[2000]
Ким Ньюман
Обратная сторона полуночи: эра Дракулы, 1981
Помните, я говорил раньше, что Best New Horror 2 была единственной книгой, которую я когда-либо подвергал цензуре как издатель? Что ж, это не совсем правда.
После того, как меня ободрало маленькое британское издательство, и вся музыка обошлась в несколько тысяч фунтов, я решил, что мои редакторские комментарии для двенадцатого выпуска The Mammoth Book of Best New Horror будут посвящены порядочности в издательском деле. За предыдущие несколько лет я заметил, что с постоянным притоком новых технологий количество проблем с издателями только увеличилось, поэтому я хотел предостеречь новых и будущих авторов. И мне казалось, что я выражаю искреннее беспокойство за жанр ужасов.
Тем больше я удивился, когда мой агент сообщил мне, что главный редактор сильно расстроилась из-за статьи и «выражала неохоту» ее печатать. Несмотря на предпринятые попытки, я так и не узнал, что нежелательного она нашла в том комментарии, но был вынужден его заменить поспешно написанным ответом на обвинения (со стороны Америки) в интернете по поводу того, что я включаю в издания слишком много британских авторов. Однако, эта загадочная ситуация заставила меня задуматься. Очевидно, нечто в моей статье задело за живое моего издателя, а – для любого писателя – это как раз та реакция, которую ожидаешь в ответ на критическое эссе какого-либо рода. Так может, все-таки мне есть что сказать?..
Изначальный комментарий в итоге вышел в печать несколькими годами позже – в сувенирном издании the World Horror Convention, а кроме того, он доступен на моей веб-странице, где продолжает собирать позитивные отзывы.
Но на моей статье проблемы с тем сборником не закончились. Издатель сначала хотел использовать для оформления обложки фантастически неподходящий туда рисунок из новеллы Гая Н. Смита, на котором был изображен изъеденный червями труп, выбирающийся из могилы. После моих непрекращающихся жалоб и возражений, мне все же позволили выбрать нечто более изысканное из работ Леса Эдвардса. К сожалению, изображение в итоге было обрезано, но даже в таком виде оно подходило гораздо лучше, чем выбранное изначально.
Даже после сокращения «Предисловие» занимало семьдесят две страницы, а «Некрологи» – сорок одну. Книга, вновь завоевавшая Британскую премию фэнтези в номинации «Лучшая антология», была посвящена двум старым друзьям и коллегам – Р. Четвинд Хейсу и Ричарду Лаймону.
Двадцать две истории были отлично подобраны друг к другу. В их число входили как вторая работа Иана Синклера в жанре ужаса, так и рассказ голливудского режиссера Мика Гарриса. Так же, как я поступил с Терри Лэмсли и Стивом Резником Темом в предыдущих выпусках, я поставил в начало и конец сборника рассказы одного и того же автора. В тот раз эта честь выпала Киму Ньюману, чьи произведения регулярно появлялись в нашей серии начиная с самого первого тома. Хотя «Из “Красной власти”» (вышло в Best New Horror 4) вероятно и является самой значимой его работой, и легло в основу успешнейшей серии вампирских новелл «Эра Дракулы», за прошедшие годы его уже много раз включали в различные антологии. Потому я выбрал другую историю, написанную в рамках той же альтернативной вселенной. В ней очень удачно соединены талант Кима объединять реальных людей с вымышленными персонажами и его энциклопедические познания в истории кино.
I
В полночь тысяча девятьсот восьмидесятый год несся прочь через Тихий океан, а тысяча девятьсот восемьдесят первый наползал с востока. В группе нарядных людей, собравшихся вокруг площадки для барбекю, послышались приглушенные радостные возгласы – жалкое подобие громогласных приветствий новому десятилетию, что раздавались в Райской Гавани на прошлой новогодней вечеринке.
В этой компании только Женевьева придерживалась старой – и верной – традиции отсчитывать декады, века и тысячелетия (когда они наступали). Течение времени имело для нее важное значение; родившись в 1416-м она прожила больше, чем многие. Даже среди вампиров она была старейшей. Пять минут назад – в прошлом году, в прошлом десятилетии – она начала объяснять свой взгляд на вещи седеющему калифорнийскому пареньку – бывшему активисту, которого называли Чувак. Его глаза имели отсутствующее выражение – и не только из-за травки, которую он покуривал всю вечеринку. Его взгляд был таким, пожалуй, с тех пор, как «Самолет Джефферсона» превратился в «Космический корабль». Ей нравились глаза Чувака – в любом состоянии.
– Это так просто, – повторила она, слыша французский акцент в своей речи («ето», «таак», «п’осто»). Он появлялся только когда она была слегка навеселе (наве-се-лее), или старалась произвести впечатление. – Поскольку не было нулевого года, первое десятилетие закончилось с концом десятого года новой эры; первое столетие закончилось с концом сотого года новой эры; первое тысячелетие – с концом тысячного года новой эры. Сейчас, в эти мгновения, начинается новое десятилетие. 1981-й – первый год восьмидесятых двадцатого века, а 1990-й – будет последним.
Секунду Чувак выглядел так, словно все понял, но он всего лишь концентрировался, чтобы разобрать ее акцент. Она увидела озарившую его догадку, головокружительный приступ, внушающий желание от нее отпрянуть. Чувак поднял кривой, туго набитый косячок – вероятно такой же, как он свернул и раскурил в шестьдесят восьмом году, неизменно возвращаясь к этому занятию с тех пор.
– Малыш, если начать ставить время под сомнение, – сказал он, – что останется? Материя? Может, ты начнешь предъявлять вопросы и ей, и тогда магия перестанет работать. Ты подумаешь о промежутках между молекулами и провалишься сквозь землю. Гравитацией притянет. Мощные штуки лучше оставить в покое. Основополагающие штуки – типа земли, по которой ты ходишь, воздуха, которым дышишь. Ты же дышишь, малыш? Я внезапно сообразил, что без понятия на этот счет.
– Да, я дышу, – ответила она. – Когда я обратилась, я не умерла. Но это необычно.
Она доказала свою способность дышать тем, что пару раз затянулась косячком. Такого же кайфа, как он, этим способом она не получила; для этого ей нужно было попробовать его кровь, несущую наркотик от легких к мозгу. Но легкий подъем она ощутила – от его слюны на кончике косяка и от дыма травки. Ощущение вызывало жажду.
Только что минула полночь Нового года, и потому она его поцеловала. Ни к чему не обязывающий поцелуй, который доставил ему удовольствие. Разные вкусы мешались друг с другом – табак в его бороде, налет коктейля «Белый русский» на его зубах и языке. Она вкусила его раскованность, ощутила упрямое стремление откладывать малозначащее на потом. Теперь она точно поняла, что означает выражение «бывший активист». Если бы она позволила себе испить, его кровь принесла бы расслабленность.
Прервав поцелуй, она увидела, что его глаза блестят сильнее – там, где в них не отражалось ее лицо. Временами ее губы бывали подобны лезвиям бритвы – даже в большей степени, чем клыки. Она легонько его порезала – всего только на пробу, даже не задумавшись, оставив взамен немножко себя на его языке. Она сглотнула: по большей части слюну, но с крошечными струйками крови из его десен. Французский поцелуй был самой мягкой формой вампиризма. Столь незначительный обмен жидкостями был на диво питательным. Именно сейчас для нее этого оказалось достаточно – ушла острота ее красной жажды.
– Продолжай дышать, малыш, – сказал Чувак. Он вернул себе косяк и с широкой улыбкой отошел обратно к толпе, наслаждаясь разматывающейся нитью, что их связала. – И не ставь время под сомнение. Дай ему спокойно течь.
Изящно облизнувшись, она наблюдала за его легкой походкой. Она не убедила его, что восьмидесятый был последним годом минувшего десятилетия, и первым – нового. Скорее, он остался при убеждении, что это все не имеет значения. Подобно многим выходцам из Южной Калифорнии, он выбирал себе подходящее время и оставался в нем жить. Многие вампиры поступали так же, хотя Женевьева и считала это растратой долговечности. В моменты, когда ее накрывала высокопарность, ей казалось, что самый смысл течения времени заключен в том, чтобы принимать изменения и одновременно сохранять то лучшее, что было в прошлом.
Когда она родилась, и когда ее обратили, время отсчитывалось по Юлианскому календарю – с его годовой погрешностью в одиннадцать минут и четырнадцать секунд. Думая об этом, она до сих пор сожалела о десяти днях – с пятого по четырнадцатое октября 1582 года, которые папа Григорий XIII украл у нее и у всего мира, чтобы сошлись его вычисления. Англия и Шотландия продержались до 1752-го, не принимая Григорианский календарь и отставая от Рима на десять дней. Другие страны упрямо цеплялись за Юлианское летосчисление до самого двадцатого века; Россия сдалась в 1918-м, Греция – в 1923-м. До новой эры из-за этой разницы в десять дней вынужденному много путешествовать существу вести журнал было чрезвычайно непросто.
Во время путешествий по континенту, в своем дневнике 1885 года – позже из него делал выдержки Брэм Стокер, – Джонатан Харкер говорил о четвертом мая как о кануне дня святого Георгия. Но дома, в Англии, этот день был двадцать вторым апреля. Играющие в чехарду недели раздражали куда больше, чем временны́е зоны, которые ей иногда доводилось пересекать на борту самолета.
Кемпинг в Райской Гавани был ей домом уже четыре года – мгновение ока, которое тем не менее сделало ее старейшей обитательницей поселения, среди от природы непостоянных жителей Малибу. К древней истории здесь относили «Сонни, Шер» и «Предоставьте это Биверу» – все, что звучало с радиостанции «золотых шлягеров» или крутилось в повторе по телевизору, когда его никто не смотрел.
Женевьева – полностью Женевьева Сандрина де л’Иль Дьедонн, хотя для удобства она сокращала имя до Жан Ди – смутно помнила удивительное ощущение, когда однажды она смотрела на Атлантический океан и не знала, что находится между Францией и Китаем. Она была старше названия «Америка»; если бы ее не обратили, вероятно, она была бы мертва к тому времени, как Колумб вернулся с новостями. Если смотреть на все эти годы, то десять дней значат очень мало. Но предположительно важные даты заставляли ее вспоминать об этой лакуне во времени, об этом рывке, что алчуще приблизил будущее и проглотил один из ее дней рождений. Согласно ее внутреннему календарю, десятилетие не закончится еще почти две недели. Сейчас же наступил лимб между десятилетиями, который нельзя игнорировать. К этому времени она должна бы уже привыкнуть к лимбам. Райская Гавань была для нее последним звеном в длинной цепочке прибежищ вне времени и пространства, уютных гробов, слегка присыпанных землей для того, чтобы не мешала суета внешнего мира.
Среди празднующих она была единственной из своего рода, если под «своим родом» подразумевать вампиров, потому что были другие, кто разделял ее теперешнюю профессию – частные расследования; были даже другие пришлецы из достаточно удаленных регионов, чтобы считаться иностранцами. Она родилась в Северной Франции, во время правления английского короля. И видела достаточно исторических событий, чтобы понимать бессмысленность национальностей. Быть британцем в 1416 году означало, что ты ни француз, ни англичанин – или же одновременно и тот и другой. Гораздо позже, во время Революции, Франция снова переделала календарь – сбежала из 1790-х и даже переименовала месяцы. В долгосрочной перспективе эксперимент оказался неудачным. И это время было последним, когда она – гражданка Дьедонн – действительно жила в родной стране. Кровавые события восстановили ее не только против собственной нации, но и против человечества в целом. Слишком много эпох заслужили название «Ужасная». Предполагалось, что вампиры будут непристойно кровожадны, и она не закрывала глаза на злоупотребления своего вида. Но теплые пили из открытых ран столь же ненасытно и делали это обычно с куда большей жестокостью.
С песчаного патио перед ее хромированным, аэродинамичным трейлером она смотрела поверх толпы веселившихся людей, шутивших про франков на вертелах. Вместе со своими приятелями по боулингу Чувак замешивал в кувшине «Черного русского» – они возобновили тянущийся месяцами спор касаемо точного текста заглавной песни в сериале «Заклейменные». Восьмидорожечник в машине с открытым верхом заиграл «Отель Калифорния» The Eagles – оптимистичную, хотя и зловещую песню о вампирше и ее жертвах. Некоторые танцевали на песке; обувь была свалена в большую кучу, и ее будет сложно рассортировать позже. Белые барашки прибоя разлетались о волноломы, а на берег мягко накатывали волны.
Там дальше был Тихий океан и закругление Земли, а за голубым горизонтом, как пелось в очередной проникновенной песне, вставало солнце. Рассвет ее не беспокоил; в ее возрасте, до тех пор, пока она осторожно подбирала одежду – темные очки, широкополая шляпа, длинные рукава – то даже не рисковала получить солнечный ожог, не говоря о том, чтобы рассыпаться прахом и солью, подобно некоторым носферату из линии Дракулы. Она выросла из темноты. От ее ночного совиного зрения было не спрятаться, а значит, в такие в праздничные ночи, как эта, ей приходилось осторожно выбирать, куда смотреть. Ей нравилось жить у моря – его глубины так и остались для нее непроницаемы, они сохранили свою тайну.
– Эй, Девчошка! – донесся хриплый голос. – Хочешь отхлебнуть?
Это был один из серферов, видом напоминающий косматого медведя. Женевьева никогда не слышала, чтобы к нему обращались как-то иначе, кроме как Лунный Песик. Он носил поношенные шорты, шлепанцы и старую голубую рубашку и, вероятно, одевался таким образом еще с пятидесятых. Легендарный ветеран пивных банок, трубок и давно сгинувших волн, ей он казался молодым, но друзья называли его стариком…
Предложение было щедрым. Она кормилась от него прежде, когда жажда была сильна. И с его кровью она чувствовала соленый напор, ощущение, что тебя окружает волна, пока доска несется по водяной поверхности.
Сейчас ей это было не нужно. Она все еще чувствовала вкус Чувака. С улыбкой, она отрицательно махнула ему рукой. Она была старейшей, и для нее красная жажда не ощущалась так жестоко. Со времен Чарльза она кормилась гораздо реже. У большинства вампиров было не так – особенно у тех, что происходили от Дракулы. Некоторые носферату становились только голоднее с течением времени, и в конце концов их пожирала собственная жажда. Таких именовали монстрами. На их фоне она была сущей мелюзгой.
Лунный Песик дернул за ворот рубашки, поскреб украшенную сединой бороду. Два года назад Лос-Анджелесский департамент полиции пытался повесить на него убийство, когда в его пляжной хижине обнаружили мертвое тело сбежавшего из дома мальчишки. Она расследовала это дело и сняла с него обвинение. Поэтому он всегда останется благодарен своей «Девчошке» – как она поняла, имя образовалось от объединения слов «девчонка – крошка». Изначально невысокую, ее обратили – «заморозили» – в шестнадцать. После столетий, когда с ней обращались почти как с ребенком, только недавно ее стали принимать за двадцатилетнюю девушку. И только те люди, которые не знали, что в ней нет тепла и что она не совсем живая. Она даже пыталась изучить лицо на предмет появившихся морщин, но от зеркал ей было мало толку.
В отдалении загремели выстрелы. Она взглянула в сторону холмов, где стояли большие дома важных шишек. Веранды были залиты волшебным светом и казалось, что над берегом плывут созвездия НЛО. Стрелять в небо в новогоднюю ночь было традицией богатых в Малибу. Считалось, что началось это с режиссера Джона Милиуса, знаменитого серфера, помешанного на оружии – дурацкое, опасное занятие. Гравитация и инерция были причиной того, что пули всегда падали вниз, но не всегда в воду. При свете дня она потом находила на песке патронные гильзы или куски продырявленного дерева, выброшенные волнами. Однажды под ударом окажется чья-нибудь голова. Впрочем, «Большая среда» Джон Милиуса заставила ее плакать. Фильмы о взрослении, наполненные романтизмом конца эпохи, западали ей в душу, и она таяла. Ей надо сказать Милиусу, что с течением веков это становится только хуже.
