[1998]
Питер Страуб
Мистер Треск и мистер Тумак

В этот раз мне удалось ограничиться введением, лишь немного превысившим шестьдесят страниц, в то время как заключение снова получилось на двадцать восемь. Учитывая скорое наступление двадцать первого века, я ожидаемо прошелся по первым десяти годам The Mammoth Book of Best New Horror (так серия теперь называлась по обе стороны Атлантики).

В антологию снова вошло девятнадцать рассказов, и в число авторов впервые попали несравненная Танит Ли и удивительный новичок Келли Линк. Также книга включила повесть The Boss in the Wall: A Treatise on the House Devil – последнее большое произведение покойного Авраама Дэвидсона, умершего в 1993 году, и завершенное Гранией Дэвис.

Однако в этом издании я решил представить другую значительную повесть. Питер Страуб до этого уже дважды появлялся в Best New Horror, но эта его история о мести не стала от этого менее неожиданной. Повесть «Мистер Треск и мистер Тумак», удостоенная премии Международной Гильдии Ужаса, навеяна сюжетом «Писца Бартлби» Германа Мелвилла и представляет собой образец одновременно столь мрачного и столь смешного произведения, каким только может быть хоррор…

Я никогда не собирался сбиваться с пути и даже не знал, что это значит. Мое путешествие началось в уединенном местечке, примечательном разве что набожностью своих жителей. Когда я поклялся сбежать из Нового Завета, то думал, что ценности, привитые здесь, будут указывать мне направление всю жизнь. И действительно – пусть я до сих пор не вполне осознаю всей глубины этого парадокса, – так и получилось. Мое путешествие, такое триумфальное и такое мучительное, одновременно совершалось и из моего родного городка, и от него. Ведь при всей роскоши своей жизни я оставался детищем Нового Завета.

Когда я читал «Уолл-стрит Джорнал» у себя в лимузине; когда поднимался в личном лифте в обшитый панелями из розового дерева офис с видом на залив; когда заказывал в своей столовой голубя официанту, который отсидел в тюрьме и был лишь мне одному известен, как Чарли-Чарли; когда я вел корабли своих клиентов по трудным водам финансового планирования; а более всего – когда возвращался домой, чтобы насладиться ласками своей прекрасной Маргариты (до того, как ее соблазнил мой враг Грэм Лессон); когда лежал в объятиях жены – даже тогда, в деревянных домах, разбросанных, словно запоздалые мысли, по улицам Нового Завета, я чувствовал на себе строгие подозрительные взгляды, холодное радушие до и после служб в огромном мрачном Храме, пустые витрины вдоль Хармони-стрит… словно татуировка, нанесенная на изнанку души, во мне сохранилась безобразная и загадочная красота моего родного местечка. Поэтому и думаю, что когда я сбился с пути – а я с него сбился, точно знаю, – мне не оставалось ничего, кроме как вернуться домой. А те два странных джентльмена, указавшие мне на мою ошибку, были настоящей тьмой из тьмы, пылью из пыли. В самый смутный период моей жизни – когда я на протяжении целого месяца находился во власти мистера Треска и мистера Тумака, «частных детективов, экстраординарных», как было указано на их визитной карточке, – в самой гуще этих волнений я увидел противоречивые стороны… мне показалось, что я увидел… по крайней мере мельком… то, что более разумный человек назвал бы… попробуйте представить, как в действительности сложно писать эти слова… назвал бы Смыслом Трагедии. Вы ухмыляетесь, но я вас не виню: на вашем месте я бы тоже ухмыльнулся, но, уверяю вас, я кое-что видел.

Мне следует обрисовать ряд деталей, необходимых для того, чтобы моя история была вам ясна. Новый Завет был (и остается!) местечком, лежащим в одном дне пути от канадской границы штата Нью-Йорк. Почти тысячу его жителей объединяет пуританский протестантизм церкви Нового Завета, основатели которой откололись от еще больших пуритан – Святых Завета, запретивших всякие половые сношения в надежде приблизить Второе Пришествие. В конце девятнадцатого века деревня переживала период рассвета, а году к тысяча девятьсот двадцатому наконец сформировались ее окончательные черты.

А именно: Храмовая площадь, где стоит Храм Нового Завета со своей колокольней и примыкающие к нему Молодежный библейский центр и Смешанная начальная и средняя школа для мальчиков и девочек. Чуть южнее видны фасады магазинов Хармони-стрит, банк и несколько скромных табличек, указывающих на место работы новозаветских доктора, адвоката и стоматолога. Еще южнее тянется пара улиц деревянных домов, приютивших городских служащих и ремесленников, за ними – фермы правоверных земледельцев, а за фермами – дремучий лес. К северу от Храмовой площади лежит Скрипчер-стрит, в двух кварталах которой находятся домовладения преподобного и его Совета Братства, вышеупомянутых доктора, адвоката и стоматолога, президента и вице-президента банка, а также нескольких семей состоятельных новообращенных, особо преданных церкви. Севернее Скрипчер-стрит также располагаются фермы, за ними – опять этот дремучий лес, посреди которого наша деревня занимала что-то вроде поляны.

Мой отец служил новозаветским адвокатом, и я родился как раз на Скрипчер-стрит. В воскресные дни ходил в Молодежный библейский центр, в будние – в Смешанную начальную и среднюю школу для мальчиков и девочек. Новый Завет был для меня целым миром, а его жители – всем человечеством. Три четверти населения составляли костлявые светловолосые личности с точеными чертами лица и ярко-голубыми глазами; мужчины – от шести футов и выше, женщины – ниже их дюйма на четыре. В остальную четверть входили Рэкетты, Маджи и Бланты, наши фермерские семьи, которые за поколения родственных браков образовали племя коренастых, темноволосых, щербатых, круглолицых мужчин и женщин, редко выраставших выше пяти футов и четырех-пяти дюймов. И до самого колледжа я думал, что люди делятся на две расы – городских и деревенских, светлых и темных, чистых и грязных, обходительных и ушлых.

Несмотря на то, что Рэкетты, Маджи и Бланты посещали нашу школу, молились в нашем храме и были не беднее нас, городских, мы считали их людьми второго сорта. Они казались не столько умными, сколько хитрыми, и не столько духовными, сколько плотскими. Что в школьных классах, что в храме они всегда сидели вместе, смотрели пристальными, словно собачьими, взглядами, стараясь быть «прилежными», и время от времени наклоняли друг к другу головы, чтобы шепотом перекинуться своими наблюдениями. Несмотря на воскресные бани и выходные наряды, от них исходил невыводимый амбарный запах. Их стремление не привлекать к себе внимание, казалось, скрывало их деревенскую веселость, но когда они оставались на своих повозках и прочих транспортных средствах одни, можно было услышать их заливистый смех.

У меня эта загадочная раса вызывала беспокойство и даже раздражение. В некоторой степени они меня даже пугали – просто казались слишком внушительными. С ранних лет подавленный своей жизнью в Новом Завете, я находил в этой замкнутой породе какое-то немыслимое обаяние. Несмотря на их второсортность, мне хотелось узнать то, что знали они. Уверенный в их убогости и безобразности, я ощущал в них присутствие свободы, которой не понимал, но которая будила во мне трепет.

Поскольку городские с деревенскими дружбу не водили, мы пересекались только в тех местах, где учились, молились и делали покупки. Я и подумать не мог, что сяду с Делбертом Маджем или Чарли-Чарли Рэкеттом в классе; или что Делберт или Чарли-Чарли позовут меня ночевать в их фермерском доме. Да и были ли у Делберта и Чарли-Чарли спальни, где они сами спали бы в своих кроватях? Помню, по утрам вокруг них стоял такой душок, что казалось, они проводили ночи в непосредственной близости от свинарника, хотя иногда, бывало, их поношенные комбинезоны благоухали свежестью полевых цветов и малины.

На переменах появлялась нерушимая граница, которая делила игровую зону надвое: северная – для городских, южная – для деревенских. Наши игры, на первый взгляд очень похожие, все же показывали некоторые коренные различия. Дело в том, что мы не могли отбросить ту неосознанную солидность, которая возникала из-за постоянного контроля взрослых за нашей духовностью. Деревенские, напротив, не создавали видимость, а играли по-настоящему: носились по траве, праздновали победы, ухмылялись, обмениваясь шутками (в то время как мы шутить не умели). В конце дня, когда занятия заканчивались, я провожал взглядом удаляющихся домой Делберта, Чарли-Чарли и остальных с завистью в глазах и рвущимся сердцем.

Почему они обладали той свободой, которую я страстно желал? Закончив среднюю школу, мы, городские, перешли в старшую в Шейди-Глене, чтобы следить там за собой и за своими товарищами, сталкивающимися с соблазнами большего мира, и некоторые из нас потом поступили в колледжи и университеты. Деревенские же, закончив седьмой класс, где делили столбиком и читали «Гайавату», все как один вернулись на свои фермы. Немногие из нас, очень немногие – в число которых я решил войти с самого начала – уехали навсегда, чтобы снискать в большом мире признание, осуждение или погибель. Один из нас, Калеб Турлоу, нарушил все принципы кастовости и морали, женившись на Мунне Блант и уйдя в фермеры. Замаранный и обездоленный изгой в детстве, Турлоу скатывался по наклонной и, по мере убывания зубов, все явственнее превращался в светловолосую и худощавую пародию на деревенского. Мы видели его каждое рождество, когда он посещал службу в храме.

Один из фермеров – и только один, мой одноклассник Чарли-Чарли Рэкетт – избежал предначертанной ему судьбы, когда на двадцатом году жизни украл на родительской ферме рабочую лошадь и пистолет «Уэбли-Викерс», чтобы отправиться в Шейди-Глен и ограбить там гостиницу Джорджа Вашингтона, продуктовую лавку на городской площади и универсальный магазин. Все свидетели его преступлений узнали его если не по имени, то по происхождению, и уже в соседней деревне Чарли-Чарли был задержан, когда садился на поезд в Олбани. А когда я сам уехал из Нового Завета, то проследил его печальный путь по станциям пенитенциарной системы, пока, наконец, не добился его досрочного освобождения, предложив достойную работу в сфере финансового планирования.

К тому времени я уже стал абсолютным монархом трех этажей здания на Уолл-стрит и вместе с двумя младшими партнерами использовал труд целой команды помощников, юристов, аналитиков, экспертов и секретарей. Партнеров я подбирал себе тщательно, поскольку кроме обычных умений и навыков мне требовались некоторые другие, менее привычные качества.

Я выискивал умных, но лишенных воображения людей, с некоторой леностью, способных срезать углы там, где никто не заметит; умеющих пить и втайне принимающих наркотики; тех, кто был младше меня, и тех, кто благодарен за то, что ему доверили такую должность. Никакого рвения я не требовал. Мои работники должны были без лишнего любопытства уметь удовлетворять запросы своих клиентов, пусть даже с моей отеческой помощью.

Мое крепнущее положение в обществе привлекало известных, авторитетных и даже пользующихся дурной славой людей. Кинозвезды и спортсмены, общественные деятели, владельцы корпораций и наследники старинных богатых семей регулярно посещали наши офисы, равно как и множество прилично одетых джентльменов, заработавших свое состояние более интересными способами. И я предлагал этим клиентам различные финансовые хитрости, которые соответствовали их непростым потребностям. Я не составлял для них никаких планов. Это выходило у меня само собой – как у нашего храма служить спасением для избранных.

Как-то майским утром в моем офисе появился таинственный человек в костюме в тонкую полоску, который желал задать ряд деликатных вопросов. Едва открыв рот, он вызвал в моей памяти отчетливый образ одного косоглазого члена Совета Братства из новозаветского храма. Я знал этого человека и мгновенно подобрал тон, наиболее приемлемый для него. Для таких, как он, тон – это главное. После нашей беседы он направил ко мне в офис и своих товарищей, так что к декабрю дел у меня стало втрое больше. Эти джентльмены по отдельности и в целом напоминали мне о деревне, которую я так давно покинул, и я заботился о своих недоверчивых разбойниках, попутно отмечая разницу между моей и их нравственностью. И прикрывая этих личностей, узаконивая их тайные доходы, я погружался в знакомую атмосферу отрицания добродетели. Укоряя свой дом, я сам стал таким же.

Тогда жизнь еще не научила меня, что одна месть неизбежно влечет за собой другую.

Мои поиски, наконец, остановились на двух младших партнерах, известных мне как Гиллиган и Шкипер. Первый – невысокий, опрятный парень с подвижным, как у комика, лицом и растрепанными волосами, превосходно разбирающийся во взаимных фондах, но не смыслящий в имущественном планировании. Каждое утро он работал так тихо, будто пытался стать невидимым. Я отправлял к Гиллигану многих актеров и музыкантов, и те из них, чьи графики позволяли посещать встречи до обеда, встречали своего любезного советника в тускло освещенном офисе с завешенными окнами. А после обеда Гиллиган превращался в яркого и энергичного экстраверта. Раскрасневшийся и потный, он ослаблял галстук, включал свою мощную звуковую систему и погружал изможденных музыкантов с прическами, напоминающими стога сена, в атмосферу закулисной вечеринки. По утрам Гиллиган разговаривал шепотом, а во второй половине дня – хлопал по плечам секретарей, проносясь по коридорам. Я нанял его как только его уволил один из моих конкурентов, и вскоре стало понятно, что он станет прекрасным дополнением к Шкиперу.

Высокий, пухлый, седоволосый джентльмен, пришедший ко мне от специалиста по недвижимости и фондам, был в ужасе от свойства Гиллигана раздражаться и пускать в ход кулаки в ответ на грубость клиентов, а также от его неподобающей манеры одеваться и прочих проявлений дурного вкуса. Наши воротилы и наследники крупных состояний ничуть не рисковали вызвать гнев Шкипера, а имущественным планированием небритых киноактеров и звезд тяжелого металла я занимался лично. И ни Гиллиган, ни Шкипер никак не пересекались с таинственными джентльменами. Наш офис представлял собой превосходно сбалансированный организм. На случай, если мои партнеры выразили бы хоть какую-нибудь мятежную мысль, мой шпион, преданный Чарли-Чарли Рэкетт, известный остальным, как Чарльз – идеальный прислужник, молча наблюдал за каждым их замечанием, брошенным при наполнении вином бокала Гиллигана. Мой брак, длившийся уже два года, казался блаженно счастливым, а репутация и банковский счет росли так уверенно, что я уже предвкушал, что еще лет десять труда – и уйду в исполненный роскоши отдых. Но катастрофа, что последовала далее, застала меня врасплох.

Началось все, как это часто бывает, еще дома. Признаю, я и сам отчасти виноват в случившемся. Уже всецело поглощенный работой, женился на красивой женщине, которая была на двадцать лет меня младше. Я отдавал себе отчет, что Маргарита сознательно согласилась с тем, что ей придется наслаждаться ягодками прибылей и положения в обществе, отложив полноценную семейную жизнь до времен, когда я все распродам и выйду из игры. Тогда-то мы с ней и сможем путешествовать куда захочется, жить в самых дорогих номерах отелей и в самых роскошных каютах лайнеров, покупать любые украшения, которые попадутся нам на глаза. И как такой благозвучный план мог ей разонравиться? Даже сейчас я чувствую в себе застарелую злобу.

Маргарита явилась в наш офис утратившей былую славу певицей, которая желала вложить средства, оставшиеся от выручки со своего хита пяти- или шестилетней давности, и после предварительной консультации «утренний» Гиллиган тихо проводил ее по коридору на мою привычную лекцию о налогах на имущество, доверительных фондах и прочем, которая в данном случае, учитывая скромность ее капитала, была не более чем спектаклем. Но поскольку во время консультации она использовала известное словечко, означающее «экскременты», Гиллиган не рискнул направить ее к Шкиперу. Он проводил ее в мой кабинет, и я взглянул на нее, изобразив свою привычную заинтересованность. И можете себе представить – будто яркая молния ворвалась сквозь двойное стекло окна, во всю длину прожгла полированный стол из тикового дерева и ударила меня в самое сердце.

Я был растерян. И уже через полчаса нарушил свое самое священное правило – не приглашать клиенток на свидания. А она согласилась, черт ее подери. Спустя полгода мы с Маргаритой поженились, черт подери нас обоих. Я достиг всего, ради чего покидал Новый Завет, и следующие двадцать три месяца жил в настоящем раю для дураков.

Мне следует сказать лишь, что обычные тревожные сигналы вроде необъясняемых отлучек, загадочных звонков, внезапно обрывающихся, когда я снимал трубку, и приступов меланхолии вынудили меня нанять кое-кого из наших детективов, чтобы проследить за Маргаритой. В итоге выяснилось, что моя жена складывает зверя с двумя спинами с моим конкурентом – скользким, лощеным типом по имени Грэм Лессон, которому я сам с гордостью представил жену на каком-то торжестве в отеле «Уолдорф-Астория» через год после нашей свадьбы. Я знаю, как все случилось. Для этого не нужно никаких ухищрений. Точно так же, как я решил добиться ее в нашу первую встречу, он поклялся себе украсть ее у меня в тот миг, когда увидел мою жену своими красивыми голубыми глазами среди столиков по пятьдесят тысяч долларов в «Старлайт-Руф».

