17

Реутов проснулся вдруг и какое-то время смотрел в потолок, не понимая, где находится.

Обрывки воспоминаний теснились в его голове, но целостной картины не складывалось: он понимал, что провел на этой чужой кровати какое-то время, но сколько именно, не знал. В памяти всплывает бледное лицо Сони с глазами, полными горя, и чей-то отчаянный шепот: вернись, Дэн, вернись ко мне! – это Инна, он чувствовал ее шелковистые ладошки, когда она держала его за руку, и слышал ее голос, но не мог, не умел вынырнуть из липкой шепчущей тьмы, в которую его затягивало, словно в водоворот. Он никак не мог выплыть, и только голоса близких, проникающие сквозь вязкую тьму, связывали его с тем внешним миром, где были все, кого он любил.

И сейчас он слушал тишину и понимал, что находится в больнице, в палате он один, а где-то там у него куча дел, и как могло получиться, что он, вместо того чтобы заниматься этими делами, застрял тут, непонятно. Он помнил морг, тело на столе – под яркими лампами влажно блестит вскрытая грудная клетка, и Петрович, распластавшись, лежит на полу, а рядом валяется стаканчик из-под кофе.

– Петрович умер.

Отчего-то он это знал совершенно точно – может, потому, что у Петровича в груди две дырки от пуль, на его зеленой пижаме они заплыли темной кровью, и Петрович не мог выжить после таких ранений, никто бы не выжил. Что он хотел показать ему? Реутов помнит звонок и озадаченный голос Петровича в трубке, а Петровича озадачить могло немногое. И резкая боль в шее, почти в затылке, словно пчела ужалила, и мир померк.

А потом он увидел Соню, и почувствовал Инкины шелковистые ладони, и понял, что жив. Пусть жив условно и завис между двумя измерениями, но он знал, что должен бороться и выплыть, потому что если нет, то жизни двух его самых важных женщин будут разрушены навсегда, а он не мог этого позволить. Слишком любил их, слишком сильна была его ответственность за них.

Поискав глазами телефон и не найдя его, Реутов сел в кровати. Голова кружилась, но тьма отступила, и он осознал, что хочет пить, и нужно найти телефон, позвонить Витьку, и точно выяснить, сколько времени он здесь, и многое нужно сделать еще.

Реутов отсоединил от своего тела датчики, что-то запищало, но ему дела нет до назойливого писка приборов. Ему во что бы то ни стало нужно позвонить.

Дверь открылась, и в палату вошел знакомый врач. Доктор Дятлов, Реутов помнил его, как-то раз сталкивался по работе, и сейчас этот долговязый деловитый мужик, наверное, дежурит на сутках.

– Далеко собрался?

– Позвонить надо. – Реутов решил во что бы то ни стало не сдаваться. – Который час?

– Время три часа ночи… Или утра, как кому нравится. – Дятлов порылся в карманах. – Девушек твоих два часа назад я пинками отсюда выставил, особенно нахальная барышня в кожаных штанах мне доставила хлопот, все-таки юристы – люди особенные. На, звони.

Доктор Дятлов наконец нашел искомое, выудив из кармана простенький кнопочный телефон. Реутов взял телефон и задумался – ночь, кому он может позвонить ночью? Витьку? Конечно, напарник будет рад его слышать и тут же примчится, но все-таки ночь. Реутов вздохнул и набрал знакомый номер.

– Слушаю вас.

Тягучий, как мед, голос – видимо, она спала.

– Инн, это я.

– Дэээн.

Они слишком давно были знакомы, чтобы что-то объяснять дополнительно. Слишком давно они вместе, слишком многое вместе пережили, поддерживая друг друга… Почему они не поженились? Просто вопрос никогда не всплывал, им обоим это было не нужно, а еще превыше всего остального они ценили свою дружбу.

А потом в жизни Инки появился Купер, которому позарез была нужна именно она, потому что без нее он тонул, барахтался – и тонул, а он сам встретил Соню, живущую в мире эльфов и сказочных замков, и кто-то должен был иногда вытаскивать ее в человеческое измерение. Они оба нашли людей, которые нуждались в них больше, чем они с Инкой нуждались друг в друге.

