Глава 17

До Рощи оставался один дневной перелет. Алиса сидела на небольшом каменном уступе, прижав колени к груди, она чувствовала близость Рощи всем телом. Каждая его клеточка пела и ликовала, тянулась к оазису – настолько хотелось Крылатой припасть грудью к нежной коре Дерева, чтобы обнять его крыльями, чтобы уснуть рядом с ним и никогда больше не просыпаться.

Алан задумчиво молчал в ней прошедшие дни пути от мутной корки зеркала. Изредка он направлял их чуть в сторону, чтобы бушующие бури и грозы не могли задержать Вестников. Слишком долго Роща ждала их к себе, чтобы рисковать теперь. Память возвращалась к Алану обрывками образов, что виделись Алисе будто через плотную пелену.

Случившееся с ними у зеркала отдалило Жрицу от потока силы, которая так щедро вливалась в нее, когда паук выбрался наружу. Алану стало куда сложнее говорить с ней. Еще недавно это обрадовало бы Алису – ведь надоедливые голоса в ее голове утихли, перестав гомонить и приказывать. Теперь Роща лишь указывала дорогу, а впереди Вестников неслась, закручивая песок и гоняя его по пустыне, стая Вихрей, и путь наконец казался понятным и верным. Путь наконец завершался.

Но в Алисе жарким огнем пылало одиночество.

Растерянные улыбки, что следовали в ответ на каждое ее слово у костра, больно били в грудь, отбрасывая еще на один шаг в сторону. Туда, где не было Братства и друзей, где даже Алана теперь почти не было.

Юли училась мириться со слепотой, хватаясь за Лина, как ребенок, который боится отпускать материнскую ладонь. Ей во всем требовалась помощь, девочка умела теперь разглядеть прошлое камней в пустыне, но продолжала спотыкаться, рискуя разбить колени о камни в их ночных убежищах.

Алиса же, внутренне презирая себя за это, пыталась отыскать на лице Лина отблески раздражения каждый раз, когда Юли снова и снова звала его на помощь. Но он лишь сочувственно морщился, подхватывая ее за руку, сжимая в своей ладони маленькую ладошку, да ласково гладил девочку по голове. И Алиса смирялась с этим, отводила взгляд, утыкалась в свернутую куртку, что заменяла ей подушку, и плотно закрывала глаза. Под боком ворочался Чарли, она опускала руку на его худую спинку, чувствуя, как ввалились бока зверька, как топорщится его рыжая шерстка, и тоска наполняла сердце Крылатой.

– Милый мой, милый, – шептала она лису. – И тебя не пощадил наш путь.

Чарли тянулся к ней, облизывал лицо горячим языком, говоря этим, что ничего, они еще полетают, и снова прижимался всем телом, храня ее тепло. Так они и засыпали в своем закутке…

– Не спится? – Голос Нинель заставил Алису вздрогнуть.

По ночам Вихри обычно рассеивались в небесной дали, чтобы вернуться с рассветом и поторопить Вестников продолжать путь. Им было тяжело принимать человеческий облик, и они спешили оставить отряд людей хотя бы на короткие часы ночевки. Только маленькая угрюмая Хаска часто возвращалась в середине ночи, подсаживалась к Юли и долго шепталась с ней в полутьме у потухшего костра. Нинель же ни разу еще не заговорила с Алисой после первой их встречи у логова паука, Жрица лишь ловила на себе ее тяжелый взгляд, когда Вихри опускались на землю и подходили к огню. Крылатая успела забыть, как Нинель умеет пробрать насквозь каждым своим словом.

– Не время спать, мы скоро прилетим к оазису, – ответила Алиса.

– Я чую, он рядом. – Нинель подошла ближе, под ее сапогами не скрипнула ни одна песчинка. – Он зовет тебя?

– Он указывает путь, но память сильна в нем. И он сбит с толку, – медленно подбирая слова, проговорила Крылатая.

– Так будет, пока ты не придешь в его сон. Не поможешь разобраться, что к чему.

Алиса помолчала, борясь с желанием задать мучащий ее вопрос, но потом сдалась и тихо спросила:

– Он же не отпустит меня назад?

– Нет, – Нинель покачала головой, усаживаясь рядом. – Ты – Жрица, милая. Твое место рядом с ним. Чтобы делиться с остальными мудростью Рощи и вашей с ней волей, придут Говорящие. Это не твой путь. Фета пыталась сидеть сразу на двух стульях, и… ты сама знаешь, что из этого вышло.

