скорей уж.

Замер, затаился где-то, дыхание стало ровнее и тише. Выжидает чего-то. Боится тех, кто звонил в дверь?

Совсем затих, дыхания не слышно. Что он там делает?

Дыхания не слышно, но слышен запах. Запах пота, резкий, удушливый. Он тоже боится. Почему он так долго молчит. Почему ничего не делает?

Темнота, тишина, если бы не запах, все было бы как тогда, когда его здесь не было.

– Они за мной пришли, но я им не дамся, – снова заговорил мужчина. От неожиданного звука его голоса Аня вздрогнула. – Они пришли, потому что узнали. Раньше меня узнали, иначе не успели бы прийти уже сейчас.

– Кто узнал? О чем узнали?

– Она лежит в комнате, вон там, за стеной. Я не хотел ее убивать, я ее очень любил. Ту, другую, я ненавидел, а ее любил. Это она меня спасла, она забрала меня из интерната, она убедила, что я не убийца, что я не сумасшедший. Я любил ее, очень любил. Эту комнату тоже она придумала, мы ее сделали вместе. Чтобы они ни о чем не догадались. А та, другая, моя бывшая мать, которую я когда-то убил (я не знаю, убил я ее или нет, Ольга говорила, что нет, не мог убить, но я помню, помню: жаркий день в конце мая, духи, пистолет, запах тополя, запах кожи, толстой, коричневой кожи, в которой был пистолет, выстрел, страшный крик, мама падает, корчится на полу… я, наверное, все же ее тогда убил), так вот та, другая, явилась и хотела меня погубить, рассказать всем, что я сумасшедший. А я не сумасшедший – эти приступы не в счет. Так время от времени со всеми бывает, мне Ольга говорила. Из-за нее я убил Ольгу, и всех их убил, и тебя тоже хотел убить. А Ольги тогда не было в городе, она уехала, а эта явилась. Если бы Ольга была, она бы нашла выход, но ее не было, не было. Мне пришлось их убить. А потом и Ольгу, потому что она не простила мне, что я их убил. Хотела вызвать милицию. Я ударил ее. Я не знал, что убил. Я не хотел ее убивать, я просто ударил, когда она к телефону пошла. А она упала и… Я пытался ее оживить. Нашатырь никак не находился, стакан разбился, вода пролилась…

Я не знаю, что было потом, наверное, со мной приключился припадок. Но это не болезнь, так бывает у всех, время от времени. Эту комнату придумала Ольга, придумала на случай припадков. Мы с ней всегда знали, когда он приближается. Я тогда заходил в эту комнату, и никто ничего не слышал, а иначе бы точно решили, что я сумасшедший. А она меня выдать хотела, моя бывшая мать, наверное, я ее все же не убил, Ольга права. Она явилась, чтобы меня выдать, чтобы всем рассказать, что я сумасшедший, что когда-то я стрелял в собственную мать, а потом жил в интернате для умственно неполноценных.

Я Ольгу убил, она там, за стеной. Я не хотел ее убивать. Я просто ударил. Мне не удалось ее оживить, потому что разбился стакан. И нашатырь не нашелся. И припадок.

А потом я очутился в каком-то лесочке, было светло. Я думал, что вечер, а оказалось утро. Я очень замерз, ноги совсем затекли. Я поднялся, походил немного, чтобы ноги размять и погреться, и тут вспомнил, что Ольгу убил.

Я убил Ольгу! Я не хотел ее убивать! Я ее так любил. Она меня спасла, а я ее убил. Потому что она тоже хотела меня погубить, милицию вызвать. А теперь они сами пришли за мной, но я им не дамся, не дамся. Мы здесь будем сидеть, им никогда не найти эту комнату. Тебя убивать я не буду. Потому что… Смерть ничего не решает. И потому что… я не готов тебя убивать, я не думал тебя убивать, когда шел сюда, я вообще не знал, что ты в этой, моей, комнате, ведь это моя комната, только моя, Ольга не должна была приводить тебя сюда, это предательство. Я не буду тебя убивать – я убил Ольгу. Они потому и пришли, что я убил Ольгу. Как тогда ту, другую.