Итак, тысяча-девятьсот-восьмидесятые?
Кое-кто считал ее чересчур формальной, потому что она всегда использовала полное название. Но она прожила слишком много «восьмидесятых». В последнюю сотню лет «восьмидесятые» означали Годы Дракулы – 1880-е, когда граф из Трансильвании пришел в Лондон и изменил мир. Помимо прочего, когда он основал свою недолгую Империю, она выбралась из тени вечного вечера к чему-то, напоминающему свет. Это свело ее с Чарльзом – с теплым человеком, с которым она прожила семьдесят пять лет, до его смерти в 1959 году. С теплым человеком, который открыл ей, что она, вампир, все еще способна любить, что она не умерла внутри, когда была обращена. В этом она не была уникальна, но все же такие как она встречались редко.
При обращении вампиры теряли больше, чем приобретали. Привлеченные желанием быть особенными, они умирали и возвращались обратно другими людьми, карикатурами на свои прежние личности. Такие существа были одной из причин, почему она находилась здесь, на самом западном краю континента, где «представители ее вида» оставались все еще сравнительной редкостью.
У других вампиров были логова в районе Большого Лос-Анджелеса: дон Драго Роблез был землевладельцем до того, как штаты государства объединились в Союз. Он спокойно ждал, пока город сомкнется вокруг его гасиенды, а теперь уверенно набирал обороты в качестве политического деятеля – калифорнийский ответ Европейскому Движению Трансильвании барона Мейнстера. И немногочисленные долгоживущие звезды музыки и кино из числа тех, кто отражается в зеркале и чьи голоса можно записать на пленку. У этих были замки в испанском стиле на Бульваре Сансет – как у вечного ребенка и бога рок-музыки Тимми Валентайна или звезды немого кино Дэвида Генри Рейда. Большинство – преимущественно мелкие хищники, – населяли трущобы Анджелино и наживались на людях попроще, лишая их иллюзий и крови, или занимаясь этой новой мерзостью – продавали шприцы со своей кровью («драк») бедолагам, подсевшим на этот наркотик («дампирам»); тем, кто хотел быть вампиром по ночам, но у кого не хватало духу пройти весь путь.
Однако ей следовало быть благодарной этим мерзавцам; работой ее обеспечивали по большей части как раз те люди, которые связались с непутевыми вампирами. У отвергнутых партнеров и убитых горем родителей ее репутация по спасению жертв из когтей хищников ценилась на вес золота. Иногда ей приходилось заниматься раскодированием – вправлять обратно мозги деткам, которых она вытаскивала из лап культов всех сортов. Сейчас возникали верования куда более странные, чем католицизм, или даже вампиризм: Лунатики, Эзотерический Орден Дракона, Бессмертология, Психоплазмика.
До нее донесся обрывок очередной песни:
«Голос сказал: Папуля, сотни простаков так и ждут, чтоб их подсадили на новую религию».
Как обычно, она просидела до конца вечеринки. Ночные часы пролетели, и край горизонта цвета морской синевы приобрел дивный бирюзовый оттенок. Надвинулся январский холод – он разогнал от барбекю и с пляжных полотенец по кроватям теплых, еще способных чувствовать людей.
Марти Бернс – звезда ситкомов, переживающая в данный момент глобальный спад в карьере, отрубился лицом вниз на холодном песке перед ее трейлером. Она накинула на него найденное одеяло. Он пробормотал что-то в пьяно-наркотическом сне, пока она подтыкала одеяло вокруг. Марти был веселым, шумным человеком, даже будучи в состоянии нестояния. Но «Соль и перец» – звездное шоу, гонорар от которого он теперь проматывал, было совершенно лишено настоящего юмора. Неживые люди на записи искусственного смеха надрывали бока над шутками, еще более неживыми, чем они сами.
Год начался с умеренно доброго дела, хотя для решения проблемы, что глодала парня изнутри, лучше было бы промыть ему желудок и оттащить к АА. Она ляжет спать позже утром, заперевшись в своем комфортабельном трейлере – в большом металлическом гробу, оборудованном всем необходимым. Из всех домов, что были у нее за долгие годы, этот был самым любимым. Трейлер был хромирован везде, где только возможно, и специально оборудован стальными ставнями на окнах и люке в крыше, которым никогда не пользовались. Экономия пространства вынудила ее ограничить количество вещей – весьма немногочисленных для такого долгого срока – только самыми важными: уродливые украшения из ее средневекового детства, кое-какие книги Чарльза и его письма, граммофон Дансетт с электрическим набором пластинок, ее любимый автоответчик, безвкусное мексиканское распятие со светящимися глазами, которое она держала у себя чтобы доказывать, что она не «из тех» вампиров, резиновую уточку с особой историей, два приличных официальных платья и четыре пары викторианских туфель (сделанных на заказ под ее крошечную ножку), переживших все, что было сделано в этом столетии, и способных продержаться еще десятки лет. В дороге она могла подчиниться капризу и использовать красный, словно пожарная машина, «Плимут Фьюри» 1958 года, но трейлер был гораздо удобнее.
По взрыхленному песку пляжа она прошла к водяной кромке. Только что здесь танцевали – словно взрослые из фильмов про Френки и Аннет, которые пытаются приспособить устаревшие па к современной музыке. Le freak, c’est chic.
Она наступила на горячий камешек, который оказался пулей, и махнула рукой в сторону голливудской богатейшей веранды Великого Джона. Милиус написал сценарий «Дракулы» для Фрэнсиса Копполы на основе новеллы Брэма Стокера, в которую ее не включили. Не желая, чтобы ей напоминали о графе, она не смотрела это кино; хотя ее подруга журналистка Кейт Рид, тоже вампир, тоже не упомянутая в книге Стокера, работала над фильмом в качестве технического консультанта. О Кейт она давно ничего не слышала; Женевьева подозревала, что та находится сейчас за железным занавесом и идет по следу Движения Трансильвании, этой странной организации барона Мейнстера, добивающегося чтобы имения Дракулы стали страной вампиров. Боже, если это действительно произойдет, то она снова попробует подать на американское гражданство; сейчас они принимали носферату, чего не было в 1922-м, когда она интересовалась такими вещами последний раз. Мейнстер был одним из «хочу быть как Дракула», хотя был не способен даже носить театральный плащ и кружевные манжеты со своими жеманными крошечными клыками и неприкрытой жаждой стать новым «королем котов».
Небольшие волны плескались у ее босых ног – ногти сверкали под водой.
В семидесятых музыка уже не была чем-то особенным – не после шестидесятых. Глэм-рок. The Bee Gees. The Carpenters. Ей нравились фильмы Роберта Олтмена и «Близкие контакты третьей степени», но она не понимала шумихи вокруг «Звездных войн». Уотергейтский скандал. Нефтяной кризис. Двухсотлетие американской революции. Захват американских заложников в Иране. Но нет Вудстока. Нет свингующего Лондона. Нет никого, подобного Кеннеди. Ничего похожего на высадку на Луне.
Если бы ей нужно было заполнять дневник по каждому десятилетию, то в описании семидесятых было бы много воды. Она бывала на вечеринках, помогала каким-то людям и жила в пастельном, заторможенном, словно безвкусное мороженое, мире Южной Калифорнии, немного на обочине стремительного потока человеческой истории. Ее даже не особо тревожили воспоминания – это проклятие долгоживущих.
Не плохо, не хорошо, никак.
Она не забыла Чарльза и никогда не сможет. Он постоянно, хотя и безмолвно, жил в ее сердце – ее боль, ее поддержка и радость. Этим воспоминаниям она ни за что не позволит ускользнуть. И Дракула. Уничтоженный вскоре после смерти Чарльза, он все еще бросал длинную тень на ее жизнь. Подобно Брэму Стокеру, она гадала, как бы сложилась ее жизнь, каким был бы мир, если бы Влад Цепеш никогда не обратился или если бы его победили прежде, чем он обрел власть. «Как бы сложилось» и покойник. Плохая компания.
И Джон Леннон умер истинной смертью тоже. Меньше месяца назад, в Нью-Йорке, он получил серебряную пулю в сердце – жестокая точка семидесятых, завершение того, что осталось от предыдущего десятилетия. Энни Уилкс, убийца Леннона, сказала, что она была его большой поклонницей, но он должен был умереть за то, что развалил The Beatles. Женевьева не знала, как долго Леннон был вампиром. Но в торжественной Imagine она с грустью распознала пустые повторяющиеся повторы, свойственные творческим людям, которые в попытке продлить свою артистическую карьеру обнаруживают, что пропало то важное, что усиливало их талант и делало их теми, кем они были. И лучшее, на что они могут теперь надеяться, – всего лишь утонченный самоплагиат. Возможно, безумная Энни оказала Леннону услугу, обессмертив его имя. Сама же она, самая знаменитая убийца вампиров, стала краеугольным камнем теплой прослойки населения Америки, которая никогда не примет носферату даже в качестве близких родичей человечества.
«Что, – думала Женевьева, когда солнце тронуло небосвод, – принесет это новое десятилетие?»
II
Граф Дракула, сценарий
Герман Манкевич и Орсон Уэллс
(по мотивам новеллы Брэма Стокера)
30 ноября 1939 года
Изображение появляется постепенно.
Расширенная Трансильвания, тусклый рассвет, 1885 год
1. Освещенное окно – очень маленькое, с большого расстояния. Вокруг – почти полностью темный экран. Камера медленно движется ближе к окну – пока еще размером оно напоминает почтовую марку – и начинают появляться другие объекты: зубцы башен, обширные гранитные стены. А теперь – на фоне ночного неба маячит огромная железная решетка.
Камера поднимается выше, показывая огромные ворота, и задерживается на самом верху, фокусируясь на заглавной «Д», которая проступает все темнее и темнее на фоне светлеющего неба. Сквозь нее и за ней, на вершине горы мы видим готический особняк Дракулы – силуэт огромного замка. Маленькое окно – важная деталь на темном фоне, бросающаяся в глаза.
Наплыв
(серия панорам – каждая ближе к огромному окну, – показывающих что-то из указанного ниже)
2. Поистине невероятные земли Влада, графа Дракулы. Справа они тянутся на сорок миль вдоль перевала Борго – владения действительно простираются во всех направлениях дальше, чем видит глаз. Океан острых древесных верхушек иногда расступается глубокими прорезями там, где располагаются ущелья. Тут и там видны серебряные нити рек, что извиваются в глубоких, окруженных лесом, теснинах. Этот от природы иззубренный, устремленный вверх ландшафт являет собой покрытую первобытным лесом гору. После чего сюда пришел Дракула и перекроил ее лицо – теперь она обжита, с вырубленным лесом, проложенными тропами и новыми рукотворными гребнями.
И сам замок Дракулы – чудовищная громада, составленная из нескольких разрушенных и вновь отстроенных зданий разных архитектурных стилей, с обвалившимися зубцами укреплений, с многочисленными башнями, – расположенный на самой вершине горы, он довлеет над местностью. И располагается на самом краю жуткой пропасти.
Наплыв
3. Деревня
В тени. Буквально – в тени горы. Пока мы идем мимо, мы видим, что двери и окна крестьян закрыты и заперты, увешаны распятиями и огромными связками чеснока – для оберега и защиты. Жители робко выглядывают, со страхом на нас смотрят. Камера движется словно с группой людей – неустрашимых, любопытных, осторожных, имеющих цель.
Наплыв
4. Лес кольев
Мимо которого мы идем. Дерн зарос горными сорняками, колья торчат под разными углами, и видно, что место казни давно не использовалось.
Наплыв
5. То, что прежде было обширным тюремным загоном
Все, что сейчас здесь сохранилось, – это отдельные участки, окруженные колючей оградой. В них содержались пленники – свободно, но изолированно друг от друга и от территории вокруг (кости в одном из загонов указывают на то, что некогда здесь держали человеческий скот, предназначенный для сбора крови).
Наплыв
6. Волчья яма
На фоне туши убитого оленя – силуэт огромного косматого волка на серебряной цепи. Он медленно поднимается – в его глазах светится больше разума, чем у обычного животного, – и смотрит через пространство на светящееся окно замка на горе. Затем он воет – дитя ночи, создающее прекрасную песню.
Наплыв
7. Край рва
Медленно проползает броненосец – словно огромный жук. В мутной воде отражается освещенное окно.
Наплыв
8. Ров
Наклоненные копья просели. На поверхности воды плавает старая тетрадь – ее страницы покрыты стенографическими записями. Когда тетрадь проплывает через экран, на ее месте вновь видно отражение замкового окна, ближе, чем в предыдущей сцене.
Наплыв
9. Подъемный мост
Перекинут через широкий ров – теперь застоявшийся и поросший травой. Мы пересекаем его и сквозь огромные, скругленные ворота выходим в симметричный внутренний двор – возможно, шириной в тридцать футов и сотню ярдов глубиной, до самой стены замка. Давайте посмотрим, как Толанд удержит все это в фокусе. Ландшафтная архитектура вокруг веками была самой обычной и довольно неряшливой. Но именно этот двор содержится в превосходном состоянии. Пока камера движется вперед к освещенному окну, в фокусе появляются редкие и экзотические растения всех сортов: марифаза люпино люмино – светящийся волчий цветок, странные орхидеи, одриенсис малый, триффидус целестус. Главная черта сада – почти чрезмерное буйство отчаянно размножающихся растений, обреченных на увядание. Пещера горного короля, ночь, когда умер последний тролль. Некоторые растения внезапно стегают плетями стеблей, будто обороняясь.
Наплыв
10. Окно
Камера наплывает до тех пор, пока оконная рама не заполняет экран. Внезапно свет внутри гаснет. Это останавливает движение камеры и обрывает музыку (Бернард Херрманн), что сопровождала все сцены. В оконном стекле мы видим отражение сурового, мрачного горного пейзажа владений Дракулы позади нас и тусклый рассвет.
Наплыв
11. В коридоре замка Дракулы, тусклый рассвет, 1885 год.
Зеркала в богатых рамах висят по обе стороны коридора, отражаясь друг в друге в бесконечность. Массивный темный силуэт – Дракула – медленно идет по коридору, отягощенный годами. Он останавливается, чтобы посмотреть в зеркало, но там нет его отражения, запечатленного в бесконечности. В конце концов оказывается, что графа просто там нет.
Наплыв
12. В усыпальнице Дракулы, тусклый рассвет, 1885 год.
Очень дальний план – огромный катафалк Дракулы на фоне громадного окна.
Наплыв
13. В усыпальнице Дракулы, тусклый рассвет, 1885 год.
Глаз. Невероятного размера. Огромные кровавые слезы, в которых отражаются придвигающиеся фигуры с поднятым оружием. Позвякивание бубенцов в музыке дает иронический намек на колокольчики в индийских храмах. Музыка замирает.
СТАРЧЕСКИЙ ГОЛОС ДРАКУЛЫ:
– Кровь Розы!
Камера отдаляется, и становится виден налитый кровью глаз на лице старого Дракулы – его краденая молодость снова потеряна, серая, как у мумии, кожа напоминает пергамент и трескается на морщинках вокруг глаз. Клыки, слишком большие для его рта, растягивают губы и щеки, нос – словно бесформенный нарост. Вспышка – на экране, словно гильотина, опускается нож кукри, занесенный над шеей Дракулы. Голова отделяется от шеи и, подпрыгивая, скатывается по двум покрытым ковром ступеням, что ведут к катафалку. Камера следует за ней. Голова падает с последней ступени на мраморный пол и раскалывается. Растекающиеся ручейки крови поблескивают в первых лучах утреннего солнца. Эти лучи отбрасывают на пол угловатый узор, но внезапно его рассекают тысячи перекрестий света, когда с окна срывают пыльный занавес.