Мой враг имел целое множество естественных преимуществ. Он был старше ее лишь на десять лет, а не на двадцать, как я. Ростом в шесть футов четыре дюйма, был на три дюйма выше меня. К тому же этот змей обладал выигрышным, но вводящим в заблуждение ирландским сочувственным взглядом и густыми светло-рыжими кудрями, в то время как мои коротко стриженные седые волосы лишь подчеркивали излишнюю строгость. Я положился на невосприимчивость Маргариты к столь примитивному обаянию, но ошибся. Думал, она сумеет разглядеть скудность его внутреннего мира, но снова ошибся. А он, наверное, воспользовался моим временным отсутствием, неизбежным для человека моего положения. Должно быть, он сыграл на ее недовольстве, воззвал к ее скрытому тщеславию. И я уверен, со всем цинизмом поддержал ее иллюзии о том, что она была «артисткой». Он ее нахваливал и, очень может быть, просто взял лестью. Он самыми низкими путями овладел ею и, что самое страшное, – выворачивал ей наизнанку мозги по три раза в неделю в корпоративном номере на Парк-авеню.

После того как я просмотрел фотографии и другие записи, выложенные передо мной детективом, на меня нахлынула тошнота, и я опустил голову к краю стола. Затем меня охватила ярость, вызвав мгновение истерической слепоты. Мой брак был разрушен, жена стала незнакомкой и вызывала лишь омерзение. Зрение вернулось только через пару секунд. Из ящика стола возникла чековая книжка, и ручка «Ватерман», заняв место между большим и указательным пальцами, подписала чек на десять тысяч долларов, а бестелесный голос сообщил злополучному детективу, что теперь единственной услугой, которая от него требовалась, было вечное молчание.

После этого я, наверное, с час сидел один в своем кабинете, перенеся все встречи и не отвечая на звонки. Раньше, когда я представлял своего соперника, на ум приходил какой-нибудь хмурый барабанщик или гитарист из ее прошлого, которого было легко запугать или подкупить. В таком случае я был готов проявить милосердие. Предложи Маргарита достаточно унизительное оправдание, я бы урезал вдвое ее расходы на одежду, ограничил бы публичные выступления до двух-трех самых важных благотворительных мероприятий в год и, пожалуй, стольких же ужинов в ресторанах в моем сопровождении, где все были на виду. Также я стал бы периодически нанимать детективов, чтобы убедиться, что она ведет себя тише воды, ниже травы и не берется за старое.

Но теперь о милосердии не могло быть и речи. Глядя на фотографии, изображающие мою бывшую спутницу жизни в объятиях мужчины, которого я ненавидел сильнее всех в этом мире, я содрогался от смешанного чувства ужаса, отчаяния, омерзения и – что противно – от внезапного сексуального возбуждения. Я расстегнул штаны, застонал в экстазе и беспомощно изверг семя на снимки, лежащие на моем рабочем столе. Когда я пришел в себя, чувствуя слабость в коленях и дрожа, то вытер следы, закрыл ненавистные папки и, подняв трубку телефона, попросил, чтобы Чарли-Чарли Рэкетт немедленно явился ко мне в кабинет.

Пожалуй, очевиднее было бы обратиться за помощью к таинственным джентльменам, знакомым со всеми нюансами возмездия, но я не мог позволить себе каких-либо обязательств в их отношении. Как и не желал показывать свое унижение перед клиентами, для которых вопросы уважения имели первостепенную важность. А преданный Чарли-Чарли за годы тюрьмы обзавелся рядом знакомств в сомнительных и преступных кругах, и я время от времени прибегал к услугам кого-то из его товарищей. Сейчас мой старый приятель, бочком войдя в дверь, встал передо мной. Глубоко скрыв любопытство, он всем своим видом демонстрировал готовность помочь.

– Меня очень сильно обидели, Чарли-Чарли, – сказал я, – и я хочу как можно быстрее встретиться с одним-двумя лучшими ребятами.

Его взгляд скользнул по папкам.

– Вам нужны серьезные люди, – сказал он, пользуясь нашими условными выражениями. – Верно?

– Мне нужны люди, которые могут быть серьезными, когда это необходимо, – ответил я в этих же терминах.

Пока единственный человек, кто связывал меня с Новым Заветом, пытался понять задание, я осознал, что Чарли-Чарли теперь оказался последним человеком, которому я мог довериться, и во мне начал снова вскипать гнев. Я закрыл глаза, а потом открыл, чтобы снова увидеть его, встревоженного.

– Значит, вы уверены, – проговорил он.

– Найди их, – приказал я. И, желая восстановить некое подобие обычной рабочей атмосферы, добавил: – У парней все хорошо?

Он сообщил, что младших все удовлетворяет.

– Сыты-довольны. Я найду, кого вы хотите, но на это потребуется пара дней.

Я кивнул, и он вышел из кабинета.

Остаток дня я безуспешно пытался изображать начальника, который обычно сидел за моим столом. Вечером, как можно дольше оттянув момент, я спрятал ужасные документы в нижний ящик стола и вернулся в дом, который купил когда-то для будущей невесты и который она, как я припомнил с болью в сердце, однажды с необычной трогательностью назвала «нашим».

Поскольку я был слишком занят, чтобы позвонить жене, повару или дворецкому и предупредить, что допоздна задержусь в офисе, то, когда вошел в столовую, стол был сервирован нашим фарфором и серебром. Посередине стояли цветы, и Маргарита – насколько я понял, она была в новом платье, – подняла на меня кроткий взгляд и промурлыкала что-то в знак приветствия. Едва находя в себе силы смотреть ей в глаза, я наклонился, чтобы ее поцеловать, как всегда делал, приходя домой. При этом я чувствовал боль, которую, как казалось мне раньше, не был способен вынести. Какая-то мерзкая часть меня отвечала на ее красоту старым супружеским приятием – хотя я холодел от отвращения, которое не мог сейчас демонстрировать. Я ненавидел Маргариту за ее предательство, ее красоту – за обманчивость, себя – за свою восприимчивость к тому, что, как я уже знал, было предательским и обманчивым. Неуклюже коснувшись губами уголка ее голубого глаза, я подумал, что она могла быть с Лессоном и в то время, когда детектив показывал мне фотографии, доказывающие ее падение. По моему телу пробежала непроизвольная дрожь, истоки которой, как ни странно, лежали в половом возбуждении. И мою невероятную боль усиливало чувство, что я сам слишком выпачкался во всем этом – будто слой иллюзий был снят, и под ним обнаружились чудовищные, слепые, ползающие слизни и личинки.

Услышав голоса, мистер Монкрифф, дворецкий, нанятый мной после внезапного решения графа Денби уйти от мирских сует и вступить в орден англиканских монахов, вошел к нам из кухни и остановился, ожидая указаний. Его вежливость и любезность создавали впечатление, что даже если он выживет при кораблекрушении и попадет на остров, населенный безграмотными дикарями, то ничуть не изменит своих манер. Маргарита сказала, что встревожилась, когда я не вернулся домой в привычное время.

– Все хорошо, – сказал я. – Хотя нет, нехорошо. Мне нездоровится. Очень нездоровится. На работе сейчас трудности.

Сказав это, я прошел вдоль стола к своему стулу и подал знак мистеру Монкриффу, что Правитель дикарей желает, чтобы ему принесли предобеденный мартини, после чего тут же начинали выносить то, что приготовил повар. Я занял место во главе стола, и мистер Монкрифф передвинул к краю букет цветов, стоявший по центру. Маргарита посмотрела на меня испытующим, озабоченным взглядом. Это было так фальшиво! Не в силах смотреть на нее, я поднял глаза на ряд венецианских пейзажей, висевших на стене, затем на сложный узор гипсовой лепнины над ними и наконец на люстру, подключенную к розетке посреди потолка. Я осознал, что теперь изменилось не только мое отношение к жене. Лепнина, светящаяся люстра и даже виды Венеции теперь отдавали холодной, самолюбивой бесчувственностью.

Маргарита заметила, что я выгляжу взволнованным.

– Нет, вовсе нет, – отозвался я.

Дворецкий поставил передо мной ледяной напиток, и я, схватив бокал, сразу выпил половину его содержимого.

– Да, я взволнован, ужасно взволнован, – проговорил я. – Проблемы на работе намного серьезнее, чем я говорил, – я допил мартини и теперь чувствовал лишь вкус глицерина. – Меня предали, и это не причиняло бы такую боль, не будь я так близок с человеком, который это сделал.

Я опустил глаза, чтобы оценить воздействие этого выпада на предателя, о котором говорил. Она тоже смотрела на меня, безупречно изображая типичную для жены заботу. На мгновение я даже усомнился в ее неверности, но затем воспоминание о фотографиях, лежащих в нижнем ящике моего стола, вновь вызвало в сознании вид копошащихся слизней и личинок.

– Меня выворачивает от гнева, – сказал я, – и гнев требует мести. Понимаешь?

Мистер Монкрифф появился в столовой с супницами и тарелками с нашим ужином. Мы с Маргаритой, как это было у нас принято, почтили явление вечерних блюд молчанием. А когда снова остались одни, она утвердительно кивнула.

– Спасибо, я ценю твое мнение, – сказал я. – Я хотел бы, чтобы ты помогла мне принять одно трудное решение.

Она поблагодарила меня.

– Послушай задачку, – начал я. – Как известно, месть лежит во власти Господа, поэтому месть, совершаемая кем-либо другим, часто расценивается как аморальный поступок. Но если месть совершает Господь, то смертный, который ее ищет, преклоняется перед ним, можно даже сказать, по-своему ему молится. Многие праведные христиане регулярно молятся о восстановлении справедливости, а что лежит за актом возмездия, как не стремление к справедливости? Господь говорит нам, что грешников ожидают вечные муки. А еще он показывает явную любовь к тем, кто не желает взваливать на него всю работу.

Маргарита выразила мнение, что справедливость и вправду является благом и что человек вроде меня всегда будет действовать во имя нее. Замолчав, она посмотрела на меня взглядом, какой прежде я посчитал бы исполненным нежной заботы. И хотя я еще ничего ей не сказал, она предположила, что Бенедиктом Арнольдом, должно быть, оказался один из моих младших партнеров, потому что никто иной не мог бы ранить меня так сильно. Так кто же из них предатель?

– Пока не знаю, – ответил я. – Но спасибо тебе еще раз за твою заботу. Очень скоро я расставлю ловушки, и они выявят негодяя. Увы, милая, это отнимет все мои силы и затянется как минимум на ближайшие несколько дней. И пока я не закончу, мне придется пожить в отеле ***, – я назвал тот самый отель, в котором она встречалась с Лессоном.

Слабая, мимолетная тень, промелькнувшая в ее взгляде, стала первым ее истинным откликом за весь вечер. Мое сердце застыло: я поставил первую ловушку.

– Знаю, *** с каждой неделей становится все вульгарнее, зато он находится всего через несколько домов к югу от дома Гиллигана и кварталом севернее от дома Шкипера. Мои детективы уже установили им жучки, так что я буду в курсе всех их секретов. А ты, может быть, захочешь провести несколько дней в «Зеленых трубах»? Прислуга отправляется в месячный отпуск, а тебе, наверное, лучше будет насладиться одиночеством там, чем скучать в городе.

«Зеленые трубы», наше загородное имение на обрыве у Гудзона, находилось в двух часах езды. Чтобы сделать приятное Маргарите, я построил там полностью оборудованную студию звукозаписи, где она обычно проводила целые дни, работая над новыми «песнями».

Она, со всей своей обворожительностью, поблагодарила меня за внимание и сказала, что с удовольствием проведет несколько дней в уединении в «Зеленых трубах». Я же должен был позвонить ей туда и позвать домой, как только разберусь с предателем. Кажущиеся любезными, но на самом деле отвратительно низкие, эти ее слова исказили ее лицо в предвкушении удовольствия, отчего она стала еще красивее – раньше я наверняка истолковал бы эту ее перемену неверно. Затем аппетит, если он у меня и был, пропал окончательно при вновь нахлынувшем приступе тошноты, и я сказал ей, что устал. Маргарита лишь усугубила мое самочувствие, назвав меня «бедненьким зайчонком». Добравшись до своей спальни, я запер дверь, сбросил одежду и завалился на кровать, чтобы пролежать в ней бессонную ночь. Я видел свою жену в последний раз.

В какой-то момент, уже при первой заре, я впал в беспокойную дрему. Затем, проснувшись, понял, что заставить себя подняться с кровати невозможно, и снова погрузился в такой же тревожный сон. Когда я вошел в столовую, мистер Монкрифф, охлажденный, как хорошее шардоне, сообщил мне, что мадам уехала за город около двадцати минут назад. Не желает ли сэр позавтракать, несмотря на столь поздний час? Я тревожно взглянул на часы. Было пол-одиннадцатого – тогда я привык вставать в шесть, быстро завтракать и еще до семи выезжать в офис. Я бросился вниз по лестнице и, как только очутился на заднем сиденье своего лимузина, отрезал возможные неудобные вопросы водителя, нажав на кнопку, чтобы поднять между нами стекло.

Но ни один подобный механизм не мог спасти меня от миссис Рампейдж, моего секретаря, которая просунула голову в дверь спустя лишь секунду после того, как я попросил принести мне плотный завтрак из яиц пашот, бекона и цельнозернового тоста из столовой для руководства. Все звонки и встречи были перенесены или как минимум отложены до окончания моей трапезы. Миссис Рампейдж сообщила мне, что с восьми утра меня дожидаются двое джентльменов, которые пришли без записи и спрашивали, не соглашусь ли я принять их немедленно. Я велел ей не нести чушь. Дверь во внешний мир приоткрылась, чтобы впустить ее умоляющее лицо.

– Пожалуйста, – сказала она. – Я не знаю, кто они, но они всех пугают.

Последнее замечание расставило все по местам. Похоже, Чарли-Чарли Рэкетт нашел людей, способных при необходимости быть серьезными, раньше ожидаемого срока.

– Прошу меня извинить, – сказал я. – Пусть войдут.

Миссис Рампейдж удалилась, чтобы запустить ко мне в кабинет двух крепких, коренастых темноволосых мужчин. У меня приятно захватило дух, когда я увидел, как эти двое протискиваются в мою дверь, и я с улыбкой поднялся на ноги. Секретарь еле слышно меня представила. Мое радушие сбивало ее с толку не меньше, чем осознание того, что она не знала имен посетителей.

– Все хорошо, – сказал я. – Все по плану, все под контролем.

Так Новый Завет проник в мое святилище.

На их крупных, округлых лицах с редкими зубами было написано деревенское лукавство, деревенское стремление к свободе. Я хорошо помнил эту насмешливую деревенскую грубость, плохо скрытую за столь же насмешливым подражанием общепринятому поведению. Неудивительно, что они напугали миссис Рампейдж и ее подчиненных, которые могли испытывать похожие проблемы разве что с нашими музыкантами, которые вне сцены выглядели бледными, истощенными и физически слабыми. В черных костюмах, белых рубашках и черных же галстуках, оба держали за поля свои котелки и светили щербатыми улыбками, переводя взгляд с меня на миссис Рампейдж и обратно. Чувствовалось, что эти деревенщины уже некоторое время поболтались по миру. Они идеально подходили для моего задания. «Меня будут раздражать их деревенские манеры и врожденное непослушание, – сказал я себе, – но лучших людей, чем они, мне не найти. Поэтому я просто дам им ту свободу, которая им нужна». Я распорядился, чтобы миссис Рампейдж отменила все мои звонки и встречи, назначенные на ближайший час.

Дверь закрылась, и мы остались одни. Каждый из этих душек вынул по визитке из правого кармана своего пиджака и протянул мне, прокрутив между пальцами.

На одной из карточек было написано:

А на второй:

Я положил обе карточки себе в карман и выразил восхищение знакомством.

– Как только нам рассказали о вашем случае, – начал мистер Треск, – мы решили явиться как можно скорее.

– Это весьма любезно, – похвалил я. – Может быть, вы присядете, джентльмены?

– Мы предпочитаем говорить стоя, – заявил мистер Треск.

– Тогда полагаю, вы не станете возражать, если я опять сяду, – сказал я и так и сделал. – Честно признаться, я не хотел бы описывать все дело целиком. Оно имеет личный характер и поэтому очень для меня болезненно.

– Неприятности дома, – сказал мистер Тумак.

Я пристально посмотрел на него. Он посмотрел в ответ с лукавой невозмутимостью.

– Мистер Тумак, – сказал я, – вы сделали разумное и, раз уж на то пошло, точное предположение, но в будущем я попросил бы вас воздержаться от догадок.

– Простите мою прямоту, сэр, но это не догадки, – ответил он. – Разлады в супружеской жизни – это, по сути, домашние проблемы и есть.

– Даже более чем, если позволите, – добавил мистер Треск. – В смысле связанные с домом. Мы не раз наблюдали, что самую сильную боль доставляет как раз-таки гостиная.

– Что служит более мягким способом назвать кое-какую другую комнату, – мистер Тумак, очевидно, старался подавить в себе прилив деревенской веселости.

Я встревожился, подумав, что Чарли-Чарли передал им слишком много сведений, особенно если учесть, что он сам даже не должен был ими обладать. В какой-то жуткий момент я представил, как тот уволенный детектив проболтался моему шпиону. Ведь он мог раструбить о моем позоре всем, кого встретил по дороге, выходя в последний раз из моего кабинета, и в общем лифте, а потом и мальчикам, чистившим обувь, и всему шумному сброду, что наводнял улицы. Тут я понял, что мне, должно быть, придется заставить его замолчать. А потом, чтобы соблюсти симметрию – сделать то же и с моим дорогим Чарли-Чарли. А следующим неизбежным шагом могла стать уже настоящая резня.