Это она, моя первая мать, сделала меня сумасшедшим! Это она родила меня сумасшедшим! А потом…

Мне было пять лет. Жара стояла страшная. Мы жили не здесь, в другом городе. Окна были открыты настежь. Тополь мучительно пах. Мама держала в руке духи – маленький флакончик в кожаном футляре, половина окрашена черным, половина красным. Они так и назывались – «Красное и черное». Это он подарил маме эти духи. Я его ненавидел. Он всегда приходил вечером и тошнотворно пах коричневой кожей – там у него хранился пистолет. Он к маме приходил, а я его ненавидел, хоть он и пытался ко мне подмазаться: давал подержать пистолет, показывал, как вытаскивать его из коричневой кожи, как заряжать. Пистолет был ужасно тяжелый, а затвор такой тугой!

Было жарко, невыносимо жарко. Мне только исполнилось пять лет. Мама держала в руке духи и что-то громко говорила. Я не помню, кому она громко, зло говорила – ему или мне. Ярко-красные губы быстро шевелились. Запахи – тополь, духи, кожа – смешались и сводили с ума, и голос, громкий и злой ее голос, мучил. Так бывает перед припадком, когда запахи и звуки ужасно действуют на нервы, от них тошнит и болит голова.

А потом… Я не помню, что было потом. Помню начало и помню конец, середина совершенно выпущена. Я не знаю, что было потом. Помню только, что было после «потом».

Было душно и много народу. Мама корчилась на полу. Он кричал: «Ты убил свою мать!»

И в интернате, спустя сколько-то времени, меня отправили в интернат, так все говорили: «Ты убил свою мать!» Только Ольга не говорила, Ольга спасла, забрала меня из интерната, через много лет после того она приехала и забрала. И сказала, что я не убийца.

Я убийца, убийца. Я убил Ольгу. Я мать свою убил. Я Светлану убил. Я подругу твою Ирину убил и ее прихвостня, не знаю, как его зовут.

– Ирину? Ты убил Ирину? Господи!

– Вы хотели меня погубить. Она, моя мать, вас наняла, чтобы меня погубить. Я следил за вами.

– Никто меня не нанимал, ты действительно сумасшедший. Зачем, зачем ты убил Ирину?

– Ты и она – вы были главные свидетели. Вам она успела уже все рассказать.

– Кто она? Что рассказать?

– Моя мать. Она приходила к тебе, она поселилась в квартире под вашей квартирой.

– Старуха?! Твоя мать – эта черная старуха?

– Старуха? Ну да, она сильно изменилась со дня ее смерти. Я даже ее не сразу узнал, вернее, узнал, но не был уверен, что это она. Но потом она выдала себя духами, «Красным и черным». Первый раз я увидел ее в парке, в больнице. Она пришла ко мне на работу, чтобы все рассказать. Столько лет прошло, а она вдруг явилась. Ольга знала, что она про меня в больнице выспрашивала, но тогда она мне этого не рассказала, потому что не думала, что я ее встретил в парке. Не хотела меня нервировать, а вот как все вышло. Фамилия у меня ведь теперь другая, Ольгина, вот она и решила, что мать меня найти не сможет, будет спрашивать Егора Пегахина, а я-то давно уже Осинцев. Для Ольги было главным, чтобы мать меня не нашла, а для меня было главным – чтобы она никому не рассказала о том, что…

Это было месяц примерно назад. А потом…

Я встретил ее на улице, она пахла духами, «Красным и черным». Ольга уехала. Как не вовремя она уехала! Она бы спасла меня, она всегда меня спасала. Я стал следить. Как я думал, так и оказалось. Она сколотила группу, чтобы меня погубить. Ты, она и Ирина должны были меня погубить, а потом подключили Светлану, вы готовили план. Но я разбил ваш план, я убил их всех и тебя бы убил, но сейчас это уже не имеет смысла. Потому что Ольга мертва, и они пришли за мной. Все равно теперь все узнают, что я… А я не сумасшедший! Эти приступы бывают со всеми. Они пришли за мной, но я не дамся. Они хотят меня запереть, но я не дамся. – Егор зло рассмеялся и с силой ударил кулаком по мягкому полу. – Ты тоже думаешь, что я сумасшедший? – Он придвинулся к Ане. – Если ты так будешь думать, я тебя задушу! Я задушил Светлану и тебя задушу.