14. Подножие катафалка Дракулы
Камера очень близко. На фоне расшторенного окна мы можем видеть фигуру человека – он заносит над головой длинный охотничий нож. Камера движется вдоль катафалка, пока нож вонзается в сердце Дракулы, и останавливается на отделенной голове. Губы все еще шевелятся. Голос, словно могильный шепот.
СТАРЧЕСКИЙ ГОЛОС ДРАКУЛЫ:
– Кровь Розы!
При солнечном свете, на голову падает четкая тень в виде креста, и голова высыхает в клыкастый, безглазый череп.
Затемнение.
III
Актеры и исполнительский состав «Графа Дракулы» на январь 1940 года.
Производство компании Mercury Productions. Распространитель: RKO Radio Pictures. Исполнительный продюсер: Джордж Дж. Шефер. Продюсер: Орсон Уэллс. Директор: Орсон Уэллс. Сценарий: Герман Дж. Манкевич, Орсон Уэллс. По мотивам новеллы Брэма Стокера. Главный оператор: Грег Толанд. Редакторы: Марк Робсон, Роберт Вайс. Художественный директор: Ван Нест Полглейс. Специальные эффекты: Вернон Л. Уокер. Музыка: Бернард Херрманн.
Орсон Уэллс (Дракула), Джозеф Коттен (Джедедайя Ренфильд), Эверетт Слоун (Ван Хельсинг), Дороти Комингор (Мина Мюррей), Роберт Кут (Арти Холмвуд), Уильям Алленд (Джон Харкер), Агнес Мурхед (миссис Вестенра), Люсиль Болл (Люси), Джордж Кулурис (доктор Уолтер Паркер Сьюард), Пол Стюарт (Раймонд, служитель психиатрической клиники), Алан Лэдд (Квинси П. Моррис), Фортунио Бонанова (хозяин гостиницы в Быстрице), Владимир Соколов (вожак цыган), Долорес дель Рио, Рут Уоррик, Рита Канзино (невесты вампира), Гас Шиллинг (шкипер «Деметры»).
IV
– Мадемуазель Дьедонн, – проговорил голос из ее автоответчика – наполовину рычание, наполовину мурлыканье, – это Орсон Уэллс.
Голос звучал даже глубже, чем в тридцатых, когда Уэллс был звездой радио. Женевьева была в Америке на Хеллоуин в 1938-м, когда Уэллс и «Театр Ртути в эфире» в рамках образовательной программы «Ты находишься прямо там» транслировали свою постановку Г. Дж. Уэллса «Цветение необыкновенной орхидеи» и убедили половину восточного побережья с том, что страна погибает под натиском извивающихся цветов-вампиров. Она все еще помнила шепот: «Кто знает, какое зло притаилось в человеческих сердцах?», после которого последовало торжествующее заявление: «Тень знает!» – и тихое хихиканье, жутко перерастающее в злобный, маниакально-пронзительный смех безумца.
Когда она впервые встретилась с этим человеком в Риме, в 1959 году, его голос не разочаровал. И даже сейчас – записанный на дешевую пленку и проигранный через слабенький усилитель, он пробирал до глубины души. Даже расхваливая бренди или замороженный горох, голос оставался мощным инструментом. То, что Уэллсу приходилось соревноваться с подражателями Уэллса, чтобы получить работу в рекламе, было одной из трагедий современности. Но при этом она подозревала, что он получал немалую долю скрытого удовольствия от своей затянувшейся роли поверженного гиганта. В качестве актера лучше всего он играл сам себя. Даже оставляя сообщение на автоответчик, он интонировал фразы так, словно произносил речь со смертного одра в шекспировской трагедии – он отлично умел это делать.
– Есть одно небольшое дело, о котором мне бы хотелось узнать твое мнение – в качестве как частного детектива, так и члена сообщества вернувшихся к жизни. Если ты позвонишь мне, я буду весьма благодарен.
Она поразмыслила над этим. Уэллс был широко известен тем, что жил широко и вечно был на мели. Скорее всего, он не сможет себе позволить даже ее умеренную расценку в сто долларов в день, не говоря об издержках. А подарки в виде редких вин или кубинских сигар ей были не очень-то нужны, хотя она полагала, что сможет обратить их в деньги.
В то же время, ей уже стало скучновато искать пропавших детей и сбежавших из-под надзора. А Уэллса в скучной жизни пока еще никто не обвинял. Он оставил сообщение днем, пока она отдыхала. Сегодня был первый из десяти или около того дней между григорианскими и юлианскими восьмидесятыми. Она может себе позволить уделить столько времени гению с изъяном – по его собственному выражению.
И она это сделает.
Оставляя ей сообщение, Уэллс сделал паузу, чтобы она могла подумать. Она слышала его тяжелое дыхание на пленке – работу легких крупного мужчины. Затем, будучи уверенным, что получит согласие, он добавил детали, как его найти – адрес где-то в Беверли-Хиллз.
– Я очень хочу увидеть тебя снова. А до тех пор, помни… лоза преступления приносит горький плод!
Одна из его старых радиофразочек.
Он рассмеялся – королевским смехом, смехом Тени. Это нагнало на нее жути в достаточной степени, но и рассмеяться тоже заставило.
V
Она обнаружила Орсона Уэллса на дне пустого и растрескавшегося бассейна позади арендованного бунгало, в центре внимания. Три обнаженных девушки-вампира замахивались на него бутафорскими предметами – светящийся череп, окровавленный кинжал в духе Макбета, хорошо детализированная кукла огромной летучей мыши – и быстро носились вокруг его массивной фигуры, легонько касаясь его головы этим хеллоуиновским реквизитом. Бывший «Чудо-мальчик» стоял на коленях – огромная русская рубаха распахнута на груди, огромный (и накладной) нос поблескивает под прожекторами, огромная борода лопатой измазана в красном сиропе. Человек с ручной камерой, вроде тех, с которыми снимают домашнее видео, кружил вокруг странного квартета, не особенно огорчаясь, когда вампирши оказывались между ним и главной звездой.
Еще несколько людей стояли вокруг бассейна и направляли свет. Но звукового оборудования не было: снималось в тишине. Женевьева отошла обратно к бунгало, чтобы не мешать работе. Она уже бывала на съемочных площадках раньше – в Чинечитте и в Голливуде, – и знала, что эта команда считалась бы минимально необходимой даже для студенческой короткометражки. Если бы режиссировал кто-то другой, она бы предположила, что снимается проба грима или идет репетиция. Но в случае с Уэллсом она знала, что это настоящий фильм. Возможно, он закончится диалогом, не соответствующим видеоряду, но это будет нечто необыкновенное.
Уэллс произносил монолог.
Секунда ушла у нее на то, чтобы понять, чем были заняты девушки – и когда поняла, то еле сдержала смех изумления. Они были голыми не для того, чтобы приятно обрадовать аудиторию, потому что их все равно не будет видно. Не имеющие отражения носферату останутся абсолютно невидимы, когда отснятый материал обработают. Девушки были обнажены потому, что надетая на них одежда будет видна на пленке. Только очень старые вампиры – Дракула был одним из таких – настолько нарушали законы оптики, что лишали отражения любой свой костюм, вбирая в свои черные сердца даже это. В конечном итоге, в фильме будет казаться, что Уэллс подвергается атаке зловещих оживших предметов – черепа, кинжала и летучей мыши. Пока же он вцепился в свои волосы и одежду, словно Лир – но осторожно, чтобы не зацепить нос, – и воззвал к разгневанным небесам. Девушки мелькали вокруг – стройные, смертельно бледные, не чувствующие холода. Их лица ничего не выражали, а руки были заняты работой. Самый дешевый из всех возможных спецэффектов.
Уэллс упал вперед, лицом вниз, пару секунд полежал без движения, после чего поднялся, уже не в образе, и объявил: «Снято». Его нос расплющился.
Чтобы посоветоваться с мастером, из теней вынырнула женщина с планшетом для бумаги в руках. На ней были белая меховая курточка и такая же шляпа. Девушки-вампиры отложили реквизит и отступили назад – на их наготу никто не обращал внимания. Одна взяла со стула одеяние, напоминающее плащ, и накинула на свои тоненькие плечи, после чего выбралась из бассейна.
Женевьева никак себя не обозначала, но девушка задержала на ней взгляд. От нее исходило ощущение, что она сыта по горло предполагаемым очарованием шоу-бизнеса.
– Предполагалось, что обращение поможет моей карьере, – сказала она. – Я собиралась быть звездой и остаться навеки красивой. Но вместо этого я потеряла отражение. А ведь у меня были отличные перспективы. Мою кандидатуру рассматривали для последнего сезона «Ангелов Чарли». Я была бы блондинкой.
– Всегда есть театр, – предложила Женевьева.
– Там звездой не будешь, – ответила девушка.
Она явно была новорожденной, слишком нетерпеливой к вечности, которой еще не понимала. Она хотела все бонусы сейчас, без всей этой чепухи с расплатой по счетам и ожиданием своей очереди. Светлые волосы были коротко острижены, очень бледная, чуть ли не прозрачная кожа обтягивала тонкие, словно птичьи, косточки и упрямое, холодное, но милое личико с резко очерченными контурами, блестящими зубами и красноватыми глазками. Ее плечо было отмечено параллельными следами когтей, еще не зажившими – словно полоски на погонах. Женевьева запомнила эту деталь.
– Кто там, Нико? – прокричала одна из оставшихся внизу девушек.
«Нико? Не та, знаменитая?» – подумала Женевьева.
– Кто? – вслух переспросила девушка. – Знаменитая?
Нико – точно не та, знаменитая – услышала мысль Женевьевы. Распространенный талант у старших, но необычный у новорожденных. Если продержится, эта девчонка сможет неплохо устроиться. Хотя ей придется выбрать новое имя, чтобы не путали с исполнительницей All tomorrow’s parties.
– Еще одна из нас, – ответила старлетка девушке внизу. – Невидимая.
– Я здесь не для съемок, – пояснила ей Женевьева. – Мне нужно увидеть мистера Уэллса.
Нико посмотрела на нее с недоверием. Зачем вампиру, не будучи актрисой, здесь находиться?
Шестеренки крутились в мозгу новорожденной. Это работало в обе стороны: Нико могла улавливать чужие мысли, но заодно она транслировала свои. Девушек внизу звали Норка и Вампи (да вы шутите!) и они частенько работали с Нико.
– Ты ведь старая, не так ли?
Женевьева кивнула. На прозрачном личике Нико отразился энтузиазм.
– Оно вернулось? Твое отражение в зеркале?
– Мое – нет.
Ее лицо вытянулось. Она потеряна для профессии. Все ее чувства были как на ладони, заметные даже с дальних кресел.
– Разные линии крови дают разные особенности, – Женевьева попыталась ее утешить.
– Я это слышала.
Призрачные надежды Нико не интересовали. Она жаждала мгновенного решения проблемы.
– Это мадемуазель Дьедонн? – проревел знакомый голос.
– Да, Орсон, это я, – сказала она.
Нико отреагировала тем, что принялась за расчеты. Она думала, что Женевьева может оказаться важной персоной.
– Тогда на этом сегодня сворачиваем. Спасибо, люди. Отчитайтесь Ойе о своих издержках и встречаемся здесь следующей ночью, ровно в полночь. Вы все изумительны.
Ойей звали ту самую женщину, с планшетом в руках: Ойя Кодар, соавтор и товарищ Уэллса. Она была из Югославии – еще одна беженка, вынесенная волнами на берег Калифорнии. Уэллс словно выплыл из бассейна, легко подтягивая свое огромное тело вверх по лестнице, помогая себе объемистыми руками. Она поразилась тому, как легко он держался на ногах.
Он избавился от накладного носа, после чего обнял ее.
– Женевьева, Женевьева, я тебе очень рад.
Остальные участники съемочной группы по одному поднимались наверх и тащили на себе оборудование.
– Думал отснять сцену безумия Ван Хельсинга, – пояснил Уэллс. – Ловкий трюк с этими девчонками.
Он подмигнул почти по-сантаклаусовски. Его жестикуляция завораживала.
– Элементарная магия кино, – сказал он. – Жорж Мельес мог бы провернуть такое в тысяча восемьсот девяносто седьмом.
– Так уже делали раньше? Я не помню, чтобы видела подобное в фильмах.
– Дело в том, я полагаю, что это мое собственное изобретение. Все еще есть хитрости, которые можно выжать из кинематографа. Даже после всех этих лет – для тебя, конечно, всего лишь вздох, моя дорогая, – звуковое кино все еще не совершенно. Мои маленькие вампирчики могут сделать карьеры аниматоров, кукловодов. И ты никогда не увидишь их рук. Я должен отснять короткометражку, для детей.
– Ты давно над этим работаешь?
– Эта идея пришла мне в голову сегодня, около семи вечера, – сказал он с застенчивой усмешкой. – Это Голливуд, моя милая, и тут можно получить что угодно только позвонив по телефону. Я заказал моих вампиров, словно пиццу.
Женевьева догадалась, что невидимые девушки были шлюшками – обычная карьера для тех, кто не мог сниматься в кино. Некоторые работники студий платили хорошие деньги девушкам, которых они бы с презрением проигнорировали на открытых пробах. А правильно обученные вампиры могли погружаться в такие области боли и наслаждения, куда не рискнули бы заглянуть теплые девушки, сочтя их неприятными, неаппетитными или нездоровыми.
Она заметила, что Нико увивалась вокруг молодого ассистента мужского пола, и попеременно то флиртовала с ним, то пыталась выпросить у него какую-то услугу. Уэллс был прав: она могла бы сделать себе карьеру повелительницы марионеток.
– Пойдем в дом, Женевьева, – сказал Уэллс. – Нам надо поговорить.
Съемочная команда и девушки сгрудились вместе. Оставшаяся за главную Ойя организовала несколько машин, чтобы развезти всех по домам или (в случае Нико, Норки и Вампи) – в новый клуб, где можно было провести оставшиеся до рассвета часы. Гари, оператор, хотел доставить отснятое в лабораторию, поэтому спешно уехал на своей машине. Многие люди кино жили по вампирскому графику, даже не будучи ожившими мертвецами.
Вокруг все еще чувствовалось некое опьянение. Женевьева задумалась, было ли оно подлинным, или же кто-то из команды нюхал драк, чтобы держать темп. Она слышала, что это работает лучше спидов, но решила, что сама она надежно защищена; даже будучи кровопийцей – подобно всем представителям ее вида, она обратилась после того, как пила кровь вампира, – она находила отвратительной идею вводить в свой организм высушенную в порошок кровь другого вампира, разбавленную дьявол знает чем еще.
Уэллс шел впереди к ничем не примечательному бунгало, и включал по дороге свет. Бессмысленный шум у бассейна заставил ее оглянуться.
Сцена безумия Ван Хельсинга?
Она знала, чем сейчас занят Уэллс. Он упоминал, что всегда хотел снять «Дракулу». И сейчас, похоже, он действовал, подчиняясь импульсу. Это немного ее испугало, хотя и не должно было. Сама она не могла определиться, насколько часто следует рассказывать эту историю.
VI
Орсон Уэллс прибыл в Голливуд в 1939-м, и договорился с Джорджем Шефером из Pictures о съемках двух фильмов в качестве продюсера-постановщика-сценариста-актера. Приведя за собой свиту из коллег с радио и из нью-йоркского театра, он основал Mercury Productions, чтобы делать фильмы. Прежде чем приступить к «Гражданину Кейну» (1941) и «Великолепным Эмберсонам» (1942), Уэллс занимался другими проектами: только что опубликованный антифашистский триллер Николаса Блейка «Улыбающийся человек с ножом» (1939), «Сердце тьмы» Конрада (1902) и «Дракула» Стокера (1897). Как и в случае с Конрадом, «Дракула» был новеллой, которую Уэллс ставил потом на радио в «Театре Ртути в эфире» (июль 1938).