Затем моя вера в Чарли-Чарли развеяла эти фантазии, а явившийся мне альтернативный сценарий помог стерпеть следующее изречение мистера Треска:

– Проще говоря, в данном случае имеется в виду спальня.

Побеседовав с моим верным шпионом, частные детективы, экстраординарные, взяли на себя инициативу, начав действовать так, будто их уже наняли, и проследили за Маргаритой до места ее послеполуденной встречи в отеле ***. Это уже было проявлением того предвиденного мною непослушания, но вместо ожидаемого раздражения я почувствовал глубокую благодарность этим двум мужчинам, слегка наклонившимся ко мне и, как звери, ощущавшим на себе каждый оттенок моей реакции. То, что они пришли ко мне, уже узнав суть моей тайны, избавляло меня от неловких объяснений, и счастье, что те ужасные фотографии так и останутся лежать в нижнем ящике стола.

– Джентльмены, – сказал я, – ваша инициативность приводит меня в восхищение.

Они немного расслабились.

– В таком случае мы с вами договорились, – проговорил мистер Треск. – В разное время нам выпадают разные дела. И в таких случаях мы предпочитаем вести их сами, в соответствии с пожеланиями нашего работодателя и независимо от их сложности.

– Согласен, – сказал я. – Однако с этого момента я вынужден настоять на…

Тут мое предупреждение оборвал стук в дверь. Миссис Рампейдж принесла кофейник и чашку, тарелку под серебряной крышкой, держатель для хлеба с четырьмя тостами, две чашечки с вареньем, серебряные приборы, льняную салфетку и стакан воды. Войдя, она остановилась в пяти-шести футах от деревенщин. С подноса исходил аппетитный, манящий запах масла и бекона. Миссис Рампейдж задумалась – поставить ли завтрак на столик слева от себя или решиться пройтись рядом с моими гостями и поставить поднос передо мной. Я поманил ее вперед, и она преодолела расстояние до моего стола.

– Все по плану, все под контролем, – сказал я. Она кивнула и попятилась – буквально дошла спиной вперед до самой двери, нащупала ручку и исчезла из виду.

Я поднял крышку и увидел на тарелке два яйца пашот в маленькой чашечке, четыре хрустящих ломтика бекона и холмик домашней жареной картошки – неожиданный подарок от повара.

– А сейчас, господа, с вашего позволения я…

Моя реплика оборвалась на полуслове во второй раз подряд. Пухлая рабочая рука сжала рукоятку кофейника и наполнила из него чашку. Затем мистер Треск поднес ее к губам и одобрительно причмокнул, после чего взял кусочек тоста и, будто кинжал, вонзил его в мою чашечку с яйцом, выпустив из него густую желтую массу. И довольно захрустел капающим тостом.

В тот миг, когда мое раздражение перешло в изумленный гнев, я мог бы прогнать их, несмотря на все, о чем мы договорились до этого. Ведь покушение мистера Треска на мой завтрак было равносильно заявлению, что они с партнером не уважали никаких общественных норм и были способны на хамское и даже отвратительное поведение. Я был на грани того, чтобы их прогнать, и они оба это знали. Просто ждали моей реакции – какой бы та ни оказалась. Тогда я понял, что они меня проверяли. Чутье подсказало, что если я их выпровожу, то проявлю перед ними недостаток воображения. Я просил Чарли-Чарли прислать мне серьезных людей, а не бойскаутов, и в этом надругательстве над моим завтраком просматривались такие глубины и меры серьезности, о которых я даже не подозревал. И в этот миг озарения, наверное, я уже понял, что будет дальше, в мельчайших подробностях, и дал молчаливое согласие. Затем чутье подсказало мне, что момент, когда я, убежденный в своей правоте, мог их прогнать, уже миновал, и я, с чувством открытости неожиданным приключениям, повернулся к мистеру Тумаку. Тот взял с моей тарелки ломтик бекона, положил его на тост и продемонстрировал то, что получилось.

– Это наши методы в действии, – проговорил он. – Мы предпочитаем не голодать, пока вы тут объедаетесь, откровенно говоря, только по той причине, что все это олицетворяет то, что вы ели по утрам в детстве.

И пока я переваривал это бессвязное заявление, он откусил кусок импровизированного сэндвича, засыпав ковер золотисто-коричневыми крошками.

– Скажем, вы важный, достаточно сдержанный человек, – сказал мистер Треск, – что вы едите на завтрак?

– Тосты и кофе, – сказал я. – Да и, пожалуй, все.

– А в детстве что ели?

– Яйца, – сказал я. – Яичницу-болтунью, и глазунью тоже. И бекон. Домашнюю картошку фри. – «Каждую жирную, напичканную холестерином унцию которой, – едва не добавил я, – мне приносили крестьянские руки прямехонько с ферм». Я смотрел на жесткий бекон, блестящий картофель, месиво в чашечке из-под яйца. Мой желудок покачнулся.

– Мы предпочитаем, – сказал мистер Треск, – чтобы вы следовали своим подлинным предпочтениям, а не загрязняли разум и желудок, уплетая это дерьмо в поисках внутреннего покоя, которого, если уж быть честным с собой, никогда и не существовало.

Он склонился над столом и взял в руку тарелку. Его напарник ухватил еще один кусок бекона и положил на второй тост. Мистер Треск приступил к яйцам, а мистер Тумак зачерпнул горсть жареного картофеля. Мистер Треск оставил пустую чашечку из-под яйца, допил кофе, налил еще и передал чашку мистеру Тумаку, который как раз закончил слизывать остатки картофеля со второй руки.

Я взял с подставки третий тост. Мистер Треск, отправляя в рот несколько кусочков картофеля, насаженных на вилку, подмигнул мне. Я откусил кусок тоста и присмотрелся к паре чашечек с вареньем: одно вроде бы было сливовое, второе – из шиповника. Мистер Треск погрозил пальцем. Я запихнул в рот остаток тоста и чуть погодя запил его водой. В целом я чувствовал себя сытым и, не считая того, что меня лишили моей привычной чашки кофе, был вполне доволен своим решением. Я с некоторым раздражением взглянул на мистера Тумака. Он осушил свою чашку, а затем кивнул на третью и последнюю порцию кофе и предложил ее мне.

– Спасибо, – сказал я.

Мистер Тумак поднял чашечку со сливовым вареньем и шумно высосал ее содержимое. Мистер Треск проделал то же с вареньем из шиповника.

Они вылизали чашечки, забравшись языками даже в самые уголки. Мистер Тумак рыгнул. Мистер Треск рыгнул за ним вслед, еще громче.

– Вот это я понимаю, завтрак, – сказал мистер Тумак. – Вы согласны, мистер Треск?

– Весьма, – согласился мистер Треск. – Это я понимаю, понимал и буду понимать под этим прекрасным словом каждое утро и впредь, – он повернулся ко мне и выдержал паузу, облизывая зубы один за другим. – Наша утренняя трапеза, сэр, состоит из простой пищи, с которой мы и начинаем свой день, кроме случаев, когда мы честно сидим в приемной и у нас урчит в животах из-за того, что наш будущий клиент решил опоздать на работу, – он набрал в грудь воздуха. – И по этой же причине он обратил на нас внимание прежде всего, а мы явились без записи, чтобы предложить ему свою помощь. Что, уж прошу меня извинить, сэр, служит еще одной причиной, почему вы заказали завтрак, который обычно и есть бы не стали, и все, о чем я прошу, прежде чем мы перейдем к делу, это чтобы вы приняли во внимание такую возможность, что и простые люди вроде нас тоже могут кое в чем разбираться.

– Вижу, вы преданные ребята, – начал я.

– Преданные как псы, – вставил мистер Треск.

– И что вы понимаете мое положение, – продолжил я.

– До мельчайших обстоятельств, – он снова прервал меня. – Мы отправились в большое путешествие.

– Так вот, из этого следует, – я надавил, – что вы так же можете понять, что в дальнейшем вам не следует проявлять какой-либо инициативы без моего дозволения.

Последние слова будто вызвали расстроенное эхо – не знаю, что оно отражало, но это было эхо, и мой ультиматум не возымел нужного эффекта. Мистер Треск, улыбнувшись, сказал:

– Мы намерены следовать вашим самым сокровенным желаниям. Как я уже сказал, мы будем преданны как псы. Ведь наш священный долг – исполнять ваши желания, о чем свидетельствует, прошу меня извинить, сэр, то, что мы разделили ваш завтрак, не позволив вам переесть и испытать тошноту. Прежде чем вы станете возражать, сэр, прошу, ответьте мне, как бы вы сейчас себя чувствовали, если бы съели все эти жирные блюда в одиночку?

Простая истина была и так ясна, но требовала подтверждения.

– Отравился бы, – признал я. И, выдержав еще одну паузу, добавил: – Было бы отвратительно.

– Да, ведь вы лучше, чем вам кажется. Представьте такую ситуацию. Вообразите себе, что бы случилось, если бы мы с мистером Тумаком не действовали в ваших интересах. У вас забилось бы сердце и вздулись вены, пока вы набивали бы себе живот этой едой, а мы вдвоем стояли бы перед вами голодные. Вы бы вспомнили, что та милая женщина сказала вам, что мы терпеливо ждали вашего прибытия с восьми утра, и тогда вы, сэр, почувствовали бы отвращение к самому себе, и это навечно испортило бы наши отношения. И тогда вы, сэр, не сумели бы воспользоваться всеми преимуществами наших услуг.

Я внимательно посмотрел на него.

– То есть вы хотите сказать, что если бы я съел свой завтрак, вы отказались бы на меня работать?

– Вы свой завтрак съели. Остальное было наше.

Это заявление прозвучало настолько правдиво, что я разразился смехом.

– В таком случае вынужден поблагодарить вас, что спасли меня от самого себя. И раз уж вы согласны заняться этой работой, прошу вас назвать стоимость ваших услуг.

– У них нет стоимости, – сказал мистер Треск.

– Мы предпочитаем оставлять размер вознаграждения на усмотрение клиента, – добавил мистер Тумак.

Это было слишком хитро даже по стандартам деревенщин, но я знал, что на это ответить.

– Какую сумму составило ваше самое большое вознаграждение за одно задание?

– Шестьсот тысяч долларов, – ответил мистер Треск.

– А самое маленькое?

– Ничего, ноль, зеро, – сообщил тот же джентльмен.

– И как вы относитесь к такому несоответствию?

– Никак, – сказал мистер Треск. – Мы получаем столько, сколько нужно. Когда придет время платить, вы будете знать нужную сумму с точностью до пенни.

Про себя я подумал: «Да, буду, ничего я им не заплачу», а вслух сказал:

– Нам необходимо придумать, каким образом я мог бы передавать вам указания и при этом отслеживать ход дела. Наши будущие консультации должны происходить в неприметных общественных местах – например, на перекрестках, парках, кафе и так далее. В вашем офисе меня видеть не должны.

– Вас не должны, вам нельзя, – проговорил мистер Треск. – Мы предпочли бы устроиться в уединении вашего прекрасного кабинета.

– Здесь? – ему удалось снова меня ошарашить.

– Наше присутствие на рабочем месте клиента имеет столько преимуществ, что пересиливает любые первичные возражения, – сказал мистер Тумак. – А в нашем случае, сэр, мы займем всего один угол, за моей спиной, где к окну приставлен столик. Приходить и уходить мы будем исключительно посредством вашего личного лифта, справлять нужду в вашем личном туалете, а питаться можем простой пищей с вашей кухни. Вашим делам мы нисколько не помешаем. Так что мы предпочитаем выполнять свою работу здесь. Здесь мы сможем выполнять ее как нельзя лучше.

– Вы предпочитаете, – сказал я, придавая равный вес каждому слову, – переехать ко мне.

– Предпочитаем это вашему отказу от нашей помощи и вынуждения вас, сэр, искать услуги менее надежных людей.

Несколько факторов, первым из которых стало сочетание задержки, сложности и риска при поиске замены этой парочке, вынудили меня все-таки обдумать их нелепое предложение. Чарли-Чарли, человек с широким кругом знакомых на темной стороне человеческого общества, прислал мне лучших из тех, кого смог найти. Другие, кем бы они ни были, уступали этим. И действительно, мистер Треск и мистер Тумак могли бы проникать в мой офис незамеченными, благодаря чему мы находились в куда большей безопасности, чем в кафе и парках. Но оставалось одно непреодолимое препятствие.

– Может быть, все, что вы говорите, и правда, но мои партнеры и клиенты заходят сюда каждый день. Как мне объяснять им присутствие двоих незнакомцев?

– Это очень легко, мистер Тумак, не так ли? – спросил мистер Треск.

– Да, действительно, – ответил его партнер. – На своем опыте мы выработали два безошибочных и взаимодополняющих метода. Первый заключается в том, чтобы установить ширму, которая скроет нас от ваших посетителей.

– То есть вы хотите спрятаться за ширмой?

– На то время, когда будет необходимо наше присутствие на месте.

– А вы с мистером Треском умеете соблюдать идеальную тишину? Никогда не шаркаете ногами, никогда не кашляете?

– Вы также можете объяснить наше присутствие в этих священных стенах, окутав нас с мистером Треском покрывалом почтенной, но неприметной безличности.

– Вы желаете, чтобы я представлял вас как моих адвокатов? – спросил я.

– Я предлагаю вам подумать над другим словом, – сказал мистер Тумак. – Хорошенько поразмыслите над ним. Обратите внимание на ту неприкосновенность, что отличает тех, кого им называют, оцените его воздействие на тех, кто его слышит. И слово, о котором я говорю, сэр, – это слово «консультант».

Я открыл было рот, чтобы возразить, но не нашел, что сказать.

В любом деле иногда приходится опираться на мнение беспристрастных экспертов – и это консультанты. В любом учреждении могут появляться люди, соответствующие лишь самым высоким требованиям и получающие доступ во все отделы – и это консультанты. Причем консультанты должны оставаться невидимыми.

Снова открыв рот, я объявил:

– Вы в деле, джентльмены, – и, сняв трубку, попросил миссис Рампейдж заказать в «Блумингдейлс» декоративную ширму со срочной доставкой и унести поднос.

Сияя от одобрения, мистер Треск и мистер Тумак сделали шаг вперед, чтобы пожать мне руку.

– Значит, мы в деле, – сказал мистер Треск.

– Которое, помимо всего прочего, – добавил мистер Тумак, – служит священной цели.

Миссис Рампейдж вошла в кабинет, прокружила вокруг моего стола и с глубокой настороженностью взглянула на посетителей. Мистер Треск и мистер Тумак уставились в потолок.

– Насчет ширмы, – сказала она. – В «Блумингдейлс» желают узнать, вы предпочитаете черную, в шесть футов, с красным китайским узором или десятифутовую, ар-деко, красно-желтого, сине-зеленого и серо-коричневого цветов?

Мои деревенщины, не отрывая глаз от потолка, одновременно кивнули.

– Последнюю, пожалуйста, миссис Рампейдж, – выбрал я. – Пусть доставят сегодня, неважно, во сколько это обойдется. И поставьте ее у столика для этих джентльменов, мистера Треска и мистера Тумака, высокоуважаемых консультантов в области финансов. Этот столик будет их командным пунктом.

– Консультантов? – проговорила она. – О-о.

Деревенщины склонили головы. Миссис Рампейдж с заметным облегчением спросила, не ожидаются ли у нас в будущем великие перемены.

– Посмотрим, – отозвался я. – Только попрошу вас оказывать всяческое содействие этим джентльменам. И должен вам напомнить, перемены – важнейший закон жизни.

Она исчезла, явно побежав к телефону.

Мистер Треск вытянул руки над головой.

– С приготовлениями разобрались, теперь можем заняться самим делом. Вас, сэр, чрезвычайно жестоко и больно обидели. Я не преувеличиваю?

– Нет, не преувеличиваете, – сказал я.

– А не преувеличу ли я, если стану утверждать, что вы были ранены и что испытали сокрушительную боль?

– Нет, – ответил я, начиная раздражаться.

Мистер Треск примостил свой широкий зад на моем столе. Его лицо приняло выражение серьезного, добродушного спокойствия.

– Вы ищете удовлетворения. Удовлетворение, сэр, это исправление, но не более того. Вы думаете, оно восстановит потерянное равновесие, но это вовсе не так. В земной поверхности появилась трещина, и она влечет за собой гибель живого. Отовсюду слышен плач раненых и погибающих. И сама земля, кажется, испытывает страдания вроде ваших, верно?

Он описал чувство, которое до этой минуты я мог выразить, и мой голос дрогнул, когда я ответил:

– Именно так.

– Именно так, – повторил он. – Поэтому я и говорю, что исправление лучше, чем восстановление. Ведь восстановление невозможно. Перемены – важнейший закон жизни.

– Да, конечно, – согласился я, пытаясь перевести разговор в деловое русло.

Мистер Треск поворочался, еще удобнее устроившись на моем столе.

– Что случится, то случится по-настоящему, но мы предпочитаем, чтобы наши клиенты с самого начала понимали, что, даже не говоря о том, что людские желания – дело путаное, результаты могут получиться весьма неожиданными. Если вы решите возместить одну беду другой, равной и обратной ей, то мы ответим, как говорят у нас в деревне: «Смотрите, у нас завелся теленок, который не сосет молоко».

– Я знаю, что не могу отплатить своей жене тем же, – сказал я.

– Как только мы начнем, – произнес он, – мы уже не сможем отменить того, что сделано.

– С чего бы это мне это отменять? – спросил я.

Мистер Треск подобрал ноги и скрестил их передо мной. Мистер Тумак положил мне на плечо мясистую руку.

