[1999]
Тим Леббон
Белый

Наконец-то для своей серии я заполучил произведение британца Джеймса Герберта – отрывок из его романа Others. Также в книгу вошли 20 рассказов известных жанровых авторов: Нила Геймана, Питера Страуба, Рэмси Кэмпбелла, Кима Ньюмана, Майкла Маршалла Смита, Ф. Пола Вилсона, Джина Вулфа, Грэма Мастертона, Томаса Тессьера, Терри Лэмсли, Т. Э. Д. Клайна и Дэвида Дж. Шоу. Плюс две истории от Стива Резника Тема, в которых действие происходит в одном и том же призрачном мире. Также я включил в книгу рассказ Jimmy Дэвида Кейза, одного из старейших авторов издательства Arkham House. Но работой, которая оказала на меня наибольшее впечатление, оказалась история писателя, дебютировавшего в этом году в жанре. Тим Леббон сделал впечатляющую карьеру серией коммерческих проектов, но в конце девяностых он только начал оттачивать свое мастерство и публиковался в небольших издательствах. Я периодически следил за его творчеством, но, когда я прочитал его апокалиптическую новеллу «Белый», которая затем получила Британскую премию фэнтези, я был полностью пленен талантом, с которым Тим описывал развитие персонажа и окружающую обстановку. Именно тогда я понял, что он действительно работает над текстом как писатель с большой буквы.

Первое тело мы нашли за два дня до Рождества. Чарли вышла наружу, чтобы собрать немного сухого хвороста для растопки. Всякий раз ей приходилось прокладывать путь сквозь одичавший сад и потом вниз, к скалам, разгребая снег вокруг кустов и складывая в сумку все упавшие ветки, которые только удавалось найти. Она говорила потом, что ничто не предвещало беды. Ничто не нарушало девственную снежную гладь – ни следов, ни каких-либо подозрительных знаков, которые могли бы стать причиной для беспокойства. Не было ничего, что могло бы подготовить ее к той кровавой сцене, на которую она наткнулась. Откатив большой валун в сторону, она увидела на снегу багровую лужу, которая, собственно, и была всем, что осталось от человека. Шок лишил ее способности воспринимать реальность. Натурализм сцены безжалостно проломил защитные слои психики Чарли – чтобы эта картина смогла навсегда запечатлеться в ее памяти. И лишь после этого увиденное ею зрелище наконец получило доступ к сознанию.

С пронзительным криком Чарли побежала обратно. Она узнала своего бойфренда по остаткам ботинок.

Мы сидели в столовой, пытаясь осмыслить происходившее в последние несколько недель, когда в комнату ворвалась Чарли. Мы уже долгое время предавались этому занятию, разговаривая друг с другом в просторных гостиных особняка, собирались парами, чтобы поплакать и поделиться теплом друг с другом, или же порознь размышляли о жизни, вглядываясь в сумеречное небо и силясь постичь смысл бесконечности. Я был из тех, кто большую часть времени проводил один.

Я был единственным ребенком в семье и, вопреки распространенному мнению, воспитание такого одиночки обернулось сущим кошмаром. Мне всегда казалось, что родители упрекают меня за то, что они не смогут больше иметь детей, и вместо того, чтобы упиваться волнительным ощущением собственного детства, эти годы я провел в наблюдении за тем, как мои отец и мать оплакивают тень потомства, которому уже не суждено появиться на свет. Это было бы очень смешно, если бы не было так грустно.

Чарли распахнула дверь, надавив на нее всем телом, и чуть было не рухнула на пол. Мокрые волосы облепили ее лоб, глаза двумя яркими искрами поблескивали из-под спутанных прядей.

Смерзшиеся комья снега падали с ботинок на пол, оставляя пятна на дощатом полу, уже запачканном мокрым снегом. Первое, что я заметил, был их розоватый оттенок.

И только потом я заметил кровь на ее ладонях.

– Чарли! – Хейден вскочил на ноги, пытаясь подхватить обезумевшую женщину, пока она не ударилась о пол, и рухнул вместе с ней, растянувшись в невесть откуда взявшейся луже из грязи и слез. Затем он заметил кровь и инстинктивно отпрянул.

– Чарли?

– Сходи за полотенцами, – сказала Элли в своей извечной прагматичной манере, – и захвати гребаную пушку.

Я видел людей, которые вопили – я едва ли когда-нибудь забуду последние часы Джейн, – но я еще никогда не видел, что кому-то удавалось выйти за предел собственных физических возможностей. Чарли судорожно втягивала воздух, то и дело хватаясь за гортань, пытаясь разорвать ее ногтями и выпустить наружу боль и шок, которые поселились внутри. И вовсе не напряжение парализовало ее дыхание; причиной тому было зрелище, увиденное ею.

Потом она рассказала нам, что произошло.

Я пошел с Элли и Брендом. У Элли был дробовик, уютно устроившийся на сгибе руки, шапочка с помпоном, скрывающая короткие волосы, и непроницаемо суровое лицо.

В ее жизни не было места комплиментам, однако в нынешней ситуации она была единственным человеком во всем поместье, с которым я предпочел бы находиться рядом.

Раньше она была обеими руками за то, чтобы выбираться отсюда в одиночку и пешком, и я был несказанно рад, что в конце концов она решила отказаться от этой затеи.

Бренд бурчал всю дорогу.

– Вот блин, ну за каким чертом мы-то туда премся? Прям как те долбанутые девушки в фильмах-слэшерах, ну вы их видели? Тех, которые каждый раз, вместо того, чтобы убегать от плохих парней, пытаются их преследовать? И сами напрашиваются на то, чтобы им перерезали глотку? Ну, люди…

Я был во многом согласен с ним. По словам Чарли, от Бориса осталось не так уж и много, чтобы делать по останкам какие-то выводы, но ведь она могла и ошибиться. И наш долг перед ним требовал, чтобы мы его нашли: как бы сурова ни была окружающая обстановка, кем бы ни был убивший его – животным или человеком, и даже несмотря на то, что убийца, возможно, еще бродил где-то поблизости.

Мы не могли оставить тело Бориса лежать в снегу. Можете считать, что причина в уровне цивилизационного развития, необходимости соблюдения дурацких обычаев или же в банальной мании величия, но факт остается фактом: вопрос о том, чтобы оставить все как есть, просто не стоял.

Тем временем Элли вела нас через сад, разбитый прямо перед фасадом поместья, а затем пошла по дороге над берегом. Весь пейзаж был скрыт под пухлым покрывалом снега, подобно тому, как старая мебель томится под чехлами из парусины в ожидании, когда вернутся надолго уехавшие хозяева. Я все думал, заинтересован ли кто-нибудь в поддержании этих территорий в надлежащем состоянии, станет ли кто-нибудь заморачиваться благоустройством, когда снег наконец растает… Увы, но грустная вереница этих мыслей лишь глубже погружала в депрессию.

Мы перешли ровный участок дороги, идя по следам Чарли, оставленным в глубоком снегу, четким и хорошо различимым на пути туда, и хаотичным в обратном направлении. Как будто кто-то гнался за ней по пятам…

Это так и было. Мы все поняли, что именно преследовало ее, после того как, поскальзываясь, сползли вниз по склону и свернули за большой утес, после которого начиналась широкая прибрежная дорога.

Внезапно открывшееся зрелище растерзанного и разметанного по снегу тела Бориса – вот что неотступно следовало за ней в течение всего обратного пути, и, вероятно, хватает ее за пятки до сих пор.

Запах его внутренностей, медленно стынущий под сенью безразличного неба. Звук его замерзшей крови, похрустывающей под ногой.

Элли вскинула оружие на уровень пояса, изготовившись стрелять в любой момент. Пар от дыхания, распространяющийся в воздухе перед ней, заклубился сильнее, чем за мгновение до этого. Она посмотрела на клочья, оставшиеся от Бориса, затем обвела взглядом окружающий пейзаж, высматривая того, кому под силу было бы совершить подобное. На восток и на запад вдоль побережья, а затем вниз к краю обрыва, к выступам скал над нами, снова на восток и на запад. На Бориса Элли больше не смотрела.