Но тем не менее они были нужны друг другу по-прежнему, и слава всем богам, что ни Купер, ни Соня не оказались больными на голову ревнивцами.

– Дэн, ты…

– Я здесь.

– Я сейчас приеду. – Инна чем-то зашуршала, и Реутов представил, как она стягивает пижаму. – Тебе что-нибудь привезти?

– Инн, послушай. – Реутов оперся о спинку кровати, голова кружилась от слабости. – Приезжай утром, позвонишь Витьку и Соне, и вместе приедете. А сейчас ехать не надо, смысла нет, ночь на дворе. Я позвонил, чтобы сказать, что уже не уйду. Ложись спать, малыш.

Он редко называл ее так, она не была ни слабой, ни беззащитной, и даже когда они оставались вместе, она была ему равной. Внутри нее был твердый каркас из прочного сплава, и Реутов знал, что на Инну он всегда может рассчитывать, она всегда поможет, подставит плечо… Но иногда он звал ее так – малыш, иногда, в минуты особенной нежности.

– Дэн?

– Я здесь.

– Я приеду утром.

– Я тоже люблю тебя.

Реутов вернул телефон доктору Дятлову и устало откинулся на подушки. Все-таки тело пока подводит его, но разум работает четко, как никогда.

– Пить хочешь?

Это доктор Дятлов до сих пор здесь. Реутов кивнул – да, он хочет пить, и есть ему тоже хочется, но все его мысли сейчас рядом с Инной. Какая глупость, какая непростительная беспечность – прожить рядом жизни и по итогу оказаться просто друзьями. Ну, пусть не просто, а все же. Боялся ее независимости? Нет. Боялся потерять себя рядом с ней, боялся обязательств? Нет. Считал, что жениться рано, искал кого-то получше? Тоже нет. Так почему?

– Просто так вышло.

А теперь есть Соня, которой без него нельзя, потому что ее связь с реальностью иногда становится слишком слабой, она умеет уходить в миры, которые сама же и создает, именно потому ее книги так популярны – это Соня живет в них. И ему без Сони тоже никак, потому что после всего, что он видит на работе, самое то – время от времени нырнуть в Лес Заблудших Душ, например. Или что там Соня создаст в следующий раз. Как-то она ему рассказывала, что каждая ее новая книга рождает во Вселенной новый мир. Вот так она пишет книгу, а где-то в космосе рождается планета, которую она шаг за шагом заселяет цветами, травами, кошками, странными существами… Реутов знает, что Соня сама в это верит и потому с такой ответственностью подходит к созданию своих миров, ведь она когда-нибудь уйдет оттуда, а тамошние обитатели останутся, и к моменту ее ухода у них должно быть для жизни все необходимое.

Иногда Реутов думал о том, что Соня, возможно, права.

– Что? – Дятлов выжидающе смотрит на него. – Что – так вышло?

– Ничего, мысли вслух. – Реутов вздохнул. – Пожрать бы чего…

– Погоди, у меня полный термос куриного бульона. Сейчас принесу.

Дятлов вышел, а Реутов задумался.

Вряд ли за эти несколько дней в деле о двойном убийстве произошел существенный прорыв. Что-то было в нем, какой-то подвох, но ему не хватало информации.

«Что странного обнаружил Петрович? Зачем кому-то нужно было врываться в морг, убивать патологоанатома и его самого? Что хотели скрыть? Тело, скорее всего, из морга забрали, иначе незачем вообще было такое городить, и тут две возможности: либо по трупу каким-то образом можно было выяснить, что покойный был не тем, за кого себя выдавал, либо можно было понять, кем он был. А может, и то, и другое. Так что же происходило вокруг этой странной барышни Тины Тобольцевой?»

– Садись-ка, поедим.

Дятлов принес вместительный блестящий термос и две чашки. От запаха приправ у Реутова моментально свело желудок.

– Ты особо не налегай, кто знает, как организм отреагирует.

– Хорошо отреагирует. – Реутов блаженно ухмыльнулся. – Спасибо, уважил – я уже думал, что помру от голода.

– Кто ж тебе даст помереть! – Дятлов засмеялся. – Тут, брат, такая толпа каждый день носилась, что я от них уже прятаться начал. Да и сейчас, кстати, кое-кто нервно топчется за дверью. Говорит, с работы ехал и по пути решил заглянуть.

