18

– Видеокассета?

Виктор Васильев достал из пакета видеокассету и положил на стол.

– Брат никому не доверял, а потому запись сделал перед самой смертью. – Кругленькая, совершенно седая старушка в неопрятном пальто вздохнула. – У нас была старенькая видеокамера, и брат сделал запись. Что на ней, я не знаю, но он сказал отдать ее только тогда, когда к нему обратятся, а обратиться к нему могли только в связи с одним делом, в котором он участвовал не по своей воле. Больше я ничего не знаю и знать не хочу. Но что бы это ни было, оно угнетало брата до конца его дней.

– Я понимаю. – Бережной взял кассету. – Лидия Сергеевна, я чрезвычайно признателен вам.

– Совершенно не за что. – Старушка поднялась и сделала шаг к двери. – Я просто выполнила просьбу брата, только и всего. Будьте здоровы, и что бы ни было на этой записи, я надеюсь, оно вам поможет.

Она вышла, а Виктор почесал в затылке.

– Где же мы возьмем видеомагнитофон, чтоб это просмотреть? Привлекать ребят из техотдела нельзя, раз уж дело у нас секретное, а как же мы…

– У меня есть. – Семенов оживился. – Я мигом привезу, а телевизор вот же.

– Да погодите. – Бережной поднялся и прошел в комнату отдыха. – Тут стоял такой аппарат, я убрал его за ненадобностью. Сейчас…

Когда Бережной занял этот кабинет, то постарался избавиться от всех вещей предшественника, но выбрасывать видеомагнитофон, пусть даже старый и ненужный, он не стал – мало ли, пригодится когда-нибудь. Вот и пригодился.

– Если оно работает…

Бережной подал Виктору кассету, а из конверта выпал лист бумаги – предвыборная листовка.

– Гляди-ка, Леонтьев Сергей Леонидович. – Бережной нахмурился. – Это, если я не ошибаюсь, младший брат Леонтьева-старшего, погиб лет двадцать назад, вместе с женой и сыном.

– И зачем здесь эта листовка? – Семенов заинтересованно заглянул в конверт. – Больше нет ничего.

– Сейчас узнаем, зачем листовка. Этот Гостищев, судя по всему, был человек педантичный и предусмотрительный, так что вряд ли эта листовка оказалась в конверте случайно. Витя, не получается?

– Сейчас, еще тут подсоединю… – Виктор переставил цветные вводы. – Давно не занимался таким, подзабыл. Магнитофон старый, работает ли?..

Магнитофон работал, и кассета тоже сохранилась хорошо. На экране возник худой старик с желтым осунувшимся лицом и большими залысинами, закутанный в серый домашний халат.

– Меня зовут Гостищев Иван Сергеевич. – Старик откашлялся, выпил воды и продолжил: – Я работал в бюро криминалистических экспертиз, выполнял обязанности патологоанатома.

Далее последовали подробные временные рамки и номер личного дела, и Бережной останавливал видео несколько раз, чтобы Виктор и капитан Семенов успели все записать.

– Я выехал на вызов в дом по улице Юности, восемьдесят один. – Гостищев снова закашлялся, но скоро сумел собраться. – В доме обнаружилось тело хозяйки, привязанное к стулу, стоящему в детской спальне, и имеющее признаки повреждений, характерных после избиения и пыток. Я составил протокол, тело погрузили в машину, и мы направились в морг, я собирался вскрыть тело ночью, у нас было такое неписаное правило: кто привозит, тот и вскрывает, а я не хотел затягивать с заключением для следователя, я очень хотел, чтобы преступники были наказаны. Вид этой женщины, а более того – то, что негодяи сотворили с ребенком… К некоторым вещам привыкнуть невозможно. На момент моего приезда в дом там находились муж жертвы и его малолетняя дочь, у которой были явные признаки избиения и изнасилования, но осматривал ребенка не я, она в тот же день была направлена в отдел экспертизы к судебному врачу.

Гостищев прервался, чтобы воспользоваться ингалятором, и продолжил:

– Ночью я подготовил тело к вскрытию. Это была здоровая и красивая женщина, она бы прожила много лет, если бы не стала жертвой преступления. И я уже сделал первые поверхностные надрезы, когда в зал, где проводилась аутопсия, вошел незнакомый мне человек. Он заявил, что тело вскрывать не надо и я должен подписать уже готовый протокол вскрытия. Прочитав протокол, я понял, что дело хотят представить несчастным случаем. Этот человек сказал, что все уже решено, виновные наказание понесли, и ради девочки, которая может не вынести разбирательства, нужно все замять. Этот человек заплатил мне деньги, и я их взял.