А я смотрел. Я не мог оторвать взгляда от его останков. Казалось, что-то большое и очень сильное сначала удерживало его на одной из скал, затем ободрало его о камни, а затем некоторое время выкручивало тело, как отжимают белье, после чего хладнокровно разбросало фрагменты останков по заснеженной дороге.

Рисунок кровавых брызг отчетливо выделялся на белом фоне. Каждое пятнышко было прекрасно различимо, и их было очень много, тысячи капель покрывали приблизительно десятиметровый участок. Я попытался найти какой-нибудь более-менее узнаваемый фрагмент тела, но единственным, что еще не потеряло сходства с человеческим, была рука, прилипшая к скале в месиве замерзшей крови, с пальцами, загнутыми вовнутрь, подобно лапкам мертвого паука. У запястья она была оторвана – наружу торчал кусок треснувшей кости. Однозначно, она была оторвана, а не отрезана.

Бренд указал на ботинок, лежащий в снегу носком к нему.

– Черт возьми, Чарли была права. Только ботинки и остались. Долбаный неудачник только их и носил.

Я приметил ботинок еще до этих слов. Он даже почти сохранил исходную форму.

Борис никогда не был долбаным ублюдком. Он был самосозерцателен, задумчив и искренен – то есть обладал теми качествами, которые в понимании Бренда были «тухлятиной». Сам Бренд был туп, как дерьмо, и более чем неприятен.

Я все больше ощущал гнет тишины. Беззвучие и холод, тяжелый запах сырого мяса и плеск волн, накатывающихся внизу на берег. Это все будто окружало меня.

– Давайте выбираться отсюда, – сказал я.

Элли взглянула на меня и кивнула.

– Но как насчет… – начал было Бренд, но Элли оборвала его, даже не удостоив взглядом.

– Если ты желаешь налепить кровавых снежков, – можешь действовать. Там не так уж много того, что можно забрать и принести нашим. Может быть, мы вернемся сюда позже… Может быть…

– Что могло сотворить такое? – спросил я, чувствуя, как вибрации реальности медленно сменяют то глубокое оцепенение, что охватило меня на последние несколько минут. – Что же за дьявольщина тут происходит?

Элли попятилась ко мне и выразительно бросила взгляд на скалу, а потом на две тропинки вдоль основной дороги.

– Я не хочу узнать истину прямо сейчас, – сказала она.

Некоторое время спустя, находясь наедине с мыслями в своей комнате, я поразмыслил о том, что Элли на самом деле имела в виду тогда.

– Я не хочу узнать истину прямо сейчас, – произнесла она, имея в виду, что виновник преждевременной кончины Бориса наверняка вскорости раскроет себя. Я не слишком хорошо знал Бориса, слишком уж незаметным парнем он был, и его судьба стала еще одним элементом в странной череде смертей, охвативших всю страну в течение последних нескольких недель.

Чарли и я находились здесь по заданию департамента окружающей среды. Нашей задачей была проверка уровня радиации на этом берегу Атлантики с тех пор, как в Южной Америке дела пошли совсем плохо, и случаи радиационного загрязнения участились из-за выбросов нескольких реакторов в Бразилии.

Это была скверная работа, которая практически не оплачивалась, хотя и давала крышу над головой.

Все остальные собрались здесь по разным причинам: приехали наши друзья и их пассии, все они воспользовались возможностью на некоторое время убежать от проблем и немного отдохнуть в корнуолльской глуши. Но потом дела и тут пошли наперекосяк. Во время телевыступления, еще до того, как вещание прекратилось, кто-то назвал сложившуюся ситуацию крахом. А потом пошел снег.

Хейден сумел увести Чарли наверх и все еще пытался вывести ее из состояния истерики. Из лекарств у нас был только аспирин и микстура от кашля, ну, и еще около сотни бутылок вина в подвале. Было похоже на то, что Хейден уже успел залить большую часть содержимого бутылки в горло Чарли к тому моменту, как мы втроем вернулись обратно в поместье.

Не то чтобы я считал это хорошей идеей – я с трудом мог представить, что за призраки могут посетить Чарли, если ее напоить, какие ужасные образы остались про запас, чтобы проявиться в тяжелом, вызванном алкоголем сне, когда она останется наедине со своими кошмарами. Но едва ли я имел право высказываться в данной ситуации.

Бренд вихрем ворвался в комнату и с присущей ему утонченностью изобразил в красках точную картину того, что нам пришлось увидеть:

– …И куда ни глянь, всюду валялись кишки Бориса, часть их висела на скале, и еще куча растаскана по снегу. Да они просто вплавились в него, видать, были еще теплыми, когда его выпотрошили. Что за тварь могла такое сотворить? Что за тварь?

– И кто же это был? – спросила Розали, наш местный параноик.

Я пожал плечами:

– Не могу сказать.

– Почему?

– Не потому что не хочу, – ответил я. – А потому что не могу. Я действительно не знаю. Там осталось не слишком много улик, на основании которых можно было бы судить, как Бренд уже красноречиво поведал нам всем.

Элли стояла перед открытым огнем, вытянув руки ладонями вверх, так, как если бы просила в них что-то положить.

Например, теплую эмоцию, как мечтательно подумалось мне… но потом мои мысли вернулись в практичную колею.

– Элли? – Розали требовала ответа.

Элли пожала плечами:

– Самоубийство можно исключить.

Ей никто не ответил.

Я прошел кухню насквозь и открыл заднюю дверь. После того, как электричество вырубилось, мы хранили пиво в теплице с обратной стороны дома.

У нас был генератор, но топлива не хватало на то, чтобы включать его даже на час в день. Мы пришли к выводу, что горячая вода окажется более полезной в это трудное время, так что от холодильника тоже пришлось отказаться.

Я еще раз взглянул на то, что выбрал: «Стелла», несколько банок последней серии «Кеффриз» и немного «Боддингтонс». Это было любимое пиво Джейн. Она могла пить его пинтами, будто пародия на какого-то усатого актера – после первого глотка, когда пена облепляла верхнюю губу. Я по-прежнему помнил, как ее глаза сверкали, пока Джейн пыталась придумать, на кого еще она похожа… Поэтому я схватил «Кеффриз», закрыл заднюю дверь и только тогда, когда защелка кликнула в двери, меня начало трясти.

Я видел мертвого человека каких-то несколько минут назад, человека, с которым мы виделись всего лишь прошлым вечером, с которым мы выпивали, болтали о том, что за ерунда творится со всей Землей, строили не вполне трезвые планы побега во внешний мир, все время прекрасно сознавая, что снег запер нас здесь, в этой ловушке, как цыплят, окруженных пламенеющим рвом. Борис, несмотря на свою тихую манеру держаться, был очень вдумчивым, во всем поместье не было никого умнее него. Ведь это была его идея – закрыть двери всех неиспользуемых комнат, чтобы тепло подольше задерживалось в уже обжитом пространстве.

Кстати, это он предложил уходить отсюда еще до того, как снег начал идти всерьез, хотя мы увиливали от прогулки, и признаюсь, наши споры держали нас внутри достаточно долго, чтобы все это перестало иметь значение. К тому времени, как Борис смог нас убедить в необходимости выбраться наружу, снег уже достиг трех футов в глубину.

Пять миль пути, и мы сдохнем. Максимум пять миль. Ближайшая деревня находилась в десяти милях.

А теперь он мертв. Что-то схватило его, вывернуло наизнанку и разорвало на кусочки. Я был уверен, что никакого разрезания, о котором говорил Бренд, не было и в помине. Но все же фрагменты тела действительно выглядели вплавленными в снег. Они были все еще горячими при соприкосновении с поверхностью, заливая ее кровью по мере умирания тканей. Биение жизни все еще сохранялось в них, хотя они уже не составляли единого целого.

Я сидел за кухонным столом и держался за голову. Джейн говорила, что это позволит удержать внутри все хорошие мысли и поможет утечь сквозь пальцы плохим. Иногда мне казалось, что это работает. Я ощущал комфорт, подобный тому, что возникает, когда пальцы любимой массируют ослабшие мышцы, наполняя их надеждой, и пытаются извлечь страх из тех, что все еще напряжены.

Но на этот раз это не могло сработать. Сегодня я увидел мертвого человека. И с этим уже ничего нельзя было поделать.