– Полагаю, нам не стоит спорить о том, – сказал мистер Треск, – что боль, за которую вы желаете получить удовлетворение, причинена вам изменой вашей супруги.

Рука мистера Тумака сжала мое плечо.

– Вы желаете, чтобы мы с моим партнером наказали вашу супругу.

– Не для того я вас нанимал, чтобы вы читали ей сказки на ночь, – выпалил я.

Мистер Тумак дважды хлопнул меня по плечу, до боли, что, видимо, означало одобрение.

– Мы полагаем, наказание должно иметь физический характер? – спросил мистер Треск. Его партнер тем временем крепко сжал мое плечо.

– А какие еще могут быть варианты? – спросил я, сбрасывая с себя руку мистера Тумака.

Рука снова сжала мое плечо, и мистер Треск проговорил:

– Наказание также может иметь духовный, или психологический характер. К примеру, мы могли бы замучить ее загадочными звонками или анонимными письмами. Или же применить любой из сотни способов лишить ее сна. Или инсценировать угрожающие эпизоды, которые введут ее в состояние непроходящего ужаса.

– Я хочу физического наказания, – решил я.

– Это наше основное предпочтение, – сообщил мистер Треск. – Оно дает более быстрые и наглядные результаты. Но опять же, перед нами стоит широкий выбор. Нам нужна легкая физическая боль, настоящее страдание или что-то среднее, скажем, переломы рук или ног?

Я вспомнил перемену в глазах Маргариты, когда я назвал отель ***, и выбрал:

– Настоящее страдание.

Эти слова были встречены еще одним крепким ударом по плечу от мистера Тумака и широкой щербатой улыбкой мистера Треска.

– Сэр, да вы наш любимый тип клиента! – воскликнул мистер Треск. – Человек, который знает, чего хочет, и не боится об этом говорить. Значит, страдание, тогда какое – быстрое или медленное?

– Медленное, – сказал я. – Должен сказать, я ценю вашу внимательность в этих вопросах. Когда я только обратился к вашим услугам, то еще не был вполне уверен в том, чего хочу, но вы помогли мне четко понять, что мне нужно.

– Это наша обязанность, – сказал он. – Итак, сэр. Медленная форма настоящего страдания предусматривает два разных исхода – постепенное изувечение или устранение. Каково ваше предпочтение?

Я открыл и закрыл рот. Затем открыл снова и посмотрел на потолок. Хотел ли я, чтобы эти люди убили мою жену? Нет. Да. Нет. Да, но только убедившись, что эта неверная распутница поймет, за что умирает. Нет, конечно, восстановить некое равновесие можно было и медленными мучительными пытками. Однако я все же хотел, чтобы эта потаскуха умерла. Но в таком случае получится, что я отдаю приказ этим деревенщинам ее убить.

– Пока я не могу принять решения, – проговорил я. Мой взгляд невольно упал на нижний ящик стола, в котором лежала папка с непристойными фотографиями. – Но я дам вам знать, после того как мы начнем.

Мистер Тумак опустил руку, мистер Треск кивнул с преувеличенной, возможно, ироничной медлительностью.

– А как быть с вашим соперником, с соблазнителем, сэр? Имеются ли какие-либо пожелания в отношении его, сэр?

То, как эти ребята подтачивали чужие суждения, было поистине удивительно.

– Конечно, имеются, – ответил я. – Что ей – то и ему. По справедливости.

– Безусловно, сэр, – отозвался мистер Треск, – и, если позволите, это даже единственный справедливый выбор. А справедливость требует, чтобы мы, прежде чем углубиться в подробности дела, должны проверить представленные вам доказательства. И когда я говорю о справедливости, сэр, то имею в виду справедливость в отношении вас самого, поскольку лишь доказательства, увиденные вами лично, позволят нам взглянуть на дело так, как смотрите на него вы.

Я снова невольно взглянул на нижний ящик.

– В этом нет необходимости. Вы встретите мою жену в нашем загородном имении, «Зеленые…».

Я осекся, когда рука мистера Тумака вдавилась мне в плечо, а сам он нагнулся и открыл ящик стола.

– Боюсь, здесь мы не согласимся, – сказал мистер Треск, – но иногда мы лучше, чем наши клиенты, знаем, в чем есть необходимость, а в чем нет. Помните, сэр, если неразделенный стыд отравляет душу, то стоит его с кем-то разделить – и он положит начало исцелению. К тому же боль быстро проходит.

Мистер Тумак достал бумаги из ящика.

– Мой партнер, думаю, согласится, что ваше самое сокровенное желание заключается в том, чтобы мы осмотрели доказательства, – сказал мистер Треск. – Иначе вы не выдали бы их местонахождение. Мы предпочли бы получить от вас явное указание, но при отсутствии такового сойдет и неявное.

Раздраженный, я неопределенно махнул рукой, и они с готовностью расценили этот жест по-своему.

– Тогда все… как вы там говорите, сэр? Все…

– Все по плану, все под контролем, – пробормотал я.

– Именно. Мы всегда считали очень важным находить общий язык с клиентами, поэтому стараемся использовать привычные для них выражения, – он принял документы из рук мистера Тумака. – Мы осмотрим содержимое этой папки за своим столиком. Когда осмотр будет закончен, мы с партнером посоветуемся. А затем вернемся за дальнейшими указаниями.

Они пересекли кабинет и заняли два соседних стула с ближайшего края стола, выставив мне свои одинаково широкие спины в черных пиджаках. Шляпы они положили по бокам, а папку – между собой. Безуспешно попытавшись отвернуться, я поднял трубку и спросил секретаря, звонили ли мне за это время и какие встречи были запланированы на утро.

Мистер Треск открыл папку и наклонился вперед, чтобы изучить самую верхнюю фотографию.

Секретарь сообщила, что Маргарита звонила с дороги и спрашивала о моем здоровье. Спина и плечи мистера Треска задрожали, насколько я понял, от отвращения. Чей-то отпрыск был назначен мне на два часа дня, а в четыре должен был прийти один таинственный джентльмен. По плодам их узнаете их, и миссис Рампейдж проявила себя заботу, спросив, не желаю ли я, чтобы она позвонила в «Зеленые трубы» в три часа. Мистер Треск шумно выложил какую-то фотографию перед мистером Тумаком.

– Думаю, не стоит, – ответил я. – Еще что-нибудь?

Она ответила, что Гиллиган выразил желание встретиться со мной лично – то есть без Шкипера. Со стороны столика донеслось бормотание.

– Гиллиган может подождать, – сказал я, и бормотание, которое, как я думал, выражало тревогу и сочувствие, стало громче и оказалось весельем.

Они хихикали, и это был сдавленный смех!

Я положил телефон и сказал:

– Джентльмены, ваш смех неприемлем!

Возможный эффект этого замечания был сведен к нулю всплеском грубого хохота. Думаю, в ту минуту я потерял что-то еще… какую-то частичку своей души… что-то вроде гордости… вроде достоинства… но было ли это хорошо или плохо, я сказать не мог. Какое-то время – невозможно долгое – они находили в тех мерзких фотографиях причины для смеха. Мои редкие попытки их угомонить оставались неуслышанными, и они просто передавали жуткие изображения туда-обратно, мгновенно отбрасывая одни и возвращаясь к другим, чтобы взглянуть во второй, третий и даже четвертый и пятый раз.

Наконец, деревенщины откинулись назад, издали еще пару ностальгических смешков и положили снимки обратно в папку. Затем, все еще подергиваясь от смеха, смахивая слезы с глаз и ухмыляясь, пересекли кабинет и бросили папку мне на стол.

– Ох, сэр, какие восхитительные ощущения, – сказал мистер Треск. – Природа во всем ее сладострастном, романтическом великолепии, если можно так выразиться. И крайне возбуждающе, я бы сказал. Верно, сэр?

– Я не ожидал, что вас это развеселит, – пробурчал я, запихивая эту мерзость в ящик и убирая с глаз долой.

– Смех – это просто часть того возбуждения, о котором я говорю, – сказал он. – Если только мой нюх меня не обманывает, а пока он ни разу не подводил, сами-то вы почувствовали возбуждение иного толка, когда рассматривали эти фотографии, я прав?

Я отказался отвечать на эту колкость, но почувствовал, что к щекам прилила кровь. И вот опять – слизни и личинки.

– Внутри мы все одинаковые, – сказал мистер Треск. – Попомните мои слова. Неразделенный стыд отравляет душу. К тому же боль быстро проходит.

Теперь я просто не мог отвечать. О чем он говорил? Что это за боль, которая быстро проходит? Боль обманутого мужа, стыд за свою реакцию на фотографии, ужас перед этими деревенщинами, которые знали, что я сделал?

– Вам поможет, если вы, сэр, повторите за мной: боль быстро проходит.

– Боль быстро проходит, – проговорил я, и эта примитивная фраза напомнила мне, что передо мной стояли обыкновенные деревенщины.

– Молвил как ребенок, – сказал мистер Треск, крайне неприятным тоном, изображая чистейшую невинность. А затем вдруг перешел к делу, спросив, где можно найти Маргариту. Не упоминал ли я о загородном имении под названием «Зеленые…»?

– «Зеленые трубы», – произнес я, отгоняя прочь неприятное впечатление, захватившее меня в последние несколько мгновений. – Вы найдете ее в конце ***-лейн, свернув направо с ***-стрит, чуть к северу от городка ***. Ориентируйтесь по четырем зеленым дымоходам, они хорошо видны над забором вдоль всей ***-лейн. Это единственное здание в округе, так что вряд ли ошибетесь. Моя жена уехала из дому сегодня в десять утра, значит, доберется туда… – я взглянул на часы, – …через тридцать-сорок минут. Она откроет парадные ворота, заедет в них и бросит открытыми – она всегда так делает. Инстинкт самосохранения у нее слабее, чем у воробышка. Как окажется на территории, то проедет по дорожке и откроет ворота гаража электронным пультом. И уверяю вас, их тоже оставит открытыми, как и входную дверь в дом.

– Но ведь у вас есть горничные, повара, прачки, коридорные и прочие, – сказал мистер Тумак. – И вдобавок управляющий, который дирижирует всем этим оркестром и ходит, стуча в двери и проверяя, закрыты ли они. Вот бы еще отправить их всех в отпуск…

– Я отпустил всю прислугу на месяц, – сказал я.

– Весьма находчиво, – одобрил мистер Треск. – Вы просто дьявольски умны, сэр.

– Возможно, – отозвался я, благодарный за восстановление должного равновесия. – По пути Маргарита остановится, чтобы купить продукты и все необходимое, так что сначала будет заносить сумки на кухню – это первая дверь справа по коридору, если идти из гаража. Затем, думаю, поднимется по лестнице и проветрит спальню, – взяв ручку и лист бумаги из верхнего ящика стола, я принялся рисовать схему расположения комнат в доме. – Она может заглянуть в библиотеку, столовую и гостиную, чтобы пооткрывать ставни и некоторые окна. Где-то между этим позвонит по телефону. Затем выйдет из дома через заднюю дверь и по тропе вдоль обрыва направится в длинное невысокое здание, которое выглядит следующим образом, – я схематично обрисовал студию, которая располагалась среди деревьев над Гудзоном. – Это студия звукозаписи, которую я ей построил. Она наверняка проведет там весь остаток дня. Если она внутри, вы поймете это по свету в окнах.

Я видел, как Маргарита улыбалась сама себе, когда вставляла в замок ключ мастерской. Увидел, как она входит и зажигает свет. Волна нахлынувших чувств лишила меня дара речи.

Мистер Треск вызволил меня из забытья, спросив:

– Как вам кажется, сэр, когда леди остановится, чтобы воспользоваться телефоном, она станет звонить тому энергичному джентльмену?

– Да, непременно, – ответил я, с трудом прикусив язык, чтобы не назвать частного детектива болваном. – Она использует первую возможность сообщить ему о свалившемся на них счастье.

Он кивнул мне, изобразив на лице чрезмерную осмотрительность, – я сам так себя вел при разговоре с робкими клиентами.

– Позвольте нам остановиться здесь подробнее, сэр. Оставит ли леди подозрительную запись в списке ваших звонков? Не более ли вероятно, что звонить она станет вам самому, сэр? Насколько я вижу ситуацию, звонок этому атлетичному джентльмену уже будет к тому времени сделан – откуда-нибудь с обочины дороги или из магазина, куда она заезжала за продуктами.

Хотя мне не нравились его замечания по поводу физической формы Лессона, я признал, что он мог быть прав.

– В этом случае, сэр, а я знаю, что столь быстрый ум, как ваш, уже обогнал мой, вы, наверное, пожелаете ответить супруге с предельной душевностью, чтобы никоим образом не выдать своих намерений. Но после того, через что вы прошли, я уверен, это само собой разумеется, сэр.

Не удостоив это замечание вниманием, я спросил:

– Не пора ли вам выдвигаться в путь, господа? Что толку терять здесь время?

– Полагаю, нам следует задержаться здесь до конца дня, – сказал мистер Треск. – Мы находим, что в таких печальных делах, как ваше, эффективнее всего расправляться с обеими сторонами одновременно, когда они оказываются в подходящем положении и их можно застать врасплох. Джентльмен, вероятно, оставит свое рабочее место в конце дня, а значит, едва ли появится в вашем прекрасном загородном доме раньше семи или, скорее даже, восьми вечера. В это время года в девять часов еще достаточно светло, и нам не удастся спрятать машину, войти в дом и приступить к делу. Но в одиннадцать часов, сэр, мы сможем позвонить с первичным отчетом и получить дополнительные инструкции.

Я спросил его, не думает ли он сидеть без дела весь день у меня в кабинете, пока я буду заниматься своей работой.

– Мы с мистером Тумаком никогда не сидим без дела, сэр. Пока вы будете заниматься своей работой, мы займемся своей: подготовим план, продумаем стратегию, выберем способы и порядок их применения.

– Ну хорошо, – сказал я, – но, надеюсь, вы будете делать это тихонько.

В этот момент позвонила миссис Рампейдж и сообщила, что перед ней стоит Гиллиган и желает срочно со мной встретиться – значит, сарафанное радио распространяло информацию получше любых газет. Я велел ей впустить его, и секундой спустя Утренний Гиллиган с бледным лицом и черными волосами, взъерошенными, но не совсем растрепанными, тихо ступая, прошел к моему столу. Он притворился, что удивлен присутствием посетителей, и принял извиняющийся вид, будто собирался уйти и вернуться позже.

– Нет-нет, – сказал я, – я рад вас видеть, поскольку это дает мне возможность представить вас нашим новым консультантам, которые некоторое время будут тесно работать со мной.

Гиллиган сглотнул, посмотрел на меня с глубочайшим подозрением и протянул руку, когда я стал его представлять.

– Сожалею, что незнаком с вашей практикой, джентльмены, – сказал он. – Могу я спросить название вашей фирмы? Это «Локуст, Блини, Бёрнс» или «Чартер, Картер, Макстон и Колтрейн»?

Назвав две крупнейшие консультационные компании в нашей сфере, Гиллиган попытался оценить, насколько тонок был лед у него под ногами: «ЛББ» специализировалась на инвестициях, тогда как «ЧКМ & К» – на недвижимости и фондах. Если мои посетители работали в первой компании, значит, гильотина висела над его шеей, если во второй – то под угрозой оказывалась голова Шкипера.

– Ни первое, ни второе, – ответил я. – Мистер Треск и мистер Тумак – руководители собственной организации, которая работает во всех областях торговли с такой тактичностью и профессионализмом, что известна лишь тем немногим, на кого они соглашаются работать.

– Превосходно, – прошептал Гиллиган, несколько озадаченно взглянув на карту и схему дома, лежащую у меня на столе. – Просто замечательно.

– Когда они предоставят мне свои отчеты, я дам всем об этом знать. Но до тех пор я бы предпочел, чтобы вы как можно меньше распространялись на эту тему. Хотя перемены – важнейший закон жизни, лишнего беспокойства желательно избежать.

– Вы знаете, что можете положиться на меня, – ответил Утренний Гиллиган, и это действительно было так, я это знал. Как знал я и то, что его альтер эго, Дневной Гиллиган, разнесет новости всем, кто не успеет услышать их от миссис Рампейдж. К шести часам вечера вся компания будет перемалывать информацию о том, что я вызвал консультантов такого исключительного уровня, что о них мало кому известно. Никто из моих коллег не осмелится признаться в незнании «Треск & Тумак», и мой авторитет, и без того неоспоримый, вырастет еще сильнее.

Чтобы отвлечь младшего партнера от плана «Зеленых труб» и грубой схемы моего имения, я сказал:

– Полагаю, вас привело сюда какое-то дело, Гиллиган.

– Ой! Да-да, конечно, – сказал он и с некоторым смущением представил мне тот предлог, с которым явился сюда – угрожающее снижение стоимости иностранного фонда, вложиться в который мы посоветовали одному из его музыкантов. Стоит ли рекомендовать ему продать свою долю, пока он не потерял денег, или мудрее будет переждать этот период? Потребовалась всего минута, чтобы решить, что музыканту следует сохранить свою долю до следующего квартала, когда ожидалось общее восстановление цен. На самом деле и я, и Гиллиган понимали, что этот вопрос можно было легко прояснить и по телефону. Вскоре он направился к двери, улыбаясь деревенщинам, неумело пытаясь показать им свое фальшивое доверие.

Как только детективы вернулись к своему столику, телефон зазвонил снова.

