[2006]
Глен Хиршберг
Улыбка дьявола

Через семнадцать лет вышло последнее американское издание сборника, выпущенное Carroll & Graf. После ухода основателей, то есть тех самых Кэрролла и Грэфа, издательство было поглощено крупной корпорацией и утратило независимость, а в 2007 году окончательно прекратило свое существование.

С Гленом Хиршбергом меня познакомила Эллен Датлоу в 2001 году на Всемирном конвенте фэнтези в Монреале. По ее совету я бегло просмотрел его публикации и тут же пришел к выводу, что он – восходящая звезда жанра. Его первый рассказ был опубликован в тринадцатом выпуске The Mammoth Book of Best New Horror (в том самом, с пресловутым светящимся черепом на обложке). С тех пор умопомрачительные истории Глена шесть раз входили в наши сборники. Он действительно оказался очень хорош.

Повернувшись в седле, Селкирк принялся вглядываться в снежную круговерть, пытаясь понять, обо что поранила ногу его лошадь. Некогда наезженный проселок был весь усеян плавником, обломками корабельной обшивки, сломанными гарпунными древками и разнообразными предметами утвари: кастрюлями, сковородками, подсвечниками, размокшими книгами, пустыми лампами. Виднелся также по крайней мере один длинный белоснежный осколок челюсти, полузасыпанный песком. С него до сих пор свисала бахрома китового уса, в которую ветром надуло снегу, отчего челюсть казалась живее, чем была на самом деле.

Усталые глаза Селкирка обвели декабрьскую утреннюю серость, он поплотнее запахнулся в свое чрезмерно длинное пальто. Пронзительный ветер со свистом гнал пенные барашки волн, метался между песчаными дюнами. От соломенной шляпы, которую Селкирк носил больше по привычке, чем для защиты от холода, толку было немного, и длинные пряди соломенных волос хлестали его по глазам. Чтобы облегчить жизнь лошади, Селкирк спрыгнул на песок.

Со всеми делами здесь он должен был покончить еще несколько месяцев назад. Изыскания, которые он проводил для едва вставшей на крыло Службы маяков США, гоняли его по перекрестью путей от дальней оконечности мыса до побережья Мэна и обратно. За это время он дважды проезжал в каких-нибудь пятидесяти милях от маяка на мысе Роби, но оба раза не стал там останавливаться. Почему? Потому, что Амалия рассказала ему историю смотрительницы в ту самую ночь, когда он вообразил, что кузина в него влюбилась? Или мысль о возвращении туда была ненавистна больше, чем ему представлялось? Насколько он понимал, смотрительница давно покинула маяк, забрав с собой и все свои печальные истории. Может быть, она даже умерла. В наши дни мрет много народу. Стиснув зубы, Селкирк замерзшими пальцами взял лошадь под уздцы и, ежась от ветра, повел ее на запад, вниз по склону холма. До Уинсетта оставалось не более полутора миль.

Каменные и дощатые домишки, в чьих окошках не горело ни огонька, сиротливо жались к дюнам. Место показалось ему совершенно чужим. Как случалось и в иных городках китобоев, коих Селкирк посетил немало во время своих странствий, здешнюю общину, людей, которых он когда-то знал, засосали чертовы промышленные трущобы Нью-Бедфорда и Нантакета.

Четырнадцать лет назад Селкирк тоже прозябал в этих краях осень и зиму. Тогда его пропойца-отец отправил сына учиться свечному делу у своего брата, такого же пропойцы. Мальчик безропотно сносил ежевечерние дядины колотушки, а потом убегал к таверне «Гарпун и Ворвань» поглазеть на китобоев: португальцев, громко бранившихся друг с другом, и негров, забивавшихся в самые темные углы и бросавших оттуда опасливые, полные страха взгляды на каждого вошедшего, словно ожидая, что в любой момент их могут схватить и увезти. Как же много здесь было негров! В основном, – недавно освобожденных, но бывали и беглые.

А еще тут была его кузина Амалия, от которой он не видел ничего, кроме добра. Ей тогда только-только исполнилось восемнадцать, она была на два года старше него. Несмотря на ее светлые волосы и статность, китобои Уинсетта давно научились обходить девушку стороной, однако Селкирк чем-то ей приглянулся. Она то и дело поддразнивала его за оттопыренные уши, кудрявые волосы, ломающийся голос, никак не желавший устанавливаться. Во всяком случае, Амалии не раз удавалось сманить Селкирка из паба, чтобы, сидя бок о бок, смотреть на луну и потягивать виски.

Однажды она завлекла его по дождю и гололедице на ночную прогулку к мысу Роби. Там, сжавшись в неловкой близости, но не прикасаясь к Селкирку, она и поведала ему историю смотрительницы маяка, вглядываясь темными, как ружейные стволы, зрачками в хлещущие дождевые струи. Закончив, она, не говоря ни слова, распахнула полы своего грубого пальто и прижала Селкирка к себе. Он не имел понятия, чего она от него ждет, поэтому просто прижался ухом к ее гладкой коже, слушая, как глубоко внутри бьется сердце, и тычась носом в ложбинку между грудей, по которой стекала дождевая вода.

После того случая она и перестала с ним разговаривать. Селкирк стучался в дверь в ее комнаты, как-то утром подстерег на выходе из мастерской, но был остановлен дядюшкиной оплеухой. Тогда он начал оставлять записочки под ковриком в коридоре второго этажа, надеясь, что Амалия обратит внимание на торчащий бумажный уголок. Она ни на одну из них не ответила, и даже не попрощалась, когда он уезжал.

Лет десять после этого Селкирк дичился женщин, кроме, разве что, случайных портовых шлюшек, – какое-то время, прежде чем заключить столь выгодный контракт с маячной службой, он работал стропальщиком.

Теперь, ведя в поводу лошадь по главной улочке городка, Селкирк поймал себя на том, что напрочь позабыл, в какой из этих мрачных халуп помещалась таверна «Гарпун и Ворвань». По пути он никого не встретил. Только дойдя до западного конца промерзшего тракта, в каком-нибудь квартале от мастерской своего дяди, он увидел, наконец, открытую конюшню для путников и направился туда.

Сарай освещался многочисленными настенными подсвечниками в форме подковы. Добывали здесь теперь китовый жир или нет, но свечи, судя по всему, по-прежнему оставались ходовым товаром. В глубине сарая, в железной печурке, пылал уголь. Из дальнего стойла появился грум – темноволосый паренек с родимым пятном, расползшимся по левой щеке, подобно медузе, и захватившим даже часть лба. Он поцокал языком, завидя поранившуюся лошадь Селкирка, и заверил, что пошлет за коновалом, только сперва оботрет, согреет и накормит бедную кобылку.

– А у вас тут есть коновал? – удивился Селкирк.

Парень гордо кивнул. Он был почти одного роста с гостем и картавил как шотландец.

– Доходное дело, сударь. Средства передвижения потребно держать здоровыми.

– Однако остаются в вашем городе очень немногие, верно?

– Только мертвецы, сударь. Много мертвецов.

Заплатив груму и поблагодарив его, Селкирк подошел к печке, присел, протянув руки к огню, и сидел так, пока его пальцы не покраснели. Если получится сделать то, что следовало сделать много лет назад, к вечеру его здесь не будет, только бы лошадь смогла нести седока. Насколько он помнил по той полуночной прогулке с Амалией, мыс Роби находился милях в трех отсюда, не более. Он отправится к маяку, а если его старинная обитательница все еще живет там, Селкирк уж как-нибудь не допустит никакой романтической чепухи. Сам ничего такого не потерпит, и ей не позволит. В конце концов, маяк не ее собственность, в нем и жить-то по-настоящему нельзя, а отсутствие современного оборудования и обученного смотрителя грозит неминуемой гибелью судам, которых злая судьба занесет в эти воды. Хотя, положа руку на сердце, немногие из них приближаются к этому всеми покинутому, измученному штормами побережью.