Конечно, нам следовало бы рассказать об этом кому-нибудь. Но за последние месяцы всякое представление о «компетентных органах» выцвело без следа; и то же произошло с Джейн двумя годами ранее, на ее пути через агонию к смятению, и, в конечном счете, в ничто. Никто так и не узнал, что же стало реальной причиной ее гибели.

Новообразования в груди и желудке. Плохая кровь. Ничего не попишешь…

Я пытался открыть банку, но замерзшие пальцы никак не могли попасть под кольцо-открывашку. Раздосадованный, я рассердился, и, окончательно потеряв терпение, швырнул банку об пол. От удара о каменные плиты один из уголков дал течь, и желтоватые брызги пива устремились к старым кухонным шкафам. Я закричал, переполненный чувством напрасной потери. Было такое чувство, что потеря… стала слишком большой.

– Эй, – сказала Элли. Она положила руку мне на плечо и почти сразу же убрала ее, во всяком случае раньше, чем я бы стряхнул ее самостоятельно. – Они говорят, что нужно обязательно кому-нибудь сообщить.

– Кому? – я повернулся к ней, уже не стыдясь слез. Элли была той еще стервой, возможно, способность плакать делала меня более человечным, чем когда-либо была она. Она в ответ выгнула бровь и поджала губы.

– Бренд думает об армии. Розали думает о феях подземелий.

Я зло усмехнулся.

– Феях гребаного подземелья? Тупая корова.

– Она ничего не может поделать с собой. Хочешь спросить у меня, как это соотносится с реальностью, с которой мы столкнулись?

– И как же?

Иногда я ненавидел Элли за ее манеру разговора в духе «я-сильнее-вас-всех-вместе-взятых» и за пристальный взгляд стальных глаз. Но она была и тем человеком, кого я больше всех уважал в нашей маленькой жалкой группе. Особенно теперь, когда ушел Борис.

– Хорошо, – сказала она. – Для начала давайте-ка посмотрим, как мы все на это отреагировали. Вероятно, мы шокированы. Напуганы. Хотя нельзя сказать, что ничего подобного не ожидалось.

– Все уже давно катится в дерьмо, – сказал я, но не почувствовал необходимости продолжать. Всем было хорошо известно, что у нас также не было иммунитета от гнили, распространяющейся в обществе, природе, мире. В конце концов это дойдет и до нас. Просто мы не знаем точно когда.

– Остается вопрос, кто же это сделал, – тихо проговорила она.

– Или что…

– Или что, – кивнула она.

На этом мы свернули обсуждение.

– Как дела у Чарли?

– Я как раз собиралась взглянуть, – ответила Элли. – Идем?

Я кивнул и пошел за ней следом прочь из комнаты. Пиво уже перестало разбрызгиваться и теперь ползло липкими ручейками, растекавшимися по стыкам плиток. Мне по-прежнему хотелось пить.

Чарли выглядела скверно. Было очевидно, что она пьяна, и ее душевная боль никуда не делась, и еще она обмочилась. Хейден как раз разгребал последствия, когда мы постучались и вошли.

– Как она? – не утруждая себя аналитикой, спросила Элли.

– Сама-то как думаешь? – он даже не взглянул на нас, пытаясь удержать бессвязно бормочущую, рыдающую, смеющуюся и блюющую Чарли.

– Возможно, тебе не следовало так сильно накачивать ее, – сказала Элли. Хейден наградил ее пронзительным взглядом, но ничего не ответил.

Внезапно Чарли начала биться в его руках, что-то активно декламируя и восклицая в адрес свечей, стоящих в темных углах комнаты.

– Это еще что? – спросил я. – Что она говорит?

Почему-то то, что она говорила, казалось важным, как будто в ее словах под пеленой горя скрывалось решение всех проблем.

– Она говорит всякую чушь, – отчетливо произнес Хейден, повысив голос, чтобы его было слышно на фоне нечленораздельных выкриков Чарли. – Всякую чушь о Борисе, об ангелах на снегу. Она говорит, что ангелы спустились, чтобы забрать его.

– Какие еще ангелы? – пробормотала Элли.

– Спускайтесь вниз, – сказал Хейден, – а я останусь с ней. Он хотел, чтобы мы ушли, и не скрывал этого, поэтому мы не стали его разочаровывать.

Внизу Бренд и Розали болтались рядом с мобильным телефоном. Последние три недели он лежал на каминной полке подобно незаряженному пистолету, уродливый и бесполезный.

И тогда, и сейчас всякий то и дело пытался проверить, не заработал ли он, с завидным постоянством получая в ответ лишь потрескивающее ничто. Случайные номера, номера из списка входящих звонков, номера, содержавшиеся в памяти телефона – ничто не давало результата. Со временем попытки становились все более редкими – каждая последующая неудача удручала все больше.

– Что? – поинтересовался я.

– Пытаюсь позвонить кому-нибудь, – сказал Бренд. – Полиции, хоть кому-нибудь.

– И что тогда? – Элли плюхнулась в одно из старых кресел и начала расковыривать его обивку, расширяя отверстие, что она делала уже несколько дней. – Они приедут, чтобы снять отпечатки пальцев?

– Кто-нибудь ответил?

Бренд покачал головой.

– Должны же мы что-то предпринять, – сказала Розали. – Мы не можем просто сидеть здесь, пока несчастный Борис лежит там.

Элли ничего не ответила. Телефон шуршал помехами в свое удовольствие.

– Тут мы уже ничего не можем поделать, – сказал я. – Действительно, там не так много осталось, чтобы это можно было собрать и принести сюда. Даже если бы нам удалось вернуть сюда несколько… хм… кусков, то… что нам с ними дальше делать?

– Похоронить, – снова начала Розали.

– В промерзшей земле? До которой три фута снега?

– А еще эти твари, – сказал Бренд. Телефон закудахтал снова, и он выключил его.

– Какие еще твари?

Бренд окинул взглядом нашу маленькую группу.

– Твари, о которых рассказывал Борис, он их видел.

Ни о чем подобном при мне Борис не упоминал. В наших долгих беседах в подпитии он никогда не говорил ни о каких ангелах на снегу. Там, наверху, я решил, что Чарли просто пьяна и вдобавок обезумела от горя, но теперь и Бренд заговорил о чем-то похожем, и у меня невольно возникла мысль, что я на какое-то время выпал из реальности или что-то в этом духе. Я и так был раздражен, а эта нестыковка бесила еще больше.

– Твари? – переспросила Розали, и я закрыл глаза. Черт, ты только ей этого не говори, постарался я силой мысли передать Бренду. Она же замучает нас россказнями о тайных обществах, посланиях в облаках и разносчиках болезней, поражающих всех умственно и физически неполноценных, бесплодных или психически неадекватных. Моя Джейн была бесплодна, поэтому у нас не было детей. И последней вещью, которую мне хотелось бы услышать, так это безумные бредни Розали о том, как моя жена умерла, почему это произошло и кто это сделал.

К счастью, Бренд придерживался того же мнения. Вероятно, косяк, который он уже зажег, в конечном итоге и заставил его заткнуться. Он повернулся к огню и уставился в его прогорающую глубину, сидя на самом краю стула, будто размышляя, стоит ли подкидывать дров еще. Поленья были уже почти на исходе.

– Твари? – настойчиво повторила вопрос Розали.

– Их нет, – ответил я. – Ничего такого он не имел в виду.

И поспешно вышел из комнаты, пока ее любопытство не вспыхнуло вновь.

На кухне я нашел другую банку с пивом, открыл ее, на этот раз осторожнее, и налил содержимое в высокий стакан. Затем устремил взгляд в сливочные глубины, по мере того, как пузырьки опускались и вновь поднимались на поверхность. За пару минут напиток отстоялся, и за это время я припомнил лицо Джейн, ее тело, лучшие времена, когда мы еще были вместе. Когда я сделал первый глоток, в стакан упала непрошеная слеза.

Этой ночью я слышал, как двери открывались и закрывались, как если бы кто-то бродил от постели к постели.

Я слишком устал, чтобы пытаться узнать, кто.

На следующее утро я был почти уверен, что дела пойдут лучше. По пробуждении во рту оставался горький привкус страха, но кроме него была и смутная надежда, что все плохие вещи могли случиться только в кошмарах. Я одевался – две рубашки, теплый свитер, куртка, и в течение всего процесса гадал, что же ожидает меня за дверями спальни.