– Ваша жена, сэр, – сказал мистер Треск. – Помните: предельная душевность.

«Вот, опять фальшивое доверие, – подумал я, – только совершенно иного толка».

Я поднял трубку и услышал, как миссис Рампейдж говорит мне, что жена ожидает на линии.

Далее последовал банальный разговор, построенный на предельной двуличности. Маргарита притворилась, что мой внезапный уход во время ужина и позднее прибытие в офис заставили ее испугаться за мое здоровье. Я притворился, что у меня все хорошо, не считая лишь легкого расстройства желудка. Нормально ли добралась? Да. Как дом? Немного затхло, но в остальном порядок. Она никогда не осознавала размеров «Зеленых труб», пока не побродила по дому в одиночестве. Ходила ли уже в студию? Нет, но уже предвкушала, сколько всего сделает в ближайшие три-четыре дня, и думала работать даже по ночам. (Это был намек на то, что я не смогу с ней связаться, ведь в студии нет телефона.) После короткой неловкой паузы она добавила:

– Наверное, еще рано спрашивать, выяснил ли ты, кто предатель.

– Да, рано, – ответил я, – но вечером уже возьмусь за дело.

– Как жаль, что тебе приходится через это проходить, – сказала она. – Я знаю, каким болезненным было для тебя это открытие, и могу только догадываться, в каком ты, должно быть, гневе сейчас, но надеюсь, ты проявишь милосердие. Никакое наказание не возместит вреда, а если ты потребуешь расплаты, то только сделаешь больно самому себе. А тот человек потеряет работу и репутацию. Может быть, это уже достаточное наказание?

После еще нескольких бессмысленных фраз разговор подошел к концу, и оставалось только попрощаться. Но тогда со мной случилось нечто странное. Я чуть не сказал: «Запри на ночь все окна и двери и никого не впускай». Эти слова застряли у меня в горле, и я посмотрел на сидевших в другой части кабинета мистера Треска и мистера Тумака. Мистер Треск мне подмигнул. Я услышал, как прощаюсь с Маргаритой, а затем как она вешает трубку.

– Прекрасно справились, сэр, – похвалил мистер Треск. – Да, и чтобы помочь нам с мистером Тумаком собрать инвентарь, не могли бы вы сказать, есть ли у вас в «Зеленых трубах» предметы первой необходимости?

– Первой необходимости? – переспросил я.

– А веревка? – продолжал он. – Инструменты, особенно клещи, молотки, отвертки? И хорошая пила? Набор ножей? Может, огнестрельное оружие?

– Нет, оружия нет, – ответил я. – А все остальное, думаю, в доме можно найти.

– Веревку и инструменты в подвале, ножи в кухне?

– Да, – сказал я, – именно.

Я не приказывал этим деревенщинам убивать мою жену, напомнил я себе. Я отступил от края этой пропасти. А когда я вошел в столовую для руководства, чтобы пообедать, то почувствовал, что мои силы достаточно восстановились, и даже показал Чарли-Чарли старинный жест одобрения – большой палец вверх.

Когда я вернулся в кабинет, там уже стояла ширма. Она скрывала детективов, готовившихся к делу, но ничуть не приглушала их разговоров и смеха, которыми сопровождалась их работа.

– Джентльмены, – сказал я достаточно громко, чтобы они услышали за ширмой, которая, к слову сказать, выглядела на редкость неуместно из-за изображений океанских лайнеров, бокалов мартини, бутылок шампанского и сигарет, – вы бы разговаривали потише, у меня, как и у вас, есть дела.

Голоса, согласившись, притихли. Я сел на свое кресло и обнаружил, что мой нижний ящик выдвинут, а папка исчезла. Очередной взрыв хохота заставил меня вскочить на ноги.

Я подошел к ширме и остановился. Столик был завален горами желтых бумаг, исписанных какими-то словами и рисунками схематичных человечков в разных стадиях расчленения. Здесь же были разбросаны фотографии, кое-как разделенные на те, где главный фокус был сделан на Маргарите, и те, где на Грэме Лессоне. На снимках были грубо нарисованы гениталии, причем без учета действительного пола того, кто был на них запечатлен. В ужасе я принялся собирать обезображенные фотографии.

– Я вынужден настаивать… – сказал я. – В самом деле, я вынужден настаивать…

Мистер Треск крепко схватил меня за запястье одной рукой, а второй – извлек фотографии.

– Мы предпочитаем работать своими проверенными методами, – сказал он. – Они могут показаться необычными, но это наши методы. Только прежде чем вы займетесь своими делами, сэр, не могли бы вы нам сказать, не найдется ли в вашем доме наручников или чего-то подобного?

– Нет, – ответил я. Мистер Тумак вытянул из груды желтый лист и записал туда слово «наручники».

– А цепей? – спросил мистер Треск.

– И цепей нет, – сказал я, и мистер Тумак добавил в список и их.

– Пока это все, – проговорил мистер Треск и отпустил меня.

Я сделал шаг назад и потер запястье – оно горело, будто обожженное веревкой.

– Вот вы говорите о своих методах, – сказал я, – и это все понятно. Но зачем портить мои фотографии таким нелепым образом?

– Сэр, – сказал мистер Треск строгим, наставительным тоном, – то, что вы называете порчей, мы называем усилением. Это инструмент, который мы считаем крайне важным при использовании метода, называемого «Визуализацией».

Потерпев поражение, я вернулся к своему столу. Без пяти два миссис Рампейдж сообщила мне, что моего соизволения ожидают Шкипер и клиент – тридцатилетний наследник огромного семейного состояния, мистер Честер Монтфорт де М***. Переведя миссис Рампейдж в режим ожидания, я крикнул:

– А теперь, пожалуйста, создайте абсолютную тишину. Сейчас придет клиент.

Первым вошел Шкипер. Высокий, округлый, он выглядел настороженно, как пойнтер во время охоты на куропаток, и вел за собой еще более высокого, невыразимо безучастного мистера Честера Монтфорта де М***, человека, каждый дюйм тела которого был отмечен нескончаемой праздностью, весельем и глупостью. Шкипер замер с открытым ртом, придя в ужас при виде ширмы, но Монтфорт де М*** прошел мимо него, чтобы пожать мне руку и сказать:

– Должен признаться, мне безумно нравится эта штуковина. Напоминает похожую, что я видел пару лет назад в «Пчелином воске», оттуда высыпали целые толпы девиц. Но здесь, полагаю, моноциклов и трубачей не будет?

Сочетание этой вульгарной ширмы и буйных воспоминаний нашего клиента вызвали опасный румянец на лице Шкипера, и я поспешил объяснить присутствие высококвалифицированных консультантов, которые предпочли скрыться таким образом, ради чего и пришлось установить ширму. И все это ради того, чтобы… чтобы добиться наилучшего качества нашей…

– Рядом с «Усами повара», – сказал Шкипер. – Я помню «Пчелиный воск». Не забуду же я вечер, когда Малыш Билли Деревянная Нога прыгнул и… – тут его щеки побагровели, и он умолк.

Из-за ширмы послышался голос мистера Треска:

– Визуализируй это, – и мистер Тумак хихикнул.

Шкипер, придя в себя, направил на меня свой самый строгий взгляд.

– Консультанты – это превосходная идея. Тщательное обследование укрепляет любой корабль.

Он посмотрел на ширму, отчего стало понятно: он знал о консультантах, но, в отличие от Гиллигана, удержался от того, чтобы ввалиться ко мне в кабинет просто так, и дождался появления реальной причины посещения.

– В этом случае, будет ли допустимым присутствие этих людей при обсуждении конфиденциальных дел мистера Монтфорта де М***?

– Вполне, уверяю вас, – ответил я. – Мы с консультантами предпочитаем работать в полном взаимодействии. Более того, такая расстановка была одним из условий, благодаря которым они согласились выбрать нашу фирму в качестве своего клиента.

– Неужели? – проговорил Шкипер.

– Большие шишки, да? – спросил мистер Монтфорт де М***. – Наверное, не меньше вас, ребята. Жуткие профессионалы. Аж страшно!

Тут снова послышался голос мистера Тумака:

– Ладно, визуализируй это, – мистер Треск издал визгливый смешок.

– Любят свою работу, – заметил мистер Монтфорт де М***.

– Итак, начнем? – я указал на стулья.

Как молодой человек, чьи активы составляли порядка двух-трех миллиардов долларов (в зависимости от состояния фондового рынка, стоимости недвижимого имущества в полудюжине городов по всему миру, всемирного потепления, лесных пожаров и прочего), наш клиент служил настоящей приманкой для женщин. На трех из них он женился и со всеми развелся, оставив каждой по ребенку, и в результате образовалось целое множество связанных между собой фондов, соглашений, контрактов. Все это требовалось пересмотреть в связи с его предстоящей четвертой свадьбой с молодой женщиной, которая, как и ее предшественницы, носила имя в честь полудрагоценного камня. Благодаря нашей со Шкипером прозорливости с каждым новым браком сроки действия предыдущих документов изменялись, и обязательства нашего клиента, таким образом, оставались неизменными. Мы составили документы задолго до его прихода, и все, что оставалось сделать мистеру Монтфорту де М***, это прослушать новые условия и подписать бумаги. Эта задача как правило ввергала клиентов в состояние сонливости, за исключением случаев, когда речь шла о переходе имущества новым владельцам.

– Погодите, ребята, – прервал он наши объяснения спустя десять минут, – вы хотите сказать, что Опал должна отдать скаковых лошадей Гранате, а взамен получит тиковую плантацию от Бирюзы, которой достанется горнолыжный курорт в Аспене от Гранаты? Но Опал без ума от тех лошадей!

Я объяснил, что его вторая жена, имея доход с этой плантации, вполне может себе позволить покупку новой конюшни. Он наклонился, чтобы нацарапать свою подпись. За ширмой раздался взрыв хохота. Шкипер недовольно глянул в ту сторону, а наш клиент, заморгав, уставился на меня.

– А теперь перейдем к вторичным фондам, – сказал я. – Как помните, три года назад…

Мои слова вдруг оборвались появлением хихикающего мистера Треска, который с незажженной сигарой во рту и блокнотом в руке подошел к нам. Шкипер и мистер Монтфорт де М*** вытаращились на него во все глаза, и мистер Треск им кивнул.

– Прошу прощения, сэр, но некоторые вопросы не терпят отлагательств. Киркомотыга, сэр? Зубная нить? Шило?

– Нет, да, нет, – ответил я и представил его остальным двоим мужчинам. Шкипер выглядел ошеломленным, мистер Монтфорт де М*** был озадачен.

– Мы бы предпочли наличие чердака, – продолжил мистер Треск.

– Чердак имеется, – сказал я.

– Должен признать, я в замешательстве, – заметил Шкипер. – Почему консультант расспрашивает о шильях и чердаках? И какое ему дело до зубной нити?

– До определенного времени, Шкипер, – сказал я, – мы с этими джентльменами вынуждены разговаривать, используя своего рода шифр или код, как вы сами слышали, но вскоре…

– Заткни хлеборезку, Шкипер, – вставил мистер Треск. – Пока что от тебя пользы как от ветра в нужнике. Надеюсь, ты простишь мою простоту изложения мыслей.

Брызгая слюной, Шкипер вскочил на ноги, его лицо побагровело еще сильнее, чем при его невольном воспоминании о том, что Малыш Билли Деревянная Нога вытворял тем вечером в «Пчелином воске».

– Спокойно! – сказал я, испугавшись градуса гнева, которого могло достичь негодование моего тучного, седовласого, но все еще крепкого партнера.

– Не в этой жизни! – проревел Шкипер. – Я не потерплю… не допущу… Если этот невоспитанный карлик думает, что после такого возможны извинения… – он занес кулак.

– Что за вздор, – ответил мистер Треск и положил руку Шкиперу на затылок. У того тут же закатились глаза, кровь отлила от лица, и Шкипер неуклюже рухнул на свой стул.

– С одного удара! – изумился мистер Монтфорт де М***. – Старик же не умер, нет?

Шкипер неуверенно выдохнул и облизал губы.

– Прошу прощения за эту неприятность, – сказал мистер Треск, – но у меня осталось еще два вопроса. Могли бы мы разместить нечто вроде постели на вышеупомянутом чердаке и имеются ли у вас такие приспособления, как спички или зажигалка?

– На чердаке есть несколько старых матрацев и каркасов кроватей, – ответил я, – но что касается спичек, я полагаю, вы не…

Поняв вопрос лучше меня, мистер Монтфорт де М*** протянул золотую зажигалку и поднес огонек к кончику сигары мистера Треска.

– Полагаю, это не относится к вашему коду, – сказал он. – У вас изменились правила? Теперь разрешается курить?

– На протяжении рабочего дня мы с коллегой время от времени предпочитаем курить, – сказал мистер Треск, выпуская вонючие миазмы над столом. У меня запах табака всегда вызывал тошноту, и курение во всем здании, конечно, было давно запрещено.

– Троекратное ура, господин, и еще три раза ура! – сказал мистер Монтфорт де М***, доставая рифленую коробку из внутреннего кармана, а из нее – сигару нелепой фаллической формы. – Я тоже, знаете ли, предпочитаю курить, особенно во время этих до смерти скучных разговоров о том, кому достанется игольница, а кому табакерка, – он подверг сигару обрезанию – чик-чик! – и, к моему ужасу, зажег ее.

– Пепельница есть?

Я высыпал скрепки из хрустальной устричной раковины и придвинул к нему.

– Мистер Треск, верно? Мистер Треск, вы человек поразительных достоинств, я все никак не отойду от этого необыкновенного фортеля со Шкипером, и хотел бы спросить, не могли бы мы собраться как-нибудь вечером, с сигарами, коньяком и всем в этом духе.

– Мы предпочитаем не заниматься несколькими делами сразу, – ответил мистер Треск. Из-за ширмы возник мистер Тумак и тоже зажег восьми- или девятидюймовую вонючую сигару. – Тем не менее нам очень приятен ваш отзыв, и мы бы с удовольствием обменялись историями об отчаянной храбрости несколько позднее.

– Очень, очень хорошо, – отозвался мистер Монтфорт де М***, – особенно если сможете научить меня этому фортелю.

– Этот мир полон тайных знаний, – сказал мистер Треск. – Мы с партнером избрали своим священным долгом их передать.

– Аминь, – добавил мистер Тумак.

Мистер Треск поклонился моему изумленному клиенту и вальяжной походкой отошел прочь. Шкипер потряс головой, потер глаза и увидел сигару во рту клиента.

– Господи боже, – проговорил он. – Полагаю… Я не в силах вообразить… боже мой, неужели здесь снова разрешили курить? О счастье!

С этими словами он вытащил сигару из кармана своей рубашки, подкурил у мистера Монтфорта де М*** и втянул дым в легкие. До этой минуты я и понятия не имел, что Шкипер имел пристрастие к никотину.

В остаток часа извивающийся слой дыма, будто низкое облако, собрался под потолком и становился все гуще и крупнее, пока мы добывали небрежные подписи мистера Монтфорта де М*** на переводах и перечислениях. Шкипер то и дело вынимал изо рта сигару, одну из бесконечного ряда, и высказывал замечание о странной боли в области шеи. Наконец, мне удалось отделаться от клиента с младшим партнером, сопроводив их своим благословением: «Все по плану, все под контролем», что позволило мне пройтись по кабинету, размахивая выпуском «Инститьюшнл инвестор», чтобы разогнать дым, но при наших глухих окнах такая мера имела скорее символический характер. Деревенщины свели все мои усилия на нет, продолжив выпускать из-за ширмы бесконечные струи сигарных миазмов, но, поскольку они, судя по виду, занимались делом в привычной для этого манере, я не стал делать замечаний и, побежденный, удалился к своему столу, чтобы подготовить все необходимое к приходу следующего клиента, ожидаемого через час, – мистера Артура «Это-Здание-Нужно-Снести» К***, самого таинственного из всех таинственных джентльменов.

Я так глубоко погрузился в свои приготовления, что лишь вежливый кашель и вкрадчивое «Прошу прощения, сэр» заставили меня заметить присутствие мистера Треска и мистера Тумака у моего стола.

– Ну, что еще? – спросил я.

– Нам необходимы земные блага, сэр, – проговорил мистер Треск. – Долгие часы работы чрезвычайно высушили нас в области рта и горла, а от давящего ощущения жажды мы не в силах как следует сосредоточиться на деле.

– Иными словами, нам было бы крайне желательно выпить, сэр, – добавил мистер Тумак.

– Конечно-конечно, – сказал я. – Я попрошу миссис Рампейдж принести пару бутылок воды. У нас есть «Сан-Пеллегрино» и «Эвиан». Какую вы предпочитаете?

Мистер Тумак с улыбкой настолько напряженной, что это показалось угрожающим, ответил:

– Когда мы пьем, мы предпочитаем пить. Пить напитки, если вы меня понимаете.

– С целью восстановления сил, которое они нам дают, – продолжил мистер Треск, не обращая внимания на мое явное смятение. – Я имею в виду всестороннее восстановление, от облегчения для высохшего языка, вкуса для нёба и тепла для внутренностей до важнейшего – восстановления души и разума. Мы предпочитаем бутылки джина и бурбона и, хотя мы были бы весьма признательны за любое достойное предложение, у нас, как и у всех людей, пристрастных к спиртному, имеются любимые напитки. Мистер Тумак у нас ценитель бурбона «Джей Дабл-ю Дант», а я неравнодушен к джину «Бомбей». Не будет лишним и ведерко со льдом, и то же я могу сказать о ящике ледяного пива «Старое Богемское».