С этими мыслями он вышел из конюшни в метель. Вскоре Уинсетт остался позади. Пригнувшись, Селкирк шел навстречу ветру. Ни жалкие домишки, ни дюны не защищали от его порывов, ветер швырял в лицо снег пополам с осколками ракушек и песком, царапал щеки, будто звериными когтями. Подняв голову, Селкирк увидел впереди пляж, рябой от снежных наносов и клубков водорослей. Океан гонял волны от берега к находившейся примерно в сотне ярдов песчаной косе и обратно.

Он шел уже час, а может быть, дольше. Тропа, едва различимая и в лучшие времена, теперь совсем заглохла. Селкирк шел больше по песку, зарослям вереска и сухого чертополоха, то и дело цепляющегося за ноги. Лодыжка под толстым носком оказалась расцарапана до крови, но он не стал разуваться, просто выдернул те колючки, какие смог, и зашагал дальше. Далеко в море сверкнул солнечный луч, пробившийся сквозь плотную завесу облаков, исчезнув так же быстро, как появился. «Улыбка дьявола» – так назвали это португальские моряки. Тогда Селкирку не приходило в голову поинтересоваться, зачем называть дьявольским свет, а не мрак надвигающейся бури. И вот между склонами пологих дюн показалась коническая башня маяка.

Селкирк не раз и не два перечитывал трехгодичной давности доклад о состоянии дел на этом маяке. Там говорилось о совершенно прогнивших балках, трещинах и сколах в кирпичной кладке, а также разрушениях по всему фундаменту. Насколько теперь видел Селкирк, тот отчет еще польстил маяку. Казалось, здание разваливается прямо на глазах, роняя камни, как слезы, в набегающую волну.

Глядя на черные волны, катящиеся навстречу, Селкирк почувствовал привкус морской соли на языке и вдруг обнаружил, что вполголоса молится об Амалии, которая через шесть лет после его отъезда, ушла зимней ночью в дюны, да так там и сгинула. Дядя написал отцу, что у дочери никогда не было подруг, что она ненавидела Уинсетт и его самого, поэтому, быть может, сейчас ей лучше, где бы она ни была. В конце имелась приписка: «Вся моя надежда на то, что дочь еще жива и находится там, куда мне никогда не попасть».

Как-то ночью, которую они с Амалией провели не здесь, а в другом пустынном месте, немного ближе к городу, на них налетела стая чаек. Сотни их выныривали из лунного света и словно ураган обрушивались на материк. Амалия, хохоча, принялась швырять в них камни, в то время как птицы с резкими криками кружили вокруг. Ей удалось попасть одной в голову и убить ее. Склонившись над птичьим трупиком, девушка подозвала Селкирка. Он ожидал увидеть слезы раскаяния, она же смочила палец в чаячьей крови и провела вертикальную полосу на лице Селкирка. Но не на своем.

Опустив глаза, Селкирк смотрел, как прилив лижет носки его сапог. Сколько раз за время своей работы в доках он представлял, – надеялся! – что вот сейчас из-за штабеля ящиков или из-за складского угла появится Амалия, разыскавшая-таки его после побега из Уинсетта.

Сердясь на себя, Селкирк принялся пробираться между камнями к подножию башни. Вдруг накатившая пенная волна намочила штанины, тут же прилипшие к ногам, и порыв ледяного ветра мигом заморозил ткань.

Вблизи башня производила еще более унылое впечатление. Кирпичная кладка осыпалась, ее покрывали белесые пятна соли, и выглядела она словно кожа больного проказой. Главное здание как-то стояло, однако даже снизу, при неярком зимнем свете, Селкирк смог разглядеть, что стекла в окнах световой камеры заросли грязью и потрескались.

Будка смотрителя, прилепившаяся слева к подножию башни, выглядела еще хуже, если такое вообще возможно. Понизу известь проросла сквозь деревянные стены подобно диковинным водорослям. А может, это и были водоросли. Чинить тут было уже нечего. Маяк мыса Роби следовало срочно разобрать, а лучше – оставить на волю волн, чтобы те довершили начатую работу.

Селкирк гулко постучал в тяжелую дубовую дверь башни, но ответа не дождался, лишь налетевший порыв ветра едва не сбросил его в море. Рыча, он постучал снова. Позади бурлила вода – так булькает кипящий китовый жир. Прекрасно зная, что никакого жира там нет и быть не может, Селкирк готов был поклясться, что чувствует его запах – слабую, но тошнотворную вонь, которая, как бывало утверждал дядюшка, является плодом его воображения. Ведь слава спермацетового масла именно в том, что оно практически не имеет запаха. Тем не менее каждый день той тоскливой осени ноздри Селкирка упорно его улавливали. Запах крови, китовых мозгов, сушеной рыбы. Он изо всех сил забарабанил в дверь.

Еще до того, как ему открыли, Селкирк услышал стук башмаков по каменным ступеням. Однако стучать не перестал, пока дубовая дверь не ушла вдруг из-под его кулаков. Наружу не пролилось ни капли света, напротив, мрак маяка втянул свет в себя.

Он ее сразу узнал, хотя никогда прежде не видел. Спутанные пряди черных волос извивались по плечам и спине, будто виноградные лозы, точь-в-точь, как описывала Амалия. Он ожидал встретить одичавшую старуху с седыми космами, согбенную возрастом и неизбывным горем. Не подумав, что если рассказ Амалии соответствовал действительности, этой женщине в ту пору было около двадцати, а овдовела она, едва ей исполнилось восемнадцать. Теперь смотрительница с достоинством взирала на него своими голубыми глазами, казавшимися в окружающей темноте осколками утреннего неба.

– Миссис Марчант, – произнес он, – мое имя Роберт Селкирк, я работаю в Службе маяков. Можно войти?

В первое мгновение ему показалось, что она сейчас захлопнет дверь у него перед носом. Однако она медлила, приподняв обе руки, будто раздумывала, не взлететь ли ей. На женщине была длинная юбка, а широкие сильные плечи обтягивала выцветшая желтая блуза.

– Селкирк, – повторила она. – Вы из Уинсетта?

Он чуть не всплеснул руками от удивления, потом покачал головой.

– Нет, из Службы маяков. Но вы правы, я – племянник здешнего Селкирка.

– Понятно, – сказала она.

Легкий португальский акцент ее речи всколыхнул воспоминания о «Гарпуне и Ворвани», крикливых китобоях и дымном воздухе таверны.

– В таком случае, – неожиданно улыбнулась женщина, – добро пожаловать.

– Боюсь, через несколько минут вы не будете столь любезны со мной, миссис Марчант. Я явился к вам затем…

Не слушая, женщина повернулась и начала подниматься по лестнице; не оборачиваясь, поманила его за собой.

– Вы, должно быть, замерзли, – услышал он ее голос. – Я напою вас чаем.

Селкирк шагнул внутрь и задержался, прислушиваясь к свисту ветра в щелях, словно метавшего в него со всех сторон ледяные стрелы. Если бы не крыша, это сооружение вообще нельзя было бы назвать жилищем, а уж тем более спасительным маяком или убежищем. Потом он начал подниматься вслед за женщиной по винтовой лестнице.

Изнутри кладка также шелушилась и заплесневела, над головой что-то хлопало, словно верхушка башни была полна птицами. За четыре ступени до световой комнаты Селкирк остановился и, застыв там, куда не доходил желтоватый свет свечи, уставился наискось вниз.

У стены, скрестив фарфоровые ножки, виднеющиеся под монашеским облачением, сидела кукла. Из-под низкого черного капюшона на Селкирка глядели обескураживающе голубые глаза, обрамленные длинными ресницами. На коленях куклы лежало серебряное распятие, длинные четки свисали на ступеньку, их крошечные бусины переливались в тусклом дрожащем свете бледно-желтыми и розовыми бликами, будто ракушки глубоко под водой. И действительно четки сделаны были из обломков перламутровых раковин.