На кухне Чарли потягивала чай из здоровенной кружки.

От него шел пар с такой силой, что, казалось, он в состоянии прожечь все, чего бы ни коснулся. Губы Чарли были красными, как сырое мясо, и примерно того же цвета были и ее глаза. Она сжимала чашку так крепко, что костяшки пальцев побелели, а большие пальцы сплелись, с силой просунутые через ручку. Чарли выглядела так, словно ни за что не хотела бы когда-нибудь ее отпустить.

Когда я увидел ее, то почувствовал тянущую тяжесть в животе. Я выглянул из окна и увидел заснеженный пейзаж, в котором снега изрядно добавилось, по сравнению с прошлой ночью. И сейчас пухлые хлопья продолжали лететь вниз, все наращивая преграду, пресекающую все наши попытки выбраться наружу. Где-то снаружи фрагменты тела Бориса становились замерзшим воспоминанием, скрытым под новым слоем снега.

– Ты в порядке? – тихо спросил я.

Чарли посмотрела на меня снизу вверх таким взглядом, будто я не сдержал газы на похоронах ее матери.

– Разумеется я НЕ в порядке, – сказала она, тщательно чеканя каждое слово. – И тебе-то что за дело?

Я сел напротив нее, зевая и приглаживая руками давно не мытые волосы, пытаясь разогнать этим жестом остатки сна. На столе стоял целый чайник чая. Я взял свободную кружку и налил себе клубящегося варева. Чарли пристально наблюдала за каждым моим движением. Я чувствовал, как она буравит меня взглядом, но изо всех сил старался не показывать виду. Чашка покачнулась, и я едва успел подхватить ложку. Я видел ее парня, буквально расплесканного по снегу. Конечно, я чувствовал себя при этом ужасно, но только сейчас я понял, что ее глаза видели ровно ту же сцену. Как же плохо должно быть ей?

– Надо что-то делать, – сказала она.

– Чарли…

– Мы не можем просто сидеть здесь. Нужно что-то делать. Нужно похоронить Бориса. Нужно идти и найти кого-нибудь, нужно выбираться из этого проклятого богом места. Должен же быть тут поблизости хоть кто-нибудь, способный помочь, кто бы позаботился бы о нас? Мне очень нужен кто-то, кто смог бы позаботиться обо мне.

Утверждение было сформулировано как вопрос, но я не осмелился ответить.

– Смотри, – сказала она. – Нам нужно выбираться отсюда. Разве ты не понимаешь?

Она наконец отпустила кружку и вцепилась в мои ладони, ее пальцы были горячими и влажными.

– Деревня, мы сможем туда пробраться. Я знаю, что мы сможем.

– Нет, Чарли, – сказал я, но у меня не было шанса закончить фразу (что-то вроде «пути наружу нет, мы же пытались, и разве ты не помнишь сообщения по телевизору несколько недель назад?»), поскольку в комнату вошла Элли. Она приостановила движение, увидев Чарли, а затем подошла к буфету и насыпала себе в миску мюсли. Потом залила их водой. Молоко у нас закончилось с неделю назад.

– Телефона тут нет, – сказала она, закладывая в рот ложку кукурузных хлопьев. – И никакого телевещания, кроме каких-то мерцающих картинок, которые большинство из нас видеть не может. И верить им – тоже. Радио нет, за исключением какого-то иностранного канала. Рози говорит, что там говорят по-французски. Она слышала слова о фатуме. Вот как она перевела это слово, хотя мне кажется, что все это больше похоже на крах. Ближайшая деревня находится в десяти милях ходу. А у нас нет никакого средства передвижения, на котором можно было хотя бы выехать за пределы гаража. Идти пешком было бы чистым самоубийством.

И она захрустела своим завтраком, едва начавшим размокать, попутно замешивая в мюсли побольше сахара, чтобы придать им хоть какой-то вкус.

Чарли ничего не ответила. Она знала, о чем говорила Элли, но слезы были единственным возможным ответом.

– Итак, мы здесь, пока снег не растает, – сказал я.

Элли действительно была сущей стервой. Ни намека на обеспокоенность состоянием Чарли, ни слова утешения. Элли посмотрела на меня и на некоторое время перестала жевать.

– Я думаю, что, пока он не начал таять, мы защищены, – у нее был прямо дар выступать с идеями, которые, с одной стороны, дико меня бесили, а с другой – пугали до чертиков.

Чарли же оставалось только плакать.

Позднее трое из нас решили попробовать выбраться наружу. В моменты крайнего напряжения, паники и скорби логика более над нами не властна.

Я сказал, что пойду с Брендом и Чарли. Это было одно из самых дурацких решений, которые нам когда-либо доводилось принимать, но смотреть в глаза Чарли, когда она сидела на кухне, предоставленная сама себе, в раздумьях о своем зверски убитом парне, и слушать, как Элли рассказывает, что никакой надежды нет, все это было… Я просто не мог сказать «нет». И, чего скрывать, я был так же отчаянно настроен уйти отсюда, как и все остальные.

Было почти десять утра, когда мы отправились в путь. Элли была права, я знал это даже в тот момент. Выражение ее лица, когда она наблюдала, как мы продирались сквозь палисадник, должно было вернуть меня обратно: она думала, что я дурак. А она была последним человеком в мире, в глазах которого я бы хотел выглядеть глупо, но в моем сердце все же оставалось щемящее чувство, которое и толкало меня вперед: желание помочь Чарли, а также подозрение, что оставаясь на месте, мы просто сдаемся смерти.

Казалось, впрочем, что ее покров уже распростерт надо всем, что осталось от мира. За недели до нашей вылазки телевидение передавало ужасающие картины: люди, внезапно заболевавшие и умиравшие тысячами, продовольственные беспорядки в Лондоне, обмен ядерными ударами между Грецией и Турцией. И многое, многое другое, настолько же плохое. Мы уже знали, что-то надвигается – все разваливалось на части в течение многих лет. Но потом запустился кумулятивный эффект, и то, что начиналось как маленький, капающий вниз ручеек, впоследствии оборачивалось бурным яростным потоком.

«Нам лучше всего находиться там, где мы находимся», – однажды сказал мне Борис. И была некоторая доля иронии в том, что сейчас мы уходили из-за него.

Я нес дробовик. У Бренда был пневматический пистолет, хотя я бы скорее доверил ему заостренную палку. Он был не только крикливым и дерзким, но и значительную часть времени обкурен до одури. Если начнутся проблемы, я буду присматривать за ним пристальнее, чем за кем-либо еще.

Нечто убило Бориса, и, кем бы оно ни было, зверем или человеком, оно все еще находилось там, в снегах. Впрочем, надеюсь, что теперь-то оно сыто. Хотя, возможно, что и нет. Но это не повод отказываться от попытки уйти.

Снег в саду вокруг поместья достиг уже метра в глубину. Мы трое постарались сварганить из подручных материалов подобие снегоступов различной степени эффективности. Бренд прикрепил на каждую ногу по два обломка картинной рамы, и было похоже, что они скорее прорезают снег, как ножи, нежели приносят хоть какую-то пользу.

Но он цепко держался за свою идею, он боролся с последствиями своей ошибки, надувшись, вместо того, чтобы признать ее.

Чарли приспособила две сковородки без ручек, и, казалось, делала большие успехи. Мои же творения состояли из закрепленных кусков холста, вырезанных из уже никому не нужных портретов. Старые владельцы поместья глазели на меня сквозь снег, в то время как я то и дело наступал им на лица. К моменту, как мы добрались до конца дороги и повернулись, чтобы увидеть наблюдающих за нами Элли и Хейдена, я уже вспотел и изрядно выдохся. На тот момент наш маршрут составил около пятидесяти метров.

Поперек дороги шла каменистая тропинка, ведущая к расчлененному телу Бориса. Чарли посмотрела в ту сторону, по-видимому, желая еще раз взглянуть на своего парня.

– Идем, – сказал я, сжав ее локоть и увлекая прочь. Она не оказала никакого сопротивления.