– Кое-кто?

Реутов даже привстал, и Дятлов засмеялся.

– Сейчас впущу, но ненадолго. – Дятлов засмеялся. – Олег, заходи.

Дятлов забрал термос и чашки и вышел, а в палату вошел Олег Горчинский, и Реутов мысленно обругал себя дураком. Свежий бульон в термосе – и термос он раньше видел не раз, и бульон такой делает только один человек на свете – Диана Макарова, жена Бережного. И Наташа, дочь Дианы, работает в этой же больнице, вместе с Дятловым, и Олег привез своей жене этот бульон, которого Диана передавала в количестве, достаточном для того, чтобы его пили и Наташины коллеги. И конечно же, Инна познакомилась и с Олегом, и с Генкой Щелкановым, а поскольку ее знакомые хакеры укатили на хакерский съезд за границу – и Реутов сам отвозил их в аэропорт, – то Инка, к гадалке не ходи, прижала Олега и Генку.

И Олег как раз тот человек, который в курсе подробностей. Но вид у него встревоженный, а значит, дело пахнет керосином.

– Куда вы влезли?

Олег оглянулся по сторонам и присел на стул. Он явно нервничает, и это Реутову не нравится, Олег – человек очень спокойный и упорядоченный.

– Дэн, я влип.

– Закрой дверь и рассказывай.

Олег закрыл дверь и снова сел. Достав из рюкзака макбук и флешку, он вставил флешку в гнездо и, открыв макбук, подал Реутову.

– Это я нашел там, куда не должен был попасть вообще. Думаю, если меня отследят, мне точно кранты, Дэн. За такое…

Реутов взял макбук и начал просматривать информацию. Потом поднял глаза на Олега, и тот нервно заерзал на стуле.

– Думаю, парень, ты влип. Зови Дятлова и свою жену, тебя сейчас же нужно спрятать.

– Труп опознан. – Майор Васильев поглядывал в папку с документами. – Тина Тобольцева опознала в убитой свою экономку, Сухорукову Елену Игоревну. Патологоанатом определил, что смерть наступила трое суток назад, не меньше – то есть на следующий день после того, как были найдены убитые на улице Веснина.

– А значит, Тина не могла убить ее, она все время находилась с кем-то рядом. – Бережной покачал головой. – Можно подумать, что кто-то подставляет Тину, а на самом деле все обставлено так, что Тина под подозрение не попадает. Причина смерти?

– Удар тупым тяжелым предметом, проломлена правая височная кость.

– Убийца правша, удар наносился сзади. – Бережной внимательно рассматривал фотографии. – Она доверяла убийце достаточно, чтобы повернуться к нему спиной.

– То же самое говорит патологоанатом, – Виктор перевернул страницу дела. – Кстати, есть уже заключение по эксгумации Анны Штерн.

– Давай.

– Вы были правы, Андрей Михайлович. – Виктор передал Бережному копию документа. – Была попытка забальзамировать тело, и сохранилось достаточно, чтобы судить о полученных перед смертью повреждениях. Анна Штерн подверглась пыткам – ткани сохранились, на них следы прижизненных повреждений. Патологоанатом Норейко говорит, что она, скорее всего, умерла от сердечного приступа, спровоцированного шоком от полученных травм. Но знаете, что самое странное?

– Вижу…

– Именно! – Виктор щелкнул пальцем по отчету. – Тело не вскрывали. Произвели поверхностные надрезы тканей, которые потом зашили. Но человек, который получил тело в морге, сделал все, чтобы сохранить нам улики, забальзамировав тело тем, что смог найти. Он знал, что рано или поздно кто-то ее выкопает, вы понимаете?

– В морге сохранились записи, кто это был?

– Нет, двенадцать лет назад в подвале случилось замыкание, и большинство документов были уничтожены – если не огнем, то водой при тушении пожара. Оставшееся оцифровали, но утраченного не вернешь. Правда, тут есть одно странное обстоятельство: на трупе была обнаружена визитка. – Виктор пододвинул Бережному пакетик с визиткой. В складках одежды, под телом, кто-то даже упаковал ее в пакетик, чтобы жидкости не повредили. Патологоанатом Норейко вспомнил этого сотрудника. Гостищев Иван Сергеевич, он уже тогда был очень пожилой, параллельно с работой в морге преподавал в Академии МВД криминалистику. Тогда многие совмещали, времена-то были не так чтоб сытые.