Осмотревшись, Селкирк увидел других кукол, которых, поднимаясь, почему-то не заметил. Они сидели на каждой ступеньке вдоль рябой стены. Насколько он мог судить, материалом для изготовления кукол послужили, в основном, те же ракушки. Две куклы стояли, еще одна – сидела, поджав под себя ножки и приложив ухо к камню, словно прислушивалась к чему-то. Монахиня на верхней ступеньке глядела вниз, ухватившись кривыми ручками-раковинками за прогнившую балясину. У этой тоже были голубые глазки, но она еще и улыбалась, словно маленькая девочка. Утратив дар речи, Селкирк вступил в световую комнату и замер, как вкопанный.

Несмотря на пасмурный день, пыль и соляной налет на оконных стеклах, помещение заливал свет. Разумеется, шел он от свечей, а не от большого фонаря, который вряд ли вообще можно было зажечь. На противоположной стороне помоста, окружавшего фонарь, бок о бок стояли два белых плетеных кресла, обращенных к морю. Поверх их спинок были наброшены ярко-красные шерстяные одеяла, в ногах лежал коврик из той же шерсти. На коврике стоял кукольный дом.

Как и сами куклы, он был сделан из ракушек, песка и плавника. С остроконечной крыши свисали кисточки фиолетовых цветов, напоминая плюмаж, а по карнизу были прицеплены чаячьи перья, вроде диковинного флердоранжа, украшающего голову кокетливой невесты. По ковру расставлены были все те же удивительные монахини, напоминая кошек во дворе дома. Некоторые куклы лежали на спинах, приложив руки к распятиям и как бы греясь на свету. Одна карабкалась по ножке кресла. Наконец пять или шесть сидели у окон, вглядываясь в морские просторы.

Эти-то и напомнили Селкирку, зачем он здесь, вернув его, по крайней мере отчасти, в чувство. Он придирчиво оглядел помещение. Полдюжины круглых деревянных столиков равномерно расставлены были по периметру, и на каждом – подсвечники с желтыми восковыми свечами, горящими золотым светом, отчего создавалось обманчивое ощущение тепла. На столиках лежал материал для изготовления кукол: махонькие серебряные распятия, разноцветная галька и сотни ракушек. Столик по правую руку от Селкирка был аккуратно накрыт на одного человека: чистая белая тарелка, вилка, ложка и щербатая чашка с нарисованной серебряной рыбкой, выпрыгивающей из воды.

Селкирк догадался, что попал в своего рода живые солнечные часы. Каждое утро миссис Марчант начиналось с чая и завтрака, после чего она медленно перемещалась по кругу, от столика к столику, мастеря и оживляя своих кукол, а вечером долго – может быть слишком долго – сидела в одном из двух плетеных кресел и смотрела туда, где когда-то произошла трагедия. Потом она шла спать, чтобы с рассветом заново начать кружение. У него невольно защемило сердце.

– Не думаю, что от вашей шляпы есть прок, – сказала миссис Марчант, отходя от стоящего у обеденного стола буфета, где, видимо, хранилась посуда.

В руках у нее появилась еще одна чашка, точная копия бывшей на столе: та же рыбка и та же щербинка. Женщина поставила ее на блюдце и протянула Селкирку. Чашка легонько задребезжала.

Он принял теплую чашку, отхлебнул и поморщился – горячее питье обжигало язык. Женщина стояла совсем близко. Пряди ее распущенных волос щекотали кожу на тыльной стороне его ладони, точно бахрома шали. Голубые глаза остановились на лице Селкирка, и женщина рассмеялась.

– Что с вами? – он попятился от неожиданности.

– Рыбка, – сказала она, но заметив недоумение на его физиономии, показала на чашку. – Когда вы стали пить, мне показалось, что рыбка сейчас прыгнет вам в рот.

Селкирк покосился на рисунок, после чего перевел взгляд на смеющееся лицо миссис Марчант.

Судя по обстановке комнаты, женщина должна была проводить тут все свое время, а между тем ей требовалось покидать маяк, хотя бы для того, чтобы собирать материал для кукол. Ее кожа сохранила смуглость, присущую южным народам; женщина, без сомнения, была очень хороша собой.

– Простите меня, – сказала она, перехватив его взгляд. – Я так долго не видела, чтобы кто-нибудь другой пил из моей чашки. Выглядит очень непривычно. Идите сюда.

Она двинулась по левой стороне помоста. Селкирк некоторое время наблюдал за ней, потом, обогнув стол с морскими водорослями, пошел направо. Они встретились на обращенной к морю стороне, там, где стояли плетеные кресла.

Не дожидаясь Селкирка, женщина нагнулась, подняла с коврика одну из монахинь, чье бандо скрывало лицо, словно бандитская маска, и опустилась в правое кресло. Куклу она посадила рядом с собой, как крольчонка.

Селкирк задумался, для чего ей вообще второе кресло? Сам собой напрашивался ответ, от которого по спине побежали мурашки. Время терять не стоило.

– Миссис Марчант…

– Где ваши манеры, мистер Селкирк? – вновь улыбнулась женщина. – Сестры не одобрят, если вы с ходу приметесь читать им проповеди.

В первую секунду он не сообразил, что женщина над ним подшучивает. Потому что шутила она не так, как Амалия, точнее, – не совсем так: Амалию не веселили собственные шутки. Он сел.

– Миссис Марчант, у меня для вас неприятные новости. Ну, не то чтобы очень неприятные, но сперва вам может показаться именно так. Я прекрасно знаю… То есть мне кажется, что я понимаю, чем для вас стало это место. Я когда-то жил в этом городке и слыхал вашу историю. Все же, думаю, вам не стоит здесь оставаться. Не говоря уже о том, что имеются более важные причины, нежели ваше горе, вы согласны? Бесстрашные моряки, борющиеся с зимними штормами, и…

Склонив голову, миссис Марчант медленно осмотрела его лицо. Селкирку показалось, что он физически ощущает ее взгляд: легкое прикосновение влажного воздуха, только чуть теплее.

– А вы не хотите снять вашу шляпу, мистер Селкирк?

Еще одна шутка? Однако женщина не улыбалась. Совершенно смутившись, он пристроил чашку на полу и стащил с головы насквозь промокшую шляпу. Его кудрявые волосы рассыпалась по лицу и плечам.

Помолчав немного, миссис Марчант протянула:

– А я и забыла. Ну, не смешно ли?

– Мэм?

– Как выглядят мужские волосы при дневном свете, – вздохнула она и, откинувшись на спинку кресла, подмигнула Селкирку, потом шепнула: – Сестры шокированы.

– Миссис Марчант, время не ждет. Понимаете, Служба маяков… Вероятно, вы слышали о такой? Так вот, нам срочно требуется…

– У нас жила собака, – перебила она его и перевела взгляд на окно.

Чувствуя, как горячий чай растекается по нутру, Селкирк прикрыл веки, прислушиваясь к тоскливой нотке, прорывающейся в голосе смотрительницы. Когда он опять открыл глаза, она по-прежнему смотрела на горизонт.

– Мы назвали пса Луишем. В память о моем отце, погибшем в море, пока мы с матерью добирались сюда из Лиссабона. А щенка мне подарил Чарли.

Селкирк окаменел, боясь шевельнуться. Не из-за истории, давно уже слышанной от Амалии, а от того, как именно женщина произнесла имя мужа.

– Вы, наверное, знаете, что Чарли не было нужды зарабатывать на хлеб насущный. Его семья построила добрую половину лодок, покинувших здешние доки. Он говорил, что мечтает, чтобы его друзья целыми и невредимыми возвращались домой. И еще, мне кажется, ему просто нравилось жить на маяке. Жить здесь со мной и моими девочками.

– Очень неглупый парень, – пробормотал Селкирк и покраснел, сообразив, что думает вслух.

Однако смотрительница просто кивнула.