Дорога казалась чуть более низкой, гладкой равниной между ощетинившимися изгородью берегами с обеих сторон. Все было ослепительно белым, и все мы надели солнечные очки, чтобы не ослепнуть от яркости снега. Так мы могли осматривать окрестности далеко за пределами побережья, видеть, как залив окружает берег и тянется дальше на восток, где скалистые утесы припорошены снегом и выглядят белыми в крапинку, где снег сносит на выступы, а случайные одинокие птицы ныряют в море и возвращаются с пустым клювом для того, чтобы исполнить заунывную песню для своих товарок.

Местами снег нависал на краю утеса, представляя собой смертельную ловушку для всех, кому вздумалось бы пройти этим маршрутом. Море то и дело вздымалось и опускалось на скалы, разбиваясь о них без брызг. Привычный рев волн, врезающихся в землю, медленно размывающих ее, и, в конечном итоге, наполняющих ее новой жизнью, изменился.

Теперь многотонные блоки грязного льда, перемалывающие друг друга, сменили обычные для этой местности белые барашки, еще не образуя жесткий покров над поверхностью воды, но уже став достаточно плотными, чтобы смирить волны. Было довольно печально смотреть за тем, как древний зверь-океан сворачивается от старости. Я увидел, как баклан, сумев пробиться сквозь толстый лед, нырнул и не смог пробить его поверхность с другой стороны. Это выглядело похожим на самоубийство. Кем бы я был, если б сказал, что это было не так?

– Сколько еще? – снова спросил Бренд.

– Десять миль, – ответил я.

– Я измотался… – он уже забил косяк и сделал несколько долгих глубоких затяжек. Я слышал, как дымящийся кончик сигареты, шипя, потрескивал на морозном воздухе.

– Мы прошли всего около трехсот метров, – сказал я, и Бренд заткнулся.

Разговаривать было трудно, для того, чтобы идти, нам был нужен весь объем легких. Иногда снегоступы помогали, особенно там, где поверхность снега уже подмерзла прошлой ночью. А бывало, мы проваливались в снег по самые бедра, и нужно было раскидывать руки в стороны для того, чтобы сохранить равновесие, повторно утопая при каждом следующем шаге.

Рюкзаки не способствовали легкости движения. Каждый из нас нес еду, воду и сухую одежду, и эта ноша, казалось, вызывала затруднения, особенно у Бренда. Небо было ясным и голубым. Солнце поднималось перед нами, как будто насмехаясь над заснеженным пейзажем. Некоторые дни начинались подобным образом, но снег и не думал таять. Я уже почти забыл, на что похожа земля, лежащая под снегом, казалось, что он был здесь всегда.

Когда это только начиналось, все было не так плохо, и мы напоминали стайку школьников, просыпающихся с единственной мыслью выяснить, что в пейзаже изменилось за ночь. Чарли и я все еще спускались к воде, чтобы делать необходимые замеры, и в первый день снегопада, когда мы вернулись, в саду стоял снеговик, на который надели один из ее бюстгальтеров и мои трусы. Далее последовала битва снежками, в которой Бренд повел себя чуть более агрессивно, чем следовало бы для его же блага. Мы на него ополчились и закидали снежками, спрессованными до состояния льда, пока он не начал кричать и визжать. Мы все замерзли, промокли и получили уйму синяков в тот день, но не могли перестать смеяться в течение нескольких часов. Затем нам предстояло греться перед открытым огнем в просторной гостиной. Розали разделась до трусиков и начала танцевать под музыку, звучащую по радио. Она сама в некоторой степени представляла собой пережиток шестидесятых, и, по-видимому, не понимала, какой эффект ее маленькое выступление произведет на тепличное растение вроде меня. Впрочем, я смотрел с удовольствием.

Позже мы расположились вокруг огня и рассказывали истории про призраков. Борис тогда еще был с нами, и он рассказал лучшую из историй, которая захватила всех, несмотря на просторечные выражения. Он рассказал нам о человеке, который не мог видеть, слышать и разговаривать, но знал о существовании призраков вокруг него. Его жизнь протекала тихо и бесчувственно до той поры, пока его мать не умерла. Тогда он начал рыдать, кричать и бесноваться во мраке, пока сам не свернулся и не умер. Тогда его мир раскрылся, и он больше не чувствовал себя одиноким, но с кем бы он ни пытался поговорить, собеседник испытывал лишь страх или ненависть к нему. Живой никогда не сможет подружиться с мертвым. И смерть сделала его еще более тихим, чем при жизни.

Ни один из нас не признался бы в этом, но в ту ночь мы все были напуганы до усрачки, когда расходились по спальням. Как обычно, двери хлопали и в коридоре раздавались шаги. И, как обычно, моя дверь оставалась закрытой, и я спал один.

Несколько дней спустя снегопад уже стал слишком сильным, чтобы это продолжало быть приятным. Выходить наружу стало рискованно, и, по мере того как количество дров в поленнице сокращалось, а телевизор и радио передавали все более и более мрачные сообщения, мы наконец осознали, что оказались в ловушке. Некоторые из нас попытались добраться до деревни, но это была вялая попытка, и мы вернулись восвояси, как только почувствовали усталость. Нам показалось, что мы прошли около двух миль вдоль побережья. Но нам никто не повстречался на пути.

По мере того, как дни сменяли друг друга, а снежный покров становился все толще и толще, в воздухе начала витать все более осязаемая атмосфера паники. Неделю назад Борис заметил, что следы от самолетов на небе больше не появляются.

Наша теперешняя попытка добраться до деревни все более походила на вопрос жизни и смерти. До того, как Борис был убит, мы чувствовали себя взаперти, но это давало и чувство защищенности от безобразий, которые сейчас происходят в большом мире. Теперь же возникло ощущение того, что если мы не сможем найти способ выбраться наружу, то более скверные вещи произойдут с нами в том месте, которое еще недавно мы считали своим убежищем. Я вспомнил Джейн, когда она умирала от неизвестной болезни. От меня было немного пользы, я был беспомощен и молился Богу, которым долгое время пренебрегал, чтобы он даровал нам лучшую судьбу. Но теперь я отказался сидеть сложа руки и идти тем же путем. И я не хочу больше быть смиренным. Долбаная судьба!

– Что это было?

Бренд остановился и сорвал маленький пистолет с пояса. Тот был абсолютно черен на фоне чистого белого снега.

– Что?

Он дернул головой.

– Вон там.

Я последовал за его взглядом и посмотрел на пологую сторону холма. Справа от нас морские волны накатывали на крутой берег. Слева – направление, в котором сейчас смотрел Бренд – снежные поля образовывали пологий спуск к пустошам на несколько миль в глубь материка. Это был скалистый участок пейзажа, на вершинах некоторых камней лежали снежные шапки. Валуны мрачно глядели на нас, похожие на лица утопающих, готовых опуститься на дно.

– Что? – спросил я снова, потеряв терпение, снял дробовик с плеча и перехватил его на уровне пояса. Палец лег на спусковой крючок.

Воспоминания о том, что осталось от Бориса, обострили все мои чувства. Я не хотел бы закончить так же.

– Я видел что-то, оно двигалось. Что-то белое.

– Может, снова снег? – спросила Чарли с горечью.

– Что-то бегущее по снегу, – сказал он, хмурясь и пытаясь перефокусировать взгляд. Дым от его косяка смешался с облаком от его дыхания. Мы простояли так минуту или две, покрываясь испариной. От нас шел пар, подобно дымовому сигналу, свидетельствовавшему об усталости.

Я попытался снять очки и рассмотреть что-то без них, но блеск снега был слишком сильным. Я посмотрел на Чарли. Она достала из рюкзака большой старый револьвер и удерживала его обеими руками. Ее губы растянулись, обнажив зубы в зверином оскале. Ей очень хотелось использовать оружие по назначению.

Я ничего не видел.

– Это могла быть кошка. Или летящая низко чайка.

– Может, и так.

Бренд сунул пистолет обратно за пояс и потянулся за фляжкой с водой. Он прижал горлышко к губам и выругался.

– Замерзла!

– Ну, так встряхни ее, – сказал я. Я знал, что это не лучший вариант, но по крайней мере это заткнуло бы его еще на какое-то время. – Чарли, сколько времени?

У меня были часы, но хотелось поговорить с Чарли, удержать ее в настоящем, поддержать ее здесь и сейчас.