Сценарий подготовили (Уэллс, Герман Манкевич и, без указания в титрах, Джон Хаусман), придумали декорации, утвердили состав и сняли пробы – правда, точное их количество так и не назвали, – но затем от проекта отказались.
Причины отказа от «Графа Дракулы» остались неизвестными. Ходили слухи, что RKO занервничали из-за оглашенного Уэллсом намерения снять большую часть фильма от первого лица, переключая камеру между разными персонажами – так же, как в невыдуманной истории Стокера. В своих мемуарах «Прокол» (1972) Хаусман утверждает, что энтузиазм Уэллса относительно такой формы съемки хотя бы частично опирался на идею, что бесстрашные охотники на вампиров – Харкер, Ван Хельсинг, Куинси, Холмвуд – преимущественно останутся за кадром, зато Дракула, объект их внимания, всегда будет в фокусе. Хаусман, к моменту написания мемуаров давно отдалившийся от Уэллса, без нужды добавляет, что Дракулу играл бы сам Уэллс. Он заодно носился с идеей сняться и в роли Харкера, но потом решил, что Уильям Алленд тоже справится, если будет держаться тени и если Уэллс будет его иногда дублировать.
Быстро менявшаяся политическая ситуация в Европе, которая уже вынудила правительство Рузвельта пересмотреть политику относительно вампиризма и слишком реального графа Дракулы, могла вдохновить определенные фракции на то, чтобы надавить на RKO и убедить их, что снимать такой фильм в 1940-м будет «неразумно».
В интервью с Питером Богдановичем, опубликованном в «Это Орсон Уэллс» (1992), но сделанном задолго до выхода дискуссионной версии «Дракулы» Фрэнсиса Копполы (1979), Уэллс говорит: «Из «Дракулы» можно сделать потрясающее кино. По сути, еще никто этого не сделал; никто не обращал внимания на книгу – на самую потрясающую и ужасающую книгу на свете. Историю рассказывают четыре человека, а потому должно быть четыре повествования, как было у нас на радио. Там есть одна сцена в Лондоне, где он бросает тяжелый мешок, наполненный кричащими младенцами в угол подвала! Сейчас уже можно зайти так далеко».
– Гейтс Дж. Потерянный Дракула Уэллса // Сторожевой пес видео. 1994. № 23, май-июль.
VII
Уэллс не столько жил в бунгало, сколько его занимал. Она узнала признаки высококлассного временного обиталища. Предметы чрезвычайно ценной антикварной мебели, импортированной из Испании, стояли вперемешку с уродливыми, но функциональными и современными вещами, которые шли в нагрузку к сдаваемым апартаментам. Комната отдыха – самая большая в доме – выглядела вполне эстетично за счет драпировки, которую Женевьева отнесла бы к шестнадцатому веку. Гобелен был прибит гвоздями над открытым камином, словно занавес, и изображал рыцаря в полном доспехе, едущего через лес, где черные, красноглазые демоны с высунутыми языками выглядывали из-за стволов высоких деревьев. Один из углов гобелена сильно обгорел, и следы от огня тянулись вверх. Вокруг громоздились стопки книг – как древних томов в квадратных переплетах, так и современных образчиков в ярких бумажных обложках – и шаткие башни катушек с пленкой.
Женевьева было подивилась, почему у Уэллса в одном углу свалены вместе хороший шерри и коробки картофельных чипсов, но потом сообразила, что, скорее всего, за коммерческую деятельность ему частично платят товаром. Он предложил ей шерри, а она его удивила, согласившись.
– Иногда я пью вино, Орсон. Дракула говорил не за всех нас.
Он изогнул бровь, после чего устроил шоу, наливая шерри в бумажный стаканчик.
– Мое стекло еще не прибыло из Мадрида, – извинился он.
Она отпила напиток, который не могла по-настоящему оценить, и села на готический стул с прямой спинкой. Это вызвало воспоминания о проведенных в церкви часах, когда она еще была теплой девочкой, от чего ей захотелось поерзать.
С фальстафовским кряхтением Уэллс тяжело опустился на низкую кушетку, накрытую бархатным покрывалом. Он был достаточно широк, чтобы сидеть там, словно на троне.
К ним присоединилась Ойя. Она стояла молча, а ее волосы покрывал яркий головной платок.
Пауза.
Уэллс безмятежно улыбался. Женевьева решила, что он выжидал момент, наслаждаясь ролью. Она даже знала, кому он подражает: Сидни Гринстрит из «Мальтийского сокола». Выдающийся ум двойственной натуры, наслаждающийся игрой разума перед ошеломленным зрителем. Если Голливуд решит когда-нибудь переснять «Сокола», что будет святотатством, то Уэллс будет метить на роль Гатмена. Слишком многие из его актерских работ были такого плана – замещение другого выдающегося актера в более плохой переделке чего-то, что некогда оказалось удачным.
– Я гадала, для чего ты меня пригласил, – подала она реплику.
– Да, – это его позабавило. – Это будет долгая история.
– И это меня пугает.
– Еще несколько часов до рассвета.
– Это так.
Теперь Уэллс был в своей стихии. Она поняла, что он переключается между точками съемки, глядя на сцену не только глазами своего персонажа на экране, но и с позиции закулисного божества.
– Ты знаешь, что я годами носился с идеей «Дракулы»? Я хотел сделать его с RKO в сороковых – подготовил сценарий, придумал декорации, подобрал состав. А потом все это забросили.
Она кивнула.
– Мы даже отсняли несколько сцен. Я бы хотел какой-нибудь ночью прокрасться в сокровищницу и спасти пленку. Может, даже чтобы использовать в текущем проекте. Но у студии все права. Представь, что бы было, если бы картины принадлежали тем, кто смешал краски и изготовил холст. Мне бы, как обычно, пришлось унижаться. Детишки, что унаследовали RKO после Хьюза, едва знают, кто я такой, но им доставит удовольствие зрелище моего раскаяния, мои мольбы, мое полное уныние. В конце концов, может я даже получу желаемое.
– Разве «Дракулу» уже не отсняли? Как я понимаю, Фрэнсис…
– Я это не смотрел. И это не имеет значения – ни для меня, ни для мира. Я не снимаю ученических «Макбета» или «Цезаря», я предпочитаю только лучшее. И это же относится к Стокеру. Волшебная вещь, ты же знаешь.
– Это смешно, но я его читала, – вставила она.
– Ну конечно, читала.
– И я встречала Дракулу.
Уэллс поднял глаза, словно это оказалось для него новостью. Неужели это все было затеяно, только чтобы ее расспросить? Почти сотню лет назад она провела целых пятнадцать минут в присутствии царственной особы, но расспрашивали ее об этом (предположительно, драматическом) моменте больше, чем обо всех предыдущих пятистах шестидесяти пяти годах ее жизни. Она видела графа еще раз, позже, после его истинной смерти, была на его похоронах и видела, как развеяли его прах – как и Уэллс, припомнила она. Ей казалось, что она просто хотела убедиться, на самом ли деле Дракула мертв.
– Я принимался за «Дракулу» несколько раз. Но похоже, что эта идея проклята. Может быть, на этот раз я все же закончу. Считаю, что это нужно сделать.
Ойя положила руки ему на плечи и сжала. Уэллс выглядел практически по-императорски, только он был императором в изгнании – свергнутым с трона и вышвырнутым вон, сохранившим только самых верных, прошедших все испытания подданных.
– Имя Алукард тебе говорит о чем-нибудь? – спросил он. – Джон Алукард?
– Возможно, это кажется для тебя потрясением, Орсон, но «Алукард» – это «Дракула» задом наперед.
Он разразился веселой версией смеха Тени.
– Я заметил. Разумеется, он вампир.
– Центральные и восточно-европейские носферату любят анаграммы так же, как они любят менять свои имена, – пояснила она. – Это действительно свойственная им причуда. Моя недавно умершая подруга Кармилла Карнштайн перебрала как минимум с полдюжины вариантов имени, прежде чем ее изобретательность иссякла. Милларка, Маркилла, Аллимарк…
– Мое имя раньше было Ольга Палинкас, – вставила Ойя. – Пока Орсон не придумал для меня «Ойя Кодар», чтобы звучало по-венгерски.
– Многообещающий скульптор «Владимир Загдров» – это тоже моя дорогая Ойя. Ты права насчет пристрастия немертвых к nom de plumes, к альтер эго, к потайным личностям, к анаграммам, палиндромам и акростихам. Актеры тоже любят все это. Пережиток византийского склада ума, полагаю. Говорит кое-что об образе мышления. Хитроумно, но очевидно. Написание наоборот может быть своего рода компенсацией: отражение на бумаге для тех, у кого нет отражения в зеркале.
– Этот Алукард, кто он?
– Тот самый вопрос, на который я хотел бы получить ответ, – сказал Уэллс. – И ты, моя дорогая мадемуазель Дьедонн, та самая личность, от которой я этот ответ хотел бы услышать.
– Алукард заявляет, что он независимый продюсер, – вклинилась Ойя. – У него сделки по всему городу.
– Но никаких заслуг, – добавил Уэллс.
Женевьева могла себе это представить.
– При этом у него есть деньги, – продолжил Уэллс. – Заслуг нет, но счет солидный. Твердая наличность и доллары янки изгоняют любые сомнения. Кажется, с этим не поспоришь.
– Кажется?
– Симпатичное коротенькое словечко, не так ли? «Казаться» и «являться» – слова по разные стороны смысловой бездны. Этот мистер Алукард, носферату, хочет финансировать моего «Дракулу». Он предложил мне сделку, подобной которой у меня не было со времен RKO и «Кейна». Неограниченный бюджет, лучшая аппаратура, право окончательной редакции, контроль за всем – начиная с актерского состава и заканчивая связями с общественностью. И единственное условие, которое он мне ставит, – я должен поставить определенный сюжет. Он не хочет моих «Дона Кихота» или «Вокруг света за восемьдесят дней». Он хочет только «Дракулу».
– Коппола… – гневный взгляд Уэллса заставил ее перефразировать, – этот другой фильм, с Брандо в роли графа? В конце они же свели баланс? Отбили бюджет. «Дракула» – продукт высокодоходный. Скорее всего, найдется место и для новой версии. Не говоря уж о сиквелах, ТВ-сериалах по мотивам и пародиях. Твой мистер Алукард мыслит здраво. Особенно, если у него есть деньги и нет заслуг. Связать свое имя с хорошим, с великим фильмом – ему это не повредит. Может, он хочет шумного признания?
Уэллс обдумал эту идею.
– Нет, – он сделал заключение почти с грустью. – Женэ, меня никогда не обвиняли в нехватке эгоизма. Широта моего духа, мое чувство значимости – это часть моего актерского мастерства. Броня, которую я обязан таскать, чтобы вести повседневные битвы. Но я не слеп. Ни один продюсер в здравом уме не станет финансировать меня в таком объеме, не предложит мне такой сделки. Даже эти детишки – Спилберг и Лукас – не смогли бы получить такого славного предложения. Я понимаю это так же хорошо, как все нормальные люди. Сегодня студиями могут владеть нефтяные компании и гостиничные магнаты, но есть же коллективная память о том контракте, что я подписал, когда мне было двадцать четыре и как все пошло не так – и для меня и для всех. Когда меня вышибли со съемочной площадки в сорок третьем, RKO получили права на рекламу с новым слоганом «Эффектность, а не гениальность!». Голливуд не желает меня видеть – я напоминаю о его ошибках, о преступлениях.
– Ты говоришь, Алукард – независимый продюсер. Может быть, он фанат?
– Не думаю, что он видел хоть какой-то из моих фильмов.
– Думаешь, это злая шутка?
Уэллс пожал плечами, воздел руки. Ойя была более насторожена, более обеспокоена. Женевьева попыталась угадать, не она ли была тем, кто настоял на расследовании.
– Первые чеки отлично прошли, – сказал Уэллс. – За это место оплачена аренда.
– Ты знаком с выражением…
– О лошадином докторе? Да.
– Но тебя это тревожит? Загадка?
– Загадка мистера Алукарда. Это так. Даже если правда взорвется у меня перед носом, я выдержу. Этой тропой я уже ходил прежде и осмелюсь пройти по ней вновь. Но, в любом случае, мне бы хотелось чего-то ждать на будущее. Я хочу, чтобы ты потихоньку навела кое-какие справки о нашем мистере Алукарде. Как минимум я бы хотел знать его настоящее имя и откуда он. В данный момент он кажется настоящим американцем, но не думаю, что так было всегда. Но больше всего я хочу знать, что он задумал. Ты можешь мне помочь, мадемуазель Дьедонн?
VII
– Знаешь, Женэ, – задумчиво произнес Джек Мартин, глядя сквозь завитки сигаретного дыма, что всегда окутывали его голову, как тает лед в его пустом стакане, – ничто из этого не имеет значения. Это не важно. Писательство. Это банальное устремление, едва ли стоящее усилий, несущественное на любой космической шкале. Это всего лишь кровь, пот, кишки и кости, извлеченные из наших тел и скормленные пишущей машинке, чтобы быть выплеснутыми на ее валик. Это всего лишь больная душа Америки, киснущая на солнце. Никто на самом деле не читает того, что я написал. В этом городе не знают, кто такие Фланнери О’Коннор или Рей Бредбери, не говоря уж о Джеке Мартине. Ничто не сохранится в памяти. Мы все умрем и всё закончится. Пески покроют нашу цивилизацию, а солнце превратится в огромный красный огненный шар и сожжет даже вас.
– Это только через несколько миллионов лет, Джек, – напомнила она.
Это его, похоже, не убедило. Мартин был писателем. В старшей школе он выиграл национальные соревнования по эссе, с работой, озаглавленной «Здорово быть живым». А теперь ему было сорок, и его прочувствованные, хотя и жуткие рассказы – наиболее личные его работы – печатались в небольших журналах с научной фантастикой и в мужских изданиях, а еще выпускались дорогим ограниченным тиражом фанатами-издателями, которые потом вылетали из бизнеса, не заплатив ему денег. Уже десять лет он зарабатывал на жизнь написанием сценариев, но фильмы, где стояло его собственное имя, так и не выходили на экраны. У него были проблемы со счастливыми концовками.
Как бы то ни было, он знал, что творится «на производстве», и был ее первой целью, когда дела приводили ее к кинематографу. Он жил на бульваре Беверли-Глен в хибаре, сделанной из толя, и приткнутой между многомиллионными особняками, и говорил всем, что она сейсмоустойчивая.
Мартин погремел льдом, и она заказала ему еще одну кока-колу. Он затушил сигарету и закурил новую.
Девушка за стойкой гостиничного бара, одетая, словно волшебница, закинула лед в новый стакан и дотянулась до небольшого хромированного крана. Ударила струя кока-колы, поливая лед.
Мартин приподнял свой старый стакан.
– Разве не было бы замечательно, если б можно было сунуть девчонке бакс, чтобы она налила в этот стакан, а не устраивала суматоху с новым и не заставляла бы тебя платить снова и снова. Должен быть неограниченный долив. Вообрази это себе, Женэ – утопическая мечта. Вот, что нужно Америке. Бездонная кола!
– Это не в наших правилах, сэр, – откликнулась девушка. Вместе с колой шли клетчатая салфетка, несчастный ломтик лимона и пластиковая ложечка.
Мартин посмотрел на ноги барменши – она носила черные сетчатые колготки, туфли-лодочки на высоком каблуке, плотно облегающий белый жилет, фрак и цилиндр.
Писатель пригубил свою новую колу, у которой все еще было дно, а девушка занялась другими утренними клиентами.
– Готов спорить – она актриса, – сказал он. – Думаю, она снимается в порно.
Женевьева приподняла бровь.
– Большинство фильмов категории Х поставлены лучше, чем те помои, что идут на широкую публику, – настаивал Мартин. – Я могу тебе показать короткометражку кое-чего от Джераржа Дамиано или Джека Хорнера, как если бы снимал Бергман или Дон Сигел. Кроме постельных сцен.