– Вы правы, именно таким он и был. А еще – безрассудным. В каком-то смысле. Нет, не так. Ему нравилось… играть в безрассудство. Во время сильных бурь он любил свешиваться с тех перил, – она махнула рукой на тонкий металлический обод, опоясывающий площадку снаружи, – и подставлять себя хлещущим дождевым струям. Объяснял, что будто бы плывет под парусом, но без необходимости охотиться на китов. И покидать меня.

– Он был так же набожен? – вдруг вырвалось у Селкирка, и миссис Марчант удивленно взглянула на него. – Я хотел сказать… – начал он, но запнулся и смущенно кивнул на ковер и кукольный дом.

Пустынь на песке – вот чем это все было на самом деле.

– О, это всего лишь моя схима, не более того, – она снова улыбнулась и, в отличие от Амалии, подождала, пока он не уяснит соль шутки. – Покуда наш отец обустраивался в этих краях, мы с матерью подрабатывали, изготовляя кукол для монастыря Непорочного Сердца Богородицы. А они раздавали их бедным девочкам. Тем, которые были еще беднее нас.

Селкирк отчетливо почувствовал на своей щеке тепло ее взгляда, словно к нему приблизили горящую свечу. Ощущение отчего-то раздражало его, действовало на нервы.

– Но он все же вас покинул, – сказал он чуть резче, чем собирался. – Ваш муж.

Миссис Марчант поджала губы.

– Он собирался взять меня с собой. Братья Кендалл… Кент был его лучшим и стариннейшим другом, а Кевина Чарльз знал с младенчества. Так вот, браться Кендалл хотели, чтобы мы оба отправились с ними в тот неожиданно прекрасный уик-энд января тысяча восемьсот тридцать седьмого. Единственный погожий денек, который я видела в этих краях, мистер Селкирк. Было очень тепло, а киты ушли на зимовку. До тех пор я не подозревала, что Чарли никогда еще не выходил в море. В тот день он сказал мне, что очень хочет это сделать. Разумеется, я согласилась. Однако Луиш подвернул на камнях переднюю лапу, и мне пришлось остаться с ним, сказав Чарли, чтобы плыли без меня. Знаете, у него были такие же соломенные волосы, как и у вас. Вы слышали об этом?

Селкирк поерзал в кресле, не сводя глаз с океана, над которым нависало низкое тяжелое небо, равномерного свинцового оттенка. Не представлялось возможным определить, сколько времени. Было ясно лишь, что перевалило за полдень. Если он не покончит со всем как можно скорее, ему придется заночевать в Уинсетте, даже если кобыла поправится. Монахини, расположившиеся у его ног, тоже смотрели на океан.

– Миссис Марчант…

– Другое дело, он был немного ниже вас. И куда беззаботнее.

Селкирк угрюмо поглядел на женщину, но та не обращала на него внимания.

– Да и с чего бы ему было грустить? Удача сопровождала Чарли всю его коротенькую жизнь. Счастья ему было отсыпано больше, чем мог бы пожелать или заслужить обычный человек. Сестры из Непорочного Сердца Богородицы часто повторяли, что водиться со счастливчиками – к большой беде. А вы как считаете, мистер Селкирк?

Пока он соображал, что бы такое ответить, миссис Марчант порывисто встала и прижала ладонь к стеклу. На какой-то миг Селкирк вообразил, что женщина слепа, как и ее куклы: она стояла совершенно неподвижно, чудно́ изогнув шею по направлению к суше, прочь от моря.

– Боюсь, вокруг меня не было достаточно счастливчиков, чтобы я мог проверить эту примету на собственной шкуре, – проговорил Селкирк.

Миссис Марчант перевела на него взгляд и просияла:

– Сестры находят вас честным человеком, сэр. Они приглашают вас выпить еще чаю.

С этими словами она взяла его чашку и, вернувшись к буфету, заново наполнила ее, после чего опустилась в соседнее кресло. Монахиня, которая прежде была у нее в руках, осталась на буфете, балансируя на белой тарелке, будто миниатюрная конькобежка.

– Тем утром, после того, как они уплыли, меня разбудил Луиш, – продолжила она, ее глаза отражались в серой мути стекла. – Ему стало лучше, и ночь он провел снаружи. Луишу нравилось гулять. Временами я не видела пса целыми днями, пока не выходила вывесить белье или еще по каким домашним хлопотам. Однако в тот день он, повизгивая, царапался в дверь. Я решила, что пес опять поранился о камни, и поспешила его впустить. Едва я открыла, он стрелой промчался мимо меня вверх по лестнице. Я побежала следом и обнаружила его скулящим у фонаря. От этого я так разволновалась, что сперва даже не посмотрела в окно, когда же взглянула…

Рассказывая, миссис Марчант прятала прижатые друг к другу ладони в складках юбки. Теперь она развела руками, и Селкирк неосознанно ожидал, что какая-нибудь монахиня шлепнется на пол, будто мертвая морская звезда. Но руки женщины были пусты.

– За окном все стало белым-бело, мистер Селкирк. Только эта белизна погрузила мир во тьму. Вы, наверное, мне не верите…

– Отчего же? Я жил у моря всю свою жизнь, – ответил он.

– Тогда ладно. В общем, именно так все и выглядело. Сплошная белизна, которая не пропускала свет. Я с трудом могла разглядеть берег. Фонарь-то горел, но это лишь усугубляло различие между «внутри» и «снаружи».

Селкирк поднялся с места, подумав: будь он Чарли Марчантом, ни за что бы не покинул «Монастыря», как он про себя окрестил это место. Не то что в море не вышел бы, в город дорогу позабыл.

Ему припомнились письма, которые он посылал Амалии, когда работал в доках. Жалкие, нескладные строчки. Она никогда на них не отвечала. Быть может, из вежливости?

– Меня не оставляет мысль, что Луиш каким-то образом почуял возвращение судна, – вновь заговорила миссис Марчант. – Мы приучили его лаять во время тумана на всякий случай: если кто не заметит свет маяка, то, по крайней мере, услышит гавканье. Так что возможно он всего лишь лаял на эту белизну. Тот звук… Его ни с чем нельзя было спутать. Я услышала треск, с каким ломается обшивка парусника. Но никаких криков не последовало, и я решила…

– Решили, что команда спаслась на шлюпке, – закончил за нее Селкирк, когда стало окончательно ясно, что миссис Марчант не собирается завершать фразу.

Впервые за несколько минут она посмотрела ему в лицо, и ее губы вдруг скривились в улыбке.

– Из вас вышел бы отменный плюшевый жираф, – произнесла она.

У Селкирка защемило сердце. Неужели ему придется выставить отсюда несчастную помешанную?

– Миссис Марчант, теперь уже поздно. Нам пора собираться в город.

Если она и уяснила смысл его слов, то ничем этого не выказала, только улыбка ее погасла.

– Я знала, это было их судно, – она опустилась в кресло, скрестив ноги в лодыжках. – Кто еще мог плавать здесь посреди зимы? Я принялась кричать, стучать кулаком по стеклу, но быстро сообразила, что если они покинут тонущее судно на шлюпке, то наверняка заблудятся в тумане. Братья Кендалл были опытными моряками, мистер Селкирк, однако та белая пелена, то ли рухнувшая из самого чрева неба, то ли поднявшаяся из глубин моря, была непроницаемой как мрамор. Затем, словно это туман, а вовсе не корабль Чарли, налетел на камни и разбился вдребезги, завеса вдруг треснула, распавшись рваными лоскутами. Так налетает снежная буря – вот на что это было похоже. Как океан может менять свое настроение за доли секунды? Разве подобное возможно, мистер Селкирк?

Селкирк не ответил. Однако теперь он вроде бы понял, почему моряки из «Ворвани и Гарпуна» называли далекие манящие проблески солнца «улыбкой дьявола».