Я начал осознавать, насколько глупой была наша затея, но еще более идиотским шагом было отпустить Чарли одну. Если бы она не пошла сюда ради мести, она ослепла бы от горя. Я не мог разглядеть ее глаз за линзами солнечных очков.

– Почти полдень, – она поднимала рюзкак, чтобы вернуть его на плечи, не отрывая взгляда от заснеженного ландшафта, образующего пологий склон над нами и уходящего вдаль.

– Как ты думаешь, что это было?

Я пожал плечами.

– Бренду показалось. Он слишком часто бывает под кайфом.

Мы снова тронулись в путь. Чарли шла впереди, я невдалеке за ней, а последним ковылял Бренд. Нас окружала жуткая тишина, снег заглушал наши вдохи и выдохи, а постоянное ворчание моря окончательно слилось с фоновыми звуками.

В моих ушах стоял какой-то белый шум: звук перекачиваемой крови; угасающее и возобновляющееся дыхание, хруст снега под ногами. Они все слились в один шепот, не похожие на любой из возможных шумов снаружи, с почти усыпляющим ритмом. Я кашлянул, чтобы разрушить чары.

– Ну, и какого черта нам делать, когда мы доберемся до деревни? – спросил Бренд.

– Послать помощь в поместье, – медленно проговорила Чарли, чеканя каждое слово, как будто для наивного маленького ребенка.

– Но что, если в деревне все обстоит именно так, как мы слышали по телеку?

Чарли ненадолго притихла. Да и я тоже. Целый набор образов кувыркался в моем сознании, они были наполнены ненавистью и причиняли боль, и были особенно остры из-за этого. В последний день телевещания мы видели туманные сюжеты о том, как нагруженные корабли покидают родные доки и отплывают на поиски какого-то полумифического убежища за границей, о стрельбе на улицах, о трупах, заполнивших канавы, о псах, принюхивающихся к открытым ранам, и о дирижабле, дрейфующем над холмами, в тщетной попытке дать людям надежду.

– Не глупи, – сказал я.

– Даже если и так, там наверняка найдется помощь, – тихо сказала Чарли.

– Угу, помощь из ада… – Бренд зажег очередной косяк.

Было холодно, мы рисковали нашими жизнями, а в снегу могло скрываться нечто, полное желания напасть на нас.

Но все, чего я хотел в этот момент, так это сделать одну долгую затяжку Брендовой травки и позволить легкомысленному забытью развеять мои страхи.

Часом позже мы нашли машину.

По моим подсчетам мы прошли около трех миль. И при этом мы были изнурены до предела. Мои ноги ломило, а коленные суставы почти не гнулись и горели, будто охваченные огнем.

Дорога начала медленно заворачивать налево, отклоняясь от линии побережья внутрь континента, в сторону той самой ближайшей от нас деревни. Дорогу было все труднее разобрать, изгороди понемногу уходили под землю, так что не оставалось практически ничего, позволяющего отличить ее от снежных полей по обеим сторонам. Последние полчаса мы шли исключительно по памяти.

Машина была почти полностью погребена под снегом, только одна сторона ветрового стекла и покрывшаяся льдом антенна еще были видны. Едва ли было возможно установить направление, в котором она ехала, так как любые следы, оставленные шинами, давным-давно были уничтожены порывами вьюги. В то время, когда мы к ней подошли, снег снова начался, и пухлые хлопья, лениво кружа в воздухе, опускались на оледеневшую поверхность того, что выпало вчера ночью.

– Не садитесь за руль без крайней необходимости, – сказал Бренд. Чарли и я не удостоили его ответом.

Мы сняли рюкзаки и начали подбираться к угадывавшимся под снегом очертаниям автомобиля, сжимая оружие. Я хотел спросить Чарли о том, где она держит револьвер, и, в частности, был ли он с ней, когда мы приехали сюда в первый раз, чтобы сделать необходимые тесты морской воды и написать отчеты о состоянии окружающей среды, которые все равно никогда не будут прочитаны, но, по-видимому, время для такого вопроса было неподходящим. А я не хотел показаться осуждающим или опекающим.

Когда я вытянул руку, чтобы стряхнуть замерзший снег с ветрового стекла, целая стая вопящих чаек поднялась в воздух из какого-то пристанища неподалеку.

На фоне снега они были практически неразличимы, но их было по крайней мере три десятка, и они взвились в воздух все как одна, пронзительно перекликаясь и кружа над нашими головами, после чего повернули в сторону моря.

От неожиданности мы все закричали.

Чарли оступилась, пытаясь прицелиться, и завалилась на спину. Бренд завизжал как ребенок, а затем выстрелил из пневматического пистолета, чтобы хоть как-то скрыть смущение. Пуля не повстречала цели на своем пути. А птицы потеряли к нам всякий интерес после первоначального знакомства, и теперь их силуэты медленно растворялись в туманной дали. Вновь посыпавшийся снег скрыл от нас горизонт.

– Вот дерьмо, – пробормотала Чарли.

– Да уж, – Бренд перезарядил свой пистолет не глядя на нас, а затем зашарил руками по снегу в поисках косяка, который он уронил, когда закричал.

Чарли и я вернулись к очистке машины от снега. Мы прокладывали дорожки по лобовому стеклу вниз и вдоль капота руками в перчатках.

– Думаю, что это «форд», – сказал я в порядке трепа. – Может быть, старенький «Мондео».

У нас с Джейн был «Мондео», когда наш роман только начинался.

И бессчетное количество раз мы парковались в каком-нибудь тенистом лесу или же в какой-нибудь местной промзоне, опускали стекла и занимались любовью, наслаждаясь свежим воздухом прохладной ночи.

Однажды машина сломалась, когда я вез ее домой. Было уже два часа ночи, и ее отец уже хотел было меня поколотить без всякой жалости, но масло на моих руках все же убедило его в правдивости нашей истории.

Я закрыл глаза.

– Не могу ничего разглядеть, – сказала Чарли, выдергивая меня обратно в холодную действительность. – Ветровое стекло покрыто льдом и с обратной стороны.

– У нас уйдут годы, чтобы отчистить двери.

– Для чего ты хочешь это сделать? – спросил Бренд. – Мертвая машина, внутри которой наверняка полно мертвых людей.

– Даже у мертвых людей может оказаться при себе оружие, еда и топливо, – резонно заметил я. – Кстати, не желаешь нам помочь?

Бренд посмотрел на потемневшее ветровое стекло, на содержимое автомобиля, сокрытое от любопытных взглядов намерзшим льдом и пластами снега, препятствующими проникновению внутрь света. Он осторожно присел на свой рюкзак, и, удостоверившись в том, что тот выдерживает его вес, не уходя в снег, вновь раскурил косяк и уставился на море. Мне подумалось, что едва ли он заметил бы, если бы мы оставили его там за этим занятием.

– Можно было бы попробовать открыть одну из пассажирских дверей, – сказала Чарли. – Со стороны водителя машина увязла в сугробе, и, чтобы открыть ее, нужно будет промучиться несколько часов. – И мы вдвоем взялись за дело, передвинувшись к середине машины.

– Будь начеку, – сказал я Бренду. Он только кивнул и продолжил смотреть на море, тяжело вздымавшее и опускавшее пласты льда, которые становились все шире и шире.

Я использовал дробовик в качестве опоры, чтобы подняться сначала на капот, а потом и на крышу машины.

– Что? – спросила Чарли. Я не ответил, медленно поворачиваясь вокруг и пытаясь различить какое-либо движение на белом фоне. К западу находилось поместье, всего в паре миль отсюда, хотя и скрытое какой-то из многочисленных складок ландшафта.

На севере же крутой берег противостоял морю, нависая над ним высокими скалами, выступающими то там, то тут, а в завершение композиции эти скалистые участки венчала редкая поросль деревьев, достаточно выносливых, чтобы пережить атлантические штормы…

Ничего не двигалось.

Снег с дождем быстро превращался в бурю, и я внезапно испугался. Поместье осталось по меньшей мере в трех милях позади нас, до деревни предстояло пройти еще семь. Мы застряли посередине, трое слабых людей, медленно замерзающих из-за того, что природе вздумалось психануть и наслать на нас несколько недель снега и льда.