Гостищев опустил голову и снова отпил из стакана.

– Мне были очень нужны деньги. Мы с сестрой хотели съехаться, оставив свои квартиры детям – мы как-то одновременно овдовели, и портить жизнь детям не хотелось, как и стариться в одиночестве. Я взял эти деньги, рассудив, что не я, так кто-то другой подпишет этот проклятый протокол. Мы с Лидой купили квартиру и переехали, но дело в том, что я так и не смог простить себя за совершенное преступление. Да, о нем не узнали, но я-то знал! Тот человек велел мне привести тело в порядок, чтобы его можно было похоронить и у собравшихся на похороны не возникло вопросов. И тогда я решил: не может такое преступление остаться нерасследованным. На месте преступления я заметил следы крови, которые не могли принадлежать ни жертве, ни тем более – девочке. Кровь не замыли, и ее было столько, что люди, которые ее потеряли, не могли выжить. Пятен было два – в детской спальне, а значит, в том доме убили двоих, и трупы убрали до моего приезда. И я почему-то решил, что рано или поздно, а это дело снова всплывет, и нужно сохранить как можно больше улик. А потому, используя подручные средства, я забальзамировал тело убитой женщины, опознанной как Анна Штерн. Не знаю, насколько эффективным оказался мой метод, а потому сообщаю: женщину избивали, кожа на правой руке была сильно обожжена, грудь и шея имели следы сигаретных ожогов, скуловые кости сломаны, пальцы левой руки тоже сломаны, как и правая глазничная кость – тот, кто ее бил, возможно, был левша. Следов сексуального насилия не было. По моему мнению, все эти повреждения не могли стать причиной смерти, но, судя по синюшности вокруг рта убитой, она умерла от сердечного приступа, вызванного сильнейшим потрясением. Возможно, когда на ее глазах принялись насиловать девочку, сердце не выдержало. Были заметны следы реанимации – сломаны ребра как при неумелом непрямом массаже сердца, а это значит, что убивать жертву преступники не собирались. Мне привезли одежду, в которую предполагалось обрядить тело для похорон, а я постарался привести тело в порядок и попутно прикрепил к одежде убитой свою визитку – на случай, если эти люди уничтожат записи. У меня карцинома легкого, и как врач, я понимаю, что жить мне осталось недолго – но мысль о том, что я помог скрыть столь страшное злодеяние, тяжким бременем легла на мою совесть. Лида ничего не знает, и никто не знает – но уйти, не признавшись в содеянном, я не мог.

Старик мучительно закашлялся, зашарил рукой в поисках ингалятора.

– Все эти годы я пытался выяснить, кто был тот человек, который приходил ко мне. – Гостищев взял со стола что-то типа листовки. – И я нашел его. Это Сергей Леонидович Леонтьев, он баллотировался в местные депутаты, но потом внезапно погиб в автомобильной аварии. Листовка была обнаружена мной среди хлама, который собирает Лида, – у нее есть такая привычка, и я боюсь, что после моей смерти наша квартира превратится в свалку.

– Не превратилась. – Семенов фыркнул и остановил запись. – Старушка эта, вздыхая, выбрасывала мусор – и чуть не плакала при этом, говорила, что пообещала брату перед его смертью, что станет выносить полный пакет мусора дважды в день. Она реально тащит в дом что попало, а потом выбрасывает – брат велел. Этот дядька хорошо знал ее.

– Понятно. – Бережной кивнул в сторону пульта. – Давайте дослушаем.

– Я знаю полковника Бережного как честного человека и отменного следователя. – Гостищев вздохнул. – Много хорошего слышал, хотя лично не был знаком, но когда вас, Андрей Михайлович, назначили руководить полицией города, я обрадовался. И подумал: если кто и найдет правду в этом деле, то лишь полковник Бережной… Или уже генерал, конечно же. Я думаю о том, что стало с девочкой, но информации найти не удалось, и я только надеюсь, что она смогла пережить все это, но сомневаюсь, что ее психика восстановилась. И мне бесконечно жаль, что все так произошло и что я принял в этом участие, но теперь меня будет судить более суровый судья, чем любой из тех, кто мог бы судить. К сожалению, ни следователь по делу, майор Авдеев, ни его начальник, полковник Никринский, ничем уже не смогут помочь – я, как ни странно, пережил их. Возможно, найдутся члены оперативной группы, приехавшие тогда на вызов, и они смогут подтвердить мои слова – но я надеюсь, что сама Анна Штерн выступит свидетелем на моей стороне. За сим прощаюсь.