– Я сбежала вниз, намереваясь отвязать шлюпку и отправиться их спасать, но волны… Волны, рыча, пожирали друг друга, и я поняла, что придется ждать. Слезы льдинками затвердевали на моих щеках. На мне был только домашний халат, ветер продувал его насквозь. Позади хлопала незапертая входная дверь. От ярости и страха я вновь принялась кричать. Но всмотревшись, рухнула на колени, вознося молитвы благодарности. Он был там, мистер Селкирк, корабль моего Чарли. По крайней мере, что-то еще держалось на плаву, и можно было надеяться, что этого достаточно. Я различила нос, палубу бака, обломок мачты. Быстро оделась и отправилась за помощью. Лошади мы не держали, Чарли их не любил, поэтому всю дорогу в город я пробежала бегом. Меня не покидало странное ощущение, что я заблудилась. Хотя заблудиться было совершенно невозможно: в те времена тропа была нахоженной, даже и сейчас, полагаю, у вас не возникло особых проблем, не правда ли? Я не чувствовала своего тела, будто потеряла его. Вокруг были только снег и песок, ветер нес их из дюн. И холод. А мой Чарли был где-то там. Помню, что подумала: «Так себя чувствует брукса. Вот почему она мучает путников». А еще я подумала, что, чего доброго, превратилась в нее.

– Кто такая эта брука? – недоуменно поежился Селкирк.

– Не брука, а брукса. Она… вроде банши. Вам знакомо это слово? Дух, не принадлежавший никому. Ужас, существующий сам по себе.

От разыгравшегося ли воображения, или это происходило на самом деле, но Селкирку показалось, что темень за окнами сгустилась. Если он немедленно со всем этим не покончит, ему придется заночевать на маяке.

– Миссис Марчант, давайте вы закончите свою историю по пути в город?

– Что? – смотрительница вздрогнула, как будто он отвесил ей пощечину.

– Миссис Марчант, вы сознаете цель моего визита? За вашими вещами пошлем кого-нибудь потом. Вы не обязаны сегодня же покидать маяк, но так всем было бы проще. А я вас провожу, удостоверюсь, что с вами…

– Добежав до Уинсетта, – произнесла миссис Марчант, глаза которой вновь вперились в лицо Селкирка, а на губах появилась странная, далекая улыбка, – я бросилась к первому же освещенному окну. Окну дома Селкирка-свечника, вашего дядюшки.

Селкирк невольно втянул голову в плечи, припомнив тяжелые дядины оплеухи.

– Добрейшей души человек, – говорила она, не замечая отвисшую челюсть слушателя. – Он меня впустил. В мастерской было так тепло… Мне показалась, что он просто жизнь мне спас. Вернул мне мое тело. Пока я отогревалась, мистер Селкирк, презрев завывания метели, обежал весь город, созывая людей. Пришли многие: матросы, китобои… Отец Чарли и старший из братьев Кендаллов. Собралось человек пятнадцать, не меньше. Большинство их тут же сели на лошадей и поскакали на мыс. Ваш дядя дал мне две кофты и оверкот, и сам пешком отправился со мной в обратный путь, убеждая, что все будет хорошо. Уже на подходе он добавил, что парней наверняка теперь сняли с мели, и сейчас они живехонькие дожидаются дома.

Селкирк решил, что женщина безотчетно приукрашивает свои воспоминания. Его дядюшка – добрейшей души человек? Как же! Дядя был нелюдимом, если с кем и разговаривающим, то о литье свечей. Сама мысль, что он пустит кого-то греться в свою мастерскую, потом, рискуя жизнью, бросится поднимать город, и это все только для того, чтобы спасти богатенького бездельника, выглядела полнейшей чушью.

Впрочем, к тому времени, когда отец отправил Селкирка в Уинсетт, городок уже загибался. Дядюшкина жена умерла какой-то странной смертью, о которой предпочитали не распространяться. Может, и правда его дядя прежде был другим? Хотя вероятнее всего, он был тогда не только сварливым выпивохой, но еще и старым распутником.

– До маяка мы добрались уже в сумерках. Старший Кендалл и четверо моряков четырежды пытались доплыть на шлюпке до косы, но прибой выбрасывал их обратно на берег. Теперь они грелись внутри, чтобы не подхватить воспаление легких. «Завтра, – сказал мне один из них. – Даст бог, завтра мы до них доберемся, лишь бы парни продержались». Едва он договорил, мистер Селкирк, – это было перед тем, как солнце окончательно скрылось за горизонтом, – буря на минуту стихла, и мы их увидели. Они действительно были там.

Единственная слезинка скатилась на ее правую щеку. Миссис Марчант перешла на едва слышный шепот.

– Это казалось даром небес, словно увидеть любимого в раю. Я выбежала наружу, принялась кричать, прыгать, размахивать руками, но они, конечно, не услышали. Да и не до того им было. Они что-то делали на палубе. Я сразу узнала Чарли. Он сидел на баке, укутанный во множество одежек и в чьей-то чужой шапке. В тот момент Чарли походил на мою монахиню, мистер Селкирк, – она слабо улыбнулась. – Ту, у которой лицо скрыто под бандо, помните? Я еще держала ее на коленях. Эту куклу я сделала в честь тогдашнего Чарли.

Селкирк в недоумении уставился на нее. Она что, празднует эти события?

– Братья Кендаллы возились в средней части судна. Их рыжие головы сияли на фоне окружающей хмари, словно два солнышка. «Воду откачивают, – сказал отец Чарли. – Судно, должно быть, дало течь, вот они и пытаются удержаться на плаву».

Хотя улыбка миссис Марчант померкла, она полностью не исчезла с губ.

– Я спросила, как долго они смогут это продолжать. На самом же деле меня беспокоило, сколько часов они уже этим занимаются. Несчастные, прекрасные мальчики. Небо прояснилось всего на какие-то считаные минуты, из-за горизонта наползли новые тучи, и словно морское чудовище восстало из яростных волн. Однако прежде чем снег и мрак скрыли от нас кораблик, ребята распрямились и разом посмотрели… Простите меня, мистер Селкирк.

Слез Селкирк не видел, а она не вытирала лица. Просто сидела в кресле, тихонько вздыхая. Он растроганно смотрел на миссис Марчант.

– Старший из Кендаллов, стоявший рядом со мной, прошептал: «Эх, где ж ваша снаряга, братцы?..». Кендаллы… Понимаете, они сняли верхнюю одежду. Тут только до меня дошло, почему я вижу их волосы. Они продолжали откачивать воду, но шапок не надели. Я всю жизнь прожила среди моряков, мистер Селкирк, все мужчины из моего рода ходили в море задолго до того, как мы прибыли в эту страну. Мой отец, прежде чем послать за нами, плавал тут китобоем. Так что я хорошо знала, что это значит.

– И что же?

– Кендаллы сдались. Сдались, хотя до берега оставалось каких-нибудь сто ярдов. Наверное, решили, что так и так не переживут ночь. Помощь должна была подоспеть до рассвета, и никак иначе. Либо остатки судна затонули бы, либо их убил бы холод. Они просто ожидали своего конца, не от того, так от этого. Но не Чарли, только не мой Чарли! Он не запрыгал от радости, просто прижался к лееру, но я-то знала, что он меня заметил, мистер Селкирк. Чувствовала это. Сколько бы шапок не скрывали от меня его глаз, я всегда чувствовала своего Чарли. А потом опять пошел снег. И наступила ночь. Когда мы их увидели в следующий раз, они цеплялись за такелаж.

Селкирк уже распрощался с надеждой покинуть Уинсетт до утра. В конце концов, система функционирующих маяков и обученного персонала, в которую Служба маяков вложила столько труда, могла и подождать лишний зимний денек.