И мы находились посреди всего этого, уверенные, что мы сможем справиться с этим, уверенные в наших хилых умственных способностях и в том, что именно мы здесь продолжаем быть хозяевами ситуации. Насколько бы инфицированы мы ни были.

Я знал, что мы никогда не будем диктовать условия. Природа может позволить нам жить, но в конце концов она займется лечением и самоочищением. И кто знает, останется ли для нас место в этом обновленном мире.

По-видимому, сейчас шел первый этап подобной чистки. В то время как цивилизации истребляли сами себя, болезни и экстремальные погодные условия воспользовались тем, что мы отвлеклись на сведение счетов друг с другом, чтобы избавиться от ослабших ненужных звеньев.

– Нам нужно возвращаться, – сказал я.

– Но деревня…

– Чарли, уже почти два. Через два часа уже начнет темнеть, и это – максимум. Мы не можем идти в темноте; так мы либо пройдем мимо деревни, либо, что вероятнее, наткнемся на один из тех ледяных карнизов на краю обрыва. А Бренд уже так догнался, что может принять нас за призраков и начать стрелять по нам из своей пукалки.

– Эй!

– Но Борис… – пробормотала Чарли. – Он… нам нужна помощь. Чтобы похоронить его. Нужно же кому-то рассказать…

Я осторожно спустился с крыши автомобиля и приземлился в снег рядом с ней.

– Нам надо осмотреть машину. А после этого нам нужно вернуться. Никакой помощи никому не будет, если мы замерзнем здесь до смерти.

– Мне не холодно, – сказала Чарли вызывающим тоном.

– Это потому, что ты двигаешься, и твое тело совершает работу. Когда ты идешь, твое кровообращение активней, ты согреваешься и потеешь. Но стоит только остановиться – а нам наверняка придется и не раз, – ты перестанешь двигаться. Твой пот замерзнет, и ты тоже. Мы все замерзнем. И найдут нас только в оттепель, тебя и меня, прижавшихся друг к другу, чтобы сохранить остатки тепла, а Бренда с его извечным косяком в глотке.

Чарли улыбнулась. Бренд нахмурился. Мне понравилась реакция обоих.

– Запертая дверь промерзла, – сказала она.

– Попробую открыть своим ключом, – я с размаху ударил стекло прикладом дробовика. После нескольких попыток стекло лопнуло, и я вытащил его по частям, пользуясь тем, что перчатки надежно защищали руки от порезов. Потянуло перегаром и чем-то протухшим. Чарли отступила назад с легким стоном. Бренд рассеянно смотрел за происходящим.

Мы заглянули внутрь автомобиля, наклонясь вперед так, чтобы слабый свет смог бы обогнуть нас.

На сиденье водителя находился мертвый мужчина. Он изрядно промерз, сгорбившись под несколькими одеялами так, что были видны только его глаза и нос. С лица свисали сосульки. Его веки еще были открыты. На приборной панели стояла свеча, от которой по мере горения осталась лишь лужица воска, повторяющего форму капающего на пол льда.

Зрелище было настолько безмятежным, что навевало жуть, в нем можно было ощутить и текстуру, и форму, как в хорошей живописи. Я заметил, что ручку двери водителя заело в открытом положении, несмотря на то, что дверь невозможно было сдвинуть с места из-за сугроба, похоронившего под собой машину с той стороны. По-видимому, в самом конце он все же пытался выбраться наружу.

Я вздрогнул, попытавшись представить, каким был одинокий конец, настигший этого человека. Это был уже второй труп, виденный мной за последние два дня.

– Ну как? – раздался за нашими спинами голос Бренда.

– Это твой поставщик наркотиков, – сказала Чарли. – В машине полно снега.

Я фыркнул, радуясь, что ее еще не покинуло чувство юмора, но, когда я посмотрел на нее, она выглядела предельно грустной и потерянной, какой я никогда раньше ее не видел.

– Может быть, стоит взглянуть, нет ли у него с собой чего-нибудь полезного?

Я кивнул.

Чарли была меньше меня, поэтому именно она собралась лезть внутрь машины. Я собирался запротестовать, но она уже протискивалась сквозь разбитое окно, и минутой позже выкинула прочь все свободно лежащие вещи, которые только смогла обнаружить.

Потом она вернулась, не глядя на меня.

Там был рюкзак, наполовину заполненный консервированной едой; канистра с бензином на самом дне, весьма помойного качества; роман, замерзший на девяностой странице, и несколько пластиковых бутылей, наполненных мочой и впоследствии расколотых льдом; винтовка, хотя и без боекомплекта; еще один рюкзак меньшего размера с кошельком, какие-то бумаги, электронная кредитка; вкладыш в бумажник с фотографией, с замерзшим замочком; пластиковый пакет, заполненный дерьмом, и перекрученная газета, твердая как дерево. Все вышеперечисленное промерзло буквально насквозь.

– Пойдемте, – сказал я. Бренд и Чарли взяли по несколько предметов каждый и надели на плечи рюкзаки. Я поднял винтовку. Мы забрали все, кроме дерьма и мочи.

На обратную дорогу к поместью потребовалось четыре часа. Трижды на обратном пути Бренд говорил, что видел, как что-то прыгает через снег, – олень, как он выразился, только большой, белый и с сияющими рогами – и всякий раз после этих слов мы бросали все в снег и занимали оборонительную позицию.

Но ничто не спешило обнаруживать себя, хотя буря становилась все сильнее, а наше воображение рисовало всякие ужасы, скрывающиеся за пролетавшими мимо снежинками и позади нас. Если там что-то и было, то оно обладало прекрасными навыками маскировки. Освещенность быстро сходила на нет по мере того, как мы подходили все ближе к дому.

Наши следы почти полностью замело, и только теперь я понял, как широко нам улыбалнусь удача, если нам все-таки удалось найти обратную дорогу.

Возможно, что-то было на нашей стороне, ведя нас, направляя наше движение к поместью.

Возможно, что именно изменения в природе привели нас домой, постепенно подготавливая к тому, что произойдет дальше…

Это была последняя милость, которой мы были удостоены.

Хейден готовил нам суп, а остальные в это время сгрудились вокруг огня, слушая нашу историю и пытаясь не выказывать разочарования.

Бренд продолжал трепаться о странных вещах, которые он видел на снегу. Даже на лице Элли появился след угасающей надежды.

– Ангелы Бориса? – предположила Розали. – Он ведь вполне мог видеть ангелов, понимаете. Они ведь не прочь управлять вещами на свой лад, когда их это устраивает.

Никто не ответил ей.

Чарли снова заплакала, вздрагивая у огня. Розали завернула ее в одеяло и крепко обняла.

– Пушка выглядит вполне сносно, – сказала Элли. Она сидела за столом, перебирая и смазывая винтовку, прислушиваясь к нашим разговорам. Она проиллюстрировала данный факт, направив оружие на стену и спустив курок несколько раз. Щелк-щелк-щелк. Патронов внутри не было.

– А что насчет тела? – спросила Розали. – Ты не видел, кто это был?

Я нахмурился.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, если это был кто-то, кто ехал по дороге по направлению к усадьбе, может быть, кто-то из нас мог его знать.

Никто из нас не двинулся, за исключением Элли, все еще копавшейся в вещах, которые мы нашли в автомобиле.

Она уже положила газету на пол для того, чтобы подсушить ее, в надежде, что хотя бы некоторые из статей удастся прочитать. Судя по дате, та была недельной давности. Телевизор прекратил показ хоть чего-то осмысленного уже две недели назад, так что в газете была еще целая неделя истории, при условии, что нам удалось бы реанимировать ее.

– Он был полностью заморожен, – сказал я. – Так что мы не смогли хорошенько его осмотреть… И вообще, кому взбрело бы в голову специально ехать сюда? И ради чего? Может быть, причина в хорошей работе…

Элли судорожно вздохнула. Затем послышался всхлип, когда она смогла очистить несколько фотографий из бумажника, и затем не без труда с силой втянула в себя очередную порцию воздуха.

– Элли?

Она не ответила. Остальные повернулись к ней, но она, казалось, ничего не замечала. Элли не видела ничего, кроме фотографий в своей руке. Она смотрела на них бесконечные несколько секунд, и в ее влажных глазах отражалось пламя, пляшущее среди потрескивающих в камине бревен. Потом она оттащила стул обратно от огня, скребя его ножками по полированному полу, сгребла фотографии, запихнула их в задний карман и поспешно вышла из комнаты.