Алиса знала, Нинель права. Но острая боль от этой правды была практически невыносимой. Девушка ловила горький воздух ртом, пока Нинель в молчании рассматривала темный горизонт.

– Правитель, – наконец сказала женщина. – Ты видела его таким, какой он был до Огня… Теперь ты понимаешь, почему мы не остановили его. В начале он мечтал о благе для всех. Он строил школы, где учили не только мудрости Рощи. Он искал ученых по всему свету, чтобы дети увидели мир их глазами, таким, какой он есть. Мир возможностей, без границ и рамок. Мир сильного, смелого человека.

Она помолчала, погружаясь в память, как в тяжелую воду.

– В правление он вложил всего себя без остатка. Мечтал освоить новые земли, построить города, корабли, шагнуть за горизонт нашего мира. Увидеть, что скрывается за ним. Но все это… оставляло Рощу не у дел. Люди перестали верить ее мудрости. Зачем, если мир вдруг стал безграничным, полным новых мечтаний? Мы бы могли найти равновесие, если бы Жрица примирила Рощу и Правителя, если бы в ней было меньше человеческого… Если бы меньше человеческого было во всех нас.

Нинель снова покачала головой, грустно улыбаясь чему-то во тьме.

– Роща указала на Правителя как на предателя, посягнувшего на ее мудрость. Правитель приказал сровнять Рощу с землей. Его разум был замутнен. Сейчас я вижу это ясно. Он пил сок, как мы пьем воду, не хмелея, наливаясь чуждой ему силой. А люди шли за ним, преклоняя головы, им казалось, что они присягают силе человека… На деле же благие его намерения давно утонули в дурной жадности до пустого всевластия.

Алиса боялась пошевелиться, слушая глубокий, напряженный голос женщины, переходящий в горячий шепот.

– Он обезумел?

– Он почуял жажду. – Нинель тряхнула головой. – Жажду крови, сока, бессмертия. И кроме этого желания в нем не осталось ничего. Он стал пауком, девочка, и Роща его сожгла.

– Отчего же не сожгли только предателя? – прошептала Алиса, каменея от тяжести груза услышанного. – Почему Огонь охватил весь мир вместе с одним-единственным оступившимся?

– Ты ничего не поняла, девочка. Он был во всем. В каждом, кто хоть раз его видел. Слова, взгляды, жесты… Люди мечтали походить на своего Правителя даже в малом. Слишком много притягательной силы Рощи плескалось в нем, пьющем сок, и простые сердца и умы не могли этому противиться.

Алисе вспомнилось, как исказились злобой лица ее соседей и друзей, когда напитанный силой медальонов Старик вышел на улицы Города. Сухое, пережившее Огонь дерево дало ему власти достаточно, чтобы натравить родичей друг на друга. Что же может сотворить с людьми сила всей Рощи, живой и истекающей соком?

– А Фета? – спросила Алиса дрожащим голосом.

– Когда она поняла, что мы все наделали, было уже слишком поздно. – Нинель помолчала, потом хлопнула себя по коленям и встала. – Запомни, что я рассказала тебе, девочка. Если ты и правда Жрица, то ты отдана неназванному до самого своего нутра, вся без остатка. Не повторяй наших ошибок, не иди дорогой Феты. В ней было слишком много жизни, больше, чем силы венка на ее голове.

Когда эти слова сорвались с бесплотных губ Нинель, Алиса почувствовала, как острые шипы впились в ее виски с утроенной силой. Крылатая вздохнула, успокаивая боль, а когда открыла глаза, Нинель уже не было рядом, только пыльная воронка сухого, закрученного ветра мелькнула в темном полотне небес.

Алиса прижалась спиной к камню, погладила крепко спящего под курткой Чарли и сама постаралась уснуть. Когда ее веки наконец смежила усталость, от другой стороны валуна, служившего Крылатой ночным укрытием, отделилась темная фигура.

Освальд вышел вдохнуть горчащего воздуха ночи, как только все остальные Вестники притихли в своих спальных мешках. Ему казалось, что низкий свод пещеры давит на него, грозя обвалиться, погрести под собой так же, как навсегда придавило камнями бедняжку Гвен.