Экран погас, и какое-то время все трое сидели молча.

– Норейко вскрыл тело Анны Штерн? – Бережной размышлял о том, что иногда улики находятся там, где преступники не ждут. – Протокол есть?

– Пока нет, но предварительное заключение такое: Анна Штерн умерла от обширного инфаркта, причем, судя по всему, смерть наступила очень быстро. В народе такое называют «разрыв сердца». – Виктор развел руками. – Норейко подтверждает слова Гостищева, все перечисленные повреждения на теле есть, и он утверждает, что она не могла их получить вследствие падения с лестницы.

– Ну, мы же так и думали. – Бережной пролистал дело. – Гостищев указал адрес, где тогда жили Штерны. Выясните, что с домом и кому он принадлежит. А мне пора побеседовать с Леонтьевым, но только теперь уже не с сыном, а с отцом. Это же его брата опознал Гостищев как человека, который пришел к нему с предложением подписать фальшивое заключение. Виталий, выясни, что с домом – если надо, подними с постели нотариуса, но выясни. А ты, Виктор, езжай и привези ко мне гражданина Леонтьева-старшего. Боюсь, беды Леонтьева-младшего еще не закончились.

– Думаете, он не знает, что его дядя, а скорее и папаша участвовали в этом?

– Уверен, что понятия не имеет. – Бережной включил чайник и достал из холодильника контейнер с бутербродами. – Не того склада человек, чтоб так притворяться. Думаю, папаша его всегда знал, что сын не годится для бандитских дел, вот и пристроил его в дело Штерна – скорее всего, пристроил с дальним прицелом. Но не подпускал парня к своим делам, что делает ему честь. И я…

Дверь открылась, и на пороге показался Реутов.

– Дэн?! Ты откуда?

– Из больницы. – Реутов тяжело опустился на стул. – Вот, держите.

– Что это? – Бережной взял из рук Реутова флешку. – Денис, ты что, совсем умом тронулся? Кто тебе разрешил уйти из больницы?

– Обстоятельства так сложились. – Реутов жадно припал к стакану воды, который подал ему Бережной. – Спасибо. На этой флешке информация, которая переворачивает наше дело полностью. Олег влез в один архив, которого на свете быть не должно, и выяснил, кто такой Семен Тобольцев.

– И кто же? – Виктор плюнул на субординацию и достал из рюкзака банку пива. – И что за архив?

– Архив этот принадлежит единому информационному центру, созданному спецслужбами – всеми, какие только существуют в мире. Этот архив содержит информацию обо всех. Буквально о каждом человеке, живущем в цивилизационном поле. Олег смог обойти защиту и скачать информацию, но в какой-то момент его засекли, и он опасается, что за ним придут. Мы спрятали его в больницу, оформив задним числом и погрузив в искусственную кому – так что, если кто-то заинтересуется, у него есть алиби. Но информация о Тобольцеве у нас теперь есть.

– И? – Виктор отхлебнул пива. – Кем был этот тип?

– Он был внебрачным сыном Владимира Леонтьева и Жанны Леонтьевой, жены его брата. Жанна и ее супруг погибли двадцать лет назад. Семен считался сыном Сергея Леонтьева, но материалы того архива не лгут. При этом Владимир Леонтьев знал, что это его сын, а брат не подозревал, что мальчишка не его. Владимир спал с женой брата, потом она забеременела и родила сына, будучи в браке с Сергеем Леонтьевым, мальчика назвали, как и предполагаемого отца – Сергеем, и по документам этот мальчик погиб в аварии вместе с родителями. Дело в том, что машина реально сгорела дотла, упав в строительный котлован, и, предположительно, там было три трупа, но это не так, парнишки в машине вообще не было.

– Ну офигеть! – Виктор отхлебнул пива и покосился на Бережного. – Извините, Андрей Михайлович.

У генерала зазвонил сотовый, и он принял звонок – звонила Диана.

– Что? Ладно, я понял.

Бережной посмотрел на коллег.

– Тина ушла из дома, телефон оставила.