– А когда они у нас были сытые. – Бережной повертел в руках визитку. – Не помню его, совсем. К нему поехали?

– Отправил Семенова и стажеров. – Виктору очень хотелось пива, и он думал о банке портера в своем рюкзаке. – Теперь по убийству Сухоруковой. Подземная парковка принадлежит аэропорту, там оставляют машины те, кто уезжает на отдых. Очень это удобно – приехать в аэропорт, сесть и укатить, показывая средний палец толпе таксистов, которые там частенько вообще берега теряют с ценами. Часть мест на той парковке сдают в постоянную аренду – люди, которые летают часто, приезжают в аэропорт и точно знают, что машину припаркуют, и неважно, Рождество там или что, потому что у них есть предоплаченное место, которое свободно всегда.

– Я понял, понял. Камеры наблюдения там есть?

– Только на въезде. – Виктор вздохнул. – Мы отсмотрели записи, нашли все машины, которые въезжали и выезжали в интересующий нас период, их оказалось немного, мы установили и проверили владельцев, ничего. Кроме вот этого фургона. Небольшой микроавтобус, темного цвета, номера краденые, водителя не видно. Крыло над левым задним фонарем смято.

– Цвет не выяснили?

– Он может быть любой – черный, синий, коричневый, зеленый или даже бордовый, камера черно-белая, самая простая. Внутри парковки камер нет. Вполне возможно, что труп привезли и выгрузили в багажник машины Тины на этом фургоне.

– Возможно. – Бережной покачал головой. – Зачем труп оставили в ее машине? Могли бы сбросить где-нибудь, но нет – он хотел, чтоб тело нашли, и нашла его Тина. Что-то мы упускаем во всем этом, Витя, что-то упускаем, понимаешь?

– Я думаю об этом, Андрей Михайлович. – Виктор пожал плечами. – Но оно вообще не клеится, никак. Так, кусок отсюда, кусок оттуда…

– Нет, Витя, в этом деле есть нечто, что объединяет все эти убийства и прочие события, просто мы пока не знаем, что это. – Бережной снова взялся пересматривать фотографии. – Пусть Семенов, как только найдет Гостищева, везет его сюда, нужно допросить его. Уж он-то знает, кто велел ему сфабриковать улики, а заодно расскажет нам, что за фокус он проделал с телом Анны Штерн.

– Да, я сейчас ему…

Зазвонил телефон, и Виктор поспешно схватил трубку, какое-то время слушал голос Семенова, потом, покосившись на Бережного, сказал:

– Вези его к Андрею Михайловичу, мы тут у него.

Спрятав трубку в карман, он поднял взгляд на Бережного.

– Гостищев умер полгода назад. – Виктор понимал, что новости странные, но сказать должен был. – Но перед смертью он оставил своей сестре пакет и велел отдать его, когда за ним придут из полиции, но только отдать не просто кому попало, а генералу Бережному. Он знал, кто сейчас возглавляет полицию Александровска, и оставил пакет на ваше имя. Странно все это.

– Ну, что же. – Бережной пожал плечами. – Человек всю жизнь был в системе, и неудивительно, что, даже будучи на пенсии, знал, кто возглавляет полицию города. Странно другое: он точно знал, что рано или поздно, а это старое дело всплывет. Он нам улики сохранил, визитку оставил – и умирая, думал о том, что умирает, не дождавшись нужного разговора. Значит, это дело тревожило его, понимаешь? Человек ушел, думая о деле, которое осталось нераскрытым много лет назад, причем осталось таковым отчасти с его помощью, и это его угнетало.

– Так раскроем теперь, раз уж взялись. Чтоб… это… его душа успокоилась.

Виктор смущенно заерзал и уткнулся в папку с документами. Все разговоры о душе и прочих таких материях он считал слюнтяйством, кликушеством и манипуляциями. Не то чтоб он не верил в наличие души, или чего-то в этом роде – он видел смерть, и случалось, что видел, как из глаз исчезает жизнь – видимо, что-то все-таки было в этих разговорах о душе, но сам он об этом категорически ни с кем не беседовал, считая такие разговоры неуместными.