– Вы считаете приемлемым употреблять алкоголь перед тем, как приступить к… – мне не сразу удалось подобрать подходящее слово. – Столь деликатной задаче?

– Мы считаем это важной частью подготовки. Алкоголь воодушевляет разум и пробуждает воображение. Дурак отупляет и то, и другое, когда выпивает лишнее, но до этого момента, который у каждого наступает весьма индивидуальным образом, алкоголь дает лишь расширение возможностей. С давних пор были известны его священные качества, и мы оба знаем, что во время таинства Святого причастия священники и преподобные с удовольствием превращаются в барменов и раздают бесплатные напитки всему приходу, включая детей.

– Кроме того, – сказал я, выдержав паузу, – полагаю, вы предпочтете не отказываться от вашего задания после того, как мы вместе достигли таких успехов.

– Мы отправились в большое путешествие, – ответил он.

Я позвонил миссис Рампейдж, и через пятнадцать минут в мои владения явились двое дурно одетых юных посыльных с запрошенными напитками и металлическим ящиком, в котором изо льда выглядывали горлышки пивных бутылок. Я дал этим лоботрясам по доллару, и они нахально приняли деньги безо всякой благодарности. Миссис Рампейдж, чего я от нее не ожидал, проделала все, никак не отреагировав ни на задымленный воздух, ни на спиртные напитки.

Лоботрясы поплелись прочь, а деревенщины, хихикая, скрылись из виду, чтобы заняться своим восстановлением. Когда же наступил миг тишины, миссис Рампейдж посмотрела на меня таким взглядом, какого я прежде не видел, и осмелилась выразить неожиданное мнение о том, что последнее смягчение формальностей должно принести пользу всей фирме, и добавила, что если за это изменение ответственны мистер Треск и мистер Тумак, то они уже оправдали свою репутацию и, несомненно, укрепят и мою собственную.

– Вот, значит, как вы считаете, – ответил я, про себя с удовлетворением отметив, что признаки бестактного поведения Дневного Гиллигана уже начали себя проявлять.

Миссис Рампейдж, используя словесную формулу тактичности, выражавшую: «Я хочу сказать только половину того, что думаю, но ничуть не больше», спросила:

– Могу я говорить откровенно, сэр?

– Именно на это я и рассчитываю, – ответил я.

Ее лицо и осанка стали будто девичьими – по-другому описать не могу, – казалось, она буквально помолодела.

– Не хочу говорить слишком много, сэр, и, я надеюсь, вы и так знаете, что все понимают, какая это привилегия – работать в этой фирме, – она покрылась румянцем, как Шкипер, только у нее это выглядело более привлекательно. – Честное слово, я действительно так считаю. Все знают, что мы – одна из лучших двух-трех компаний в своей сфере.

– Спасибо, – сказал я.

– Это и дает мне возможность говорить так открыто, – продолжала миссис Рампейдж, все менее похожая на себя. – И до сегодняшнего дня все считали, что если они будут вести себя естественно, так, как им хочется, то вы их уволите. Потому что, и, может быть, я и не должна этого говорить, может быть, это и не мое дело, сэр, но это потому, что вы всегда кажетесь, ну, таким правильным, что никогда не простите человека, который окажется не таким безупречным, как вы. Например, Шкипер заядлый курильщик и все знают, что в этом здании нельзя курить, хотя во многих компаниях высокопоставленным работникам разрешается осторожно курить у себя в кабинетах, потому что это показывает, что начальство ценит этих людей, и это превосходно, потому что тогда и другие видят, что если поднимешься наверх, тебя будут ценить. Но у нас Шкиперу, когда ему хочется покурить, приходится постоянно бегать к лифту, выходить на улицу и стоять там вместе с клерками. А во всех остальных компаниях, которые я знаю, партнеры и важные клиенты иногда даже вместе пьют, и никто не считает, что они совершают какой-то ужасный грех. Вы, сэр, религиозный человек, мы во многом на вас равняемся, но мне кажется, вы скоро узнаете, что эти люди зауважают вас еще сильнее, когда узнают, что вы немного смягчили правила, – она посмотрела на меня, и я увидел в ней страх за то, что она говорит чересчур откровенно. – Я всего лишь хотела сказать, что мне кажется, вы поступаете правильно, сэр.

Что, разумеется, означало, что меня все считали напыщенным, эгоистичным и неприступным человеком.

– Я и не знал, что мои подчиненные считают меня религиозным человеком, – заметил я.

– О, да, мы все считаем, – проговорила она с трогательной искренностью. – Это из-за гимнов.

– Гимнов?

– Гимнов, которые вы себе напеваете, когда работаете.

– Я напеваю? И что же это за гимны?

– Чаще всего «Иисус любит меня», «Старый крест», «Пребудь со мной» и «О благодать». А иногда – «Вперед, Христово воинство».

Выходило, что у меня с собой была целая Храмовая площадь и Скрипчер-стрит! И Молодежный библейский центр, где я ребенком пел все эти гимны во время воскресных служений! Я не знал, как относиться к тому, что я напевал их за работой, но мне приносило некое успокоение то, что благодаря этой бессознательной привычке мои сотрудники чуть больше видели во мне человека.

– Вы не знали, что напеваете их? О, сэр, это так мило!

Звуки веселья, донесшиеся с дальнего конца кабинета, уберегли миссис Рампейдж от страха, что в этот раз она действительно переступила черту, и она поспешно удалилась. Какое-то время я смотрел ей вслед, сначала думая, насколько глубоко мне следует сожалеть о ситуации, в которой моему секретарю показалось возможным назвать меня и мои привычки милыми, а затем решил, что это, пожалуй, было к лучшему и должно было привести к чему-то полезному.

– Все по плану, все под контролем, – сказал я себе. – Боль быстро проходит.

Сказав это, я снова сел в свое кресло, чтобы продолжить изучение финансов мистера Артура «Это-Здание-Нужно-Снести» К***.

Очередной звон бокалов и журчание смеха навело меня на мысль, что уж этот клиент точно не согласится на присутствие незнакомых консультантов. И если мне не удастся выпроводить деревенщин хотя бы на час, то мой бизнес немедленно понесет существенные потери.

– Ребята, – крикнул я, – подойдите сюда. Нам нужно обсудить серьезную проблему.

С бокалами в руках и сигарами в уголках рта, мистер Треск и мистер Тумак неторопливо показались из-за ширмы. Как только я изложил им суть проблемы, детективы с готовностью согласились удалиться на требуемый период времени. Но куда им податься?

– В мою ванную, – сказал я. – К ней примыкает небольшая библиотека со столом, конторкой, кожаными стульями и диваном, бильярдом, телевизором с большим экраном и баром. А поскольку вы еще не обедали, то можете заказать что пожелаете на кухне.

Через пять минут бутылки, бокалы, шляпы и груды бумаг были выложены на столик в ванной, и рядом стоял ящик пива. Я вышел через потайную дверь, а мистер Треск стал заказывать у моего, несомненно, изумленного повара обед из куриных крылышек, жареного картофеля, колец лука, прожаренных говяжьих бифштексов. Имея в запасе еще достаточно времени, я снова занялся делами, но уже вскоре понял, что напеваю, и не очень-то тихо, невиннейший из гимнов – «Иисус любит меня». Затем, точно в назначенный час миссис Рампейдж сообщила мне о прибытии моего клиента и его помощников, и я велел ей проводить их ко мне.

Пронырливый, медлительный кит, заключенный в изысканный черный, в тонкую полоску двубортный пиджак, мистер Артур «Это-Здание-Нужно-Снести» К*** вошел в мой кабинет со своим обычным высокомерием и сделал свой обычный кивок в мою сторону, пока трое его «помощников» создавали человеческий волнорез посреди помещения. Весь исполненный величия, он делал вид, что не замечает миссис Рампейдж, передвигавшую черное кожаное кресло из глубины кабинета к столу. И лишь когда кресло оказалось на месте, он сел в него, даже не посмотрев. Затем наклонил свою плоскую голову и поднял маленькую бледную руку. Один из «помощников» проворно ринулся к двери, чтобы придержать ее для уходящей миссис Рампейдж. По этому знаку сел и я, а двое оставшихся помощников отошли друг от друга примерно на восемь футов. Третий закрыл дверь и встал у правого плеча своего командира. Когда с этими формальностями было покончено, мой клиент перевел взгляд своих близко посаженных темных глаз на меня и произнес:

– У вас все хорошо?

– Очень хорошо, спасибо, – ответил я, следуя старинной формуле. – А вы?

– Хорошо, – отозвался он, – но могло быть и лучше, – это также было частью давно устоявшейся формулы. Зато следующие его слова тревожным образом в нее не вписывались. Он заметил неподвижное облачко и окурок сигары Монтфорта де М***, монолитом возвышающийся над остальными, что лежали в хрустальной раковине, и, впервые на моей памяти изобразив на своем рябом, с мелкими чертами лице подлинную улыбку, произнес: – Не могу поверить, но кое-что прямо сейчас улучшилось. Вы отменили этот дурацкий запрет на курение, который отравляет жизнь по всему городу. Это вы правильно сделали.

– Я счел это ярким способом проявить наше уважение к курильщикам из числа наших самых уважаемых клиентов, – объяснил я. Имея дело с таинственными джентльменами, нужно время от времени непринужденно напоминать им о вашем уважении.

– Дьякон, – сказал он, используя прозвище, данное мне при нашей первой встрече, – ты один такой в своем деле, и уважение, о котором ты говоришь, взаимно, к тому же хорошо бы, чтобы все сюрпризы были столь же приятными.

С этими словами он щелкнул пальцами в сторону заполненной окурками раковины и достал рифленую коробку, похожую на ту, что была у мистера Монтфорта де М***, но более вместительную, и человек, стоявший у его плеча, смахнул импровизированную пепельницу со стола, высыпал ее содержимое в урну и переставил ее на место, равноудаленное от нас обоих. Мой клиент открыл коробку, чтобы показать лежащие в ней шесть цилиндров, вытащил один и протянул остальные пять мне.

– Прошу, Дьякон, – предложил он. – Лучше, чем гаванские, за деньги не купишь.

– Я очень ценю ваш жест, – ответил я. – Однако, при всем моем уважении, я, пожалуй, воздержусь.

На его лбу возникла четкая, как шрам, вертикальная складка недовольства, и рифленая коробка с ее пятью обитателями приблизилась к моему носу, остановившись в дюйме от него.

– Дьякон, ты хочешь, чтобы я курил один? – спросил мистер Артур «Это-Здание-Нужно-Снести» К***. – Не думаю, что тебе бы повезло найти такие сигары в местном табачном магазине, это лучшие из лучших. А поскольку протягиваю их тебе я, можешь расценивать это как знак нашего сотрудничества и взаимного уважения, и, приступая к нашему сегодняшнему делу, ты оказал бы мне огромную честь, если бы закурил вместе со мной.

Как говорится, чему быть, того не миновать – ну, или что-то в этом роде.

– Простите меня, – сказал я и достал одну из отвратительных штук, лежащих в коробке. – Уверяю вас, это честь для меня самого.

Мистер Артур «Это-Здание-Нужно-Снести» К*** обрезал закругленный кончик своей сигары и вставил оставшуюся часть по центру рта, после чего подверг той же операции мою. Его приспешник протянул зажигалку, и мистер Артур «Это-Здание-Нужно-Снести» К*** наклонился вперед и окружил себя облаком дыма, на манер Белы Лугоши, возникающего из ниоткуда перед невестами Дракулы. Помощники протянули огонь и мне, и я впервые в жизни вставил себе в рот странный предмет, который показался широким, как ручка бейсбольной биты, поднес его к танцующему пламени и вдохнул тот горячий дым, что приносил удовольствие стольким людям на свете.

Легенды и здравый смысл в один голос твердили, что я должен отплевываться и кашлять, пытаясь избавиться от вредного вещества. Должна была подступить тошнота, закружиться голова. Сначала я действительно ощутил некоторый дискомфорт, как если бы я слегка подпалил или обжег язык, а необычность ощущений – толщина сигары, плотность дыма, густого, как шоколад, – заставила меня испугаться за свое здоровье. Но несмотря на это не такое уж и неприятное пощипывание языка, я впервые затянулся сигарным дымом и почувствовал, что попробовал нечто столь же приятное, как первый глоток хорошего мартини. Громила убрал огонь, и я затянулся еще, откинулся на спинку кресла и выпустил невиданное количество дыма. Удивительно однородный и в некотором смысле скорее почти прохладный, чем горячий, дым отдавал вкусом вереска, глины, сморчка, оленины и какой-то характерной специи, напоминающей кориандр. Я повторил те же действия, и результат оказался еще более приятным – на этот раз я почувствовал легкий привкус черного масляного соуса.

– Могу честно признаться, – заявил я своему клиенту, – это лучшая сигара, что мне приходилось курить.

– Не сомневаюсь, – ответил мистер Артур «Это-Здание-Нужно-Снести» К*** и тут же вручил мне еще три таких же бесценных предмета. Затем мы обратились к приливным волнам денежных средств и взаимосвязанным корпорациям-пустышкам, каждая из которых защищала целый ряд других, скрывавшихся на более низких уровнях, как китайские коробочки.

Таинственные джентльмены все как один ценили определенные церемонии, такие как появление посреди беседы кофе эспрессо в крошечных фарфоровых чашках и в сопровождении бисквитов. И пока кофе и бисквиты поглощались, о делах забывали, а разговор, как правило, переходил в область ребусов семейной жизни. И поскольку мне о семье рассказывать было нечего, а мистер Артур «Это-Здание-Нужно-Снести» К***, подобно таким же, как он, был щедро одарен дедушками, бабушками, мамами, папами, дядями, тетями, сыновьями, дочерями, племянниками, племянницами, внуками и внучками, его замечания относительно этого генеалогического гобелена представляли собой монологи, в которых моя роль сводилась к кивкам и поддакиваниям. Поскольку деятельность, которую вели таинственные джентльмены, была сопряжена с похоронами сильнее, чем другие занятия, эта тема зачастую не сходила у них с уст. Отпивая малыми глотками свой эспрессо и откусывая столь же малые кусочки своих любимых сладостей («Гидрокс и Милано»), мой клиент оказывал мне честь ожидаемыми похвалами своему сыну, Артуру-младшему (магистратура Гарвардского университета, английская литература), жалобами на дочь Фиделию (трижды выходила замуж, ума так и не набралась), одами внукам (Сайрусу, Тору и Гермионе – гению, мечтателю и тирану, соответственно), а затем связал вместе две свои неизменные темы воспоминаниями о неуместном поведении Артура-младшего на похоронах дяди моего клиента и важную фигуру, благодаря которой семья Артура-старшего возвысилась до таких высот, – мистера Винсенте «Вафлю» К***.

Переход к анекдоту сопровождался обезглавливанием и зажиганием очередной великолепной сигары, и я жадно последовал примеру.

– У Артура-младшего голова на месте, и семейные ценности он понимает как надо, – рассказал мой клиент. – Всю школу проучился на «отлично», женился на честной женщине со своими деньгами, уже три прекрасных ребенка, старику остается только гордиться. Он у меня трудяга. С утра до ночи от книг не отрывается, не парень, а ходячая энциклопедия, и эти профессора в Гарварде его любят. Парень знает, как себя вести, да?

Я кивнул и снова затянулся ароматным дымом.

– Так вот, приходит он на похороны дяди Винсенте, совсем один – меня это сразу насторожило. И помимо всего прочего, не проявляет должного уважения к старому Вафле, а ведь это был ого какой мужик! Кое-кто до сих пор мочится кровью из-за того, что сорок лет назад не так на него посмотрел. И помимо всего прочего, мне не понравилось, что из-за того, что он не привел с собой семью, я не мог сказать друзьям и коллегам, мол: «Смотрите, вот Артур-младший, мой гарвардец, и его жена Хантер, чьи предки появились здесь, наверное, еще раньше того сброда с «Мейфлауэра», и его трое детей – Сайрус, мелкий паршивец, который уже умнее своего отца, Тор, который витает в облаках, и это нестрашно, такие люди нам тоже нужны, и Гермиона, на которую только посмотрите и сразу поймете, что она коварная как змея и когда-нибудь будет править миром». Так я ему и говорю: «Артур-младший, что, черт возьми, случилось, остальные что, на поезде врезались или как?». А он мне: «Нет, пап, просто не захотели приходить, эти большие семейные похороны их не очень-то радуют, они не любят, когда их фотографируют, а потом показывают в шестичасовых новостях». «Не захотели приходить? – говорю. – Это еще что за чушь? Значит, ты должен был заставить их прийти, а если бы кто-то стал фотографировать их против их воли, то мы бы об этом позаботились, это вообще не проблема». И продолжаю в том же духе, даже говорю: «Что толку от Гарварда и всех твоих книг, если они тебя этому не научили!». Потом, наконец, мать Артура-младшего мне говорит: «Заткнись уже, ты этим делу не поможешь».