– Зачем ты убил Ирину? Ты, сволочь, зачем ты Ирину убил?

– Ирину… Я Ольгу убил. Ирина – свидетель, Ирина – участник группы, вашей заговорщической группы.

– Ты сумасшедший. Не было никакой группы. Старуха просто пугала меня, я не знаю, зачем она это делала.

– Меня она тоже пугала. Она явилась, чтобы меня погубить. Я следил за вами. Ирина звонила моей матери, из автомата звонила. Ты приехала к ней на такси. Я остался ждать во дворе. Это было под утро. А ночью моя мать была у тебя, и Ирина была. Она вышла из подъезда и уехала, а мать осталась. А потом выбежала ты и… Ты к стоянке такси бежала – я бежал за тобой. Ты села в такси, и я тоже в такси сел. Мы за вашей машиной ехали. А потом, через час примерно, Ирина вышла позвонить. Она моей матери звонила, я слышал, как она называла ее по имени, – тогда-то последние сомнения рассеялись, что она моя мать.

Я хотел сразу вас убить, но без подготовки нельзя. И… все это очень сложно. Я и раньше хотел убить. Я даже шел однажды. Убить свою мать. Но она притворилась тобою. Ты открыла мне дверь, не она.

– Это когда в костюме и с зонтиком, ночью?

– Да, с зонтиком. Потому что шел дождь. Черный костюм, черные туфли – все было подготовлено, но пошел дождь, а плащ темно-серый – цветовой диссонанс. Я взял тогда зонтик, хоть и очень не люблю зонтики – ужасно обременительная вещь, особенно если нужно, чтобы руки были свободны. Ты открыла, а я думал, что откроет она. Это потом я узнал, что живет она в квартире этажом ниже.

– В квартире этажом ниже ремонт, там никто не живет, там строители.

– Строители? Ночью живет там она, моя мать. Но тогда я не знал, я думал, на пятом. Все было готово: черные туфли, черный костюм. Только вот пистолета не было, я достал его позже. А тогда взял с собой нож. Но открыла ты, не она.

– Ты сумасшедший!

– Нет. Это она тебе рассказала, что я сумасшедший. Ты ей не верь. Я… – Егор внезапно замолчал и опять тяжело, со свистом задышал.

– Ты сумасшедший, ты Ирину убил! – в отчаянии выкрикнула Аня. Егор ничего не ответил.

Прошло минут пять, он все молчал и не шевелился, только часто-часто дышал.

Что он задумал? Решил ее все-таки убить?

Аня, стараясь двигаться совершенно бесшумно, на четвереньках отползла в другой конец комнаты.

В темноте напасть на нее ему будет сложно. Выяснить ее местоположение он может только по звуку. А впрочем, комнатка совсем маленькая. Если захочет, все равно поймает. И убьет.

Почему он молчит так долго? Лучше бы говорил. Даже когда он рассказывал свои жуткие истории, не было так страшно, как сейчас. Он Ирину убил, господи! Убил, убил. И еще какую-то Ольгу. И Светлану.

Светлану! Не ее ли медсестру-машинистку Светлану он задушил?

– Было жарко, стоял конец мая, – заговорил Егор каким-то монотонным голосом. – Пистолет был ужасно тяжелым. Заряжать нужно так… «Ты убийца собственной матери, ты убийца, убийца, убийца. Этот мальчик – убийца. Этот маленький выродок – убийца. Он убил свою мать. Сколько ему лет? Пять, но он убийца. Боже мой, боже мой, пять лет и убийца. Как зовут тебя, мальчик? Егор. Сколько тебе лет? Двенадцать. Ты хотел бы отсюда уехать?..» Я убил ее, убил! Я убил Ольгу! Я Ольгу убил! Уби-и-и-ил! – истерически закричал Егор и ударился со всего маху головой о мягкую стену.