Но не сейчас. Что бы ни сделал когда-то Иван Сергеевич Гостищев, он, даже умирая, беспокоился из-за этого, и если все-таки насчет души и прочего правда, то он вряд ли обрел покой. Или же ничего Там нет, но тогда просто жаль старика, который остаток своих дней терзался тем, что помогал преступникам. Или же что-то есть на Той стороне, но там всем на все плевать.

Но это сейчас неважно, важен пакет, который оставил для них старик-патологоанатом. Убийца вряд ли мог предположить такой поворот, и Виктор злорадно прищурился – погоди, парень, доберемся до тебя, то-то ты удивишься, думаешь, что всех вокруг пальца обвел, а мы тебя за задницу возьмем, и уж тогда-то я с тебя спрошу и за Реутова, и за Петровича, и за Тину, собственно, – потому что жаль ее, дуру неприкаянную.

– Давай пока чаю попьем. – Бережной откинулся в кресле и устало потер переносицу. – Поставь чайник, что ли. В холодильнике бутерброды есть.

Тина устала. Конечно, если бы не Бережной и не майор Васильев, она бы до сих пор, наверное, сидела в полиции, доказывая, что понятия не имеет, как тело Елены Игоревны оказалось в багажнике ее машины, но благодаря генералу у нее взяли показания и отпустили, и даже машину обещали вернуть в целости совсем скоро. Правда, после того как в багажнике обнаружился труп, Василиса вряд ли захочет в нее сесть.

Смерть Елены Игоревны была такой же нелепой и нелогичной, как смерть Семена и Милы Леонтьевой. Тина представить себе не могла, кому понадобилось убивать безобидную Елену Игоревну и таким странным способом прятать тело.

Тина прислушалась к дыханию Василисы – Диана была вынуждена дать ей каких-то капель, и Василиса мигом уснула, а вот Тина от капель наотрез отказалась. Она безотчетно боялась лекарств и принимала их совсем уж в крайних случаях, как при давешнем бронхите, а этот случай крайним не был, нужно просто успокоиться и все обдумать.

Выбравшись из комнаты, Тина пошлепала на кухню. Ей нравилось, что из-за фонарей, горящих внизу, ночью в квартире никогда не бывает настолько темно, и можно не включать свет. Желтоватые полосы на стенах и потолке делали передвижение по квартире вполне комфортным, и Тина, никого не разбудив, добралась до кухни. Там была вода в чайнике и круглый коврик в обеденной зоне. Напившись воды, Тина уселась посреди коврика, положив руки на колени.

Нужно просто представить, что вокруг ничего нет. Она одна в капсуле, которая летит сквозь космос, и капсула эта из прочного материала, который не сгорит даже в центре Солнца, ему не страшны ни астероиды, ни черные дыры – она в безопасности. И звучит музыка – это Элвис, он тоже путешествует с ней по Вселенной. Иногда Тина думает о том, что если инопланетяне, например, спросят у нее, что же создали люди ценного и достойного жизни, она сможет им сказать: музыку. Потому что города разрушаются, исчезают улицы, разбивается посуда, горят книги – но музыка живет внутри каждого, кто соприкоснулся с ней, так или иначе. Колыбельная, которую пела мать, – самая первая мелодия, которая навсегда оставляет сердце открытым для музыки, созданной для того, чтобы увековечить человечество. Смех, радость, смерть или тоска – все это сохранит только музыка, потому что лишь она не разрушается и не умирает вместе с людьми, и пока на свете остается хоть один человек, музыка тоже остается.

Для Тины музыка стала тем спасательным кругом, за который она смогла уцепиться в те дни, когда ее душа блуждала во тьме. Она просто включила в голове пластинку, и заиграл рояль, потом вступила скрипка… Позже ее внутренняя фонотека пополнялась, ей не нужны были приспособления, чтобы слушать музыку, она просто звучала в голове, и все плохое, что было вне ее капсулы и музыки, звучащей в пустоте, не существовало. Она ничего не видела и не слышала, она слушала только музыку, а вокруг была пустота. И все, что кажется существующим, на самом деле вполне может оказаться ненастоящим, а настоящий только этот момент, и нет ни времени, нет никого и ничего, есть только она и голос Элвиса, звучащий в ее голове.