– Это произошло в полдень следующего дня. Шторм был капризом природы. А может быть, он вообще не имел отношения к природным явлениям. Иначе как объяснить, что столь сильный ветер не смог прогнать тучи? Казалось, этих мальчиков сжала в своих ледяных когтях метель… моего мальчика… И не желала выпускать добычу. Те из моряков, которые еще не слегли в лихорадке, пять раз пытались до них добраться, но не смогли отойти от берега дальше, чем на пятнадцать ярдов. Ледяной дождь был похож на адские стрелы. После последней попытки большинство собралось внутри маяка, я пошла приготовить им чаю и проверить больных, а заодно унять Луиша, лаявшего с самого рассвета. Тогда-то я и услышала крик отца Чарли. Выбежала наружу. Никогда, ни до, ни после, я не видала подобного света, мистер Селкирк. Снег и ветер отнюдь не утихли, тучи низко летели над морем, однако судно, на котором были наши мальчики, было прекрасно видно. Они продолжали цепляться за такелаж. Братья Кендаллы надели свои шапки и куртки, закутавшись как можно плотнее, и сидели, продев руки между вантами. Чарли забрался повыше, скрючился и, опустив голову, глядел то ли на братьев, то ли на палубу. Я надеялась, что они беседуют друг с другом или поют песни, чтобы поддержать дух. Потому что их судно… Вы когда-нибудь видели зыбучие пески, мистер Селкирк? Так вот, все было совсем так же. Просвет в небе длился минуту, не больше. За это время судно погрузилось в воду чуть ли не на фут. Тонущий корабль – единственное, что там еще двигалось.

– Я вот чего не могу понять, – перебил ее Селкирк. – Они же налетели на песчаную косу, так? Или на камни… Почему они просто не покинули судно?

– Чтобы выбраться, им пришлось бы спуститься в воду, после чего они бы замерзли в мгновенье ока. Все, что им оставалось, – это цепляться за такелаж. Они и цеплялись. Те из моряков и китобоев, которые еще остались на ногах, вышли наружу и окружили нас с отцом Чарли. Отчего-то зрелище их корабля воодушевило нас. Накренившаяся мачта вернула нам свирепую решимость. Уже в темноте шлюпке удалось приблизиться к судну. Снег не прекратился, но ветер немного утих. Его шум так долго стоял у нас в ушах, поэтому, наверное, сначала никто ничего не понял. Тех, кто был совсем плох, вроде старшего из Кендаллов, отправили в Уинсетт на лошадях. Мы надеялись, что оставшиеся в городе китобои смогут поставить парус на стоящий в гавани бриг и попробуют добраться до Чарли с моря, погода это уже позволяла. Мне казалось, что с той стороны доносятся какие-то новые звуки, а в какой-то момент я даже увидела мачту спасительного судна. Но, разумеется, бриг не мог поспеть так скоро. На самом деле мы ничего не видели и не слышали, кроме шторма. И вот, когда на меня напал очередной приступ бессильного бешенства, и я металась по комнате, не находя себе места, отец Чарли поймал меня за запястье и, повернув лицом к окну, крикнул: «Остановись! Послушай!». И я вдруг поняла, что ничего не слышу. Вокруг простиралась блаженная тишина. Я подумала, что теперь смогу расслышать голос Чарли или братьев Кендаллов. Прежде чем меня успели остановить, я выскочила наружу и бросилась на берег. Бежала по линии прибоя, мои башмаки вымокли в ледяной воде, платье примерзло к телу, но ничего этого я не чувствовала. К тому времени мы все давным-давно промокли и окоченели. Я принялась выкликать имя мужа. Из-за темноты и снега разглядеть судно не удавалось. Я кричала, а остальные застыли, вслушиваясь, – не отзовутся ли? Но ответа не было. Если бы не волны, бьющиеся у ног, я бы решила, что само море лишилось голоса. А затем…

Впервые голос миссис Марчант дрогнул. Селкирк с тоской осознал, что завидует выпавшим на ее долю испытаниям. Он же никогда, ни единого дня не переживал таких сильных эмоций, кроме, разве что, тех мимолетных, омытых промозглым дождем минут с Амалией. Да и на них лежала скверная тень.

Когда миссис Марчант заговорила вновь, она уже поборола дрожь, и ее голос был тверд.

– Затем я услышала его голос в последний раз, мистер Селкирк. Наверное, я уже все тогда понимала, и теперь, вспоминая об этом, не вполне убеждена, что услышала его на самом деле. Разобрать какой-то хрип, едва ли не шепот, возможно ли это? И все же, все же я могу поклясться всем на свете, что слышала голос Чарли. Он произнес одно-единственное слово: «Поторопитесь». И двое последних оставшихся на мысу мужчин из Уинсетта мешкать не стали. В один миг они спустили на воду шлюпку, мы с отцом Чарли оттолкнули ее от берега, моряки изо всех сил заработали веслами, борясь с волнами. Минуту-полторы они яростно гребли, пытаясь преодолеть гряду прибоя, о которую в последние тридцать шесть часов разбивались все наши попытки. Вдруг их шлюпка вырвалась из плена. Внезапно очутившись на открытой воде, они быстро направили ее к злополучной косе. У нас не было сил кричать или хлопать от радости в ладоши, но мое сердце колотилось так сильно, что даже странно, как это оно не проломило мне ребра. Отплыв от берега на двадцать ярдов, шлюпка скрылась из виду. Моряки потом говорили, что вокруг них были лишь мрак, снег и вода. Никто так и не узнал, насколько близко они подошли к цели. Их не было минут шесть или семь. А потом на нас обрушился ужасный грохот, словно прорвало дамбу. Ветер яростно взвыл, принеся с собой шквал мокрого снега, после чего наступило затишье. Впрочем, никто не тешил себя иллюзиями, что буря улеглась. Вода… Понимаете ли, мистер Селкирк, она просто поднялась гигантской черной волной и швырнула несчастную шлюпку к берегу. Тех двоих, которые были в ней, выбросило на песок. К счастью, хотя вернее это следует назвать «чудом», гребень волны домчал их до самого берега, и они не утонули. Одному вышибло зубы, он сломал нос, второй – оба запястья. Обрушившаяся вода окатила нас с головы до ног и ушла, будто ее и не было.

История, которую слушал теперь Селкирк, сильно отличалась от поведанной когда-то Амалией. Поразивший его тогда рассказ был куда менее жесток, в нем никто не пытался никого спасать, потому что это было бессмысленно. Не брезжило ни единого проблеска надежды. Судно просто сползло с косы, и все утонули.

– Такие волны не возникают ни с того ни с сего, – заметил Селкирк.

– Вы уверены? – склонила голову миссис Марчант. – Мой отец, проводивший в море по полгода, всякое рассказывал. В том числе о волнах, поднимаемых призраком ветра, дувшего за две тысячи лиг года два назад. Такая блуждающая волна бродит по морю, словно медведь-шатун, и пожирает все на своем пути. Нередкое, кстати, явление в открытом океане.

– Но вы же были не в открытом океане!

– А вы думаете, океан об этом знал? Или ему было до этого дело? Признаюсь вам, мистер Селкирк, в то время мне казалось, что он просто не желает, чтобы мы покидали берег. В итоге на мысе Роби осталось только двое здоровых людей – отец Чарли да я. Но тот ледяной дождь все продолжался и продолжался, а мы… Мы ни о чем больше не говорили. Зажгли свечи, уложили раненых гребцов на ковре у камина, а сами принялись сушить их одежду. Тогда же я начала делать эту маленькую сестру… – женщина подтолкнула носком ботинка куклу в бандо, прильнувшую к ее ноге. – Чтобы положить ее ему в гроб. Хотя каждый понимал, что шанс вырвать у моря их тела ничтожен. Шум той ночи… Господи, я как сейчас слышу ледяной ливень, барабанивший в окно, и завывание ветра вокруг башни. Я не могла думать ни о чем, кроме того, что Чарли сейчас где-то там, продолжает хвататься за веревки, в надежде вернуться ко мне. Я не сомневалась, что к утру он уплывет в иной мир. В третьем часу ночи отец Чарли уснул, привалившись к стене. Я бережно помогла ему пересесть в кресло, опустилась рядом и, сама не знаю как, тоже забылась сном прямо у его ног. Наверное, вконец обессилела. А когда проснулась…

Она замолчала, сжав губы. Селкирк никак не мог вспомнить Кендаллов. Знал он их или нет? Вроде бы что-то такое слышал. Впрочем, в те времена он не сводил глаз с Амалии, а затем и вовсе замкнулся в себе, не обращая внимания на окружающих.