– Вот это номер! – Семенов почесал в затылке. – Ну, я знал, что она вот-вот слетит с нарезки, вот как хотите, а знал.

– Знал он… Думайте, думайте! – Бережной расхаживает по кабинету. – Куда она могла пойти?

Виктор переглянулся с Семеновым – да кто же может знать, какой клапан перегорел у Тины в башке и куда она подалась! Это нормального человека можно просчитать, а как просчитать действия дамочки, которая всегда была странной, а что с ней теперь, никто не знает.

– Может, на мост побежала? – Семенов вздохнул. – Судя по тому, что я читал в деле, она может покончить с собой, да и все.

– С чего ей кончать с собой? – Реутов, которого уложили на диван, покачал головой. – Все-таки, несмотря на то что когда-то произошло, и тут я не отрицаю, она, бедолага, такую порцию для взрослых получила, что страшно представить – но оно давно прошло, и все эти годы она работала над тем, чтобы победить страшные воспоминания, не дать им влиять на ее жизнь… Хотя, конечно, вся ее жизнь была именно что следствием того, что было. Но вряд ли она захочет прыгнуть с моста или что-то такое. Насколько я могу судить, она человек упорядоченный, и сейчас она, скорее всего, просто хочет понять, что же такое она вспомнила. А как она это может выяснить?

– Никак. – Бережной сел в кресло и задумался. – Разве что она вспомнила из того дня кого-то, кто жив сейчас и кого она может расспросить.

– И кто это может быть? – Виктор вздохнул. – Мы мало знаем.

– Мы знаем достаточно, давайте работать. – Бережной открыл дело. – Все здесь, нужно просто увидеть. Давайте систематизируем все, что знаем.

– А мы знаем многое, но системы нет. – Виктор пожал плечами и подумал о том, что хорошо бы выпить еще пива, но при начальстве он не решался доставать следующую банку, это будет совсем уж. – Как увязать все эти факты?

– Увяжем. – Бережной уже знает ответ, но нужны факты. – Привези ко мне старшего Леонтьева, а ты, Виталий, займись домом Штернов по улице Юности. Денис, тебе нужно лежать – изучать дело можно и лежа.

Реутов кивнул. Дорога от больницы в этот кабинет была не легче пути на Голгофу.

Инна Шатохина вернулась домой злая, как все черти ада. В офисе налажал один из самых надежных сотрудников, и пришлось разгребать кучу проблем, которые последовали за ошибкой. Инна понимала значение человеческого фактора, знала, что все ошибаются иногда, но все равно злилась.

Дом успокоил ее на полпути в столовую, где с гиканьем носились дети, а голос племянницы Верочки уговаривал прекратить, не шалить, успокоиться, отдать цыганам, но все эти увещевания были ничем, когда двое трехлетних очень активных ребенка устраивают перед сном хаос, – они устали за день и просто не могут остановиться, и сейчас их надо по-быстрому накормить, искупать и оттащить в спальни. Инна невольно улыбнулась. Она любила такие вечера, и ощущение теплого тяжеленького тельца Леньки, засыпающего у нее на руках или в их с Егором кровати, а потом они относили сына в его кроватку, стоящую в уютной нише их спальни, и смотрели, как он спит. Во сне Ленька похож на ангела – ради этого стоило оставлять работу на работе.

Но чтобы достичь состояния ангелов, этим детям нужно побеситься, потом протестующе поорать, и слезы будут прямо как настоящие, но тут главное – не вестись, и тогда уставший малыш наконец примется на глазах превращаться в ангела, которого так приятно целовать, который пахнет родным и самым лучшим в мире сынчиком, и это ни с чем не сравнится. Ради этого стоит жить и приходить домой, и вообще ощущать себя счастливой каждую минуту своей жизни, и хрен с ними, с офисными неприятностями.

– Привет.

Верочкино лицо немного озабочено, она старается делать несколько дел одновременно, дети носятся вокруг стола, а над всем этим царит Патрик, предусмотрительно забравшийся на балки под потолком.

– Весело тут у вас. – Инна бросила сумку на пол и, мгновенно наклонившись, изъяла из уравнения Леньку – совершенно взмокшего и возбужденного. – Егор задерживается.