Тина сидела под столом, клетчатая скатерть спускалась до самого пола, и гладкая ножка стола была прохладной. Круглый коврик, посреди которого стоял стол, красный, в цветах и бежевых завитках, мягкий, на нем кое-где валялись мелкие крошки – значит, кухню еще не убирали. И печенье раскрошилось – они пекли печенье, но его больше нет, а на столе осталось большое блюдо, на котором розы и дом с окнами, на окнах занавески и цветы, а мимо забора мальчик гонит свое небольшое стадо. И раскрошившееся печенье на месте дымохода, крошки делают стены дома не идеально белыми.

Что-то там, в доме, происходит – громкое, страшное, но пока она сидит здесь, слушая песню из мультфильма «Бременские музыканты», которую прокручивает в голове уже в четвертый раз, пока она в безопасности. И крошки на полу, и если немного поднять скатерть, то видна лестница, ведущая наверх, и она может вспомнить, что находится наверху.

Там ее комната с розовыми занавесками и обоями в мелкий цветочек. Там кукольный домик, который привез ей отец, там пианино, на котором мама учит ее играть, и она уже многое умеет, отец очень гордится ею, а ей нравится, как из-под ее пальцев рождается музыка. Там белая кровать, и на полке книжки, которые она любит читать перед сном, и музыкальный центр, которому так завидуют ее подружки в школе… Лиц подружек не помнит, имен тоже, и это неважно, потому что важна лишь музыка, сквозь которую звуки не проникают.

Или проникают?

Кто-то входит на кухню, Тина видит черные ботинки, такие огромные, начищенные до блеска – отец тоже любит, когда обувь выглядит опрятно, вот и этот человек, видимо, придерживается того же мнения. Тина прижимается к ножке стола, стараясь не дышать, а музыка звучит все громче, и это хорошо – значит, не слышно ее дыхания. Тина закрывает глаза и понимает, что сейчас она во тьме, и тот, кто вошел, ее не видит.

Блюдо разбилось, упав на пол – кто-то сдернул со стола скатерть. Тина не хочет видеть, кто это, она не хочет слышать того, что происходит, и сейчас не хочет знать, что будет дальше, потому что дальше было что-то, что помнить не надо.

Тина открыла глаза. Свет фонаря пробивался сквозь занавески на окне, пахло ванилью и свежей выпечкой. Тина села на табурет и налила себе воды.

– Там был дом. – Тина медленно выпила воду, ее тело била крупная дрожь, ее шепот предназначался тьме, которая предала ее, отступив и лишив безопасности. – Они тащили меня по лестнице, мама тоже была там. Они спрашивали что-то, крича в телефон – где, где он?! Отдай, или мы убьем их! Потом они держали меня, а один из них… И больно, и мама кричит, и кто-то пришел. «Вы что, с ума сошли?!» И мама молчит, они льют на нее воду, а она молчит, все время молчит. И хлопок – один, второй… Что-то падает, и мокро, и кто-то тащит меня вниз по лестнице, бросает на пол, и внутри все болит, и болят руки, потому что за них кто-то больно держал меня, а на полу осколки блюда – маминого блюда, кто-то его разбил, печенье раскрошилось и по нему ходят, крошки на ковре…

Тина поставила пустой стакан. Нужно идти, нужно найти тот дом, он где-то есть, она теперь точно знает. В ее косметичке лежит связка из трех ключей – что-то типа талисмана, она читала где-то, что ключи – отличный талисман, и эти ключи были в ее багаже, когда ее привезли в школу, и она почему-то всегда таскала их с собой, покрыв блестящей разноцветной эмалью и наклеив стразы.

Но это ключи от дома, где погибла ее мать, и она сама там тоже погибла.

То, что сейчас, – это не она, это то, что сделали из Тины, чтобы она могла дальше как-то жить.

И она жила. Ее жизнь была круговоротом поездок и перелетов, она никогда не останавливалась, а когда остановилась, то оказалось, что жить нельзя.