Мартин писал «сценарии» для взрослых фильмов, используя тщательно сохраняемые в тайне псевдонимы – чтобы защитить свое членство в Гильдии Сценаристов. У Гильдии не было какого-то предубеждения к порно, но предполагалось, что ее члены не берутся за написание полноценных сценариев за пару дней и триста долларов. Мартин утверждал, что именно он придумал популярную фразочку Джеми Гиллиса «Соси, сука!».
– Что ты можешь мне рассказать о Джоне Алукарде?
– Имя…
– Кроме того, что его имя означает «Дракула», написанное наоборот.
– Он из Нью-Йорка. Ну, во всяком случае, последнее время он был там. Я слышал, что он связался с этой творческой братией. Ну знаешь – Уорхол, Джек Смит. У него право на первый просмотр у United Artists, и он мутит что-то с Fox. Ходят слухи, что он основал независимую продюсерскую компанию с Гриффином Миллом, Джулией Филипс и Доном Симпсоном.
– Но он никогда не снимал фильмов?
– Говорят, что он никогда не видел фильмов. Хотя это не мешает ему называть себя продюсером. Слушай, ты на него работаешь, что ли? Если вдруг – намекни, что я свободен. Упомяни о моей переделке «Музыку не остановить». Хотя нет, не надо. Лучше скажи о той штучке для ТВ, которая так и не вышла. К закату я могу достать тебе образцы сценариев.
Мартин сжал ее предплечье.
– Я никогда не встречала Алукарда, Джек. Я навожу о нем справки для клиента.
– И все же, если будет возможность, Женэ. Ты знаешь, что это для меня значит. Я отражаю атаки коллекторов, а Sharkko Press так и не разобрались с тиражами «Мрачных сумерек». Какая-нибудь работка – пусть даже переделка или вычитка – помогла бы мне перекантоваться зиму и весну. Купи мне время, чтобы я добрался до Энсенады и закончил часть сценариев.
Ей пришлось пообещать. Она узнала куда больше, чем просто факты. Блеск в глазах Джека Мартина рассказал ей кое-что об Алукарде. Он обладал какой-то магией, но она пока не знала – был ли он заклинателем или чародеем.
Теперь ей придется от этого отталкиваться.
IX
Помимо того, чтобы вломиться в офис Алукарда и спросить напрямик, не собирается ли он оставить Орсона Уэллса за кормой, она могла сделать очень мало. После встречи с Мартином она сделала несколько звонков людям, связанным с индустрией, проглядела недавние номера Variety и Hollywood Reporter и посетила пару местечек, где обычно паслись адепты шоу-бизнеса, в надежде что-нибудь услышать.
Так что сейчас Женевьева ехала обратно в Райскую Гавань по автостраде тихоокеанского побережья. Солнце уже село, и над морем висела тяжелая, беззвездная тьма. «Плимут», который она временами подозревала в наличии собственной воли, плавно подчинялся управлению и легко входил в крутые повороты на скорости. Она крутила ручку приемника, проматывая уйму радиостанций с диско, пока не нашла станцию, откуда звучал 2 Tone. Это было здорово, это было ново, это свидетельствовало, что культура все еще жива.
…зеркало в ванной, воздай
за все мои преступления самозащиты…
Она задумалась над тем, что удалось узнать.
Студии больше не являлись маленькими тесными феодальными вотчинами, и корреспонденты вроде Луэллы Парсонс уже не были в курсе всех дел и скандалов, как было в старые добрые времена. Большинство фильмов уже даже не выпускалось Голливудом, а студии находились где-то внизу списка интересов мультинациональных корпораций с иными приоритетами. Поговаривали, что United Artists могут сменить название на TransAmerica Pictures.
Молва подтверждала большую часть того, что рассказал Мартин, но давала на удивление мало дополнительных сведений. Помимо сделки с Уэллсом, которую он финансировал из собственного кармана без привлечения денег какой-либо студии, Джон Алукард был вовлечен в производство многих фильмов, с участием звезд самого высокого класса. Предполагалось, что он спит с Майклом Чимино – все еще очень престижным создателем «Охотника на оленей» – вестерна о войне в графстве Линкольн, о вампире вне закона Билли Киде и резне поселенцев в Розуэлле, штате Нью-Мексико, в 1870-м.
В связке с Милл-Симпсон-Филлипс он помогал с разработкой проекта Энн Райс – «Интервью с мумией», который Элейн Мэй предполагала делать с Шер и Райаном О’Нилом, если за него не возьмется Нэнси Уокер с Дайаной Росс и Марком Спитцем.
В интервью для Reporter Алукард заявил: «Зарабатывание денег – единственная причина, по которой можно снимать фильмы. У нас нет обязательств создавать историю. У нас нет обязательств создавать искусство. У нас нет обязательств что-либо декларировать. Наша обязанность – делать деньги». Масса исполнительных продюсеров и немало режиссеров и сценаристов сочли такую позицию освежающей и вдохновляющей, хотя Женевьеве показалось, что Алукард повторяет чью-то чужую мысль. Если он действительно верил в то, что говорил, а не просто зачитывал то, что приятно слушать владельцам корпораций, – тогда Джон Алукард явно не годился на роль того, кто будет счастлив иметь дело с Орсоном Уэллсом. Помимо прочего, его манифест был переделкой того самого, образца 1943 года – об «эффектности, а не гениальности», только в пять раз длиннее и с лишними повторами, чтобы добраться до подверженных рекламе болванов в дальнем конце зала.
Единственное, чего она не выяснила, так это чем на самом деле являлись его проекты. Помимо «Дракулы» Уэллса, о котором не упоминал никто из тех, с кем она говорила, и долго зреющих шоу, где он работал со старшими партнерами, у него было с полдюжины других заготовок в печи. Режиссеры и звезды собраны, бюджеты утверждены, даты начала оглашены, но ни одного названия и ни одного описания нигде нет – а ярлычки вроде «напряженная драма» или «романтическая комедия» не слишком полезны. Это было любопытно и необычно. Джон Алукард кидал в озеро камень, волны расходились кругами, но, в конце концов, ему придется рассказать, что это за фильмы. Или же это наименее важная часть пакета? Агент CAA сказал ей, что для таких людей, как Алукард, искусство было в самой сделке, а не на экране.
И это ее тревожило.
Может так быть, что на самом деле нет никакого горшка с золотом на том конце этой радуги? Человек был вампиром, но была ли у него плоть? Ни одной фотографии, конечно же, не существовало. И все давали описания не из первых рук, частенько опираясь на актерские типажи: молодой Луи Журдан, дерзкий Джек Пэлэнс, агрессивный гей Дэвид Нивен. Мнения сходились на том, что человек когда-то давно был европейцем. Но ни у кого не было ни малейшего понятия, как долго он был вампиром. Он мог быть как новорожденным, свежеубитым и воскрешенным в прошлом году, так и столетним старшим, уже менявшим свое лицо десятки раз. Его имя всегда вызывало одни и те же реакции: волнение, энтузиазм, страх. Было ощущение, что Джон Алукард занимается чем-то эдаким, и что будет очень разумно подобраться поближе, чтобы быть готовым отвалить от станции вместе с ним.
По присыпанной песком бетонке она подъехала к парковке прицепов. В ресторанчике морепродуктов было маловато клиентов по случаю новогоднего дня. А в ней скоро проснется жажда.
Кто-то сидел на ступеньках ее трейлера, прислонившись спиной к двери – расслабленные руки лежат на коленях, а ноги облачены в хлопчатобумажные брюки и ковбойские ботинки.
Кто-то мертвый.
X
На протяжении всей карьеры Уэллса «Дракула» оставался его idée fixée. Сценарий Уэллса-Манкевича был собственностью RKO, и студия противостояла попыткам Уэллса его выкупить. Они установили умозрительную, но при этом весьма внушительную сумму, которая, как подсчитали бухгалтеры, была потеряна в двойном фиаско «Амберсонов» и незаконченного южноамериканского проекта «Все это правда».
Когда Шефер, покровитель Уэллса, был снят с позиции ответственного вице-президента, и замещен Чарльзом Коэрнером, началось серьезное обсуждение возможности отдать сценарий в производство под руководством продюсера Вэла Льютона, чьи «Люди-кошки» (1942) обеспечили ему репутацию создателя низкобюджетных драм о сверхъестественном. Льютон сумел заполучить Девитта Бодина и Курта Сиодмака, чтобы сделать пробы, и привел сценарий к тесному бюджету. Режиссером планировали взять Жака Турнера, но рассматривали и кандидатуру редактора Марка Робсона, когда Турнер продвинулся до фильмов категории «А». На вспомогательные роли были назначены типовые актеры: Том Конуэй (доктор Сьюард), Кент Смит (Джонатан Харкер), Генри Дэниелл (Ван Хельсинг), Джин Брукс (Люси), Алан Напье (Артур Холмвуд), Скелтон Нагс (Ренфилд), Элизабет Расселл (графиня Мария Долинген), сэр Ланселот (поющий калипсо кучер). Симона Симон, звезда «Людей-кошек», была утверждена на роль Мины – после прочтения истории именно на нее Льютон направил основной фокус внимания. Но проект провалился, потому что RKO не смогли получить единственную звезду, которую хотели – Борис Карлофф уже был задействован в «Мышьяке и старых кружевах» на Бродвее.
В 1944-м RKO продали сценарий Уэллса-Манкевича 20th Century-Fox вместе с набором декораций для съемок. Глава студии Дэррил Занук предложил Уэллсу роль Дракулы и пообещал Джоан Фонтейн и Оливию Де Хэвилленд в качестве Мины и Люси, также планируя задействовать Тайрона Пауэра (Джонатан), Джорджа Сандерса (Артур), Джона Кэррадайна (Квинси) и Лэйрда Крегара (Ван Хельсинг). Этот «Дракула» последовал бы за успешным фильмом Fox «Джейн Эйр» с Уэллсом-Фонтейн (1943), и Уэллс мог бы согласиться, если бы Занук снова назначил режиссером слабовольного Роберта Стивенсона, тем самым предоставляя режиссерское кресло Уэллсу во всем, кроме титров. Однако, для столь «импозантного» проекта Занук рассматривал только две кандидатуры; Джон Форд был не заинтересован – избавив нас от Джона Уэйна, Виктора МакЛахлена, Уорда Бонда и Джона Агара в виде драчливых, пьющих и бесстрашных истребителей вампиров, – так что пост неизбежно достался Генри Кингу, специалисту по медлительно-тягучим историческим картинам вроде «Лондонского Ллойда (1936) и «Бригам Янг» (1940). Кинг – трудяга с легким проблеском гениальности в нескольких последних фильмах с Грегори Пеком, обладал собственным, ярко выраженным слащавым стилем и авторитетом, и не слишком подходил Уэллсу, чей живой темперамент был не приспособлен к методам, которые сам Уэллс считал консервативными и унылыми. Фильм все же еще мог быть снят, потому что Уэллсу как всегда были нужны деньги, но Занук охладел к «Дракуле» под конец войны, когда граф отправился в свое итальянское изгнание.
Вместо этого Fox вложились в «Коварного лиса Борджиа» (1949), срежессированного Кингом с Пауэром и Уэллсом в главных ролях и отснятого на месте в Европе. Расточительная скука, изредка оживляемая игрой Уэллса в роли Чезаре Борджиа – фильм дает основания предполагать, каким бы мог стать «Дракула» Занука. Большую часть заработанного на съемках Уэллс вкладывал в разные проекты, собранные из разного хлама за несколько лет: завершенный «Отелло» (1952), незаконченный «Дон Кихот» (начат в 1955) и, редко упоминавшийся до сих пор, еще один «Дракула». «El conde Dràcula», совместного производства Франции, Италии, Мексики, Америки, Ирландии, Лихтенштейна, Британии, Югославии, Марокко и Ирана, снимался фрагментами, самый ранний из которых датируется 1949 годом, а последний – 1972-м.
Каждая значимая часть разыгрывалась актерами – или одним актером – на протяжении десятилетий. В противоречивой версии, выпущенной испанцем Хесусом Франко – режиссером вспомогательной операторской группы в «Полуночных колоколах» Уэллса (1966), – премьера которой состоялась в Каннах в 1997 году, актерский состав был следующим: Аким Тамиров (Ван Хельсинг), Майкл МакЛиаммур (Джонатан), Паола Мори (Мина), Майкл Редгрейв (Артур), Патти Маккормак (Люси), Хилтон Эдвардс (доктор Сьюард), Миша Ауэр (Ренфилд). Невест вампира сыграли Жанна Моро, Сюзанне Клутье и Катина Паксино, снятые в разные годы и в разных условиях. Нет и следа Франсиско Рейгеро – Дона Кихота Уэллса, заявленного в титрах как скелет Дракулы, а граф предстает в виде материальной тени, которую озвучил (как и несколько других персонажей) сам Уэллс. Большая часть фильма идет без звука, а ключевая сюжетная линия, объясняющая мультиповествование, либо никогда не была отснята, либо же ее потеряли. Джонатан, в панике исследующий свою тюрьму, заполненную паром, словно турецкая баня в «Отелло» – самая выдающаяся, подлинно экспрессионистская сцена, которую Уэллс когда-либо снял. Но финальное восхождение к замку Дракулы, когда Тамиров уклоняется от откровенно сделанных из папье-маше булыжников, и дрожащая камера то выхватывает отдельные детали, то отдаляется – все это вряд ли тянет на нечто большее, чем работа неуклюжего любителя.
Ни в коем случае не «настоящий фильм», «El conde Dràcula» – это альбом с картинками-сценами из новеллы и из воображения Уэллса. Он рассказал Генри Джаглому, что планировал этот проект в виде персонального упражнения, чтобы держать сюжет в голове, как серию набросков для картины, которую он создаст позже. Подобно Фрэнсису Копполе в 1977 году, когда его «Дракула» с многомиллионным бюджетом увяз в трудностях в Румынии, Уэллс часто делал сравнения с Сикстинской Капеллой. Пока Коппола вспоминал Микеланджело с некоторым отчаянием, когда казалось, что огромная махина его фильма вот-вот рухнет, Уэллс игриво обращался к метафоре, со смешком подмигивая берущему интервью и взмахивая рукой: вероятно, Папа заглядывал каждый день, желая знать – когда великий художник закончит и во сколько это обойдется.
В 1973 году Уэллс собрал часть отснятого материала «El conde Dràcula» вместе с документальными материалами о настоящей смерти графа Дракулы и скандалах, что последовали за его истинной смертью в 1959-м: сомнительное, многократно оспариваемое завещание, которое передавало большую часть его огромного состояния английской домохозяйке Вивиан Николсон, утверждавшей, что она встретила Дракулу во время школьных каникул в начале пятидесятых; автобиография Клиффорда Ирвинга, распроданная в рекордные сроки в 1971-м, после чего выяснилось, что книга – подделка, написанная Ирвингом в соавторстве с Фредом Саберхагеном; склоки между старшими вампирами – особенно бароном Мейнстером и княжной Азой Вайда – относительно того, к кому перейдет неофициальный титул графа как правителя их рода – Короля Котов. Уэллс называл этот игривый фильм-эссе, созданный на базе материала, отснятого Кэлвином Флойдом для его собственной документалки «В поисках Дракулы» (1971), – «Когда ты намерен доделать “El conde Dràcula”?», хотя в большинстве стран он демонстрировался под названием «Д – Дракула». В тот вечер, когда премьер Чаушеску отозвал румынскую кавалерию, необходимую Копполе для штурма замка Дракулы, под предлогом преследования вампиров-бандитов из Движения Трансильвания в соседней долине, Фрэнсис Коппола устроил частный просмотр «Д – Дракула» и телеграфировал Уэллсу, что на каждом, кто осмеливается связываться с этим грозным именем, лежит проклятье.
Гейтс. Там же.