– Когда я открыла глаза, – прошептала миссис Марчант, – светило солнце. Я не стала размышлять над тем, что вижу, и о том, что меня ждет. Не став будить отца Чарли, я выбежала из дома, но свекор с каким-то рычанием последовал за мной. Мы даже не посмотрели, на плаву ли наша шлюпка, просто побежали к ней. На мель я тогда тоже не смотрела. Вам кажется это странным, мистер Селкирк? Я лишь оглянулась на дюны. Они были золотыми. Несмотря на нанесенные ветром траву и водоросли, дюны выглядели новорожденными. Шлюпка валялась на боку, один ее борт треснул, но отец Чарли, видимо, посчитал, что она выдержит. В любом случае, другой лодки у нас не было, она оставалась нашим последним шансом. Не говоря ни слова, мы ее перевернули и столкнули в воду, гладкую, как зеркало. Да, океан был совершенно спокойным, волны едва лизали берег. Не дожидаясь меня, отец Чарли сразу запрыгнул в шлюпку и взялся за весла. Однако я уцепилась за корму, пытаясь забраться внутрь, и он, все так же молча, придержал лодку. Затем принялся яростно грести.

Несколько секунд я не решалась поднять голову. Хотела молиться, но не смогла. Моя мать была католичкой, мы с ней работали для монастыря. Не могу вам объяснить, как, но все эти наши куклы и самого Бога превратили в куклу. Какой смысл был в молитвах? Оказалось, верить в того, чью личину мы сами создаем, – невозможно. Мне требовалось иное, незнакомое обличье. Так что я просто сидела с закрытыми глазами, вслушиваясь в крики чаек, подбиравших дохлую рыбу. И ничего не находила в своей душе, кроме отчаянного желания, чтобы Чарли ко мне вернулся.

Наконец, посмотрела вперед. Нет, я не закричала и не заплакала. Кажется, вообще не испытала никаких эмоций. Их осталось только двое. Тот, что сидел повыше, был моим Чарли. Он вскарабкался почти на самую верхушку грот-мачты, накренившейся так, что до воды оставалось футов двадцать пять, не больше. Несмотря на чужой мешковатый оверкот и глубоко нахлобученную шапку, я сразу узнала его по рукам и ногам, цепляющимся за такелаж. «Он шевелится?» – вдруг спросил меня его отец, и я поняла, что он не может заставить себя посмотреть на сына. Подплыли ближе. И вот тут-то я ахнула, мистер Селкирк. Первый и последний раз. Потому что он шевелился. Ну, или мне так показалось. Словно пытался как-то устроиться… умоститься на своем насесте… не могу объяснить. Пытался обвить веревки руками и ногами, словно малыш, упорно протискивающийся в укромное место, играя в прятки… Как будто только-только туда залез. А может, это было от дуновения ветра? Я уже не знаю. Свекор выругался и повторил свой вопрос. Когда я вновь ему не ответила, он поднял голову, пробормотал: «Господи Иисусе…», после чего пригнулся и продолжил грести.

Я не сводила глаз с Чарли и пустого синего неба, стараясь не смотреть ниже – туда, где висело тело младшего Кендалла. Оно держалось на одних только лодыжках, мистер Селкирк. Бог знает, как оно там удерживалось. Ветер сорвал с него одежду, глаза и рот были открыты. Он выглядел ужасно бледным и таким хрупким, как не бывает в жизни. Все тело было изборождено красными полосами, словно шторм пытался его освежевать. Он был еще совсем мальчиком, мистер Селкирк, и кончики его пальцев чуть-чуть шевелились, касаясь воды. Отец Чарли сделал последний рывок, и шлюпка ударилась о борт судна Кендаллов, почти погрузившегося в море.

Мачты над нами громко застонали, я подумала, что сейчас они обрушатся нам на головы. Отец Чарли попытался подтянуть нас как можно ближе, зацепившись веслом за борт, но затем просто подвел шлюпку к песчаной мели. Я выпрыгнула следом за ним, подумав, что карабкаться на мачту нужно будет мне, поскольку я легче, следовательно, меньше шансов, что судно сорвется и окончательно затонет. Наш дом и маяк был так близко, казалось, до них можно дойти вброд. Очень может быть, я бы смогла.

Запрокинув голову, я посмотрела вверх. На сей раз никаких сомнений не оставалось: Чарли двигался. Увидев это, его отец начал кричать. Просто кричать, без слов. Я подняла руки и позвала мужа: «Спускайся, любимый, нам пора домой». Он высвободил конечности из такелажа. Судно заметно просело. Я подумала, что если он только коснется воды, это – конец. Ледяное море мгновенно его убьет. Муж застыл, я – тоже. Его отец замолчал. Чарли долго висел без движения, и я уже решила, что он умер, услышав напоследок наши голоса. Затем медленно, безумно медленно, он начал сползать по канатам вниз головой, перебирая руками, словно паук, карабкающийся по паутине. Задел обнаженное тело Кевина, и оно закачалось туда-сюда, как маятник. Чарли на него даже не взглянул, не попытался отстраниться. Он все так же продолжал спускаться. Не помню теперь, как он перелез через леер. Спустившись на палубу, Чарли исчез из поля нашего зрения. Мы стали прикидывать, как бы снять его с судна, когда он вдруг перевалился через борт и упал на песок у наших ног. В тот же миг судно от толчка покачнулось и, соскользнув с косы, ушло под воду, забрав с собой тело младшего Кендалла.

Спуск отнял у Чарли последние силы. Его глаза были закрыты, казалось, он не дышал и никак не реагировал, когда мы его трясли. Отец поднял сына и перенес в шлюпку. Я запрыгнула внутрь, сев на носу, спиной к берегу. Свекор принялся отчаянно грести. Я сидела по щиколотки в воде и баюкала на коленях голову своего мужа, растирала ему щеки. Они были такими холодными, мистер Селкирк. Невозможно холодными, шершавыми и твердыми – будто каменные. Все свои помыслы, все сердце, все тепло, которое во мне оставалось, я вкладывала в кончики пальцев. Ворковала, как горлица. Отец Чарли сидел спиной к нам, яростно отталкиваясь веслами от воды. Он ни разу не обернулся, поэтому не…

Голос миссис Марчант снова затих. Не приходилось сомневаться, что теперь уже сумерки действительно опустились. В серой мути за грязными стеклами Селкирк заметил оранжевый проблеск на горизонте, будто искорка вспыхнула из-под полуприкрытого кошачьего века. Завтра погода должна была наладиться, а значит, он сможет отправиться домой. Наверное, навсегда. Найдет женщину, которой не нужно будет платить, чтобы составила ему компанию.

– Вы очень храбрая, миссис Марчант, – сказал он и, сам не отдавая себя отчета, сжал ее ледяную ладонь.

Ему хотелось просто утешить бедняжку, но он вдруг испытал сладкую грусть, ощущая чужие пальцы в своей руке. Тоже своего рода улыбка дьявола, вот чем было это чувство.

– Он был отличным мужчиной, ваш Чарли. Но вы уже сполна отгоревали по нему.

– Нет, он был всего только юношей, – прошептала она.

– Ну, значит, отличным юношей. К тому же – вас любил. Вы отдали должное его памяти, и даже сверх того. Теперь настало время начать жить снова, хотя бы ради него. Вернуться к людям. Я позабочусь, чтобы у вас все было хорошо. Позабочусь сам, если вы мне только позволите.

Очень медленно, не отнимая руки, миссис Марчант подняла на его глаза, ее рот иронично приоткрылся.

– Вы… глупец, если думаете… Вы же сказали, что знаете мою историю.

– Теперь знаю, – сконфузившись, Селкирк выпустил ее ладонь.

– То есть вы вообразили, что все эти годы я жила, отрешившись от всего прекрасного в мире, замкнувшись со своими монашками, словно их игуменья, из-за любви или горя?