Но даже самые тяжелые камни были куда легче его собственных дум. Паук, обитающий под толщей мутного зеркала, виделся ему, стоило только задремать. Обтянутое сухой кожей лицо старика, голова на неестественно тонкой шее, чудовищное туловище отвратительного монстра – все это пугало не так сильно, как взгляд синих холодных глаз. Слишком уж они были похожи на его собственные глаза. И в них отражалась та же усталость, озлобленность и чувство поражения. Освальд гнал от себя эти мысли, но они возвращались вновь и вновь.

Назойливее были только образы, увиденные в зеркале. Они мучили Освальда подобно изнуряющей болезни, даже обиженная на него Сильвия в один из вечеров озабоченно потрогала его лоб. Но тут же отдернула руку и поспешно отошла, словно страшась, что одно это прикосновение разбудит чувства, загнанные ею в далекий уголок сердца. В ответ Освальд только криво ухмыльнулся, хотя и тосковал по доверчивым объятиям этой девчонки.

На более весомое, чем слабая ухмылка, проявление чувств в нем просто не осталось сил. В сознании оживали его упущения, о которых так безжалостно напомнило паучье зеркало.

Оно показало Анабель, ушедшую к другому, и Дейва, ставшего куда лучшим Крылатым, чем он. И даже Томаса, на долгие годы возглавившего Братство. Со всем этим Освальд сжился, он ожидал увидеть эти лица в мутной глади. Невыносимо ему оказалось разглядеть другое, показанное после…

Бесконечно далекий вечер у общего костра. Сидевшая рядом Анабель тогда громко рассмеялась над его остротой, потом вдруг прервала смех и посмотрела ему в глаза, тихая и серьезная. Нежная зелень ее глаз мерцала в отблесках пламени, все остальное меркло вокруг. Значение имела только ее кожа, пахнущая песком и солнцем, маленькая капелька пота над мягкой верхней губой, непослушный локон, упавший на высокий лоб и прикрывший шрам между бровями. Вот Анабель подалась к нему и обвила его шею сильными руками. Они сидели так, не дыша, не двигаясь. А потом Крылатая мягко прижалась плотнее, ее пальцы, легко касаясь кожи, пробежали по его щеке до краешка губ, перед тем как она нашла их своими губами и жадно, требовательно поцеловала.

Все так и было. И вечер, и костер, и ее глаза. И этот поцелуй, сладкий, долгий, на который он не нашел в себе сил ответить. Он окаменел, от внезапного и острого желания, не веря в то, что произошло с ним. А когда, через одно бесконечное мгновение, сердце вновь застучало и он сумел пошевелиться, все закончилось. Анабель чуть отодвинулась, провела ладонью по его щеке и улыбнулась. И никогда больше между ними не было близости. На память ему осталась лишь эта улыбка, теплая и печальная. А потом появился Томас.

В зеркале же он не замер, как беспомощный, глупый мальчишка. Он ответил на ее поцелуй так, как должен был, как ему хотелось больше всего на свете. И мир навсегда изменился. Анабель с тихим стоном оторвалась от него, встала, протягивая ему руку, а он взялся за нее, чтобы больше не отпускать.

И это значило, что его стали бы встречать приветственными хлопками по плечу, когда они с Анабель приходили бы к костру вместе. Касаясь друг друга бедрами, украдкой лаская друг друга. И это он перешагнул бы порог ее дома, чтобы однажды оно стало жилищем Вожака, и Слеты Крылатых проводились бы у их дверей. И это его дети резвились бы во дворике, пока они с Анабель сплетались бы жадными телами, не в силах насытиться, привыкнуть к обладанию друг другом.

И это он, Освальд, привел бы Город к новой ступени. К настоящему возрождению. И не было бы никакой Алисы, не было бы слепой девчонки предателя. Был бы он и его женщина, и его сыновья, и его Город, и его жизнь.

Одно мгновение замешательства… и все обернулось прахом. Анабель мертва, а он летит на крепком поводке самодовольной Жрицы, которая может превратить его и других Вестников в пепел мановением руки, одним приказом Рощи.

Эти мысли не давали Освальду покоя. Он вышел наружу из тесной пещеры, встал у валуна на уступе, тяжело дыша, и услышал их. Глубокий, волнующий голос – женщины в серебряном плаще, которую остальные Вихри называли Нинель. И дрожащий, испуганный голос Алисы.