XI
Кто-то на ее ступеньках был действительно мертв. На его груди слева, напротив сердца, в лунном свете темнело пятно в форме звезды.
Женевьева не ощущала никакого остатка. Неосязаемое – бессмертная душа, психическая энергия, заряд батарейки – то, что связывало тело и разум и у носферату, и у теплых, улетучилось.
Разбит златой сосуд, дух отлетел навеки.
Она поняла, что плачет. Коснулась щеки и посмотрела на густые, соленые, красные слезы, после чего стерла их носовым платком.
Это был Лунный Песик. Вечный покой сделал его лицо старым, а линии, которым его улыбка придавала обаяние, превратились в морщины.
Она смотрела на него и вспоминала вкус живого человека. Что он был единственным, кто называл ее «Девчошка», его неспособность описать словами, что же такого он нашел в серфинге, что заставило его посвятить этому занятию свою жизнь (когда-то, давным-давно, он собирался учиться на медика – и когда случался упадок сил или когда он едва не тонул, доктор, которым он бы мог стать, всплывал наверх и брал на себя контроль), и натиск моря, что был в его крови.
Этого человека больше не было. Помимо печали и утраты, она чувствовала злость. И страх.
Было легко понять, как это случилось. Отверстие было круглым, а не в виде прорези. Оружием, вероятно, послужил деревянный кол или заостренный металлический штырь. Угол вхождения был направлен вверх, так что убийца был ниже поджарого серфера. Пронзенного, Лунного Песика аккуратно посадили подпирать ее дверь. Она получила послание.
Лунный Песик был теплым человеком, но убили его так, словно он был вампиром, как она.
Тело еще не остыло. Убийство произошло недавно.
Женевьева развернулась вполоборота и оглядела пляж. Как и у большинства вампиров, ее ночное зрение было лучше человеческого – когда солнечный блеск не обесцвечивал все до костяной белизны, она видела лучше, чем при дневном свете, – но способностей различать крошечные объекты на большом расстоянии, как у сокола, или волшебного рентгеновского зрения у нее не было.
Скорее всего, убийца был неподалеку, чтобы убедиться, что послание получено. Рассчитывая на популярное поверье, что у вампиров сверхъестественное зрение, она двигалась достаточно медленно, чтобы кто угодно в укрытии мог подумать, что она смотрит прямо на него, что он обнаружен.
Движение.
Уловка сработала. В паре сотен ярдов впереди, за парковкой трейлеров, на пляже, кто-то двигался, поднимаясь на ноги из углубления в сухом песке.
Когда вероятный убийца поднялся, Женевьева увидела взмах светлых волос, собранных в хвост. Это была девчонка-подросток на границе взросления, в топике и джинсовых шортах, с шейным платком из легкого газа и – существенная деталь – в беговой обуви и с наколенниками. Недомерок, но атлетически сложенный. Еще одна девчонка-крошка: не удивительно, что она смогла подобраться к Лунному Песику – искреннему ценителю юных тел – достаточно близко, чтобы пронзить его сердце.
Она полагала, что девчонка побежит в панике. Женевьева была достаточно быстрой, чтобы догнать, но убийца, похоже, замерла от ужаса. Знания о вампирах у людей в Калифорнии были перемешаны с вымыслом и фантастикой.
В этот раз Женевьеве хотелось действовать согласно образу. Она хотела разорвать глупой девчонке глотку.
(и испить)
Она сделала несколько широких шагов, метнувшись вперед по берегу.
Девчонка оставалась на месте и ждала.
Женевьева приостановилась. В груди мертвого не было кола. Он все еще был у девчонки. И ее правая рука была спрятана за спиной.
Оказавшись ближе, теперь она увидела в лунном свете лицо убийцы. Кукольно-красивая, с вздернутым носиком и едва заметными веснушками. Сейчас девчонка сосредоточенно хмурилась, но, вероятно, обладала чарующей улыбкой, отличными зубами. Ей следовало быть чирлидером, а не убийцей.
Она не была вампиром, но Женевьева чувствовала, что она и не теплая размазня. Она одним ударом убила сильного мужчину в два раза тяжелее ее самой, а теперь была готова к нападению носферату.
Женевьева неподвижно стояла в двадцати ярдах от девчонки. Убийца продемонстрировала свой кол. Он был запятнан.
– Познакомься с Симоном Остряком, – сказала она ясно и непринужденно. Ее легкомыслие показалось Женевьеве ужасающим.
– Ты убила человека, – Женевьева попыталась пробиться к ней сквозь безумие.
– Не человека, гадюка. Одного из вас, немертвые паразиты.
– Он был живым.
– Ты им закусывала, французка. Он бы обратился.
– Это так не работает.
– Я слышу другое, я знаю другое.
По ее ледяным глазам было видно, что подросток – фанатичка. С ней нельзя было договориться. Женевьеве придется сбить ее с ног и держать до появления полиции.
Чью сторону выберут копы? Вампира или королевы студенческого бала? У Женевьевы были довольно неплохие отношения с местными властями, которых больше тревожило то, что она – частный детектив, нежели вампир, но данная ситуация могла все усложнить.
Девчонка улыбнулась. Она выглядела невероятно мило.
Женевьева знала, что этой бешеной сучке, скорее всего, убийство сойдет с рук. Хотя бы даже один раз. Ей уже проторила дорогу целая Тьюсдей Уэлд, сладкий яд.
– Тебя предупредили, но не пощадили, – сказала девчонка. – Мой план «А» заключался в том, чтобы проткнуть тебя сразу, как увижу, но Смотритель считает, что эта стратегия лучше. Это какой-то английский выкрутас, как в крикете. Угадай теперь.
Смотритель?
– Роскошней всего было бы, если б ты покинула штат, французка. Или лучше – страну. А в идеале – планету. В следующий раз, когда мы увидимся, предупреждений не будет. Ты познакомишься с восхитительным Симоном надлежащим образом. Capisce?
– Кто ты?
– Истребительница, – девчонка взмахнула колом. – Барби, Истребительница Вампиров.
Против воли, несмотря ни на что, Женевьева рассмеялась.
Это разозлило Барби.
Женевьева напомнила себе, что это глупая девчонка, играющая в нарядись-и-будь-героиней, была настоящей убийцей.
Ее смех зазвучал более расчетливо.
Барби хотелось убить ее, но девчонка даже не шевельнулась. Кем бы там ни был этот Смотритель – абсолютно идиотский титул, – но его или ее воспитанница не желала переступить через полученные указания.
(Какой-то английский выкрутас, как в крикете.)
Выставив ногти, Женевьева метнулась к девчонке. У Барби были хорошие рефлексы. Она увернулась и нанесла удар ногой – ботинок с металлической вставкой не попал Женевьеве в корпус, но болезненно зацепил по боку. С размаха Женевьева впечатала основание своей ладони в подбородок Барби, отчего рот девчонки со щелчком закрылся.
Симон Остряк отлетел в сторону, от чего Женевьева стала меньше опасаться ближнего боя.
Барби оказалась сильной, тренированной и сметливой. У нее могли быть мозги мухи, зато инстинкты были как у пантеры, и она была нацелена на убийство. Но Женевьева уже пять сотен лет была вампиром, до сих пор оставаясь в живых.
Барби попыталась использовать старинный прием боя для девочек, и вцепилась в волосы своей оппонентки, но только порезала себе руку. Волосы Женевьевы были тонкими, но куда более прочными и острыми, чем выглядели – словно трава в Пампасах. Брызнувшая горячая кровь тут же заставила вспыхнуть синапсы в мозгу Женевьевы, отвлекая внимание, затуманивая мысли. Она отбросила Барби в сторону на песок, после чего накинулась на нее самым лишенным достоинства образом.
И совершила этим ошибку.
Барби извлекла откуда-то нечто, похожее на перцовый баллончик и распылила содержимое в лицо Женевьеве.
Женевьева отшатнулась от облачка, но успела оценить его на запах. Чеснок, святая вода и соли серебра. Чеснок и святая вода ее не тревожили – очередная ерунда, бесполезная против иной линии крови, нежели у потомков Дракулы, – но вот серебро было смертоносным для всех носферату. Этот спрей не мог ее убить, но мог оставить шрамы на пару столетий, или вообще навсегда. Она подумала, что, вероятно, в ней говорило тщеславие, но она уже привыкла к тому, что люди называли ее красивой.
Она поспешно отпрянула. Облачко развеялось, и она видела, как капельки, сверкая в лунном свете, словно при замедленной съемке, падают на песок.
Когда облачко спрея исчезло, исчезла и Барби Истребительница Вампиров.
XII
– …и, ээ, точно здесь вы обнаружили мистера Гриффина, мисс? – уточнил детектив, расследующий убийства, из ЛАДП.
Женевьева не могла сосредоточиться. Даже сразу после восхода, солнце ее слишком утомляло. При неярком дневном свете, на носилках, Лунный Песик – оказалось, его звали Джефф Гриффин – выглядел холодным и опустошенным. Еще один из бесчисленных мертвецов, что остались в ее прошлом, в то время как она шла вперед, и вперед, и вперед.
– Мисс Дью-дан, э?
– Дьедонн, – бездумно поправила она.
– А, да, Дьедонн. Певуче. Это по-французски, да? У меня французская машина. Моя жена говорит…
– Да, именно здесь я нашла тело, – вклинила она ответ.
– А. Только тут есть одна деталь, которой я не понимаю.
Она обратила внимание на помятого невысокого человека. У него были вьющиеся волосы, удивленные интонации и плащ-дождевик. И он курил первую за день сигару. Один его глаз был стеклянным, и «смотрел» куда-то в сторону.
– И что же это, лейтенант?
– Эта девчонка, о которой вы упомянули, эта… – он заглянул в свой блокнот, или притворился, что заглядывает, – эта «Барби». Зачем ей болтаться здесь после убийства? Зачем ей нужно было убедиться, что вы найдете тело?
– Она намекала, что действует согласно приказам, полученным от какого-то Смотрителя.
Детектив коснулся брови, словно хотел заткнуть свою вонючую сигару за ухо, как карандаш. Он артистично изобразил, что напряженно думает, пытаясь разобраться в рассказанной ему истории. Было очевидно, что он привык иметь дело с людьми, которые лгут, и точно так же очевидно, что он не знал, как себя вести с вампирами. Он стоял между ней и солнцем, пока она отступала вслед за уменьшающейся тенью собственного трейлера.
Ей хотелось надеть шляпу и темные очки, но полицейская лента все еще преграждала ей путь.
– «Смотритель», да. Я про него записал, мисс. Забавное имечко, не правда ли? Складывается ощущение, что этот «Смотритель» не предполагает смотреть на что-то, а что его задача, ээ, надзирать. Не похоже на мою работу, мисс. И на вашу не похоже, думаю. Вы же ЧД, как по ТВ показывают?
– Только с меньшим количеством перестрелок и гонок на машинах.
Детектив рассмеялся. Он был забавным малым. Она сообразила, что свою способность нравиться людям он использовал как психологическое оружие, чтобы подобраться ближе к тем, кого хотел прижать. В ситуации она не могла ошибиться: она сама производила впечатление способной убить, а история о Барби Истребительнице при дневном свете не выглядела складно. Какой нормальный профессиональный убийца станет раскрывать свое имя – пусть даже неполное – свидетелю?
– Вампир – частный соглядатай? – детектив почесал в затылке.
– В этом есть смысл. Я не против оставаться на ногах всю ночь. И у меня уйма разнообразного опыта.
– Вы раскрывали большие дела? На самом деле большие?
Не задумываясь, она ответила правду.
– В тысяча восемьсот восемьдесят восьмом я почти раскрыла личность Джека Потрошителя.
Это произвело впечатление на детектива.
– Я думал, никто не знает, как там все повернулось. Скотланд-Ярд все еще не закрыл дело. Ну а что, с такими, как вы, живущими все дольше и дольше, уже не безопасно закрывать нерешенные дела. Парень, что получил наказание, умер, разве нет? А теоретики сегодня говорят, что он не мог совершить те преступления.
– Я сказала, я почти раскрыла.
На миг перед ее глазами всколыхнулось тревожное воспоминание – она и Чарльз в офисе в Уайтчепел в 1888 году, наткнулись на последнюю подсказку к делу, благодаря которой все кусочки картины встают на свои места. Проблема заключалась в том, что решение загадки не принесло ясности, а дело продолжало бесконтрольно раскручиваться. Там было послание.
– Боюсь, этого будет недостаточно моему капитану, мисс. Ему придется отвечать начальнику полиции Экслею, а начальник Экслей настаивает на соблюдении протокола. Я не могу просто ловить их, мне нужно доказывать, что они виновны. Я должен ходить по судам. Вы удивитесь, если узнаете, сколько виновных ушло безнаказанно. Особенно богатых, с дорогими адвокатами. В этом городе тяжело получить признание виновности для богатого человека.
– Эта девчонка выглядела так, словно учится в старшей школе.
– Еще хуже, мисс. Может у нее богатые родители.
– Не имею понятия.
– А быть красивой – так же хорошо, как быть богатой. Даже лучше. Присяжные любят красивых девушек так же сильно, как адвокаты – богатых людей.
С пляжа донесся крик. Один из затянутых в униформу копов, что прочесывали песок, держал пластиковый пакет для улик. Внутри был окровавленный кол Барби.
– Симон Остряк, – сказала Женевьева. Брови детектива поползли наверх. – Так она это назвала. Что за человек дает прозвища орудию убийства?
– Ты думаешь, что уже знаешь о работе все, а потом всплывает еще что-то, от чего ты с ног валишься. Мисс, если вы не возражаете, я бы хотел спросить. Я знаю, что некоторые женщины находят вопрос неловким, но, эм, ну, сколько вам лет?
– Я родилась в тысяча четыреста шестнадцатом, – ответила она.
– Это пятьсот и, эм, шестьдесят пять?
– Что-то вроде.
Детектив снова покачал головой и присвистнул.
– Скажите, становится проще? Все?
– К сожалению, нет.
– Вы сказали, что у вас – э, как вы это сформулировали? – «уйма разнообразного опыта». Он включает способность становиться умнее с каждым годом? Узнавать все больше и больше ответов?
– Хотелось бы, чтобы это было так, лейтенант. Иногда я думаю, что это только ставит все больше вопросов.
Он хихикнул.
– Вот уж правда.
– Могу я сейчас зайти в свой трейлер? – спросила она, указывая на поднимающееся солнце.
– А мы вас задерживали? – спросил детектив, превосходно зная, что задерживал. – Это ужасно, в вашем состоянии и учитывая обстоятельства. Конечно, вы можете зайти внутрь, мисс. Мы сможем вас здесь найти, если возникнут другие вопросы? Это же трейлер, не так ли? Вы не планируете прицепить его к машине и уехать, например, из штата?
– Нет, лейтенант.
– Рад это слышать.
Он галантно содрал ленту с ее двери. Она достала ключи – кожу пощипывало, а отраженное сияние моря превращало все вокруг в расплывчатые неясные пятна.
– Только еще одна вещь, – сказал детектив, придерживая дверь рукой.
Ключи в пальцах были горячими.
– Да, – ее ответ прозвучал немного резко.
– Вы тоже займетесь этим делом, не так ли? Как по телевизору.
– Я занимаюсь несколькими расследованиями. Могу я заключить с вами пари, лейтенант? На десять центов?
Этому детектив удивился. Он пошарил по карманам плаща и, после того как выудил несколько бумажных платочков и коробок спичек, нашел монетку и улыбнулся.
– Держу пари, я знаю, о чем вы собираетесь спросить меня дальше, – сказала она. – Вы хотите спросить, на кого я работаю?
Он театрально изобразил изумление.
– Это поразительно, мисс. Это что-то вроде вампирических способностей к чтению мыслей? Или вы – Шерлок Холмс, подмечающий разные тонкости в незначительных вещах, типа пятен на ободке сигареты или не завывающей ночью собаки?
– Просто удачная догадка, – ее щеки сейчас ощутимо горели.