– Ничего. – Вера постучала ложкой по кромке кастрюли и отложила ее на подставку. – Каша готова, немного остынет, и можно кормить. Егор задерживается – это полбеды, он уже в пути, а вот то, что Федор задерживается…

Федор был мужем Веры и хакером по имени Макс. И сейчас он должен был бы, по идее, сидеть в аэропорту Амстердама, ожидая своего рейса – неделю он пробыл на хакерской конференции, замаскированной под какое-то невинное мероприятие.

– А что случилось?

– Какие-то люди из тамошней спецслужбы арестовали всех, проверяют их компы, все гаджеты – я только и поняла, что была взломана какая-то жутко секретная база данных, и первым делом накрыли наших умников – ну, в числе прочих, конечно же. Учитывая, что в кои-то веки они собрались все в одном месте – и, оказывается, для тамошних спецслужб это вообще не было тайной, как все эти непризнанные гении наивно считали.

– Не переживай, это же Голландия, там его никто не станет бить по почкам или сажать на бутылку, чтобы выбить признание. – Инна поцеловала сына и закружилась вокруг стола. – Я не думаю, что кто-то из них это сделал, они же не идиоты, чтобы вот так, собравшись кучей, сотворить нечто, за что их гарантированно посадят в зиндан и потеряют ключ. Так что их скоро отпустят, я уверена.

Ленька вырывался из рук Инны, желая, видимо, продолжить веселье, но в душе, конечно, понимал, что хорошие времена закончились, и начал хныкать. Безусловно, он был рад видеть маму, но она явилась в очень неподходящий момент, как раз тогда, когда у них с Дашей в самом разгаре такая веселая игра, и эта двойственность – радость от появления матери и досада оттого, что игру прервали, – слишком сложная для него, и он использует проверенное временем средство – громкий рев.

Но Инна, прижав сына к себе, вышла в коридор и размеренно зашагала, ритмично напевая:

– Ты не плачь, не плачь, не плачь, испечем тебе калач, а еще мы купим мяч – только ты не плачь, не плачь!

Инна сочинила массу таких вот ритмичных напевов, и Ленька всегда успокаивался – от размеренных шагов и напевного речитатива. Вот и сейчас он, поревев, прижался к матери и принялся подпевать.

– Ну, вот и снова все хорошо, видишь?

Инна заглянула в столовую – Вера укачивала дочь своим способом. Она подняла на Инну взгляд и улыбнулась. Им было хорошо в этом большом доме, и дети их росли счастливыми в дружной большой семье.

– Ты даже не переоделась. Зато управилась с ними моментально, а я так не умею.

– Потому что тут нужны двое – чтобы управиться с этими двумя. – Инна удобнее перехватила Леньку. – Дело недолгое, сейчас искупаю его и переодену в пижаму.

– Как раз каша остынет. – Вера кивнула в сторону плиты. – Как там Дэн?

– Дэн уже лучше. – Инна вздохнула. – Но, конечно, пока о полном выздоровлении речи нет. Уже то хорошо, что жив остался.

Инна понесла сына вверх по ступенькам, а за ней следом поднимался Патрик, ожидающий вечерней глажки. Усадив Леньку в кроватку, отчего тот снова захныкал, Инна переоделась и пошла в ванную. Патрик остался сторожить кроватку ребенка, и Инна знала, что уж он точно не позволит Леньке оттуда ни вылезти, ни вывалиться.

Переодевшись и вымыв сына, она одела его в пижамку и снова спустилась в столовую – пора кормить детей. Молочная каша с тертыми яблоками и бананами, предусмотрительно налитая Верочкой в две яркие пиалы, уже остыла до приемлемой температуры, и дети с заметным удовольствием принялись за ужин – каша сладкая.

– Федор говорит, что их нужно приучать есть самостоятельно. – Вера вздохнула. – Но я не могу вечером на это идти, нужно быстро накормить и уложить спать, иначе дело затянется, а ее и так трудно уложить. Но приучать, конечно, надо…

– Вера, они не будут есть с ложки до двадцати лет. – Инна уже почти скормила сыну всю порцию и достала салфетки. – А сейчас пусть едят как хотят.

– Ну, тоже верно. Что с твоим расследованием?

– Куча разрозненных фактов, но ничего существенного нет.

Вера кивнула и прислушалась – из передней слышались шаги, это пришел Егор.

Дети, поужинав, мгновенно принялись тереть глаза и зевать – они уже забыли, как весело играли, а сейчас понимали, что день подходит к концу и скоро их уложат в кроватки. Это происходит каждый день, протестовать нет смысла, да им и не хочется протестовать, они устали.