Они говорили о пауке, о том, кем он был до Огня. О чем мечтал и к чему стремился. И как одна ошибка превратила все его чаяния в ничто.

Грудь Освальду сжало тисками. В словах, что падали с сожженных губ Нинель, он слышал свою историю. И все, к чему стремился паук, нет, Правитель, казалось теперь Освальду понятным. Тот шел верным путем, но был слишком слаб. Если бы Правитель не совершил ошибку, не поддался жажде, в каком прекрасном мире жили бы они все сейчас! И были бы не жалкими рабами Рощи, нет. Настоящие победители, они бы открывали миры и горизонты. Сок и древесина стали бы для них лишь способом делать людей сильнее, чтобы добиваться своего. Так же, как грибные пайки, их бы получали воины, покоряющие новые земли.

Освальд даже застонал через сжатые зубы. Вот в каком мире ему бы хотелось жить. Вот к чему стоило бы стремиться. Он и не заметил, как разговор затих, как завозилась Алиса, удобнее устраиваясь на камнях перед тем, как заснуть.

Ничего не видя перед собой, Освальд вернулся в пещеру. Костер почти потух. Сэм оставался сидеть на страже, кудрявой девчонки не было в ее углу, а значит, и верного слуги, которым стал теперь Лин, тоже.

Освальд потер ладонью голову, пробуя собраться с мыслями. Услышанное оглушило его. Всю жизнь ему казалось, что все вокруг сошли с ума в поклонении силам далекой Рощи. И вот теперь он явственно почувствовал, что не один. Что жил когда-то человек, почти совершивший то, о чем он сам только мечтает.

«Ты снова упускаешь свой шанс, – пронеслось у него в голове. – Слабак, болван, песчаная крыса…»

Мысли метались, сплетаясь, выкручиваясь дугой. Освальд будто видел их перед собой, будто мог потрогать.

«А что, если я еще сумею? – вдруг ясно подумал он. – В Городе остались Братья, остались люди… Они так бездумно пошли за стариком только потому, что на нем висела пара сухих деревяшек, так почему бы им не послушать меня, если я принесу в город свежую плоть Рощи? Сильную, могучую, живую…»

Эта мысль опьяняла. Сейчас Освальду казалось, что он всегда знал, зачем летит к оазису. Что это и был его план. Рожденный за долгие годы бессильной злобы.

Криво улыбаясь, он встряхнулся. Ему хотелось смеяться, вопить и рычать. Ему хотелось поделиться своими мыслями хоть с кем-нибудь. Освальд окинул пустую пещеру блуждающим взглядом и остановил его на спящей возле костра Сильвии.

В отсветах затухающего огня она была даже красива. Правильные черты ее лица расслабились, обнажая чувственную беспомощность спящей. Длинная коса падала на плечо, уходя за спину. Полная грудь мерно поднималась и опускалась в ритме спокойного дыхания.

«Даже Роще нужна своя Жрица, – подумал Освальд, опускаясь на колени перед Сильвией. – Чем я хуже бесчувственного дерева?»

Он осторожно прикоснулся к спящей девушке, которая что-то пробормотала, отстраняясь.

– Эй, – горячо прошептал Крылатый, целуя Сильвию в ямку между ключиц, – просыпайся.

Девушка медленно открыла глаза и пару мгновений смотрела на него, не узнавая, потом губы ее тронула радостная улыбка, которая тут же сменилась напускной холодностью.

– Что тебе нужно, Освальд? – спросила она, поправляя сбившийся ворот рубахи, почти оголивший ей грудь.

Мужчина мягким движением остановил ее руку и снова поцеловал нежную кожу девушки, опускаясь чуть ниже.

– Прекрати… – слабо отстраняясь, попросила Сильви. – Я не хочу… Нам нужно прекратить это.

– Ну же… – тяжело дыша, прошептал Освальд, уже наваливаясь на нее, прижимая ее руки к земле. – Я был не прав. Я был слеп, Сильви. Прости меня.

Эти слова пробежали по ней, разливаясь сладкой волной, и Крылатый почувствовал, что она больше не борется. Что стала прежней Сильви, податливой и теплой, настолько знакомой в каждом ее стоне, движении и сдавленном дыхании. Обычно эта предсказуемость его раздражала, но сегодня Освальд чувствовал их родство, единение тел, дающее ему уверенность, что девушка пойдет за ним, куда бы он ни позвал.