– Что ж, посмотрим, смогу ли я так же удачно угадать ваш ответ. Конфиденциальная неприкосновенность клиентов, как у врача или юриста, так?
– Ну вот видите. У вас тоже скрытые таланты, лейтенант.
– Что ж, мисс Дьедонн, я делаю что могу, делаю, что могу… Есть догадки о том, что я скажу вам дальше?
– Нет.
Его улыбка слегка похолодела, а в его настоящем глазу сверкнул лед.
– Не покидайте город, мисс.
XIII
Когда она проснулась, то обнаружила послание от Джека Мартина. У него было для нее кое-что «о мистере А». Раздумывая, Женевьева прослушала короткое сообщение дважды.
Она задавала вопросы о Джоне Алукарде всего пару часов, но за это время уже кого-то убили. Случайность? Было бы странно, если да. Опять же, как напомнил ей детектив, она существовала довольно долго. За эти годы она пережила большое количество людей и немало таких же долгожителей, как она сама. К тому же, здесь была Южная Калифорния, голливудская часть Лос-Анджелеса, откуда расползались всякие психи: людям было не обязательно иметь причины, чтобы на тебя ополчиться или убить.
Может, этот Смотритель оказаться очередным Мэнсоном? Сумасшедший Чарли тоже был вампироненавистником, и тоже использовал маленьких девочек в качестве тайных убийц. Все помнили смерть Шэрон Тейт, но Семейка Мэнсона также уничтожила старшего вампира, графа фон Кролока с авеню Ла Чьенага, и оставила у него на стенах изображения летучих мышей, сделанные его собственной кровью. Барби Истребительница была милашкой на фоне одурманенных цыпочек из Семейки, но может, это была разница между 1980-ми и 1960-ми.
Женевьева знала, что сможет о себе позаботиться, но люди, которые с ней разговаривали, могли оказаться в опасности. Она должна предупредить об этом Мартина, который не славился навыками выживания. Во всяком случае, на пару месяцев он может сбежать в Мексику. Пока же она пыталась отработать свои пятьдесят долларов в день, потому перезвонила Мартину. Номер, что он оставил, был (как всегда) номером какого-то бара, и человек с рычащим голосом, который снял трубку, передал оставленное для нее послание – адрес в долине, где она могла найти Мартина.
Было довольно поздно, и солнце висело низко над горизонтом. Она обожала длинные зимние ночи.
В завязанном узлом пакете, запрятанном среди чистящих средств и тряпок под раковиной, находился маленький, размером с ладонь, женский автоматический пистолет. Она поразмыслила над идеей перенести его в «Плимут Фьюри», но не поддалась искушению. Не было смысла нагнетать обстановку. Пока даже этот Смотритель не хотел ее смерти.
Хотя это не слишком утешало.
XIV
По адресу обнаружился безликий дом в безликом районе, напоминавшем муравейник какой-нибудь диаспоры – виллы и аллеи, но на обочине стояло куда больше машин и фургонов, чем могло бы понадобиться одной семье. Либо здесь шла вечеринка, либо дом был чем-то вроде загородной коммуны. Она припарковалась на улице и немного понаблюдала. Свет из окон и с внутреннего дворика был на несколько свечей ярче, чем нужно бы. Из боковой двери змеились кабели и уходили куда-то на задний двор.
Она выбралась из «плимута» и прошла вдоль толстых кабелей, миновав беседку из зелени и попав в типичный дворик – с овальным бассейном, в данный момент прикрытым влажной от воды парусиной, и с белой подсвеченной деревянной беседкой, оплетенной высохшими вьющимися растениями. Вокруг было много людей, но не было вечеринки. Ей стоило догадаться раньше: тут тоже шли съемки фильма. Она заметила прожекторы и команду операторов, плюс обычный сопутствующий набор: местные жители, зеваки, статисты и посыльные.
Это больше походило на «правильную» съемочную площадку, чем то, что она видела у бунгало Уэллса. Но, видя обнаженных людей в беседке, она догадалась, что это было куда менее «правильное» кино. И снова – могла бы догадаться раньше. Джек Мартин об этом говорил.
– Вы здесь ради «Вампирской Сучки, номер три»?
К ней обратился длинноволосый и круглощекий парнишка, на котором были футболка с нарисованным галстуком и жилет любителя рыбалки – сплошные карманы и полезные вещи в них. В руках он держал планшет.
Женевьева покачала головой. Она не была уверена – то ли порадоваться лести, то ли оскорбиться. Но, опять же, в этом городе все считали всех актерами или актрисами. И обычно они были более или менее правы.
Ей не понравилось название роли. Если бы у нее было отражение, которое можно запечатлеть на пленку, а она сама собиралась продаться в порнушку, то, как минимум, она была бы «Вампирской Сучкой, номер один».
– Роль занята, боюсь, – сообщил парнишка, не слишком обрушивая ее мечты о кинокарьере. – В последнюю минуту мы нашли Секу.
Он кивнул в сторону беседки, где три теплых девушки в гриме шипели на волосатого молодого человека, и снимали с него жилет и викторианский галстук.
– Я здесь чтобы увидеть Джека Мартина, – ответила она.
– Кого?
– Сценариста.
Она вспомнила, что для работы такого рода Мартин использовал псевдонимы, так что дала описание:
– Борода с проседью, пиджак Полуночного Ковбоя со срезанной бахромой, много курит и не верит в позитивное мышление.
Парень знал, о ком она говорит.
– Это мистер Строкер. Сюда. Он в кухне, занят правкой. Вы уверены, что не хотите поучаствовать? Из вас получилась бы классная вампирская цыпочка.
Она поблагодарила за комплимент и сквозь хаос оборудования последовала за ним к кухне. Она разрывалась между желанием уставиться на происходящее в беседке между тремя девушками и одним парнем, и одновременно не таращиться. Примерно половина съемочной команды смотрели с оголтелым вожделением, но оставшаяся половина была уже достаточно пресытившейся, чтобы следить за выполнением своей работы и посматривать на часы, пока время съемок ползло ко времени повышенной оплаты.
– Вампирская Сучка номер два, больше работай языком! – проорал крепкий мужчина, чьи мегафон и берет говорили, что он режиссер. – Я хочу увидеть клыки, Саманта. У тебя тяга к этой пульсирующей вене, у тебя настоящая жажда крови. Не мусоль, это дурной вкус. Просто аккуратно кусни. Вот так. Вот колоссально. Вот шик.
– Как называется фильм? – спросила Женевьева.
– «Дебби делает Дракуле», – ответил парнишка. – Это будет классика с четырьмя эрекциями. Лучшая вещь, которую когда-либо снимал Борис Адриан. Он помнит о профессиональных ценностях, а не только о потрахаться. Здесь есть настоящий потенциал кроссовера, как у «кинопарочек». Ох-ох, вот я болтун.
– Струю выше, Ронни! – заорал режиссер, Борис Адриан. – Мне нужно, чтоб дуга сверкала в прожекторах. Спасибо, так отлично. Сека, Саманта, Дезирэ, если хотите, можете в этом поизвиваться. Вот потрясающе. Теперь, падай от утомления, Ронни. Так отлично. Снято и готово.
Парень в беседке на самом деле свалился обессиленный, а девушки позвали ассистентов, чтобы те их обтерли. Часть команды зааплодировала и принялась хвалить актеров за игру, которую Женевьева сочла довольно искренней. У одной из «Вампирских Сучек» возникли сложности с фальшивыми клыками.
Режиссер выбрался из своего съемочного кресла и собрал актеров, чтобы обсудить съемки.
Парнишка придержал сетчатую дверь, и пригласил Женевьеву в кухню. Мартин сидел за крошечным столом с сигаретой в зубах, и ожесточенно печатал на ручной пишущей машинке. Над ним стояла еще одна ассистентка с планшетом – широкая девушка с кудряшками на голове и с улыбающимися бейджиками, закрепляющими лямки ее комбинезона.
– Женэ, извини, – проговорил Мартин. – Я закончу через секунду.
Мартин прорвался сквозь три страницы, заставляя каретку машинки возвращаться с той же скоростью, с которой стрелок палил бы из «кольта», и отдал их девушке, которая не могла читать так же быстро, как он печатал.
– Вот твоя сцена в аббатстве Карфакс, – Мартин отдал последнюю страницу.
Девушка поцеловала его в лоб и вышла из кухни.
– Она меня любит.
– Ассистентка?
– На самом деле она продюсер. Дебби У. Гриффит. Ее жуткий хит «Зубчатая глотка» в Европе расхватали. Тебе стоит посмотреть. Это первое настоящее кино для взрослых для вампирского рынка. Крутят на полуночных показах.
– Она – Дэ У. Гриффит, а ты?..
Мартин ухмыльнулся:
– Знакомься с «Брэмом Строкером».
– А я здесь зачем?
Мартин огляделся по сторонам, желая убедиться, что его не подслушивают, и прошептал:
– Ну вот оно, вот оно. Дебби – фасад. Это un film de Джона Алукарда.
– Это не касается Орсона Уэллса.
– Но это уже что-то.
Темнокожая девушка в распахнутом кимоно прошла через кухню. Она несла пару живых крыс и бормотала под нос что-то про «хозяина». Мартин попытался поздороваться, но она, погрузившись в роль, с блуждающим взглядом прошелестела мимо. На секунду она помедлила возле Женевьевы, но упорхнула во дворик, где ее встретил несколько саркастический всплеск аплодисментов.
– Это Келли Николс, – сказал Мартин. – Она играет Ренфилда. В этой версии она ест не мух, не в обычном смысле. В этой картине потрясающий состав: Дирк Дигглер в роли Дракулы, Аннет Хейвен – Мина, Холли Боди – Люси, Джон Лесли – Ван Хельсинг.
– Почему ты не рассказал мне это вчера?
– Вчера я не знал.
– Но ты же сценарист. Тебя же не могли нанять, чтобы написать весь фильм, который снимают сегодня вечером.
– Я – переписываю. Даже для индустрии взрослого кино, их первый вариант вонял дохлыми кошками. Он назывался «Дракула сосет», и так оно и было. Они не могли ничего сделать. Сам предмет – Дракула. Ты же знаешь, что говорят о проклятье, которое пало на Копполу в Румынии. Я целый день переписываю по странице.
Кто-то проорал: «Тишина на площадке!», и Мартин поманил Женевьеву наружу, чтобы посмотреть на съемки.
– Следующая сцена – входит Дракула. Он оттаскивает трех вампирских сучек – простите за выражение – от Джонатана и, хм, ну, можете себе представить, удовлетворяет их, прежде чем бросить младенца в мешке.
– Мне только что предложили роль в сцене. Я отказалась.
Мартин фыркнул. Не будучи уверенной относительно происходящего, Женевьева пошла было за ним, но движение в нише привлекло ее внимание. Там сидел теплый молодой человек с приятным лицом – он склонился над столом. На нем были надеты штаны от вечернего костюма и черный плащ с широкими полами и ничего больше. Его черные волосы были зачесаны назад, а на лбу красовался солидный «вдовий мыс». Для предполагаемого вампира у него был слишком хороший загар.
В нос у него была вставлена десятидолларовая банкнота, свернутая трубочкой.
На столе была дорожка красной пыли. Он нагнулся над ней и втянул в себя. Женевьева слышала о драке, но никогда его не видела.
Эффект был мгновенным. Его глаза засверкали, словно окровавленные мраморные шарики. Появились клыки, словно ножи, выдвинутые из ножен.
– Даа, оно, – сказал он. – Мгновенный вампир!
Он плавно выпрямился, и, босой, скользнул на площадку. Он не был теплым, не был вампиром, но чем-то между – дампиром. Состояние, которое не продлится дольше часа.
– Где Дракула? – заорал Борис Адриан. – Он еще не нацепил клыки?
– Я – Дракула, – интонировал молодчик больше для себя, чтобы вжиться в роль. – Я – Дракула!
Пока он шел мимо, Женевьева заметила, что брюки актера застегивались на липучки по швам и в области ширинки. Она могла себе представить, зачем.
Она ощутила смутную угрозу. Драк производился из крови вампиров, был чрезвычайно дорог и вызывал привыкание. В ее собственных венах тек материал, из которого можно произвести много ценных приступов мгновенного вампиризма. В Нью-Йорке, откуда распространилось безумие, вампиров похищали и медленно осушали досуха, чтобы производить гнусную дрянь.
Женевьева последовала за звездой-дампиром. Он раскрыл руки, словно под напором ветра, его плащ развевался, а сам он прошел вдоль накрытого бассейна – практически взлетая, словно невесомый, и перепрыгивая через лужи без обычных человеческих попыток удержать равновесие, и остановился у дальнего конца, позволив плащу окутать фигуру.
– Я готов, – прошипел он сквозь клыки.
Три поддельных вампирши в беседке собрались вместе, слегка испуганные. Они смотрели не в лицо Дракуле, не на гипнотизирующие глаза и острые клыки, а на его брюки. Женевьева сообразила, что у драка были и другие особенности, помимо тех, о которых писали газеты.
Длинноволосый паренек, который говорил с ней в самом начале, крутил лебедку. Над беседкой поднялась блестящая полная луна из картона. Другие ассистенты держали на лесках летучих мышей. Борис Адриан одобрительно кивнул.
– Что ж, граф, давай, – приказал режиссер. – Мотор.
Камера начала работать, когда Дракула вступил в беседку; его плащ развевался. Девушки извивались над простертым телом Джонатана Харкера, и ожидали прибытия своего темного господина.
– Этот человек – мой, – сказал Дракула с тягучим калифорнийским выговором, не имеющим никакого отношения к Трансильвании. – Как все вы – мои, вампирские сучки, похотливые вампирские сучки.
Мартин тихонько повторял реплики вместе с актером, а его глаза сияли невинным ликованием.
– Ты никого не любишь, – произнесла девушка с короткими светлыми волосами – у нее были самые короткие клыки из всех. – Ты никогда не любил.
– Это неправда, как вы отлично знаете, и я докажу это всем трем. По очереди и вместе. Сейчас.
Треск липучек предвосхитил вздох толпы. Знаменитый орган Дирка Дигглера был кроваво-красным и обозленным. Она даже задумалась, мог ли он пронзать им и после пить кровь жертвы, или же это было таким же мифом, как шоу вервольфов Тихуаны, куда Мартин пытался попасть весь отпуск.
«Вампирские сучки» прижались друг к другу в достаточно неподдельном ужасе.
– Что бы он ни принимал – я хочу тоже, – выдохнул Мартин.
XV
Позже, в пустой кафешке, открытой всю ночь, Мартин все еще был взволнован относительно «Дебби делает Дракуле». Не в сексуальном плане – хотя она не недооценивала его похотливость, – но скорее из-за того, что его слова читают вслух, запечатлевают на пленку. Даже будучи «Брэмом Строкером», он гордился своей работой.
– Это времянка, пока настоящие проекты не появятся, – он размахивал сигаретой. – Но это наличка, Женэ. Наличка. Мне не придется закладывать пишущую машинку. Дебби хочет меня для сиквела, который они будут делать на следующей неделе – «Попробуй сперму Дракулы» – с Ванессой дель Рио в роли Марии Залеска. Но я могу отказаться. У меня намечено кое-что для Universal, где-то в то же время. Ремейк «Рядовых» с Белуши и Дэном Эйкройдом. Пока выбирают между мной и другим парнем, Лайонелом Фенном. А Фенн – нарк с Востока, сидящий на драке, и с клеймом «прожженый» на лбу. Говорю тебе, Женэ, это адьос «Брэму Строкеру», и «Уильяму Форкнеру», и «Чарльзу Диккенгсу». Ты же пойдешь со мной на премьеру? Ты же милашка, разве нет? Когда имя Джека Мартина будет кое-что значить в этом городишке, я буду режиссировать.
Он витал в облаках, но она вернула его на землю.
– Почему Джон Алукард спит с Борисом Адрианом? – спросила она.