Ночник освещал спальню, а Ленька уже заснул – он любит засыпать в родительской кровати, Инна с Егором решили, что нужно ему это позволять, потому что – ну, не будет же он до двадцати лет приходить к ним в кровать, чтобы уснуть, а если сейчас ему так уютнее – да бога ради.

– Давай переложи его в кроватку. – Инна заглядывает за ширму. – О, да тут Патрик уже устроился!

Патрик лениво поднялся и, перепрыгнув через бортик кроватки, приземлился у ног Инны, за что был удостоен почесывания за ушком.

– Место ему нагрел. – Егор уложил сына в кроватку и укрыл его. – Шумно было?

– На головах ходили, когда я пришла. Знаешь, это их вечернее состояние, когда сами остановиться они уже не могут.

– Я задержался, прости.

– Да ладно. – Инна прижалась к мужу и вздохнула. – Давай на выходные поедем к Соне на дачу? Она говорила, уже крокусы вылезли, поглядим.

– Может, и съездим. – Егор уткнулся в волосы жены и замер. – Инна.

– Что?

– Ничего. Люблю тебя.

Егор говорил это часто, словно боясь, что она забудет, но она не забывала. Да, она иногда бывает странная, и даже пугающая, но этому есть глубокие извиняющие причины. И, несмотря ни на что, она его жена, а остальное не имеет значения.

– И я люблю тебя. – Инна улыбнулась. – Мне с тобой уютно.

Они могли молчать или что-то вместе делать, но то понимание, которое у них получилось, то ровное горение с ночными сполохами они ценили оба и очень оберегали.

Завибрировал на тумбочке телефон Инны, и она, виновато взглянув на Егора, потянулась за трубкой.

– Инна, у нас неприятности. – Голос капитана Семенова звучал неуверенно, словно он сомневался в правильности своего решения – позвонить Инне. – Тина пропала. Ушла из квартиры Бережных, никто не знает, когда – Диана в ванной была и не слышала, а Василиса спала, приняв успокоительное. Генерал уже объявил ее в розыск, и я решил, что вы должны знать.

– Да, я должна это знать. – Инна вздохнула и отложила телефон. – Вот черт!

– Что, детка?

– Да мадам эта, Тина Тобольцева… Ну, в доме у которой случилось двойное убийство, помнишь?

– Да, я помню, ты говорила.

– Генерал Бережной решил держать ее поближе, приняли они с женой эту Тину и подругу ее в своей квартире. И вот подруга дрыхнет, приняв снотворное, а Тина Тобольцева исчезла. Просто ушла, никто не знает, когда, куда и главное – зачем!

– Позвони Геннадию, пусть отследит ее телефон.

– Это если труба с ней, а я не могу позвонить генералу и спросить, не спалив своего информатора.

Инна задумалась, вспоминая подробности дела.

Она читала досье на Тину, составленное в английской школе. Глубокая психологическая травма, состояние шока, неконтактна. Судя по всему, после случившегося Тина перестала реагировать на внешний мир, замкнувшись в себе. Немудрено: девочка, выросшая в спокойной благополучной семье, не знавшая никаких потрясений, оберегаемая и всеми любимая, вдруг в одночасье стала свидетелем ужасных пыток, которым подвергли ее мать, стала жертвой изнасилования, увидела смерть матери – все это и взрослого сломало бы, а маленькую девочку – так наверняка, вот и Тина в рассудке не устояла. Но то, что проделывала с Тиной доктор Томпсон, было неописуемо.

– Она пытала ее током, Егор. – Инна перелистывала папку с копиями документов. – Ты понимаешь, Егор? И отец Тины на это согласился!

– Рассмотрим альтернативу. – Егор внимательно рассматривал фотографию Тины. – Останься она здесь, что бы ее ждало? Наша карательная психиатрия, где никогда никто никого не лечит, а людей просто закалывают препаратами, превращая в овощи? Им с овощами удобнее работать, видите ли, а людей просто списывают – сразу, как только они попадают в эту систему. А там… Да, жестоко, но я ходил на сайт школы – результаты есть, они возвращают в социум детей и подростков, которые, казалось бы, уже потеряны для нормальной жизни, им дают шанс прожить более-менее нормальную жизнь, а не пускать слюни в психушке или сидеть в тюрьме пожизненно. Эта школа исправляет социопатов, которые могли бы стать серийными убийцами, например, а это немало. И возвращает к жизни детей, находящихся в депрессии, таких как Тина. Шанс прожить если не абсолютно полноценную и счастливую, но более-менее нормальную жизнь – кто же откажется? Родителей можно понять.