– Ты нужна мне… – шептал он, нависая над ней, сжимая, заполняя ее, – Сильви, ты так нужна мне…

Она напряженно смотрела на него, словно пыталась прочесть по лицу, о чем он думает. На мгновение Освальду показалось, что еще немного, и девушка поймет все то, что ей еще рано знать. И тогда он впился поцелуем в ее мягкие губы, ощущая, как она дрожит под ним.

– Я люблю тебя, Сильви. Слышишь меня? – выдохнул он, придавливая ее всем своим весом. – Мы всегда будем вместе.

Когда он засыпал, прижимая к себе девушку, огонь совсем погас. Тепло волнами разливалось по его телу, и Освальд качался на этих волнах, погружаясь в глубокий сон, не зная, что притихшая рядом с ним Сильвия не отводит от него напряженного взгляда. Как бы ни старался Освальд сбить ее с толку, она знала его куда лучше, чем он мог себе представить.

Алиса почти отдалась сну, убаюканная мерным сопением лиса у себя под боком, когда у выхода из пещеры послышались легкий шум и шепот.

– Ты хочешь, чтобы я отпустил тебя одну?

– Я не одна… – Девичий голос звучал сдавленно и смущенно.

– Да, ты с мертвой девочкой-Вихрем, – произнес Лин чуть громче, чем следовало, и Алиса окончательно проснулась.

– Я уберегу ее от беды куда лучше тебя, воин, – неразговорчивая и хмурая, Хаска роняла слова, как острые камешки.

– И куда вы собрались?

– Мы просто полетаем. – горячо прошептала Юли, словно ребенок, который просится у отца отпустить его с друзьями. – Мне нужно привыкать летать… без глаз. Хаска научит.

Алиса глубоко вздохнула, ожидая, что волна раздражения снова нахлынет на нее, но этого не случилось. Слишком знакомой была забота в голосе Лина. Так говорил он с ней до дня Слета, когда их жизни изменились раз и навсегда. Юли виделась Крылатому младшей сестренкой. Милой и беспомощной девочкой, которую нужно защищать. Он умел дружить и умел заботиться – это Алиса знала крепко. Половина ее жизни прошла под надежной братской опекой Лина, пока Юли росла в одиночестве рядом с полоумной бабкой и умирающими людьми. Но это время прошло, они с девочкой поменялись местами тогда, когда Алиса, сама того не зная, пообещала Томасу спасти его дочь.

И ничего с этим не поделаешь.

Потому раздражение в Крылатой вдруг само собой превратилось в тихую печаль, светлую, похожую на утреннюю дымку, стелющуюся над землей, укрывающую ее от солнца.

Когда Лин шагнул к валуну, за которым спряталась Алиса, она, ничего не говоря, просто подвинулась, освобождая для него место. Парень сел, вытягивая ноги. Они помолчали, думая об одном и том же, но никто не решался заговорить.

Наконец нарушил молчание Лин:

– Послушай, я виноват…

– Неважно, – перебила его Алиса. – Я больше не хочу об этом. – Она покачала головой. – Мы почти добрались. Завтра вечером… Ты увидишь оазис, Дерево, представляешь?

– Нет. – Лин улыбался, Крылатая не видела этого в темноте, но смогла почувствовать. – Мне всегда казалось, что это все сказки. Старая Фета, выжившая из ума, плетет свои небылицы, а мы слушаем, забавы ради.

– Оказалось, что Фета была куда разумнее, чем мы все думали.

– Оказалось, что если кому и не хватало ума в Городе, то это нам, а не ей.

– Точно. Лазарет, в котором прячется тайная дочка нашего с тобой нелюдимого Вожака, – чем не сюжет новой сказки Феты?

Они посмеялись, глядя во тьму.

– Она хорошая… Юли. – Лин помолчал, словно ожидая, что Алиса начнет с ним спорить. – Наивная, как ребенок. Но хорошая.

– Я знаю. И очень сильная, сама пока не знает насколько. Постарайся сберечь ее, направить…

Лин рывком повернулся к ней, и Алиса увидела, как блестят его глаза.

– Постарайся? – переспросил он. – Почему ты говоришь так, будто тебя не будет с нами?