И что же происходит потом? Вместо того чтобы поступить по уму, я только распаляюсь, мол: «Это я тут оплачиваю счета, а этот ваш Гарвард высасывает деньги похлеще любого казино, и если хотите найти самого отъявленного преступника, возьмите любого бостонского белого протестанта в галстуке-бабочке!». И вдруг смотрю, меня никто не слушает! Я и сейчас уже из себя выхожу, Дьякон, из-за этих похорон дяди Винсенте. И вместо того чтобы поддержать меня, его мать говорит, что я тут делу не помогу! А я кричу: «Может, ты хочешь помочь? Так езжай и приводи сюда его жену и детей, не то я пошлю за ними Карло и Томми». И вдруг я уже впадаю в такое бешенство, что думаю, эти люди пытаются меня оскорбить, и думаю: они что, думают, это сойдет им с рук? Потому что те, кто меня оскорбляет, не делают этого дважды. А потом до меня доходит, и я делаю, что она сказала, и замолкаю, но уже было поздно: я перешел черту, и все это понимали.

Артур-младший уехал к себе, а его мать потом не говорила со мной весь остаток дня. Единственное, что из всего этого меня радует, это то, что я не вспылил там, где это мог видеть кто-то еще. Дьякон, ты, я знаю, из тех, кто и не подумает угрожать своей семье, но если вдруг такое случится, сделай себе одолжение и закури вместо этого гаванскую сигару.

– Уверен, это превосходный совет, – заметил я.

– В общем, ты знаешь, как говорится: боль быстро проходит. И это правда так и есть. Так что я успокоился. А похороны дяди Винсенте удались на славу. Можно было подумать, хоронили папу римского. Когда все пошли к лимузинам, оказалось, что Артур-младший сидит на стуле возле церкви и читает книгу. «Спрячь это в карман, – говорю ему. – Если хочешь делать домашнее задание, делай его в машине». Он отвечает, что это не домашнее задание, но все равно прячет книгу, и мы отправляемся на кладбище. Его мать всю дорогу смотрит в окно, а малой опять начинает читать. И я спрашиваю: «Что это, черт возьми, за книга такая, что не можешь ее оставить в покое?». Он отвечает, но для меня это как что-то на другом языке, а такое часто бывает, когда дети читают беллетристику: половина названий для нормального человека вообще не имеет смысла. В общем, приезжаем мы в Куинс, треклятое кладбище там размером с Ньюарк. Повсюду ФБР и журналисты, и мне уже кажется, может, Артур-младший не так уж и неправ – Хантер, наверное, терпеть не может, когда ФБР ее снимает, а маленькая Гермиона могла напасть на кого-то из них сзади и стащить бумажник. И я ему говорю: «Артур-младший, прости за случившееся». А он, умник гарвардский, мне: «Я и не поверил всерьез, что ты собираешься уложить меня в одну могилу с дядей Вафлей». Когда все закончилось, мы вернулись в машину, и он опять достал книгу. Потом мы приехали, а он куда-то исчез. У нас в доме целая толпа. Еда, вина, политики, старые знакомые из Бруклина, люди из Чикаго, Детройта, Лос-Анджелеса, кинорежиссеры, копы, актеры, о которых я никогда не слышал, священники, епископы, парень от самого кардинала. И все меня спрашивают: «Где же Артур-младший?». Я поднимаюсь наверх, чтобы выяснить. А он в своей старой комнате, читает ту книгу. Я ему: «Артур-младший, люди спрашивают о тебе, я думаю, тебе бы стоило сейчас выйти к гостям». «Сейчас спущусь, – говорит, – я только что дочитал. Вот, посмотри, тебе, наверное, понравится». И дает мне книгу, а сам выходит из комнаты. И мне интересно, что это, черт возьми, такое? Забираю ее себе в спальню и бросаю на столик. Потом, часов в полдесятого-одиннадцать, когда все ушли, малой полетел обратно в Бостон, дома убрали, а в холодильнике еще осталось столько еды, что можно было накормить всю эту толпу еще раз, я ложусь в кровать. Мать Артура-младшего со мной до сих пор не разговаривает, так что я беру книгу. Герман Мелвилл – так зовут парня, который ее написал. А рассказ, который читал малой, назывался «Писец Бартлби». Ну и я решил почитать. А что, черт возьми? Ты же парень умный, читал его когда-нибудь?

– Очень давно, – ответил я. – Он немного… странный, да?

– Странный? Да это самый ужасный рассказ, что я читал в своей жизни! Этот лопух устраивается в юридическую контору и решает, что не хочет работать. И что, его увольняют? Нет. И это рассказ? Если ты нанимаешь парня, который не делает свою работу, то что ты делаешь? Кормишь засранца? А в конце этот лопух встает и просто исчезает, а ты узнаешь, что он работал в отделе невостребованных писем. И что, тут есть смысл? На следующий день я звоню Артуру-младшему, спрашиваю, может ли он объяснить мне, что этот чертов рассказ должен значить? А он мне: «Пап, он значит то, что там написано». Ох, Дьякон, я тогда был готов порвать все дела с этим Гарвардом, раз и навсегда. Я никогда в колледже не учился, но знаю, что все, что там написано, ничего не значит, не в этом мире!

Это замечание казалось справедливым и в отношении документов у меня на столе, каждый из которых систематически кодировался таким образом, чтобы умышленно сбивать с толку своим дословным содержанием. Еще один код был заложен в два моих последних разговора с Маргаритой.

– Вымысел лучше оставить на усмотрение реальной жизни, – предложил я.

– Сказал бы это кто-нибудь Герману Мелвиллу, – отозвался мистер Артур «Это-Здание-Нужно-Снести» К***.

Миссис Рампейдж позвонила мне, чтобы сообщить, что я отстаю от графика, и спросить, не нужно ли убрать чашки из-под кофе. Дверь позади меня открылась, и я подумал, что секретарша принялась исполнять мое поручение с удивительным даже для нее проворством. Первым признаком моей ошибки стало поведение трех других мужчин, присутствовавших в кабинете и до этого момента отличавшихся лишь неподвижностью мраморных статуй. Громила, стоявший рядом с моим клиентом, сделал шаг вперед, оказавшись за мною, а его напарники переместились к столу.

– Это еще что за черт? – проговорил мой клиент. Из-за человека, что стоял перед ним, он не мог видеть мистера Треска и мистера Тумака.

Держа блокнот, содержащий один из его многочисленных списков, мистер Треск с легким удивлением уставился на великанов, расположившихся по бокам моего стола, и произнес:

– Прошу прощения за вторжение, сэр, но мы полагали, что ваша встреча завершится за час и вы освободитесь и сможете ответить нам насчет паровых утюгов.

– Это еще что за черт? – повторил мистер Артур «Это-Здание-Нужно-Снести» К*** свой вопрос, но слегка изменив его тон в сторону усиления тревоги.

Я попытался спасти положение.

– Прошу, разрешите мне объяснить это вмешательство. Я нанял этих двоих джентльменов в качестве своих консультантов, а поскольку они предпочли работать у меня в кабинете, чего я, естественно, не мог позволить на время нашей с вами встречи, я попросил их временно переместиться в мою ванную, оснащенную библиотекой, соответствующей их запросам.

– Достойной самого короля, по моему мнению, – добавил мистер Треск.

В этот момент в кабинет открылась другая дверь, слева от стола, и вошла миссис Рампейдж. Охранники моего клиента засунули руки в пиджаки и рассредоточились по помещению со скоростью и точностью, достойной танцевальной группы.

– О господи, – проговорила миссис Рампейдж. – Простите. Мне лучше зайти позже?

– Ни в коем случае, милочка, – ответил мистер Треск. – Временное недопонимание по причине ложной тревоги. Прошу вас, позвольте нам насладиться вашей восхитительной красотой.

Перед моим изумленным взглядом миссис Рампейдж сделала реверанс и поспешила к столу, чтобы собрать посуду.

Я посмотрел на своего клиента и заметил в нем удивительно необычную деталь: его наполовину выкуренная сигара все еще была у него во рту, а четыре дюйма пепла оставили серое пятно на его галстуке, прежде чем развалиться на его выступающем животе. Мистер Артур «Это-Здание-Нужно-Снести» К*** смотрел прямо перед собой, широко раскрыв глаза. Лицо его цветом напоминало корочку непропеченного пирога.

– Мое почтение, сэр, – проговорил мистер Треск.

Клиент шумно сглотнул и перевел на меня взгляд, полный неподдельного ужаса.

– Приношу всем свои извинения, – сказал мистер Треск.

Миссис Рампейдж уже сбежала. Вслед за ней раздался лишь звук закрывающейся двери.

Мистер Артур «Это-Здание-Нужно-Снести» К*** два раза моргнул, пытаясь вернуть глазам их привычный размер. Неуверенной рукой, но очень нежно, будто обращаясь с обожаемым младенцем, он положил сигару в хрустальную раковину. Затем прочистил горло, взглянул на потолок.

– Дьякон, – сказал он, глядя вверх. – Мне пора бежать. Совсем забыл о следующей встрече. Вот что бывает, когда развязываешь язык. Будем на связи.

Он поднялся, сбросив пепельный цилиндр на ковер, и подал своим мордоворотам знак на выход в приемную.

Конечно, как только мне выпала такая возможность, я расспросил своих детективов об этом повороте событий и, пока они переносили свои горы бумаг, бутылки, ведра, бокалы, самодельные карты и прочее имущество обратно за ширму, я продолжал задавать вопросы. Они заявляли, что джентльмена, который был у меня, прежде не видели, не знали, не пересекались с ним и так далее. Кроме того, этот джентльмен никогда ранее их не нанимал. Мистер Треск также заметил, что неизвестный джентльмен носит примечательно красивый и ладно сшитый костюм.

– Это вполне в его духе, – заметил я.

– И, полагаю, сэр, курит сигары высочайшего сорта, – добавил мистер Треск, глянув на мой нагрудный карман. – Честные труженики о таких даже мечтать не могут.

– Надеюсь, вы позволите мне, – сказал я, вздохнув, – предложить вам парочку таких сигар.

Едва предложение было принято, деревенщины удалились за свою ширму, после чего я позвонил миссис Рампейдж и попросил ее заказать срочную доставку коробки лучших сигар из самого известного табачного магазина города.

– Как здорово, шеф! – обрадовалась новая миссис Рампейдж.

Остаток дня я провел в размышлениях над реакцией мистера Артура «Это-Здание-Нужно-Снести» К*** на моих «консультантов». Я не мог не подумать, что его поспешный уход сулил беду нашим отношениям. Я видел ужас на его лице, и он знал, что я это видел. Такого рода понимание рушит всю тонкую игру с высокопоставленными священнослужителями и их преступными визави, так что мне оставалось смириться с возможностью того, что уход моего клиента был окончательным. А куда уходил мистер Артур «Это-Здание-Нужно-Снести» К***, туда же за ним неизменно следовали его коллеги более низкого ранга – мистер Томми «Я-Верю-В-Радугу» Б***, мистер Энтони «Лунный-Свет-Тебе-К-Лицу» М***, мистер Бобби «Полное-Затмение» Г*** и их друзья архиепископы, кардиналы и папские нунции. До конца дня я собирался отправить мистеру Артуру «Это-Здание-Нужно-Снести» К*** успокаивающий факс, сообщающий о том, что консультанты в срочном порядке были освобождены от занимаемых должностей. Я собирался сообщить только «белую», то есть временную ложь, поскольку задание мистера Треска и мистера Тумака, несомненно, будет выполнено задолго до возвращения клиента. Все по плану, все под контролем. И словно желая поставить точку в этом деле, позвонила миссис Рампейдж и спросила, можно ли занести коробку сигар. Говоря с придыханием, которого я никогда ни от кого не слышал (кроме Маргариты в первые, самые счастливые дни нашего брака), миссис Рампейдж добавила, что и у нее есть для меня пара сюрпризов.

– Другого я и не ожидал, – отозвался я.

Миссис Рампейдж хихикнула.

Сюрпризы показались мне весьма обнадеживающими. Добрая женщина мудро обратилась за советом к мистеру Монтфорту де М***, который, порекомендовав подходящий табачный магазин и свои любимые сигары, купил мне коробку из розового дерева, приспособление для обрезки сигар с двумя лезвиями и зажигалку с дизайном в старинном стиле. Как только миссис Рампейдж получила указание составить благодарственное письмо, добавив прикрас на свое усмотрение, я уложил в коробку все сигары кроме одной, обезглавил оставшуюся и зажег. Под легким ощущением фруктового привкуса, напоминавшего аромат грушевого дерева, я последовательно отмечал оттенки черных оливок, зрелой гауды, сосновых иголок, новой кожи, мисосиру, сорго или бастра, горящего торфа, библиотечного клея и листьев мирта. В конце удивительным образом я почувствовал смесь бумаги из Библии и семян подсолнечника. Мистер Монтфорт де М*** сделал хороший выбор, хотя мне хватало и черного масляного соуса.

В дружеском расположении я пересек кабинет в направлении растекающегося из-за ширмы веселья. Отменную сигару следовало дополнить достойным спиртным, и, в свете того, что должно было случиться тем вечером, бокал джина «Бомбей» мистер Треска представлялся мне вполне уместным.

– Ребята, – проговорил я, тактично обращая внимание на свое присутствие, – приготовления уже подходят к концу?

– Да, сэр, подходят, – ответил один из детективов.

– Это радует, – ответил я и зашел за ширму. – Но мне хотелось бы удостовериться…

Казалось, мусор из полудюжины самых грязных нью-йоркских квартир собирали в кучу, перемешали и сбросили ко мне в кабинет. Груды пепла, бутылок, бумаг, книг с запятнанными обложками и порванными корешками, потрепанная мебель, битые бокалы, нечто не поддающееся опознанию, нечто совершенно невиданное, – все это поднималось от самого основания ширмы, возвышалось над столом, образовывало кучи то там, то сям и подступало к оконному стеклу. В последнем зияло неровное, размером в пять футов отверстие. С котелками на головах и освободившиеся от мусора на стульях, мистер Треск и мистер Тумак сидели, откинувшись на спинки и положив ноги на то, что, наверное, было столом.

– Выпейте с нами, сэр, – пригласил мистер Треск, – чтобы заодно пожелать нам успеха и усилить удовольствие от этого приятного дымка.

Он вытянул свою толстую ногу и спихнул мусор со стула. Я сел. Мистер Треск выхватил из болота грязный бокал и наполнил его голландским джином, или женевером, из фляги в форме минарета, вроде тех, которые я примечал во время своих редких остановок в Амстердаме, что в Нидерландах. Похоже, миссис Рампейдж была слишком занята все то время, что деревенщины провели в изоляции. И я задумался, не проявляла ли миссис Рампейдж признаков опьянения при нашем последнем разговоре.

– Я думал, вы пили «Бомбей», – сказал я.

– Разнообразие, как говорится, – приправа к жизни, – произнес мистер Треск и передал мне бокал.

– Вы здесь устроились прямо как у себя дома, – заметил я.

– Спасибо вам, что потеснились ради нас, – проговорил мистер Треск. – С чем, полагаю, мой партнер согласится, я правильно говорю, мистер Тумак?

– Совершенно, – отозвался тот. – Но я готов поставить сотню против сигары, что нам стоит объяснить кое-что еще.

– А ведь мой партнер прав, – подтвердил мистер Треск. – Сколько его знаю, он никогда не ошибается. Сэр, вы вошли в наше рабочее пространство и увидели неопрятную, неряшливую, неблаговидную обстановку, и отреагировали, как мы в полной мере понимаем, с отвращением. Мне бы хотелось, чтобы вы вспомнили два важных условия: первое – мы, как уже говорилось, применяем свои методы, и это наше личное дело, и второе – поскольку вы вошли только что, вам все это кажется хуже, чем есть на самом деле. К завтрашнему утру уборщики все уберут.

– Я полагал, вы «визуализировали», – я сделал глоток женевера.

– Мы с мистером Тумаком, – сказал он, – предпочитаем сводить к минимуму риск случайностей, неожиданностей и прочего, с целью чего проводим репетиции, как вы бы сказали, наших представлений. Эту несчастную мебель, сэр, легко заменить, но наша работа, если ее начать, требует завершения и не может быть продублирована, переделана или отменена.

Я восстановил в памяти данные им обещания.

– Я помню, что вы говорили, – сказал я, – и мне необходимо удостовериться, что и вы помните, что говорил я. Я не требовал устранения. За этот день мои чувства к этому делу изменились. Устранение, по вашему определению, означает…

– Устранение есть устранение, – проговорил мистер Треск.

– Уничтожение, – сказал я. – Прекращение жизни воздействием внешних сил. Этого я не желаю, это неприемлемо, и даже думаю теперь, что завысил степень физического наказания, уместного в данном случае.

– «Уместного»? – переспросил мистер Треск. – Если дело касается желания, понятие «уместности» лишается смысла. В священной области желаний «уместность» бессмысленна, ее не существует. И мы сейчас как раз говорим о ваших сокровенных желаниях, сэр.

Я окинул взглядом дыру в окне, отломанные куски мебели и испорченные книги.

– Мне кажется, – проговорил я, – что я хочу только неизлечимой травмы и все. Что-то вроде слепоты или потери руки.

Мистер Треск посмотрел на меня с веселой иронией.

– Будет что будет, сэр, и это наводит на мысль, что у нас остается не более часа, и провести это время можно значительно лучше, если закурить отменную «Двойную корону», экземпляр которой вы сейчас держите в руке.

– Простите, – сказал я, – в таком случае могу я попросить?..

Я протянул почти пустой бокал, и мистер Треск наполнил его. Каждый получил по сигаре, а я на оставшееся время устроился за своим столом, потягивая женевер и делал вид, что работаю, пока не услышал звуки каких-то движений. Мистер Треск и мистер Тумак подошли ко мне.

– Так вы уходите? – сказал я.

– Да, сэр, нас ждет долгая и напряженная ночь, – ответил мистер Треск. – Если вы понимаете, что я имею в виду.