– Ты прав, но все равно это ужасно. – Инна откинулась на спинку кровати и вздохнула. – Я сегодня показывала досье, составленное доктором Томпсон, одному известному врачу. Он это прочитал при мне и сказал буквально следующее: недостаток этой методики в том, что травмирующие воспоминания в какой-то момент могут вернуться, уже искаженные интерпретациями, и тогда никто не знает, как пациент себя поведет и что сделает. Я думаю, Тина ездила по миру, стараясь заглушить воспоминания, – вот эта методика отсечения, она требует умения переключаться, и Тина переключалась как умела, то есть – буквально. Ездила по миру, бродила по городам и музеям, новыми впечатлениями глушила то, что жило в ее голове. Ей не позволили все это проговорить – просто потому, что сначала она не говорила вообще, а потом задача такая не стояла, потому что доктор Томпсон не лечила Тину, а ставила эксперимент, проверяла различные варианты методики, и на саму Тину ей было, по большому счету, плевать.

– Как и на тех пациентов, которых она довела до самоубийства. – Егор пожал плечами. – Такие люди всегда были, Инна. Просто каждый думает: меня такое никогда не коснется – беда, в смысле, или болезнь. Но дело в том, что такие вещи могут коснуться каждого, и тогда люди ищут любой помощи. Вот как Штерн – он взвесил все «за» и «против» – и решил, что лучше призрачный шанс, чем никакого вообще. И наверняка решил, даже если его дочка никогда не вырастет такой, какой она могла бы стать, не случись с ней этого кошмара, то она, по крайней мере, проживет относительно нормальную жизнь, и даже, возможно, родит ему внуков… Я думаю, именно так рассуждал и отец Тины, и остальные родители, дети которых проходили коррекцию поведения в этой школе.

– И сейчас, видимо, у Тины в голове все это взорвалось. – Инна смотрела на мужа в упор. – Куда она могла пойти, что она вспомнила?

– Дом, я думаю.

Тина шла по темным улицам медленно, словно гуляя.

В ее голове звучали обрывки мелодий, чьи-то голоса, а иногда, заглушая этот равномерный гул, она слышала голос доктора Томпсон: это просто картинка на стекле, разбей стекло, и картинка исчезнет.

Осколки блюда на ковре, запах шоколадного печенья.

Нет, она соберет другие картинки, и они будут счастливыми. Цветы, улыбающиеся дети, спокойно дремлющие под сенью деревьев домики, эти картинки нельзя разбивать, их надо сохранить – вместо той, которую она разбила, когда вцепилась руками в клетчатую скатерть. Ее тащили наверх вместе с этой скатертью, пока край скатерти не выскользнул из рук. Она должна была придумать себе другую жизнь, она должна была играть в эту жизнь, а то, страшное, – оно уже прошло, разбилось вместе с маминым блюдом.

– Ты должна запомнить адрес, если потеряешься.

Это мамино лицо, но оно не ее – Тина не хочет помнить такое лицо, но голос – это отчасти тоже музыка, и голос она помнит.

– Ты должна запомнить свой адрес, имя и возраст. Ну-ка, давай повтори.

– Тина Евгеньевна Штерн, пять лет, улица Юности, дом восемьдесят один.

Она знала адрес и помнила дом, все эти годы помнила, где-то там, внутри себя. И потому новый дом на улице Веснина был ей безразличен, он не был связан ни с чем, важным для нее.

И она помнила, где стоит ее настоящий дом. И ключи у нее есть.

– Я сяду там и вспомню. – Тина шла по улице, не обращая внимания на холод. – А если там живут чужие люди? Нет, нет, там не может никто жить – после того, что произошло, там никто не может жить. Мне просто нужно домой.

Где-то внутри она понимала, что поступает неправильно и нерационально. Голос, ее второй голос, который она обрела после того как… Нет, не надо помнить, это не надо помнить!

И не надо никуда идти.

Такси вынырнуло из тумана, и Тина решительно взмахнула рукой.

– Улица Юности, восемьдесят один.

Идти холодно и долго, а в машине тепло, и доберется скорее.

Таксист слушал старую музыку, голос Синатры пел о прошедшей жизни.