– И с Дебби Гриффит, – добавил Мартин. – Я не знаю. Есть невидимый барьер между «взрослым» и «допустимым». Это как параллельные миры. Индустрия взрослого кино обладает собственными звездами, жанрами и наградами. И линию никто не пересекает. О, ну некоторые девушки иногда мелькают на второстепенных ролях. Келли снималась в «Кошмаре дома на холме» с Кэмероном Митчеллом.
– Это я пропустила.
– А я нет. Она была цыпочкой в ванной, которую угрохали пневматическим молотком. К тому же, это было удачной случайностью. Ты постоянно слышишь истории из серии, что Сталлоне как-то снялся в порнушке, и что кто-то под псевдонимом до сих пор получает дивиденды.
– Как «Брэм Строкер»?
Мартин кивнул.
– Но это не ученичество, не совсем. Коппола снимал обнаженку, но там другое. Только отсутствие одежды, без секса. Сейчас смирный. Соблазн ностальгии. Но я серьезно, Жен. Никому не говори – и я имею в виду действительно никому – что я «Брэм Строкер». Для меня настало решающее время – большой круг на волосок отстоит от профнепригодности. Мне действительно нужны эти «Рядовые». Если до этого дойдет, я хочу тебя нанять, чтобы отпугнуть Фенна. Ты же таким занимаешься, не так ли?
Она отмахнулась от его нервных жестов – пальцы прошли сквозь никотиновое облачко.
– Может, Алукард желает быстро нарубить налички? – предположила она.
– Может. Хотя, судя по рассказам Дебби, он не просто партнер для секса. Он придумал всю идею – собрал ее и Бориса вместе, заполучил Дирка у Джека Хорнера. И даже – говорю тебе – поставляет эту проклятую усладу для носа, которая придает выступлениям Дракулы столько трепета.
Это звучало знакомо.
– Это он написал сценарий? – спросила она. – Первый вариант?
– Разумеется, писал не сценарист. Так что мог быть и мистер А. На титульной странице не было имени.
– Изначально он хочет не порно, – сказала она. – А кино про Дракулу. Еще одно. И еще одно.
Мартин попросил еще кофе. Волоча ноги, приковылял древний, слегка заплесневелый тип, который являл собой весь персонал «Кафе Ночных Хищников» – кофе плескался в стеклянном кувшине.
– Погляди на этого парня, – проговорил Мартин. – Можно поклясться, что он – проклятый оживший труп. Не обижайся, Женэ, но ты понимаешь, о чем я. Может, он дамп. Я слышал, что они превращаются в зомби через какое-то время, после того, как сожгут свои клетки.
Не обращая внимания на разговор, шаркун плеснул кофе в кружку Мартина. Здесь, в раю Джека Мартина, кофе был бесконечным. Он довольно выдыхал клубы дыма.
– Джек, я должна тебя предупредить. Это дело может стать опасным. Вчера ночью убили моего друга, в качестве предупреждения. И теперь меня полюбила полиция. Я не могу ничего доказать, но может оказаться, что расспрашивать об Алукарде вредно для здоровья. Поэтому держи уши на макушке. Теперь я знаю о двух постановках Джона Алукарда, но я хотела бы узнать обо всех. У меня чувство, что он играет одну ноту, но мне нужно подтверждение.
– Думаешь, он снимает фильмы только про Дракулу?
– Думаю, он делает только Дракулу.
Она сама не знала, что имеет в виду, но это звучало ужасающе верно.
XVI
Когда Мартин ушел домой, чтобы разобраться с клиентом, ночи оставалось еще достаточно. Женевьева знала, что в четыре утра Уэллс все еще принимает.
Он просматривал отснятый материал.
– Входи, входи, – прогудел он.
Большая часть съемочной команды, которую она встретила накануне ночью, расположилась на подушках и ковриках по всей берлоге, но в их числе теперь было несколько новых лиц – чьи-то дети, профессора-юристы и очень старый, очень серьезный чернокожий человек в ярко-оранжевом дашики. Гари – оператор – возился с прожектором.
Они просматривали ту сцену, съемки которой она видела. Фильм проецировался на гобелен над камином. Ван Хельсинг, которого преследуют знаки вампиров. Было странно видеть широкое, бородатое лицо Уэллса, светящийся череп, машущую крыльями летучую мышь, кинжал, по лезвию которого стекает кровь, – и все это на фоне неподвижного, строгого изображения средневекового леса.
Было заметно, что Уэллс погрузился в представление, и почти вел диалог со своим персонажем на экране, а потому не станет отвлекаться от показа, чтобы она могла доложить ему о своих предварительных находках.
Она вышла во двор. Здесь тоже были люди. Нико, вампирская старлетка, только что закончила кормиться и теперь лежала на спине, глядя на звезды и облизывая от крови губы и подбородок. Она ела неряшливо. Слишком красивый молодой человек неуверенно выпрямился, и мотал головой, чтобы избавиться от головокружения. Он был одет по моде Родео-Драйв, но вещи были прошлого сезона, потому что на прошлой неделе началась новая эра. Ей не нужно было слышать трансляцию мыслей Нико, чтобы определить в нем богатого паренька, который нашел новое безумное увлечение, куда вбухивать деньги от своих трастовых фондов, а мурашки на ее коже свидетельствовали, что увлекся он не спортивными авто.
– Твоя очередь, – настойчиво обратился он к Нико.
Женевьева держалась тени. Нико ее видела, но ее партнер был слишком сосредоточен, чтобы замечать что-либо. Мазок на его шее заставил Женевьеву ощутить крошечный укол жажды.
Нико устало поднялась – момент удовольствия от насыщения был испорчен. Из сумочки-клатча она вытащила крошечный нож для чистки овощей. Блеснуло серебряное лезвие. Мальчишка с готовностью сел рядом и закатал левый рукав ее муслиновой блузки, обнажая предплечье. Женевьева увидела ряд шрамов, которые она заметила прошлой ночью. Девушка-вампир осторожно вскрыла один из них и позволила заструиться крови. Парень приник к ране ртом, а девушка сжала его волосы в горсти.
– Помни – только лижи, – сказала она. – Не присасывайся. Ты не сможешь получить нормальные клыки.
Его горло пульсировало, пока он глотал.
С рычанием он выпустил девушку. У него были глаза и клыки почище, чем у Дракулы Дирка Дигглера. Он двигался быстро – временно новорожденный, чувствительный к дополнительным ощущениям и переполненный острым чувством силы.
Дампир надел зеркальные очки, провел пальцами с бритвенно-острыми ногтями по уложенным гелем волосам, и ушел в ночь Ла-Ла. Через пару часов он снова будет обычным живым парнем. Но к тому времени он успеет втравить себя во всевозможные неприятности.
Нико стянула края раны – Женевьева уловила ее боль. Серебряный нож мог быть очень опасен, если частичка металла останется в ране. Серебряная гниль для вампира была подобна запущенной гангрене.
– Я не вправе что-либо говорить, – начала Женевьева.
– Вот и не говори, – сказала Нико, хотя она явно услышала то, что Женевьева думала. – Ты – старшая. Ты не можешь знать, каково это.
Женевьеву на миг озарило, что эта новорожденная никогда не состарится. Какая жалость.
– Это простой обмен, – сказала девушка. – Кровь за кровь. Галлон за царапину. Расчет в нашу пользу. Прямо как говорит президент.
Женевьева присоединилась к Нико у края декорации.
– Этот вампирский трип для меня не особенно работает, – сказала Нико. – Этот парень, Джулиан, к утру снова будет теплым, смертным и с отражением. А когда ему хочется, он будет вампиром. Если не со мной, так есть другие. Ты можешь набрать драка на Голливудском Бульваре за двадцать пять долларов за понюшку. Мерзкая дрянь, в порошке, а не из вены, но он работает.
Женевьева пригладила волосы Нико. Девушка легла ей на колени, тихонько всхлипывая. Она потеряла не просто кровь.
Такое происходит, когда ты становишься старшим. Ты становишься матерью и сестрой для целого мира немертвых.
Отчаяние девушки прошло. Ее глаза засияли, благодаря крови Джулиана.
– Давай поохотимся, старшая. Как вы делали в Трансильвании.
– Я из Франции. Я никогда не была в Румынии.
Сейчас, когда она это сказала, это показалось странным. Она была практически везде, кроме Румынии. Видимо, не думая об этом сознательно, она избегала предполагаемой родины носферату. Кейт Рид как-то сказала, что она немного теряет – из интересного там лишь коррупция в политике и паприка.
– Там есть человеческий скот, – сказала Нико. – Я знаю все клубы. В «Рокси» играют «Х», если тебе нравится панк с Западного Побережья. А охранник из «После времени» всегда нас впускает – девушек-вампиров. Нас так мало. Так что мы идем в начало очереди. Сила обаяния.
«Человеческий скот» – выражение, появившееся совсем недавно. Так близко к рассвету, Женевьева думала о своем уютном трейлере и о том, как здорово отгородиться от солнца. Но Нико была девушкой, играющей с солнцем в догонялки – она оставалась практически до того, как светлело, допивала последнее, пока в небе поднимался красный диск.
Женевьева задумалась, не стоит ли ей держаться к девушке поближе, уберечь ту от неприятностей. Хотя зачем? Ведь она не может никого защитить. Она едва знает Нико, и, вероятно, у них нет ничего общего.
Она вспомнила Лунного Песика. И всех прочих умерших, кому она не смогла помочь, не пыталась помочь, не знала о том, что им нужна помощь. Старый сыщик сказал ей, что она должна заниматься тем, чем занимается, потому что существовали такие вот девушки, девушки-вампиры, которых только она одна могла понять.
Но эта девочка действительно не была ее заботой.
– Что это? – голова Нико дернулась. Из-за ограды в конце сада донесся шум.
По-соседству располагался трехэтажный особняк, «калифорнийский чизкейк». Нико могла бы назвать его старым. Теперь, когда он привлек внимание Женевьевы, ее глаза, видящие ночью, различали странности. Во дворе на шлакоблоках стоял заржавевший пикап с грудой истрепанных покрышек рядом. Ветровое стекло было разбито, а сухие потеки – в которых любой вампир учуял бы человеческую кровь даже через десять лет – украшали капот.
– Кто там живет? – спросила Женевьева.
– Семейка из глухомани, – ответила Нико. – Орсон говорит, что они разбогатели в Техасе, а потом переехали в Беверли-Хиллз. Ну, знаешь, бассейны для плавания, кинозвезды…
– Нефть?
– Рецепт соуса чили. Ты слышала про Sawyer’s Sauce?
Женевьева не слышала.
– Думаю, нет. С тех пор, как я обратилась, я не принимала твердой пищи. Но если я не получаю питание ночь-другую, то у меня возникает эта жуткая фантомная тяга к дерьмовым бургерам White Castle. Полагаю, что если не покупаешь такие вещи, то не знаешь и брендовых названий.
– Соеры привезли с собой и техасский стиль, – отметила Женевьева. – Этот грузовичок повидал жизнь.
Задняя веранда была увешана мобилями из костей и изувеченными будильниками. Она заметила дремлющего цыпленка, засунутого в клетку для канарейки.
– Что это за шум? – спросила Нико.
До них доносилось приглушенное, похожее на осиное жужжание. Женевьева учуяла горящий газ. Она чуть обнажила зубы.
– Инструмент, – сказала она. – Странное время суток для теплых, чтобы заниматься столярными работами.
– Не думаю, что они там все теплые. Я тут видела здоровенного дедулю, когда он выглядывал прошлой ночью – лицо, как высохшая шкура, и губы облизывает. Если он и не из немертвых, то и к живым отношения не имеет.
В воздухе появилась вонь. Испорченное мясо.
– Давай разведаем, – Нико вскочила на ноги. Она перепрыгнула через ограду, разделяющую участки, и поползла через двор, словно четырехногий краб.
Женевьева подумала, что это неразумно, но последовала за ней – выпрямившись, но прячась в тенях.
Это же действительно не ее дело.
Нико уже была на веранде и теперь смотрела на мобили. Женевьева не была уверена, чем они были – примитивными поделками или фетишами вуду. Часть костей напоминали человеческие.
– Пойдем отсюда, – сказала она.
– Еще не сейчас.
Нико осмотрела открытую заднюю дверь. За ней стояла непроницаемая тьма. Из глубины потрепанного дома все еще доносилось гудение.
Женевьева узнала, что рядом была внезапная смерть, бродившая, подобно человеку.
Она позвала Нико более настойчиво.
Нечто маленькое и быстрое возникло не из дома, а откуда-то из брошенного грузовичка. Фигура прокатилась через двор к веранде и целенаправленно столкнулась с Нико. Грудь девушки-вампира пробило деревянное древко, и на ее лице застыло выражение удивления, а не боли или ужаса.
Женевьева почувствовала укол в собственном сердце, а затем ее разум окутала тишина. Нико больше не было, ее не стало в одно мгновение.
– Как вам нравится ваш кол, мэм?
Это была Барби. Только кто-то действительно безмозглый мог счесть, что «кол» станет вершиной остроумия.
На этот раз Женевьева не позволит ей уйти.
– Отличное время ночи, чтобы наколоть маленькую гадюку на вертел, – сказала Истребительница, поднимая мертвую Нико так, что ноги той болтались. – На самом деле на ее месте должна была быть ты, французка. Кстати, не думаю, чтобы ты встречала брата Симона, Сидни. Французка – Сидни. Сидни – адская сучка и ночная тварь, годная только для того, чтобы ее проткнули и оставили гнить под светом солнца. Ну, с формальностями покончили.
Она отбросила Нико, скидывая мертвую девушку с Сидни-кола. Новорожденная, на удивленном лице которой уже появилась плесень, скатилась с веранды и упала на землю двора.
Женевьева все еще была потрясена ее гибелью, и словно превратилась в лед. Нико была в ее разуме, хоть и недолго, но ее смерть причинила боль. Даже появилось ощущение, что череп раскололся.
– В Техасе не слишком-то любят нарушителей границ, – сказала Барби с плохим ковбойским акцентом. – Как и в Беверли-Хиллз.
Женевьева сомневалась, что Соеры знают о Барби.
– Смотритель говорит, что в следующий раз я могу и тебя уделать. Я и хочу, и надеюсь, и молюсь, чтобы ты проигнорировала предупреждение. Ты будешь отлично смотреться на другом конце кола, французка.
Словно сигнал, заработал на повышенных оборотах двигатель. Барби прыгнула в сторону с грацией оленя. Женевьева последовала за ней.
Она завернула за угол дома Соеров и увидела, как Барби забирается в черный блестящий «ягуар». На сиденье водителя был человек в твидовой охотничьей куртке и в маске из сексшопа. Тронувшись с места, он бросил взгляд в зеркало.
На спорткаре висел индивидуальный номер – СМТРТЕЛ1.
Из-под колес взметнулся гравий, и машина унеслась прочь.
– Что за проклятый гвалт?! – проорал кто-то из дома.
Женевьева обернулась и увидела американскую готичную семейку на крыльце. Прыщавый подросток, грудастая девушка с вялым взглядом в платье в горошек, суровый патриарх в пыльном черном костюме и здоровенный старший сын в заляпанном фартуке и грубой кожаной маске. Недоставало только старшего поколения, и Женевьева была уверена, что они сидят в креслах-качалках на третьем этаже и подглядывают в щели ставен.
– Она мертвая? – спросил патриарх, кивая на Нико.
Женевьева признала, что так и есть.
– На самом деле мертвая?
– Да, – ответила она, чувствуя, как сжимается горло.
– Какая жалость и утрата, – сказал мистер Соер тоном, заставившим Женевьеву подумать, что жалел он не об утраченной жизни, а о плоти и крови, которые можно было бы хорошо продать.
– Мне вызвать шерифа, па? – спросила девушка.
Мистер Соер серьезно кивнул.
Женевьева точно знала, что будет дальше.