Я последовал за ней и, оглянувшись на других, сделал знак, что они должны оставаться на своих местах. Никто из них и не возражал.

К тому времени, как я вышел в холл, Элли уже была на середине длинной лестницы, ведущей наверх, но, не дойдя до последних ступеней, она остановилась, повернулась и ответила на мой тихий вопрос.

– Мой муж, – сказала она, – Джек. Я не видела его уже два года.

Скупая слезинка побежала вниз по ее щеке.

– Мы никогда не… Понимаешь?

Она посмотрела на стену рядом с собой так, как если бы могла выйти взглядом наружу, за пределы дома и разглядеть, понять логику и правду погасшего пейзажа.

– Он ехал сюда. За мной. Ради того, чтобы найти меня.

Здесь я ничего не мог ответить. А Элли, казалось, уже забыла, что я нахожусь рядом, и пробормотала еще несколько невнятных слов. Затем она повернулась и исчезла из поля моего зрения, отправившись в свою комнату верхним коридором, среди неровных теней, отбрасываемых светом потревоженных свечей.

Вернувшись в гостиную, я сказал остальным, что с Элли все в порядке и что она пошла спать, что она устала и замерзла, и что в ней столько же человеческого, сколько во всех нас. Я не стал говорить о гибели ее мужа – я понял, что это действительно не их дело.

Чарли уставилась на меня налитыми кровью глазами, и я был уверен, что она вычислила все и без моих слов.

Бренд смахнул несколько кусочков моркови из супа в огонь и теперь смотрел за тем, как они, потрескивая, обращались в ничто.

Вскоре после этого мы пошли спать. Находясь в уединении в своей комнате, я уселся у окна и просидел там довольно долго, завернувшись в одежду и одеяла и глядя на яркие, залитые лунным светом сугробы и продолжающие падать с неба пухлые хлопья. Я пытался представить себе мужа Элли, пытающегося совладать с управлением, пытающегося провести машину через глубокий снег, который становился все глубже и глубже, пока автомобиль не ушел носом в сугроб, а из радиатора не хлынула, вспениваясь, кипящая вода, которая мгновенно застыла на морозе и образовала для машины ледяную ловушку.

Сидеть там и, возможно, даже не знать, насколько близко он сумел подобраться к цели, думая о жене и о том, как ему необходимо увидеть ее. И я пытался представить себе, какие ужасные события должны были толкнуть его на подобный шаг. Впрочем, я не слишком в это вдумывался.

Дверь тихо открылась и закрылась, послышались шаги, затем со скрипом открылась другая дверь, позволяя гостю войти.

Я задумался над тем, кто может делить ложе сегодня.

Я представил себе Джейн, обнаженную и красивую, лежащую в снегу, и на ее теле не было никаких признаков болезни, которая в конечном итоге убила ее.

Она поманила меня, притягивая меня все ближе, и наконец дверь открылась и для меня, пропуская в комнату ее фигуру, а белая ткань порхала вокруг бедер, хотя, возможно, под ней скрывались конечности нечеловечески перепончатые и тонкие…

Я резко распахнул глаза и сел на кровати. После пробуждения я был все еще одет так же, как и до того, как заснул.

Лучи рассвета уже струились в окно, а моя свеча сгорела дотла.

Элли стояла рядом с кроватью. Ее глаза были красными и опухшими. Я попытался притвориться, что не заметил этого.

– Счастливого Рождества, – сказала она. – Пошли. Бренд мертв.

Тело Бренда лежало сразу за разбитой дверью палисадника, находящегося за кухней. Там был небольшой внутренний двор, частично защищенный навесом, так что снега там намело только по колено.

Большая часть сугробов была красного цвета. В дом уже намело снега, а банки с пивом на полке замерзли и раскололись от холода. Больше никакой выпивки.

В теле Бренда было проколото множество отверстий, в каждое мог спокойно пройти большой палец, и каждое из них было заполнено замерзшей кровью. Один глаз не без надежды смотрел на затянутый горизонт, другой отсутствовал. Волос также почти не было, казалось, что он был скальпирован.

И повсюду лежали кусочки его тела – палец здесь, брызги мозга там, хотя в целом он был обезображен в меньшей степени, нежели Борис. По крайней мере, в этом пятне на снегу вполне угадывался прежний Бренд.

Хейден стоял рядом с ним, тщательно удерживая равновесие, чтобы не наступить в кровь. Хотя это был дохлый номер.

– Какого черта он здесь делал? – спросил он с отвращением.

– Я слышал, как двери хлопали прошлой ночью, – сказал я. – Наверное, он вышел погулять. Или подымить.

– Это я хлопала дверью, – тихо сказала Розали. Она появилась позади нас и теперь втиснулась между Элли и мной. На ней была длинная, мятая рубашка. Рубашка Бренда, как я заметил. – Бренд был со мной до трех часов утра. Затем он ушел обратно в свою комнату, сказав, что нездоров. Мы подумали, что вам пока не нужно знать о нас, – она раскрыла глаза как можно шире, чтобы не заплакать. – Мы подумали, что над нами начнут посмеиваться.

Никто не ответил. Никто не смеялся. Розали смотрела на Бренда более потрясенно, нежели с грустью, и я подумал о том, как часто он открывал ее дверь в ночи.

Безумная, несправедливая мысль о том, что она сейчас может даже испытывать облегчение, промелькнула в моем мозгу, одна из тех ужасных мыслей, которые вы можете пытаться вычеркнуть из своей жизни, но которые все равно витают где-то рядом, подобно некой постыдной тайне.

– Может быть, нам следовало бы зайти внутрь, – сказал я Розали, но она наградила меня столь ледяным взглядом, что я отвернулся, глядя на покореженное тело Бренда, а не в ее пронзительные глаза.

– Я уже большая девочка, – сказала она. Я слышал ее учащенное дыхание, то, как она пыталась сдержать отвращение и шок от того, что только что увидела. Я подумал, что она, возможно, еще ни разу не видела трупы. В текущей ситуации для большинства это уже не было первым разом.

Чарли нигде не было видно.

– Я не будила ее, – сказала Элли, когда я спросил об этом. – Ей и вчерашнего хватило более чем… Я подумала, что ей не стоит смотреть на это. Нет необходимости.

А тебе стоит? Так я подумал, отметив опухшие веки Элли, то, как осунулось и помрачнело больше обычного ее лицо, а также ее руки, которые она старалась держать по швам, за исключением того, что пальцы то сжимались в кулаки, то разжимались. С тобой-то все в порядке? Удалось ли взять себя под контроль после вчерашнего?

– Ну, и какого черта теперь с ним делать? – спросил Хейден. Он по-прежнему стоял ближе всех к телу Бренда, обхватив себя обеими руками для того, чтобы попытаться сохранить тепло, оставшееся ото сна.

– Я имею в виду, что если останки Бориса были разбросаны повсюду, по крайней мере, как я слышал, то в случае с Брендом… мы должны что-то сделать. Похоронить его, или что-то в этом роде. Сейчас же Рождество, давайте, ради бога.

– Земля сейчас как железо, – запротестовал я.

– Ну так будем копать по очереди, – тихо произнесла Розали.

– Да на это у нас уйдет…

– Ну тогда я сама сделаю это.

И она пошла по окровавленному снегу и осколкам стекла босыми ногами, склонилась над телом и взяла его под руки, как если бы собиралась его поднять. На ней не было ничего под рубашкой. Хейден смотрел на нее с откровенным восхищением. Я же отвернулся, поскольку почувствовал себя неловко, и в меньшей степени мне было неловко за Розали.

– Подожди, – вздохнула Элли. – Розали, подожди. Давайте мы все оденемся по погоде, а потом придем и похороним его. Да, Розали?

Девушка стояла, расправляя рубашку Бренда вниз по бедрам и, по-видимому, внезапно осознав, что ее нагота оказалась выставленной на всеобщее обозрение. Розали посмотрела на небо и поймала первую снежинку этого утра кончиком носа.

– Опять снег, – сказала она. – Гребаное разнообразие.