Вздохнув, я открыл коробку с сигарами. Они потянулись к ней, загребли каждый по несколько штук в горсть и рассовали их по карманам.

– Ждите подробностей в одиннадцать, – предупредил мистер Треск.

Через несколько секунд после их ухода миссис Рампейдж сообщила мне, что готова занести факс, который только что получила.

Факс пришел из «Чартуэлл, Манстер и Стаут», адвокатской конторы, работающей только с одним клиентом – мистером Артуром «Это-Здание-Нужно-Снести» К***. «Чартуэлл, Манстер и Стаут» сожалели о необходимости сообщить мне, что их клиент пожелал воспользоваться услугами в сфере финансового планирования, предоставляемыми другой фирмой. Ворох документов, обязывающих меня к неразглашению сведений, касающихся клиента, должен был прибыть для моей подписи на следующий день. Все записи, бумаги, компьютерные диски и прочие данные надлежало незамедлительно направить в их офис. Я забыл отправить, как намеревался, то письмо, которое могло сохранить клиента.

Какую бездну позора сейчас мне предстоит описать, какое унижение подстерегало меня на каждом шагу! Было не позднее пяти минут седьмого, когда я узнал об уходе своего самого ценного клиента, и такой поворот событий определенно вел к потере всех его таинственных друзей и порядка сорока процентов нашего годового дохода. Подавленный, я допил свой бокал голландского джина, не заметив, что уже сильно превысил свою норму. Затем осмелился зайти за ширму, сумел там откопать еще одну флягу, налил себе еще и выпил залпом, пытаясь убедить себя с помощью расчетов, что: а) предполагаемое снижение годовой прибыли не может быть таким страшным, как я опасался, и б) даже если и так, бизнес может быть продолжен в прежнем виде без урезания зарплаты, сокращения штата и снижения неденежных выплат. Несмотря на мои изощренные манипуляции, расчеты отрицали «а» и смеялись над «б», говоря, что мне еще повезет, если я сумею удержать, а не потерять оставшиеся шестьдесят процентов доходов. Я положил голову на стол и попытался выровнять дыхание. Когда я услышал, как фальшиво напеваю «Пребудь со мной», то понял, что пора уходить домой. Я встал на ноги и принял неудачное решение выйти через общий вход. Я полагал, что, осмотрев, предположительно, пустые помещения, смогу подумать над тем, от каких из них лучше отказаться.

Зажав флягу под мышкой и сложив в карман пять или шесть последних сигар из коробки, я вышел в приемную миссис Рампейдж. Услышав музыку, шипящую из радиоприемников уборщиков, я стал двигаться по коридору с повышенной осторожностью. Было темно, но свет проливался из открытой двери футах в тридцати передо мной. Периодически врезаясь плечом в стену, я сделал целебный глоток женевера. Добравшись до открытой двери, понял, что это кабинет Гиллигана. Музыка шипела из его звуковой системы. «Для начала мы избавимся от нее», – сказал я себе и выпрямился, чтобы достойно пройти мимо его двери. Поравнявшись с ней, я заглянул в кабинет и увидел, что мой младший партнер сидел без пиджака и с развязанным галстуком, развалившись на диване рядом с тощим безобразником, обладателем лаймово-зеленого вихра на голове, неизвестно почему одетым в облегающий костюм в полоску, как у зебры, с множеством цепей и застежек. На заднем плане располагались сомнительного вида существа обоих полов. Гиллиган повернул голову, начал было улыбаться, но, поняв, что это я, окаменел.

– Спокойно, Гиллиган, – сказал я, пытаясь произвести впечатление трезвого старшего, наделенного отцовской властью.

Я припомнил, что у моего партнера была назначена поздняя встреча с самым успешным музыкантом, певцом, чья группа продавала миллионы пластинок в год, даже несмотря на нелепое название – то ли «Собачьи фекалии», то ли «Ректальные клапаны», то ли что-то еще в этом роде. Мои расчеты указывали на то, что клиент Гиллигана, которого звали Сирил Футч, вскоре должен был стать ключевым для поддержания моей фирмы на плаву. А поскольку мелкий клювастый петух глядел на меня с явной прохладой, я решил внушить ему уважение, которое ему полагалось как клиенту фирмы.

– Уверяю вас, нет повода для тревоги, определенно нет, более того, Гиллиган, знаете, я рад ухватиться за возможность познакомиться с вашим гостем, которому мы с удовольствием готовы помочь советом и все такое.

Я говорил с серьезностью, стараясь отчеканивать каждый слог, несмотря на трудности, что возникали у меня с языком. За время, пока я произносил это изречение, Гиллиган успел вернуться к жизни. Он заметил у меня под мышкой бутылку и зажженную сигару между пальцами правой руке – сам я совсем о них позабыл.

– Да, курить теперь можно, – сказал я. – Все равно правило было дурацкое. А как насчет выпить с шефом?

Гиллиган вскочил на ноги и, шатаясь, подошел ко мне.

То, что было после, похоже на серию отдельных картинок. Я помню, как Сирил Футч удерживал меня на ногах, пока я рассказывал о преданности, с которой мы готовы охранять его богатство, а еще как он упорно настаивал, что его на самом деле звали то ли Саймон Галч, то ли Сидней Мач, то ли как-то в этом роде, а потом он повалил меня на диван. Помню странного мальца с татуировками на голове по имени Пус (какой-то Пус был записан в тот день на прием, но я не уверен, что это был он), который принял от меня сигару и съел ее. Помню, как затянулся сигаретой ухмыляющегося Гиллигана и пил из бутылки, на дне которой валялся мертвый белый червяк, и нюхал белый порошок по совету женщины из «Фекалий» или «Клапанов», а еще в полураздетом виде пел «Старый крест». И как сказал какому-то блестящему от осыпавшейся косметики лицу, что «проникаюсь такой музыкой». А другая женщина из «Фекалий» или «Клапанов», которая постоянно находилась в состоянии бурного веселья и которую я нашел привлекательной, помогла мне забраться в лимузин и по дороге домой играла многочисленными кнопками и рычажками. Когда мы поднялись по ступенькам, она взяла ключ из моей дрожащей руки и с ликованием вставила его в замок. Остальное – скрыто во тьме.

Какое-то подобие сознания вернулось ко мне с пощечиной, приглушенными криками женщины рядом со мной и возникшей в поле зрения головой в котелке.

– Давай в душ, чертов идиот! – прорычала голова.

Когда второй нападавший потащил женщину – которая, как я думал, была Маргаритой, – она завыла. Я попытался вырваться из рук, державших меня за плечи, но мне сжали затылок.

Когда я в следующий раз открыл глаза, то уже стоял голый и дрожал под натиском холодной воды в окружении мраморных стен моей душевой. Чарли-Чарли Рэкетт смотрел на меня с явным отвращением, прислонившись к открытой двери.

– Мне холодно, Чарли-Чарли, – сказал я. – Выключи воду.

Он протянул мне руку и превратился в мистера Треска.

– Я включу теплую, но вы нужны мне трезвым, – проговорил он.

Я свернулся калачиком.

Затем я уже стоял на ногах и стонал, потирая себе лоб.

– Душевое время вышло, – сказал мистер Треск. – Выключайте водичку.

Я сделал, что он велел. Дверь открылась, и на мое левое плечо легло развернутое банное полотенце.

Мистер Треск и мистер Тумак, сидя рядом на диване в спальне и слабо освещенные лампой, наблюдали, как я подходил к кровати. На полу между ними стояла черная кожаная сумка.

– Джентльмены, – проговорил я, – хотя я в данный момент не в силах подобрать слов, чтобы объяснить состояние, в котором вы меня нашли, я надеюсь, ваше добродушие позволит не принимать… не учитывать… того, что я, должно быть, совершил… Не могу точно припомнить обстоятельств.

– Девушку мы выставили, – сообщил мистер Треск. – По этому поводу вам не стоит беспокоиться, сэр.

– Девушку?

Я вспомнил гиперактивную особу, игравшую с рычажками в задней части лимузина. Фрагменты воспоминаний о произошедшем в кабинете Гиллигана вернулись ко мне, и я громко застонал.

– Не слишком чистая, но довольно мила для оборванки, – продолжил мистер Треск. – Из тех, кто не желает обучаться социальным навыкам. Непритязательна в манерах. Несдержанна в выражениях. Чужда дисциплине.

Я тяжело вздохнул – привести подобное существо к себе домой!

– А также чужда порядочности, сэр, если позволите, – добавил мистер Тумак. – Из-за своего пристрастия они превращаются в воров. Дайте им хоть маленькую возможность, как они украдут и латунные ручки с гробов своих матерей.

– Пристрастия? – переспросил я. – Пристрастия к чему?

– Ко всему, что ей попадется на глаза, – ответил мистер Тумак. – Прежде чем мы с мистером Треском прогнали ее, мы забрали у нее эти вещи, несомненно принадлежащие вам, сэр.

Подходя ко мне, он вынул из карманов следующие предметы: мои наручные часы, золотые запонки, бумажник, зажигалку с дизайном в старинном стиле, подаренную мне мистером Монтфортом де М***, равно как и приспособление для обрезки сигар и даже последнюю из сигар, что я приобрел накануне.

– Огромное вам спасибо, – проговорил я, надевая часы на запястье и пряча в карман халата все остальное, кроме сигары. Времени, заметил я, было всего лишь четыре часа утра. Сигару я вернул ему обратно, сказав: – Прошу вас, примите в знак моей благодарности.

– С благодарностью принимаю, – ответил он. Мистер Тумак откусил кончик, выплюнул его на ковер и зажег сигару, выпустив тошнотворное количество дыма.

– Пожалуй, мы могли бы отложить наш разговор, пока я не приду в себя после моего неразумного поведения? – предложил я. – Давайте соберемся в… – я прижал руки к глазам и некоторое время просидел так, покачавшись взад-вперед. – В четыре пополудни?

– Всему свое время, и мы дорожим этим принципом, – заявил мистер Треск. – А сейчас время вам принять аспирин и Алка-Зельтцер, а вашим верным помощникам – насладиться сытным завтраком, при мысли о котором у нас урчит в животах. Мужчина с таким телосложением и такими манерами, как у вас, должен суметь перебороть похмелье и позаботиться о деле – и прежде всего, велеть своей прислуге подняться с постели и сварганить яичницу с беконом.

– Потому что такой мужчина, сэр, никогда не забывает, что иногда дела не могут терпеть отлагательств, какими бы дрянными эти дела ни были, – добавил мистер Тумак.

– Старый мир сгорел в огне, – сказал мистер Треск, – а новый только зародился. Возьмите трубку.

– Ладно, – согласился я, – но мистеру Монкриффу это не понравится. Он работал у графа Денби и он невыносимый сноб.

– Все дворецкие снобы, – сказал мистер Треск. – По глазунье из трех яиц каждому, плюс по шесть ломтиков бекона, порции жареной картошки, тосту, горячему кофе и бутылку вашего лучшего коньяка для улучшения пищеварения.

Мистер Монкрифф снял трубку, выслушал мои приказы и сообщил мне слабым, холодным голосом, что поговорит с поваром.

– Эта трапеза предназначается вам и молодой леди, сэр?

Охваченный волной стыда, усиленного моей тошнотой, я понял, что мистер Монкрифф заметил мою неподобающую юную спутницу, сопроводившую меня в спальню.

– Нет, – ответил я. – Молодая леди, мой клиент, любезно оказала мне помощь, когда мне нездоровилось. Еда предназначается двум мужчинам, моим гостям.

Нежеланное воспоминание вернуло образ тощей девицы, которая тянула меня за уши и визжала, что такой никчемный старый пердун, как я, не заслуживает вести дела ее группы.

– Телефон, – сказал мистер Треск.

Изумленный, я протянул ему трубку.

– Монкрифф, дружище, – произнес он, – вот это удача, что мы снова встретились. Помнишь те неприятности, что были у графа из-за полковника Флетчера и дневника?.. Да, это мистер Треск, и я рад опять слышать твой голос… Да, он тоже здесь, куда же я без него… Передам… Много воды с тех пор утекло, да, а нам нужно все как обычно… Рад слышать… В столовой через полчаса, – он вернул мне трубку и сообщил мистеру Тумаку: – Он будет рад сыграть в «пинокль», а в подвале есть первоклассное «Петрю», которое тебе понравится.

Я приобрел шесть ящиков «Шато Петрю» 1928 года на аукционе несколько лет назад и берег их; цена этих бутылок уже удвоилась, затем утроилась, а лет через десять я собирался их продать, наверное, раз в десять дороже первоначальной стоимости.

– Капля хорошего вина приводит мужчину в порядок, – сказал мистер Тумак. – Оно же предназначено, чтобы пить, верно?

– Вы знакомы с мистером Монкриффом? – спросил я. – Работали на графа?

– Мы оказываем наши скромные услуги клиентам независимо от национальности и места жительства, – ответил мистер Треск. – «Идти туда, где в нас нуждаются», – вот наш девиз. У нас остались теплые воспоминания о старом добром графе, который показал себя весьма воодушевленным, любящим повеселиться человеком, сэр, стоило только его оживить. И еще щедрым.

– Он дал столько, что мы даже растрогались, – добавил мистер Тумак. – А старик рыдал как ребенок, когда мы уезжали.

– Да и до этого он немало слез пролил, – заметил мистер Треск. – По нашему опыту можем сказать, что такие резвые ребята плачут искренне, не как ваши угрюмые клиенты.

– Надеюсь, моих слез вы не увидите, – проговорил я.

Они быстро переглянулись, и мне вспомнился тот заговорщицкий взгляд, который однажды я видел у пары их новозаветских соплеменников, – когда один держал свинью за ляжки, а другой, с ножом, за передние ноги, и спустя миг нож вскрыл свинье горло, а высоко в воздух хлынул фонтан крови.

– Я приму ваш совет, – проговорил я, – и поищу обезболивающие, – я поднялся на ноги и медленно пошел в ванную. – И просто из любопытства, – сказал я, – можно поинтересоваться, меня вы относите к резвым или к каким-нибудь другим?

– Вы человек средней резвости, – ответил мистер Треск. Я открыл было рот, чтобы возразить, но он продолжил: – Однако из вас еще что-то может получиться.

Я удалился в ванную. Там сказал себе, что уже и так долго терплю этих мордатых мужланов. Выслушаю их рассказ, накормлю ублюдков и вышвырну прочь.

В состоянии, уже более близком к моему привычному, я почистил зубы и умылся, прежде чем вернуться в спальню. С ощутимым чувством своего превосходства я уселся в кресло, подобрал полы полосатого халата и, всунув ноги в бархатные тапки, произнес:

– Дела несколько вышли из-под контроля, и я благодарю вас, что разобрались с моей молодой клиенткой, с которой, вопреки внешним признакам, меня связывают исключительно профессиональные отношения. Давайте же перейдем к нашему делу. Полагаю, вы обнаружили в «Зеленых трубах» мою жену с Лессоном. Доложите, пожалуйста, что последовало далее.

– Дела несколько вышли из-под контроля, – повторил мистер Треск. – Что может произойти с кем угодно, поэтому никого нельзя в этом винить. Особенно нас с мистером Тумаком, которые всегда говорят все прямо в самом начале, как мы говорили и с вами, сэр, пусть это и должно быть очевидно и подразумеваться само собой, что наша работа приводит к постоянным изменениям, которые нельзя обратить. Особенно в случаях, когда мы оговариваем время первичного отчета, а наш клиент в указанный час нас разочаровывает. И когда клиент нас подводит, нам приходится двигаться дальше и завершать работу в соответствии со своими высочайшими стандартами без какой-либо обиды или злонамеренности, зная, что человек может иметь множество уважительных причин не подходить к телефону.

– Не знаю, что вы подразумеваете под этой болтовней, – сказал я, – но у нас не было такого рода договоренности, а ваше нахальство заставляет меня сделать вывод, что вы провалили задание.

Мистер Треск посмотрел на меня с самым зловещим подобием улыбки, какое только было возможно.

– Одна из причин, по которой человек может не подойти к телефону, это провал в памяти. Вы забыли, что мы сообщили вам, что предоставим вам первичный отчет в одиннадцать часов. Ровно в это время я позвонил, но мне никто не ответил. Я прождал двадцать гудков, сэр, прежде чем положить трубку. Если бы я прождал сотню, сэр, результат был бы тот же, так как вы приняли решение привести себя в состояние, в котором с трудом могли вспомнить даже свое имя.

– Это наглая ложь, – сказал я, но затем вспомнил. Он действительно говорил, что доложит мне в это время – примерно тогда же я, наверное, ласкал слух «Фекалий» или «Клапанов» исполнением «Старого креста». Я залился краской.

– Простите меня, – сказал я. – Я ошибся, все было как вы сказали.

– Мужественное признание, сэр, а что касается прощения, то эту функцию мы расширили с самого начала, – сказал мистер Треск. – Мы ваши слуги, и ваши желания – наша святая обязанность.

– И сюда, попросту говоря, входит все на свете, – добавил мистер Тумак, любовно взглянув на последний дюйм своей сигары. Он бросил окурок на мой ковер и растер туфлей. – Пища и питье ждут нас, сэр.

– И, раз уж речь зашла об этом, – вставил мистер Треск, – свой доклад мы продолжим в столовой, чтобы насладиться пиром, который соорудил для нас этот чудной разбойник Реджи Монкрифф.

До этой минуты мне и в голову не приходило, что у моего дворецкого, как и у всех остальных людей, есть имя.