Он сумасшедший, он совсем сумасшедший. Он и ее убьет. Не сейчас, так потом. Хотя… будет ли у них это потом? Сколько времени он собирается сидеть в этой комнате? Сутки? Больше? Да они здесь просто задохнутся. И на десять часов кислороду не хватит. Ей и одной было душно, комната, судя по всему, совершенно лишена вентиляции. Да еще этот запах. Душный, невыносимый запах пота, его пота.

– Я убил, – обессиленно произнес Егор и сполз на пол.

Может быть, он уснет? Хорошо бы. Тогда можно попытаться вытащить у него из кармана ключи.

Опасно, очень опасно, но другого выхода нет.

Егор лежал совсем тихо, не шевелился и дышал теперь прочти неслышно. Аня напряженно прислушивалась, сама стараясь не дышать.

Да, заснул, кажется. Надо выждать еще минут десять и можно приступать.

В каком кармане у него ключ? В брюках? В рубашке? В куртке? Если начать методически обшаривать все карманы, он наверняка проснется. Сумасшедшие спят чутко? Или, наоборот, крепко? Наверное, кто как. Если бы ее стали обшаривать, она бы точно проснулась. И он, конечно, проснется. И тогда неизвестно, чем вообще все кончится.

Известно, очень даже известно: бросится на нее и убьет.

Лучше не рисковать.

Но тогда вообще не останется никакой надежды отсюда выбраться. И они погибнут от удушья. Он совершенно сумасшедший и очень боится. Даже если начнет задыхаться, все равно дверь не откроет. А если и откроет, то выберется отсюда сам, а ее оставит.

Есть еще надежда на тех, кто звонил в дверь, когда Егор здесь появился. Он потому и появился в этой комнате, что в дверь звонили, а он испугался. Егор считает, что это пришли за ним, потому что узнали: он убил Ольгу. Значит, это милиция, а рано или поздно они выломают дверь и ворвутся в квартиру.

Но может, и не милиция. Это Егор считает, что милиция, потому что боится. А на самом деле это, может быть, просто так кто-то заходил: знакомые в гости или из какой-нибудь конторы. Пришли, позвонили-позвонили и ушли.

Нет, надеяться на Егоровы бредни никак нельзя, нужно самой попытаться спастись.

Минут десять прошло, Егор лежит тихо, не шевелится. Спит.

Пора.

Аня, осторожно, на четвереньках, ощупывая впереди себя пол руками, стала приближаться к Егору. Через каждые два шага она останавливалась и прислушивалась. Все было тихо.

Вот рука ее наткнулась на препятствие – ботинок Егора, вернее, нога в ботинке. Она замерла, выждала немного и поползла дальше.

В каком кармане у него ключ? Если он не левша, то, скорее всего, в правом. В правом кармане брюк? В правом кармане куртки? Хоть бы немного света, проще было бы сориентироваться. Как тут вообще понять, где право, где лево.

Аня вытянула руку и нащупала волосы.

Так, это голова. Он лежит на спине, значит, правый карман…

Дикий, неистовый крик вдруг огласил комнату. Она не сразу поняла, что вырвался он из Егора. Тело его задрожало крупной частой дрожью и подбросилось вверх. Нога в ботинке ударила Аню по лицу. Она тоже закричала и откатилась назад.

Там, в том углу, где был Егор, происходило что-то совершенно ужасное, невозможное, нечеловеческое. Обезумевшее, взбесившееся существо – не Егор, не человек, это не могло быть человеком, Егором, в такой кошмар не мог превратиться человек, Егор – подпрыгивало, опадало и билось о мягкий настил пола.

Наверное, на какой-то момент Аня потеряла сознание. Наверное, она приказала своему организму потерять сознание, иначе просто бы сошла с ума, нет, умерла бы от ужаса. А когда пришла в себя, ужас в углу затих.