Ее ладонь, словно сухой лист, упала на колено.

– В этом нет никакого греха, я уверен, но сейчас…

– Я так и не смогла понять, почему шлюпка перевернулась, – произнесла она новым, невыразительным голосом, в котором напрочь отсутствовали прежние певучие интонации, и Селкирк осекся. – Я думала об этом множество раз, снова и снова перебирая обстоятельства в голове, но так и не разобралась, как это случилось.

– Так что шлюпка? – не зная, куда девать руки, Селкирк, наконец, тоже опустил их на колени.

– Был мертвый штиль. Никаких блуждающих волн. До берега оставалось двадцать ярдов. Даже меньше. Можно было выпрыгнуть и пойти вброд. Я все так же шептала ласковые слова, растирая щеки Чарли, но в душе все уже понимала. Думаю, теперь, его отец тоже понимал. Чарли умер еще до того, как мы перенесли его в лодку. Он ведь не дышал. Не двигался. Ни разу не шевельнулся, лежа в шлюпке. Я обернулась посмотреть, сколько еще до берега, и в следующее мгновение очутилась в воде. Трое дюжих мужчин не смогли бы так скоро перевернуть тяжелую лодку. Весло ударило меня по голове. Не знаю, по этой ли причине или из-за ледяной воды, но в голове у меня не осталось ни единой мысли. Какое-то время я не могла сообразить, где верх, где низ, хотя глубина там была не более трех футов. Потом мои ноги сами нащупали дно, и я побрела к берегу. Весло рассекло мне кожу, и кровь заливала глаза. О Чарли я вообще не думала. Ни о чем не думала, кроме того, что мне надо выбраться из холодной воды прежде, чем сама превращусь в ледышку. Этот холод проник в мою кровь, струился по венам. Доковыляв до берега, я рухнула на теплый песок и тут только вспомнила, где я и зачем. Оглянулась. Шлюпка спокойно покачивалась на воде, словно и не переворачивалась. Весла были аккуратно сложены, как руки, скрещенные на груди. Поверхность залива – спокойна, будто пруд. И ни следа – ни мужа, ни свекра. Нигде. Я чуть не расхохоталась. Потому что это было невозможно. Слишком жестоко. Смешно. Я не плакала, просто ждала, не спуская глаз с воды, готовая в любой момент броситься в море на выручку отцу Чарли. Но ничего не дождалась. Ничего. Так и сидела на песке, уставившись на горизонт, даже не всхлипнула ни разу. Дело шло к тому, что я бы так и замерзла там до смерти, завершив эту череду смертей. Вспомнила братьев Кендаллов, сбросивших свои куртки, и принялась расстегивать ворот платья… И тут из воды показался Чарли.

– Но вы же сказали… – Селкирк даже подпрыгнул.

– Он был без шапки, в расстегнутом оверкоте. Как-то боком, по-крабьи, мой муж выбрался на берег. Точно так же, как спускался вниз по такелажу. Я бросилась к нему, обняла, но холод тотчас проник мне в сердце. При этом я смеялась, мистер Селкирк, плакала и смеялась, что-то бормотала, а когда он поднял голову, я увидела…

Зябко передернув плечами, миссис Марчант умолкла. Селкирк беспомощно опустился в кресло. Через несколько минут она заговорила вновь.

– Единственное, чего я так и не знаю, – когда именно он умер.

Отчего-то перед Селкирком встало холодное, призрачное лицо Амалии, и он в тысячный раз попытался представить, где она теперь. Подумал об умирающем городке, о хламе, который доска за доской, кость за костью погребают окрестные дюны. О смерти своей тетки, про которую никто не желал говорить. И о своем дяде. Ведь ему ни разу не пришло в голову узнать, что с ним сталось после исчезновения Амалии.

– Я часто думаю о тех мальчиках, ну, братьях Кендаллах, – пробормотала миссис Марчант. – Каждый день думаю. О том, который, обнаженный и окровавленный, свисал с канатов, и о том, который исчез. Как вы считаете, мистер Селкирк, может быть, он прыгнул в воду, пытаясь спастись? Думаю, такое вполне вероятно. Я бы сама так и сделала.

– Что вы хотите этим сказать?

– Глаза мертвеца отражают свет, – произнесла она, обратив к нему собственные ясные и живые очи. – Вы этого не знали? Глаза же Чарли… Конечно, это уже был не мой Чарли, но тем не менее…

Селкирк привстал, собираясь немедленно броситься вниз по лестнице и скрыться в сумерках. Но понял, что не в состоянии сделать ни шагу.

– О чем это вы толкуете, миссис Марчант?

Вместо ответа она склонила голову, и слабая мимолетная улыбка промелькнула на ее губах.

– О чем я? Да откуда ж мне знать? Может быть, о призраках? У этого мыса утонуло множество моряков, наверняка кое-кто из них был крайне этим удручен.

– Вы имеете в виду…

– Не знаю, может быть, это все глупости, а возможно, призраки сродни богам. Почему нет? Мы просто мысленно наделяем того, кто за нами является, знакомым обличьем. А вдруг это само море? Не могу вам объяснить. Знаю только одно: в лице того, кто выбрался из воды, Чарли не было, мистер Селкирк. Вообще не было. Я ни секунды не сомневаюсь. Я лишь надеюсь, что это нечто завладело им уже после смерти, подобно раку-отшельнику, занимающему пустую раковину. Умоляю тебя, Господи, пусть Чарли был убит морозом и ветром.

– Вы говорите теперь, что он был мертв, – сев прямо, Селкирк скептически покачал головой.

– Он и был мертв.

– Вы ошиблись.

– Эта тварь убила младшего Кендалла, мистер Селкирк. Приползла и разорвала его в клочки. Потом она и собственного отца убила, то есть отца Чарли, я в этом совершенно уверена. Луиш, едва завидев это существо, сбежал в дюны, и больше я своего пса не встречала.

– Повторяю, вы ошиблись. Вы были не в себе, миссис Марчант. А потом все эти годы, проведенные в одиночестве… Наконец, вас же он не тронул, не так ли?

Миссис Марчант улыбнулась и, не выдержав, тихо заплакала.

– Тогда он только что поел, – прошептала она, – или как там это называется… А может быть, я, едва выбравшаяся из моря, только что потерявшая всех своих близких, показалась ему такой же мертвой, как он сам.

– Послушайте! – воскликнул Селкирк и вдруг, повинуясь неосознанному порыву, опустился на колени и вновь взял ее за руки. Господи, какими же ледяными они были! Столько лет, проведенных в холоде, с непомерной ношей на сердце. – Послушайте, миссис Марчант. В тот день вы пережили ужасную трагедию, и если вам померещилось, что…

Селкирк умолк. Мысленно спустился вниз по лестнице, покинул маяк, пронесся над заглохшей тропинкой, петляющей в дюнах, и вернулся в Уинсетт. Увидел заколоченные ставни домов, опустевшие таверны, хмурую улыбку грума. Увидел улицу, где когда-то находилась дядюшкина мастерская. Что все-таки случилось с его дядей? С тетей? С Амалией? Куда они исчезли? Как давно умирает город? Его мысли понеслись дальше, за пределы Уинсетта, над дорогой, по которой он недавно пробирался между битой посудой, истлевшими останками китов, все дальше, к другим таким же опустевшим городкам этого проклятого берега.

– Миссис Марчант, – едва слышно произнес он, вцепившись в ее ладонь, наконец-то поняв, почему она никуда не ушла, – миссис Марчант, заклинаю, скажите, где сейчас Чарли?

Она встала, нежно провела пальцем по кудрям на его макушке и смахнула слезы. Ее ласка была бесстрастной, почти материнской, так любящая мать ерошит волосы пробудившемуся от сна сыну. Селкирк поднял голову. Она смотрела в окно, но не на море, а в темные просторы за дюнами.

– Скоро совсем похолодает, – сказала она. – Я, пожалуй, поставлю на огонь чайник.