Алиса помедлила с ответом, а потом провела ладонью по щеке Лина. Он давно не брился, мягкая щетина делала его старше на вид. Таким он почти не походил на того мальчишку, с которым она спала на одной кровати все их счастливые годы детства. На того мальчишку, который целовал ее в последнюю ночь перед дорогой к оазису.

– Я не знаю, как будет там… – Алиса позволила себе задержать ладонь и отодвинулась. – Мне нужно будет уйти в Рощу, помочь Алану бороться с памятью предков… – Она замялась. – Лин, это все так сложно… Иногда мне кажется, что я стою в беспросветной тьме и просто не знаю, куда мне идти. Я вела вас на ощупь, понимаешь?

Лин молчал, всматриваясь в ее лицо.

– Мы летели с Томасом, и я доверяла ему, но все в итоге обернулось совсем иначе…

– Он тебя обидел? Он… он сделал тебе больно?

– Нет. Если Томас и хотел кому-то навредить, то лишь самому себе… Мы совсем не знали его, Лин. Все эти годы… я бы рассказала тебе, но ночи не хватит. – Алиса слабо улыбнулась.

– Тогда не нужно. – Лин сжал ее ладонь в своей. – Сохрани эту историю, чтобы было о чем говорить, когда ты вернешься… оттуда. Я даже не знаю, как это место называется.

– Алан зовет его своим сном. Крылатой сказкой. Воспоминанием былого величия Рощи. До того, как люди ее срубили. До того, как Огонь пришел забрать у них этот должок.

Алиса потерла виски и снова прислонилась затылком к камню.

– Порой мне кажется, что все это происходит не со мной. Что я сама уже не я. Что все, успевшее с нами приключиться, – глупая выдумка. Может быть, я так и не очнулась после испытания? Может быть, это медальон путает меня? Решает, достойна ли я крыльев?

– В таком случае я еще не напивался на твоем посвящении, – ухмыляясь, заметил Лин. – И меня не тошнило прямо на сапоги Освальда. Жаль.

Алиса широко улыбнулась ночному небу, чувствуя, как тиски, сжимающие сердце, ослабляют хватку.

– Значит, я никогда не летала.

– А я никогда не сбрасывал тебя с Черты.

– И не было того позорного возвращения домой, в ночь моего первого костра, помнишь?

– Когда ты танцевала на площади и угодила в костер? Шая потом штопала твои штаны до самого утра, чтобы тебе было в чем идти на Слет.

– Я скучаю по ней. – Алиса опустила голову на плечо Лина и закрыла глаза.

– И я… – прошептал он, прислоняясь щекой к ее затылку. – Нет. Пусть уж все это будет на самом деле.

– Почему?

– Если ты до сих пор валяешься в горячке и только растишь крылья… Значит, я никогда тебя не целовал.

Алиса замерла, слушая, как бьется ее сердце, как гулко стучит сердце в груди Лина.

– Знаешь, я никогда не боялся смерти. Мы слишком привыкли к ней, так ведь? Вокруг постоянно умирали люди. Даже когда мама ушла… я не удивился. Мне было горько и больно, но это меня не ошеломило. Я знал, что так будет.

Он помолчал, собираясь с мыслями.

– Единственное, что всегда меня страшило, это упустить время. Потому так спешил. Стать Крылатым, стать Вожаком… я знал, что умру, и не боялся этого. Просто летел вперед еще быстрее, чтобы обогнать смерть хотя бы на полшага. Но кто бы мог подумать, что в этой погоне за собственной тенью я упущу тебя?

– Лин…

– Нет. Я все понимаю. Не ты выбирала свою судьбу… В зеркале я увидел, как отпускаю тебя тем утром, – вдруг быстро проговорил он. – Я должен был схватить тебя в охапку и держать, пока Вожак не улетит один. И будь что будет.

– Тогда у нас никогда не появилась бы надежда на новый мир, – чуть слышно прошептала Алиса.

– Я знаю. Но если бы можно было вернуться в тот день. Я бы тебя не отпустил…

Больше они ничего друг другу не сказали. Тишина обняла их своими крыльями, мягко баюкая, унимая боль от вскрытых словами ран. Когда встающее солнце окрасило иссиня-черное небо на горизонте в алые тона, Крылатые продолжали сидеть у камня, запустив пальцы в мягкую шерстку мирно спящего между ними Чарли.